Лгунья-колдунья Ольховская Анна

Глава 8

Конечно, до одежды из шкуры мамонта и ухаживаний с помощью дубины дело не дошло, но переход исключительно на дары природы активизировался. Было ли основной причиной этого желание насытиться натуральными продуктами накануне возвращения в мир цивилизации и химии или плохая погода, не располагавшая к исследовательским походам – какая разница? Может, народ просто решил поиграть в «Последнего героя»?

Важен результат. А он оказался впечатляющим: представители мужской половины племени Озера наловили рекордное за все время пребывания в этих местах количество рыбы. Впрочем, лучшая половина тоже не подкачала – притащили из лесу целую толпу грибов.

Даже Тарский (впервые в жизни, похоже) взял в руки удочку. Спиннинг ему не доверили, иначе у товарищей по половой принадлежности могли пострадать основные признаки этой принадлежности.

Правда, обильная добыча отомстила победителям: пришлось пару часов потратить на подготовку ее к употреблению. Сначала все вместе чистили и потрошили рыбу. Излишки засолили – в Москве под пиво да под воспоминания, м-м-м! Потом перебрали грибы.

А потом была царская трапеза, пусть и несколько запоздалая, зато обильная. Тут тебе и тройная уха, и запеченная в костре рыба, и гречневая каша с грибами, и просто жареные грибы.

Расположились на берегу озера с максимально возможным комфортом, поскольку оставшиеся до отъезда дни решили не ждать милостей от природы, а нахватать их по максимуму. В том числе и вкусного воздуха, и завораживающих своим величием озера, гор, леса. Поэтому душная изба в качестве столовой больше не устраивала.

И на берегу, пока дамы кухарничали, мужчины соорудили импровизированную беседку. Приволокли бревна для сидения, между ними вкопали стол, экспроприированный у избушки. Из палаток сделали навес от дождя, и ресторан «Поплавок» к вашим услугам!

– Эх, лепота какая! – Путырчик плотоядно потер руки, осматривая пыхтящий от натуги стол. – Сюда бы водочки грамулек пятьсот, и – захлебнитесь завистью, мажоры московские!

– Меньше надо было в первые дни к жидкому запасу прикладываться, – проворчал Борис. – Сейчас бы как нашли.

– Как нашли, говоришь? – Вадим хитровато прищурился и переглянулся с женой.

Та улыбнулась и кивнула. Плужников метнулся к кустам, притулившимся под окном избушки, пошуршал там и, торжественно вышагивая, вернулся к столу. В руках его уютно устроились две заспанные бутылки с прозрачной жидкостью.

– Это то, что я думаю? – сипло проклекотал Венечка, трудно сглотнув.

Ирина кивнула.

– Но откуда? Как?!

– В жены, Венюша, надо выбирать мудрых и предусмотрительных женщин, – улыбнулся Плужников. – Если бы не Иришка, фиг бы мы сейчас радовались. Это она посоветовала сразу же спрятать пару бутылок водки, чтобы было чем отметить отъезд.

– А ведь спорил со мной до истерики, – усмехнулась Ирина, – доказывал, что ничего прятать не надо, и так останется. «Мы же не пить сюда приехали!»

– Ура Ирке Плужниковой! – заорал архивариус, выхватил у Вадима одну бутылку и закружил стеклянную барышню в танце.

– Осторожнее, чертяка рыжий, разобьешь ведь! – Борис переполошился и хотел было остановить Путырчика, но Нелли придержала его за локоть:

– Успокойся, Боречка, он себя прежде уронит. И вообще, хватит болтать, все за стол! Остынет ведь все, и будет невкусно.

– Шашлычок под коньячок вкусно очень, – пропел Веня и подмигнул компании. – А у нас – ушица под водочку! И плевать, что нескладно, зато вкусно!

Все получилось очень даже душевно, засиделись до позднего вечера. Ели, пили, пели, шутили, смеялись. Расходиться не хотелось, поскольку все понимали – этот вечер больше не повторится. Будут другие, но такого единения, такой общности душ больше не будет. Потому что возвращаться на берега Сейдозера компания не собиралась. Да, отдохнули неплохо, загорали, купались, рыбачили. В походы ходили, но главной цели своего путешествия так и не достигли. Ничего мистического и таинственного здесь не было.

Ну и фиг с ним.

Ближе к ночи облака рассеялись, и из них выпала гигантская луна.

– Ой, большая какая! – Динь испуганно прижалась к плечу Тарского. – Я такую только на картинках видела. Отчего это? Почему в городе луна всегда на монетку похожа, а тут – даже страшно становится!

– Да ладно тебе, – Антон пренебрежительно дернул плечом, – чего тут страшного-то? Что ты выдумываешь? Ну, здоровущая луна, и что с того? Бледная блямба на небе.

– Фу, какой ты все же неромантичный! – разомлевшая Нелли подняла голову с плеча Бориса. – «Бледная блямба»! И это о светиле, которому посвящено столько стихов и прозы!

– Между прочим, Динь права, – Лена задумчиво рассматривала занявший чуть ли не полнеба серебристо-желтый круг. – Есть в ней что-то зловещее. Словно кто-то равнодушно рассматривает нас из бездонного царства мрака.

– Лена, не надо, мне страшно! – В голосе Динь зазвенели слезы, она зажмурилась и вжалась лицом в облюбованное плечо Тарского. – Она не равнодушно смотрит, она словно выбирает…

– Что она выбирает? – Антон явно начал раздражаться. – Духи, помаду, туфли? Что ты несешь? Не порти нам вечер!

– Прекрати орать на Динь! – прошипела Осенева, сидевшая напротив сладкой парочки. – Так нельзя! Просто она у тебя очень чувствительная и реагирует на все гораздо сильнее нас.

– Почему сразу у меня? – окончательно рассвирепел плейбой. – Двух дней не прошло, как я ее трахнул из жалости, и вы нас уже поженили! Да если бы я женился на всех, кого трахал, у меня бы уже тысячный гарем был!

– Тони? – Квятковская подняла залитое слезами лицо. – Что ты такое говоришь, Тошенька?

– Антон, – на скулах Вадима вспухли желваки, – если ты немедленно не прекратишь…

– То что? – Тарский вскочил, перешагнул через бревно и заорал: – Что ты мне сделаешь? Побьешь? А я в Оленегорске сниму побои, а в Москве отнесу заявление в милицию! Достали вы меня все! Сначала бухтели, чтобы я был поласковее с этой липучкой – ладно, стал поласковее. Ей понравилось. Зато прилипла теперь намертво – не оторвешь. А я ведь ехал сюда не ради этой бледной немочи, а ради тебя, Ленка!

– Напрасно.

– Да если бы я знал, чего это будет стоить, плюнул бы на все и умотал на Канары! Все равно все бабы устроены одинаково, и если ты, Осенева, возомнила себя особенной – то позволь тебя разочаровать, ничего в тебе нет, кроме гонора и выпендрежа! А могла бы покайфовать, да еще как! Впрочем, подробности можешь уточнить у своих подружек, они, думаю, с удовольствием поделятся впечатлениями.

– Ты что имеешь в виду, урод? – Вадим начал медленно подниматься.

– За языком следи, а? – побагровел Борис.

– Да пошли вы все на…!

Этой изысканной фразой Тарский решил поставить точку в дискуссии.

Для придания точке весомости следовало в ускоренном темпе покинуть место дебатов, иначе можно было огрести кое-чего более весомого.

И Антон, презрительно усмехнувшись, спортивным шагом направился к избушке. Впрочем, попой он не вилял, а значит, к спортивной ходьбе метод его передвижения отнести было нельзя.

Он просто быстренько свалил.

А в беседке главным действующим (вернее, бездействующим) лицом была тишина. Причем не благостная тишина храма, а пульсирующее напряжением затишье перед взрывом.

Который вскоре и бабахнул. Горько, навзрыд плакала Дина, возмущенно галдели Ирина и Нелли, оскорбленные намеками Тарского, Лена с трудом удерживала на месте рвущихся хорошенечко напинать паршивцу мужчин.

В целом все было очень мило.

Веселье продолжалось минут сорок, а потом постепенно утратило интенсивность. Осталось только ощущение гадливости.

Лене нестерпимо захотелось погрузиться в ароматную ванну, украшенную пышной пенной шапкой. Закрыть глаза и впасть в нирвану, очиститься душевно и физически.

– Это же надо было так испортить всем настроение! – Путырчик крутил в руках пластиковый стакашек, тщетно надеясь, видимо, что сила верчения выдавит из стенок хоть пару капель релакса. – И зачем мы только этого урода с собой взяли! Я сразу был против!

– Кто ж знал, – Нелли тяжело вздохнула. – Он вел себя вполне нормально, кадрил Ленку…

– Это я виновата, – прохлюпала Динь. – Тошенька из-за меня так разозлился. Но я, честно, думала, что он тоже в меня влюби-и-ился!

Видимо, девушка обладала неиссякаемым источником слез. Очередные ручейки заструились по промытому руслу. Но успокаивать ее никто не спешил. Все немного подустали опекать плаксивую и пугливую библиотекаршу, к тому же доля правды в ее нытье была.

В общем, вечер, начавшийся так душевно, закончился плачевно.

– Пойдемте-ка спать, – Вадим поднялся со своего места, – поздно уже.

Он обнял жену за плечи, и Плужниковы направились к избушке. Остальные потянулись следом. Но тянуться пришлось недолго, поскольку флагманы вдруг резко остановились, едва открыв дверь.

– Эй, чего встали-то? – заерзал оказавшийся в арьергарде Венечка.

– Вы только посмотрите на этого наглеца! – Вадим сжал кулаки, словно пытался расплющить искомого наглеца.

– Ни фига себе! А ну, пошел вон с кровати! – петухом выскочил вперед архивариус. – Это постель девчонок, они там по очереди спят!

– А сегодня посплю я, – Тарский, удобно устроившийся на единственной кровати, лениво приподнялся. – Хватит бабье баловать.

– Сейчас я тебя за ноги выдерну, – Вадим направился было к кровати, но Ирина схватила мужа за руку:

– Не надо, не пачкайся об эту мразь. Все равно он уже изгадил собой постель, никто после него не ляжет. Пусть дрыхнет здесь, а мы давайте сегодня поспим на свежем воздухе. Дождя не будет, там прояснилось, да и потеплело слегка. В беседке нашей сухо, так что в спальниках не замерзнем. В Москве еще духоты нахлебаемся, а сейчас давайте спать под звездами.

– Охренеть, как романтично, – фыркнул Тарский, поворачиваясь ко всем спиной.

Глава 9

– Все-таки милашка Тони воспитывался в курятнике, – Лена мстительно пнула валявшийся у порога избушки обломок коряги странной формы, автоматически отметив, что прежде этого черного уродства здесь не было.

– В смысле – петух? – хмыкнул Борис. – Похож, конечно, слишком уж смазливый, но он вроде бабами интересуется. Или, думаешь, он «би-»?

– Сам ты «би» озабоченный! – Лена чувствовала, как внутри поднимается черная, удушливая волна гнева, готовая смести все светлое, что было в душе девушки. – Ни о чем, кроме секса, думать не можешь!

– Ты чего вызверилась? – отбил пас злобы Марченко. – Сама же сказала, что Тарский в курятнике воспитывался!

– Я имела в виду старинное правило курятника, которое Антоша соблюдает неукоснительно – клюй ближнего, гадь на нижнего!

– Фу, Лена, – смутилась Динь. – Ты чего материшься?

– Во-первых, я не матерюсь, а сквернословлю, – огрызнулась Осенева. – Разница пусть небольшая, но есть. Во-вторых, прекрати изображать из себя воспитанницу Смольного, о'кей? Надоело уже с тобой нянчиться, пылинки сдувать! Все равно слезы бесконечные, ты из Сейдозера море сделала своими слезами!

– Лена, ты что?! – В подтверждение слов подруги широко распахнутые глаза Квятковской немедленно налились слезами. – Почему?! Я… я думала, ты самая добрая, самая лучшая, а ты…

Она развернулась и, всхлипывая, бросилась за угол избушки.

Наверное, Дина надеялась, что, как это было всегда, за ней немедленно бросится кто-то из девушек, дабы утешить и поддержать.

Напрасно.

Там, у порога избушки, лесным пожаром разгорался скандал. Покраснев от ярости, недавние друзья орали друг на друга до хрипоты, до покраснения глаз, до брызжущей слюны. И причиной вселенского ора вовсе не была выходка Тарского или грубость Лены. Ее, причины, по сути, не было. Все орали на всех, вспоминая малейшие обиды или досадные недоразумения. И больше всего походили сейчас на стаю бесноватых павианов, а не на гордых представителей человеческого рода.

Когда накал злобы достиг апогея, на берег Сейдозера внезапно свалилась тишина. Мгновенно так бухнулась душным облаком, накрыв собой все. И всех.

Люди замерли в тех позах, в которых застал их обвал тишины. На их лица вкрадчиво вползло да так там и осталось равнодушие манекенов.

Затем они выпрямились, одновременно повернулись в одну сторону – к Полярной звезде – и, подняв лица вверх, запели. Странными, горловыми какими-то голосами, причем на совершенно незнакомом им языке.

Незнакомом потому, что этого языка давно уже не существовало. Цивилизация, которая общалась на нем, исчезла с лица Земли много веков назад, оставив после себя лишь обрывочные сведения да название – Гиперборея.

Закончив петь, люди выстроились в круг и сначала медленно, затем все быстрее и быстрее двинулись по часовой стрелке. Вот они уже бегут, молча, сосредоточенно, словно за кем-то. Или зачем-то.

Вряд ли догонят. Круг все-таки.

Споткнувшись, падает одна из девушек, на нее налетают остальные и молча, словно куклы, валятся друг на друга. Они тяжело дышат, волосы взмокли от пота, но лица по-прежнему безразличные. Встать никто даже не пытается.

К лежащим подходит человек. Он полностью обнажен, тело в свете луны выглядит мертвенно-бледным, отчего узор, нанесенный на грудь и плечи, кажется черным. Но он не черный.

В руках у человека та самая странная коряга, которую недавно пнула Лена. Он подходит к каждому из лежащих и медленно проводит корягой над его или ее головой, не прекращая монотонно бормотать все на том же чужом языке. Первый, второй, третий…

Видимо, что-то не складывается, голос человека начинает слегка дрожать, но и только. Видно, что его внутренняя концентрация сейчас на максимуме.

Человек обошел уже всех, осталась только Лена Осенева. Руки, сжимавшие корягу, побелели от напряжения, бормотание стало громче. И вдруг…

Странная черная деревяшка, зависнув над головой девушки, дернулась. Раз, другой, третий.

Человек возбужденно выпрямился и осторожно вложил корягу в руку Осеневой. Девушка медленно, словно сомнамбула… Впрочем, «словно» здесь лишнее, Лена и была ею. Сомнамбулой.

Она поднялась, с минуту постояла, вытянув вперед руку с корягой. Затем повернулась и двинулась вдоль берега озера. Человек пошел следом.

Оказавшиеся бесполезными люди так и остались лежать забытыми куклами.

Лена шла довольно долго, прибрежная полоса вскоре сменилась лесом, затем – зарослями кустарника. Девушка падала, цепляясь за корни и колючие ветки, одежда ее покрылась прорехами, на лице и руках закровоточили царапины. Но она поднималась и продолжала упорно двигаться вперед, словно черная коряга тащила ее куда-то.

Впрочем, так оно и было, наверное.

Впереди появилась почти отвесная скала, казавшаяся сначала неприступно-монолитной. Но Лена и не думала сворачивать, продолжая идти с той же скоростью, пока рука с корягой не врезалась в стену скалы. Человек, идущий следом, невольно вздрогнул, ему показалось, что рука девушки отломилась, словно сухая веточка, и упала на землю.

Потому что ее, руки, не было видно до самого локтя. Она исчезла внутри узкой, закрытой мхом расщелины.

Человек радостно взвыл, подбежал к скале и, оттолкнув девушку, сам засунул руку в расщелину. Пошарил там, издал победный вопль и вытащил конечность обратно.

Только теперь эта конечность не была пустой. В ней мягко поблескивал в свете луны клинок необычной формы: узкий, длинный, сделанный из странного беловатого металла.

Человек хихикнул и ткнул клинком Осеневу в плечо. Острие вошло легко, словно… Банальное «словно нож в масло» будущему властелину мира было как-то не комильфо, поэтому он решил обойтись вообще без сравнений. Легко вошло, и все. И легко вышло.

Оставив мгновенно налившуюся кровью глубокую, но не опасную ранку. А Лена даже не шелохнулась, безучастно глядя в никуда. Человек, наслаждаясь неизведанной ранее полнотой власти над другим, медленно обошел вокруг девушки, легонько, вскользь, тыкая ее клинком. Эх, жаль, убивать нельзя, черед этой мерзкой красотки еще не настал. И изуродовать хорошенечко тоже нельзя, жертва на момент смерти должна быть совершенно здоровой, причем в первозданном, так сказать, виде. Ладно, живи пока.

Он пнул девушку под колени, и Лена ничком упала на траву, едва не налетев виском на небольшой камень. Человек испуганно охнул и, выдохнув, тихо выматерился. Все, хватит развлекаться, едва по глупости ритуал не нарушился! Да и холодно голышом стоять, надо двигаться.

Он и двинулся, причем бегом, оставив Лену лежать там, где она упала.

Такими же послушными чурбачками валялись и оставленные на берегу озера люди. Никто из них даже с места не сдвинулся. Ничего, после завершения жертвоприношения они просто заснут там, где лежат.

Человек повернулся в сторону острова Колдун, салютуя найденным оружием в сторону невидимого отсюда гигантского сейда. А потом медленно направился в сторону избушки.

Утро выдалось солнечным и приветливым.

Таким же получилось и настроение у компании. Просыпались, перешучивались, веселились. Вчерашний напряг ушел бесследно, даже Динь тихонько хихикала.

А то, что они почему-то спали вповалку на берегу, никого не смутило. И вопросов не вызвало, словно так и надо.

Событий вчерашнего вечера никто не помнил. Совсем.

– Что-то наш герой разоспался, – Борис с хрустом потянулся. – Пора его будить.

– Зачем? – удивленно приподняла брови Нелли. – Его не тронь, он и вонять не будет.

– Я не имел в виду нежно потрясти Тошеньку за плечико и прошептать на ушко: «Вставай, дружок». Просто хотелось бы позавтракать, а все наши запасы – в избе.

– Проглот ты, Борька, – Нелли шутливо шлепнула Марченко по пузцу. – Вон уже какой запас накопил, худеть пора.

– Никогда!

– Ладно, схожу за крупой, каши сварим.

– Кстати, народ, а где Ленка? – удивленно заозирался Путырчик. – Неужели Тарского душить пошла?

– Ерунды не говори, – поморщилась Ирина. – Мало ли куда человек утром пойти может! Нелька, ты еще здесь? Нас сейчас голодные мужики съедят.

– Бегу, бегу!

Нелли направилась к избушке и скрылась за дверью.

А через пару мгновений пространство вспорол дикий, до краешков заполненный ужасом крик, резко оборвавшийся на самой высокой ноте.

Борис побледнел и бросился к угрюмо набычившейся избе, его опередил Вадим, буквально вынесший дверь плечом.

А потом заорали все. И вовсе не Нелли, счастливо пребывавшая в глубоком обмороке, стала этому причиной…

На кровати лежал Антон Тарский. Спокойно так лежал, тихо. На спине, руки на груди сложены, не шумит, никому на нервы не действует.

Даже улыбается, причем широко так, от уха до уха. Вот только улыбка странная какая-то, намного ниже рта, и вокруг все заплыло уже запекшейся кровью. Да пустые глазницы в потолок таращатся.