Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду Энрикес Дайана

В воспоминаниях о вечернем празднестве, как и в целом об этом дне, сплошные нестыковки и противоречия.

Один из опрошенных утверждает, будто Мэдофф удивил сотрудников, внезапно передвинув празднество на неделю раньше обычного. Но рождественская вечеринка состоялась в ту же неделю и едва ли не в тот же день, что и год назад, и даже сам Берни не смог бы в праздники снять популярный ресторан по первому требованию.

Одни говорят, будто за весь вечер Берни не произнес ни слова, забился вместе с Рут в угол бара, подальше от толпы, да так там и просидел. Других поразила «печать смерти на его лице», его «невидящий взгляд» – словом, Берни выглядел потрясенным, зажатым, «отрешенным». Но Скиллари помнит, что Мэдоффы вели себя как обычно, «будто им не о чем волноваться». С ней согласны двое других гостей из числа давних друзей – за исключением того, что Мэдофф вел себя, на их взгляд, пожалуй, чуть более эмоционально, чем обычно, охотнее обнимал и целовал родных и друзей. Рут тоже беседует с некоторыми сотрудниками, поневоле следуя заведенным ритуалам корпоративной вечеринки. Но ей, должно быть, нелегко держать себя в руках: примерно через час она уже хочет уйти. Мэдофф скажет потом, что они провели там «пару часов».

Все без исключения вспоминают «шведский стол с тако и гуакамоле, барную стойку и курсирующих по залу официантов с подносами холодной гранатовой “Маргариты”, две порции которой могут вырубить человека на весь вечер», – а одной порции явно достаточно для того, чтобы навсегда изгнать из памяти ясные, упорядоченные воспоминания об этом ирреальном вечере.

Помимо еды и напитков есть еще кое-что, одинаково запомнившееся всем гостям: ожидалось, что на празднике будут Марк и Эндрю Мэдоффы, но они так и не появились.

Возвращаясь вместе с женой к себе домой, Берни Мэдофф никак не ожидает, что ситуация уже выходит из-под контроля. Конечно, у сыновей было достаточно времени, чтобы выдать его, но пока ведь никто не явился с ордером на арест ни в офис, ни в его квартиру. Никто не позвонил с требованием явиться на допрос. Мэдофф уверен, что у него есть еще несколько дней и он успеет уладить кое-какие дела, прежде чем пойдет сдаваться.

Четверг, 11 декабря 2008 г

С утра идет дождь. Примерно в половине восьмого специальный агент ФБР Тед Качиоппи и его напарник Б. Дж. Канг подъезжают к дому на углу Восточной Шестьдесят четвертой и Лексингтон-авеню, где находится квартира Мэдоффа. Качиоппи, молодой человек атлетического сложения с коротко подстриженными каштановыми волосами, на ногах с четырех утра – ему нужно было во всех подробностях обговорить деликатную суть дела со своим руководством, федеральными обвинителями и юристами Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Обвинение не предъявлено. Нет и веских доказательств аферы, есть только слова сыновей Мэдоффа. Поспешный арест может пустить под откос все расследование. Но если с арестом промедлить, Мэдофф может сбежать, прихватив с собой оставшиеся деньги. Наконец решено: агенты ФБР наведаются к Мэдоффу и вежливо попросят его прокомментировать заявление сыновей.

Оставив в машине двух других агентов, Качиоппи и Канг предъявляют консьержу свои удостоверения и поднимаются на лифте в пентхаус, а ошарашенный консьерж звонит Мэдоффу, предупреждая об их визите.

В просторной гардеробной, этажом ниже входа в двухэтажный пентхаус, Мэдофф в эту самую минуту собирается одеваться на работу. Извещенный консьержем, он как есть, в голубом халате поверх пижамы, идет наверх и открывает дверь квартиры. Агенты заходят в вестибюль, где светит каретный фонарь и стоят высокие напольные часы. Рут, подстегнутая нежданным звонком консьержа, впопыхах надевает какие-то джинсы, рубашку поло и присоединяется к ним в фойе.

Мэдофф удивлен, но произносит:

–Я знаю, зачем вы здесь.

Качиоппи говорит:

–Мы здесь, чтобы выяснить, чтобы выслушать ваши объяснения, если таковые имеются.

–Нет никаких объяснений, – отвечает Мэдофф.

Качиоппи спрашивает, могут ли они где-нибудь поговорить. Мэдофф ведет агентов в свой кабинет, куда он почти сутки назад привел жену и сыновей. Он садится в кресло и приглашает агентов сесть на кожаный диван напротив. Пока Качиоппи спрашивает, а Мэдофф отвечает, агент Канг молча делает заметки.

Мэдофф, не проявляя видимых эмоций, подтверждает все, что сказал сыновьям и брату: он действовал по схеме финансовой пирамиды, выплачивая инвесторам доходы «из несуществующих денег», а точнее – из денег других инвесторов. Он разорен, неплатежеспособен. Он понимает, что игра проиграна, что его ждет тюрьма.

Качиоппи не уверен, что в отсутствие формального обвинения ему следует немедленно произвести арест. Он заходит в ванную и звонит по мобильному телефону на службу, объясняя суть происходящего. Ему приказывают задержать Мэдоффа по факту «наличия достаточных оснований».

Мэдофф идет одеваться; он выбирает дорогие серые слаксы, мягкий темно-синий блейзер и накрахмаленную белую рубашку в темно-синюю полоску с открытым воротом. Агенты предупредили его о ряде запретов для арестованных: ни ремня, ни шнурков, ни галстука, ни украшений.

Тем временем – то ли пока Мэдофф одевается, то ли чуть раньше – Рут звонит в офис и спрашивает Скиллари, не приезжали ли Марк и Эндрю. Нет, не приезжали. Скиллари слышит, как Рут говорит кому-то (вероятно, Берни): «Их там нет».

Но вот Мэдофф одет и агенты готовы везти его в Нижний Манхэттен. Он велит Рут постараться связаться с Айком Соркином, накидывает тмно-серый плащ из твилла, и ему надевают наручники. Вместе с агентами он спускается в лифте, быстро проходит через небольшой темный вестибюль и выходит наружу, под дождь. Мэдоффа сажают на заднее пассажирское сиденье ожидающего автомобиля. Канг садится позади водителя, и машина отъезжает.

Качиоппи направляется в сторону Рокфеллер-центра на встречу с сыновьями Мэдоффа в офисе их адвоката – составить аффидевит, письменное заявление под присягой, которое он представит суду, чтобы начать процесс.

Питер Мэдофф приезжает в офис необычайно рано. Скиллари впервые замечает его, когда он беседует с несколькими незнакомцами в малом конференц-зале на восемнадцатом этаже. Секретарь приемной говорит, что они все отрекомендовались «юристами». Затем, быстро показав значок, подходит немногословный человек в тренчкоте – вероятно, агент ФБР, посланный для совместной работы с уже находящимися здесь командами Комиссии по ценным бумагам и FINRA (The Financial Industry Regulatory Authority) – Агентства по регулированию деятельности финансовых институтов.

Скиллари, сопоставив все известные ей факты, включая ранний звонок Рут с вопросом о сыновьях, сперва думает, что кого-то похитили. А может, это заговор с целью вымогательства. Мэдофф по-прежнему отсутствует.

Фрэнк Дипаскали и его многолетняя коллега Аннет Бонджорно порознь поднимаются с семнадцатого этажа и спрашивают Питера, что происходит. Питер говорит: Берни арестован за мошенничество с ценными бумагами. По словам Скиллари, каждый из этих двоих, ничего больше не спросив, сразу понуро уходит. По слухам, кто-то видел, как Дипаскали, стоя с группой сотрудников у кабинета Сонни Кона, в голос рыдал, как его стошнило в мужской уборной и как он обменялся с коллегой сочувственными объятиями. А еще, укрывшись от посторонних глаз, Дипаскали пытается удалить компрометирующую информацию с компьютеров семнадцатого этажа.

Мэдоффа везут в офис ФБР на Федерал-Плаза, 26. Это сорокадвухэтажное здание, ограничивающее с запада Фоли-сквер – ключевой узел механизма юстиции и правопорядка [1] . Не найдя свободного места для парковки, водитель подвозит Мэдоффа и Канга ко входу для сотрудников рядом с небольшой спортивной площадкой. Они спешат через оживленный вестибюль к ряду пуленепробиваемых дверей, надежно защищающих лифты ФБР.

На двадцать третьем этаже лифт останавливается, и Мэдоффа ведут в комнату 2325, маленькое помещение без окон размером с гардеробную в пригородном доме. Стол, два стула и телефон. Мэдофф садится, Канг освобождает ему одну руку от наручника, другую пристегивает к подлокотнику стула. Мэдоффу разрешают воспользоваться телефоном для звонка адвокату. Он набирает мобильный номер Айка Соркина.

Рут еще не сумела связаться с Соркином, поскольку накануне он уехал по делам в Вашингтон и пользуется свободным утром, чтобы отвезти внучку в детский сад, расположенный в пригороде Мэриленда.

Когда звонит мобильник, он видит незнакомый манхэттенский номер и отвечает.

–Айк, это Берни Мэдофф, – слышит он.

Мэдофф быстро объясняет, что прикован наручниками к стулу в офисе ФБР, – он под арестом.

–Берни, больше ни слова, – шепотом советует ему Соркин, пока дети вокруг вслед за воспитательницей звуками и движениями подражают различным домашним животным.

Он поспешно выходит из классной комнаты, попутно замечая, что батарея телефона, того и гляди, разрядится. Он просит Мэдоффа передать трубку Кангу и решительным тоном велит агенту прекратить допрос до прибытия одного из его, Соркина, партнеров. Затем звонит своему секретарю Марии Моранж, которая работает у него много лет, и просит ее разыскать Дэниела Дж. Хорвица.

Дэн Хорвиц, в свои за сорок сохранивший мальчишеский вид, с копной каштановых волос и в очках с роговой оправой, сидит на «политическом» завтраке у своего тестя в манхэттенской юридической фирме. Прежде чем поступить на работу к Соркину, он был одним из «ребят Морги» – напористым помощником окружного прокурора на выучке у полулегендарного манхэттенского окружного прокурора Роберта Моргентау. Хорвицу, как и Соркину, уголовно-процессуальная практика знакома вдоль и поперек.

Мария дозванивается на мобильник Хорвица. Арестован один из клиентов Айка, говорит она, но в помещении шумно и он не улавливает имени. Хорвиц выходит в коридор и просит ее повторить имя: Берни Мэдофф. Хорвиц несколько раз встречался с Мэдоффом на благотворительных мероприятиях. Мария сообщает ему, что Айк распорядился позвонить Питеру Мэдоффу и немедленно возвращаться в офис.

По дороге Хорвиц безуспешно пытается дозвониться до Соркина, у которого окончательно села батарея телефона. Когда Хорвиц добирается до офиса, он тут же звонит Уильяму Ф. Джонсону, грозному начальнику оперативной группы по борьбе с мошенничеством на рынке ценных бумаг и сырьевых товаров офиса федерального прокурора округа Нью-Йорк (Манхэттен). Это одна из главных в стране команд по борьбе с беловоротничковой преступностью, и одна из старейших: она основана в 1960 году, задолго до того, как чиновники Министерства юстиции повсеместно осознали потребность в такого рода специалистах. Хорвиц много лет знаком с Биллом Джонсоном, и его сразу соединяют.

Разговор краток: у обвинителей по-прежнему нет ничего, кроме собственных слов Мэдоффа, сказанных либо сотрудникам ФБР, либо сыновьям. Но информация, которой Билл Джонсон делится с Хорвицем, не слишком ободряет: заявления, которые сделал его клиент в присутствии сотрудников ФБР, несомненно ему во вред.

Хорвиц узнает, что Мэдофф все еще в офисе ФБР, теперь уже на двадцать шестом этаже, где его сфотографировали и взяли отпечатки пальцев. Агенты ФБР полагают, что вскоре судебные маршалы поведут Мэдоффа на противоположную сторону Фоли-сквер в федеральный суд для рассмотрения вопроса об аресте.

Срочно перетасовав дневное расписание, Хорвиц вызывает свою молодую одаренную коллегу Николь Дебелло, статную блондинку, шесть лет проработавшую в команде Соркина. Они направляются в новое здание федерального суда на Перл-стрит, 500, которое высится позади классического шестиугольного здания суда на восточной стороне Фоли-сквер. На досмотре при входе они сдают мобильные телефоны – таковы правила. До конца дня они будут довольствоваться телефонами-автоматами, чтобы связываться с Соркином, который едет из Вашингтона, с собственным манхэттенским офисом, со службой проката автомобилей, а также с квартирой Рут Мэдофф.

Они спешат в офис службы досудебного урегулирования, где в ожидании сидит Мэдофф. Нужно успеть как можно больше узнать о деле Мэдоффа и вытащить его под залог.

Мэдофф сидит в одиночестве в маленькой переговорной комнате без окон. Он спокойно докладывает о том, что произошло и как он здесь оказался.

Его расспрашивают со всей возможной учтивостью. Каковы улики против вас? Что вы сказали сыновьям? Что вы говорили официальным лицам? Опрос продолжается и во время ланча. Один из юристов находит телефон-автомат, звонит Рут, просит ее встретиться с ними в офисе этой судебной службы и объясняет, как добраться.

Рут Мэдофф уже одета: джинсы, белая блузка и блейзер. Она ждет наготове с того момента, как увели Берни, хотя прошедшие часы, вероятно, подернуты туманом. В вестибюле она на ходу берет маленькую красную косынку в «огурцах», надевает темно-оливковое стеганое пальто. И выходит под дождь.

Тем временем в офисах Мэдоффа царит смятение. Прибывают и бросаются в наступление батальоны бухгалтеров и дознавателей из ФБР, Комиссии по ценным бумагам и FINRA – от одной только Комиссии больше десяти человек; отряды других юристов из разных надзирающих государственных инстанций слетаются в суд за разрешением на перехват рычагов управления брокерской фирмой Мэдоффа и открытие процедуры банкротства.

Параллельно с их бурной деятельностью прямо тут же продолжает бесперебойно крутиться законный во всех отношениях бизнес фирмы Мэдоффа: в отделе трейдинга потрясенные сотрудники принимают звонки и распоряжения крупнейших фирм Уолл-стрит. Сделки следует завершить, трейдинг – остановить; нужно проинформировать расчетные (клиринговые) палаты, заморозить банковские счета. Уму непостижимо, сколько юридических проблем и предстоит утрясти в ближайшие двадцать четыре часа. Даже сейчас, оглядываясь назад, это трудно себе представить.

Есть ли в агонизирующем офисе Мэдоффа ни в чем не повинные люди? Кто знает? Все сотрудники, кажется, совершенно растерянны и удрученны. Питер Мэдофф и его дочь Шейна (как и ее отец, юрист в этой семейной фирме) отбиваются от вопросов и объясняют, где что: нужные папки здесь, компьютеры там, консалтингово-инвестиционный сектор – вотчина Берни – вниз по лестнице, на семнадцатый этаж.

На подмогу Питеру Мэдоффу выслан Мауро Вулф, еще один молодой коллега Соркина. Примерно в одиннадцать утра секретарь Соркина извещает Вулфа, что звонил некто Эндрю Каламари из Комиссии по ценным бумагам. Вулф, сам в прошлом юрист Комиссии, хорошо знаком с ним и немедленно ему перезванивает. Каламари включает громкую связь.

–Мы хотим сразу вас предупредить – дело серьезное, – говорит Каламари жестким, напряженным голосом.

Madoff Securities – трейдинговая фирма с многомиллиардным объемом операций. Налицо широкомасштабная афера. Комиссия собирается испросить судебный ордер на управление фирмой и на замораживание всей операционной деятельности и финансовых транзакций. Юристы Комиссии пытаются убедить судью согласиться безотлагательно провести слушание в режиме телеконференции – сможет ли Вулф принять в ней участие?

Конечно.

Вулф звонит Питеру Мэдоффу (еще один из бесчисленных разговоров этого дня с Питером и Шейной). Нетрудно догадаться, что больше всего беспокоит Питера: каких действий ожидают теперь от их компании? О чем известить клиентов? Вулф, без сомнения, извещает его о том, что Комиссия сейчас добивается судебного ордера о приостановке трейдинговых операций и замораживании активов.

За считаные часы фирма под названием Bernard L. Madoff Investment Securities, существующая на рынке без малого сорок восемь лет, захвачена государственными регуляторами, которые в конце концов не оставят от нее камня на камне.

В тот же день федеральные дознаватели выносят из кабинета Берни Мэдоффа толстую пачку чеков, выписанных по распоряжению Дипаскали и подписанных накануне Мэдоффом, на общую сумму 173 млн долларов. Эти деньги предполагалось выплатить членам семьи и друзьям. Мэдофф сказал сыновьям, что намерен распределить таким образом миллионов двести – триста и что это только первый пакет выплат.

Пока дознаватели и бухгалтеры наперегонки пытаются удержать на плаву дырявое судно и отбуксировать его в безопасный порт, капитан корабля невозмутимо отвечает на вопросы своих адвокатов о том, какую сумму залога он в состоянии внести. У него имеется недвижимость: пентхаус, пляжный дом в Монтоке на Лонг-Айленде, дом во Флориде – все в его законной собственности, без каких-либо обременений. Кроме того, Мэдофф успел перевести деньги Рут с ее инвестиционного счета на банковский, так что она может выписывать чеки. Какая сумма устроит прокуратуру?

Хорвиц этого пока не знает. После часу дня он находит телефон и звонит в офис прокурора, чтобы справиться, на какой стадии подготовка официальных документов. Пока документов нет, ничего не произойдет: ни слушаний, ни решения о залоге, ни разрешения покинуть тюрьму.

Марк Литт, помощник федерального прокурора, был чрезвычайно занят расследованием дела об инсайдерском трейдинге, когда его перебросили на дело Мэдоффа. Литт принимает звонок Хорвица и слушает, как защитник обосновывает необходимость выпустить Мэдоффа под подписку о невыезде. У обвинителей нет на Мэдоффа ничего, кроме его собственного признания. Честно рассказав обо всем сыновьям, он фактически сдался на милость правосудия. По мнению Хорвица, в такой ситуации подписка – вполне достаточная мера пресечения.

Начинается торг. Ничто из предлагаемого Хорвицом не удовлетворяет Литта – ни подписка, ни залог в виде манхэттенской квартиры стоимостью семь миллионов долларов, ни совместное поручительство Берни и Рут Мэдофф.

–Этого недостаточно, – твердит он своим негромким, ровным голосом.

Ну хорошо, может быть, тогда взять поручительство еще и у брата?

–Мне нужны четыре подписи, – отвечает Литт.

Четыре? Хорвицу известно, что не далее как вчера вечером сыновья Мэдоффа его сдали. Согласятся ли они поручиться за отца после всего? И он возражает:

–Отчего бы нам не внести в залог другое имущество? Ведь есть Монток или Палм-Бич.

–Нет, попытайтесь заполучить четыре подписи – по крайней мере попытайтесь.

Переговоры по залогу, которые будут неделями обсуждать, критиковать и оспаривать в суде, длятся от силы пять минут.

В ожидании документов Хорвиц смотрит на Рут и на часы. Он надеется вытащить Мэдоффа под залог из здания суда, прежде чем прибудет свежее подкрепление от прессы. С каждым часом их шансы исчезнуть незаметно испаряются. Ко второй половине дня опросы Мэдоффа окончены, и маршалы препровождают его в камеру позади зала суда на втором этаже, известного как Номер Один, где судья-магистрат зачитывает обвиняемым предварительное обвинение. Хорвиц и Дебелло вместе с Рут Мэдофф спускаются в лифте до вестибюля и направляются к Номеру Один. Убедившись, что Мэдофф в камере, Хорвиц присоединяется к Рут и Николь в тесно набитом зале суда.

Нелегким выдался этот день и для федерального судьи-магистрата Дугласа Итона, которому предстоит принять решение о залоге Мэдоффа. Утро он провел в споре о судьбе Марка С. Дрейера, коррумпированного манхэттенского прокурора, которого в воскресенье арестовали по обвинению в сбыте хедж-фондам фальшивых долговых обязательств более чем на 500 млн долларов. Государственные обвинители доказывали: Дрейера нельзя отпускать под залог, слишком велик риск, что он сбежит. Но адвокат Дрейера твердо стоял на своем.

К тому времени как судья Итон все-таки отказывает Дрейеру в освобождении под залог, на столе перед ним выросла кипа дел. Одно – результат облавы на наркоторговцев: множество обвиняемых, некоторые из них не говорят по-английски. Вызваны переводчики. Текут часы.

Хорвиц находит телефон-автомат и звонит в службу проката автомобилей. Он пытается состряпать приемлемое заявление для стекающихся в зал журналистов. В шестом часу юридические документы готовы. Наконец секретарь судьи Итона объявляет дело: Соединенные Штаты против Бернарда Л. Мэдоффа.

Сидя в переполненном зале, Рут смотрит, как приводят из камеры Мэдоффа, посеревшего и плохо выбритого, с маленьким порезом на левой щеке. Литт знакомит судью с итоговым соглашением, которого он достиг с Хорвицем: подписка о невыезде, залог в 10 млн долларов и четыре сопоручительства «финансово состоятельных лиц». Передвижения будут ограничены Нью-Йорком, Лонг-Айлендом и Коннектикутом, а паспорт Мэдофф сдаст.

После бурного слушания по делу Дрейера судья Итон уверен, что Мэдоффа можно выпустить под залог. Позже он пояснит: перед ним стоял человек, который после добровольного признания сыновьям «не предпринял никаких экстренных мер и сидел дома в ожидании ареста». Не услышав возражений обвинения, он постановляет немедленно освободить Мэдоффа, довольствовавшись его собственной подписью и подписью Рут и на время отложив выполнение всех прочих условий.

Хорвиц и Дебелло спешно провожают Рут в расположенный дальше по коридору секретариат, где она подписывает необходимые бумаги, – и Мэдоффы свободны. Откуда ни возьмись возникают трое журналистов и наперебой забрасывают их вопросами, но, когда Хорвиц и Дебелло подталкивают Рут и Берни к выходу, за ними в дождливый вечер никто не следует.

Пока они семенят к ожидающему их внедорожнику, фотограф делает снимок Мэдоффа; в фотовспышке капли дождя на сером плаще Берни блестят как алмазная россыпь. Хорвиц быстро усаживает Мэдоффа на переднее сиденье, а сам втискивается на заднее вместе с Дебелло и Рут. Дождь уже поливает вовсю, и пробки просто кошмарные. Когда автомобиль доставляет Мэдоффов домой, уже почти семь часов.

К тому времени Айк Соркин приземлился в аэропорту Ла-Гардиа и первым делом подзаряжает телефон от прикуривателя своей машины, стоящей с заведенным двигателем посреди лужи на гигантской парковке. Он звонит в свой офис и, убедившись, что вся необходимая юридическая рутина выполнена выжимает сцепление и уезжает. Добравшись до дома на Лонг-Айленде, он долго говорит с Хорвицем о деле Мэдоффа. Эти два хватких защитника взялись за практически гиблое дело. Мэдофф самолично признался в содеянном агенту ФБР – едва впустив его в дом. И с этим ничего уже поделать нельзя. Никаких доказательств его невменяемости не имеется, а больше им не за что и ухватиться.

Новость, еще днем ошеломившая Уолл-стрит, до полуночи разлетается по стране, как степной пожар. Берни Мэдофф, легенда современной фондовой биржи, человек, которому доверяли и с которым десятилетиями советовались регуляторы, арестован после добровольного признания в том, что он создатель пятидесятимиллиардной, по его собственным словам, финансовой пирамиды.

Даже если вы прежде не слышали о Берни Мэдоффе, масштаб его аферы – пятьдесят миллиардов долларов! – гарантирует, что мимо такой новости вы не пройдете. И в обычные-то времена это был бы шок, а нынешнее время обычным не назовешь. Финансовая система трещит по швам от банкротств и санаций. 2008 год сопоставим с 1929-м: еще неизвестно, какой из них можно с большим основанием считать самым лихорадящим, самым опасным по своим последствиям за всю долгую историю Уолл-стрит. Лопнул инвестиционный банк Bear Stearns. Два поддерживаемых правительством ипотечных гиганта, Fannie Mae и Freddie Mac, попали под санацию, а почтенная банковская фирма Lehman Brothers – нет. Накануне банкротства Lehman Brothers, старейший в стране инвестиционный банк, буквально смело цунами панических изъятий. А к концу того же дня органы финансового регулирования уже отчаянно боролись за спасение страхового гиганта AIG, опасаясь, что еще один крах такого масштаба вдребезги разобьет остатки доверия, худо-бедно скрепляющие хрупкую финансовую систему.

Все и без того взбешены, потрясают кулаками и проклинают зарвавшихся плутократов, которые довели до беды.

И вот теперь Берни Мэдофф! Вспышка фотокамеры – и тот, кого в лицо знали только на Уолл-стрит и в кругу друзей, превращается в главного героя новостных агентств всего мира. Давние клиенты, почтенные, обеспеченные, но далеко не беспечные люди, которые доверили все свое ликвидное имущество Мэдоффу, завтра проснутся фактически обездоленными.

В этот день бесславно завершается история первой поистине глобальной финансовой пирамиды, которая вознеслась выше, просуществовала дольше и распространилась шире всех дотоле известных финансовых пирамид.

Пятница, 12 декабря 2008 г

В Нью-Йорке еще полночь, когда лондонские юристы подъезжают к небольшому таунхаусу в Мейфэре, занимаемому фирмой Madoff Securities International Ltd.

Скоро откроются европейские рынки, и нужно успеть заблокировать и взять под контроль лондонские операции Мэдоффа. На глазах потрясенного персонала юристы принимают необходимые меры. Они устанавливают круглосуточное наблюдение за офисом, перекрывают доступ к банковским счетам, изымают важную деловую документацию, берут под контроль компьютеры, меняют дверные замки и коды охранных систем.

Юристы вооружены судебным ордером, подписанным прошлой ночью в Нью-Йорке по запросу Комиссии по ценным бумагам. Они действуют в интересах назначенного судом управляющего-ликвидатора, который принял на себя руководство обанкротившейся фирмой Мэдоффа. Это манхэттенский юрист по делам, связанным с эмиссией и торговлей ценными бумагами, по имени Ли С. Ричардс III.

Ли Ричардс, спокойный, вечно непричесанный, смахивающий на юмориста Гаррисона Кейллора и внешностью, и голосом, считается одним из лучших в стране специалистов по беловоротничковой преступности. На его счету полдюжины крупных конкурсных производств, и его фирма с офисами в Нью-Йорке, Вашингтоне и Лондоне «заточена» именно на такого рода критические ситуации.

Вчера, когда Ричардс сходил с пригородного поезда на вокзале Гранд-Сентрал, ему позвонил на мобильный Эндрю Каламари из Комиссии по ценным бумагам – известил об аресте Мэдоффа и спросил, не займется ли его фирма конкурсным производством. Чтобы обеспечить сохранность активов и документов, пока выясняется, действительно ли фирма неплатежеспособна и пойдет под банкротство, конкурсный управляющий должен незамедлительно выехать на место.

Ричардс тут же, прямо посреди вокзала, дал согласие заняться делом Мэдоффа. Несколько часов спустя штатные юристы Комиссии попросили федерального окружного судью Луиса Л. Стентона заморозить активы фирмы Мэдоффа и официально назначить управляющим Ричардса. Судья Стентон подписал ордер в 18.42 в четверг, и Ричардс тем же вечером взялся за дело, перво-наперво наняв консультантов-криминалистов и мобилизовав свой лондонский персонал.

И вот сегодня, около восьми утра, когда лондонское отделение Мэдоффа уже взято под охрану, но нью-йоркские рынки еще не открылись, Ричардс с несколькими сотрудниками прибывает в манхэттенский офис Мэдоффа. Юристы и бухгалтеры Комиссии пробыли здесь бльшую часть ночи в попытках определить, где проходит водораздел (если проходит) между законным бизнесом фирмы и совершавшейся здесь грандиозной аферой, о которой говорит Мэдофф.

Инспекторы регулирующих органов работают в конференц-зале на восемнадцатом этаже, где размещается административный и финансовый персонал и где сосредоточена соответствующая документация. Ричардс поднимается наверх и устраивает командный пост в конференц-зале со стеклянными стенами, который простирается между пустующим кабинетом Мэдоффа и помещением побольше, которое пока что остается в распоряжении Питера Мэдоффа.

На работу выходят почти все сотрудники фирмы Мэдоффа, даже Фрэнк Дипаскали, хотя днем он отлучится и больше не вернется. Во второй половине дня он, трясясь и плача, будет сидеть у одного из лучших в городе адвокатов по уголовным делам и в деталях рассказывать о той работе, которой столько лет занимался у Мэдоффа. Мэдофф тоже проведет день с адвокатами, пытаясь понять, как будут развиваться события дальше.

А в «Помаде» Ричардс призывает подчиненных Мэдоффа оказать ему всемерное содействие и проявить терпение: многого он пока и сам не знает и потому не может им ничего объяснить.

Сотрудники юридической фирмы Ричардса уже ограничили доступ к компьютерным системам и изъяли у работников Мэдоффа карточки-ключи. Консультанты-криминалисты начинают просматривать отчеты о состоянии клиентских счетов и финансовую документацию фирмы. Как и в Лондоне, здесь организуется круглосуточная охрана офиса. Вскоре люди Ричардса выясняют, что в Квинсе у Мэдоффа два склада с документацией и резервным компьютерным оборудованием. Их тоже берут под охрану.

По мере того как распространяются вести об аресте Мэдоффа, от компаний – партнеров фирмы начинают поступать грозные предупреждения о вероятной отмене незавершенных сделок с ценными бумагами. Сотрудники Ричардса должны попытаться как можно скорее вернуть сделки в исходное состояние либо завершить их с наименьшими потерями. Другие юристы его команды трудятся над замораживанием банковских счетов фирмы и ее брокерских счетов в других организациях.

Около десяти утра на командный пост Ричардса прибывают двое полицейских. Ричардс должен немедленно спуститься вниз. В вестибюль прорвались вкладчики Мэдоффа, человек тридцать – сорок, прибывают репортеры, и эта толкотня начинает беспокоить службу охраны здания. Ричардс быстро направляется к лифтам.

Вкладчики встревожены, но ведут себя тихо и прилично – если не сказать образцово, с учетом того, что многим из них грозит разорение. Собравшиеся здесь, в приглушенном свете рождественских украшений, это, можно сказать, представители десятков тысяч людей по всему миру, пострадавших из-за чудовищной аферы Мэдоффа, – представители всех поверивших ему вдов, всех вкладчиков «второго поколения», всех рабочих-строителей, секретарей стоматологических приемных, учителей на пенсии, владельцев небольших ресторанов, электриков, страховых агентов, не самых преуспевающих врачей и адвокатов, всех тех, кто вдруг оказался в категории жертв Мэдоффа.

Ричардс объясняет им, что никаких сведений об их личных счетах у него еще нет и что он не может даже предположительно сказать, когда появятся такие сведения. Здесь, в вестибле, они, к сожалению, ничего не смогут узнать. Толпа постепенно рассеивается, и Ричардс возвращается наверх.

2. Через тернии к «Берни»

В конце весны 1962 года двадцатичетырехлетнему трейдеру с Уолл-стрит по имени Бернард Лоуренс Мэдофф грозило разорение.

Мэдофф начал собственный брокерский бизнес, еще будучи студентом последнего курса Университета Хофстра (штат Нью-Йорк), зимой 1959/60 года, на заре буйного десятилетия, которое войдет в историю под именем «годы гоу-гоу». Время было лихорадочное, шальное, время продувных бестий наподобие персонажей фильмов братьев Маркс. И на Уолл-стрит в те дни не было территории более зыбкой и коварной, чем внебиржевой рынок ценных бумаг – ВРЦБ: там-то юный Берни Мэдофф и рискнул раскинуть шатер.

Современным инвесторам трудно представить себе громадный, децентрализованный и слабо регулируемый ВРЦБ шестидесятых. На Нью-Йоркской фондовой бирже – так называемом Большом табло – долгое время заправляла Мейн-стрит [2] , точнее хозяева Мейн-стрит. Лишь немногие пенсионные или целевые фонды владели простыми акциями, так что преобладающее большинство ежедневных ордеров-распоряжений исходило от индивидуальных инвесторов, людей состоятельных, которые при всех передрягах на рынке чувствовали себя достаточно уверенно. Их опекали семейные биржевые брокеры. Заботясь о долгосрочной стабильности трастовых фондов своих детей, такие инвесторы покупали акции железнодорожных компаний, инфраструктурных предприятий, производителей автомобилей и стали – то есть голубые фишки, которые они знали и понимали: зачастую они сами же и управляли соответствующими компаниями либо значились их учредителями. При желании они могли хоть каждый день следить за котировками своих акций, достаточно было открыть вечернюю газету.

Однако после Второй мировой войны, как грибы после дождя, повсеместно стали возникать компании, делавшие ставку на развитие новых технологий. И вместе с тем семейные компании с немногочисленными сторонними держателями акций остро нуждались в привлечении капитала для роста. Бумаги этих малоизвестных и слабо представленных на рынке компаний – некоторым суждено было впоследствии стать известными брендами, такими как Anheuser-Busch, Barnes-Hind, Cannon Mills, Tampax, Kaiser Steel, H.B. Fuller, – не могли пройти строгий листинг престижной Нью-Йоркской биржи или ее младших сестер в других городах страны. Но это не означало, что их бумаги не торгуются. На таких бумагах и держался ВРЦБ, где Берни Мэдофф застолбил место в начале 1960-х и где он начал богатеть.

Не он один, разумеется, в ту пору многие разбогатели. 1960 год, когда распахнула двери фирма Мэдоффа, пришелся на завершающий этап самого длинного в истории страны «бычьего» (растущего) рынка – этот невиданный подъем начался в 1949 году и продлился до 31 декабря 1961 года. За это время цены голубых фишек в соответствии с индексом Доу-Джонса для акций промышленных компаний выросли более чем в четыре раза со средним приростом почти 13% в год. После краткого периода «медвежьего» (падающего) рынка в первой половине 1962 года (эта ныне забытая встряска едва не разорила Берни Мэдоффа) вновь пошло веселье – примерно теми же темпами до самого конца 1960-х.

И это доходы от консервативных голубых фишек, которые торговались на Большом табло. Выигрыши на более рискованном ВРЦБ в период «бычьего» рынка шестидесятых плохо документированы, но, по крайней мере, одно исследование оценивает их как впятеро превышающие промышленный индекс Доу-Джонса. Эти выигрыши на биржевом курсе напоминают хайтек-пузырь конца XX века или финансовые пирамиды всех веков. Так что инвесторы Мэдоффа, вспоминающие годовые прибыли в 20%, возможно, не страдают забывчивостью: такие прибыли не особенно настораживали в эпоху, когда иные открытые инвестфонды за год удваивали свои активы.

О возможностях молодого внебиржевого рынка 1960-х годов вспоминал, в частности, Майкл Стейнхардт, который сделал состояние на Уолл-стрит и позже инвестировал часть средств своего благотворительного фонда в хедж-фонд, передавший их Берни Мэдоффу. «Когда мы запускали нашу компанию, я считал, что могу эффективно конкурировать со стариками в этом бизнесе, – говорил Стейнхардт в одном из опубликованных интервью. – Молодежь верила в такие вещи, потому что мы росли в сороковые, пятидесятые, шестидесятые и были свидетелями бурного технического прогресса». Он рассказал, как однажды купил акции компании, которые за год выросли в цене в девять раз; он продал их на пике, а меньше чем через год компания обанкротилась. Тогда это был далеко не единичный случай.

Поначалу брокерская фирма Берни Мэдоффа (в лице единственного сотрудника – самого Мэдоффа) располагалась за пустующим письменным столом в бухгалтерской фирме его тестя на Сорок второй улице недалеко от Брайант-парка. Через несколько месяцев он подыскал себе две комнатки в Нижнем Манхэттене, на Эксчейндж-Плейс, 40. В одной он устроил приемную, где по нескольку часов в день работала его жена Рут, администратор офиса, а в другой – кабинет, откуда он обзванивал других трейдеров и заключал сделки.

Чтобы заниматься внебиржевым трейдингом в 1960-х, требовалось, помимо лицензии, обеспечить два непременных условия: свободный доступ к телефону и к ежедневным спискам котировок внебиржевых акций, «розовым страницам», которые публикует Национальное бюро котировок. (Страницы с таблицами курсов акций печатались на розовой бумаге, а сведения по корпоративным облигациям – на желтой.) В конце 1950-х годов один автор, понаблюдав за составлением таблиц в Бюро котировок, заметил, что «изготовление розовых страниц – без преувеличения самая поразительная операция на финансовом рынке».

Пять дней в неделю служащие Бюро котировок совершали настоящий трудовой подвиг: вручную собирали прайс-листы – почти восемь тысяч наименований акций, – торгуемых примерно двумя тысячами маклеров по внебиржевым сделкам с ценными бумагами. Сотрудники бюро сопоставляли цены на акции одного наименования и переносили данные на трафаретную форму, с которой затем на ротаторе печатались сводные таблицы. В считаные часы «розовые страницы» доставлялись к дверям нескольких тысяч фирм по всей стране. Котировки принимались только от маклеров с полной подпиской на эту услугу, которая стоила около 460 долларов в год.

Для Мэдоффа это было на первых порах слишком дорого, так что он довольствовался «розовыми страницами» предыдущего дня, собранными по другим брокерским фирмам на том же этаже здания по Эксчейндж-Плейс, 40. В конце концов он понял, что сведения о ценах устаревают раньше, чем высохнет типографская краска, и что для эффективной торговли нужны только имена и телефонные номера маклеров, контролирующих рынок бумаг, которые тебя интересуют. Будьте уверены, Берни Мэдофф на заре своей деятельности торговал вовсю. Сертификаты акций доставлялись и забирались курьерами, а сделки записывались вручную в большие гроссбухи. Все это входило в обязанности Рут. Можно сказать, Рут была его мини-«бэк-офисом», вела учет всех его сделок по меньшей мере в течение первого года.

Инвесторам XXI века, привыкшим к компьютерным сетям и мгновенной связи, трудно вообразить, что в 1960-х не было абсолютно никакого способа независимой проверки цен внебиржевых бумаг. Если какой-нибудь частный инвестор интересовался ценой неких акций внебиржевого рынка, он должен был звонить брокеру, а тому, скорее всего, приходилось обзванивать людей вроде Мэдоффа, чтобы предоставить клиенту хоть сколько-нибудь достоверную информацию. Газеты не печатали ежедневных сводок по ценам на внебиржевом рынке, как это делалось для бумаг, котирующихся на бирже. Это был совершенно непрозрачный рынок, черный ящик для клиентов, да и для надзорных органов по большому счету тоже. Но напористый брокер, располагающий именами других брокеров и котировками из «розовых страниц», мог работать по телефону, выискивая возможность сделки. Мэдофф целыми днями названивал надежным людям в других фирмах, покупал бумаги в расчете перепродать их подороже другому брокеру или частному клиенту, если брокер или клиент, поверив ему на слово, соглашался на его цену. Могли согласиться, а могли и отказать. Вобщем, все участники процесса были вовлечены в грандиозный учебный практикум на тему: «Как завоевать и сохранить доверие людей». Неуспевающие отсеивались. Берни Мэдофф остался в игре.

О том, как Берни Мэдофф делал деньги в 1960-х, документальных свидетельств немного, но точно так же обстоят дела с большинством крохотных фирм той эпохи. По его собственной версии, он зарабатывал главным образом трейдингом, регулярно покупая бумаги внебиржевого рынка по одной цене и продавая по другой, существенно дороже, а прибыль вкладывал в расширение операций. Зафиксирован единственный след его ранней деятельности – сделка-андеррайтинг с гарантированными обязательствами, которую фирма провела в марте 1962 года для маленького предприятия A.L.S. Steel из Короны (Квинс). По словам Мэдоффа, его отец выступал посредником этой компании, он и устроил сыну эту сделку. Обещанная маржа была солидной, но Мэдофф сказал, что не помнит в точности, была ли сделка завершена.

Прошли годы, и сложилась семейная легенда, согласно которой в те ранние годы он шел от успеха к успеху, и это вполне правдоподобно, если иметь в виду мелкие трейдинговые операции его нарождающегося бизнеса. Но что касается управления инвестициями, то здесь он чуть ли не с самого начала стал нарушать правила и в результате к середине 1962 года оказался на грани краха.

В то время Мэдофф управлял деньгами примерно двадцати клиентов. В основном это были его родственники, мелкие инвесторы, которые не могли позволить себе рискованных спекуляций. Это не помешало ему, по его собственным словам, инвестировать их сбережения в известный своей непредсказуемостью волатильный рынок новых эмиссий начала 1960-х – предтечу хайтек-пузыря конца 1990-х, когда появилось несметное число интернет-компаний (доткомов). В лихие шестидесятые, «гоу-гоу-годы», рынок был точно так же наводнен мелкими, «мусорными», высокоспекулятивными акциями молодых, неокрепших компаний, которые, случалось, вступали потом в пору расцвета, но куда чаще терпели крах. Поддавшись общему безумию, Мэдофф, наперекор всем нормам и правилам и даже простому здравому смыслу, навязал своим не расположенным к риску клиентам очевидно не подходящие им инвестиции.

Это прегрешение не спишешь на неопределенность регламентаций. За несколько десятков лет до того, как Мэдофф открыл свою контору, регуляторы рынка внедрили обязательные для соблюдения «правила годности» (требование к продавцу рискованных активов проверять платежеспособность клиентов и увязывать возможности рынка с потребностями инвестора). Брокерам запрещено продавать клиентам инвестиции, слишком рискованные для их финансового положения, даже если клиенты изъявляют желание их купить. Продавать клиентам высокорисковые акции новых эмиссий было противозаконно, и Мэдофф не мог об этом не знать.

Это сошло бы ему с рук, если бы рынок новых эмиссий продолжал расти головокружительными темпами. Но после нескольких недель постепенного спада 21 мая 1962 года весь фондовый рынок резко пошел вниз, показав наихудшие в десятилетии недельные потери, а 28 мая рынок обвалился – дневные потери уступали разве что рекордным потерям кануна Великой депрессии 28 октября 1929 года. Этот кризис подкосил легионы молодых брокеров вроде Берни Мэдоффа. Панический трейдинг набрал такую скорость, что биржевое табло отстало на несколько часов. Рынок успокоился за считаные дни, но бум предыдущего года остался в прошлом. В этой мини-катастрофе 1962-го хуже всех пришлось, как говорят, «молодым-горячим, спекулянтам мусорными акциями, калифам на час образца 1961 года из сомнительных брокерских лавочек».

В число этих «молодых-горячих» входил и Берни Мэдофф. Когда рынок новых эмиссий рухнул, доверившиеся Мэдоффу клиенты оказались перед лицом значительных потерь. «Я осознал, что не должен был продавать им эти бумаги», – признавался он позднее.

Мэдофф не только нарушил «правило годности» – основное правило защиты инвестора, но и утаил нарушение, обманом сохранив репутацию и заложив тем самым фундамент всему, что произошло дальше в его преступной жизни. Он просто вымарал потери с клиентских счетов, выкупив у клиентов бумаги новых эмиссий по первоначальной цене и скрыв тот факт, что прибыли его клиентов в действительности были сметены передрягами на финансовом рынке. «Я чувствовал себя обязанным выкупить позиции моих клиентов», – объяснит он потом.

На это, по его словам, ушли все тридцать тысяч долларов капитала, который он сколотил за первые два года в бизнесе. Если бы он не сумел быстро восполнить потери, то остался бы не у дел. Мэдофф обратился к своему тестю Солу Альперну и взял у него взаймы муниципальных облигаций на тридцать тысяч – «в те дни это были для меня большие деньги». Вливание капитала позволило ему возобновить трейдинг. По его словам, он ощутил горький вкус провала, пережил «унизительный опыт».

Если Мэдофф и чувствовал себя «обязанным» покрыть убытки от своей безответственности, он отнюдь не чувствовал себя обязанным предать гласности то, что сотворил с горсткой своих клиентов, по-прежнему считавших его блестящим финансовым управляющим, который уверенно провел свой корабль между опасных подводных камней рыночного фарватера 1962 года.

«Мои клиенты не разбирались в том, что я делаю, поскольку у них не было опыта по части внебиржевого рынка, – признался он позднее в письме из тюрьмы. – А если и разбирались, то не возражали».

Мэдофф настаивал, что это его балансирование на грани закона в начале карьеры (продажа клиентам непригодных ценных бумаг и последующее сокрытие убытков при помощи сфальсифицированных цен) не было финансовой пирамидой – мошенничеством, при котором прибыли, обещанные тем, кто инвестировал первыми, на самом деле выплачиваются из денег, поступивших от последующих инвесторов, а не от законной инвестиционной деятельности. Он попросту воспользовался деньгами своей фирмы, дабы покрыть убытки клиентов и прослыть звездой трейдинга. Такая репутация помогла ему впоследствии привлечь и удержать богатых и влиятельных инвесторов, которые первыми засвидетельствовали его гений.

Вначале Мэдофф придерживался версии, будто он внушил своему тестю уверенность в полной добропорядочности своих действий, предусмотренных якобы андеррайтинговыми договорами. Но спустя некоторое время в письме из тюрьмы он проговорился о том, что Альперн «был в курсе происшедшего и понимал, почему я считал себя обязанным сделать то, что я сделал. К нашему взаимному удовольствию, меньше чем за год я с ним полностью расплатился». Вероятно, Альперн поверил, что юный Мэдофф получил полезный урок и впредь не станет нарушать закон. А может быть, – хотя для тех, кто знал Альперна, это звучит куда менее правдоподобно, – он отлично знал, что Мэдофф растратил деньги инвесторов, но закрыл на это глаза.

Как бы то ни было, случившееся не поколебало доверия Альперна к энергичному зятю, и до конца жизни Альперна у них сохранялись добрые отношения.

Помимо тех неоспоримых фактов, что Мэдофф был трейдером внебиржевого рынка и что весной 1962 года рынок тряхнуло, как самолет, попавший в воздушную яму, с уверенностью утверждать что-либо нельзя, в том числе и правдивость (полную или частичную) рассказа Мэдоффа о досадной ошибке молодости. Когда в нервозные дни после ареста он излагал эту историю обвинителям, в одну кучу смешались запутанные подробности совершенно разных по времени дел, в том числе высокорисковых коротких продаж и других стратегий недавних лет, когда он уже распоряжался деньгами очень крупных клиентов, – сделок, которые, по его словам, не оставили следов на бумаге. У юристов контролирующих органов сложилось четкое впечатление, что строительство пирамиды началось куда раньше, чем он признет позднее, – возможно, именно с событий 1962 года.

На взгляд Мэдоффа, это пятнышко в его профессиональной биографии тех лет, когда он только делал первые шаги, так или иначе вскоре забылось бы ввиду впечатляющего расширения его бизнеса и всеобщих восторгов от его успешных и совершенно законных операций последующих лет. И тут впору задаться вопросом: с такой ли охотой стекались бы к Мэдоффу новые клиенты, знай они всю правду о катастрофических потерях 196 года?

Берни Мэдофф пришел на Уолл-стрит не по ковровой дорожке, всегда расстеленной для родовитых выпускников привилегированных частных школ из элегантных окрестностей Манхэттена. Он происходил из семьи со скромными средствами, вечно нуждавшейся, проживавшей в отдаленном районе города – юго-восточном Квинсе.

Его деды и бабки по отцу и по матери эмигрировали из Восточной Европы в начале ХХ века. Дед Берни со стороны отца, портной Соломон Давид Мэдофф, в 1930 году с женой Розой и детьми переехал в Бронкс и работал на предприятиях нью-йоркской швейной промышленности. Дед Берни со стороны матери, Гарри Мантнер, владел небольшой баней в Нижнем Ист-Сайде, где и водопровод был роскошью.

Родители Берни, Ральф Мэдофф и Сильвия Мантнер, поженились в 1932 году, когда Нью-Йорк еще томился в тисках жестокой депрессии. В лицензии на брак Ральф Мэдофф в графе «род занятий» написал коротко: «Кредит». Но совершенно очевидно, что, пробиваясь наверх, он работал и в розничной торговле, и на производстве. Мэдофф говорил, что его отец посещал колледж, но, когда, где и как, представлял себе смутно. Ясно, что Ральф Мэдофф был честолюбивый и цепкий малый и в конце концов пробился на приличную беловоротничковую должность в манхэттенской компании Everlast Sporting Goods Manufacturing, которая была ведущим в стране поставщиком профессионального боксерского инвентаря.

Материальное положение Ральфа, по-видимому, достаточно упрочилось, чтобы они с Сильвией сочли возможным пожениться. В 1934 году у них родилась дочь Сондра. Примерно тогда же Ральф с семьей переселился в Бруклин. Именно там 29 апреля 1938 года родился Берни. Через семь лет, в октябре 1945 года, появился на свет его брат Питер.

Служба в Everlast Ральфа не удовлетворяла, а ожившая экономика ободряла, и в конце 1940-х годов он уволился и начал собственное дело по производству спортивных товаров – основал компанию Dodger Sporting Goods Corporation, прославившуюся боксерской грушей Joe Palooka (по сей день ценимой коллекционерами) и другой продукцией, связанной с героем популярного комикса, боксером-тяжеловесом Джо Палукой. Ральф смог купить скромный двухэтажный дом из красного кирпича в Лорелтоне – поселке на южной окраине Квинса недалеко от места, где теперь находится аэропорт Кеннеди. В апреле 1946 года они с Сильвией и тремя детьми переехали туда и влились в сплоченное сообщество еврейского среднего класса.

Юный Берни Мэдофф ходил в школу № 156, вступил в бойскауты – в 256-й взвод. Рядом было южное побережье Лонг-Айленда, и он стал отличным пловцом, так что на лето устраивался работать спасателем. Однако за этим идиллическим фасадом Мэдоффов подстерегали серьезные денежные неприятности. В начале 1951 года, когда Берни не было еще тринадцати, Dodger Sporting Goods заявила о банкротстве. Рост цен на текстильное сырье, вызванный корейской войной, поставил компанию в трудное положение, и ко времени подачи искового заявления о признании себя банкротом она задолжала около 90 тыс. долларов. Банкротство получило огласку, и некоторые соседи потом вспоминали, как мать Берни Сильвия, чтобы прокормить семью, устроилась в регистратуру на местную станцию переливания крови. После повторной неудачи в делах кредитный рейтинг Ральфа был вконец испорчен, и в какой-то момент дом был передан в налоговый залог.

Махнув рукой на спорттовары, Ральф Мэдофф сунулся в сферу финансов – в качестве маклера-«ищейки» находил для молодых растущих компаний инвесторов и за свои услуги получал процент от привлеченного капитала. К подобной мелкой сошке не предъявлялось автоматического требования регистрироваться брокерами, но Ральф зарегистрировался – только не совсем честно, мягко говоря. В конце 1950-х годов он основал единоличную брокерскую фирму под названием Gibraltar Securities и зарегистрировал ее в Комиссии по ценным бумагам и биржам, но не на свое имя – из-за плохой кредитной истории и денежных проблем, – а на имя Сильвии, хотя именно через эту фирму он проводил свои разовые маклерские сделки. Таким образом сыну, твердо решившему преуспеть в жизни больше, чем отец, был преподан первый урок обмана.

В окружении процветающего среднего класса Лорелтона вереница деловых неудач переживалась семьей Мэдофф весьма болезненно, по признанию самого Берни, сделанному много лет спустя. Но тогда он старался не подавать виду, держаться спокойно и уверенно, так что со стороны казалось, будто он всегда владеет ситуацией. Он был славным парнем и легко находил общий язык со сверстниками, и в школе № 156, и позднее – в школе Фар-Рокауэй. Он определенно не был ни мечтательным одиночкой, ни пассивным ведомым в свите лидера. Его бывший одноклассник рассказал, как Берни на пару со своим другом основал в Фар-Рокауэе что-то вроде молодежного братства или клуба под названием «Вроны». Собрания его проходили в местной синагоге, но принимали в клуб не только евреев. Так вокруг него сложился первый кружок почитателей, и Берни был в этой компании тем, кто задавал тон.

В школе Берни вступил в команду пловцов, делал успехи, но не задавался, как вспоминал его тренер. Учился он ровно, но без особого рвения, получал свои «хорошо» и «удовлетворительно», так чтобы не нарываться на неприятности и поступить в колледж, но не старался во что бы то ни стало завоевать расположение преподавателей или руководства школы. Некоторые одноклассники рассказывают о его дерзких проказах, но слишком далеко он не заходил. Словом, Берни Мэдофф был, по-видимому, нормальным симпатичным подростком, не упускал случая подработать, понимая шаткость материального положения семьи, и в 1956 году получил диплом об окончании средней школы – без блеска, но и без особых усилий.

Семья Мэдофф не успела воспользоваться подъемом 1950-х, и Ральф Мэдофф убеждал сыновей идти учиться на юристов. Желание понятное для того, кто пережил Великую депрессию и не сумел обрести твердую почву под ногами в послевоенной экономике: Ральфу хотелось, чтобы его сыновья получили такое образование, которое гарантировало бы им престижную работу, добились того, чего он сам добиться не сумел.

Старшим Мэдоффам, да и всем людям их поколения, и в голову не пришло бы рассматривать фондовую биржу как источник статуса или стабильного материального благосостояния. Они ли не видели рынок на максимуме перед крахом 1929 года – и его девяностопроцентное падение в надир в 1932 году? Улетучивались целые состояния. Шикарные дома вдруг шли с молотка, а великолепные родстеры выстраивались на продажу у бровки мостовой с пустыми бензобаками. Биржевые брокеры понуро стояли в хлебных очередях. Тот, кто помнил все это, не находил в Уолл-стрит ничего чарующего: порочная азартная игра, сулящая легкую наживу, но приносящая одни убытки и несчастья. Коли у тебя есть сбережения – держи их в банке, а еще вернее – в кофейной жестянке на верхней полке шкафа.

И если в 1950-е годы инвестирование на Уолл-стрит казалось неразумным, то работа там юнцам вроде Берни Мэдоффа и подавно не светила, и не только из-за риска потерять то немногое, что у них было. В конце 1940-х – начале 1950-х, когда еще не оправившиеся от краха 1929 года инвесторы определенно предпочитали государственные облигации корпоративным бумагам, биржевые брокеры зарабатывали очень скромно. Кроме того, руководство большинства топовых белых-англосаксонских-протестантских фирм Уолл-стрит в упор бы не видело еврейского мальца из Квинса. В освященных временем еврейских фирмах братьев Леман или Лёба такому еще могло бы найтись место в отделе трейдинга или внутренних операций. Но даже там путь к успеху означал бы восхождение по длинной шаткой лестнице в течение неопределенно долгого времени.

Берни, хоть и унаследовал от отца желание быть, что называется, «самому себе боссом», в юристы идти не хотел. В детстве он надеялся занять место в отцовском бизнесе и впоследствии его возглавить, но после случившегося в 1951 году банкротства решил, что хочет продавать спортивное оборудование как представитель производителя, – вроде странствующего коммивояжера, не обязанного носить ненавистные серые брючные костюмы и париться в офисе юридической фирмы или корпорации. Большинство его одноклассников, готовые поделится воспоминаниями об отрочестве Мэдоффа и о его учебе в колледже в 1950-х годах, вспоминали затеянный им бизнес по установке собранных из бог знает чего оросителей для газонов, которым он увлекся в средней школе после краха отцовского предприятия. По их воспоминаниям, Берни казался молодым и рьяным, испытавшим нужду и возмечтавшим добиться успеха.

И, разумеется, все помнили его роман с Рути Альперн. Родители Рут, Сол и Сара, поселились в Лорелтоне в начале 1950-х, но Рут, как и Берни, родилась в Бруклине. На первый взгляд в истории семей Рут и Берни есть кое-что общее: деды-иммигранты обоих усердно трудились, чтобы вымостить детям дорогу в Лорелтон. Оба были из еврейских семей, хотя Сильвия соблюдала кашрут, а Альперны были не особенно религиозны. К тому же семью Мэдофф, только что влившуюся в средний класс и донимаемую деловыми неудачами, от крепких профессионалов Альпернов отделяли по меньшей мере одна-две ступени социальной лестницы.

Сол Альперн, один из самых загадочных персонажей биографии Мэдоффа на ее начальном этапе, был вторым сыном Бенджамина Альперна, умелого часовщика, который обосновался в США в 1904 году. Из пяти детей Альперна Сол был первым, кто получил высшее образование, – он закончил Сити-колледж, знаменитую кузницу бухгалтерских кадров. К 1948 году Сол Альперн с партнером основали небольшую бухгалтерскую практику на Манхэттене. Те, кто его знал, вспоминали спокойного, сдержанного человека «с огоньком в глазах», но главное – он был человек слова. Если Сол сказал, значит, так и есть. Он был из тех, кто всегда ставит точку над i и черточку на t .

Рут Альперн родилась 18 мая 1941 года, через три года после старшей сестры Джоан. Миниатюрная блондинка с огромными голубыми глазами, она была очень мила и всем нравилась. Человек, знавший ее в юности, говорил, что она была полна жизни, оптимизма, пусть наивного, зато неунывающего, и безобидного юмора. «Знаете актрису Голди Хоун? Рут была такая. Она каждый день просыпалась в настроении «море по колено». Живая, веселая девушка».

Рут встретила Берни, и с того момента для нее не существовало больше никого на свете. Это случилось летом, перед тем как Рут поступила в старшую школу, когда ей было тринадцать, а ему шестнадцать. Один из приятелей Рут устраивал вечеринку в недавно отделанном подвале строящегося дома, где поставили музыкальный автомат и несколько столиков, как в ночном клубе. Берни вошел – загорелый спасатель с выцветшими на солнце волосами – и пленил Рут в мгновение ока. Чувство было взаимным. Он провожал ее с вечеринки домой, и это были первые шаги на долгом совместном пути.

Пока Рут доучивалась в школе – надо сказать, родители неприкрыто поощряли ее побольше ходить на свидания и не посвящать себя в таком юном возрасте единственному ухажеру, – Берни отправился в колледж в Алабаме, из-за родительских денежных трудностей выбрав место подешевле. Но он скучал по Рут и, вернувшись после первого семестра, записался в Университет Хофстра. Как и в школе, он не концентрировался на учебе, но учился прилично, чтобы ублажить отца последующим поступлением на юридическую специальность. Впрочем, еще до получения письма из Бруклинской школы права с уведомлением о приеме он перестал интересоваться отцовскими планами на свой счет. Собственную жизнь он видел иначе: жениться на Рут и сделать карьеру на Уолл-стрит, работая на самого себя.

25 ноября 1959 года Берни Мэдофф, еще не получивший диплома о высшем образовании, и Рут Альперн, зачисленная в близлежащий Квинс-колледж, поженились в Еврейском центре Лорелтона. Ей было восемнадцать. По семейному преданию, через несколько дней он заполнил документы для открытия собственного брокерского дела, хотя в официальных регистрах дата рождения Bernard L. Madoff Investment Securities – 19 января 1960 года. Он был на старшем курсе, и ему еще не исполнилось двадцати двух лет. Позднее он запишется в школу права, но уйдет через год, проводя полдня, до позднего вечера, в попытках найти клиентов для своей новорожденной брокерской конторы.

Берни Мэдофф рассказывал, что только на старших курсах колледжа стал серьезно подумывать связать жизнь с Уолл-стрит. Но он, конечно, был о ней наслышан: Майкл Либербаум, его близкий друг, был сыном одного из первых героев фондового рынка. Пока Берни учился в средней школе, отец Майкла, как и тысячи других, начал продавать акции нового взаимного фонда Джека Дрейфуса, одного из тех сенсационно растущих фондов, которые полностью изменили послевоенный розничный инвестиционный рынок. Согласно семейному преданию, Либербаум-старший от своего союза с Джеком Дрейфусом получил не только солидные комиссионные с продаж, но и лучший в жизни биржевой совет: покупай Polaroid. И он купил, когда компания еще только готовилась проводить первичное размещение акций, – и стал миллионером.

Хотя, по словам Мэдоффа, он редко обсуждал фондовый рынок с отцом Майкла Либербаума, нет сомнений, что подобные примеры стремительного обогащения не могли не добавить Уолл-стрит привлекательности в глазах того, кто, как он, стремился любой ценой выбиться в люди. К тому же годы его учебы в школе и колледже стали поворотной точкой в цикле общеамериканской «любви-ненависти» к Уолл-стрит: как раз тогда на фоне огромных инвестиционных доходов и неуклонного роста благосостояния страхи депрессии начали блекнуть. Новое оживление вокруг фондового рынка, судя по всему, привлекло внимание Берни Мэдоффа еще в его бытность студентом колледжа. Те немногие, кто знал его в те годы, вспоминают, что он убеждал приятелей вкладываться в ценные бумаги еще до того, как получил диплом и тем более – лицензию брокера.

Вступление Мэдоффа в мир Уолл-стрит произошло в то время, когда регулятивные и надзорные органы любого уровня только-только начинали всерьез заниматься фондовым рынком. Мошенничество в этой сфере было такой же застарелой болезнью, как насморк. Почуяв, что запахло новым бумом, тысячи плохо обученных, никем не контролируемых брокеров пытались урвать свой кусок от гигантских прибылей. В начале 1960-х регуляторы решили положить конец неуправляемому размножению сомнительных брокерских фирм, зачастую состоявших из брокера-самоучки и телефонного аппарата.

Одной из таких маклерских лавочек, попавших на прицел регуляторам, оказалась Gibraltar Securities, которую Ральф Мэдофф зарегистрировал на имя жены. На финансовом поприще он так и не преуспел, и, по словам Берни, Gibraltar Securities, по сути, была уже несколько лет как законсервирована. 6 августа 1963 года она стала одной из сорока восьми фирм, получивших официальное уведомление о нарушении сроков сдачи или непредставлении обязательной ежегодной финансовой отчетности. В январе 1964 года после того, как Gibraltar Securities выписалась из регистра и официально закрылась, Комиссия отказалась от дальнейшего разбирательства. После событий 2008 года тот давний эпизод вытащили из забвения и принялись строить разные теории, но для семьи Мэдофф это была в первую очередь очередная неудача Ральфа, о которой близкие предпочитали помалкивать.

Даже после утаенных Мэдоффом убытков 1962 года Сол Альперн при всяком удобном случае рассказывал членам семьи и близким друзьям о том, как умело Берни Мэдофф играет на галопирующем рынке 1960-х. О его выдающемся мастерстве он говорил в тихих беседах наедине со старшим братом, который через фирму Альперна вел бухгалтерию своего ювелирного магазина, и с младшим братом – специалистом по страховому делу, и с самым младшим братом, процветающим адвокатом. Все они доверились Мэдоффу и создали у него фонды для своих детей. Они десятилетиями оставляли ему свои деньги, фактически живя на прибыли, которые он, казалось, делал играючи.

В письме из тюрьмы Мэдофф впервые описал суть своих деловых отношений с Солом Альперном. «В 1970-х мой тесть решил объединить родственников и особо доверенных клиентов в партнерство с ограниченной ответственностью». Мэдофф открыл в своей фирме счет для этого партнерства, и Альперн, принимая чеки друзей, родных и клиентов, передавал деньги Мэдоффу для инвестирования от их лица – все совершенно законно, по заверениям Мэдоффа. Бухгалтерская фирма Альперна получала подтверждения оборота и «дробила сделки на отдельные транзакции по идентичным ценам и порционально долям – согласно величине счета каждого участника партнерства. Участники показывали эти деньги в налоговой декларации как доходы с капитала. Фирма моего тестя брала с них плату за ведение бухгалтерского и налогового учета». И в завершение он с трогательным простодушием добавил: «Думаю, это было что-то вроде клубного инвестиционного счета».

Возможно, Альперн и впрямь считал, что, сводя людей с Мэдоффом и объединяя их деньги на счетах своей фирмы, он просто оказывает дружескую услугу и им, и Мэдоффу. Сам Мэдофф, естественно, твердо стоял на том, что в таком раскладе не было ничего незаконного. По его представлениям, у Альперна было слишком мало инвесторов – глупо было бы ему регистрироваться в надзорных органах в качестве консультанта по инвестициям или получать лицензию брокера. Однако на деле это партнерство было не что иное, как неформальный, нелицензированный взаимный фонд, который принимал деньги от единоличных частных инвесторов и передавал их в управление Мэдоффу. Но ничто на свете не в силах поколебать убежденность семейства Альпернов в том, что Сол Альперн никогда не вовлек бы их сознательно в аферу своего зятя.

В 1957 году первый партнер Альперна скоропостижно скончался, и через год на его место в фирму пришел молодой, умный, слегка заносчивый выпускник нью-йоркского Сити-колледжа, дипломированный бухгалтер Фрэнк Авеллино. А еще через год на службу к Альперну поступил опытный бухгалтер по налогам Майкл Бинс Биенес, несколько лет проработавший в Налоговом управлении США. Бинс тут же завязал тесные связи с Авеллино. Бинс, ровесник Авеллино, моментально с ним сошелся, и дальше, на протяжении всей деловой жизни, они шли рука об руку.

По словам Бинса, Альперн вел простой учет индивидуальных клиентов Мэдоффа в зеленом пластиковом блокноте с вкладными листами, но небрежным в делах он не был, отнюдь: все, лично знавшие Альперна, в рассказе о нем по меньшей мере однажды употребляли слово «дотошный». Всякий раз при поступлении денег от инвестора он вписывал сумму в особую форму, которую самолично разработал для вкладки в блокнот, а плательщику отсылал выписанную от руки квитанцию о получении денег, вероятно, вместе с благодарственной запиской. По версии Бинса, на первых порах Мэдофф принимал эти индивидуальные счета «людей Сола», и крохотный персонал Мэдоффа оформлял соответствующие документы. Позднее, как утверждал Бинс, Мэдофф сказал тестю, что так дальше дело не пойдет.

В интервью, записанном для телевидения, Бинс попытался в лицах исполнить сцену, которая в какой-то момент произошла (если произошла) между тестем и зятем.

«Нет, я отказываюсь управлять такими мелкими счетами. Одна головная боль и мозоль на заднице».

«Слушай, – говорил он тут же за Альперна, – ты только открой счет на Эй-энд-эй, а всю писанину я беру на себя. И чеками буду заниматься, все сам буду делать».

A&A (Эй-энд-эй) означало «Альперн и Авеллино» – так называлась бухгалтерская контора Альперна. По словам Бинса, Авеллино, став в 1970 году партнером, получал свой кусок от этого родственного бизнеса Мэдоффа. Через несколько лет, став партнером, дождался своего куска и Бинс. В 1974 году Альперн отошел от дел, и его бухгалтерская фирма стала называться Avellino & Bienes. Счета фирмы у Мэдоффа были переименованы в A&B.

По версии Бинса, Сол Альперн настаивал:

«Я возьму зеленый блокнот с собой во Флориду. Хоть будет чем там заняться. Я все подготовлю и пошлю почтой на [имя секретаря фирмы], а она впечатает данные в чеки и разошлет их по адресам».

Мэдофф утверждал, что счет, открытый Альперном, под его же, Альперна, руководством «разросся максимум до 50–75 инвесторов». По прикидке Бинса, этот инвестиционный счет даже через несколько лет после ухода Альперна составлял «всего примерно 10%» бизнеса бухгалтерской фирмы, хотя Бинс не подсчитывал ни общего числа инвесторов-участников, ни объема средств, вложенных к середине 1970-х.

Попутно Авеллино и Бинс связали Мэдоффа с еще одной группой бухгалтеров, которые снимали соседний с Avellino & Bienes офис. Эти два дипломированных бухгалтера основали отдельный фонд для инвестирования в Мэдоффа через счета A&B. Их инвесторы оплачивали бухгалтерские услуги, а сами они оплачивали услуги Avellino & Bienes, но в связи с устойчивыми достижениями Мэдоффа на двойные расходы никто не жаловался. Прибыли Мэдоффа были чуть более предсказуемыми и менее непостоянными, хоть и не превышали прибылей агрессивных взаимных фондов и перегретого фондового рынка, что весьма показательно.

В тюремных интервью и последующих письмах Мэдофф заявлял, что обеспечивал эти солидные и устойчивые прибыли для счетов партнерства своего тестя благодаря инвестиционной стратегии, на которой, дескать, его скромная фирма в 1970-е годы и специализировалась. Эта стратегия называлась безрисковым арбитражем и среди профессионалов Уолл-стрит той эпохи пользовалась широкой известностью и признанием.

Стратегия безрискового арбитража имеет вековую историю и использует разницу в сиюминутных ценах одного и того же продукта на разных рынках. Она может быть простой – все равно что заказать по телефону ящик сигарет у производителя в штате, где они дешевле, и немедленно продать их, по телефону же, в штат, где они дороже, тем самым войдя в интервал прибыльности. Или она может быть сложнее, если использовать компьютерную программу для постоянного отслеживания крохотных ценовых разностей биржевой торговли в двух различных валютах и выполнять сделки без человеческого вмешательства, опять же входя в интервал прибыльности.

Безрисковый арбитраж отличается от более привычных нам арбитражных операций по слияниям 1980-х годов (спекуляции биржевыми ценными бумагами, связанными с потенциальным объектом слияния) тем, что, если сделка заключается достаточно быстро, прибыль можно тут же зафиксировать. Обычный трейдер покупает ценную бумагу в надежде позже продать ее с прибылью. Если он промахнется – потеряет деньги. В противоположность этому арбитражный трейдер вообще не купит бумагу, если не сможет тут же продать ее (или ее эквивалент) с прибылью. Если он должен гадать, получит ли прибыль, значит он эту бумагу вообще не купит.

В 1970-х безрисковый арбитраж с акциями сводился лишь к использованию разниц в их курсе на нескольких региональных биржах. Не было ничего необычного в том, что акции некой компании на Тихоокеанской фондовой бирже в Сан-Франциско торговались по 12 долларов, тогда как в тот же момент, скажем, на Бостонской фондовой бирже те же акции шли по 11,25 доллара. Одновременно покупая в Бостоне и продавая в Сан-Франциско, проворный инвестор мог зафиксировать разницу в 0,75 доллара в качестве прибыли от безрискового арбитража.

На более сложном уровне, который, как известно, использовал Мэдофф, безрисковый арбитраж включает корпоративные облигации или привилегированные акции, которые могут быть конвертированы в обычные акции. Облигация, которую можно конвертировать в десять акций, обычно – но не всегда – торгуется как минимум вдесятеро дороже цены акции. Если облигацию, конвертируемую в десять акций ценой 15 долларов каждая, можно купить менее чем за 150 долларов (скажем, по 130 долларов за облигацию) и тут же продать десять акций, лежащих в ее основе, – вот вам и возможность для арбитража. Инвестор может купить такую облигацию за 130 долларов, тут же продать десять акций по 15 долларов за штуку и зафиксировать прибыль безрискового арбитража в 20 долларов (то есть разницу между уплаченными за облигацию 130 долларами и 150 долларами, вырученными за 10 акций, которые он продал, сконвертировав облигацию в акции).

Мэдофф использовал и более сложные стратегии, в том числе работая с ценными бумагами, разрешенными к выпуску, но фактически еще не выпущенными на рынок, переходящими из рук в руки по ценам, которые иногда предоставляют возможности арбитража. Сделки по таким ценным бумагам заключаются с условием «после выпуска» и считаются действительными только после фактической эмиссии. Иногда он брал на себя еще больший риск, не совершая одновременой купли-продажи, а выжидая с покупкой или продажей в надежде, что движение на рынке увеличит его прибыль. По одному из мнений, Мэдофф проявлял особую активность в арбитражных сделках с участием акций, продаваемых в паре с загадочными бумагами под названием «варранты», дающими покупателю право покупки большего числа акций по особой цене. Даже в 1980-х годах фирма Мэдоффа была, по общему мнению, одной из горстки фирм, активно и открыто занимающихся арбитражем варрантов, который некоторые трейдеры того времени считали «легкой наживой».

По словам Мэдоффа, подобными стратегиями арбитража он главным образом и наживал деньги для себя и клиентов, пока не затеял пирамиду. «После краха 1962 года я понял, что одной лишь спекуляцией на рынке не обойтись, – писал он из тюрьмы. – Я понял, что рынок – крапленая колода, а карты сдают большие фирмы и корпорации». Крупные трейдинговые компании, выполняющие заказы гигантских брокерских фирм, всегда в выигрышном положении по сравнению с такими крохами, как его бизнес, написал он, добавив: «Я искал нишу для своей фирмы и нашел ее на рынке арбитражных операций с ценными бумагами, там-то я и решил стать маркетмейкером».

Маркетмейкеры – это трейдеры, которые последовательно и открыто поддерживают спрос на те или иные ценные бумаги, покупая у трейдеров, желающих продать, и продавая трейдерам, желающим купить. Рыночной нишей с растущей прибыльностью, писал Мэдофф, стали для него непрерывные предложения купить и продать сложные ценные бумаги, связанные со стратегиями безрискового арбитража (конвертируемые облигации, привилегированные акции, варранты), то есть торговля этими бумагами для себя и клиентов.

Мэдофф утверждал, что на Уолл-стрит ни одна крупная фирма не желала заниматься безрисковым арбитражем по мелочи, для розничных инвесторов. Но он за это брался, и кое-кто из больших шишек Уолл-стрит отправлял ему на исполнение мелкие арбитражные заказы для своих клиентов. «Им нравилось подбрасывать мне работу, – вспоминал он. – Они считали меня славным еврейским мальчиком».

Мэдофф вполне мог зарабатывать на арбитраже честные прибыли. Из-за того, что стоимость транзакций съедала бльшую часть прибыли, оставляя жалкие объедки, арбитражным трейдингом занимались только хорошо осведомленные участники рынка, инсайдеры, которым сделки обходились намного дешевле, чем розничным клиентам, – инсайдеры вроде Мэдоффа.

Другой важный фактор – скорость. Возможность зафиксировать прибыль исчезала, если заполнение бумаг для конвертации облигаций в эквивалентные им акции занимало слишком много времени. Фирма Мэдоффа специализировалась на быстрой и эффективной конвертации. А поскольку прибыли гарантировались, только если трейдер сумеет купить и продать почти одновременно, Мэдофф (которому со временем стал помогать его младший брат Питер) начал выстраивать одну из быстрейших на Уолл-стрит трейдинговых систем.

«Такой способ трейдинга снижал риски, к чему я и стремился, – вспоминает Мэдофф в письме. – Я совершал сделки от лица моей фирмы и моих немногочисленных клиентов. В семидесятых я заключал сделки по этой стратегии и для счетов участников партнерства [Альперна]. – И далее он подводит итог: – Маркетмейкинг и прибыли по арбитражным сделкам давали свои плоды, и наш капитал заметно рос».

А вместе с ним росла и его репутация.

Что правда в рассказе Мэдоффа о его начальном успехе на поприще безрискового арбитража? Есть основания полагать, что его фирма добилась на Уолл-стрит оправданной репутации благодаря арбитражным стратегиям, в первую очередь торговле варрантами – иными словами, благодаря реальному масштабному трейдингу, который могли наблюдать и в котором могли участвовать другие фирмы, без фиктивных сделок задним числом, столь характерных в будущем для его финансовой пирамиды. Объективно говоря, в те годы определенно существовали возможности безрискового арбитража, сулившие значительные прибыли. Например, между 1973 и 1992 годами прибыльность конвертируемых облигаций была чуть выше и чуть устойчивее, чем прибыльность обычных акций, а арбитражные операции с конвертируемыми облигациями были стратегией, которую, по заявлениям Мэдоффа, он также использовал.

Правда, впоследствии Мэдоффа обвиняли в том, что не позднее августа 1977 года он фальсифицировал в клиентских счетах прибыли от арбитражных сделок с конвертируемыми облигациями. Для всякого, кто знаком с безрисковым арбитражем, сделки 1977 года, на которые ссылалось обвинение, не дают убедительных доказательств мошенничества, в отличие от более поздних по времени примеров, относящихся уже к 1990-м, – тут налицо явная подтасовка.

Очень трудно задним числом отделить правду от лжи, особенно учитывая то, что Мэдофф виртуозен и во лжи, и в правде. Возможность делать деньги на этих тогда еще диковинных ценных бумагах действительно существовала, и Мэдофф позднее зарекомендовал себя крупным игроком сразу в нескольких секторах этого относительно небольшого рынка. Но не кто иной, как он, в 1962 году, в период обвала рынка новых эмиссий, скрыл от своих клиентов убытки, причиненные им из-за его безответственности.

Поэтому нельзя полностью исключить того, что клиентские прибыли от арбитражных сделок 1970-х годов – попытка выдать желаемое за действительное.

3. В погоне за прибылью

С начала 1970-х годов Уолл-стрит вступила в эпоху перемен, как внешних, так и внутренних, и на волне этих перемен Берни Мэдофф возвысится до статуса публичной фигуры, обретет то положение в обществе, которое он сохранит почти на сорок последующих лет и которое укрепит доверие к нему инвесторов и регуляторов.

Во времена головокружительного «бычьего» рынка 1950–1960-х годов регулирование рынка, как это обычно случается в такие времена, ослабло. Но в 1970-е все быстро трезвели, и Комиссия по ценным бумагам и биржам, основной регулирующий и надзорный орган финансового рынка страны, без устали разгребала завалы, оставленные послевоенной рыночной вакханалией.

На протяжении всех лет сумасшедшего роста рынка горы биржевой документации заполнялись по старинке, вручную. Оплачивать штат скрипящих перьями секретарей многим брокерским фирмам было не по карману, и они утопали в бесконечной писанине. По мере активизации энергичных взаимных инвестфондов объем торгов стал расширяться больше прежнего, и документация за сделками никак не поспевала. А когда биржевой торговлей увлеклись обычные граждане, тут уж отставание стало просто катастрофическим, так как бумажные сертификаты приходилось физически передавать из одной брокерской конторы в другую. Учет всех этих бумажных потоков оказался задачей, с которой армия клерков уже не справлялась, и бесконечные задержки и путаница сильно затрудняли попытки федеральных регуляторов удостовериться в том, что вся эта деятельность ведется законно и по правилам. Тертые калачи Уолл-стрит назвали это «бумажным затором», и он стал по-настоящему опасен, вызвав в 1968–1969 годах крушение ряда брокерских фирм Большого табло. Тогда-то молодой Берни Мэдофф и проникся идеей автоматизации биржевого делопроизводства.

К тому времени Рут Мэдофф уже не работала в фирме: она ушла в 1964 году, за несколько месяцев до рождения их первого сына Марка.

С 1961 года Мэдофф делил офис на Бродвее, 39, с собратом-предпринимателем по имени Мартин Дж. Джоэл-младший, клиентом бухгалтерской фирмы Сола Альперна. Марти Джоэл с партнером открыли брокерскую фирму Joel, Zuchs & Company в том же месяце 1960 года, когда Мэдофф открыл свою. Партнерство вскоре распалось, и Джоэл предложил Мэдоффу разделить с ним офис – и арендную плату.

Марти Джоэл не один десяток лет будет работать то вместе с Мэдоффом, то где-то рядом. В 1961 году ему было под тридцать. Напористый, честолюбивый, он заправлял небольшим и слегка сомнительным брокерским бизнесом, пререкался с регуляторами и отбивался от судебных исков клиентов. Его частые стычки с надзирающими инстанциями в конце 1960-х указывают на то, что он не слишком педантично следовал биржевому уставу. В 1970 году Комиссия на 75 дней отстранила его от брокерского бизнеса из-за постоянных нарушений в ведении учета и несоблюдении маржевых требований, имевшх место в период между 1966 и 1968 годами.

Мэдофф и Джоэл не только вместе платили ренту, но и оплачивали услуги офисного администратора Джоэла – Кэрол Липкин, которая в отсутствие Рут взяла на себя ее секретарские обязанности. Через несколько лет Мэдофф нанял на бумажную работу мужа Кэрол Ирвина Липкина, возможно, для того чтобы четче разграничить конторы – свою и Джоэла. Ирвин Липкин стал первым служащим Bernard L. Madoff Investment Securities, пришедшим со стороны. Никаких свидетельств того, что у фирмы Мэдоффа в те годы возникали трения с регуляторами, не имеется, правда, в начале 1960-х ему несколько раз указывали на мелкие технические недочеты. Мэдофф и Джоэл, при всех различиях в стиле работы, близко общались и дружили семьями.

По сравнению с фирмами Большого табло, которые обслуживали растущую армию розничных инвесторов, небольшие трейдеры внебиржевого рынка, подобные Bernard L. Madoff Investment Securities, в удушающем бумажном заторе конца 1960-х избежали худшего просто потому, что у них было меньше клиентов (с другими трейдерами они работали на оптовой основе) и они быстрее внедряли новшества, уменьшающие трудозатраты, а именно разные вычислительные устройства. Такие гибкие фирмы зачастую не только выживали, но и преуспевали, предлагая свои услуги взаимным фондам и другим институциональным инвесторам, которые в раздражении от затора на Большом табло рады были найти альтернативный способ заключать сделки быстрее. Но не следует думать, что все шло легко и просто. В 1968 году Мэдоффу пришлось на какое-то время призвать на подмогу засевшую дома Рут, иначе крохотной фирме было не разгрести бумажные горы.

В 1970 году Конгресс, обеспокоенный перегруженностью брокерских фирм бумажной работой и новой волной банкротств конца 1960-х, учредил Корпорацию защиты инвесторов в ценные бумаги (Securities Investor Protection Corporation, SIPC – произносится «сипик»). SIPC, хотя совет ее директоров назначался исходя из политических соображений, была не правительственным агентством, а некоммерческой организацией и существовала за счет ежегодных взносов, взимаемых с фирм – участников фондового рынка. Задача корпорации состояла в том, чтобы помочь розничным клиентам, пострадавшим от банкротства фирм на Уолл-стрит. В том же законе, где говорилось об учреждении SIPC, к федеральному кодексу о банкротстве добавлялись статьи, применимые исключительно к брокерским фирмам. Так что фирма Bernard L. Madoff Investment Securities, как и прочие фирмы Уолл-стрит, стала членом SIPC и платила членские взносы.

Помимо этого, в 1970-х годах регуляторы начали жестче давить на Уолл-стрит, с тем чтобы фирмы автоматизировали торги и выполнение сделок занимало разумное время – и позволяло проследить за их правильностью и законностью. Автоматизация избавила бы от необходимости физически доставлять сертификаты акций – переход из одних рук в другие фиксировался бы электронным путем. Технические новшества (в виде все более быстрых и дешевых электронно-вычислительных устройств и другого сложного коммуникационного оборудования) постепенно начали вытеснять допотопные методы ведения учета, олицетворением которых был клерк, день-деньской корпящий над конторской книгой. Бумажный затор 1960-х со всей очевидностью показал, что дальше так продолжаться не может.

Но тот же технический прогресс начал менять само представление о фондовом рынке – и вот тут-то у Берни Мэдоффа появился совершенно законный шанс достичь величия.

Для традиционалистов Уолл-стрит фондовая биржа была централизованной торговой площадкой, где каждый день на несколько часов напрямую сходились люди в цветных пиджаках и выкрикивали предложения цен. Эта аукционная модель, в которой биржевые трейдеры наперебой предлагают цены, словно толпа охотников за предметами искусства на аукционах Сотби или Кристи, превратилась в явный анахронизм в ситуации, когда на рынках стали задавать тон управляющие взаимных инвестиционных фондов и другие профессиональные инвесторы и когда внебиржевой рынок ценных бумаг с каждым днем делался для них все привлекательнее.

В качестве торгового дома внебиржевого рынка ценных бумаг фирма Мэдоффа никогда не вела дела традиционным способом рынка-аукциона. Внебиржевой рынок с десятками тысяч не котирующихся на бирже акций не имел центральной торговой площадки, где трейдеры могли бы выкрикивать ценовые предложения. Наоборот, это был огромный телефонный базар, и картой его служили «розовые страницы». Дилер вроде Мэдоффа мог в понедельник схватить какие-то акции на одном блошином рынке и попытаться продать их в тот же день, но дороже, на другом блошином рынке или продать на том же, но на другой день.

К тому времени, когда на одном блошином рынке успевали заметить цену, назначенную дилером за те или иные бумаги, эти бумаги уже могли продаваться где-нибудь в другом месте, подороже или подешевле. Вот почему дилеры вроде Мэдоффа между ценой покупки бумаг у другого трейдера и ценой продажи (более высокой) вкладывали мягкую подушечку. Такая подушечка называется «спред». Читай: «прибыль».

На внебиржевом рынке спреды были гигантскими (подчас до пятидесяти процентов), и эти жирные прибыли оставались почти полностью скрыты от розничного инвестора. Ухватить кусочек этих прибылей было ох как трудно.

На рынке господствовала горстка крупных оптовых биржевиков с внушительным портфелем ценных бумаг. Мэдофф наряду с сотнями других мелких дилеров вовсю старался привлечь их внимание. «Когда намечалась сделка, Мэдоффу звонили не чаще, чем всем остальным», – замечал репортер журнала Traders Magazine.

Мэдофф, как все дальновидные брокеры, быстро смекнул, что если «розовые страницы» перевести в цифровой формат, с тем чтобы текущие цены постоянно обновлялись и сделались доступными каждому дилеру – как цены на электронном Большом табло, – то у дилера, предлагающего лучшие цены, появилось бы куда больше шансов быть замеченным. «Мы, как малая фирма-маркетмейкер, считали, что это помогло бы сделать правила игры равными для всех», – сказал он одному интервьюеру. И придало бы столь желанный импульс его бизнесу.

В своем убеждении, что «розовые страницы» можно автоматизировать, он был не одинок: еще несколько человек, и с бльшим основанием, претендуют на роль изобретателя автоматизированного рынка, в конце концов превратившегося в NASDAQ (National Association of Securities Dealers Automated Quotation System). Но он действительно с самого начала без колебаний поддерживал эту идею, хотя кое-кто из маркетмейкеров ей сопротивлялся, потому что в такой системе «нужно раскрывать карты, а они этого не хотели», – объяснял впоследствии Мэдофф. «Если тебе звонили, ориентируясь на “розовые страницы”, всегда можно было сказать, что цена устарела, и вообще называть разным людям разные котировки. При системе, которую мы предлагали внедрить, цены становились более прозрачными. А это нравилось не всем».

Однако на его стороне были федеральные регуляторы. Они быстро поняли, что компьютеризация «розовых страниц» точнее отразит ценовые котировки и усилит конкуренцию на внебиржевом рынке, а значит, сузит спреды и повысит привлекательность для инвесторов этого сегмента рынка.

Для продвижении автоматизации Комиссия потребовала содействия своего отраслевого партнера в области финансового регулирования, Национальной ассоциации дилеров ценных бумаг – NASD. В теории на протяжении без малого трех десятилетий надзорную деятельность Комиссии дополняли разнообразные меры NASD по саморегулированию. Эта организация была уполномочена лицензировать брокеров, а также устанавливать правила биржевой торговли и обеспечивать их выполнение. Однако постоянные скандалы тех лет показали, что ресурсы NASD зачастую недостаточны для исполнения возложенных на нее обязанностей. В руководство Ассоциации входили как представители малых фирм, обеспокоенных прежде всего снижением издержек, так и фирм-гигантов, для которых главная головная боль – это отток инвесторов. NASD вела себя точь-в-точь как сторожевая собака, которая по долгу службы должна гавкать на тех, кто ее кормит и ласкает, – ожидать, что ассоциация дилеров будет проводить жесткую линию принуждения, означало выавать желаемое за действительное.

При всей своей разнородности, а подчас и нечистоплотности, руководство NASD сознавало, что сохранить статус-кво невозможно. Комитет по автоматизации при NASD годами боролся за автоматизацию ценовых котировок на внебиржевом рынке, и в феврале 1971 года, к большому, хотя и сдержанному, беспокойству традиционных фондовых бирж, дебютировала автоматизированная система, построенная для NASD компьютерной компанией Bunker Ramo и связавшая дилеров всей страны посредством электронной сети. Систему назвали NASDAQ (National Association of Securities Dealers Automated Quotations – Автоматические котировки Национальной ассоциации дилеров ценных бумаг). С течением лет этот примитивный прототип, созданный на базе программы, сходной с уже применявшимися в системах бронирования авиакомпаний и отелей, постоянно совершенствовался.

Мэдофф прочно солидаризовался со сторонниками автоматизации, и каким-то образом его небольшая фирма изыскала средства для инвестиций в оборудование и программное обеспечение. Была ли часть денег собрана благодаря инвесторам из числа клиентов Сола Альперна, Фрэнка Авеллино и Майкла Бинса? Впоследствии по меньшей мере один бывший сотрудник, согласно материалам будущего судебного разбирательства, разделял эту точку зрения. Но сам Мэдофф упорно отрицал кражи с клиентских счетов в 1970–1980-х годах и прямых улик, которые опровергали бы его слова, даже спустя почти два года после его ареста найти так и не удалось. В любом случае борьба за автоматизацию позволила Мэдоффу каждый год добавлять новые краски к своему портрету преданного сторонника инноваций на фондовом рынке, стойкого союзника в великом походе за реорганизацию косного традиционного рынка в соответствии с требованиями современной эпохи.

Кардинальное изменение репутации фирмы Мэдоффа – от мелкого внебиржевого маклера до видного новатора, одного из тех, кто преобразил фондовый рынок, – началось с приходом младшего брата Берни, Питера, и это не случайное совпадение.

Питер Беннетт Мэдофф ходил в детский сад, когда бизнес его отца потерпел полный крах. Он был подростком, когда его брат Берни женился на Рут Альперн. Сестра Сондра была почти на десять лет старше Питера. Как и многие младшие дети в семье, он прокладывал свой путь, и его вступление во взрослую жизнь прошло намного глаже, чем у старшего брата.

Он не стал поступать в школу Фар-Рокауэй, а подал заявление и был принят в так называемую Бруклин-Тек, одну из престижнейших средних школ страны, куда принимали по конкурсу. Он закончил Квинс-колледж во Флашинге (Нью-Йорк), где познакомился со своей будущей женой Мэрион, и в 1970 году, сразу после рождения дочери Шейны, получил юридическую степень в университете Фордхэм.

К тому времени семья Берни выросла. После старшего сына Марка, рождение которого в марте 1964 года вынудило Рут покончить с карьерой офисного администратора у Берни, в апреле 1966 года родился младший, Эндрю.

Несмотря на трудности прорыва в закрытый для чужаков ВРЦБ, у фирмы Мэдоффа дела явно шли в гору. Берни переселил свою молодую семью в Рослин, на богатеющее северное побережье Лонг-Айленда, и каждый день ездил на работу в новые просторные офисы на Уолл-стрит, 110, в шести кварталах от Фултонского рыбного рынка на Ист-Ривер. Они с Рут вступили в загородный клуб. Ей нравилось проводить там с детьми летние дни, и постепенно Мэдоффы пристрастились к гольфу.

По-видимому, Питер еще школьником работал в фирме брата (согласно реестру FINRA, в июне 1969 года он получил лицензию брокера и формально присоединился к фирме), а по получении юридической степени он пришел туда, чтобы остаться навсегда. Он попал в гущу перемен, самых радикальных со времен изобретения ленты биржевого аппарата и телеграфа, а с тех пор минуло сто лет. И он нанес фирму Мэдоффа на карту новых технологий, потратив на это немало собственных денег.

Сегодня существуют разные мнения о том, каким был Питер в те дни – сердечным и обаятельным или резким на язык и сверхтребовательным. Воспоминания некоторых бывших сотрудников, уволенных за промахи, не слишком лестны для Питера. Но даже после падения Берни Мэдоффа в отраслевых журналах сплошь и рядом встречались отклики людей, много лет знавших Берни и его брата и искренне любивших их. Питер Чапмен из Traders Magazine обнаружил, что Питер, как и Берни с сыновьями, «почти всем на Уолл-стрит нравился». Братья Мэдофф «были просто превосходные, замечательные люди», – говорил один из их клиентов.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В третьей книге серии «Древности Средиземноморья» писатель и путешественник Александр Юрченко отправ...
Эта книга путешествий по Сирии поведёт читателей в удивительный мир, в котором живописные руины анти...
Путешественник и исследователь средиземноморских древностей Александр Юрченко приглашает вас в увлек...
Это новый мир сказок, где царит только добро и улыбка! В этой необычной сказке мы встретимся с замеч...
Книга, которая лежит перед вами, познакомит с историей гипноза, тайнами сознания и подсознания, вида...
Тема межнациональных отношений в современных отечественных СМИ и литературе обычно подается либо с «...