Детский дом и его обитатели Миронова Лариса
– Вы даже не представляете – насколько. А выговорочек мы вам проведём с согласия месткома.
Новый ход. И весьма неожиданный.
– Но я ведь тоже… в некотором роде…
– А вот вас уже там не стояло.
– Уже?
– Представьте себе. Уже вывели.
– Без меня собирался местком – чтобы обсудить меня?
– А что такого? Заочно тоже можно решать – особые, так сказать, вопросы.
– Но это игра не по правилам, – пытаюсь я воззвать к её совести – но тщетно.
– В борьбе с такими эгоистами, как вы, правила не соблюдают.
Она торжествует победу.
– Ладно, вы не оставляете мне выбора. Тогда я буду нарушителем до конца и дорогу к рабочему месту проложу себе силой.
– Вы… вы драться и со мной будете?
Она отступает на шаг и смотрит на меня с интересом.
– Запросто.
Она в замешательстве делает шаг в сторону, а я быстро взбегаю по лестнице и стремительно влетаю в отрядную. Девочки только, ни одного представителя мужского пола… Вскакивают и бросаются навстречу.
– Ну, где вы ходите?!
– Мы целый час уже вас ждём! Они кричат все разом.
– Тише, тише. Давайте спокойно, а? – говорю я, располагаясь за своим столом. – А что вообще случилось?
– А пацанов со второго урока забрали!
Ещё одна новость.
– Интересно, куда же?
– Да у дирюги в кабинете сидят!
– Там с ними мужик треплется.
– Болтают, что у нас воспитателем будет.
– У него волосы пучком завязаны! – Хиппарь!
– Да ну брехать. Это не хиппарь, это поп.
– Господи помилуй! Аллилуйя!
– А чё, прикольно. Вместо уроков будем молитвы читать. Бум-бум! – сказала Кузя, стукнувши два раза лбом о дверь.
Я не просто удивлена. Нет – это потрясение. Так круто действовать! Хотя… А что я, собственно, хотела?
– Понятно. Только давайте обо всём по порядку – что здесь происходит?
– Во идиоты.
– Ага, полные.
– Круглые! Толстые.
– Чо болтают!
Моё терпение лопнуло.
– Что именно, вы мне можете объяснить толком? – гаркнула я весьма сердито.
Я уже нервничаю. Ведь может случиться так, что всего через пару минут или часов меня выставят за дверь детского дома – это запросто. Составят любой документ, и не беда, что это будет липа. И всё полетит в тартарары…
Что станет с детьми?
– Они хотят, чтобы вы ушли! А вы не уходите!
– Пусть пацаны к попу идут!
– Не кричите все сразу. Ничего не разберу. И садитесь на свои места.
У меня уши уже заложило от их воплей. Неохотно замолкают. Рассаживаются. Открывается дверь – в отрядную заглядывает Бельчиков.
– А вы здесь что ли?
– Здесь, – говорю на взводе.
– А чё так?
– Что конкретно тебя интересует? Заходи, пожалуйста, и объясни, что тебе не понятно. Я отвечу.
Он мнётся – явно не желая заходить в отрядную, потом говорит, повернув голову в коридор, – лениво и вяло:
– Пацаны, сюда ползи… Она не ушла.
В дверях показывается сильная половина нашего отряда – идут гуськом, на меня не смотрят.
Рассаживаются полукругом – команда взбунтовавшихся мальчишек. Они объединились для своей общей цели – и пока выигрывают. Девочки же не кооперировались как-то специально по этому случаю, они оставались по-прежнему членами нашего, дробящегося на глазах, коллектива.
Вот из коллектива уже выпала существенная его часть… Мы несли ощутимые потери. Командиры специально так стулья на общем сборе расставляли – чтобы я могла видеть лица всех сразу. Но сейчас девочки сели за моей спиной. Я их не вижу, но чувствую. Сейчас они мои союзники, потому и защищают наши тылы.
Настроение у меня приподнятое. Час X настал.
– Ну что, начнём? – говорю я звенящим голосом и вижу, что лица детей, сидящих передо мной, начинают двоиться.
– Я чего вы хотите начинать? – спрашивает осторожно, с хитроватой смешинкой, Бельчиков.
– Разговор с вами.
– А про что?
– Нам надо откровенно поговорить. И о многом. Но прежде я бы хотела вам прочесть… сказку…
– Про царя колбаску! – громко выкрикивает Медянка, «тяжёлое наследие из команды Матроны» – он, похоже, так и не стал до конца «нашим», оставаясь одной ногой в команде второго отряда…
.. Да, там была команда, мы же, первый отряд, стремились изваять из нашего пёстрого сообщества коллектив. В нашем коллективе были командиры, но мы всё же не были командой. Каждый член нашего, ещё очень молодого, коллектива мог идти своим путём, не был изначально поставлен в жёсткую зависимость от общей задачи, но у нас была чёткая идейная основа – она-то и была призвана цементировать коллектив нашего отряда. Мы создавали коллектив уважающих и любящих друг друга людей, идущих к общей цели.
Наша идея была проста и понятна.
Мы хотели, чтобы:
каждый член нашего коллектива чувствовал себя свободно и независимо, был максимально защищен, но при этом, осуществляя свои замыслы, не наступал на горло чужой песне.
Однако наш корабль теперь, похоже, имеет мощную пробоину…
– Не, лучше почитайте про Курочку Рябу! – выкрикивает, вскакивая, Беев и, гордо посмотрев на Бельчикова, снова шлёпается на стул.
– Слегка не угадал, – говорю я и вижу, как широко улыбается верзила Бельчиков. – Это не совсем сказка. Это «Песнь о Соколе». Одно из лучших романтических произведений Горького.
Почему именно Сокол залетел мне в голову в ту минуту, не знаю.
Это вышло спонтанно…
.. Уже потом вспомнился давний разговор с Татьяной Степановной. Тот самый – про «прирождённых ползать», которых незачем учить летать…
А может, вспомнился похожий эпизод у Макаренко?
Или на душе кипело и бурлило – по причине этого пошлого «бытия», и – захотелось, очень остро, воинствующей романтики?!
Точно не знаю.
Просто так получилось, и всё…
«Высоко в горы вполз уж и лёг там, в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море…»
Читаю и незаметно, сквозь ресницы, наблюдаю за ними. Смотрят кто куда, только не на меня. И даже между собой не переглядываются.
Девочки затаились за моей спиной, а мальчишки… нет-нет, да и подхихикнет кто-нибудь…
Что, так и не дрогнет сокровенная струнка души?
Меня же лирика Горького, несмотря на мой совсем недетский возраст, неизменно приводила в состояние, близкое к потрясению. Знаю, многие уже не любят романтику Горького, циник Самгин теперь многим по душе – но это на чей вкус…
И вот читаю. Совершенно забыла о своей сверхзадаче. Вся в Горьком.
И так себе всё живо представляю…
.. Вот море, в которое стремительно несётся сердито воющий поток…
Вот ущелье, где Уж свернулся… А вот и Сокол с разбитой грудью…
«С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твёрдый камень…»
Читаю и ощущаю с ужасом – силы мои кончаются.
Есть мнение, что так и умереть можно – от самовнушения. Теперь я верю…
Вот вижу – прямо перед моими глазами гадкий, скользкий Ужик ехидненько так ухмыляется, шипит разбитой птице прямо в очи:
«Что, умираешь?»
И Сокол отвечает:
«Да, умираю!..»
Тут случилось непредвиденное – я так расчувствовалась, что слёзы в два ручья уже текут по моим щекам. Но вот слышу «глас народа», вмиг вернувший меня на «малую землю» – в нашу мятежную отрядную:
– Птичку жалко. Затем наглый смешок… Это Бельчиков комментирует моё чтение. Реагирует Огурец:
– Лучше бы про Псков рассказали.
– Про Псков мы альбом сделали, интересно – приходите, кто хочет, и смотрите, – и ещё один подаёт голос – Игорь Жигалов.
Псков…
Это отдельная история. Мы с детьми готовились на зимних каникулах проехать по западным городам Советского Союза: Псков, Брестская крепость… Игорь сделал прекрасные альбомы, в них были не только видовые открытки, но и пояснительные тексты, – их готовил, перелопатив горы литературы, наш отличник Пучок… Библиотека в детском доме, несмотря на постоянные «уводы» хороших книг, всё ещё была первоклассной. Я молчу долго, очень долго. И это уже мне самой не нравится. Зверским усилием воли подавляю внутренний трепет – только бы не зареветь! Подумают ещё, что специально жалоблю.
И вот, наконец, продолжаю – голосом ровным, но каким-то всё же некрепким.
«Я славно пожил»!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо!.. Ты не увидишь его так близко… Эх ты, бедняга!»
Тут мне снова пришлось на время умолкнуть. Медянка бойко объявляет:
– Технический перерыв!
Каков, однако! Вот мерзавь разэтакая…
Ещё чуть-чуть поборолась за власть над собой, на этот раз успешно, и вот уже уверенно продолжаю:
«И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошёл к обрыву, скользя когтями по слизи камня…»
Всё…
Приехали – слёзы снова текут по моему лицу двумя безудержными потоками. О, ужас, только не это… Сейчас начнётся буквально истерика с рыданиями…хлюпаньем носом… Сгорая со стыда за свою дурацкую впечатлительность, но и одновременно – гордо несясь в бездну горьковской стихии, я всё же кое-как, с горем пополам довела дело до конца – закончила чтение так разволновавшей меня Песни. После долгой, тягостной паузы раздаются слова, от которых мне хочется немедленно застрелиться:
– Голубей давно не жарили. Ой… А! Харэ, дурак!
Это Ханурик ткнул локтем пару раз в бок не в меру активного Беева. Я смотрю на всех по очереди. Вот Игорь Жигалов, стоило видеть это лицо – здесь и сейчас! На щеках то бурые пятна, то вдруг всё лицо становится пергаментно бледным…
Что у него на душе сейчас творится? Похоже, что-то хочет сказать, но что-то более сильное его сдерживает…
Что именно?
Оглядываюсь на девчонок – сидят как мышки. Хоть бы одну реплику отпустили! Надюха сосредоточенно перешнуровывает кроссовки.
И тут… скр-р-рип!.. К нам в отрядную заглядывает Людмила Семёновна. Глаза вопрошающие. Говорит подчёркнуто безразлично:
– А, это вы здесь.
И тут же исчезает.
Это может означать следующее: пора срочно кончать, пока с нами спешно не покончили. Сколько у меня есть времени – точно не знаю. И потому спешить надо поскорее. Только не надо суеты. Говорю строго, но без особого нажима:
– Так вот, славные мои. И вам и мне уже ясно, что так продолжаться не может. Я хочу, чтобы вы все до единого, открыто высказались. И если кто носит камень за пазухой, вытаскивайте. Делайте это смело. Я не ставлю перед собой задачу – кого-то наказать за неподчинение уставу отряда. Я просто хочу понять ситуацию и сделать некоторые выводы. Так что – смелее!
Однако по-прежнему молчат.
Лоб Игоря покрывается испариной. Видно, крепко ему не по себе.
– Ладно, – говорю несколько отстранённо, – раз нечего сказать, то вот вам текст заявления на имя директора. Кто согласен с его содержанием, подписывайте.
– А про чё там? – сразу оживился Бельчиков. Говорю с укоризной:
– Тебе ли этого не знать?
– А чё? – недоумевает он.
– А разве не ты его сочинял?
– Во дают! Вааще…
Это Медянка.
– Я?
– Может и не ты, – говорю я. – Это теперь не суть важно.
– А что за текст?
Вот уже несколько человек проявляют живейший интерес к документу, который предстоит подписать или отвергнуть.
– Ну, хорошо, слушайте.
И я начинаю читать – почти формально, без всякого выражения, как обычно зачитывают простые формуляры или скучные инструкции:
«Мы, нижеподписавшиеся, хотим заявить, что у нас плохой воспитатель, которому мы не желаем подчиняться».
– Вот такой вот текст.
– А зачем вы это написали? – задиристо спрашивает Огурец.
– В том-то и фокус, что не я это написала, а некто, предположительно Бельчиков, судя по почерку, хотя и с наклоном влево.
– А как он к вам попал? – продолжает допрашивать Огурец.
– Кто-то подложил этот листок в журнал. Своей рукой я дописала только список отряда. Кто хочет, может подойти ко мне и поставить свою подпись под этим документом.
– А где подписывать? – уточняет Медянка.
– Подпись надо ставить рядом со своей фамилией.
Ну вот, всё, кажется. Теперь я уже надёжно обрела душевное равновесие. Что будет, то и будет… Главное сказано. Все, однако, в некотором смятении.
Да, видно невооружённым глазом – смущены, интриганы-дурачки. Видно, не ожидали, что так круто начнём разруливать кризисную ситуацию.
«Довести» меня вам вряд ли удастся на этот раз.
Ладно, а– баж-ж-ждём! Не спешат что-то. Но вот решительно встаёт Бельчиков.
– Чё, ребя, подпишемся?
Идёт ко мне, не глядя, ставит свой каракуль. За ним хвостиком, как пришитый, Беев.
– А правда, пацаны, пошли, что ли отсюда, – говорит он и бегло ставит свою закорючку. Футбол погоняем.
– Футбол… в дождь? – сомнительно произносит Ханурик. С утра такой ливень – просто небо прорвало!
– А мы в спортзале, – предлагает Бельчиков. – Тогда ладно…
Вот и подпись Ханурика под расстрельным документом…
– Следующий! – приглашает он.
– … сказал заведующий, – выкрикивает Медянка и долго выписывает своё согласие на мою гражданскую казнь.
– Ты, Пучок, чего сидишь?
– Хочу и сижу, – бурчит тот, подойдя к окну. – Иди ты…
– И ты иди!
Спешат уже, толкают друг друга – после подписи Огурца сомневающихся не стало. Спешат, вырывают ручку друг у друга, тесня нерасторопных, и… смотрят на меня так, будто ожидают похвалы за свой героический поступок. Мною внезапно овладел совершенно непедагогический смех. Я быстро достала платок из сумки и сделала вид, что закашлялась.
Каковы, однако! Да, лиха беда – начало.
В неподписантах только Игорь и девочки. Но это, тем не менее, – победа.
– Жигал, долго думаешь, – кричит на него Бельчиков. – Забыл что ли?
– А про что он забыл? – уточняет Медянка.
– Про мамочку, – отвечает Бельчиков.
– А! Точно. Мамочку лучше слушаться, – поддакивает Беев.
– Ну, долго тебя ждать, лох домашний, кишечно-полостный?
Игорь игнорирует наезды и говорит просто:
– Я вообще не буду подписывать. Голос его звучит как из подземелья.
Минутный шок. Но вот уже буря негодования поднимается в стенах нашей, ещё вчера такой уютной, отрядной:
– Видали предателя?
– В хайло!
– Мамочку не жалко?
– Подписывай, урод, сеструху пожалей!
Игорь вскакивает, хватает листок, находит свою фамилию, ставит крючочек и – вон из отрядной…
– Совсем с ума съехал.
– И точно, дурак какой-то.
– А вон ещё Пучок в реанимацию просится. Точно, редиска?
– Отстань…
– А чё тогда квасишься?
– У нас праздник – свобода рабскому народу, а ты что замыслил? – провозглашает Огурец.
– С чёго это я? – насупился Пучок.
– Вид у тебя кислый, будто ты не пучок редиски, а пучок щавеля!
– Точно.
Пучок неохотно отрывается от разглядывания неласкового пейзажа за окном – трубы ТЭЦ на сером, безрадостном фоне пустыря, подходит ко мне, берёт листок с подписями.
– Во дурак, испугался как, по второму разу подписывать пошёл.
– Гыыы…
Пучок, окинув всех присутствующих прощальным взглядом больших выразительных серых глаз, жирно вычёркивает свою подпись и стремительно выходит из отрядной. Мальчишки в недоумении. Да и я, признаться, удивлена. Вот это финт ушами, что называется…
– Ни фига себе…
– А ну его, он не пацан.
– Точно, не пацан.
– Ага, Пучок же отличник!
– Пацаны отличниками не бывают.
И мальчишки «веселою гурьбой» шумно повалили из отрядной, образовав в проёме двери настоящую пробку. Но вот, с визгом и хохотом, они выкатились в коридор. Вот кто-то споткнулся, упал…
Господи, что за дикий вопёж…
Потасовка или…?
Или… Это и есть опьянение воздухом свободы? Ладно, жизнь, продолжается.
Ну вот, в отрядной женский междусобойчик – девчонки и я. Пучок, осторожно заглянув в дверь, стоит, не решаясь войти – ситуация!
«Восемь девок – один я»…
– Входи, что стоишь? – говорю я и указываю на его место за столом.
Входит, садится на своё место. И вот он уже корпит над учебником. Молчат девицы-красавицы, не рвусь в разговоры и я. Они смотрят на меня выжидающе – какие будут дальнейшие действия? Я складываю листок пополам и прячу в сумку.
Они напрягаются, но по-прежнему ни гу-гу.
– Что, так и будем играть в молчанку? – прерываю я эту странную игру. – Что приуныли, девуленьки?
– Пацаны гады… – басит негромко Надюха.
– Вовсе нет. И вы это со временем поймёте, – говорю я спокойно.
– Так что нам сейчас делать? – спрашивает Кира.
– Уроки, – снова говорю я, вставая, и расставляю стулья по своим местам, – школа ведь не отменяется.