Вечный колокол Денисова Ольга

Глава 7. Перун

Млад вышел на крыльцо, с трудом открывая дверь, и непроизвольно прикрыл лицо рукавом: мелкий колючий снег хлестнул по щекам, ветер вбил выдох обратно в глотку и сорвал с головы треух.

Лес ревел под напором ветра, словно медведь-шатун: прогибался, трещал, едва не стелился к земле, неохотно кланяясь повелителю снегов и морозов. Тропинки наставничьей слободы замело, Млад набрал снега в валенки и, пока добирался до деревьев, упал раза четыре - его сдувало с ног.

В такую погоду хороший хозяин не выгнал бы на улицу собаку, и Хийси спокойно дрых дома, у дверей, время от времени хлопая хвостом по полу.

В лесу было немного потише, и тропинка вилась меж сугробов, но снег все равно летел в лицо, ветер филином ухал над головой; лес полнился звуками, словно живыми существами: за каждым деревом пряталось нечто стонущее, рычащее, скалящее зубы. Снег метался меж стволов, будто ослепший заблудившийся зверь, с деревьев с треском валились сломанные ветром сучья.

Ледяной ветер… Неправильно ледяной. Не бывает таких холодов в ветреную погоду: мороз пробирал до костей, вгрызался в лицо и руки, охлаждал дыхание и хватал узловатыми пальцами за ребра, выжимая из груди воздух. Где-то недалеко со скрипом и грохотом упало дерево, и Млад опасливо посмотрел наверх - нет ли поблизости еще одного такого же, готового упасть?

Он нашел ель, у которой нижние ветви стелились по земле: сегодня нужен живой, первородный огонь и живое дерево на костер, а на таком ветру, да еще в метель, трением зажечь что-то будет нелегко. Млад бросил мешок с шаманским облачением под елку, вынул топорик из-за пояса и направился искать подходящее живое дерево. В темноте, на ветру все низкие деревца казались мертвыми…

Сосенка в обхват ладоней прижималась к толстому стволу вековой сосны, словно искала у нее защиты. Млад решил, что это самая подходящая жертва: одна из сосен рано или поздно зачахнет. Он поклонился юному деревцу, попросил у него прощения и поднял топорик. Жесткий порыв ветра взревел в верхушках деревьев, и в тот же миг над головой раздался оглушительный треск - с таким звуком горит рассыпанный порох. Млад едва успел податься в сторону, когда к его ногам с глухим упругим стуком упала обломанная верхушка вековой сосны. Он покачал головой и вытер мгновенно намокший лоб ладонью - в комле ствол упавшей верхушки был не меньше полутора пядей толщиной.

То ли дед Карачун подарил ему живое дерево, то ли старая сосна откупилась от Млада, защищая юную подругу… Млад, еще не совсем оправившись от неожиданности, пожал плечами и достал из-за пазухи приготовленный кусок ржаного каравая с медом - поблагодарить лес за живое дерево.

До полуночи было довольно времени, чтобы добыть живой огонь, разжечь костерок из мелких сучьев и нарубить дров для большого костра. Млад не только согрелся, но и вспотел, махая топором.

Родомил явился на условленное место, когда занимался большой костер, а Млад готовился раздеваться.

- Здрав будь, - проворчал Родомил, осматриваясь по сторонам.

- И тебе… - пожал плечами Млад.

- Ну и погодку ты выбрал… - главный дознаватель взглянул наверх. - Деревья падают.

- Это не я… Это день такой. К рассвету стихнет.

- Твоими бы устами да мед пить, - фыркнул Родомил.

- Можешь не сомневаться, погоду я предсказываю точно. Всегда есть сомнения, ну, за ночь все может случиться, но мне кажется, не в этот раз.

- Да я верю, верю… Ты расскажешь мне, что нужно делать?

- Ты никогда не видел пляски шамана? - удивился Млад.

- В детстве. Когда в деревню приезжал шаман, вызывать дождь.

- Вот то же самое и делай, что в детстве: стой и смотри. Когда я уйду наверх, подойди к костру поближе, чтобы не мерзнуть.

- А дрова надо подкладывать?

- Нет, костер не погаснет, пока я не вернусь. И… не уходи никуда. Мне надо, чтоб меня кто-то поддерживал снизу, высоко лечу…

Млад скинул полушубок и поежился - рубаха захлопала на ветру, в рукава и за шиворот полез снег. Стоило снять треух, как в уши дунул ледяной ветер, взлохматил волосы, сжал затылок крепкой рукой. Млад развязал пояс - даже на лютом морозе не так тяжело раздеваться, как на ветру. А когда он снял рубаху, то вдруг вспомнил о празднике на капище, о девочке, плясавшей в метели и в огне, и о том, как гадал девушкам на суженых. А если он не вернется сверху?

- Я хотел сказать тебе, - окликнул Млад скучавшего, задумчивого Родомила. - Я сегодня гадал девушкам на празднике. Будет война. Большая война. Конечно, будущего не знают даже боги, и мы вольны его менять, но ты скажи об этом князю, ты же видишься с князем… Может быть, зная о надвигающейся войне, он сумеет ее предотвратить? На войне погибнет много наших людей.

- Сам скажи об этом князю, - неожиданно зло ответил Родомил, - тебя он послушает скорей.

- Да мне как-то неловко… - развел руками Млад. - Кто я такой, чтоб говорить с князем?

- Ничего, ты уж как-нибудь. И что ты стоишь голый на морозе? Смотреть же зябко!

Млад накинул на себя залатанную на груди пятнистую шкуру и про себя поблагодарил шаманят. Ветер поднял мех дыбом и тряхнул ее свободные полы - шкура защищала от холода, но не спасала от ветра.

Тяжелые обереги на грудь и на запястья, личина. Млад скинул валенки, надетые на босу ногу, - снег, набившийся в них, давно растаял, и на ветру ступни едва не свело от холода. Он надел обручи на щиколотки и вытащил из мешка бубен.

- Ну что? - вздохнул он, переминаясь с ноги на ногу, и посмотрел на Родомила. - Мне пора.

- А знаешь, в твоем наряде что-то есть… - усмехнулся тот. - Что-то дикое, звериное…

- Шкура, - улыбнулся Млад, хотя и понял, что Родомил хотел сказать.

- Нет, дело не в шкуре. Глядя на тебя, я думаю о своих пращурах, живших в лесу и не знавших власти и серебра.

Млад кивнул:

- Теперь просто смотри. Ты почувствуешь… ты поймешь, о чем надо думать…

Он ощутил волнение - дыхание участилось, стало легким, в груди сладко заныло от предчувствия подъема: наконец-то. Нельзя подниматься так редко: появляется «голод», как это зовут шаманы, и в жизни этот «голод» не лучший помощник.

Ветер плясал вместе с ним, взвивая снег вверх по мановению рук и бросая его обратно в сугробы. Живой, первородный огонь то гудел, взлетая к верхушкам деревьев, и ослеплял могучими сполохами, то стелился к ногам побежденным зверем, то, хлопая, рвался в стороны, словно хотел убежать. Тело перестало чувствовать холод ветра и жар костра, песня клокотала в горле - то по-звериному грубая, то божественно сильная и ясная, и ветер подхватывал ее, возносил к низким тучам, эхом разбрасывал по лесу, и подвывал, и вплетал в нее свой звенящий голос. Бубен в руках неистово бился, чеканно клацали обереги, и дрожала земля.

Это был один из самых красивых его подъемов… И один из самых трудных. Млад трижды всходил на костер и трижды возвращался на снег, обжегшись. Только на четвертый раз огонь принял его, и ветер замер вокруг, образуя кокон, и земля вытолкнула его наверх…

Белый туман осел на лице прохладными каплями. Млад задержался на некоторое время: может быть, сначала спросить духов? Он поискал хоть кого-нибудь, он чувствовал их присутствие, знал, что рядом с ним, в двух шагах, на него смотрит человек-птица, но не спешит выйти навстречу. Духи знали, зачем он пришел, - им нечего было сказать.

За полосой белого тумана перед Младом расстелилось ровное поле с высокой травой. Преддверие… Казалось, солнце еще не взошло, но вот-вот появится на небосклоне. Рассеянный свет исходил от неба, как это бывает на земле перед рассветом, когда высокие перистые облака отражают солнечные лучи, наполняя воздух странным розовым сиянием. Сияние не было розовым, скорей голубоватым, но в нем каждая капелька росы на кисточках трав переливалась всеми цветами радуги, и все вместе эти капельки казались волшебным мерцающим пологом, накрывшим поле. Несмотря на безветрие, трава еле заметно шевелилась, и волшебный полог оживал.

Узкая полоска воды на краю поля, как всегда, манила, и синие горы на противоположном берегу широкой реки звали к себе - Млад никогда там не был и никогда не хотел там побывать. Никакого запрета он не чувствовал, но еще дед говорил ему, что лететь в ту сторону бессмысленно.

Млад не спешил подниматься выше и опустился босыми ногами в траву - ее мокрые кисточки щекотали колени. Несколько шагов по волшебному полю придали ему уверенности, он осмотрелся: неужели никто из духов так и не захочет с ним говорить? Он снова почувствовал человека-птицу рядом с собой и снова его не увидел. Заметив движение боковым зрением, Млад резко повернулся в сторону - в траве мелькнул и исчез прародитель рода Рыси, человек-кошка: пятнистая шкура и презрительный взгляд хищных желтых глаз… Словно в душу заглянул, словно приблизился вплотную на краткий миг…

- Погоди! - крикнул Млад. - Погоди!

Ему показалось, что человек-кошка покачал головой.

На волшебном поле делать было больше нечего: уж если прародитель не стал говорить с ним, чего ждать от остальных?

Млад пожал плечами, еще раз оглядел все вокруг и оттолкнулся от травы, поднимаясь выше: серо-голубое предрассветное небо почернело, наполняясь глубиной, а потом над головой раскрылась бездна…

Это нисколько не напоминало обычное звездное небо с его легкой поволокой, с его мерцанием, с его жизнью: тут звезды светили ровно и ярко, они не источали свет, их свет был словно приклеен к небосводу, словно нарисован. Млад сразу увидел ту звезду, на свет которой надо лететь, - путеводные звезды каждый раз менялись, но приводили на одно и то же место. Или ему так казалось?

Движение в этом пустом, черном пространстве всегда удивляло Млада: он мог медленно плыть, а мог мгновенно оказываться там, где хотел, не боясь потерять из виду путеводную звезду, свет которой по мере приближения к ней становился все уже и уже, собираясь в насыщенный упругий луч. И вот уже этот сосредоточенный луч чертит на небе непонятные знаки, и другие лучи, от других звезд, пересекаются с ним, и знаков становится все больше…

Млад подлетел к путеводной звезде вплотную: из ничего, из пустоты мирозданья, пространство пронзал белый свет, белее солнечного, и указывал дорогу наверх. Лететь туда было слишком самонадеянно, слишком дерзко, и Млад пошел по лучу, не ощущая под ногами ни твердой почвы, ни пустоты.

В конце его пути луч выхватывал из черного небытия лоскут зеленой поляны, со всех сторон окруженной цветущими кустами, похожими на сирень. И пьяный запах цветов Млад почувствовал задолго до того, как ступил на шелковую зеленую траву. Над головой свистала какая-то малая птаха, тихо шуршали листья, но вокруг, за кустами, не было ничего, как и над головой, а в спину светил ослепительный луч…

Млад помялся - на поляне никто его не ждал. Может, никто из богов не выйдет к нему сегодня? Может, желания Родомила слишком мало, чтобы боги услышали его и явились? Стоило подумать о Родомиле, и Млад ощутил его поддержку, словно тот поднимал поляну над головой, на своих плечах, подобно Атланту. Млад сел на траву, положил бубен рядом и прикрыл глаза.

Громовержец явился неслышно, но Млад ощущал, осязал всем телом его присутствие: тяжесть, мощь и напряжение, подрагивание воздуха, которое бывает на земле перед грозой. Словно грозовая туча опустилась на поляну и заполнила все ее пространство.

- Ну? - голос прозвучал подобно раскату грома.

- Я пришел спросить… - Млад помедлил, прежде чем раскрыть глаза, и долго искал в себе силы посмотреть на Перуна: громовержец явился ему в полном доспехе - огненной кольчуге и каплевидном сияющем шлеме. Забрало закрывало его лицо, но на том месте, где у человека должны быть глаза, зиял провал, в котором Млад увидел клубящиеся тучи.

- Спросить? Забавное дело для облакогонителя. Разве сила дана тебе для этого? - голос бога был скорей насмешливым, чем грозным. Он прилег на траву напротив Млада, опираясь на локоть, и подставил длань в горящей золотом перчатке под голову: лицо громовержца оказалось на одном уровне с глазами Млада.

- Я пришел спросить, - повторил Млад и вскинул лицо.

- Спрашивай.

- Что за люди появились в Новгороде? Что за силу они имеют? Кто дал им эту силу?

- В Новгороде? А где это? - расхохотался громовержец. Смех его оттолкнулся от пустоты за спиной Млада и эхом забился по зеленой поляне. Смолкла одинокая птаха.

Млад потупился и сжал губы.

- Что за огненный дух по имени Михаил-Архангел приходит в белый туман? - вздохнув, продолжил он.

Громовержец перестал смеяться:

- Как же ты дерзок, братец… Лучше бы ты был таким смелым, когда люди спрашивают тебя о том, что и без меня тебе известно. И чем ты готов пожертвовать ради ответов на свои вопросы? А?

- Я… я не знаю… - Млад замолчал в недоумении.

- Ну, жизнью - это понятно и просто. Жизнь твоя мне без надобности. А жизнью своего ученика, другого, не того, который уже мертв? А? Того, который из них поздоровей и повыше? А?

Млад сжался и покачал головой:

- Нет. Я не могу распоряжаться чужими жизнями…

- Ладно. Тогда правую руку. А? Правую руку, и я отвечаю на все твои вопросы хоть до конца твоих дней! - бог не шутил и не смеялся, - напротив, говорил с каким-то серьезным злорадством.

Млад задумался и сглотнул.

- Нет, пожалуй, не надо мне твоей правой руки. Правую руку второго твоего ученика. Того, который любит рассуждать о том, в чем человек ничего не смыслит. Ну? Решайся!

Млад опустил голову еще ниже и снова покачал головой.

- А тот, что ждет тебя внизу, готов отдать не только свою жизнь, свою правую руку, но и твою жизнь, жизнь твоих учеников, их руки, ноги и сердца. И он знает, что делает, в отличие от тебя… - голос громовержца звучал все громче и суровей.

- Это его право… - почти шепотом ответил Млад.

- Если бы ты не боялся полагаться на собственное мнение, ты бы сейчас спокойно спал, а не скакал вкруг костра на ветру и морозе… Я не знаю, какого ответа ты ждешь от богов. Подтверждения того, что ты знаешь и без меня? Мне не нужны ни ваши жизни, ни ваши руки… Я пошутил…

- Ты не ответишь мне? - Млад поднял брови.

- Зачем? Ты и так знаешь все, без подсказки богов. И то, что видишь ты, вовсе не будущее, которого не знают даже боги… - громовержец усмехнулся. - Это судьба, это жребий. Полтыщи лет назад твоя земля выскользнула из-под уготованного ей жребия. Мне жаль, что сюда поднялся ты, а не тот, что ждет тебя внизу… Мне жаль, что нами избран ты, а не он. Мне жаль, что ты боишься самого себя. Что ж, иди и неси свою избранность… Кому многое дано - с того много и спросится.

- И это все, что ты можешь мне сказать? - угрюмо пробурчал Млад.

- Я мог бы говорить и говорить, посвящая тебя в устройство мироздания. Я мог бы сбросить тебя вниз за твою дерзость: ты лезешь туда, куда тебе лезть никто не позволял, - Перун снисходительно кивнул. - Твое дело - просить дождя и солнца для земли, чтобы она родила хлеб.

- Хлеб не родится, если…

- Не перебивай! Хлеб будет родиться всегда, пока на земле живут люди. Не теперь, так через год… Через два года, через три… И если ты видишь впереди войну - это не самое страшное испытание для людей, чтобы вмешивать в их дела богов. Ты пришел, потому что знаешь: дело не в войне и речь не о людских распрях. Ты знаешь, что это за сила и кто дает ее своим избранникам. Ты знаешь, кто такой Михаил-Архангел. Ты знаешь все - так зачем ты пришел? Сомневаешься в себе? Боишься ответить за свои досужие домыслы? Не хочешь принимать на себя бремя прорицателя? Так это не мои заботы, а твои. Я бы давно сбросил тебя вниз, если бы ты не знал: речь не о людских распрях. Так?

- Да, - тихо ответил Млад. А ведь он и не думал об этом, он гнал от себя эту мысль.

- Я скажу тебе о том, чего ты никогда не увидишь сам. Потому что твоих силенок и твоей избранности не хватит, чтобы увидеть это. Знай: по земле ходят избранные из избранных, и избраны они не нами. Избранных ты видел, избранных среди избранных тебе видеть не дано. Белые одежды, запятнанные кровью и облитые ядом, - твой враг одет в белые одежды, слышишь? Не пытайся сам бороться с ним: он тебе не по зубам. Просто знай о нем. Знай, что не цепочка случайностей ведет твою землю под тень чужого бога, а злая воля избранных среди избранных этим богом.

Тупой, сильный удар в грудь, в ожерелье оберегов, качнул Млада назад, и он неожиданно почувствовал, как поток, проходящий через его тело, - поток восторга и невесомости, - иссякает, тает, сходит на нет… Да он же сейчас упадет! Родомил! Почему? Зеленая полянка больше не держалась на плечах Атланта, она раскачивалась, кренилась и должна была вот-вот исчезнуть! Неужели? Этого не может быть! Родомил не похож ни на обманщика, ни на предателя! Он не может так поступить! Он не знает, что так можно поступить! Тот, кто держит шамана наверху, заворожен шаманом: чтобы уйти, бросить его, нужна сила, превосходящая его силу. Или очень большое желание… А желания Родомила всегда очень сильны. Неужели Млад ошибся, глядя ему в глаза? Он сжал в кулаке траву, словно она могла удержать его наверху.

- Осторожно посмотри вниз, - тихо сказал Перун голосом деда, - осторожно… Не выпускай этой поляны из виду, держись за нее крепче. Слишком высоко падать.

Громовержца рядом не было, голос деда шел откуда-то со стороны - оттуда, где, по представлениям Млада, была пустота.

- Опускай глаза медленно… - говорил голос деда, - очень медленно. На миг прорежь взглядом эту площадку, всего на миг. До самого дна.

Млад ухватился за траву второй рукой, ощущая, как стебли тают и появляются в кулаке вновь. Прямо под ним - костер и Родомил рядом с костром. Если, конечно, он рядом, а не идет сейчас по тропинке в сторону дома Даны… Взглянуть туда, а тем более прорезать взглядом площадку до самого дна почти невозможно. Млад понимал, что сейчас упадет и ему не помогут никакие взгляды! Ощущение легкости исчезало, глубокое дыхание сбилось, он чувствовал тяжесть своего тела, его тянуло вниз, к земле, и чем сильней он хотел удержаться, тем трудней это было сделать.

Как он смеет думать так о своем сопернике? Как может огульно обвинять человека в подлости? Даже не взглянув на него, даже не попытавшись понять, что происходит!

Зеленая полянка проваливалась под ним, становилась облаком, из туго набитой подушки превращалась в сонмище отдельных пушинок. Млад цеплялся глазами за сущее вокруг себя, цеплялся за него пальцами, а оно ускользало, ускользало! Он медленно опустил глаза, как и велел дед, и кинул быстрый и острый взгляд «на самое дно». Всего на миг, но этого мига хватило, чтобы услышать вой зимнего ветра и звон клинков. И самого себя, сидящего на снегу: безжизненного и уязвимого.

Родомил не был ни предателем, ни обманщиком, и осознание этого на несколько мгновений вернуло зеленую полянку на место - всего на несколько мгновений. Он защищал безжизненное тело внизу, защищал отчаянно, и бой его был неравным и безнадежным.

- А теперь - прыгай, - сказал голос деда, - прыгай вниз, за те мгновенья, что тебе остались, ты должен успеть вернуться.

Решаться и раздумывать было некогда. Млад взял бубен, поднялся, окинул взглядом зеленую поляну, прощаясь с ней, и даже услышал свист одинокой птицы, а потом повернулся навстречу лучу путеводной звезды. Яркий свет, белее солнечного, на миг ослепил его, он прикрыл глаза рукой и шагнул вниз, в пустоту.

Нет, он не падал. Не спускался, конечно, как положено, тем же путем, что двигался наверх, но и не падал. Чернота, прорезанная тугими лучами звезд, скользила мимо все быстрей, пока звезды не превратились в крошечные огоньки. Росное поле с рекой на краю мелькнуло перед глазами. Млад хотел задержаться на нем, но не сумел: зябкий и непроглядный белый туман окружил его со всех сторон, а вместе с ним пришло ощущение опасности.

Он думал, что пройдет туман насквозь, но движение вдруг замедлилось само собой, словно кто-то задержал его силой. Туман клубился вокруг, обволакивал: вязкий, мокрый и липкий, как холодный пот. Младу показалось, что он запутался в паутине, из которой ему не выбраться. Молочно-белая мгла застила глаза, он не видел и своих рук, и от этого ощущение опасности переросло в смятение. Никогда еще белый туман не встречал его так, никогда с тех пор, как он прошел пересотворение!

Рядом с ним кто-то был. Вата вокруг оглушила, Млад ничего не слышал, кроме звона в ушах, но ясно ощущал чужое недоброе присутствие. Он сжал в руке бубен - новенький бубен, сделанный шаманятами, - свое единственное оружие против невидимой опасности. Руки не поднимались, словно белый туман спутал его веревками.

Впрочем, не надо было видеть и слышать: Млад знал, кто и зачем держит его здесь. И звук, с которым тяжелый меч рассекает воздух, не удивил его, но напугал. Шрам на груди вспыхнул острой болью - воспоминанием о мучительных перевязках, неподвижности и беспомощности.

Туман клочьями разлетелся в стороны, рассеченный огненным мечом, гордое и жесткое лицо Михаила-Архангела появилось перед глазами. Млад чувствовал себя мухой перед пауком, он не мог шевельнуться, не мог даже прикрыться руками, как в прошлый раз. Его убьют здесь, а Родомила - там, у костра… Огненный дух в красно-рыжем плаще занес меч: лицо его оставалось серьезным и бесстрастным. Он делал свое дело, он не знал ни благородства, ни сострадания, ни презрения к слабости жертвы. Словно палач, за которого все решено. Не хищник даже - потому что хищник убивает, чтобы жить. Что же это за бог, которому он служит?

Утробный вой разъяренного дикого кота разметал туман в стороны: прародитель рода Рыси вынырнул из ниоткуда. Он был страшен: пятнистая шкура дыбилась на загривке, желтые глаза превратились в щелки, уши плотно прижались к голове. Молниеносный прыжок хищного зверя - и огненный меч выпал из рук Михаила-Архангела, утопая в тумане.

Млад отшагнул назад - путы, связывавшие его, рассеялись. Два духа сплелись в клубок, и белый туман разлетался в стороны, словно поднятая с земли пыль вокруг драки. Нечего было и думать о том, чтобы прийти на помощь прародителю: Млад чувствовал себя жалким и беспомощным, осознавая свою смертность - свою уязвимость. Огненный дух сражался молча и сосредоточенно, словно и в драке хранил гордость и отстраненность от происходящего, - человек-кошка рычал и завывал, и крики его сами по себе служили оружием. Млад чувствовал, как на его спине пятнистая шкура дыбится сама собой: звериные побуждения, зарытые глубоко под человеческой сущностью, просыпались и разворачивали плечи. Ему показалось, что на руках его когти вместо ногтей, а острые уши бархатными кисточками прижимаются к затылку…

- Прыгай! - крикнул Рысь. - Прыгай вниз, потомок! Не жди! Ты упадешь!

Здравомыслие пересилило звериный порыв, и Млад плавно скользнул вниз - словно с ледяной горы. Только злоба хищника никуда не исчезла: шерсть дыбилась на загривке, и глаза метали молнии по сторонам.

Он спрыгнул в снег, лишь немного ушибив ноги, - словно ледяная горка, по которой он катился, закончилась крутым откосом.

Пламя дрожало у самой земли - Родомил разметал костер широким полукругом, создав преграду между нападавшими и Младом, - но высоким огнем дрова горели недолго. Сам Родомил стоял спиной к полосе огня и сражался, не отступив ни на шаг. Нападавших было пятеро, и только боги знали, как один человек с двумя ножами в руках мог сдержать их натиск. Ветер заглушал звуки и плясал вокруг схватки, как любопытный мальчишка, восхищенный дракой взрослых. Кровь капала на снег, капала в огонь и шипела на светящихся углях - ветер подхватывал отвратительный запах и тут же уносил прочь. Не иначе сам Перун, принимая в жертву капли крови, помогал Родомилу держать оборону.

Сила зверя, ненадолго подаренная прародителем, кипела в горле: утробный вой сам собой вырвался из глотки, лапы выпустили из мягких подушечек острые когти - Млад чувствовал себя рысью и был рысью.

Ножи Родомила вычерчивали в воздухе быстрые и четкие линии, но огонь перестал ему помогать, его обходили с обеих сторон, когда Млад, подобно дикому коту, кинулся в самую гущу боя, перемахнув через полосу огня, - он не чувствовал себя безоружным. Его прыжок свалил с ног одного из нападавших, они прокатились по снегу кувырком, и Млад почувствовал чужую кровь во рту. И если два часа назад это бы его ужаснуло, то теперь вкус и запах дымящейся на морозе крови одурманил, ударил в голову новым приливом ярости. Противник отяжелел, ослаб; Млад оставил его и хотел выбрать противника посерьезней. Но тот словно почувствовал нападение, оглянулся и встретился с Младом глазами. Млад не сомневался, что это будет Градята, но вместо него увидел другого чужака - смуглого и темноглазого, того, который перед вечем узнал в нем шамана.

И тут же невидимый щит стеной встал между ним и нападавшими. Родомил качнулся вперед, руки его опустились, а из одной из них в снег выпал нож.

- Задержи хоть одного… - хрипло сказал он и медленно опустился на колени, - хоть одного…

Усталость навалилась на плечи многопудовой тяжестью, словно камнем прижимая Млада к земле. Сила, подаренная прародителем, иссякла. Он никогда не дрался сразу после подъема, - напротив, ему нужно было хотя бы полчаса, а то и несколько часов, чтобы прийти в себя, отдышаться, отпиться сладким отваром, возвращающим силу, отлежаться и согреться. Млад шагнул вслед за отступавшим противником, но натолкнулся на вязкую стену, которую, как ни старался, не смог преодолеть. Только теперь он заметил, что идет по снегу босиком, - ноги сводило от мороза.

Почему они отступили? Сейчас и его, и Родомила можно брать голыми руками… Двое из нападавших подхватили за руки своего товарища, лежавшего в снегу, - убитого? раненого? - и поволокли в глубь леса, взвалив себе на плечи.

Родомил рухнул лицом в снег, вывернув в сторону руку с ножом. Млад оглянулся на звук падающего тела и увидел две тени, быстро приближавшиеся со стороны университета к остаткам разбросанного костра. Нетрудно было узнать обоих шаманят: высокого, грузного Добробоя с топором в руке и поджарого, крепкого Ширяя.

- Млад Мстиславич! - Добробой вырвался вперед. - Кто это? Что случилось?

Родомил приподнялся, услышав его голос.

- Задержите… Хотя бы одного задержите… - шепнул он и потянулся вперед, словно хотел ползком догнать удалявшихся врагов.

- Да хоть всех! - пожал плечами Добробой и шагнул вслед за скрывшимися в метели тенями. Невидимый щит задержал его лишь на мгновенье - он толкнулся в него, как в запертую дверь, и преодолел безо всякого труда: он тоже был шаманом, юным, полным сил и молодецкой удали. Вслед за ним вперед шагнул Ширяй со своими руками, замотанными в тряпки.

- Куда? - крикнул Млад. - А ну назад! Назад, Добробой, я кому сказал!

- Пусть догонят… - еле слышно выговорил Родомил. - Пусть хотя бы одного…

«А тот, что ждет тебя внизу, готов отдать не только свою жизнь, свою правую руку, но и твою жизнь, жизнь твоих учеников, их руки, ноги и сердца», - загремели в голове слова бога грозы.

- Нет! - яростно ответил Млад. - Их просто убьют! Назад, Добробой!

Что просил у него Перун за ответы на вопросы? Жизнь Добробоя и правую руку Ширяя?

- Пусть попробуют меня убить! - рассмеялся шаманенок, как вдруг над самой его головой низко свистнула стрела и воткнулась в ствол дерева за костром. Млад непроизвольно оглянулся: короткая стрела, для самострела, выпущенная с огромной силой, - она бы прошила череп парня насквозь! Ветер сбил прицел…

- Пригнись! - только успел крикнуть Млад, но Ширяй его опередил, прыгнул на плечи товарищу, пригибая того к земле, - вторая стрела просвистела над ними и ушла в снег далеко за пределами поляны.

Самострел - не лук, два раза подряд не выстрелишь.

- Сколько у них самострелов? - спросил Млад у Родомила.

- Два, - Родомил попытался подняться. - Они хотели убить нас из темноты, но ветер помешал. В меня просто не попали, а тебя задели вскользь, по оберегам.

Так вот что это был за удар в грудь, после которого Млад почувствовал, что падает! Стрела!

- Бегите, бегите за ними, ребята, догоните их! - взмолился Родомил. - Они раненого тащат, они не уйдут от вас!

- Не смей… - покачал головой Млад и пошатываясь пошел вслед за шаманятами. - Не смей подставлять мальчишек… Добробой, вернись! Вернись - или… или ищи себе другого учителя!

- Да ничего, Млад Мстиславич! Щас догоним! - махнул рукой шаманенок, словно и не слышал того, что сказал ему Млад.

- Добробой! Я не шучу! Это не кулачный бой в Сычёвке! - Млад прошел сквозь невидимый щит - то ли Добробой пробил в нем брешь, то ли сила щита была на исходе. - Ширяй! Ты-то куда!

- Помогу, - коротко бросил тот.

- Я тебе помогу! Вернитесь назад, оба! - рявкнул Млад, но, как всегда, никто не обратил внимания на его приказы. Он попробовал бежать за мальчишками, но тут в воздухе снова свистнула стрела, чудом не задев шаманят. Те приостановились и укрылись за деревьями, плотно прижавшись к стволам. Млад подумал только о том, что успеет догнать их, пока они ждут второго выстрела. В тот миг, когда над его головой пролетела стрела, ему свело ступню, вывернув ее в сторону; от неожиданности он вскрикнул, споткнулся и упал на колено. Сзади застонал Родомил, хором ахнули шаманята и, забыв о преследовании, кинулись к учителю.

- Что? - Ширяй с разбегу хлопнулся перед Младом на колени. - Что? Куда? Куда попала?

Добробой присел рядом на корточки и испуганно хлопал глазами. Млад сначала не понял, чего они так испугались, и только потом догадался: они подумали, что он ранен! Нехорошо было действовать хитростью, но он изловчился и ухватил Добробоя за воротник.

- Никуда не попала, - прошипел он сквозь зубы, - ногу мне свело. Какой ты подлец, Добробой. Я же тебе сказал: вернись.

- Так ты ж босиком! - открыл рот шаманенок. - Я сейчас! Я сейчас валенки тебе… погоди, Млад Мстиславич, сейчас!

- Уйдут, - простонал Родомил, чуть не плача, - уйдут!

- Хорошо бы, - проворчал Млад себе под нос.

Родомила передали на врачебное отделение, подняв с постелей чуть ли не всех его наставников. Те насчитали четырнадцать ножевых ран, из которых две можно было считать опасными: в бедро и под правую ключицу. Он изошел кровью и едва не терял сознание, когда его начали перевязывать, но приговаривал слабым голосом, что он живучий и через неделю поднимется на ноги. Сетовал на то, что не сможет доехать до Пскова, и послал гонца к князю - сообщить об этом.

Только по дороге домой Млад заметил, насколько продрог. Ноги окоченели и плохо слушались, полушубок продувался насквозь, лицо обветрилось, за шиворот набивался снег, пальцы на руках перестали разгибаться, а отмороженные уши огнем горели под треухом.

Дана ждала его. Ему показалось, что она и не ложилась.

- Младик, все хорошо? - она поднялась ему навстречу.

Он кивнул и попытался расстегнуть полушубок.

- Родомил Малыч ранен, - выпалил с порога Ширяй, - его четырнадцать раз ножом ударили.

- Как? - Дана села обратно на лавку и поднесла руки к лицу. Она испугалась за Родомила!

- Врачи сказали - ничего опасного, - тут же добавил Добробой, чтобы ее успокоить, - через неделю поправится.

- Ничего не понимаю, - она тряхнула головой, - разве такое возможно?

- Все возможно, - уверенно и свысока заявил ей Ширяй. - Ты лучше Млад Мстиславичу помоги - видишь, ему пуговицы не расстегнуть.

- Я сама разберусь, что лучше, - фыркнула Дана и беззлобно добавила: - Наглец.

- Конечно! Что бы я ни сказал - все наглец! - проворчал Ширяй. - А чуть что - пойдите, мальчики, проверьте! А кто первый сказал, что там что-то не то делается? Кто неладное за версту чует, а?

- Это тебя не извиняет, - повернулась к Ширяю Дана, - и нечего прикрываться хорошими поступками.

Млад молча стучал зубами, слушая их обычную перепалку. Мыслей в голове было много, но они как будто замерзли и шевелились лениво, нехотя. И самая горькая из них билась в виске синей жилкой: сейчас она пойдет к Родомилу. Она испугалась за него, она пойдет к нему, чтобы убедиться, все ли на самом деле так легко и хорошо, как сказали шаманята. И потом - кто-то же должен за ним ухаживать?

Но к Родомилу Дана не пошла. Она грела Младу ноги в корыте, потом растирала ему спину и грудь, кутала в одеяла и поила горячим малиновым настоем. И велела Добробою к рассвету истопить баню. Млад долго не мог согреться, но был так счастлив от ее заботы - от ее прикосновений, от ее ворчливых слов, которые она говорила с нежностью, от ее взгляда, полного участия и, наверное, любви… У него сжималось и трепетало сердце от мысли, что этого могло и не быть, и засыпал он в тревоге: а вдруг она уйдет?

Ему снились пожары в Новгороде. Когда-то на суде новгородских докладчиков он увидел будущее - за одно мгновение перед глазами открылась даль, вереница ярких образов. Теперь он разглядывал эти образы в подробностях…

Золоченый лик Хорса топорами сбивают с высокого шатра крыши капища. Он катится под гору к воде - сияющий, раскаленный, - и падает в Волхов. Вода вскипает на миг, шипит, и облако пара, похожее на ядовитый гриб, уходит в небо. Солнечный лик опускается на дно, медленно и плавно раскачиваясь; свет его постепенно меркнет в темной глубине, пока последний луч, блеснув из воды, не гаснет окончательно. Младу кажется, что в Волхове утопили солнце, потому что черный дым пожарища затягивает небо и сквозь него не пробивается ни один луч.

Женский вой надрывает сердце: словно плакальщицы на тризне, они провожают Хорса в небытие, - им страшно. А вдруг солнце никогда больше не глянет на Новгород? Шатровая крыша капища пылает гигантским костром, взлетающим высоко над стенами детинца, и сажа пятнает белокаменные стены посадничьего двора…

На Перыни волхвы закрывают громовержца своими телами, но падают к его ногам под градом стрел. И кровь льется на ноги бога грозы. Кровь льется со стен капища Ящера, превращенного в осажденную крепость. Но падают горящие дубовые двери…

Кровь пятнает мостовую торговой стороны, когда копыта боевых коней врезаются в толпу. Людей копьями гонят на берег Волхова и толкают в воду. Стон и плач, детские крики и страх, словно черная завеса дыма, повисают над Новгородом.

Грохот взрывов доносится с юга - каменные изваяния богов обращают в пыль пороховыми зарядами. И снова черный дым медленно поднимается в небо…

Ветры не дуют с воды, душное марево, пахнущее гарью, клубится прямо над головами, а на вечевой площади стоят темные скелеты виселиц, и тела повешенных неподвижны: словно время застыло, остановилось, оборвалось вместе с гибелью богов. И одинокий удар вечного колокола - тягучий и долгий - постепенно становится звоном в ушах.

И лишь одно огромное белое облако на фоне черной сажи и черной крови поднимается над Ильмень-озером: Михаил-Архангел, словно на сказочном корабле, вплывает в Новгород. На нем алый плащ, за спиной его белоснежные крылья, огненный меч спрятан в ножны, а в руках он держит высокий крест, чуть приподнимая его над головой. Крест, пылающий белым пламенем с радужными разводами, - таким огнем горит сера. И только приглядевшись, Млад замечает: нет, это всего лишь золото, не пламя.

Глава 8. Шелонь

Он проснулся, не проспав и трех часов, - еще затемно. Рядом уютно посапывала Дана, свернувшись в клубок у него под боком. Млад выбрался из-под одеяла, укутал ее поплотней и, зевая, вышел в горницу.

Добробой топил печь и баню, при этом варил кашу, кипятил воду, подметал полы и готовил для бани веники. Ширяй, разумеется, еще спал.

- Ты как, не простыл, Млад Мстиславич? - спросил он, пожелав Младу доброго утра.