Серебряный медведь Русанов Владислав

– Убьют так убьют… Кто обо мне заплачет? – Антоло вдруг вспомнил Флану. Захотелось узнать, где она сейчас, что делает? Вспоминает о нем хоть иногда? Ведь им было хорошо вдвоем. А может, забыла? Высокомерный выскочка лейтенант затмил его в глазах девушки. Она ведь не его спасала, а Кира. Вот, пожалуй, единственный человек, которого он хотел бы убить. И плевать, что кондотьер запретил драки между собой в банде. Он подождет, а там… Конечно, с мечом в руке он офицеру не ровня. Зато в кулачной драке размажет его, как хозяйка корж для пирога.

Пустельга внимательно наблюдала за бурей чувств, отразившихся на лице молодого человека.

– Ну, что? Нашел кого-то, кто тебя добром помянет?

– Не знаю. Поглядим еще.

– А на мечах учиться будешь?

Парень вздохнул:

– Ведь без толку…

– Не бывает так, чтоб без толку. Когда-нибудь, а пригодится… Ладно, думай, а то Мелкий опять на меня заботы перекинуть хочет. – Она усмехнулась, приняла беззаботно-бесшабашный вид.

К ним и в самом деле широко шагал Мелкий. Рядом с ним переставлял длинные ноги Легман, уступавший в росте, пожалуй, только Мудрецу.

– Что случилось? – нахмурилась Пустельга.

– Похоже, беда, – негромко проговорил Мелкий. – Надо все обмозговать.

– Да что именно у вас вышло? Говори, не томи!

– Вот он из дозора вернулся. – Мелкий кивнул на Легмана. – Сейчас все расскажет.

– Говори!

– Ну… Похоже, не то что-то с энтим замком…

– Это я и так знаю. Иначе нас тут не было бы! По делу есть что сказать?

– Ну… – запнулся северянин.

– Ты не перебивай! – вступился за него Мелкий. – Прям как в магистрате! Говори, Легман.

– Ну… Мы в засаде лежали. Ну… Смотрели, выходит, за воротами. Ну… Глядим – всадник. Ну… По дороге к замку едет. Ну…

– Ну-ну? Тьфу ты, разнукалась! Наберешься тут от вас…

– Ну… Лежим, выходит. Ну… Я. Ну… Мигуля и Бучило. Ну…

– Ты про всадника какого-то говорил.

– Ну… Едет. Всадник-то. Ну… Конь в мыле. Ну… Сам в пылище, в грязище. Ну… Морда небритая.

– И что с того?

– Ну… Мигуля его, выходит, узнал. Ну… Крысюком его кличут. Ну… У Черепа в банде они вместе служили…

– Вот как?! У Черепа?! Это ж выходит… – Воительница побледнела.

– Вот и я про то, – сплюнул в траву Мелкий. – Хреновое дело выходит, мать моя женщина!

– Может, и сам Череп там? – быстро спросила Пустельга.

– Ну… Не видал. Ну…

– Если Череп в замке, – сокрушенно тряхнул головой Мелкий, – нашим ребятам кирдык.

– Причем полный, – согласилась женщина. – Что ж делать? Как узнать?

– Еще один лазутчик?

– Ты что, совсем сдурел?

– Ох, а мы такие умные! – обиделся Мелкий. – На себя погляди.

– Я и не претендую.

– Ну… Это… – переступил с ноги на ногу Легман.

– Чего тебе? – повернулась к нему Пустельга, удивленно округлив глаза. Казалось, она забыла о его присутствии.

– Ну… Не все я сказал. Ну…

– Так что ж молчишь?!

– Ну…

– Не нукай! Что дальше было? Говори!

– Ну… Гонец. Ну… В середку, выходит, заехал. Ну… А через время. Ну… Трельм Зубан и еще трое. Ну… Не знаю их я… Ну… Выскочили – и наметом. Ну…

– Куда?

– Ну… На закат, выходит. Ну… Туды, где тракт. Ну…

– Вот оно как! – крякнул Мелкий.

– И Зубан, значит, тут… – Пустельга чуть не рычала.

– Коты драные, шелудивые, – не отставал от нее Мелкий. – Медренскому продались, получается?

– Получается…

– Что ж делать будем?

– А что делать? – вмешался Антоло. – Ударить на замок, да и все дела!

Помощники кондотьера с недоумением уставились на него. Да и Легман рот открыл. Будто дерево заговорило. Или конь.

– Молчал бы ты, студент! – с нескрываемым презрением бросил Мелкий. – Тебя не спрашивали!

– Нет, и это тот говорит, который войну на дух не переносит! – ухмыльнулась Пустельга.

– А я что? – пожал плечами молодой человек. – Я и не отрицаю. Терпеть не могу, когда убивают друг друга. Но вы все равно своих не бросите?

– Нет, конечно!

– Да ни за что!

Одновременно воскликнули лейтенанты наемников.

– Тогда не нужно дожидаться, чтобы в замок латников понаехало, как каматийцев в Аксамалу!

Воин с протазаном задумался. А Пустельга сразу махнула рукой:

– А если нет там Черепа? А если он и Трельм тоже засланные, как и наши? Генерал мог не складывать все яйца в одну корзину… Если мы все испортим, Кулак по голове не погладит.

– А если его голову завтра на пике поднимут? – едко поинтересовался Антоло.

– Ну… Не подняли же, – пробормотал Легман.

– А ты хорошо смотрел?

– Ну… Смотрел. Ну…

– А ну тихо! – прикрикнула на них женщина. – Как бабы базарные! Слушайте, что я скажу.

– Давай уж, говори, – кивнул Мелкий. Чувствовалось, что он не хочет брать на себя ответственность и рад любому, кто избавит его от этого труда.

– Мне кажется, нужно подождать. – Пустельга внимательно посмотрела на каждого из мужчин. По очереди. Надолго задерживая взгляд. Скорее всего, ожидала возражений, возмущения, спора. Не дождалась и продолжила: – Кулак приказал ждать до сегодняшнего вечера. Он должен или знак подать, или… Или не подать. Тогда поймем, что товарищи наши в плену, а не в гостях.

– Он еще приказывал проваливать, если не вернется, – тихонько произнес – скорее, прошептал – коротышка.

– А это уже наше дело будет! – оскалилась воительница. – Спросим ребят – хотят командира выручить или хотя бы отомстить за него? Останутся те, кто захочет!

– Тоже верно… – вздохнул Мелкий. Покрепче перехватил рукоять протазана, давая понять: уж он-то останется при любых раскладах.

– Вот на том и порешим! – подвела итог Пустельга. – А сейчас за дорогой посмотреть надо. Ясно? Давай, Легман.

Северянин кивнул и развернулся.

Ближе к вечеру Антоло лежал под кустом шиповника, уставившись на малоезженую, заросшую травой дорогу (пожалуй, даже тропу), ведущую к замку ландграфа Медренского. Рядом грыз травинку горбоносый Тедальо. Чуть дальше угрюмо опустил подбородок на сжатые кулаки проводник Ингальт, который оказался опытным солдатом и после первых дней взаимной холодности был принят в банде за своего. Рана в боку не давала ему ухаживать за лошадьми или собирать хворост для костра, но поваляться в дозоре уннарец любил.

Солнце клонилось к закату. Тени удлинялись, скользили по палой листве и подлеску. Еще совсем немного – и наступят сумерки. Если до того времени кондотьер не подаст знак из замка, Пустельга начнет готовить отряд к штурму. Много ли проку в попытке двадцати человек захватить хорошо защищенное укрепление? Ведь даже если в гарнизоне Медренского не больше десятка лучников, они перестреляют атакующих еще на подходе. Вот если придумать какую-нибудь хитрость…

Тедальо перевернулся на бок и ожесточенно почесал ляжку.

– Муравьи, кошка их мать… Лезут и лезут…

Антоло кивнул, щелчком пальцев сбил с рукава крупного черно-красного с завидными жвалами муравья. Бедняга тащил какое-то семечко. Еще бы! Осень вступила в свои права – месяц Кота на исходе. Бывший студент вздохнул.

Донесшийся из перелеска крик сойки заставил караульщиков встрепенуться, навострить уши. Звук повторился. Вот противный! Нечто среднее между мяуканьем и скрипом несмазанной оси. И тут же еще два раза. Подряд, без перерыва.

Это был сигнал от охранения, прячущегося ближе к тракту. Замок замком, а тыл оставлять без присмотра тоже не годится. Можно и в окружение угодить. Потому наблюдение за дорогой велось и днем, и ночью. В случае чего – опасность или просто заслуживающее интереса происшествие – лейтенанты оповещались по цепочке: от передового дозора к охранению второй линии и дальше в лагерь. От тракта – крик сойки, от замка – иволги.

Тедальо, как старший дозора, приложил палец к губам. Антоло кивнул – и без команды понятно, что сидеть нужно тише мышки.

– Гляди, едет кто-то, – одними губами прошептал Ингальт. Ткнул пальцем в сторону тракта.

В самом деле, к замку приближалась цепочка всадников. Они ехали не торопясь. По низко опущенным головам коней и пропыленным плащам седоков видно – в дороге давно и усталость потихоньку берет свое.

Впереди – крепкий мужик на кауром коне. Он улыбался во весь рот. Из-под вислых усов торчали два здоровенных зуба. Почти как у сурка. Антоло догадался – это и есть Трельм по кличке Зубан. Следом за ним ехали еще трое в пестром обмундировании, выдававшем наемников. Один в кольчужном капюшоне, у двоих других головы не покрыты.

Следующий всадник выделялся богатой одеждой – плащ расшит золотом, округлая шляпа украшена пером гигантской нелетающей птицы, которая водилась лишь в южных областях Айшасы. Говорят, у нее клюв длиннее меча, а ударом ноги она запросто сбивает с ног коня. Но, несмотря на риск, охотников влекут перья, ценящиеся дороже золота. На сжимающих повод пальцах Антоло разглядел блеск драгоценных камней. Да не одного и не двух, а почти на каждом пальце. Сперва табалец подумал, что это и есть ландграф Медренский. Но его спутники! Нет, человек, живущий по эту сторону гор Тумана, ни за что не выбрался бы в путь в компании дроу. Четверо остроухих карликов ехали на низкорослых мохнатых лошадках – таких разводят в Барне, на самом севере, у Внутреннего моря, – холка на уровне пупка человека со средним ростом. Но для дроу это кони в самый раз. Ведь даже Белый, привыкший к высокорослым по меркам его народа скакунам (а на самом деле его пегаш был не более трех локтей в холке), страдал всякий раз, забираясь в седло. Остроухие держали наготове длинные луки, служившие гордостью их народа. Не самое подходящее оружие для всадника, подумал Антоло. А собственно, чья это забота? Его? Ну, уж нет…

Кавалькаду довершали пять копий[36] конницы. Поверх доспехов у латников – черные сюрко с вышитыми серебряной нитью медведями. На дроу они поглядывали с недоверием и опаской. Вот это точно местные. С первого взгляда видно.

Отряд медленно въехал за поворот дороги, скрываясь из виду.

– Ну, и что бы это значило, закусай меня морская щука? – ошалело пробормотал Тедальо.

– Если б я сам хоть что-то понял, – развел руками, что сделать лежа совсем непросто, Антоло.

– На латниках цвета Медрена, – уверенно проговорил Ингальт. – Его люди.

– Ну, а первые точно из банды Черепа, – сказал каматиец. – Жаль, что не все разбежались. Осталось десяток полудурков, верных. Тьфу!

– А дроу? – Антоло почесал затылок. – Откуда они здесь? Ведь до их гор тысяча миль!

– Ну, так Белый тоже здесь… – Тедальо закусил ус. – Меня больше этот крендель в плаще заинтересовал. Кто такой? Вот вопросик так вопросик…

– Вы старшим думаете докладывать? – остудил его Ингальт.

– А то? – буркнул наемник. – Само собой. Сгоняй, студент, к Пустельге.

Антоло кивнул и, пятясь задом, пополз из куста. Он уже понял, что знака от кондотьера они сегодня не дождутся.

Над Аксамалой висел молодой месяц Большой Луны. Словно прикрытый кошачий глаз. Янтарно-желтый, хищный, выжидающий.

Генерал Бригельм дель Погго отошел от окна. Сел за стол.

Третий день он жил под давлением страшного известия.

Смерть настигла его императорское величество во сне. Утром слуги обнаружили властелина империи уже остывшим, с безмятежной улыбкой на устах. Хорошая смерть, если подумать. Как-никак, семьдесят пять лет. Конечно, для чародея это не возраст, но для правителя или военачальника – очень даже ничего.

«Подумать только, а ведь и мне в месяце Филина уже семьдесят стукнет. Ровно на десятый день, – подумал гвардеец. – Интересно, сколько Триединый мне еще отвел? Может, десяток лет, а может, один день…»

Бригельм смутно ощущал – со смертью императора Сасандра прощается с целой эпохой.

«Сохранит ли людская память о ней добрые воспоминания или же дурные, кто знает? Станут историки порочить нас перед будущими поколениями или создавать святых? Как будут сами сасандрийцы, прожившие здесь всю сознательную жизнь, оценивать свое прошлое?»

Это были годы сытой и почти безмятежной жизни.

Империя дремала, как отяжелевший от съеденной добычи медведь, не обращая внимания на кружащих в опасной близости голодных бродячих котов.

Войны? Их заменили мелкие пограничные конфликты. Заварушки с вечно недовольными дроу, набеги кентавров на восточные границы, редкие высадки пиратов, всякий раз получавших по шее как следует. Айшасианы клацали челюстями и исходили злобой по ту сторону Ласкового моря. Изредка их эскадры появлялись в пределах прямой видимости береговых укреплений Браилы, Мьелы, Перта. Проскальзывали в тумане по самой кромке горизонта и исчезали столь же стремительно, как и приходили. Кто рискнет оспаривать военную мощь Сасандры? Западные королевства, мелкие, вечно терзаемые внутренними неурядицами и склоками правящих клик, не пытались даже корчить из себя ровню империи. Сыпали нотами, которые пестрели требованиями дать свободу вольнолюбивым дроу и неукротимым кентаврам, возмущались притеснениями, якобы чинимыми чиновниками Сасандры иноземцам, в особенности чернокожим айшасианам или стремящимся к необычайным изыскам в одежде фалессианцам. Их оставляли без внимания или отвечали со всей прямотой – на себя, мол, поглядите! Морской народ в Лотане закабалили? Итунийцы какой век подряд режутся с Грондом? А попытки Тельбии завоевать огнем и мечом край Тысячи озер? Как же быть с истребляемым ни за грош гордым и независимым гоблинским народом? А отношение к чужеземцам в Айшасе давно стало притчей во языцех. Если в Аксамале на рынке айшасиану ребра пересчитали – это, значит, притеснение по национальному признаку. А целые кварталы в заморских городах, в которых (и только в них!) разрешено жить белым купцам и просто гостям? Это как прикажете понимать?

Бунты? Их тоже почти не было. Редкие выступления голытьбы, обосновавшейся в припортовых частях столицы, недовольство виноградарей Браилы двадцатилетней давности, мьельские погромы тысяча триста шестого года? Это сущая безделица по сравнению с междоусобицей в Литии одиннадцатого века, крестьянскими войнами позапрошлого столетия – соляными и хлебными бунтами, попыткой открытого восстания и отсоединения Литии в прошлом веке, войне, едва не разразившейся примерно в те же годы меж Гобланой и Аруном.

Нельзя не признать, правление императора сильно омрачила чума тысяча двести восемьдесят четвертого года… Бригельму тогда едва сравнялось тридцать два. Очень много людей погибло от смертоносной заразы, также немало – от разъяренной толпы, ищущей по обыкновению виноватых. А винили тогда многих – айшасианских шпионов, остроухих шаманов, отравивших воду гоблинов, не подобравших нужных снадобий лекарей, не предупредивших о грядущей беде астрологов и погрязших в мерзкой ворожбе чародеев. Последних винили чаще других и с большим удовольствием. Прямо-таки с наслаждением, можно сказать. Даже беспримерный подвиг самопожертвования, принесение себя в жертву Тельмаром Мудрым и сотнями его сподвижников, что в конце концов заразу и остановило, не стер в сердцах большинства имперцев совершенно непривлекательный облик чародея.

Дель Погго пожал плечами.

Значит, так тому и быть.

Сейчас не время горевать о павших почти сорок лет назад колдунах.

Их новые последователи, продолжатели дела, несут новую беду Сасандре и новую заботу ему, генералу Аксамалианской гвардии с многозначительной кличкой Мясник.

Ему удалось убедить Верховный совет жрецов и главнокомандующего т’Алисана делла Каллиано сохранить смерть правителя в тайне от народа. И не только от простолюдинов или мещан, но и от дворянства, чиновников, рядового жречества. Даже магистрат Аксамалы и начальник тайного сыска не знали о свершившейся трагедии.

Был пущен слух о тяжелой болезни его императорского величества. Дворец снаружи полностью оцепили гвардейцами, а внутри наблюдение и заодно приготовление к похоронам осуществляли самые доверенные жрецы Триединого – не ниже второй ступени посвящения.

Само собой, шила в мешке не утаишь, объявить о смерти императора рано или поздно придется. Но хотелось бы попозже, чтобы успеть подготовить страну к возможным потрясениям. Курьерская служба по приказу Верховного совета совершала сейчас невозможное – во все уголки империи мчались конные гонцы с письменными предписаниями командующим армиями и гарнизонами крупных городов, распоряжениями для магистратов, стражи, тайного сыска, таможенной службы, жрецов…

Любой ценой не допустить узурпации власти, бунтов, волнений, выступлений вольнодумцев. Показать внешним врагам, что Сасандра едина и сильна, как прежде.

А допусти малейшую слабину, и слетятся стервятники. Начнут рвать кривыми клювами еще теплый труп великана, устрашавшего весь мир последние пятьсот лет.

И тогда что?

А ничего!

Просто исчезнет цель, ради которой он, Бригельм дель Погго, пожизненный герцог, трудился всю свою долгую и нелегкую жизнь. Единственный идеал, которому он служил и которым восхищался.

Империя!

Она только с виду кажется такой несокрушимой, как гранитная скала. А на самом деле представляет собой каменную кладку, где связующим раствором является взаимное уважение, дружба, торговые связи и общность религии во всех ее провинциях, разнящихся и богатством, и народами, их населяющими, и даже погодой.

Не дадим выковырять раствор из швов кладки – сохраним стену. А для крепости-империи новомодные речи вольнодумцев, ищущих каких-то призрачных свобод, ядоточивые слушки, распускаемые лазутчиками из Айшасы, Дорландии, Мораки, Фалессы, распри между дворянскими родами и набирающие силу религиозные секты (опять же заимствованные с запада или из-за моря) страшнее, чем дождь и корни сорняков для обычной стены.

Значит, не следует ждать, пока… Пока жареный петух в задницу не клюнет, как говорят в Браиле. Петуха мало обжарить на вертеле до золотистой корочки. Нужно его успеть с вертела снять, разломить, посолить-поперчить и обглодать до последней косточки. Только такой петух тебя не клюнет.

Что там говорил этот ищейка… Мастер, кажется? Колдуны-самоучки? Вольнолюбцы-болтуны? Прочие заговорщики? Претендующий на престол уннарский герцог Мельтрейн делла Пьетро? Т’Исельн дель Гуэлла – фигляр площадный, невесть что о себе возомнивший?

Раздавить!

Уничтожить!

Упредить возможный бунт или попытку государственного переворота!

Нужно брать власть в Аксамале в свои руки, и тогда, кто бы ни надел императорский венец согласно воле покойного правителя, он только спасибо скажет старому генералу армии с больными коленями и одышкой, который, может, и не увидит следующей весны, но империю спасет.

Бригельм быстрым движением – так кот выхватывает когтистой лапой рыбешку из ручья – придвинул к себе стопку бумаги, потянулся за пером. Завтра к вечеру все капитаны получат исчерпывающие указания – что им надлежит делать, куда идти, кого убивать, кого пленить, кого просто разогнать, словно сброд, нищенствующий на ступенях храмов.

Дель Погго яростно макал перо в чернильницу и писал. Черкал кривые строчки, ставил кляксы где ни попадя. Он давно уже разучился выводить на бумаге любые буквы, кроме тех, что входили в его подпись, но поручать работу адъютантам не хотел. Хоть и гвардейцы, а все же молодежь, крови не нюхавшая. Могут разболтать по глупости, по случайности, просто из хвастовства.

Отдельную бумажку он приготовил для Мастера. Пускай умник приходит и показывает, где собираются подпольные школы чародеев.

Следующая ночь будет ночью Огня и Стали! Но Сасандра останется в веках.

Он, скромный герой империи, не просит признания, памятников на дворцовой площади, улиц, названных его именем. Больше того, однажды прозванный Мясником за спасение города, он знал, что особой благодарности от людей не дождется никогда.

Да разве в этом дело?