Запах смерти Лидин Александр

Какой наивной, глупой она тогда была!

Но была ли она нужна своему возлюбленному? Нет! Его девочкой была одноклассница Валентины – настоящая красавица. Темные локоны, огромные глаза, зовущий рот с пухлыми губами. Ее отец работал где-то в министерстве, и что могла Валентина противопоставить ее нарядам, ее косметике? А красавица встречалась с самым крутым парнем, в которого влюблена была большая часть девчонок старших классов.

Как плакала Валентина, глядя в зеркало на свое лицо, неправильные черты которого не могла спасти никакая косметика. Как рыдала она ночами, думая о нем!

Может быть, именно эти юношеские переживания и подтолкнули ее в сторону Искусства.

Валентина никогда не считалась отверженной среди сверстниц, у нее было много подруг, но девочки относились к ней чуть с подозрением, не доверяя ее откровениям, ее детским, наивным чувствам, вере в партию, к которой уже в те годы большинство людей относилось с опасливым почтением либо презрением. Конечно, Валентина была комсомолкой; конечно, входила в школьное бюро комсомола, пыталась заглушить общественной работой пожирающее ее сердце желание быть любимой. Но это плохо ей удавалось.

Мало того, что он, предмет ее вожделения, не обращал на нее ни малейшего внимания, другие парни вообще избегали Валентину. Хотя после, анализируя происходящее и пытаясь добраться до причин сложившегося положения вещей, Валентина поняла, что ее собственная отстраненность лишь увеличила пропасть, разделяющую ее и подростков противоположного пола. Подспудно, как и остальные владеющие Искусством, она тяготела к своего рода мазохизму, наслаждалась чувством собственного убожества.

Она была не дура. Нет, вовсе не дура, и училась на «отлично». Во время новогоднего бала, понимая, что на белый танец нужно пригласить какого-нибудь замухрышку, который потом, может быть, проводит ее домой… а там, глядишь, попросит телефон… Валентина пригласила его. Да, да! Вот так подошла, гордо подняв голову, отстранила плечом богатую красотку и пригласила его. А он ее послал. Матом. Сказал, куда она может убираться с такой мордой. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Безмолвно покинула она актовый зал. Безмолвно поднялась на третий этаж, подальше от кружков и парочек школьников и школьниц. И вот там, в туалете на третьем этаже, она разрыдалась. Как она плакала! До этого она никогда так не плакала. Даже когда пьяный отец выдрал ее в третьем классе. Ей казалось, что глаза ее вместе со слезами вытекли в раковину.

А на следующий день случилось ужасное. Автокатастрофа. И ее возлюбленный, и ее соперница ехали на такси. Автомобиль врезался в автобус. Шофер остался без царапинки, влюбленные (если, конечно, они любили друг друга) – погибли.

Вначале Валентина не придала этому значения. Не до того ей тогда было. Хотя, если честно, стоя навытяжку у флага на траурной линейке, она поняла, что ненавидела и его, и ее – соперницу, свидетельницу своего унижения; она желала им смерти. Однако подобные чувства недостойны комсомолки. Валентина пыталась прогнать их, но не могла. Она радовалась их смерти.

Тогда у Валентины сильно болела мать, а потом в ее подшефном третьем «Б» случилось ЧП. Двух малышей поймали в школьном туалете с папиросой. Поэтому первую смерть, порожденную ее проклятием, Валентина не отнесла на свой счет.

Лишь через несколько лет, вспоминая все случившееся, анализируя свой путь, Валентина поняла, что тот новогодний бал стал ее первым робким шагом в Искусстве.

Комплексы.

В девятом классе Валентина еще не знала такого слова, но была настоящим клубком комплексов. Она снова влюбилась. В этот раз более осмотрительно. Да и парень вроде бы отвечал ей взаимностью. Они несколько раз ходили в кино, а потом молча бродили по улице, не зная, о чем говорить.

Валентина была комсомолкой до мозга костей. А он любил фантастику и равнодушно относился к общественной работе; был маменькиным сыночком, но хотел казаться крутым, рассказывал похабные анекдоты, но в его исполнении они звучали глупо. Он не был влюблен в Валентину, хотя считал, что влюблен; хотел иметь свою девчонку и, не найдя никого подходящего, решил пока «поводиться» с Валентиной.

Как-то он пришел списывать уроки. Он не приставал к Валентине. Такое даже в голову ему прийти не могло. Просто они сидели, пили чай, сплетничали об учителях и одноклассниках… Валентина задумчиво сидела у окна, слушала глупое бормотание своего кавалера. Особенно раздражало Валентину то, что он очень нравился ее матери, ведь родители его были с высшим образованием, и сам он собирался поступать в институт. Он пока еще не решил, в какой, но в какой-нибудь с военной кафедрой, чтобы в армии не служить.

Иногда, замечая, что Валентина его совсем не слушает, юноша менял тему, начинал говорить о другом, потом еще о чем-то. Но Валентине было грустно. Кончить школу, получить профессию (она твердо решила, что после десятого класса пойдет в техникум – «стране нужны грамотные рабочие»!), выйти замуж за правильного парня, нарожать детей (обязательно двух) и воспитать их настоящими строителями будущего – правильная жизненная линия сейчас почему-то казалась ей невообразимо скучной.

И вот тут произошло событие, полностью изменившее так четко намеченный жизненный путь. Решив прихвастнуть, хоть как-то заинтересовать Валентину и показать, насколько он «крут», маменькин сыночек заявил:

– А знаешь, что у меня есть?

Валентина равнодушно пожала угловатыми плечами.

– Ну, на комсомольских собраниях это, конечно, не показывают, – добавил он с ехидством, пытаясь разжечь ее любопытство чисто из жеребячьей гордости.

Валентине было абсолютно все равно.

– Ну?

– Нет, ты слишком правильная. К тому же девчонки, как говорят, смотрят другие журналы.

– Какие журналы?

– Да так, – теперь герой слегка замялся, поняв, что зашел слишком далеко и теперь придется идти до конца. И, видно, кляня себя за длинный язык, он чуть ли не шепотом добавил. – С девочками.

Валентина скривилась. Она знала, что дети рождаются не в капусте. Когда у нее начались месячные, мать ей все объяснила. Нельзя сказать, чтобы Валентина, воспитанная в пуританстве нижнего комсомольского звена, до конца поверила матери – слишком грязным и неправдоподобным ей это все показалось. Да, мужчины и женщины встречались, женились, у них были дети, но такая гадость… Однако… И тут Валентину словно бес попутал, а может, Искусство, уже пустившее корни в ее душу, подтолкнуло ее. Стараясь сохранить все тот же равнодушный тон, Валентина спокойно приказала:

– Покажи!

Брови хвастуна поползли вверх. Честно говоря, он сам не понимал, зачем брякнул про журнал. Но отступать было некуда. Нагнувшись, покраснев, он вытащил из сумки белую папку и протянул Валентине. Она взяла эту обычную папку, в которой скрывалось нечто мерзкое. Холодный белый картон обжег пальцы. Смотреть сейчас! Нет! И тут же в голову Валентине пришло оправдание: «Чтобы победить врага, надо знать его!»

– Я посмотрю потом.

– Но…– замялся парнишка. – Журнал не мой…

– Не бойся, верну. Завтра принесу в школу.

– В школу не надо… Я вечером зайду, заберу.

Валентина отложила папку в сторону, под учебники.

Уроки были сделаны. Разговор не клеился. Незадачливый кавалер то и дело краснел, косился на папку. После того, как он «прихвастнул», вся его болтливость разом пропала. Ему было стыдно перед Валентиной от того, что у него есть такой журнал, и он явно почувствовал облегчение, когда, собрав тетради и на ходу натягивая пальто, выскользнул из квартиры Валентины.

Валентина вернулась к папке. Запретный плод манил и внушал страх. Что скрывается за тонкой картонной обложкой?

Боясь, что кто-то из родителей заглянет в ее комнату, когда она будет смотреть журнал, Валентина решила посмотреть его, когда отец с матерью лягут спать.

Время тянулось бесконечно. На улице уже стемнело. За что бы ни бралась Валентина, взгляд ее неизменно возвращался к белому картону под учебниками. После программы «Время» показывали детектив про «Знатоков», но Валентина отказалась смотреть, ушла к себе в комнату. Завалившись на тахту, она пыталась читать, но даже любимый «Овод» казался скучным, слова – сухими, чувства – вымученными. Нить повествования то и дело ускользала. Позвонила соседка по парте, спрашивая ответы на примеры. Валентина что-то ответила ей, но мысли ее витали где-то далеко-далеко.

– Ты не заболела? – поинтересовалась мать.

– Да нет, – ответила Валентина, таким тоном, что мать расстроенно покачала головой.

– Что-то случилось в школе?

– Просто грустно.

Долго Валентина лежала, сжимая в руках книгу, прислушиваясь к тому, как родители вначале смотрели детектив, потом укладывались спать. В комнату заглянул отец:

– Ложись, уже двенадцатый час.

– Я только главу дочитаю.

Валентина еще долго ждала, прислушиваясь к ночной тишине, воцарившейся в квартире. Где-то наверху приглушенно звучала музыка. По улице проезжали машины. Прозвенел трамвай.

Наконец в мире воцарились тишина, мрак, ночь.

Валентина заметила, что ее пальцы вспотели, и от пота краешки страниц, в тех местах, где пальцы касались бумаги, покорежились. Валентина отложила книгу в сторону…

Странными бывают дороги Судьбы – так говорят мудрецы Востока. Еще более странными путями идет к душам людей Искусство. Малейшая брешь, малейшая лазейка, самое крошечное неприятие норм общечеловеческой морали – и человек, откачнувшись от повседневного порядка вещей, словно маятник, движется от света к тьме Искусства. Так случилось и с Валентиной, и журнал – сто глянцевых страниц с фотографиями голых женщин, стал тропинкой, открывшей путь, по которому Искусство вошло в ее жизнь.

В самом журнале не было ничего особенного. Такие журналы продаются по всему миру в «секс-шопах», но впечатление от него, от прикосновения к грязному и запретному, наложенное на воздержание, взлелеянное социалистической моралью, дало неожиданный эффект.

Напряженно сжались пальцы на белом картоне. В квартире тишина. Родители спят. Белые завязки папки. Какой узел! «Жаль, что утром ногти подстригла». Еще одно усилие. И вот…

На обложке – молодая красивая девушка. Голая, но стоит боком. Валентине обнаженная женская плоть тогда была безразлична. В этом плане у нее тогда не было никаких отклонений. Английские буквы складываются в надпись. «CLAB». Клуб? Клуб чего, секса? Может, у них там есть и такие. Валентина, напичканная советской пропагандой, еще не могла самостоятельно анализировать многие вещи, слишком плохо знала реалии культуры по ту сторону границ.

Но что ей бросилось в глаза: бумага. Ее приятно было касаться; она была нежной, гладкой, словно человеческая кожа. Как в альбомах живописи, которые хранились у них в школе в кабинете рисования. Но это была не тяжеловесная мелованная бумага… А краски! Такие яркие. Они резали глаза, и в отличие от обложек журналов, которые ее родители получали по почте, в запретном цвета были естественными, нарядными.

Не в силах сдержаться, Валентина провела рукой по обложке. Какое приятное ощущение! Ощущение настоящей, яркой вещи, попавшей в круг тусклого царства теней. Это и есть плод пресловутой поп-культуры?

Валентина пролистала журнал. Там не было ничего особо интересного. Голые красотки позировали, выставляли себя напоказ и изгалялись, кто как может. Но общее состояние весны, радости, света оставалось повсюду. «Ярко, дешево и безвкусно!» – сказала про себя Валентина, и тут же поймала себя на том, что врет сама себе. Нет, было в ее отношении к этому кусочку бумаги что-то еще.

Она попробовала прочитать узкие столбики текста. В школе Валентина изучала английский. У нее была пятерка, но тут из знакомых слов она нашла лишь «the» и «I am». Еще прочла написанные большими буквами имена девушек «Charlotte», «Louise», «Celeste». Фотографии девушек перемежались страницами с фотографиями машин, какой-то музыкальной техники. Несколько юмористических картинок показались ей не смешными и как-то топорно нарисованными. Под каждой из картинок была надпись, которая могла с тем же успехом быть сделана египетскими иероглифами.

Валентина закрыла журнал. Разочарованно вздохнула. А чего она, собственно, ждала? Просто фотографии голых женщин, широко раздвигающих ножки. Журнал для развращенных буржуев и юнцов-недоумков. К последним она отнесла и своего кавалера.

Уже завязав папку и отложив журнал в сторону, потянувшись к выключателю бра, висевшему у нее над головой, над кроватью, Валентина замерла, пораженная. Не может быть! Торопливо она взяла папку, начала развязывать тесемки.

Так и есть!

У всех девушек, демонстрировавших на страницах журнала свои интимные места, промежности были выбриты или целиком, или отчасти. Удивленная, Валентина стала листать журнал. Точно! Так же, как она (впрочем, как и все остальные девушки ее класса) подбривала под мышками, эти американки, англичанки или кто они там, брили у себя между ног. Некоторые, правда, оставляли на лобке узкую полоску шерсти, но непосредственно между ног все было голым. А может, все замужние женщины так поступают? Нет. Валентина помнила, как летом, когда у них в доме отключили горячую воду, она с матерью ходила в женскую баню. Женщины, девушки, девочки. Уродливые тела. Ничего отдаленно похожего ни на одну из этих шлюх…

И тут Валентина взглянула в глаза девушке на фотографии. Та сидела в кресле, широко разведя ноги, выставив напоказ свои бритые прелести. Но не бритая промежность заинтересовала Валентину. Необычная интимная подробность лишь послужила мостом, позволившим Валентине шагнуть чуть дальше. Ее заворожил взгляд фотомодели. Светлые волосы обрамляли красивое лицо. Яркие, зовущие губы женщины были чуть приоткрыты, обнажая очаровательные белые зубки. Такого белого цвета Валентина никогда не могла добиться, хоть и чистила зубы дважды в день, регулярно ела морковку и яблоки. Однако дело было не в цвете зубов. Дело было в глазах, во взгляде. Именно через глаза женщины, бесстыдно раздвинувшей ноги, втекло в Валентину неосознанное понимание этого Пути Искусства. Именно с помощью глаз, в уголках которых притаилась лукавая улыбка; глаз женщины, которая наслаждалась собственным бесстыдством и сексуально манила к себе, Искусство вошло в сердце Валентины.

Не отрывая взгляд, смотрела Валентина в глаза женщине на фотографии. И чем дольше Валентина смотрела, тем больше менялся ее взгляд. Ее глаза приобретали то же самое распутное и зовущее выражение, что было у женщины на фотографии. Чувствуя, как лицо из журнала отпечатывается в ее памяти, и не в силах выдержать напряжения, силы Искусства, втекающего в ее тело, трепеща каждым нервом, Валентина вскочила с кровати, отшвырнула в сторону журнал, метнулась к окну. Она прижалась лбом к ледяному стеклу и долго смотрела на тусклые, лишенные ярких красок улицы города, залитые мертвым электрическим светом. В тот вечер она сменила свою «веру», безмолвно присягнув иным идеалам.

Конечно, она и раньше видела яркие западные каталоги, по которым, живя за рубежом, можно было заказывать вещи, и без всякого там дефицита; видела несколько красиво снятых западных фильмов о том, как безуспешно борется с преступностью и коррупцией полиция. Но это все было не то. От тех каталогов и фильмов Валентине хотелось встать в строй и отправиться на борьбу, восстановить справедливость. Ведь она, как и большинство граждан Великой Страны, верила, что все беды из-за внешних врагов: мировой буржуазии, американских шпионов и предателей-вредителей, не желающих, чтобы мировому пролетариату жилось хорошо.

А этот взгляд! Не мог быть такой взгляд у девушки, угнетенной капиталом и ради денег продающей свое тело. Правда, к такому выводу Валентина пришла много позже. А тогда, отвернувшись от окна, она снова взяла в руки журнал и стала медленно листать его, разглядывая картинки, вглядываясь в глаза фотомоделей. Впитывая их взгляды. И зачем все эти разговоры об эмансипации, вся эта общественная работа, когда можно вот так, беззастенчиво демонстрируя свое тело, гордо и открыто смотреть в объектив камеры, в лица тысячам зрителей?

В тот вечер Валентина уснула очень поздно. Часы на кухне уже пробили два, когда она отложила журнал, закрыла папку, завязала тесемки и, сладко вздохнув, зевнула. А потом, как в бездонный омут, нырнула в сладкие глубины сна.

Что снилось ей в ту ночь? Может быть, она в полете духа посетила обитателей Колодца или побывала в другой обители Древних, которых через десять лет Клайв Баркер так метко назовет «Рожденными в Ночи»?

Наступило утро, и с ним пришли перемены.

Валентина проснулась вместе с родителями в шесть и несмотря на то, что спала меньше четырех часов, почувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Что изменилось в ней? Ничего, кроме взгляда – но за одну ночь из некрасивого, угловатого подростка она превратилась в девушку, которую нельзя не заметить. Может, чуть изменился угол наклона ее плеч, посадка головы; движения стали более плавными.

Родителям было не до нее. Работа выматывала их, сон не приносил облегчения. Мать уставала от домашних дел, хоть Валентина ей и помогала, как могла. А периодические запои отца окончательно издергали ее, растоптав и так слишком рано увядшую молодость, протянув седые пряди в ее темных волосах.

– Валечка, ты сегодня какая-то…– мать не нашла нужного слова.

Валентина, смерив ее взглядом (презрение к образу жизни матери пришло через несколько месяцев, когда Валентина окончательно освоилась со своим новым амплуа), чуть надменно ответила:

– Уж и довольной быть нельзя, – и прошествовала в ванную.

Мать хмыкнула, не понимая, что это с ее дочерью. Но задумываться времени не было. Новый генсек повсеместно боролся за дисциплину, и опаздывать на работу даже не несколько минут не стоило. Поэтому мать ничего не спросила у Валентины. А вечером нужно было зайти за картошкой, и еще в гастрономе в преддверии Дня Советской Армии давали копченую колбасу. Пришлось стоять длинную очередь в кассу. Еще пришлось поругаться с мужиком, который полез без очереди пробивать водку, а стал пробивать колбасу, которая к тому времени, как подошла очередь матери Валентины, уже заканчивалась. Отец Валентины в тот вечер пришел сильно поддавший, и дома был скандал. Мать даже не заметила, как карэ Валентины превратилось в модно-вызывающую стрижку «под мальчика». На парикмахерскую ушли все деньги, которые Валентина копила с начала учебного года, откладывая ежедневно по двадцать-тридцать копеек с денег на обед.

Мать заметила перемены в своей дочери, лишь через неделю, когда неожиданно Валентина превратилась из шатенки в блондинку, а потом, выкатив швейную машинку, начала перешивать свои вещи, делая их на размер меньше. Но матери нужно было варить обед, еще съездить к двоюродной сестре, жившей в другом конце города, муж которой достал рыбный заказ… К тому же мать Валентины знала, что ее дочь в бюро комсомола. И, положившись на товарищей Валентины, на комсомол и здравомыслие дочери, она пустила дело на самотек, даже не подозревая, во что превращается ее дочь под постоянным и набирающим силу воздействием Искусства.

С комсомолом у Валентины получилось еще проще, чем с родителями. Галка – председатель бюро – подошла к Валентине на перемене и с неодобрением посмотрела на свою, как она считала, подругу, заметив:

– Что-то ты выглядишь очень вульгарно.

На что Валентина ответила, попытавшись говорить с интонацией, которой, по ее мнению, должна была в данной ситуации воспользоваться та дама из журнала:

– Тебе завидно? Парни не тискают?

Галка нахмурилась. В поведении Валентины сквозило что-то чужое, вульгарное, словно подругу подменили.

– Ты чего?

– Это я должна у тебя спросить: чего тебе нужно?

Галка взяла себя в руки.

– Знаешь ли, этот Коваленко, я вижу, очень плохо влияет на тебя.

– Может, ты мне еще станешь указывать, с кем встречаться? Или мы обсудим на комсомольском собрании, с кем мне в постель ложиться?

Тут Галка задохнулась от негодования и не нашла слов. Такие вольности вполне могли бы прозвучать из уст какой-нибудь двоечницы, крутящейся среди «трудных» парней, но услышать это от отличницы, гордости школы, чей портрет висел на доске почета у бюста Ленина!

– Оставайся сегодня после уроков. Соберется бюро для обсуждения линейки на двадцать третье февраля, – только и смогла выдавить из себя Галка.

Валентина смерила ее все тем же презрительным взглядом и ответила:

– Зайду, если буду свободна…– и удалилась.

Галка ошалело смотрела ей вслед.

– Постой, может, ты заболела?

Но Валентина не оглянулась.

Даже походка Валентины изменилась.

После уроков Валентина демонстративно не пошла на бюро а, выйдя во двор, направилась к десятиклассникам, с независимым видом курящим за углом школы.

Словно королева подошла она к высокому и белокурому юноше, который, затягиваясь «Беломором», едва сдерживал кашель. Он курил только для того, чтобы не прослыть «слабаком» в глазах приятелей.

– Мне кажется, мы не знакомы, – с улыбкой сказала она.

– Чего? – у десятиклассника от удивления глаза округлились.

– Нет, я ошиблась. Ты еще слишком зелен, – и хлестнув полой шубки по сугробу, обдав курильщиков снежной пылью, Валентина удалилась, оставив с широко открытым ртом не только десятиклассника, но и Галку, наблюдавшую за ней из окна комсомольской комнаты. Галка, конечно, не слышала разговора. Подруги не раз болтали о том, что было бы неплохо встретить настоящего парня, но такое!