Серебряный медведь Русанов Владислав

– А? Что?

– Придурок… – тихо бросила она. И пояснила: – Корзьело тебя отравить приказал. Дал мне пузырек с ядом.

– И что?

– Да ничего! – внезапно обозлилась шлюха. – Что с тобой говорить? Вставай и пошел вон!

И в самом деле! Экий дурачина! Или отродясь с головой не дружил, или похмелье вкупе с известием о потере пакета последние мозги отшибло… Как бы то ни было, унижаться перед жалким, измятым, красноглазым человечком она не собиралась. Выпрашивать благодарность? Еще чего!

Он никогда не узнает, как она сидела до утра, привалившись спиной к дощатой стенке, готовая стрелять в любую тень. Страх и ненависть, смешавшись в гремучий алхимический состав, не дали заснуть. Стоило векам начать закрываться, как перед глазами возникала мерзкая, кривоносая и щербатая рожа Скеццо, плеть в его руке… Из глубины фургона доносились легкие постукивания, кто-то шаркал ногами, кто-то всхлипывал. Похоже, Лита. А может быть, и Алана. После расправы, учиненной над ней вельзийцем, белокурая хохотушка стала тихой, постоянно испуганной, часто плакала без видимой причины.

Флане было жалко подруг. Но она не собиралась совать голову в петлю за компанию с ними. Этот мир жесток, и каждый выживает как может. Сейчас главное – обратиться к законным властям в любом ближайшем городке и потребовать обезвредить айшасианского шпиона. А потом она поможет подругам. Обязательно поможет… Но только вырвавшись из золоченой клетки «Запретных сладостей».

Ранним утром под прицелом арбалета Скеццо выволок бесчувственного гонца из фургона и бросил в паре шагов от лесенки. Флана сошла следом, внимательно наблюдая за мужчинами, запрягавшими мулов. И лишь когда фургон скрылся вдалеке за очередной рощей, опустила арбалет на колени.

Светило осеннее, но еще жаркое солнце. В траве стрекотали зеленые, голенастые кузнечики. Рядом сопел, пуская слюни, незадачливый гонец…

И вот теперь этот слюнтяй, этот мозгляк, этот недоумок смотрит на нее ополоумевшими глазами и изображает из себя обожравшегося белены барана.

– Убирайся! – еще раз выговорила Флана. – Иди. Делай что хочешь…

Головастик опрометчиво кивнул. Схватился за виски – боль вцепилась с новой силой.

– Водички бы… – прошептал он.

Флана подавила мгновенно вспыхнувшее сострадание. Ответила жестко, даже со злостью:

– Ничем не помогу! Нет у меня! – потом добавила тише: – Колодец по дороге найдешь – напьешься.

– Хорошо… – Виржилио с трудом поднялся на ноги. Пошатнулся, но устоял. – Арбалет отдай!

– Еще чего!

– Это мой арбалет…

– Был.

– Воровка.

– Дурак.

Гонец вздохнул:

– Пойми. Мне нужно догнать их…

– Зачем?

– Вернуть коня и письмо.

Она пожала плечами:

– Думаешь, на службе простят?

– Думаю, это мой долг. Я – курьер на государственной службе.

– Ты б об этом вчера помнил, – скривилась Флана. – Когда Корзьело тебе наливал. На дурняк и уксус сладкий, да?

Головастик оставил ее издевку без внимания. Упрямо повторил:

– Отдай арбалет.

– Извини. И рада бы, но не отдам. Мне он нужнее.

– Тебе-то зачем? – выпучил глаза Виржилио.

– Мне еще в Аксамалу идти.

Настал черед гонца смотреть на собеседницу словно на распоследнюю дурищу.

– Что вылупился? – обиженно поджала губы Флана. – Нужно мне. У тебя свой долг, а у меня – свой.

Губы курьера презрительно изогнулись:

– Долг? У шлюхи?

Когда Флана резко выпрямилась и взмахнула самострелом, Виржилио испуганно дернулся и подался назад.

– Пошел вон! – отчеканила женщина. – Исполняй, что задумал. У тебя свой путь, у меня – свой!

Курьер сгорбился, опустил плечи.

– Куда идти? В какую сторону?

– Что, не найдешь? Ты ж такой умный!

– Я хочу узнать, в какую сторону они поехали?

– И тебе не противно разговаривать со шлюхой?

Он непонимающе поморгал. Переступил с ноги на ногу:

– Ну… Я хотел сказать…

– Молчи уже. А то снова наговоришь… Можешь и болт схлопотать.

– Ты…

– Молчи, я сказала! Иди на закат, за тенью. Понял?

– Понял.

– Вот и давай! Двигай ногами!

Головастик помолчал. Хотел что-то сказать, даже рот раскрыл. Может быть, «спасибо»? Но не решился, махнул рукой и, развернувшись, зашагал по дороге неровной, чуть подпрыгивающей походкой человека, больше привычного к седлу. На ходу его слегка пошатывало. Несколько раз курьер ощупал пустые ножны, болтающиеся на поясе.

«Ничего, – подумала Флана. – Пускай идет. Я не нанималась в няньки ко всем встречным мужчинам. Вначале жизнь спасай, потом оружие верни… Да еще выслушивай оскорбления, которые он на тебя выворачивает, словно ушат с грязной водой. Еще чего не хватало! У меня свой путь и своя цель».

Она проследила взглядом за гонцом, пока тот не скрылся за поворотом дороги, там же, где не так давно исчезла из видимости повозка «Запретных сладостей». А вдруг у смешного, круглоголового каматийца получится задержать шпиона раньше, чем ей удастся напустить на его след имперских ищеек из контрразведки? Ну, тогда – помоги ему Триединый.

Флана поднялась на ноги. Пару раз присела, разгоняя иголочки, колющие онемевшие мышцы. Разрядила арбалет, засунула его сзади за пояс.

До Аксамалы путь не близок. Пора идти.

Ландграф Медренский из-под полуприкрытых век разглядывал гостя, который, в свою очередь, не спускал глаз с облезлой кабаньей головы, висящей на стене большой залы замка.

Прибывший с наемником Трельмом человек представился бароном Фальмом из Итунии, но его едва уловимое пришепетывание на звуках «с» и «з» указывало скорее на лотанское происхождение. А золотое кольцо в ухе могло принадлежать лишь уроженцу Фалессы. Бородка клинышком – вельсгундцу. Широкий, сшитый из тисненой кожи, покрытый золочеными (или золотыми?) бляхами пояс – непременная часть одежды дорландца. А если к этому прибавить шляпу, украшенную перьями айшасианской птицы, парчовый плащ, расшитый золотыми цветами, несомненно, имперской работы, то становилось понятно: гость ландграфа – загадочная личность и крепкий орешек, разгрызть который не всякому по зубам.

Но его светлость Вильяф Медренский в свои зубы верил. И не такие умники приезжали…

Приезжали, вели заумные речи, преисполненные туманных намеков, пытались склонить его светлость на свою сторону. Взять хотя бы недавних послов. Якобы из Айшасы, но через империю. Трепло! Мальчишка! Кого одурачить хотел? Но ведь дворянин. Держался с достоинством – благородная кровь видна всегда. Даже когда древками копий бьют по спине да пониже спины и отправляют в подземелье ожидать приговор. Да и спутники его – воины хоть куда. Жаль, что они не на его стороне. И вряд ли будут… А все дурацкий кодекс чести наемников! «Уложение о кондотьерах Альберигго». Так, кажется, Джакомо говорил? Их понятие о чести не дает возможности бросить хозяина и наняться к другому до того, как истек срок договора с первым. Ничего, господа наемники, у нас еще будет время это обсудить.

– Если я не ошибаюсь, любезный господин граф, – сипловатым голосом проговорил вдруг барон Фальм, – этот кабан забит лет сто тому назад…

– Что? – встрепенулся Медренский. – Ах, да! Сто тридцать или сто сорок… – Он пренебрежительно махнул рукой. – Вина, господин барон?

– Нет, благодарю вас. И вообще я не вижу здесь охотничьих трофеев моложе пятидесяти лет. Почему? Вы не любите охоту, любезный господин граф?

– Охоту? Терпеть не могу! – честно признался Вильяф. – Да и свободного времени, господин барон, не имею.

– Как же так? Я проезжал ваши леса. Великолепные угодья, уж можете мне поверить. У нас, в Итунии, тоже лесов предостаточно… Бывало, едешь по чаще и думаешь – да когда же ты кончишься?

«Кому ты зубы заговариваешь, господин барон? Какое мне дело до итунийских лесов? Ты еще про лотанскую рыбалку расскажи или фалессианскую травлю быков боевыми котами…»

– А у вас, любезный господин граф, приволье, можно сказать. Холмы, перелески. Олени, можно сказать, всадников не боятся. Непуганая дичь! Раздолье для охотника.

– Конечно! – кивнул Медренский. – Зверья хватает. И черного, и красного… Времени нет.

– Но почему же? – картинно вскинул брови гость. – Кто может мешать владыке графства проводить досуг так, как ему самому пожелается?

– Другие графы, господин барон. Король наш… Равальян Окаянный.

– Полноте, любезный господин граф! Так ли уж окаянен ваш король?

Медренский сжал в кулаке посеребренный кубок. Крепко сжал. Почувствовал, как подается под пальцами олово. Усилием воли заставил себя разжать пальцы, глубоко вдохнул и выдохнул.

– Давайте без обиняков, господин барон! – Ландграф отставил кубок подальше от себя. От греха подальше, чтобы не испортить ненароком дорогую вещь.

– Давайте! – уголками губ улыбнулся гость, от чего подкрученные кончики усов дрогнули, как у довольного кота.

– Вы прибыли издалека!

– Восхищен вашей наблюдательностью, любезный господин граф, – склонил голову барон Фальм. Медренский тщетно пытался уловить в его словах издевку или хотя бы насмешку. Великолепный лицедей, просто великолепный.

«Ладно, мы тоже не из лесной избушки в большую политику выбрались!»

– Мне все равно, откуда вы прибыли в мой замок, – продолжал ландграф. – Все равно! Из Фалессы или Итунии, Лотаны или Вельсгундии…

Барон взмахнул ладонями, словно пытаясь оттолкнуть беспочвенные обвинения.

– Но вы прибыли по делу. По делу?

– Не стану возражать, любезный господин граф. Ибо, возражая, я отрицал бы очевидное. Просто попить вина за тысячи миль не ездят. Тут уж нужна более веская причина. И поверьте, любезный господин граф, она у меня имеется. Хотя вино у вас весьма недурное… – Гость отхлебнул из кубка, взболтал его содержимое круговым движением, внимательно принюхался, допил все до последней капли.

– Еще вина, господин барон?

– В Фалессе существует поверье, что отказывающийся от угощения наносит хозяину оскорбление, смыть которое можно только кровью.

– Мы здесь, в Тельбии, люди простые! – Медренский щедро плеснул из глиняного кувшина в кубок Фальма. Потом себе. Пригубил. – Впрочем, ничего вино…

– Мьельское. Тысяча триста десятого года, если не ошибаюсь.

– Где-то так, господин барон, где-то так.

– Итак, любезный господин граф… – Гость отпивал густо-красную жидкость маленькими глотками, катал по языку, прежде чем проглотить. – Итак, я бы хотел приступить к изложению того дела, ради которого сменил уют моего жилища на неудобства конного путешествия едва ли не через полмира…

– Внимательно слушаю.

– Итак, приступаю… Вы, должно быть, не удивитесь, когда узнаете, любезный господин граф, что ваше имя, имя непримиримого борца с империей, можно сказать, известно широко на западе.

– Неужели? – Медренский деланно округлил глаза. «Начинаешь с мелкой лести? Значит, сейчас примешься сулить покровительство. Военную помощь, денежную поддержку в обмен на… А в обмен на что, собственно?»

– Конечно-конечно, – заверил его Фальм. – Ваше выступление в дворянском собрании Тельбии многие считают – и, на мой взгляд, совершенно заслуженно! – образцом патриотизма. Несомненно, это большое несчастье для всей страны, что королем все-таки избрали Равальяна…

Барон хитро прищурился и в упор посмотрел на Медренского. Когда имя короля в первый раз прозвучало в сегодняшней беседе, ландграф с трудом сдержался. Даже жилы на висках вздулись. «Неужто, это тот поводок, на который тебя можно взять, господин граф?»

Вильяф засопел, но непонятно от чего. Может, от ненависти, а может, от обычной простуды?

– Король продал Тельбию, – сказал он после затянувшегося молчания. – Ему по нраву быть куклой на веревочке, нежели истинным правителем.

– Именно поэтому внимание королевских домов запада приковано к вам, любезный господин граф. – Гость одарил его лучезарной улыбкой. – Думаю, под вашим мудрым правлением Тельбия изберет наиболее благоприятный путь. Путь дружбы и взаимовыгодной поддержки. Но не с империей зла, упрямо тянущей загребущие лапы с востока, а с культурным и процветающим, можно сказать, западом.

«Ах, вот что ты хочешь предложить мне, баронишко… Взамен, конечно, я буду должен во всем слушаться какого-нибудь советника навроде тебя. Или кого там вздумают ко мне приставить?»

– Пока что король – Равальян, – твердо произнес ландграф и отпил из кубка.

– Ну, разве в этом мире под двумя лунами есть что-либо постоянное, любезный господин граф?

– Мощь Сасандры! – Медренский подался вперед, сжимая кулаки. – Все наши разговоры – пыль по ветру. Что могу я сделать? Равальяна поддерживает империя. Две или три армии введены в Тельбию. Что мы можем им противопоставить?

Барон улыбнулся загадочно:

– Есть силы, противостоять которым не сможет даже империя зла.

– И вы их представляете? Так?

Снова улыбка. На это раз скромная, как у сапожника, который гордится своим ремеслом, но на похвалу предпочитает не напрашиваться.

– А позвольте поинтересоваться, – прищурился ландграф. – Кого именно вы представляете? Какого короля? Может, совет жрецов или дворянское собрание? Городской совет?

Фальм жестом мягким, как движение кошачьей лапы, остановил его:

– Любезный господин граф! К чему такая тяга к подробностям? Хочу вас успокоить – я не служу никому из власть имущих. Ни на нашем материке, ни в Айшасе. И тем не менее я представляю сообщество, с которым нельзя не считаться и которое уполномочило меня сделать вам, любезный господин граф, предложение…

– От которого я не смогу отказаться?

Барон сверкнул быстрым взглядом из-под нахмуренных бровей. Неспешно потер ногти о рукав, внимательно их рассмотрел, потер еще раз, кивнул удовлетворенно. Произнес, растягивая слова:

– Признаться честно, я не понимаю вашей насмешки, господин граф…

– Что вы, что вы, господин барон! Какая насмешка? Сейчас объясню. Вина хотите?

– Не откажусь, – все же заметно помедлив, сказал Фальм.

– Не так давно… Третьего дня, если точно. Ко мне заявилось трое посыльных. С предложением, от которого нельзя отказаться.

– И от кого же, если, конечно, не тайна?

Голос барона не дрогнул, но метнувшийся вправо-влево взгляд дал понять – он взволнован, он озадачен, он сгорает от любопытства.

«А помучайся, – подумал ландграф. – Пораскинь мозгами, кто бы это опередил тебя. Сасандрийский генерал? Равальян, мать его кошка? Король Айшасы? Великий шаман гоблинов? И прикинь в уме, что я ответил».

Нарочито медленно он налил вина. Встряхнул опустевший кувшин. Отставил его на край стола. Гость терпеливо ждал. Кроме предательского взгляда, он ничем больше не выдал интереса.

– А нет никакой тайны, – снизошел наконец-то Медренский. – Все трое сидят у меня в подземелье. Они предлагали поддержку и помощь от Айшасы.

– От Айшасы? – недоверчиво переспросил Фальм. Скорее всего, сомнения возникли не потому, что барон не верил в союз ландграфа с могущественным южным королевством, а потому, что не мог представить, как тельбийский дворянин – пускай даже знатный и богатый – мог посадить посла-айшасиана под замок.

– Да. От Айшасы. Однако спешу вас успокоить, господин барон. Мой новый командир дружины опознал в них имперских наемников. Кондотьера по кличке Кулак и двух его прихвостней.

– Ах, вот оно в чем дело… – разочарованно протянул Фальм, но облегчение все же скользнуло в его голосе легким полутоном. – Так почему бы вам, любезный господин граф, не выставить их головы на пиках? Говорят, многие в Тельбии, можно сказать, продолжают уважать этот обычай, доставшийся нам от дедов и прадедов.

«Проверяешь? – сохраняя непроницаемое выражение лица, усмехнулся в глубине души Медренский. – Нет уж, хитрющий ты мой. Даже если раньше я и собирался казнить пленных, то теперь это по крайней мере опрометчиво… Они мне еще пригодятся. Хотя бы… Ну, скажем, чтоб тебя в узде держать».

– Да вот, подумываю… – сказал он вслух.

– О чем же, любезный господин граф? – Барон обмакнул усы в вино.

– Слишком многим я нужен. Кулака послал генерал дель Овилл. Скорее всего. Вот и подумываю, не поторговаться ли…

– Да? – промурлыкал гость. – Можно сказать, забавно. Но я бы не советовал, любезный господин граф.

– Почему же, господин барон? Я на своей земле, в своем замке. Моя дружина верна…

Неуловимым движением Фальм выбросил руку вперед. Лишь на мгновение его пальцы коснулись плеча ландграфа и тут же отдернулись. Вильяф запоздало отшатнулся, уставился на сюрко, словно ожидая увидеть прореху – уж очень рывок барона напомнил повадки кота. Особенно как он поднес сжатые в кулак пальцы к усам, подышал на ногти.

– Муха, – невинно пояснил он, раскрывая ладонь над столом.

Медренский сглотнул пересохшим горлом. Кивнул.

– Понимаете, любезный господин граф, – как ни в чем не бывало продолжал барон, – сасандрийский генерал далеко. Дружина, вроде бы, и близко, но я ближе… Так что нам лучше дружить… – Щелчком он отправил дохлую муху на пол. – У вас чудесное вино, любезный господин граф. Не прикажете ли принести еще кувшинчик? А там мы обсудим судьбу ваших пленников.

Граф Вильяф откашлялся, залпом допил вино. Отер губы рукавом:

– Конечно, господин барон. С радостью.

Он хлопнул в ладоши, вызывая слугу. Взгляд на миг задержался на полосатой шкуре дикого кота, прибитой к стене правее камина. Семейная легенда гласила, что зверюга был людоедом и убил полтора десятка крестьян. А потом прапрапрадеда ландграфа Вильяфа. Не помогли ни сила, ни опыт охотника, ни заговоренная рогатина. Но через три дня кот вернулся к месту убийства и сожрал отравленную приманку. С тех пор на щите Медрена появился девиз: «Сила – ничто, мудрость – все».

Пугайте-пугайте, господин барон. Мы еще поглядим – кто кого.

Совет, устроенный лейтенантами наемников под старой липой, оказался скоротечным.

Хмурые мужчины молча внимали горячей, но короткой речи, произнесенной Пустельгой. Морщили лбы, кивали, ухмылялись в усы и в отросшие за время похода бороды, стукали себя по коленям. А когда воительница предложила выбор: или – или, вытаскивать Кулака или бросить его на произвол судьбы, все одновременно загудели. Сдержанно и басовито, как разворошенное гнездо шмелей.

– Оно понятно… энтого… молодежь жить хочет, – откашлявшись, сказал Почечуй. – Оно… энтого… понятно. Как же иначе? А я – старый. Свое… энтого… пожил. И я думаю… энтого… товарищей бросать нехорошо. Оно… энтого… не по-товарищески. О!

– Ну, ты, дед, закрутил! – искренне восхитился Тедальо.

– Ты свои «того-энтого» оставь, – угрюмо бросил Бучило, захватывая свою бороду в пятерню. – Ты, значит, Кулаку с Мудрецом товарищ, а мы все погулять вышли? Так?

– Я… энтого… – заскрипел коморник.

– Ты, старый, херню городишь, – высказал, похоже, мнение большинства Брызг. – Мы все за Кулака в огонь и в воду полезем.

– Потому как он нас тоже не бросил бы! – горячо воскликнул Тычок.

– Ну… – красноречиво подтвердил Легман. – Точно… Ну…

– И Кулак, и Мудрец, и Малыш, – добавил Тедальо. – Малыш-то хоть и новичок, а парень хоть куда!

– И один раз наши задницы собой уже прикрыл, – взмахнул рукой Карасик.

А Белый молча подкинул на ладони короткий нож с широким лезвием и не глядя метнул через плечо. Клинок вонзился в ствол липы и задрожал, наполняя воздух тихим гудением.

– Так что ты, «того-энтого», гляди у меня! – прищурился Бучило, наклоняясь к Почечую. – А то беда может статься.

– Так я ж… энтого… – развел руками старый наемник. – Я ж подначивал вас… энтого… ребята!

– Знаю я твои подначки! – окрысился каматиец. – Всегда выкрутишь так, что один ты прав, а остальные… – Он запнулся, подыскивая нужное слово.

– В дерьме! – прогудел Бучило.

– Во! Точно! В дерьме по уши. А он на белом коне!

– Да когда… энтого… я? – возмутился Почечуй, но Пустельга резким окриком оборвала их свару:

– А ну, тихо! Разошлись, как дети малые! – Воительница обвела взглядом раскрасневшихся, взъерошенных спорщиков. – Вы еще подеритесь!

– Горячие барнцы! – коротко дополнил Мелкий, и все покатились со смеху. Медлительность и неспешная рассудительность уроженцев Северного Барна давно вошла в поговорки и байки по всей Сасандре.

– Значит, все за то, чтобы товарищей выручать? – продолжала женщина.

– Само собой… энтого… То есть наши – все… энтого…

Пустельга прислушалась к далекой раскатистой дроби красноголового дятла. Покивала каким-то невзначай пришедшим в голову мыслям. Сказала:

– Но ведь в банде есть и не совсем свои. Так ведь?

Тут Антоло почувствовал на себе полтора десятка пристальных взглядов. Просто заинтересованных, откровенно любопытных, презрительных, выжидающих.

– Я остаюсь, – брякнул парень, словно в омут вниз головой бросился.

– Молодец, студент! Наш человек! – обрадованно воскликнул Тедальо. Он вообще довольно благожелательно относился в табальцу. Говорил, что человека, осилившего столько наук в университете, нужно уважать и не давать в обиду. Безграмотных ослов много, даже таких, что мечом орудуют лучше, чем столяр стамеской, а вот ученых по пальцам пересчитать можно.

– Смотри, драться придется, – склонила голову к плечу Пустельга.

– Ничего. Я уж как-нибудь…

– Как-нибудь… энтого… не выйдет. Надо… энтого… хорошо! Так, ребята?

Наемники зашумели, поддерживая Почечуя. Ну, и одобряя поступок Антоло, само собой.

А молодой человек уже успел одуматься и корил себя распоследними словами. Ради кого он решил ввязаться в заведомо проигрышную драку? Ради паршивого лейтенантишки? Ради хлыща, который зарубил Летгольма? Ради человека, кичащегося дворянским происхождением и презирающего всех, кто ниже его? Ну и ладно! Если удастся вытащить лейтенанта из замка, своими руками шею сверну! И пускай только кто-нибудь попробует помешать!

– Придется тебя, студент, еще подучить на мечах рубиться, – сказала воительница. – Жаль, времени мало остается.

Антоло пожал плечами. Мол, получится подучить – хорошо, нет – что ж поделаешь?

– Что скажешь ты, сын Степи? – тем временем обратился Мелкий к Желтому Грому.

Кентавр шагнул вперед, скрестил на груди могучие руки:

– Разве я давал повод оскорблять меня? Называть трусом?

Рядом зашипел, будто рассерженный кот, Белый. Дроу и кентавр так спелись, что любо-дорого смотреть. Антоло даже обижался слегка – ведь это с ним, а не с остроухим степняк спасался от окраинцев, а после пробирался голодный, измученный, едва живой по тельбийским лесам.

– Никто не называет тебя трусом, – решительно возразил Мелкий. – Но это не твоя война. Ты вправе вернуться к сородичам.

– Вы спасли меня и моего друга, – рассудительно отвечал Желтый Гром. Антоло понял, что другом назвали его, и обрадовался. Не так уж много в последнее время было у него друзей. Один Емсиль, пожалуй. Да где он теперь?

– Вы прискакали в деревню, не спрашивая, ваша это война или нет, – продолжал степняк. – Моя честь воина требует, чтобы я сражался здесь, рядом с вами. Я должен победить с вами или умереть с вами. Иначе я потеряю честь.

Белый кивнул с довольной рожей. Любопытно: у дроу такие же понятия о чести, как у кентавров?

– Однако, сын степей, – осторожно вмешалась Пустельга. – Штурм замка не то дело, где ты можешь проявить себя. Как, скажем, ты думаешь взбираться по лестнице?

Широкий рот кентавра расплылся в улыбке.

– Дайте только подойти к воротам… – Он переступил с ноги на ногу, взбрыкнул. Широкие копыта со свистом рассекли воздух.

– Да уж… энтого… не всякая доска… энтого… выдержит! – хлопнул в ладоши Почечуй. – Ай да силища!

Наемники зашумели, переговариваясь. По обрывкам фраз Антоло уловил, что они спорят: доску какой именно толщины кентавр в силах разбить с первого удара. Самые горячие, Тедальо и Бучило, уже бились об заклад, призывая Карасика в свидетели.

За всеобщим шумом как-то не сразу заметили поднявшегося Ингальта.

Проводник вышел вперед прихрамывая – старая рана, еще с гор Тумана, – и поровнялся с лейтенантами. Развернулся, чуть-чуть скособочившись – а это уже свежее ранение, еще кожа зарасти толком не успела. Негромко проговорил:

– А я, пожалуй, уйду.

Те из наемников, что услыхали его слова, дергали за одежду других, продолжавших увлеченно спорить о крепости копыт. Постепенно все замолчали и уставились на уннарца.

– Уйду я, пожалуй, – несмело повторил он, отводя глаза и неловко переминаясь.

В повисшей тишине отчетливо прозвучала дробь дятла. А потом звучно крякнул Перьен-Брызг:

– Эх, а я думал – толк из парня будет!

– Чего… энтого… возьмешь с крестьянина? – скривился Почечуй.

– Черного кота не отмыть дочиста! – дерзко бросил Клоп – довольно молодой парень родом из самой Аксамалы, отличавшийся выпученными глазами и привычкой вытягивать губы в трубочку. – Под зад коленом, и вся недолга!

Ингальт сверкнул глазами из-под бровей, но продолжал твердить:

– Не хочу воевать больше. Ольдун заберу, детишек и уеду.

Тедальо сплюнул, отвернулся. Белый брякнул что-то на родном языке – будто сорока прокричала.

– А ну, тихо! – топнула Пустельга. – Чего взъелись на мужика?

– Вот мужик мужиком он и есть! – веско произнес Бучило. – Мы думали – мужчина, а он – мужик. Вот пускай к тяпке да лопате и возвращается!

Уннарец скрипнул зубами, но смолчал.

– Мы его в банду принимали? – въедливо поинтересовалась Пустельга. И сама ответила: – Нет. Не принимали. Он вправе уйти. И никто не должен его осуждать. Понятно?

– Понять-то я понимаю. – Бучило почесал бороду. – А уважать не буду.

– Ты… энтого… – вмешался коморник. – У тебя… энтого… семья есть? Слышь… энтого… Бучило, тебя спрашиваю.