Вместе мы удержим небо Фьестад Эллен
(двойной пересадке сердца)
Женщина, 17 лет, здорова, группа крови AB, резус отрицательный
Мужчина, 19 лет, здоров, группа крови AB, резус отрицательный
Евро 400 000 (четыреста тысяч) на банковский счет 1890.781.903.98.67.1003.
Явка по адресу: Швейцария, Эйдинген, Линденштрассе, 189, 3 августа в 15:00.
Оттуда вас отвезут в клинику.
Мы не спрашиваем ваших ФИО и не сообщаем вам своих. Этот договор построен на взаимном доверии сторон.
Плата за операцию подразумевает предоставление следующих услуг: работа хирурга, госпитализация, проведение лабораторных анализов и медикаменты.
В оплату включены также текущий медицинский контроль и реабилитационные процедуры, осуществляемые квалифицированным врачом в стране вашего проживания. Более подробная информация об этом специалисте будет вам предоставлена на более позднем этапе.
Операции подобного рода не запрещаются швейцарским законодательством. Однако в силу неоднозначного отношения к данному вопросу мы предпочитаем не афишировать свою деятельность. По прибытии вам будет предложено подписать обязательство о неразглашении содержания договора и факта осуществления медицинского вмешательства. После того как операция будет выполнена, никаких контактов между сторонами не предусмотрено. Если обязательство о неразглашении будет нарушено, вы будете принуждены к молчанию.
Мы не несем ответственности за изменения психики, которыми может сопровождаться эта операция.
Благодарим вас за то, что обратились к нам.
«Вы будете принуждены к молчанию» – это как понимать? У Луки мурашки по спине забегали. Но не только от страха. А может, и правда…? Им с Гардом? Поменяться сердцами? Ох, дичь какая. Она листает дальше. В папку вложены таблицы и графики, иллюстрирующие работу сердца. Информация о медикаментах, которые должны воспрепятствовать отторжению телом вживленного органа. Физиотерапевтические упражнения, которые им придется потом делать, чтобы организм вернулся в норму. Расшифровка их анализов крови; насколько Лука может судить, анализы свидетельствуют, что оба они практически здоровы. Разъяснение врача, в котором констатируется, что пока еще подобных операций, от одного живого человека другому, не проводилось, но что ранее он неоднократно осуществлял идентичные пересадки от умершего донора. И что он заверяет, что эту операцию провести будет проще, поскольку оба сердца здоровы и поскольку это будет плановая операция, осуществляемая под строгим контролем. В папку вложена также карта швейцарского городка Эйдингена. Лука перелистывает бумаги и добирается до последнего листа. Это распечатка двух авиабилетов. На ближайшую среду. Самолет летит уже в эту среду! Господи, он и правда все спланировал.
Она осторожно просовывает ладонь под рубашку, прижимает к коже там, где бьется сердце, чувствует его удары. Каково это будет? Носить в своем теле сердце другого человека? Как ее кровь будет прокачиваться через него? Она где-то читала, что сердце размером такое же, как сжатый кулак человека, которому оно принадлежит. У Гарда кулак больше, чем у нее.
Но ведь четыреста тысяч евро? Она понимает, что операция осуществима. С медицинской точки зрения. Но ведь она вряд ли может быть разрешена законом? К тому же таких денег у них все равно нет. Что бы там Гард ни вообразил себе. И им этих денег не наскрести ни за что. Слава богу.
32
– Ну ты совсем больной.
– А, прочитала, значит, – улыбается Гард.
– Но мы же не можем на самом деле это сделать.
– Еще как можем.
– Да это же стоит кучу денег. Откуда нам взять столько?
Гард сует руку в задний карман брюк. Нащупывает рассыпающийся от ветхости листок бумаги. Захватывает пальцами. Осторожно кладет на стол. Листок уже совсем растрепался.
Гард кивает головой на бумажку.
– Читай.
Лука осторожно разворачивает лист. Тот распадается на четыре части. Лука поднимает взгляд на Гарда.
– Ой…
– Ничего страшного, ты читай.
Лука раскладывает все четыре части перед собой как пазл. Читает. Снова и снова. Ее глаза раскрываются все шире. Она смотрит на Гарда.
– Это завещание твоего отца.
– Видишь, что он пишет?
Лука перечитывает его заново.
– «Трать деньги на то, что придаст тебе уверенности в завтрашнем дне», – шепчет Лука.
Гард вперивает взгляд своих ярко-синих глаз в черные глаза Луки. В его глазах разгорается огонек. Алый огонек среди всей этой синевы. Огонек, которого она раньше не замечала.
– Нет, слушай, ты действительно хочешь этого?
– Разумеется, хочу. Ты что, думаешь, я совсем тупой, что ли? – Гард отводит руку в сторону. – Я бы никогда такого не предложил, если бы не собирался действительно сделать это. Я об этом думаю с тех самых пор, как мы посмотрели ту передачу. Я, наверное, поэтому в последнее время был таким невнимательным.
– Ну так что теперь?
– Ты единственная увидела меня таким, какой я есть. За всю мою жизнь.
Надолго воцаряется тишина.
– Ну и что теперь делать? Чисто практически? – Она все еще не до конца ему верит.
– Ну я же сказал, один хирург в Швейцарии готов это сделать. В банк я уже ходил, с деньгами все улажено; я разговаривал с хирургом; разумеется, это все не совсем законно, использование таких ресурсов не поощряется в тех случаях, когда это не диктуется жизненной необходимостью; но с другой стороны, это и не совершенно незаконно, ведь клиника-то частная, и я за все заплачу сам. Ну и в каком-то смысле это жизненно необходимо. Для меня.
Он садится.
– Я проверял, по группе крови мы совместимы. Они прооперируют нас одновременно, это совершенно нормально. В Швейцарии на такие вещи смотрят без предубеждения; если ты не знала, у них там даже есть такие клиники, куда можно приехать, чтобы умереть; ты разве не слышала?
– Слышала, но честно говоря… – Лука растерянно смотрит на Гарда.
– Никакого риска нет. Пока мы платим, они нами занимаются и после операции, если понадобится. И в Норвегии тоже. У этого хирурга есть коллега в Осло, с которым они вместе учились, они друг другу в случае чего всегда помогают. Этот мужик не впервые балансирует на грани законности, в этом я уверен. Он нам не будет создавать сложностей, если мы заплатим ему столько, сколько он просит.
Гард поднимается. Приобнимает ее за плечи.
– После этого нас с тобой ничто не разлучит.
Они стоят не шевелясь, едва дыша. Вместе. Вдох, выдох.
– А мы после этого останемся здоровыми-то?
– Разумеется. Будем еще здоровее, чем теперь.
– Да, таких чокнутых, как ты, я еще не встречала.
– А ты зато самая классная девушка из всех, что встречались мне.
Лука улыбается.
– А еще тебе полезно научиться перестать все контролировать, – улыбается Гард.
– Да, может быть, и так.
– Все будет хорошо.
Гард заправляет темную прядку Луке за ухо. Обхватывает ее голову руками, смотрит на нее.
– Есть еще одна вещь. Этот хирург сказал, что прежде чем мы примем окончательное решение, я должен тебе об этом сказать. Я ему говорил, что это неважно, но он настаивал. Пересаженное сердце живет лет двадцать, не дольше. Это значит, что мы в лучшем случае доживем лет до сорока. Но мы же и так не собирались долго жить, правда?
– Нет, до сорока – да ни за что. Не хочу быть такой старухой.
Лука смотрит в окно.
– Но все-таки. Это такой шаг, это уж как-то слишком. Чтобы в моей груди билось чужое сердце.
– Лука. Оно не чужое. Оно мое.
33
Лука идет в парк. Бродит между деревьев, со всех сторон ее окружают их стволы. Оберегают ее. Она прислоняется спиной к вековому дубу, через одежду ощущает его грубую, жесткую кору. Поворачивается к дереву лицом, обхватывает его руками: руки не соприкасаются пальцами, у дерева слишком толстый ствол. Она чувствует, как бьется сердце в ее теле, прижавшемся к сухому и теплому стволу дерева. Слышит, как удары сердца отдаются в ушах.
Пахнет древесной корой, землей и зеленью. В кронах деревьев над ней гуляет ветер, она вглядывается вверх, меж листьев: высоко-высоко в небе виднеются звезды. То, что они задумали, – сумасшествие. Но когда их тела натолкнулись друг на друга той ноябрьской ночью, что-то произошло. С тех пор не прошло еще и года. А кажется, что они всегда были вместе. Она и Гард. Но чего-то всегда и не доставало. Одной последней вещи. Может быть, именно этой. Поменяться сердцами – безумие. Но, может быть, именно этого ей и не хватает. Чудесного безумства в духе Гарда.
Она смотрит вниз, на свои ноги. Они примостились между гигантскими корнями дерева. Корни выпирают наружу сквозь затоптанную почву. И уходят вниз, в глубину подземных ходов, где червяки проедают себе путь в земле и тем самым позволяют воздуху добраться до корней. Целая сеть подземных каналов. Глубоко под землей, в темноте, корни находят себе дорогу. В темноте, ничего не видя. Так все обычно и находят свой путь.
34
– Ладно. Давай сделаем это.
– Ты и правда согласна? – Лицо Гарда словно освещается изнутри, он берет ее за руки.
– Да, я согласна. И давай тогда поскорее все сделаем, пока я не передумала.
– Если ты сомневаешься, мы можем и не делать этого. Ведь потом не переделаешь назад. Это не татуировка какая-нибудь.
– Нет, мы это сделаем. – Она смотрит ему в глаза.
– Ты должна быть абсолютно уверена.
– Я уверена. Я целые сутки думала об этом.
– O’кей.
Гард кивает. Смотрит на нее. Смотрит на эту маленькую девушку с большими черными глазами. Ее сердце будет биться в его груди. Это просто запредельно.
– Господи, как же я тебя люблю.
35
Они остановились в одной из центральных гостиниц. Операция назначена на следующее утро. Сегодняшний вечер у них свободен. Последний вечер со своим собственным сердцем. Они зашли в ресторанчик. Спросили официантку, не посоветует ли она, куда можно пойти хорошенько развлечься. Официантка сказала, что ее парень играет в одном заведении возле пакгаузов, на окраине города. Самое клевое место в городе, сказала она. Туристы о нем и не догадываются.
Как только они входят, в грудь Луке ударяет глубокий звук бас-гитары. Вышибает из нее воздух. Это их последний вечер перед тем, как все изменится и ничто уже никогда не будет прежним. Заведение, которое им посоветовали, оказалось бывшей церковью, переоборудованной в клуб. Снаружи ни души, а внутри толпа народа всех цветов и размеров. Их обдает удушливым теплом, гул голосов и музыка сливаются воедино и охватывают их обоих, несут их внутрь помещения. С высокой стены их приветствует рукой Дева Мария: витраж отсвечивает зеленым, лиловым и желтым цветом.
Диджей стоит в алтаре: это девушка, на голове у нее нимб из светящегося пластика. Вокруг них толпы народа: наверху на галерее, на лестнице вниз, в крипте. Диджей будет играть до тех пор, пока все не попадают от усталости. Танцпол бушует словно гейзер. Все скачут вверх-вниз. Настойчивый бит заставляет двигаться всех вокруг. Подбрасывает их в воздух, удерживает их в трех сантиметрах от пола. Гард рядом с ней, берет ее за руки, его губы шевелятся, выговаривая какие-то слова, но его рот – черное немое отверстие. Лука проваливается во тьму между его губ, летит вниз, падает с дикой скоростью головой вниз, она вся во власти этого падения; Гард закрывает рот – и Лука снова отброшена назад, на танцпол. Перед Лукой танцует эта огромная черная дыра, произносящая слова, которых она не может слышать, но которые она все равно понимает. Потому что теперь они составляют единое целое, они больше никогда не расстанутся. Даже смерть не сможет разлучить их. После этого. После того, что случится завтра. Они стоят неподвижно в бурлящей массе людей. Народ скачет вокруг них как сумасшедший, а они просто стоят. Совершенно неподвижно. Вокруг них словно очерчена окружность, которую никто не может переступить. Будто понимая, что этих двоих нужно оставить в покое. Как будто зная, что скоро эти двое совершат что-то неслыханное. Впервые за всю историю человечества.
Их окутывает зеленый дым, весь мир теперь зеленый, бас-гитара рвет тело Луки по живому, ей кажется, она сейчас разорвется на части, и это чудесно, так непостижимо чудесно – в этой гуще, среди этого зеленого дыма, слушать стон бас-гитары; со всех сторон их окружают потные человеческие тела, но они не чувствуют их прикосновений – существуют только они двое, здесь, сейчас, она и Гард, и больше никого. Во всей этой стране никто не знает, кто они такие. Есть только они вдвоем и музыка, которая не стихает и которая не стихнет до первых проблесков дня; они пьют воду – им не требуется алкоголь, головы у них совершенно ясные и в то же время совершенно отсутствующие в этом мире; существуют только этот ритм, и эта бас-гитара, и их тела, тесно прижавшиеся друг к другу.
36
И вот они на Линденштрассе, 189. Здесь книжный магазин. В нем масса народа, но в этой толпе прямиком к ним идет мужчина в костюме. Наверное, прочитал все на их лицах. Два юных человека, жмущихся друг к другу в чужой стране. Мужчина приятен, корректен, одет в черный костюм. Он разговаривает с ними так, как если бы они пришли пообедать в дорогой ресторан. Лука с Гардом переглядываются. Гард берет ее за руку, они кивают друг другу, как бы отсчитав новую эпоху, и вслед за мужчиной выходят на улицу. Теперь пути назад нет.
Их ждет такси с затемненными стеклами. Мужчина открывает перед ними дверцу. Перед Гардом в мягком джемпере с капюшоном и перед Лукой в черных джинсах с дыркой. Дверца захлопывается за ними. На заднем сиденье они обнаруживают непроницаемые повязки на глаза. Мужчина затягивает их потуже. Не просит извинения. Вообще ничего не говорит. Гард чувствует под пальцами холодную кожу сиденья. Лука слышит дыхание Гарда. Сжимает его руку. Машина долго едет. Поворачивает направо, останавливается на светофоре. Поворачивает налево, выезжает на шоссе. Они едут и едут, мужчины на переднем сиденье не произносят ни слова; Лука и Гард не смеют пикнуть, чувствуют только, как крепко их руки держатся одна за другую. Автомобиль мчится по шоссе, должно быть, они уже в другом городе? Гард дышит чаще и чаще, ерзает на сиденье. Лука замечает это и кладет руку ему на плечи. Укладывает его головой себе на колени, придерживает его, словно маленького ребенка. Гладит по волосам. Мужчина на переднем сиденье покашливает, и они страшатся подумать о том, что ожидает их за полосками ткани, закрывающими им глаза. Лука начинает тихонько мурлыкать старинную колыбельную, которую частенько пела ей бабушка. Дыхание Гарда становится ровнее. А они все едут и едут. Лука напевает и гладит его по волосам, а другой рукой крепко обнимает его. Они съезжают с шоссе на менее оживленную дорогу. Сбрасывают скорость, осторожно скатываются с невысокого пригорка. Слышат, как открываются ворота, это гараж, наверное? Наконец автомобиль затихает. Перед ними открывается дверца.
– Добро пожаловать, сэр. Добро пожаловать, мисс. Следуйте за мной, – произносит по-английски чей-то голос.
Мужчина в костюме снимает с их глаз повязки и улыбается им. Табличка на стене указывает на вход в клинику.
Держась за руки, они устремляются вперед по коридору. Лука не думает о крови, скальпелях и холодной стали. Она думает о парне, который торопливо идет впереди нее. О парне, который держит ее за руку, который тянет ее за собой по тускло освещенному коридору. Единственный источник света здесь – зеленые светящиеся стрелки на полу. Они спешат поскорее добраться туда, куда ведут их эти стрелки. Прочь от выхода, прочь от внешнего мира. В темноту, в тепло. Они держатся за руки, смеются, в них все кипит, и они не в силах остановиться. Их шаги гулко отдаются эхом в коридоре клиники, но это ничего, там сейчас никого нет, только они двое и хирурги со своими ассистентами. Они – это два бьющихся сердца в двух трепещущих телах. Два сердца размером со сжатые кулаки скоро поменяются местами.
37
Лука пытается открыть глаза. У нее не получается, веки склеились. Где она? Дышать тяжело, в руках какое-то странное ощущение, Лука не может их поднять. Кто-то смачивает ей рот. Кусочки влажной ткани цепляются за сухую кожу губ. Прохладная, чудесная вода. Она хочет еще, так хочется пить. Пытается проглотить то немногое, что осталось у нее на губах, но этого тоже мало. Ей удается приоткрыть глаза, откуда-то свысока над ней склонилось чье-то лицо, кто это? Все плывет перед глазами, это лицо, голос, произносящий что-то по-английски, она не может разобрать что, пытается приподняться на локтях, видит, как лицо приближается, чья-то рука заставляет ее снова лечь, она порывается сказать что-то, спросить, где она, почему все такое странное, потом разражается безумным смехом: все стало вдруг таким уморительно смешным, не все ли равно, где она и почему ей так жутко хочется пить, у нее же нет тела, она смеется и не может остановиться, у нее нет тела, можете себе представить что-нибудь более смешное – у нее нет тела! Но смеяться она все-таки может, она – ангел, она – космический пришелец, который явился на землю, чтобы все здесь съесть, звук ее смеха достигает ее ушей, она не может понять, кто же это так смеется, это та женщина на картине? Женщина, которая сошла с картины и снова прижимает ее к кровати? Внезапно ее охватывает неизъяснимая усталость, и ей становится ужасно грустно: она плачет и плачет, никогда еще за всю ее жизнь ей не было так жалко себя, слезы градом катятся по ее щекам, но ей не удается утереть их. Рука не слушается ее. Она откидывается на подушку, погружается все глубже в хлопковую ткань, окружающую ее со всех сторон, и женский голос пропадает вместе с лицом; ее увлекает за собой река, широкая, тяжело катящая волны река, которая неторопливо и беззвучно несет свои воды куда-то между больших зеленых деревьев. Она не знает, куда несет ее этот поток, да ей и все равно куда; она знает только, что вот сейчас она здесь. Ее уносит все дальше, масса воды удерживает ее на плаву, ей совсем не страшно, она просто плывет, уносимая потоком, и это самое прекрасное из того, что она испытала в жизни, и она хочет остаться там навсегда.
38
Когда подходит к концу четырехнедельное пребывание в клинике, на последние деньги Гарда они покупают старенький автофургончик. Через пол-Европы они отправляются домой.
Гард съезжает с шоссе и останавливается на площадке для отдыха: она оборудована туалетами и столом для перекуса. Последние два часа Лука спала, она с трудом разлепляет веки и жмурится от света.
– Это мы где? – спрашивает она, но Гард безмолвствует.
Площадка устроена на вершине холма; Гард переключает автомобиль на холостой ход, открывает дверцу и выскакивает наружу.
– Твоя очередь!
Машина своим ходом движется по асфальтированному съезду вниз, к шоссе.
– Чего?
Лука судорожно озирается вокруг. Гарда в машине нет, а машина катится вниз. Скорость возрастает с каждой секундой; Лука, ошалев, крутит головой из стороны в сторону, но времени на раздумья нет. Она кидается на водительское место, ее юбка зацепляется за рычаг переключения скоростей и застревает там. Лука не может сдвинуться с места, между ног торчит черный рычаг. Гард, обежав автомобиль сзади, вскакивает на пассажирское сиденье.
– А ты что, думала, я буду всю дорогу до дому рулить? – усмехается он.
– Гард!
– Ты же, кажется, хотела научиться водить?
Лука тянет и дергает за юбку до тех пор, пока та не рвется; плюхается на водительское сиденье и хватается за баранку. Машина уже разогналась, склон довольно крутой, и они все быстрей и быстрей катятся вниз. Автомобили из левого ряда со свистом проносятся мимо Луки. Скоро их фургон уже окажется на шоссе. Гард закидывает голые ноги крест-накрест на приборную доску.
– На твоем месте я бы включил передачу, – говорит он, кивком показывая на рычаг переключения скоростей. – При той скорости, с которой мы сейчас катимся, лучше бы, наверное, выбрать четвертую.
Лука полностью сосредоточила внимание на шоссе, к которому они несутся на всех парах; на него слева выскакивают машины, мчащиеся со скоростью 150 километров в час; они одна за другой проскакивают мимо.
Гард меняет дорожку на проигрывателе дисков, делает погромче звук; через открытое окно далеко разносится уханье басов.
– Педаль справа – это газ. Давай-ка, попробуй вклиниться между машинами, но учти, это надо сделать, не снижая скорости. Слыхала, есть такой принцип – «через одного»?
– Нет.
– Ну нет так нет. Пораскинь тогда мозгами.
Он ухмыляется и включает музыку еще громче.
– Черт тебя подери, Гард.
Лука вся обращается во внимание, смотрит прямо перед собой, только иногда на секунду судорожно поворачивая голову, чтобы глянуть через левое плечо, что там творится сзади нее на дороге.
– Зато уж теперь ты проснулась.
Мимо проносится автопоезд; обгоняя ее, настойчиво сигналит черный «Мерседес». Костяшки пальцев Луки, вцепившейся в руль, побелели; краем глаза она отмечает приближение автомобилей, настигающих ее сзади; она вот-вот уже вклинится на одну из четырех полос; сзади налетает кабриолет, резко выворачивает влево, чтобы не врезаться в нее; его водитель грозит Луке кулаком, сигналит, и звук гудка исчезает уже где-то далеко впереди. Лука перекладывает руль в правую руку, левую высовывает в окно и показывает средний палец.
– Я смотрю, самое главное ты уже усвоила, – хмыкает Гард.
– Это же примерно то же самое, что управлять трактором. Только чуточку быстрее. Так что, может быть, ты пристегнулся бы. И еще неплохо было бы, если бы ты опустил репу на подголовник и заткнулся.
Гард улыбается и пристегивается ремнем. Ремень свободно болтается у него вокруг талии, он почти на полметра шире, чем надо. Гард шевелит пальцами ног на приборной доске. Лука заправляет за ухо прядь волос, прилипшую к ее взмокшему лбу, наклоняется и стягивает с ног босоножки на высокой деревянной подошве. Кидает их на колени Гарду. Теперь, когда ноги босые, ей удобнее управлять обтянутыми резиной педалями. Педали нагрелись, ногам комфортно на их поверхности. Стрелка спидометра подрагивает вокруг цифры 120, двигатель работает на слишком высоких оборотах и недвусмысленно дает знать об этом.
– Можешь переключить на пятую, – подсказывает Гард. – Левую ногу на педаль слева, правой рукой держи рычаг переключения скоростей.
Он стаскивает с себя футболку. Она видит длинный шрам, тянущийся по его грудной клетке. Края раны срослись хорошо. Контуры шрама на коже проступают в виде небольшого бугорка. Они смотрят друг на друга и улыбаются.
Лука высовывает голову в окошко и издает боевой клич. Волосы полощутся вокруг ее головы, словно языки черного пламени, юбка хлещет по обнажившимся бедрам. У нее одно желание – мчаться все быстрее и быстрее и никогда, никогда не останавливаться.
39
Они и позже ни о чем не жалели. Ни когда занимались с физиотерапевтом и в груди болело и кололо. Ни когда ждали результатов анализа крови, по которым можно будет определить, не начинает ли их тело отторгать новый орган. Ни секунды они не пожалели о том, на что решились. Врач предоставил им всю необходимую информацию. Рассказал подробно о том, как функционирует система кровообращения. О том, что кровь поставляет в тело кислород. Обогревает тело. Так что если они вдруг начнут мерзнуть или у них появится одышка, значит, возможно, что-то разладилось в организме. Возможно, нарушена работа сердца. Они не думают об этом. Они ни секунды не задумываются о том, что в организме может что-нибудь разладиться. Врач говорит, что в его практике не было еще такого случая, чтобы кто-нибудь так быстро восстанавливался после трансплантации. Они живут более активной жизнью, чем раньше. Они ощущают мир ярче. Отчетливее.
Лука пишет картины. Одну за другой; яростно бросается на холст, все получается как надо, всякий раз, все линии, все краски. Сюжеты так и просятся на полотно, она работает в каком-то дурмане, торопится успеть сделать побольше. Гард играет. Играет просто божественно. Барабан не смолкает день и ночь. Дни и ночи незаметно чередуются друг с другом, образуя нескончаемую вереницу сменяющих друг друга суток. Фабричный зал – это весь их мир, и весь мир принадлежит им одним.
Они совершают набеги на все новые контейнеры, не переставая удивляться тому, что магазины выбрасывают в отходы: никогда еще им не доводилось так хорошо питаться. Гард выискивает все новые рецепты, всякие неслыханные сочетания продуктов. С фруктами, названий которых они раньше не слышали. Со специями такими острыми, что потом еще несколько дней жгут кончики пальцев; с пряностями из мест, о существовании которых они и не подозревали. Они каждый раз по-новому жарят рыбу: заворачивают ее в пальмовые листья, натирают ее тростниковым сахаром. Сами варят шоколад с чили, крем с базиликом, мороженое с эстрагоном. Супы с имбирем, кориандром, лимонной мелиссой, кокосовым молоком, кайенским перцем. Булгур, кускус, высушенные на солнце томаты, сыры, запах которых так и шибает в нос, когда разворачиваешь упаковку, прогретое солнцем красное вино из неведомых земель. Бельгийское пиво, домашней выпечки хлеб с кервелем и розмарином. Маринованные грибы, сливочный соус, перечный соус, благоухающее пряными травами жаркое из баранины, а к нему картофель, запеченный со сливками.
Лука откладывает в сторону кисть и бежит на кухню. Становится за спиной у Гарда и обнимает его рукой за талию. Вдыхает восхитительные ароматы, исходящие от приготовляемых им блюд. Солоноватый запах его теплой кожи. Проводит руками вниз по его брюкам, чувствует, как он сразу же напрягается. Гард осторожно берет ее за руки, улыбается и высвобождается из ее объятий. Кидает на стол тарелки, достает из холодильника бутылку белого вина и откупоривает ее.
Она тянет его за собой на диван. Стаскивает с него через голову футболку и отшвыривает ее в сторону. Он склоняется над ней; у него такая теплая кожа, так чудесно ощущать на себе тяжесть его тела, слышать его дыхание так близко к своим ушам; он целует ее, губы у него одновременно мягкие и упругие. Он целует ее в шею, она гладит руками его сильную спину, зарывается пальцами в его волосы, обхватывает его ногами вокруг талии. Он встает и, крепко держа ее в руках, относит на кухню, не переставая целовать. Усаживает ее на барный табурет. Она распускает на нем ремень, расстегивает брюки, стаскивает трусы-боксеры и чувствует, как его поджарые ягодицы прижимаются сзади к ее ляжкам. Единственное, чего она сейчас хочет, это чтобы он проник в нее; она еще крепче прижимается к нему телом, оно открыто, оно покрылось влагой. Его руки пробегают по всему ее телу, его сильные руки на ее нагой коже, его тяжелое дыхание над ее ухом. Он сдергивает с нее трусики, она кладет локти на барную стойку, откидывает голову назад и чувствует, как он заполняет ее всю. Снова, и снова, и снова. Он такой восхитительно сильный и твердый, и она знает, что он не кончит, пока она не придет в полное изнеможение.
Какое-то время все так и продолжалось.
Пока что-то не стало медленно, но верно вклиниваться между нами. Наше собственное эго.
Мы оба настолько о себе возомнили, что забыли друг о друге. С чего и когда это началось, наверное, никто из нас не вспомнит.
40
Лука бросает школу. У нее не хватает времени, чтобы заниматься там. Ей удается снять пустующий чердак в старом доме. Вот уж где классно. Она обретается там почти безвылазно. Ей здорово работается там: будто она орудует распылителем высокого давления – стоит подойти к мольберту, как картины так и возникают на нем одна за другой. Она едва успевает воплощать многочисленные замыслы, которые так и роятся у нее в голове, торопится перенести их на холст. Писать с такой скоростью невозможно, поэтому она для памяти старается сразу же претворять каждый новый замысел в эскиз; карандашные рисунки разбросаны по всей комнате, ожидая своей очереди быть воплощенными уже в ином масштабе.
Из всех своих новых картин по меньшей мере двадцатью она вполне довольна. А ведь она сумела их создать за какие-то несколько недель. И еще она больше не боится. Не боится показывать их другим. Она сфотографировала свои картины, распечатала снимки по несколько экземпляров в формате A3 и отправилась в небольшую галерею возле водопада, где обычно выставляются начинающие художники. Заранее она ни с кем не договаривалась, просто накинула на себя какую-то одежду и побежала. Владелица галереи стоит под самым потолком на стремянке и вкручивает лампочки; Лука, не спрашивая позволения, раскладывает на столе содержимое папки. Галеристка вне себя от восторга, хочет выставить все картины сразу, устроить персональную выставку из произведений одной лишь Луки. Вот это да, ей же едва исполнилось восемнадцать лет! Слыханное ли дело, чтобы восемнадцатилетнему художнику предлагали организовать персональную выставку?
41
Гард с группой празднуют выход нового диска. Этот новый диск еще лучше, чем предыдущий. Газетные критики выставили ему оценку в шесть баллов из шести. И на этот раз именно Гард сумел сплотить группу. Хотя обычно он оказывался самым безалаберным из всех. А теперь это он собирает их на репетиции, это он нашел новое помещение для этого, это он договаривается обо всех выездных выступлениях. И это он сочинил три лучших композиции для этого диска. Гард просто в экстазе, он не может дождаться, когда же пройдет этот день, ему не сидится на месте. Наступает вечер, и это просто сказка. Все просто сказка! Группа играет слаженно, будто стая охотящихся волков; все проходит без сучка без задоринки, все даже лучше, чем им мечталось. Публика в восторге, два раза их аплодисментами вызывают сыграть на бис. Гард просто не может в это поверить, это же просто фантастика. Нужно обязательно спросить Луку, как ей понравилось? Он ищет ее глазами; публика покидает зал, а где же она? И когда все наконец уходят, ее нигде не оказывается. Неужели она так и не приходила? Неужели ее тут не было? Неужели она пропустила лучший из его концертов? Он не может в это поверить. Он не верит этому; он устремляется в бар, заказывает четыре порции виски и опустошает стаканы один за другим. Подходит Сэм и спрашивает, как дела. Он не отвечает, и она незаметно кладет руку ему на талию.
В галерее возле водопада Лука пытается разглядеть Гарда среди присутствующих. Как он мог не прийти на ее вернисаж?
42
Этим вечером Гард не приходит домой.
Лука укладывается спать на двуспальную кровать одна. Прижимается головой к подушке Гарда. Знакомый запах ударяет ей в лицо, как пощечина. У него такое надежное горячее тело. Когда он обнимает Луку, ей ничто не страшно в целом мире. Что же такое случилось с ними за последние недели? Они изменились. Оба изменились. Все больше и больше погружались каждый в свое дело. Отстранялись друг от друга. Получилось ровно противоположное тому, чего они хотели добиться. Лука все писала и писала, картины выходили отличными. Но что толку-то? Если ей никогда больше не быть вместе с Гардом?
Они больше не готовят еду вместе. Лука варила спагетти на плитке в мастерской; как устраивался Гард, она понятия не имела – наверное, ел вместе с другими участниками группы. Лука и Гард больше не засиживались далеко за полночь за разговорами. Не разглядывали узоры облупленной краски на потолке и не угадывали силуэты и фигурки в трещинках. Он больше не гладил ее по затылку своими теплыми руками. Они больше не целовались в кровати до тех пор, пока не скатывались с нее на пол, занимаясь сексом.
Теперь они возвращались домой поздно вечером. Падали в постель, едва перекинувшись парой слов. Поворачивались на бок спиной друг к другу и выключали свет. До сих пор она не задумывалась об этом. Ее мысли были слишком заняты выставкой. Всеми этими картинами, которые беспрестанно рождались в ее воображении, которые нужно было перенести на бумагу, а потом на холст. Ни на одной из них не появлялся Гард. А раньше ведь было именно так. Те, прежние картины было писать труднее, но на них присутствовал он. Картины рассказывали о них. O ней и о нем. Теперь ее сюжеты не имели к ним с Гардом никакого отношения. Что же случилось? И куда подевался Гард? Почему он не возвращается домой?
Справа от нее на стене висит афиша летнего фестиваля. Пока ее несли домой в рюкзаке, она вся помялась. Тем, где истерлись краски, на ней проступили неровные белые полоски бумаги. Эти полоски тянутся через всю афишу в разных направлениях. Скотч, которым она была прилеплена к стене в правом верхнем углу, пересох, лист отошел от стены. Свернулся трубочкой. Название и дата больше не видны. И забыты. А ведь это тот самый фестиваль, начинавшийся так плохо, но завершившийся так хорошо. Пот, крем от загара, испарина. Аэрозоль от комаров. Палаточная ткань, цепляющаяся к коже. Жесткое ложе, песок на полу. Песок на коже. Песок в еде. Запах свежеподжаренного бекона, смешивающийся с запахом керосина для примуса. Смех в ночи и компания студентов из Германии в соседней палатке. Грохот музыки из фестивальной зоны, доносящийся даже до самых дальних палаток, поставленных у кромки воды. Это было раньше. До того, как началось их отдаление друг от друга.
Лука чувствует, как ее длинные ногти врезаются в ладонь. Нажимает нарочно так сильно, что в конце концов перестает чувствовать боль. Она слышит свое частое дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох. Чувствует, как стучит сердце в клетке под ребрами. Все быстрее и быстрее. Хотя она лежит не шевелясь. Она лежит в кровати совсем неподвижно, а ее сердце готово выскочить из груди. И еще она чувствует, что ее начинает страшно мучить совесть, будто она совершила что-то очень, очень плохое. Она не понимает почему. Она дышит все торопливее, ей необходимо сесть, открыть пошире рот, чтобы набрать побольше воздуха; у нее одышка, она хватает воздух ртом, в ушах стучит. Что происходит? Ее охватывает паника, она вцепляется пальцами в простыню, держится за нее так, что побелели костяшки пальцев, смотрит прямо перед собой в бесконечную темноту фабрики и не понимает, где она. И вдруг внезапно все стихает; она в изнеможении падает спиной на кровать и засыпает.
43
На следующий день уже поздно вечером Гард, еле переводя дыхание, поднимается по лестнице в помещение фабрики. По пути ему приходится несколько раз остановиться, чтобы отдышаться. Сердце бешено стучит в груди, Гарду катастрофически не хватает воздуха. Он с трудом выпрямляется, открывает дверь ключом.
Лука стоит перед станком. Она не поехала в свою мастерскую в центре города. Не было сил. Ну и ладно. Она переписывает заново одну из своих мрачных картин. Гард скидывает куртку на стул; опускает глаза, когда Лука оборачивается к нему. Бормочет что-то невнятное, мол, холодно очень, ложится на кровать и поворачивается к ней спиной. Лука поднимает куртку со стула, прижимается к ней лицом. От куртки пахнет кокосом. Этот запах ей знаком.
Немного им удается поспать этой ночью – им обоим.
Когда Лука встает на следующее утро, Гард, натянув на голову одеяло, остается лежать в постели. Она бросает в него подушкой. В ответ он сокрушенно бормочет:
– Не могу подняться.
Щурится, оглядывая комнату замутненным взглядом.
– Еще же даже солнце не взошло, – шепчет он в щелку между одеялом и матрасом. – Небо сложено из камней. Вот-вот обвалится нам на голову.
– Не валяй дурака. Солнце светит вовсю, – откликается Лука и в два приема рывком раздергивает занавески. Щелканье гардинных колец по металлической штанге разносится по комнате, словно удары меча. Лука долго стоит и смотрит на вырисовывающийся под одеялом силуэт.
– Просто оно спряталось за тучами.
Гарда бьет озноб. Он с трудом выбирается из постели и бредет в ванную, чтобы принять горячий душ.
Лука идет вслед за ним. Смотрит на него. Он смотрит на нее. Знает, что она знает. Знает, что она знает, и сам не вполне понимает, как это случилось. Как это могло случиться? Сейчас? Теперь, когда у них все было так хорошо?
Гард стоит, окутанный горячими клубами пара, и дрожит. Стучит зубами. Не в силах стоять прямо, он вынужден прислониться к стене; колени у него подгибаются, он сползает на пол. Лука никогда не видела его таким. Таким слабым. Таким растерянным. Он смотрит на нее глазами испуганной птицы. Что происходит? Она ступает прямо под струю воды, моментально промокнув до нитки, выключает душ, подхватывает Гарда под мышки. Пытается приподнять его, чтобы поставить на ноги.
– Боже мой, да ты же холодный как лед!
Горячий душ не подействовал. И это при том, что раньше это он всегда согревал ее. Гард дышит прерывисто и часто. Он такой тяжелый; Лука пытается приподнять его, но у нее ничего не получается. У него одышка, хотя он-то сам никаких усилий не предпринимает. Он безвольно висит в ее руках. Висит мертвенно-бледный, будто наркоман в ломке.
– Что происходит?
Лука смотрит на него, и теперь глаза у нее такие же испуганные, как у него.
– Не знаю.
Его голос едва слышен, видно только, как шевелятся губы. Он садится, привалившись спиной к белой кафельной стене. Спина сгорблена. Он поднимает глаза и смотрит на нее сквозь намокшие пряди волос. Глаза у него блеклые. Не ярко-синие, какими они всегда были.
– Я сам не знаю, как я там оказался. У нее. Просто так получилось. Я еще ничего не успел понять, как все уже кончилось. И тут я почувствовал, что колет в груди. Мне становилось все хуже и хуже. Пришлось вызвать такси и поехать домой. Господи, Лука. Я не знаю, что происходит. Мне страшно.
Глаза у него стали огромными. Огромными и выцветшими. Лука пытается поймать его взгляд, но это ей не удается.
Она кидается на кухню, хватает мобильник, дрожащими пальцами набирает 113 – номер вызова экстренной помощи. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем там снимают трубку.
44
Я стою у окна и смотрю на море. Шторм уже стихает. Облака расходятся, из-за них появляется ясное вечернее небо. Сейчас ровно год с тех пор, как это случилось. Год с той ночи в ноябре, когда мы столкнулись на дороге. На улице ветер гуляет в кронах деревьев. Я думаю о том дне в больнице. Дне, который все изменил.
Когда за Гардом приехали, он полулежал в ванной, голый, мокрый и замерзший. Мужчина и женщина в красно-желтой форме заполнили собой все крохотное помещение. Мужчина пытался разговаривать с Гардом, но тот не реагировал на вопросы. Врач посчитал у Гарда пульс и осмотрел его, пока женщина раскладывала принесенные с собой носилки. Мужчина прошелся пальцами по шраму на груди у Гарда.
– Ему делали пересадку сердца?
Врач «скорой помощи» не столько спросил об этом, сколько констатировал факт. Лука поплотнее запахнулась в кофту, будто скрывая свой собственный шрам. Под вязаной кофтой на ней была надета футболка, вряд ли он мог бы догадаться, что и у нее на груди такой же след. И все же ей казалось, что его взгляд проникает сквозь ее многослойные одежды. Сквозь все напластования тайн, которые они носили в себе все эти месяцы. Лука не нашла в себе сил ответить. Голосовые связки совершенно не повиновались ей. Слова застряли где-то глубоко в горле, за языком. Глубоко-глубоко в горле.
Врач пальцами раздвинул Гарду веки, посветил ему в глаза миниатюрным карманным фонариком.
Осмотрел шрам глазами, которые всяких шрамов повидали на своем веку. Глазами, которые знают, сколько времени нужно, чтобы заросли раны разного рода. Хотя рана у Гарда затянулась быстрее, чем обычно, все равно не возникало никаких сомнений относительно того, откуда она взялась. И относительно того, что она появилась совсем недавно.
Лука не сводила глаз с белого тела Гарда. Какой же он худой, когда лежит вот так. Глаза закрыты, грудная клетка вздымается, во всяком случае он дышит, однако не отвечает, когда к нему обращаются. Медики пробовали похлестать его по щекам, но он лишь застонал еле слышно.
Завернув в шерстяное одеяло, его уложили на носилки. Снесли вниз по нескончаемым лестничным пролетам, удерживая носилки на весу – врачам пришлось устроить несколько передышек на площадках лестницы: по лбу мужчины стекал пот; он не обмолвился ни словом. Женщина вызвала кого-то в больнице по переговорному устройству и передала необходимую информацию.
«Скорая помощь» отвезла их в приемный покой отделения интенсивной терапии. Лука ехала в фургоне «скорой» сзади, вместе с Гардом и врачом-женщиной. Та закрепила на его грудной клетке электроды, чтобы следить за его сердечным ритмом на экране. Экран мигал все реже и реже. Женщина набрала лекарства в несколько шприцев. Звук сирены рызрывал воздух над городом и освобождал им путь. Голубой огонек мигалки мелькал в окошках, освещая тесное пространство внутри автомобиля движущимися конусами света. То возникающими, то пропадающими полосами. Как от маяка, светящего далеко в море, среди бушующей бури.
Когда они наконец добрались до больницы, их уже ждала целая группа людей в белом. Они сразу же обступили носилки со всех сторон, закрыв Гарда от Луки; она поднималась на цыпочки, но все равно ничего не могла разглядеть. Носилки покатили по коридору куда-то вдаль, закрепив на Гарде множество всяких датчиков. Подготовили к работе монитор-дефибриллятор. Провода пересекали обнаженную грудную клетку Гарда вдоль и поперек. Лука едва успевала за врачами. Ей казалось, что никто не обращает на нее внимания, пока крупная волосатая рука не остановила ее вдруг на пороге операционной, не позволив ей пройти внутрь.
– Идем со мной. Так будет… лучше, – произнес густой низкий голос, как бы извиняясь.
Санитар привел ее в комнату ожидания. Больше там никого не было. Лука, не присаживаясь, ходила кругами по маленькой комнате. Ходила и думала. Что же случилось? Она ничего не понимала. Что-то случилось сегодня ночью. Что-то произошло с их сердцами. В одно и то же время.
И это при том, что сразу после трансплантации у них не возникло вообще никаких проблем. Врач даже удивился, что они так быстро оправились после операции. Так быстро набрались сил. Он никогда раньше не встречал в своей практике людей, которые бы так легко перенесли трансплантацию, сказал он им. Результаты анализов не показали ни малейших признаков того, чтобы их тела не приняли органа, принадлежавшего другому телу. Всего через несколько недель их физические показатели оказались даже лучшими, чем до трансплантации. Они дольше могли продержаться на беговой дорожке. Могли сделать больше отжиманий, чем прежде, больше прыжков из положения сидя на корточках.
Медицинской карты у Гарда не было. Надо сделать что-нибудь!
Лука выбежала в коридор, схватила за руку врача, который как раз торопился в палату, где лежал Гард.
– Я должна рассказать одну вещь. Вы, наверное, не знаете об этом.
Врач остановился. Посмотрел на нее.
– В единой медицинской базе данных нет никаких сведений о нем. Это действительно очень странно. Ведь он же норвежец?
Лука протянула врачу визитную карточку специалиста, у которого они наблюдались после трансплантации в Норвегии. Он работал в частной клинике. Луке не оставалось ничего другого. Пусть он решает, что можно, а что нельзя рассказать. Но она заставит его явиться сюда сейчас. Он единственный знает их историю. Единственный, кто, возможно, сможет что-нибудь сделать. Через двадцать минут он пронесся мимо нее по коридору, коротко кивнул Луке, нервно огляделся и исчез в палате, куда отвезли Гарда. Там все еще оставались три других врача. Потом из операционной долго никто не выходил. Часа два, наверное. Луке были слышны громкие голоса. Громкие голоса людей, которые не могут прийти к согласию.
Когда врач наконец вышел, он положил ладонь на плечо Луке. И она все поняла. Поняла по тому, как крепко он сжал ее плечо. Он увел ее в маленькую комнатку в самом конце коридора. Указал жестом на диван, она села. Он сел на стул прямо перед ней.
– Лука.
Ей не понравилось, что он назвал ее по имени.
– Это будет тяжело услышать.
– Я хочу знать правду, – сказала Лука.
Когда Лука впилась в него взглядом, врач даже отпрянул, вжавшись в спинку стула.
– Я понимаю. Конечно, ты хочешь знать, что произошло.
Он помолчал немного. Потом, как бы решившись, продолжил:
– Если быть честным до конца, я и сам не понимаю, как это могло случиться. Ведь и твой, и его организмы так хорошо справились с операцией. Мы не смогли найти никакой явной причины того, почему это должно было случиться именно сейчас.
Он замолчал. Взгляд его забегал по стене позади нее.
– Ну так что?
Врач совсем затих.
– Говорите же, – настаивала она. – Я хочу знать все.
Лука пыталась поймать его взгляд.
– Ну хорошо.
Прежде чем снова решиться продолжить рассказ, он поднял глаза к потолку.
– Я никогда не слышал, чтобы донорское сердце так себя повело. Что-то должно было произойти с ним в последние сутки. Что-то, чего оно не выдержало. Но это же… твое сердце. Должно было случиться что-то, чего не выдержало твое сердце.