Золотой вепрь Русанов Владислав

– Ушпеешь… энтого… За оштроухими очередь… энтого… жанимай! – весело отозвался коморник.

– Хво’ост нести? – послышался картавый голос студента-каматийца, и Киру вдруг стало стыдно. Как и предрекал ночью кондотьер. Как он догадался, что удирал не Вензольо? Или вправду ясновидение прорезалось?

Помимо воли тьялец поймал взгляд Антоло – у студента на щеках полыхал румянец, вызванный явно не утренними упражнениями с оружием. Ага! И тебя проняло…

Подхватывая куртку, Кир побежал к реке умываться. Спустился с обрывистого берега – хоть здесь у малочисленного отряда нашлось преимущество перед любым врагом, атакующим с левого берега – и, присев на корточки, быстро поплескал в лицо холодной и мутной водой. Видно, высоко в горах, откуда безымянная речушка берет начало, шли дожди. А вот, кстати, еще одно преимущество – если уровень воды поднялся и течение усилилось, разумное существо не полезет форсировать ее вплавь.

– Это, конечно, если считать дроу разумными существами! – донеслось сверху.

Кулак? Нет, ну точно ясновидец!

– Просто я тоже о другом думать не могу! – подмигнул кондотьер в ответ на изумленный взгляд парня. – Последний бой последним боем, а хотелось бы все-таки победить. Ну, или не проиграть… Эй, вы что там удумали?

Седобородый повернулся, сразу делаясь суровым и непреклонным. Придерживая ножны с фальчионом шагнул прочь от обрыва.

Кир набросил на плечи куртку – в рукава попадать все равно некогда – и полез вверх. Ему не повезло – поскользнулся и вымазал штанину в желто-охристой глине.

У моста яростно спорили лейтенант дель Прано и Антоло.

Первого сопровождал десяток перевязанных, хромающих солдат (так и просилось название – инвалидная команда), а рядом со вторым замерли следопыты, сжимающие луки с натянутой тетивой, и оба каматийца – Витторино и Вензольо.

– Приказ генерала! – потрясал кулаком дель Прано у самого носа студента. – По какому праву?!

– Плевал я на такие приказы! – Табалец вцепился в рукоятку шестопера.

Со стороны армейского обоза спешил еще десяток солдат во главе с самим делла Робберо, а к студенту на помощь подходили Кулак, Пустельга и Лопата с Кольцом.

«Не хватало еще драку затеять и, не дожидаясь дроу, друг дружку перебить… Вот чудненько будет!»

– Именем империи! Дорогу! – настаивал лейтенант.

– Мост рушить не дам! – наклонил голову, словно бодаться собрался, Антоло. Да уж, эти табальцы упрямые на зависть даже своим любимым баранам – если упрется, то с места не сдвинешь. Кирсьен припомнил лестницу в «Розе Аксамалы».

– Приказ генерала! – Дель Прано попытался оттолкнуть студента с дороги.

– Плевать мне на твоего генерала! – Тот вцепился в запястье офицера, крутанул.

Лейтенант болезненно скривился, оглянулся на подчиненных, которые неуверенно переминались, вооруженные плотницким инструментом.

Делла Робберо и Кулак достигли места спора одновременно.

– По какому праву?! – провозгласил генерал.

– Мост рушить не дам! – словами табальца ответил кондотьер.

– А я не пущу остроухих на правый берег! Понял? Ты, изменник рода людского!

– Ты меня на горло не бери, – негромко проговорил Кулак. – Я к тебе не нанимался. И власти, генерал, у тебя надо мной нет.

Делла Робберо перевел дух. То ли понял, что выглядит смешно, то ли сообразил, что, несмотря на численный перевес, израненным пехотинцам не выстоять в схватке против злых и умелых наемников. Сказал потише:

– Мост – стратегически важный объект. По нему остроухие попрут на наш берег. А если его сломать…

– Если его сломать, они найдут обходной путь! – неожиданно вмешался Антоло. Смущенно посмотрел на кондотьера – все-таки нехорошо встревать, когда старшие разговаривают.

Но Кулак кивнул:

– Верно. Они уйдут и переправятся выше или ниже по течению. И уж там не найдется никого, кто бы попытался их задержать.

– Но если мост оставить… – не сдавался генерал.

– Если мост оставить, они попрут на него. Злые, охочие до нашей крови, одурманенные боевым безумием. Ты же этого хотел, а, генерал? Ты же хотел умереть красиво? Так что ж ты цепляешься за соломинку?! – Голос кондотьера загремел, будто у жреца во время проповеди.

– Я хотел умереть и умру! – не уступал делла Робберо. – И люди мои с радостью умрут рядом со мной!

– Да? Что-то я не заметил радости на их лицах!

– Тебе, корыстолюбцу, не понять!

– Ну уж конечно! Где уж нам! – Собравшиеся почти в полном составе наемники дружно захохотали. – Послушай меня, генерал! Оставь только добровольцев. Пускай остальные спасаются. И перестань тыкать мне и моим людям в глаза своими бантами. Перед лицом смерти все равны.

– Ты не смеешь мне приказывать!

– Какие приказы? Можешь командовать своим обозом сколько душе угодно. Но подвести своих людей…

– Наемников!

– Ты их не нанимал! Здесь наш рубеж обороны. А вы, жидко обделавшиеся на севере, можете выбирать: или проваливать, или играть по нашим правилам.

– Ты не смеешь!

– Еще как смею. – Кулак оскалился не хуже котолака. – Ну, прикажи своим людям арестовать меня!

– Ты не можешь…

– Я жду! Командуй!

– Будь ты проклят! – Делла Робберо сплюнул кондотьеру под ноги, развернулся… Вернее, хотел развернуться красиво, но раненая нога подвела, и он чуть не упал. Навалился всем весом на костыль… Лейтенант кинулся к нему, поддержал за плечо.

Наемники молча смотрели вслед уходящим солдатам.

Витторино вполголоса произнес длинное и витиеватое ругательство, составить которое может прийти в голову только пылким южанам. Эдакое генеалогическое древо врага, с подробным перечислением всех родственников.

– Зря! – коротко бросил Кулак. – Не стоит он того, чтобы язык марать перед боем. Ладно, парни, делайте что должно, а я пойду отдохну. Приморил меня этот генерал.

Он медленно пошел к огню, поглядывая по сторонам: ни дать ни взять зевака на прогулке. Только слишком тяжело для праздношатающегося давались ему шаги. У костра, где кашеваривший Почечуй, размахивая ложкой, высказал свое отношение к делла Робберо, кондотьер не остановился, добрался аж до плетня, окружающего двор сторожки, сел, накинув капюшон на голову, и нахохлился, будто курица на насесте.

– Доведут командира! – Пустельга со злостью глянула в сторону армейцев. – Сволочи!

– Ждали их тут, лопни мои глаза… – пробурчал Кольцо.

– Нечего болтать, давайте засеку городить, – махнул рукой Лопата.

«Засеку – это правильно. Хорошо бы соорудить с двух сторон от моста завалы из бревен. Чтобы можно было и от стрел укрываться, и любого, кто на нашу сторону перебирается, мечом зацепить».

– Знаешь, кто уехал? – тронул Кира за рукав Антоло. Первый раз после штурма Медрена табалец обратился к нему напрямую.

– Кто?

– Сыщик. Мастер который. И усатый с ним.

– Это их дело, – быстро сказал тьялец. – Никто не обязан умирать с нами.

– А я не спорю. Знаешь, кто еще?

– Ну? Не томи…

– Мальчишка. Халль.

Кир опешил.

– Неужели струсил? Такой отважный… Так рвался на север…

– Так они на север и поехали. Видно, для Халля месть оказалась важнее, чем какие-то беженцы.

– Ну и пусть! – отмахнулся гвардеец. – Может, хоть он выживет. Выживет и отомстит Фальму.

– Котолаку? Шутишь? – недоверчиво покачал головой Антоло.

– В одиночку не сможет. Это точно. Но с Мастером…

Он задумался, припоминая все, что знал о сыщике. Умный, расчетливый, прекрасно владеет любым оружием, да и без оружия стоит троих таких, как они со Студентом. Наверняка его спутник тоже не промах, коль вместе отправились ловить дель Гуэллу. С ними мальчику и правда будет спокойнее путешествовать по землям, занятым остроухими.

– Эй, вы долго будете торчать, как верба на косогоре? – накинулась на них Пустельга.

Парни переглянулись и со всех ног кинулись к сторожке, венцы которой уже начинали разбирать их товарищи.

Первых дроу они увидели лишь после полудня.

Уже убрались восвояси шесть из десяти возов с ранеными – генерал все-таки отослал самых тяжелых; уже выстроили две нескладные загородки, направленные углом на север, наподобие флешей, по обе стороны моста; уже Тер-Ахар расшатал вторую опору (па2рную той, что грозила обрушиться сама) – на самый крайний случай они все же решили обрушить мост.

Внимательно осматривающий противоположный берег Витторино подал сигнал тревоги. То есть попросту погромче крикнул:

– Началося, кажись!

Кир поднял голову.

Из перелеска, раскинувшегося по краю поймы, выныривали нескладные силуэты – маленькие, круглоголовые, с неестественно большими ступнями.

Пять, десять, двадцать, полсотни…

Карлики не соблюдали никакого строя, плевали на боевой дозор или походное охранение. Дети дикой природы, они были каждый сам себе и дозор, и охранение.

Белый вскарабкался на сруб, прикрыл глаза ладонью, будто бы от солнца, хотя погода стояла пасмурная и туманная.

– Клан Остролиста!

– А нам не один… энтого… хрен? – полез пятерней в затылок Почечуй.

– Они не очень настырные. Если сразу в лоб не возьмут, то уйдут, – пояснил Белый.

– Сколько же их… – протянул Вензольо. Его голос дрожал от тщательно скрываемого страха.

А из подлеска выходили новые и новые десятки остроухих. Их прически украшали сложные уборы из орлиных перьев, лица покрывали белые и черные полосы.

– Клан Граба! – Белый указал на кучку воинов-дроу во главе с вождем, у которого на голове красовались рога молодого оленя.

– А эти чем славны? – поинтересовался Антоло с таким искренним любопытством, словно сидел на лекции в родном университете, а вовсе не стоял на пороге смерти.

– Самый южный клан. Вообще-то они мирные, – ответил Белый.

– Ага! Только сегодня встали не с той ноги! – ухмыльнулся Шпень.

– Клан Горной Сосны!

Пожалуй, не меньше сотни карликов, раскрашенных довольно необычно: лица измазаны красной глиной, и лишь вокруг глаз белые пятна.

– Плохо, очень плохо… – Белый ссутулился, словно кот перед прыжком.

– Почему плохо? – деловито спросила Пустельга.

– Клан Горной Сосны ближе всех стоит к жрецам Золотого Вепря.

– И что с того? – глуповато улыбнулся Шпень.

– Они отчаянные… – Белый, казалось, с трудом подбирал слова, хотя человеческой речью владел в совершенстве, а если и коверкал сложные слова, то самую малость. – Для них нет ничего, кроме служения Золотому Вепрю…

– Фанатики, что ли? – вмешался Антоло.

– Да! Точно! Жрецы Вепря постоянно нуждаются в жертвах. Наше божество – это не ваш Триединый, строгий, но всепрощающий. Воины Горной Сосны эти жертвы добывают.

– А как… – Кир хотел спросить, как именно устраивают жертвоприношения дроу, но Лопата перебил его, разве что локтем не оттолкнул:

– Кулака будить надо!

– Зачем? – прищурилась Пустельга.

– Как это – «зачем»? Сказать…

– Что мы, маленькие? Сами не справимся?

– Нет, ну…

– Так справимся или нет?

– Справимся.

– Так и нечего языком без толку молоть! Пусть отдыхает! А вы все живо за бревна!

Наемники повиновались. Вообще-то право Пустельги командовать взрослыми бородатыми мужиками никто и не оспаривал никогда. Может. Заслужила.

Только Почечуй прокряхтел на ходу:

– Обидитша командир… Как ешть, обидитша, што… энтого… не пожвали…

В укрытии лежали заранее приготовленные арбалеты и хороший запас болтов.

Шпень оглядел их недоверчиво – охотники в лесах Северной Сасандры не слишком жаловали арбалеты, предпочитая дальнобойные и скорострельные луки. Возразить трудно, но рекрутов в армии тяжелее учить стрельбе из лука, а потому большинство армейских частей империи вооружались простыми и надежными самострелами. С луками ходили лишь вольнонаемные следопыты.

– Ну, держитесь, братцы, сейчас начнется! – Лопата выглянул поверх бревна.

Кир присел около запасного арбалета, взял в правую руку «козью ногу».[42] Он нисколько не переоценивал свои способности. Из десяти болтов в цель укладывал не больше пяти. Вот дойдет дело до рукопашной, тогда посмотрим. Антоло присел рядом. Он тоже никудышный стрелок. Даже старому Почечую в подметки не годится, не говоря уже о Кольце или Витторино.

– Ждем, не высовываемся! – негромко распорядилась Пустельга. – Пускай скучкуются на мосту.

Дроу неспешно двигались к реке. Передние с любопытством вытягивали шеи. Несколько карликов, наряженных пышнее прочих и раскрашенных более ярко, шли отдельно, лениво переговариваясь. Вожди, понял Кир. Клановые, избираемые пожизненно, или просто военные, принимающие командование на время очистки предгорий от людских поселений.

Сколько же остроухих всего?

– Мне кажется, не меньше тысячи, – непослушными губами проговорил табалец. Похоже, последний вопрос Кир высказал вслух.

– Ерунда! – повернулась Пустельга. – Не больше четырех сотен. Панику мне не разводить!

Она окинула взглядом свое невеликое воинство.

– Стрелять только по команде!

Антоло кивнул. Как будто он собрался стрелять! Спору нет, заряжать арбалеты тоже нужно умение, но все же главная ответственность не на них.

– Страшно, Студент? – не удержался, чтоб не съязвить, Кирсьен.

– Страшно, – честно ответил табалец.

Гвардейцу стало стыдно. Он вымолвил через силу:

– Мне тоже.

– Страх – это правильно, – негромко сказал Тер-Ахар. – Кто не ведает страха, погибает в первой стычке. Но дрожать все-таки не надо.

– Я не потому дрожу, – поежился Антоло. – Мне кажется, все это уже было. Река, мост, рубеж обороны. С той стороны прет нелюдь. Много. Сотни, тысячи… А на этой стороне кучка людей, понимающих, что все они погибнут… Но они готовы сражаться с упорством обреченных.

– Где ж такое было? – удивился Кир.

– Не знаю. Может, в книге читал. Может, приснилось. Мне в медренских застенках и не такое чудилось…

Споро шагавший в первых рядах остроухий вдруг ткнул пальцем вперед и заверещал:

– Мин’т’эр! Мал’лэх мин’т’эр![43]

– Чего это он? – Пустельга толкнула Белого, но тот уже оборачивался.

– Чтоб вы сдохли, дураки! Чтоб печень ваша вытекла через зад! – шипел карлик.

Позади завала выстраивались со щитами в руках солдаты делла Робберо. Генерал, прихрамывая, прохаживался перед строем, гордый и решительный. Следом за ним лейтенант дель Прано волок полковое знамя. Багровое полотнище, золотая бахрома по краям, вытканные серебром буквы… Все правильно – одиннадцатая пехотная. Только зачем этот парад?

– Дураки… – застонал Антоло. – Они же и сами погибнут…

– Лежать! – словно плетью щелкнула Пустельга. – Что бы ни случилось, лежать!

Вся передняя линия дроу замедлила бег, поднимая длинные луки.

– Первый ряд, на колено! – скомандовал генерал.

Щитоносцы присели, открывая изготовившихся к стрельбе арбалетчиков.

– Цельсь! Бей!!!

Десяток щелчков слились в один. Чего-чего, а слаженности солдатам одиннадцатой пехотной было не занимать.

Но только карлики оказались не лыком шиты. Не первый раз они противостояли сасандрийской армии и отлично знали, чего от нее стоит ожидать.

Полсотни стрел сорвалось с луков, опередив на несколько ударов сердца залп арбалетчиков. Взлетели по высокой дуге, слегка замедлились будто бы в раздумьях и хищно ринулись вниз.

Да, многие из болтов нашли цель. Легкий кожаный доспех дроу не мог задержать граненые штыри. То тут, то там остроухие отлетали, отброшенные прямыми попаданиями.

– Заряжай!.. – успел выкрикнуть делла Робберо, и тут на короткую линию пехоты обрушилась сверху оперенная смерть.

Напрасно щитоносцы пытались заслонить себя и стрелков. Напрасно…

Падая почти отвесно, стрелы дроу втыкались в незащищенные части тела людей, ломали кости, резали жилы и сухожилия.

Строй сломался.

Генерал застыл в нелепой позе, глядя, как заваливается навзничь лейтенант дель Прано, как падает в грязь армейский стяг. Но солдаты попытались спастись, кинувшись кто куда. О сопротивлении больше никто не думал. Они бросали щиты, арбалеты, пики.

Второй залп остроухих довершил начатое дело.

Делла Робберо получил сразу три стрелы. Бедро, плечо и горло.

Третий залп, а за ним четвертый карлики делали, скорее повинуясь азарту, чем по необходимости.

– Да примет Триединый души героев… – пробормотал Антоло.

– Души несчастных, доверившихся глупцу, – поправил его Тер-Ахар.

Тем временем радостно завывающая толпа дроу кинулась к мосту. Многие из них опустили луки, размахивая тяжелыми тесаками – чем-то средним между коротким мечом и широким ножом.

– Приготовились… – Воительница вжала приклад арбалета в плечо.

Кир зарядил оружие и затаил дыхание, прикидывая, кому первому придется подавать.

Топот босых ног по земле…

Словно пощечины.

Пощечины, пощечины, пощечины…

Широкие ступни глумились над землей, которую люди пытались, но не могли отстоять.

– Целься…

Вот уже видны зрачки атакующих. Расширенные, опьяненные свежепролитой кровью. Перекошенные, подвывающие, повизгивающие лица. Грязные волосы, собранные в пучки на макушках, зачесанные гребнем, как у Белого, заплетенные в косы на висках, закрученные вокруг заостренных ушей…

– Бей!!!

И вот тут-то по столпившимся у моста дроу словно коса прошла!

Залп!

Второй!

Третий!

Наемники били наверняка – по такой куче все едино не промажешь. Целиться ни к чему. Болты пробивали не одного, а двоих-троих карликов, прежде чем теряли скорость и, наткнувшись на кость, застревали.

Остроухие взвыли – на этот раз к ярости примешалась изрядная доля страха и боли – и отшатнулись.

– Заряжай, не спи! – Пустельга повернула лицо, искаженное гримасой ненависти.

Парни заряжали. Куда деваться? Лежа, правда, не слишком удобно орудовать «козьей ногой», да ничего не попишешь.

– Шпень! – скомандовала женщина.

Как и было условленно, вскочили на ноги следопыты. Натянули рывком, «вразрыв» луки. Не успела первая стрела сорваться с тетивы, как следом за ней устремилась вторая, потом третья… Обычно охотники и «лесные молодцы» считали человека, удерживающего в воздухе три стрелы, великолепным стрелком. Но тут мужики в невзрачных гугелях, крашенных черникой, превзошли самих себя. Четвертую стрелу пустили, когда вторая и третья летели. Само собой, скопление дроу позволяло не тратить времени на прицеливание, а сосредоточиться лишь на скорости.

Помогал следопытам Белый. Он оскалился, упираясь широкой ступней в бревно, и бил, бил, бил по своим сородичам…

Лучники давали время арбалетчикам перезарядить оружие.

Конечно, не все остроухие растерялись. Утоптанная площадка перед мостом не могла принять воинов трех кланов. Не попавшие под обстрел ответили яростными криками и ливнем стрел.

Срезу два срезня ударили в грудь Шпеня, отбросили его. Бородатый следопыт с родинкой на щеке закружился на месте, вцепившись скрюченными пальцами в древко торчащей из живота стрелы.

– По задним! Бей! – выкрикнула Пустельга.

Снова защелкали арбалеты. Теперь уже обороняющиеся выцеливали стрелков, не попавших в давку у моста.

– Ешть! Вождя швалил! – заорал Почечуй, вскакивая… И свалился назад. Между его лопаток выглянул окровавленный листовидный наконечник.

Натягивая изо всех сил «козью ногу», Кир видел, что из своих лучников на ногах остался лишь Белый. Дроу, яростно оскалившись, орал что-то на птичьем языке остроухих и продолжал стрелять. Похоже, ему не за что было любить сородичей.

– По толпе! Бей!!!

Снова болты принялись прореживать орду, уже не рвущуюся на мост, а замершую в шатком равновесии. Двух залпов хватило, чтобы сломить – пускай на время – боевой дух карликов. Первыми побежали воины клана Остролиста, столкнулись с детьми Горной Сосны, привели их в замешательство и увлекли за собой.

– Заряжайте, заряжайте, родимые… – Пустельга приподнялась на локте, оглядывая невеликое воинство. – Эх, что ж ты, старый…

Следопыт, отмеченный родинкой, продолжал корчиться и поскуливать жалобным, неожиданно тоненьким голоском. Остальные не подавали признаков жизни.

– Меня в ляжку зацепило, – плачущим голосом проговорил Вензольо.

– Терпи, парень! – бросил через плечо Лопата, не глядя принимая арбалет у Антоло.

– Перевязать надо, кровь…

– Заткнись! Не до тебя! – оскалилась воительница. – Ты мужик или баба?

– Кровь… – упорствовал каматиец, потихоньку отползая назад. Ума не вставать у него все же хватало, несмотря на трясущиеся от ужаса губы.

– Где Кулак? – спросил Кир, глядя Пустельге прямо в глаза. – Почему не зовешь его?

Ее лицо сморщилось, словно от боли. Женщина сглотнула комок:

– Нет Кулака.

– То есть как – нет? – обернулся Витторино.

– А вот так! Нет, и все! – Пустельга не произносила, а вышвыривала слова, словно требушет – каменные глыбы. – Как с генералом поругался, пошел, лег… Я к нему подошла, а он не дышит. Только кровь на бороде…

Пронзительный визг прервал ее слова.

– Полудурок, лопни мои глаза! – стукнул ладонью по земле Кольцо.

Оглянувшись, Кир увидел, что Вензольо, спасаясь бегством, выполз из-под прикрытия бревен. Тут же две стрелы, что называется, пригвоздили его к земле. Одна пробила бедро, а вторая – предплечье. Каматиец застыл в неестественной позе, будто растянутая для выделки шкурка, и визжал.

– Готовсь! – Команда Пустельги заставила на время забыть и о страдающем парне, и об ушедшем навсегда кондотьере.

Дроу опять перли в атаку.