Экспресс «Россия» Примаченко Павел

Глава 7

Проснулся Василий бодрым, в хорошем настроении. Мурлыча «утро красит нежным цветом» и, предвкушая чашку крепкого чая «под папиросу», вошел в ресторан. Показалось, что попал в казарму, где ночевала рота солдат. За день здесь побывали сотни клиентов. Закурил, дышать стало «легче».

В дальнем конце Юлька с Николаем фасовали печенье и, взвешивая, добавляли гирьку «воровку» грамм на пятьдесят. Мелочь, но наварец капает.

– К большой проверке готовятся, – усмехнулся ночной.

За столом у буфета сидели Велосипед и Генерал. Перед ними стояли закуски, коньяк «Белый аист» и бутылка «Боржоми». Чернушка, закатывая глаза, качал головой, с чем-то соглашаясь. Увидев Василия, он кивнул на свободный стул, пододвинул стакан с коньяком. – Присаживайся, в ногах правды нет. Хотя, ее нигде нет, разве что у прокурора, он всегда прав, – говорил директор, будто крупу сыпал. – Будем толстенькими, – Чернушка хлопнул рюмку.

– Куда еще? – Пробасил Юрий Антонович и, погладив ладонью живот, медленно выпил.

– Пока толстый иссохнет, худой сдохнет, – ободрил его Сергей Николаевич и, осмотрев свои тонкие руки, захихикал.

Василий проглотил коньяк, обжигая язык и горло. Закусил сочным «кружком» лимона.

Юрий Антонович намазал маслом ломоть белого хлеба, положил два куска соленой кеты, а сверху дольку лимона. Оглядел бутерброд и, неспеша, откусил.

– У нас человек – ничто, пыль, – заговорил директор, – вокруг только кричат – все для человека.

– Да, человек. – Юрий Антонович вытер пальцы о полотенце, расстегнул китель. – У меня, ебенть, случай интересный был.

Генерал в армии укреплял речь нецензурными словами. Привычка въелась глубоко. Он искренне мучился, но избавиться от нее не мог. Наконец, нашел выход, заменив крепкие выражения одним, вроде безобидным «ебенть», которое и использовал для связи членов предложения.

– Служил я при химполигоне. Наступил черед проверки отравляющих веществ на пригодность.

– Прямо, как продукты, – вставил Чернушка.

– Именно. Ну, ебенть, расставили клетки с кроликами и в укрытие. Распылили отраву. Прошло нужное время. Специалисты дали команду освидетельствовать результат и приступить к уборке полигона. Я проинструктировал бойцов. И что вы думаете? Один солдатик возьми и сними противогаз. Чуть вдохнул и с копыт. Зачем он это сделал, никто объяснить не мог.

– Значит не испортилась отрава, – не утерпел Велосипед.

– Лучше не бывает, но суть вопроса не в этом. Приказал я накрыть бедолагу одеялом из караулки. Обычным, суконным. Сколько лет оно там лежало, одному Богу известно. Отправили горемыку в морг. Написал я рапорт. Как, что, при каких обстоятельствах. Везу, ебенть, в штаб и уже вижу себя под судом и следствием, хотя моей вины в том, что случилось, нет. Но в армии так не бывает. Если виновных нет, их назначают. А кроме меня под танк бросить некого. Да! Только суть вопроса не в этом. Прибыл, надел брюки ширинкой назад, чтобы, значит, сподручней меня, – бригадир многозначительно замолчал, подавив неприличный глагол. – Сунулся с рапортом по инстанциям. А в штабе, ебенть, Содом и Гоморра и гибель Помпеи впридачу. Оказывается, Никиту по загривку пнули. Отдыхать поехал, а его, ебенть, под зад коленом. Но суть вопроса не в этом.

– Антоныч, а анекдот знаете? – Заерзал директор. Он долго молчать не мог.

Но Генерал поднял указательный палец и, неторопясь, продолжал.

– Я к одному, другому. Меня отовсюду гонят. Мол, не до тебя. Но я упорный, стучусь во все двери, и нарвался, ебенть.

– Погиб? Боец? Да ты соображаешь, что сейчас в стране делается? Отставить, кругом шагом марш. – Уехал я, а сам дрожу, жду наказания. Но дело заглохло. Отписал я несчастным родителям. Дескать, погиб ваш сын при исполнении служебных обязанностей. А его, нескладеху, сняли, ебенть, со всех видов довольствия и уволили из рядов Советский армии в связи со смертью. Да! Но суть вопроса не в этом. Получил я новое назначение, собрался уезжать, и вдруг заработал начет за … одеяло. – Приказали погибшего накрыть, А где одеяло?

– Где человек, ебенть, никто не спросил. Вот так, – он застегнул китель. – Ну что, по коням? То бишь по койкам? – Попытался встать, но директор торопливо остановил его.

– Анекдот, анекдот. Высадились американцы на Марсе. Ходят, командуют. Небоскребы здесь понастроим, а марсиане отвечают, – опоздали, – прилетал сюда маленький, лысенький, толстенький и обещал всю планету кукурузой засеять. – Чернушка заулыбался.

– Да, Никита бы засеял. Вовремя сняли, а то бы уже при коммунизме жили не тужили. – Антоныч грузно поднялся, надел фуражку, взял перчатки, направился к выходу. – Ну, спокойной вахты.

Глава 8

Директор пошарил за пазухой и, достав ключ от сейфа, поцеловал его. – Нагрудный крест, – захихикал он. – Открыл дверцу несгораемого шкафчика, спрятал коньяк и вытащил пачки денег, перетянутых кассовой лентой. – Ну, мы дали. Только отъехали, и уже полплана готово. Если так дела пойдут, первое место и переходящее знамя у нас в кармане. Говорят, деньги не пахнут, неправда. Я каждую бумажку по запаху узнаю, – цветочки мои, ягодки, какие же вы ароматные. Завяжи мне глаза.

Василий знал, что Чернушка в прямом смысле слова обладал нюхом на деньги.

Сергей Николаевич деловито погасил окурок, достал из каждой пачки по банкноте. Зажмурился. – Перемешай.

Ночной пошуршал «бумажками». Директор взял наугад купюру, принюхался. – Петушок, – ласково произнес он и поспешно добавил, я не жульничаю. – Взял следующую. – Четвертак!

– Да вы по размерам узнаете.

– Что? Возьми их себе и глаза завяжи, – возбудился Велосипед.

Глаза завязывать не стали. Василий держал купюры, а директор быстро и безошибочно отгадывал, радуясь, как ребенок, у которого получился несложный фокус.

– А чем пахнет, например, рубль?

– Интересный вопрос. Знаешь, каждый запах имеет еще и цвет. Рубль, например, медовый, как пчела. Он самый маленький, но очень трудолюбивый. Червонец – красный и по запаху похож на портвейн, но лучше всех пахнут сотенные и полусотенные, жаль их этот придурок, министр финансов, изъял, но я на память оставил. – Он достал купюры. – Они по запаху напоминают черные волги и кожаные кресла. И как ума хватило таких генералов в отставку отправить? Это же не деньги, а произведения искусства.

– А доллары вы пробовали определить?

– Баксы? – Он достал «зеленые» достоинством в пять, двадцать и пятьдесят. – На, перемешай. – Василий незаметно подложил пять рублей и поднес к лицу директора. Тот принюхался, сморщил нос, задумался. – Ты кого лечить вздумал, пацан, – вскрикнул Чернушка радостно. – Заменил и решил, что я ложанусь. Это ж пятерочка, нашенская. Меня не проведешь. Все американские пахнут жвачкой и кока-колой, не ошибешься.

– Вы могли бы в цирке выступать.

– Еще чего, я не клоун, а бизнесмен. – Сергей Николаевич спрятал деньги, закрыл сейф. Бизнес – великое искусство. Думаешь, зря я институт Советской торговли закончил? Погоди, сезон откатаем, возьму наш ресторан в аренду. Народ сокращу, кухню закрою. Только спиртное и закуски порционные, как в Макдоналдсе. В зале – бар с видеосалоном. Вход платный. Работаем круглосуточно. Я за стойкой днем, ты – ночью. И весь штат. Представляешь, какая экономия персонала и денег. Тебе не просто зарплата, а часть прибыли. Здорово! Потом вагон выкупим и сдадим в аренду другим, а сами еще возьмем. И так, пока все рестораны на линии не станут нашими. А линия перспективная – трансконтинентальная, из Азии в Европу. Если с умом подойти, такие дела можно развернуть, – он зажмурился, закурил, мечтательно закатил глаза.

– Если вы так размахнуться решили, на кой черт вам переходящее знамя?

– Одно другому не помеха, – не смутился Велосипед. – Сегодня – ударники коммунистического труда в почете, а завтра – передовики капитализма. Не торопись поперек батьки в пекло, но и вовремя смыться успей. Как наш секретарь парторганизации.

Только шум пошел, что партячейки на производстве закрывают, он сразу в инженеры по технике безопасности подался и начал инструкции писать, правила выдумывать. – Чернушка достал тоненькую брошюрку, прочитал. – «Правила техники безопасности при откупоривании шипучих вин». – Лицо, откупоривающее шипучие вина, – в дальнейшем именуемое манипулятор, – директор многозначительно поднял палец, – обязано иметь соответствующий документ, разрешающий откупоривать тару, содержащую шипучие вина, – продолжал читать он, морщась от смеха. – Документ выдается квалификационной комиссией после сдачи теоретических и практических навыков по откупориванию тары, содержащей шипучие вина. И тому подобное на двадцати страницах. И такие писульки по каждому вопросу. Теперь он всем устраивает переаттестацию. Раньше по партийной линии мог взгреть, теперь по технике безопасности. Учись, мотай на ус. Не место красит человека, а человек место. Ну а как наш товар? – Чернушка наклонился к Василию, глазки забегали. – Гони во все лопатки. Мы их, старик, сделаем. За ночь разлить успеешь? Постарайся. Держи, капитан – «черная метка», – он протянул Клокову фальшивую печать треста дорожных ресторанов.

Мало вино затарить, надо на этикетках этот штампик тиснуть, и станет оно дороже «на законных основаниях». Слегка задержав ладонь директора, ночной, нараспев, ответил – Давай пожмем друг другу руки и в дальний путь, на долгие года.

– Типун тебе на язык, змей бумажный, слон плоскостопный. – Чернушка отстранился. – Шуточки у тебя. – Ну, жми, дави, хватай, царапай.

Глава 9

Директор ушел. – С вином лучше повременить, – решил Василий. – Это Велосипеду надо сразу, спотыкаясь. Правда, шумит и суетится он не из вредности, а по должности. Иначе нельзя. Все дела наперекосяк пойдут. С него и план требуют, и культуру обслуживания, и дисциплину, и от своего «бутерброда» обязан отломить и наверх передать. В вагоне он – большой человек, а в конторе – пешка. Посудницу труднее найти, чем директора ресторана. Вот и попробуй и честь соблюсти, и капитал приобрести. Он и вертится, бригаду не щадит – государственный план выполняет. Леваком торгует – для себя и начальства калым добывает. Но во всем меру держит. В составе знают о леваке, но молчат, потому что у каждого свои грехи. Проводники безбилетных пассажиров берут или макароны выдают – постельное белье по второму, третьему разу. У официантов свои хитрости, у кухни свои.

За окнами вагона летела мгла, рассекаемая огнями полустанков. В небе в легком мареве тысячами рыбьих глаз стояли звезды.

– Успею затарить. Тише едешь – цел и невредим приедешь. Передохну и за дела возьмусь. – Клоков сдвинул стулья. Лежать на них можно только на боку, поджав ноги и упершись головой в прохладную, подрагивающую стену вагона. Но ему было удобно и уютно. А вот дома в широкой мягкой постели он, наоборот, долго не мог устроиться. Раздражали накрахмаленные простыни, мягкие подушки, а главное места полно. Засыпая, прислушивался, как сторожевой пес, не идет ли кто. – Где сейчас жена, мальчишки? С мая их не видел. Эх, жизнь! С директором расплачусь и уволюсь, пойду сторожем на стоянку. Выгод много. Во-первых, машина на виду. Во-вторых, при семье. В-третьих, заработаешь больше, если, конечно, не лениться. Сутки дежуришь – трое свободен. Садись за баранку и халтурь. Сколько можно? Сына в первый класс проводить не могу. Сашка, старший, тот уже в восьмой ходит. А Мишутке, младшенькому, только семь исполнилось. Хорошо хоть подарки успел им оставить. – Представил, как поведет Валентина сынишку 1 сентября в школу в новом костюмчике, с ярким рюкзачком за спиной. Вещь удобная, японская. Долго выбирал. Лямки широкие, плечи не трут, карманов и кармашков много, но главное – отражатели. Шагает пацан вечером по дороге. За сто верст они шоферам сигналят. А еще часы. Особенные. Двенадцать мелодий играют, целый оркестр. Вещь необходимая. Сейчас ведь время – деньги.

Соберутся мальчишки-одноклассники, удивятся, начнут расспрашивать, рассматривая заморское чудо, а он с гордостью ответит. – Папа подарил. – От этих мыслей даже в горле запершило. – Ну, ничего, – успокаивал себя Василий, – считай, один день уже в пути, осталась самая малость – тринадцать. На восток – ночи короче, но кажутся длинными, будто в гору крутую поднимаешься, а из Владивостока возвращаешься, как на санках, вниз летишь. До океана бы дотерпеть, а обратно ноги сами побегут.

Глава 10

От воспоминаний отвлек громкий, икающий смех. Клоков привстал. Юлька, пережевывая печенье, безудержно хохотала, утирая передником слезинки. Николай, опустив голову и шурша пакетами, улыбался. Напротив, за столиком, расстегнув рубашку, развалился Кукла. На его крепкой груди блестела толстая золотая цепочка с распятием.

– Вася, – крикнула Юлька, – знаешь, как называют похороны милиционера? Мусоропровод, – и снова залилась заразительным смехом.

Ночной улыбнулся, но общего веселья не поддержал. «Дурка» явно принадлежала Кукле, которого он недолюбливал, считая мелким фраером и бакланом за манеру общаться со всеми, как с лохами.

– Не дрейфь, братан, напьемся, провеемся. Не такие кочегарки размораживали, – снисходительно говорил тот, как шелуху от семечек выплевывал. С удовольствием хвастался своими способностями. – Я никого никогда не обманываю. Ведь вокруг – лохи, дубье, дерево. Обмануть их – пара пустяков. Я их наказываю за жадность и тупость. Вариантов много. Вот простейший. Прикидываюсь пьяненьким, но козырным хлопцем с прииска «Удачливый». Мол, качу на материк, в отпуск. Три года весь полярный день, всю полярную ночь на бульдозере вкалывал, рычаги дергал. Теперь гуляю. Денег валом, но хочу зелени – долларов из Штатов, чтобы на них мамане, батяне и сестричкам гостинцы справить. Тусуюсь там, где народ продает, покупает валюту. Хожу, базарю, липну ко всем. Наконец, цепляют меня продавцы. – Много надо?

– Да с тыщенку бы взял. Вынимаю пачку бабок и мотаю перед их глазами завидущими, как красной тряпкой перед мордой быка. Они уже в экстазе. Заламывают сумасшедшую цену. Я не соглашаюсь. Дескать, многовато, братва. Слегка скашивают. Я снова мнусь для порядка, сто раз переспрашиваю не фальшивые ли и, наконец, решаюсь. А они – лохи натуральные. Моряки или рыбаки, которым зеленью платят. Даю я им «куклу» – пачку денег, где мелкие купюры сверху, а крупные – снизу. Считают, пересчитывают, но скоро убеждаются – без обмана. Потом я пересчитываю доллары, но, махнув рукой, бросаю. – Я вам верю. – Кладу деньги в карман и, как бы между прочим, спохватываюсь. – Мужики, я вас, кажется, надул, пару бумажек недодал. – Насторожились, соображают, прикидывают. Вроде все на месте. Но если этот старатель подпитой хочет добавить, надо соглашаться. Возвращают деньги.

– Будь я мелкий фраер – забрал бы все и с концами. Но я честно пересчитываю и, конечно, ошибаюсь. Кладу сверху «куклы» пару купюр. Лохи от радости чуть ли не до неба готовы прыгать. Остальное – дело техники. Отдаю «куклу», снимая снизу пачку крупных, и мигом растворяюсь. А эти слоны плоскостопные, радуясь удаче, начинают где-нибудь в укромном месте деньги пересчитывать и кричать. – Лишнее пропьем. Но бац, облом, половины-то не хватает.

– А не боишься? – Спросил его как-то Василий.

– Кого? Лохов? Это они меня, пусть боятся. Ментов? Но в милиции тоже люди работают. Поесть, попить хотят. Отстегнешь по мелочи, чтобы не мешали. А если повяжут, больше двух лет не дадут, а в первый раз вообще условно. Вот так. Не такие кочегарки размораживали.

– Ничего, – когда-нибудь разморозишь, – с неприязнью подумал Василий.

– Виноват, – прозвучало над ухом.

В лысом мужичке в линялых спортивных шароварах, застиранной майке, шлепанцах на босу ногу и кобурой на пузе, он узнал прапорщика. Еще в Москве приметил, как сели в штабной вагон два солдата с автоматами и ящиком зеленого цвета, окованным железом, а этот командир шел следом. Им отвели отдельное купе. – Секретную почту везут, – важно объявила Петровна и начала «тереться» возле служивых. – Старая бандероль, а кокарды любит.

– Виноват, – отрывисто и вкрадчиво повторил прапорщик, вскинув два пальца к виску и чуть не «щелкнув» задниками тапочек. – Три пачки Примы.

– Нет Примы.

– Как же так? А что есть?

– Пел-Мел, Кэмэл, Мальборо.

– Отставить, – командир наморщил лоб, всмотрелся в витрину, пригладил маленькие рыжеватые усики. – И Беломора нет?

– Давно не держим. Слава Богу, Яву дали.

– Одна Америка, – упавшим голосом констатировал офицер, – раскрыв ладонь с деньгами. – Пачку Явы.

– Из личной любви к армии и флоту, как член ДОСААФ – держи. – Василий протянул свой Беломор. От денег отказался.

– Когда ближайшая станция?

– Не надейся, теперь до самого Владивостока сплошная Америка. Настоящего курева днем с огнем не сыщешь.

– Безобразие, – разве нормальный человек может этой фильтрованной травой накуриться?

– С меня какой спрос? Происки ЦРУ не иначе.

– Политика, – наставительно заметил прапорщик. – Германию отдали, войска вывели, теперь радуйтесь, курите «маде ин Америка», – задыхайтесь.

– Далеко путь держите?

– Согласно приказу. – Отрезал вояка. Резко повернулся и двинулся к выходу.

– Эй, служивый, дай пушку пальнуть, – крикнул вдогонку Кукла.

Прапорщик машинально прикрыл кобуру ладонью, процедил сквозь зубы. – Когда прикажут, тогда и пальнем, – и быстро исчез за дверью.

Юлька залилась смехом до поросячьего визга. – Испугался, командир. Нажрал ряшку, а солдатики, как два прутика. И мой братик служит-тужит. Небось, такой же полкан им помыкает.

– Чего ему бояться, он при оружии, головой за него отвечает.

– Кто такому дундуку оружие доверит, Вася? У него кобура вместо кисета, а может шкалик туда прячет.

– Автоматы у солдат настоящие, – подал голос Николай.

– С холостыми патронами. Я как-то во Владике влип. «Сделал» одного моряка-рыбака и в состав, чтобы не светиться. Прилег и вдруг слышу запах скоблянки из трепангов. Я на один бок на другой, а запах все сильнее. Чувствую, хочу скоблянки, как беременный, хоть стреляйся. А раз хочу, значит, дай и прямой наводкой в «Золотой рог». Только там фирменная скоблянка, на свином смальце, мамой клянусь. Забегаю, девочки все свои. Мне, конечно, отдельный столик. Они там круглые, дубовые. Сам Александр Колчак в этот ресторан захаживал. Его место там, как в музее, показывают. Короче, икорочки, балычка, шампани бутылочку. Закусил, несут, родную. Насытился, отпал, млею. Стало вечереть. Народу тьма, музыкантики зашустрили, людишки плясать пошли, уже, значит, подпили. Ну, думаю, перекурю и домой. Хлоп, хлоп, а зажигалки нет. За спиной полный стол каких-то бесов. Пьют, жрут, бакланят. Поворачиваюсь. И того, который за мной, пальчиком по плечику. – Братан, огонька не найдется? И … мать моя, женщина. Вижу лоха, которого я днем на уши поставил. Вперились мы друг в друга, как псы перед схваткой. Он завыл, как сирена на пожаре, – вор! Бандит! Держите! Я год в морях гнил, а он за две минуты все отнял. – Дружки его, как пантеры, на меня. Я в углу – бежать некуда. Мигом ныряю под стол. Скатерти длинные, до пола. Слышу – надо мной буря. Достать не могут. Пинают ногами, но стол огромный, не дотянуться. Задрали скатерть и вкруговую рыла засунули, кто с ножом, кто с вилкой. Рвутся меня казнить. Я им спокойно. – Братва, что за базар? Знать ничего не знаю, звоните в милицию. Лох от злости плеваться начал. – Мы с тобой без милиции разберемся. – Ну, я не стерпел. Харкнул прямо в рот его вонючий. Сразу притих. Явились менты.

– Господи! – Юлька перекрестилась, откусила печенье.

– Не Господи, а, слава Богу. Стол подняли. Я сижу, как пес на присядках. Вокруг воют, – вор, грабитель, убить, растоптать. Но моя милиция меня бережет. Сама сажает – сама стережет. Всех в отделение. Я прикинулся шлангом, говорю, первый раз вижу, просто прикурить хотел. Опер глянул в упор. – Учтите, чистосердечное признание облегчит вашу вину. Иначе под пресс пустим. – Чувствую, не шутит начальник, но не такие кочегарки размораживали. – Вспомнил, – кричу, – сегодня утром нашел пачку долларов на улице. – Достаю, показываю. – Прошу принять. – Опер снова зыркнул и говорит отнеси туда, где нашел. Только осторожно. Через двор пойдешь, о мотоцикл не споткнись, многие за коляску цепляются. Ты, кажется, прикурить хотел. – Расстегивает кобуру, достает зажигалку. – Я думал у вас там пистолет. – А он мне. – В кого стрелять? Вокруг одни наши советские люди. – А ты, Вася, говоришь оружие. Понты и видимость. Пустая у них кобура, пустая.

– И тебя отпустили и денег не взяли? – Удивилась Юлька.

– Кто ж деньги в кабинете брать станет? Я вышел и сунул их под фартук коляски.

– А тот рыбак охламон? – Поинтересовался Николай.

– На то и охламон, – отрезал Кукла, – свидетели рассказывали, как он меня ударить хотел, скверными словами обзывал, а как я его на уши ставил, никто не видел. Предупредили его.

– Мы на тебя можем дело завести и на работу сообщить. Визу тебе закроют и за границу не выпустят, чтобы Родину не позорил. – Тот испугался, еще им отвалил и отбыл в моря рыбу удить. А все от жадности, – заключил Кукла.

– И ты все деньги ментам отдал? – Сокрушенно произнесла Юлька.

– Эх, Юлечка, – он ловко перегнулся через стол, обнял ее за статные бедра. Она закатила глаза, приоткрыла пухлый рот, замерла, слегка постанывая. – Не в деньгах счастье, деточка. Для меня бабки – пыль. Главное уметь их сделать, – он отлепился от Юльки, достал четвертной, зажег и прикурил сигарету.

– Ненормальный. – Пытаясь задуть купюру, Юлька аж покраснела. Но погасить не смогла.

– Как пылают, деревянные, – усмехнулся Кукла и извлек доллары. – Вот это деньги со знаком качества, а не количества.

Неожиданно он вскочил, спешно спрятал долларовую бумажку.

В ресторане появилась Настя. Быстро оглядев компанию, сдвинула брови. – Трудитесь, не спите? – бросила она на ходу и скрылась.

– Расселись, трепятся, – ворчал Клоков, – мог бы сейчас с Настеной поговорить.

К его радости, Кукла широко зевнул, потянулся и лениво протянул, – Кажется, баиньки пора. – Встал и вышел.

Глава 11

– Настя с минуты на минуту будет возвращаться, а Юлька со Студентом все торчат, – волновался Василий. – Ребята, шли бы спать, ночь на дворе.

– Золотые слова, – Юлька закрыла глаза, встряхнулась, вроде морозец ее пробрал, прижалась к Николаю и капризно залепетала. – Колюшка, миленький, девочка спать хочет, отпусти ее, а она тебе за это что-то покажет, – и, заграбастав тощую талию, прижала парня к себе, подмигнув Василию.

– Очень надо, – невнятно пробурчал Студент, дернувшись в сторону. Лицо и шею его залил румянец. – Иди, я закончу.

– Гирьку не забывай, а то пассажиры обожрутся, задницы слипнутся, – крикнула от дверей Юлька.

– А этот остолоп остался. Ладно, Студент – свидетель безобидный. – Клоков зашел в умывальник, причесался, заправил рубашку, посматривая в зал. Ожидая Настю, наблюдал, как легко, почти механически работал Николай.

Появился Студент в бригаде летом. Учился он в институте Стали и сплавов. Закончил первый курс. Умный, симпатичный, трудолюбивый, скромный, скверного слова не скажет, не зазнайка. На гитаре играет, как артист. Не пьет, не курит, из приличной семьи и директору свояком доводися.

Чернушка взял парня «на поддержку штанов заработать и жизни поучиться».

– В институтах многое узнаешь, но только не, то, что надо. Я, к примеру, всю премудрость торговли на месте постиг. Научился, как калым снимать и концы в воду в отчетах прятать. – Доверительно объяснял он Николаю «смысл бытия».

Практику тот проходил у Юльки. – Официанта-разносчика ноги кормят. Чем больше бегаешь, тем больше продаешь, а, значит, и заработок выше. Но если честно торгуешь, то сколько ноги не бей, все равно в пролете останешься. Официант-разносчик, как пчела, на каждой мелочи должен свое взять. Например, дали тебе два сорта колбасы по разной цене, а ты ее по одной, высокой продавай. Или сдача. Крупные, конечно, отдай, а мелочь – зажиль, прикинься. – Извините, мол, обратно пойду, занесу, вы только напомните. – Кто скажет, а кто рукой махнет. А для тебя прибыток. Так по капельке, по капельке горсточка наберется. Официант-разносчик должен быть языкастый, нахальный. Стучи во все двери. Не открывают, сам ручку дергай. Скажут, не надо, а ты не уходи, настаивай. Да больше с хихоньками и хахоньками. – Уважаемая публика, в ассортименте три сорта прохладительных напитков – Буратино, Буратино, Буратино. Первый – утоляет жажду, второй – поднимает аппетит и настроение, третий нормализует сон и кровяное давление, Желающие могут приобрести весь комплект. Если пассажирка в годах, называй ее девушка, а если совсем молодая – только на «вы» и больше робей, красней, смущайся. А если уж кого в форме увидишь, только генералом величай. Проводников попроси летом вагон натопить. Пить народ захочет, спрос на напитки повысится, и проводникам навар – пустые бутылки. Вобщем, хочешь жить – умей вертеться.

Сама же она быстро сообразила, кого ей в «ученики» Бог послал. Мышей не ловит, кур не топчет, веников не вяжет, одно слово – студент. А ему объявила, – если думаешь на кармане что-то привезти – работаем в одну кружку. Значит, все поровну – и прибыль, и убытки. Только честно, не мухлевать.

Николай согласился и безропотно подчинялся наставнице, доверяя ей полностью. А она его «оседлала». Студент по вагонам корзинами упирается, а Юлька где-нибудь спрячется и дрыхнет. Он выручкой делится, а она утаивает и водочкой втихую приторговывает. Николаю не раз намекали, что дурит его напарница, но он Юльке – ни слова. Видать, крепко она его приврожила. И было чем.

Внешне привлекательная. Роста среднего, ладная, быстрая, упругая. Всегда опрятная, модно и со вкусом одета. На люди не выйдет пока волосы не уложит и «лицо не нарисует». Пальцы с маникюром. Очень она мужчинам нравится. Подплывет к столику, нагнется ниже, чем следует, груди напрягутся, слегка выкатятся, а между ними золотая цепочка с крестиком сбегает. Оглядит всех лукаво и ласково скажет, – чего мальчикам хочется?

– А что у вас есть?

– У нас есть все кроме живых обезьян, – кокетливо, чуть с вызовом ответит Юлька.

Как-то такой «мальчик» простонал. – Этого хочу, – и, наклонившись, чуть было не угодил в разрез блузки.

На работе она будто на сцене, а среди своих – метиска. Белая женщина с черным ртом.

– Побойся Бога, – не раз возмущалась Антонида Захаровна, – у тебя ведь, что ни слово, то «родная речь».

– Захаровна, у меня было тяжелое детство. Мама рано умерла. Отец – алкоголик, братик на руках. Книги читать мне некогда и хороших слов слышать не от кого, только матерные, вот и привыкла.

Щелкнули двери вагона, Василий вздрогнул. Обрадовался, но пришла Марь Ивановна.

– Ненаглядный мой, лютик бархатный, – всплеснула сухонькими ручками.

– Сколько? – Отрезал он.

– Три, родненький, три, нежный, – поспешно сунула деньги. Достала из кармана апельсин. – Вот тебе, ромашечка моя, незабудка с маргаритками, гостинчик принесла, сокол ясный. Дай поцелую, голубь мой.

Василий подставил щеку, – ох, знойная ты женщина, жаль при исполнении, а то бы занялся тобой.

– Все целуетесь, милуетесь, – раздался легкий голосочек, и двери захлопнулись.

– Как нарочно, кочережка, навязалась. – Клоков отскочил от старушки, словно обожженный.

– Хороша Настена. Сердечко золотое да из себя видная, – Марь Ивановна взглянула на него восторженными, чуть хмельными глазами, – точно, как я, в сорок втором, после школы снайперов. Гимнастерочка, пилоточка, юбочка, сапожки хромовые. Только косу приказали срезать.

– У тебя коса была? – Удивился Василий, оглядывая редкие седые волосы.

– А то! До самой задницы. – Она рассмеялась.

– Значит, ты снайпер? А почему тебя пулеметчицей кличут?

– Я? Снайпер? Господь с тобой. Я только школу закончила, а потом при штабе телефонисткой служила. – Она отставила большой палец и мизинец на манер рюмки, приставила к уху, крикнув. – Сокол, Сокол, как слышите? Прием! Немедленно налейте Ястребу, – подмигнула и, придерживая полы кителя, пошла в плацкарту.

– Все! – Устало, но торжественно объявил Николай. Повалился на стулья, но тут же медленно поднялся. – Убирать надо, а неохота. И как вы всю ночь не спите?

– Справился? Молодец, держи награду. – Клоков бросил Студенту апельсин. Тот поймал, понюхал.

– Здорово! Новым годом пахнет. Откуда он у вас?

– Снегурочка принесла.

– В августе, снегурочка? А как ее зовут?

– Марь Ивановна.

– Это скорее баба Яга, – он поспешно положил апельсин на стол. – Благодарю за приз, но лучше не надо.

– Почему?

– Меня от одного ее вида тошнит. Извините, может она ваша приятельница, но я, – он брезгливо сложил губы.

– Да тебе с твоей приятельницей до нее, как до Москвы пешком, – вспылил Василий, зло, с напором, выделив слово приятельница. Но, посмотрев на струхнувшего, притихшего Николая, сдержался. – Ты, Коля, мало ее знаешь. Она ради других в пух и прах расшибется. Добрейшая тетка. Это она сейчас невзрачная, а в молодости школу снайперов закончила, ордена, медали имеет. А было ей столько, сколько тебе сейчас. И коса у нее была длиннее, чем у Насти, но по уставу не положено, приказали срезать.

– Почему?

– Василий задумался, пожал плечами, – наверно потому, что противогаз не наденешь. – Достал перочинный нож и начал счищать шкурку с апельсина длинной цельной лентой. – О ней, между прочим, в газете огромную статью написали. А ты говоришь, тошнит.

– В газете? А что писали?

Василий разломил апельсин, половину протянул Николаю. – История такая вышла. Разносила Марь Ивановна чай. Стаканов не хватало. В одном купе выпьют, она посуду помоет и другим пассажирам несет. В спешке напутала и налила заварку в стакан, где кто-то лимон оставил. Раздала и вдруг слышит, – почему этому гражданину чай с лимоном, а остальным без лимона? – Старушка сообразила, что маху дала, но тут же нашлась. – Лимон причитается только ветеранам войны бесплатно.

В купе оказался журналист из центральной газеты.

– Сколько езжу, но такое внимание к ветеранам встречаю впервые, – удивился он и давай пытать Марь Ивановну, кто распорядился, когда, но ее за плевок не возьмешь, нагородила с три короба. Дескать, по собственной инициативе, в свете постановлений партии, правительства и министерства путей сообщения о повышении культуры обслуживания пассажиров на железнодорожном транспорте, решила начать с лимона, скоро думает добавить конфеты и растворимый кофе. Корреспондент обрадовался «сенсационному материалу» и на полгазеты статью накатал «Не черствеют душой ветераны».

– Лучше расскажите, как она на фронте воевала.

– Сам спроси. Возьми бутылочку, зайди, потолкуй по душам. Тоже решил в газету написать?

Студент помолчал и выпалил. – А вы никому не скажите?

– Никому. Я же не баба базарная.

– Вы здесь один любите музыку, инструментом владеете, поэтому меня поймете. Я в институте организовал музыкальную группу. Сами сочиняем и исполняем песни, но тянет к крупным формам, хочу написать рок-оперу. Ну, вроде, «Иисус Христос супер стар» или «Юнона и Авось».

– Ясно, – Василий понятия не имел о рок-операх, но попробовал соединить слова опера и рок. Представилась сцена Большого театра, где когда-то слушали с Валентиной «Хованщину». Вещь ему понравилась. Особенно интересные, красивые декорации и яркие, необычные костюмы. Но жена не переставала удивляться, – ох, и длинная же. Сплю, сплю, проснусь, снова «Хованщина». – Среди героев оперы он пытался представить кричащих, прыгающих, как козлы, лохматых парней с электрогитарами, но не смог.

– Необходима тема, – увлеченно продолжал Студент. – Желательно патриотическая. Я, кажется, ее нашел. Когда в первый раз ехал от Москвы до Владивостока был, как в тумане. Столько городов, рек, лесов, людей и Тихий океан. Музыка начала складываться сама по себе, понимаете? – Он застучал по столешнице ладонями. – Слышите, стук колес поезда. А сейчас, – забарабанил быстро, быстро, – это мы по мосту через Волгу несемся. – Он поднял подбородок вверх и тихо засвистел, потом завыл, – это наш электропоезд подает сигналы. Можно гитару? – Не дождавшись ответа, выхватил из рундука инструмент, подкрутил колки, настроил и, поставив ногу на стул, укрепил кузов. Сосредоточенно уставился в потолок и, неожиданно громко ударив по струнам, запел протяжным голосом.

Николай отложил гитару. – Это наброски, эскизы. Мне нужно написать либретто, литературную основу. Желательна интрига, сильная тема, чтобы от нее оттолкнуться. Судьба Марьи Ивановны любопытна, а баба Ганя, говорят, во время войны разведчицей была. Антоныч, наверно, тоже воевал, и все они теперь работают в экспрессе «Россия». Здорово. Я сейчас пишу дуэт Антоныча и бабы Гани. – Он опять запел, но тихо, задушевно.

– Стихи, конечно, не совсем, а как вам музыка? Ария тепловоза хуже?

– Нормально, вроде двигатель работает.

– Точно, спасибо, что услышали. Это так важно, – он нервно схватил дольки апельсина, бросил в рот и сбивчиво продолжал, – Я считаю, что должны запеть мосты, рельсы, вокзалы, проводники и мы все в ресторане.

– А танцевать будут?

Николай насупился. – Не знаю, не думал, хотя кордебалет не исключается. Спасибо за инструмент, спокойной ночи.

– Обиделся. Что я ему плохого сказал? Василий свернул из длинной ароматной оранжевой «ленты» «апельсин» и положил на стол. – Пацан, натуральный пацан, вроде моего, старшого, чуть что, губу дует. «Апельсин» качнулся, развернувшись в длинную дорожку.

Глава 12

«Секретное производство» ночной сторож наладил в туалете. На умывальник – канистру с вином. Пустые бутылки на пол. Втянул через резиновый шланг вино из канистры, и давай писать контора, только тару подставляй. С десяток готово – укупориваешь. Пробки пластмассовые, мягкие. Надавил и готово. «Ручная работа» – усмехался он про себя. Потом по этикеткам штемпелем пройдется, и бутылочка, как с конвейера, не отличишь.

Василий приоткрыл двери умывальника, оставив узкую щель, вздохнул и тихо произнес, – Господи, благослови, – зажал конец шланга и сильно потянул, но не рассчитал. Вино хлынуло в рот, ударило струйками в ноздри. Он ловко «укротил стихию» и наполнил первую бутылку. – Ну и гадость, одно слово – бормотуха. – Не успел полканистры разлить, как возле буфета появился молодой мужчина с темными, аккуратно подстриженными и красиво уложенными волосами, в спортивном костюме с надписью «Адидас» болотного цвета. Он осмотрел витрину, оглянулся, громко и уверенно позвал. – Хозяин, есть кто живой?

Ночной выходить не торопился. Неспеша свернул «производство», оценивая гостя. – Лицо спокойное, не жлобское. Мужик крепкий, тренированный. На бандита не похож, скорее из военных. – Неслышно подошел, поздоровался и произнес.

– Ресторан закрыт. Посторонним здесь находиться не положено.

– Доброй ночи, – обрадовался мужчина и слегка замялся. Таинственно улыбнулся. – Понимаешь, старик, дело такое. В командировку едем, сели пульку расписать, надо бутылочку коньяка.

Коньяк для Клокова – товар невыгодный, государственный, навара никакого. Но если «дать понять», могут отблагодарить. Он внимательнее присмотрелся к клиенту. – Дорогие часы, фирменные кроссовки, но смахивает на человека «казенного», чувствуется, что лишних денег у него не водится. Такой не даст, если не намекнуть.

– Я сторож, товаром не распоряжаюсь, приходите завтра. – Деликатно начал Василий.

– Дорога ложка к обеду. Сторож, брат, самая главная фигура, – протянул пачку «Мальборо». – Что охраняю, то и маю, шучу, – гость заискивающе улыбнулся.

– Мне не жалко, но из-за этой бутылки директор мне целую лекцию прочтет. Вы, случайно, не из проверяющих?

– Да ты чего, отец, я простой советский офицер КГБ. – Достал «книжечку», развернул. – Меня бояться нечего. Бутылочку армянского, «полковника», без сдачи.

Сверху получилось немного, но и на том спасибо.

Состав притормаживал. Станция. В умывальник идти не надо. Если «чужие» подсядут, проводники упредят. Приготовился к «осаде».

После Москвы, на каждой станции днем и ночью одолевают слезными просьбами женщины. Колбаски копченой или курева дешевого просят. А тронется поезд, пассажиры с вещами «достанут». Будут ходить зад назад и, столкнувшись в ресторане, станут препираться, кто кому дорогу уступать должен. Как говорит Антоныч, каждый считает, что у него галифе ширше.

Завизжали тормоза. В двери заколотили, наперебой закричали, – отец родной, колбаски бы хорошей, папиросов. Мужики забодали, курить нечего, одна Америк, будь она неладна.

– Нету, милые, нету. Ночь, закрыто.

Неожиданно вперед вышел дядька в большой кепке, резиновых сапогах и телогрейке, подпоясанной ремнем с блестящей бляхой. – Цыц, вороны базарные, – прикрикнул он. – Человека от дела отрываете. От колбаски морды треснут. – Протянув деньги, строго добавил, – две, красненького.

– Пьянь несусветная, – набросились на него женщины, – чумы на вас нет. Дня им мало, так по ночам нахлебаться не могут.

Я, мать, не пьянь, а трудящий человек. В депо работаю, в вечернюю смену. Обеспечиваю бесперебойное движение на путях. Сейчас перерыв на обед, законное время, сели с ребятами поесть, – заталкивая бутылки, пояснил мужичок. – Понимать надо. – Деловито кивнул. – Зеленого тебе, ночь.

Состав ухнул буферами, плавно взял с места. И, как по команде, щелкнули двери с обоих концов вагона, и по залу пошел гулять сквозняк. На середине, зацепившись сумками, запутавшись авоськами, чемоданами, столкнулись пассажиры.

– Ну, куда прешь? Повылазило? Я ж с поклажей.

– А я что, порожний?

– Так я ж с детями.

– А я с чертями? Гляди, трое.