Адония Шервуд Том
Адония, стоя посреди страшилища, именуемого «чуланом», осматривалась. Позади дверь. Впереди деревянный настил, на уровне колен, вместо кровати. Раскинув руки, можно одновременно достать и левой стены, и правой. Тусклый свет проникает сквозь маленькое зарешёченное окно под самым потолком. Ну вот, дожила до чулана. Что дальше?
Подойдя к настилу, Адония смахнула с него чёрную полуистлевшую солому, положила на доски хлеб и поставила кувшин с водой. Села рядом, поджала ноги, охватила колени руками.
— Зимой здесь было бы холодно, — сказала она сама себе. — А сейчас — пустяки. Два дня — это не долго.
Вдруг её внимание привлёк короткий шорох внизу. Адония встала на четвереньки, всмотрелась.
Она не знала, что в эту самую минуту в ворота пансиона постучали двое монахов.
Всмотрелась — и увидела, как, чутко подрагивая тонкими прямыми усами, из щели между стеной и полом выбрался толстенький серый зверёк с длинным голым хвостом. Адония тихо щёлкнула языком. Зверёк метнулся назад и исчез. Тогда маленькая заключённая отщипнула кусочек хлеба и бросила его к чернеющей щели. Прошло несколько томительных, долгих мгновений. Опять показалась острая мордочка, дрожащие, тонкие, словно проволочки, усы.
— Так ты, значит, крыса, — наблюдая за тем, как зверёк расправляется с хлебом, проговорила Адония. — Какая прелесть.
Тени из прошлого
В ворота пансионата постучались двое монахов. Ими были патер Люпус и заметно возмужавший Филипп. Их свита — эскорт и карета — остались неподалёку, на ферме, и эти двое выглядели так, будто их действительно только двое, и пришли они издалека. Как и пять лет назад из бойницы спустили корзинку, и Люпус положил в неё заготовленное письмо к метрессе.
Через полчаса ворота приоткрылись и хмурая привратница произнесла:
— Мужчинам сюда входить нельзя. А деньги можно передать мне. Донна Бригитта распорядилась.
— Я старый монах, а не мужчина, — кротко ответил ей Люпус. — Со мной наш казначей. Мне нужно самому увидеть оставленную мной сиротку. Мы отдадим деньги и сразу уйдём.
Привратница отступила, притянула створку ворот и заложила брус. Через полчаса она снова отворила ворота и сообщила:
— Можно войти старому монаху.
— Сестра! — устало вздохнув, сказал Люпус. — Передай достопочтенной и уважаемой мной метрессе, что в нашем монастыре весьма строгие правила. Казначей должен лично передать деньги в руки метрессе и лично получить расписку.
Двое пришедших, присев перед воротами, прислонились спинами к нагретым солнцем потемневшим от времени плахам. Они терпеливо и молча ждали. Снова приоткрылись ворота.
— Пусть войдёт только монах и принесёт с собой деньги. Он же получит расписку.
— Прости, сестра, что доставляем тебе столько хлопот. Будь так добра, передай метрессе, что если нас не впустят, то денег она не получит, а сиротку мы ждём здесь. Мы забираем её с собой. Сейчас же.
Через полчаса привратница строгим голосом заявила:
— Можете войти. Оба.
Двое смиренно склонившихся монахов, не оглядываясь по сторонам, степенно ступая, дошли до кабинета метрессы.
Донна Бригитта, с демонстративным неудовольствием поднявшись из-за стола, подошла к старому монаху на отмеренные этикетом два шага. Осторожно, чтобы не свалить высокий белый колпак, поклонилась. В этот миг в кабинете будто щёлкнула искра. Монах не поклонился в ответ! Глядя прямо в глаза оторопевшей метрессе, он вытянул из рукава небольшой, сложенный втрое не скрепленный печатью лист и протянул его управляющей пансионом. По лицу донны Бригитты было видно, что она мучительно ищет ответ на вопрос — как себя вести после столь явной невежливости. И, чтобы дать себе минуточку на раздумье, она медленно приняла протянутое ей письмо, медленно развернула. И помертвела.
Восковая бледность хлынула на её лицо. С середины белого листа на неё своим страшным оком смотрела чёрная печать испанской инквизиции. Она подняла ослепшие глаза на страшного вестника, а патер Люпус, шагнув, размахнулся и со всей силы ударил её по щеке. Метресса рухнула на колени.
— Ты два часа держала меня за воротами, донна, — тихим и мирным голосом сказал старый монах.
Он обошёл стоящую на коленях метрессу, обошёл слетевший с её головы и откатившийся к ножке стола колпак и сел в кресло владелицы кабинета.
— Ты полагала, что давно покинула Испанию. И что всё забыто. Нет. Не забыто. Ты полагала, что укрылась в другой стране, купила себе хорошую должность, и жизнь пройдёт так, как ты пожелаешь. Нет, не пройдёт.
Вдруг раздался почтительный стук в дверь и после небольшой паузы в кабинет заглянула Ксаверия. Она увидела стоящую на коленях метрессу и угодливая улыбочка, блуждавшая на её лице, мгновенно исчезла. Показав, во что может превратить человеческое лицо гримаса ужаса, Ксаверия попятилась, нетвёрдой рукой притворяя дверь. Люпус кивнул Филиппу и тот, быстро выйдя за дверь, вежливо, но с металлом в голосе проговорил:
— Сестра! Вас просят войти.
И стоял в открытом проёме, пока Чёрная Нога перемещалась из коридора в кабинет. Ксаверия вошла, секунду помедлила и, глубоко поклонившись сидящему за столом монаху, встала на колени рядом с метрессой.
— Кто ты и что здесь делаешь, — глядя ей прямо в глаза, спросил Люпус.
— Меня зовут сестра Ксаверия, падре! Я кастелянша…
— Значит, отвечаешь за имущество пансиона. Высокий чин. У меня имеются две просьбы, сестра. Первая: подай нам сюда завтрак. Накрой отдельный столик на троих человек, а мне подашь сюда, где я сижу. Еда чтобы была самая лучшая. Вина можешь налить. Я разрешаю. Вторая просьба: приведи сюда сиротку, которую я лично спас однажды в лесу, где разбойники убили её родителей. Бригитта приняла её на воспитание пять лет назад. Имя сиротки — Адония. И сообщи всем послушницам, чтобы проверили — всё ли в порядке в пансионе. После трапезы я буду его инспектировать.
И милостивым кивком отпустил.
Услышав торопливые шаги в коридоре, Адония с досадой ткнула кулачком в стену. Она, бросая кусочки хлеба всё ближе и ближе, подманила хозяйку чулана почти к самой постели. У неё давно ныли колени и болела спина, но она упрямо сидела, склонившись вперёд, поджав под себя ноги и, как заклинание, повторяла прячущейся под лежанкой крысе:
— Иди же, не бойся же! Мы будем дружить!
Крыса наконец настолько освоилась, что села на задние лапки и принялась умываться. Адония радостно замерла. Но в этот миг в коридоре послышались быстрые шаги.
— Девочка, золотенькая! — пропела Ксаверия, отомкнув замок, распахнув дверь и, конечно же, спугнув крысу. — Идём со мной. Ты ведь не сердишься на меня? Ты ведь добрая девочка? Я тоже буду доброй-предоброй. Мы будем дружить!
Она вела Адонию по длинному тюремному коридору и, забегая то слева, то справа, торопливо бубнила:
— Там приехал священник, который спас тебя на поляне, где умерли твои мама и папа, погибли от рук бандитов. Он очень строгий, но очень добрый. Он все эти годы нам платил, чтобы мы тебя кормили и обучали! Ты не жалуйся ему на нас, хорошо? А мы никогда к тебе больше не будем строгими. Мы будем дружить!
Последний подарок
За маленьким, поставленным торцом к большому столиком сидели немногословный монастырский казначей, Адония и донна Бригитта. Они вкушали местные яства. Алая щека метрессы ярко подчёркивала её бледность. Совершенно потерянная, она не просто сидела рядом с воспитанницей. Она прислуживала этой ничтожной, этой своенравной девчонке. Патер Люпус сдвинул своё блюдо на угол. На освободившееся пространство перед собой он бесцеремонно выкладывал все, какие только обнаруживал в столе метрессы, бумаги — и письма, и секретные денежные счета. Когда Адония насытилась и, прошептав слова благодарности, перекрестилась, он сдвинул в сторону и бумаги.
— Ты вспоминаешь меня, дочь моя? — спросил он Адонию.
— Да. Я помню вас, падре.
— Называй меня «патер». Что же ты ни о чём не спрашиваешь меня, девочка?
— Но ведь мне нельзя задавать вопросы, патер!
— Теперь уже можно. Спрашивай.
— Скажите, патер, они… правда умерли?
— Да. Я смог выкупить у разбойников только тебя. Отца твоего вызвали на поединок. Он был дворянином и не мог отказаться. А мама твоя умерла от горя, через несколько дней.
— И ещё они убили нашу собаку.
— Это был такой большой чёрный пёс? — Да.
— Скажи, Адония, если бы тебя отпустили из пансиона, куда бы ты хотела поехать? Где побывать, что увидеть?
— Я давно уже очень хочу увидеть город, где живут люди. И ещё я хочу увидеть корабль.
— Какой именно город? Лесной, портовый, ярмарочный? Большой, маленький? Лондон, Плимут? И какой именно корабль? Торговый, военный?
— Все!
Казначей и монах, взглянув друг на друга, сдержанно улыбнулись.
— Я принял решение, — проговорил, не тая улыбки, умилённый монах, — забрать тебя из пансиона. Я сам продолжу твоё воспитание. Ты узнаешь много наук, о которых здесь и понятия не имеют. Я буду отвозить тебя в разные города к самым разным учителям. Так что попрощайся с подружками.
Адония встала из-за столика, повернулась к метрессе и исполнила реверанс.
— Не будет ли у тебя на прощание каких-нибудь пожеланий? — спросил благодушный монах.
— Да! — почти вскрикнула Адония. — У меня есть одно пожелание! А Бригитта его исполнит?
— Вы исполните пожелание нашей воспитанницы, уважаемая метресса? — ровным голосом спросил Люпус.
— Всенепременно исполню, падре…
— Только это секретное пожелание, — воодушевлённо проговорила Адония. — Можно, мы выйдем, и я скажу его по секрету?
— Ну конечно же, можно. Только не проси, чтобы Бригитта отпустила всех девочек по домам.
Когда воспитанница и метресса вышли, Филипп спросил у монаха:
— Мне бы хотелось узнать, патер, какую тайну вы знаете о метрессе? Может, с моей стороны, это праздное любопытство, но, наверное, будет полезно узнать, какая тень прошлого может напугать человека до полусмерти.
— Не знаю я никакой тайны. Всё, что о ней известно из клирикальных сплетен, это то, что она, юная донна, в явной спешке бежала из своего имения в пригороде Мадрида. Бросив на произвол судьбы солидное состояние. И никогда в жизни в Испанию не возвращалась. Вот и всё. Если у человека в памяти есть страшная тайна, то достаточно встать перед ним, уставить в грудь его палец и грозно произнести: «Ты думаешь, всё забыто?» Остальное ты видел.
В кабинет вернулись воспитанница и её бывший враг. Лицо Адонии сияло. Метресса же была близка к обмороку. Нет, Адония не просила её отменить наказания розгами — она просто не знала, что существует жизнь без розог. Не потребовала она и заколотить чулан — он не показался ей чем-то ужасным. То, о чём она попросила, и что метресса клятвенно обещала исполнить, Адония доверила лишь Фионе. На ушко, шёпотом, при прощании. Когда монахи и бывшая воспитанница покинули пансион, Фиона поделилась тайной с владелицами сокровищ. И в тот же час новость облетела всю взволнованную серую стаю. Все, от самой маленькой до самой старшей, изнывая от нетерпения, ждали воскресного утра.
И вот оно наступило. Когда воспитанницы пришли к завтраку, они издали единый громкий вздох. На столах, возле каждого прибора, в отдельных тарелочках покоились большие пластины сладкой яблочной пастилы.
— Всё правда! Всё правда! — шептали вокруг Фионы. — Адония не обманула! Она приказала метрессе, и та послушалась!
Но Фиона не радовалась.
— Мы ведь только встретились, — горестно прошептала она, и из глаз её выкатились две прозрачные крупные слёзки. — Никогда у меня больше не будет такой подруги! Никогда… Никогда…
Глава 4
В карете, на широком, обтянутым чёрной кожей диване, сидели, покачиваясь, казначей и монах. Адония, свернувшись калачиком, в своём сером приютском платьице, спала на противоположном диване.
— Эта девочка уже начала приносить удачу, — негромко сказал патер Люпус, отправляя довольный взгляд на одну из лежащих между ним и Филиппом бумаг. (За некоторых воспитанниц, как оказалось, опекуны делали крупные взносы, и Бригитта скопила внушительную сумму.)
Оба улыбнулись. Оба знали, что на запятках кареты, прикрученный среди прочего груза, они увозят небольшой, но тяжёлый сундук метрессы. Кроме изъятого, Бригитта и на будущее была обложена твёрдым налогом.
С каждым годом золота в монастыре прибывало.
«Девять звёзд»
Карета, обогнув громадную круглую башню, остановилась. Из неё неторопливо вышли утомлённые неблизкой дорогой настоятель монастыря и его спутник. Как и пять лет назад, нащупав ногой в стоптанном приютском башмаке ступеньку, спрыгнула взволнованная Адония.
Вот он, большой мир, о котором она так мечтала! Сколько взрослых людей! Клумбы с цветами! Лошади! Забавная пёстрая кошка сидит и, нализывая лапу, моет мордочку! Ба, мальчишки! Двое! Интересно, во что они умеют играть?
Она была до смешного похожа на маленького птенца — со своими изумлённо распахнутыми глазами, с коротко обрезанными рыжими прядями, хрупкая, лёгкая, в серой приютской хламиде.
Приезд патера не обставлялся никаким ритуалом. Тот, кто шёл по двору, ведомый своими делами, приостанавливался, кланялся — и всё. Если патер не приглашает ни к приветствию, ни к разговору — то нечего и соваться.
Вдруг один из обитателей монастыря, весьма молодой, смело прошёл к карете, снял роскошную шляпу, отвел руку со шляпой в сторону и, поклонившись, принял и поцеловал патеру руку.
— Давно ли вернулся, Цынногвер? — поинтересовался старый монах.
— За день до вас, патер, — ответил поклонившийся на редкость приятным и чистым голосом.
— Наверно, с хорошей добычей?
— Иначе какой смысл приезжать!
— Хорошо. Отдохну — и приду полюбоваться. Ты всегда привозишь что-нибудь необычное. Вот, рекомендую: Адония. Моя воспитанница. Приехала начать обучение.
Цынногвер с серьёзным лицом повернулся к Адонии и, уже виденным ею жестом отведя в сторону шляпу, сделал поклон. Подхваченная сладкой волной восторга, Адония немедленно ответила на приветствие, опустившись в грациозный изысканный реверанс.
— Не угодно ли будет вам, патер, поручить юную даму моим заботам, хотя бы на сегодняшний день?
— Разумеется, поручаю. И, думаю, никто лучше тебя не познакомит нашу маленькую подругу с прекрасным доменом, именуемым «Девять звёзд».
Цынногвер надел шляпу и, подойдя, предложил Адонии руку, но её не обучали этикету отношений между дамами и кавалерами, поэтому она просто взяла его руку, вложив ладонь в ладонь, как Фиону в далёком уже пансионе. Её кавалер лучисто улыбнулся и, свободной рукой сделав округлый приглашающий жест, повёл покрасневшую от удовольствия птичку в глубину построек.
Они обходили здание за зданием, залу за залой. Сменяли друг друга просторные холлы, отделанные золотом и бархатом кабинеты, конюшни, смотровые башни, винные погреба, оружейные цейхгаузы, библиотеки, загоны с ягнятами, курятники с курами, фехтовальные площадки, укромные альковы, длинные коридоры с полами, набранными из дорогого паркетного бука, кузница, гончарная мастерская, маслоделательная машина, гардеробы, гардеробы, ещё гардеробы, столярный цех, пахнущий клеем и лаком…
Они подружились как-то вмиг, искренне и глубоко. В одном из цейхгаузов в углу высокой стопой были сложены огромные войлочные маты.
— Что это? — спросила Адония, наваливаясь на мягко пружинящий столб.
— Войлок. Из него делают попоны для лошадей, кладут зимой на пол, чтобы ноги не мёрзли, выстилают пол и стены в пороховых погребах, чтобы подкова на башмаке случайно не выбила искры о камень…
— А можно попрыгать? — понизив голос, заговорщицки спросила Адония.
— На войлоке?
— Ну да!
— Конечно можно!
— Только и ты давай, ладно?
Они влезли на колыхнувшуюся под ними стопу и почти четверть часа, кувыркаясь, взвизгивая, хохоча, прыгали на терпко пахнущем войлоке.
— Устала? — заботливо спросил Цынногвер, когда они выходили из цейхгауза. — Конечно, устала. Больше двух часов ходим. Пора нам приблизится к последней цели.
— Какой?
Цынногвер подвёл свою даму к закрытой высокой двери и, взявшись за ручку, таинственно произнёс:
— Это — самое главное помещение в замке!
И, открыв дверь, ввёл Адонию в огромных размеров кухню — столовую.
— А, Регент! — воскликнул один из колдующих возле раскалённой плиты поваров. — Что закажешь?
Их было несколько, поваров, и все в одинаковых зелёных камзолах.
— Почему все в зелёном? — прошептала Адония.
— Порядок такой, — так же шёпотом ответил её кавалер. — Чтобы повара сразу отличить от других. И, говорят, зелёный цвет вызывает аппетит.
Они прошли и сели за стоящий возле распахнутого окна прямоугольный стол, — тяжёлый, массивный.
— Что закажешь? — повторил, приближаясь, приветливо улыбающийся повар.
— Как хорошо, что, возвращаясь, всегда нахожу тебя здесь! — ответно улыбаясь, сказал ему Регент. И, посерьёзнев, добавил: — Сегодня — всё в твоей власти, мастер. Только колдуй не больше получаса — мы зверски голодны. А чтобы не тягостно было ждать, принеси пива и солёных грибков.
— Пи-ива? — взглянув на Адонию, дурашливо-изумлённо протянул повар и, подпрыгнув, развернулся на месте и убежал.
— Что такое пиво? — млея от предвкушения какого-то сюрприза, спросила Адония.
— Это, так сказать… лёгкий мужской напиток. Знаешь, зачем мужчины придумали войны и всяческие бои? Я скажу тебе. Затем, что после войн и боёв так сладко пьётся холодное пиво!
Повар принёс небольшой бочонок и объёмную глиняную миску. Сняв с бочонка крышку, он наклонил его, и через край вывалил в миску добрый пласт мокрых, скользких желтоватых грибов, смешанных с зелёными листьями и стеблями чеснока. Над столом раскатился дурманящий, терпкий лесной аромат. Выхватив из кармана завёрнутые в две салфетки приборы — спеленатые друг с дружкой ножи и вилки (стальные острия, серебряные рукояти), повар разложил их перед посетителями и ушёл.
— Я так проголодалась, — призналась Адония, не отводя сияющих глаз от небывалого лакомства.
Регент, подавая пример, нанизал на вилку круглую, толстую шляпку гриба и, не прибегая к ножу, целиком отправил её в рот. Адония мгновенно последовала его примеру, и оба, зажмурившись, разом издали долгий томительный стон.
Вернулся повар. Он принёс ещё один бочонок, в котором плавал деревянный черпак, и два позолоченных кубка. В два взмаха наполнив кубки чем-то тёмно-янтарным, он расставил их по местам и почти бегом метнулся к плите.
— Полчаса, мастер! — прокричал, как пропел, вслед ему Цынногвер.
— Полчаса, Регент! — отозвался, не оборачиваясь, убегавший.
Адония осторожно, обеими руками взяла стоявший перед ней кубок, поднесла ко рту, пригубила. Отстранила кубок, смотря как бы внутрь себя. Икнула. Регент широко улыбнулся. И вдруг, припав к краю кубка, недавняя воспитанница пансиона для благонамеренных девиц не останавливаясь выглотала почти всё содержимое.
— Эй-эй, не так быстро! — смеясь, перегнувшись через стол, Цынногвер отнял у неё кубок. — О пиве следует знать, что оно ещё и коварно!
Полчаса они время от времени вылавливали из миски по грибочку, жевали — и весело болтали, и ни о чём, и обо всём на свете. Пива Цынногвер Адонии больше не наливал, но и этого кубка ей хватило. Она так заливисто, так вкусно смеялась, что и повара, и некоторые обедающие неподалёку, улыбаясь, часто посматривали в их сторону.
— Нет, нет! — давясь смехом, пытаясь сдерживать голос, восклицала Адония, — нет, не зря мужчины придумали битвы!
Цынногвер, раскатисто смеясь, аплодировал.
— Привет, Регент! — поздоровался, подойдя, кто-то из невольно разделивших их веселье. — Когда приехал? Что за подружка с тобой?
— Приехал вчера, — махнул рукой в приветливом жесте Цынногвер. — А девочка — воспитанница патера.
Улыбку с лица подошедшего как будто стёрли. Глубоко поклонившись, он отступил и вернулся к своему месту.
Медленно приблизился повар. Он снял с подноса и поставил перед Цынногвером и Адонией две фарфоровые чашки. От чашек исходил густой пар. Цынногвер наклонился, понюхал. Поднял голову. В глазу его блеснула слеза.
— Что это? — шёпотом спросил он.
— Стерляжья уха, — так же шёпотом ответствовал повар, выкладывая на стол тяжёлые серебряные ложки.
Они вычерпали уху. Отложили ложки. Посмотрели друг на друга. Адония прерывисто вздохнула. А повар, не дав им и минутки отдыха, принёс два вертела с нанизанными на них небольшими птичьими тушками.
— А это что? — поинтересовалась, понизив голос до шёпота, в свою очередь, гостья.
— Жареный рябчик, — многозначительно ответил ей шёпотом повар. — Обратите внимание, леди. Редкая птица.
— Обращаю! — прошептала Адония, поднося ко рту отщипнутую с бока тушки янтарно-рыжую корочку.
Будуар
— Если мы ещё одну минуту останемся за столом — мы лопнем, — произнёс, отдуваясь, Цынногвер.
— Кажется, это может произойти, — согласилась Адония.
— Давай-ка сделаем перерыв и пойдём подыщем для тебя комнату. А через часок вернёмся и доедим рябчиков.
— Пойдём.
Они выбрались из-за стола и вышли из кухни. Задрав головы и прищурившись, посмотрели на солнце. Цынногвер, наклонившись, подхватил пробегавшую мимо кошку, прижал к груди, погладил. Кошка, зажмурив глаза, заурчала.
— Кажется, в северном бастионе имеется хорошее помещение, — сказал Цынногвер, передавая кошку Адонии. — Там мы тебя и устроим.
Они подошли к зданию в три этажа, с высокими стрельчатыми окнами и башенками, опоясанными общим балконом — галереей.
— Здесь найдётся комнатка для меня? — недоверчиво спросила Адония.
— Хорошее здание, правда? — заметил Цынногвер и решительно направился к входному порталу.
Во весь первый этаж простирался гулкий и пустой вестибюль с колоннами. Они прошли его до дальней стены (в спины им лилось вкатывающееся в раскрытые окна солнце), где двумя крыльями — влево и вправо — возносилась вверх каменная широкая лестница.
— Здесь зал, где по вечерам собираются капитаны, — пояснил Цынногвер, когда они поднялись на второй этаж. — В той стороне — маленькая оружейная мастерская, опять же в ведении капитанов, и табачная кладовая. Мы всё это осмотрим потом, а сейчас идём выше, на третий этаж.
— Здесь кто-нибудь живёт? — спросила Адония, заглядывая в первую попавшуюся им на пути комнату.
— В этом здании никто не живёт, — объяснил ей Цынногвер. — Это здание — место для встреч лучших бойцов. Капитанов. Здесь хранятся навигационные карты, табак, нуждающееся в починке оружие. Но ты можешь здесь обосноваться. Ни одна комната на третьем этаже не занята. Изредка разве воспользуются какой-нибудь те, кто засиделись допоздна.
— И мне можно здесь жить?
— Да.
— Потому, что я воспитанница патера?
— Да.
— Интересное дело. Быть воспитанницей патера — всё равно что быть капитаном!
— Именно так. Если не больше.
Они осмотрели все комнаты и дошли до углового крыла. Миновали призальный холл. Вошли в саму залу. И здесь Адония замерла. Солнце до самого дальнего уголка заливало большое квадратное помещение — шагов тридцать на тридцать. Оно было выстроено эркером, так что окна имелись в трёх стенах. Двустворчатые двери оказались такими широкими, что походили скорее на городские ворота. Слева от дверей имелся выход на балкон-галерею, а справа стояла необычайно широкая, дубовая, без всякого постельного белья, но с алым атласным балдахином кровать.
— Здесь когда-то жила королева? — едва дыша, спросила Адония.
— Замок построен лет триста назад, — задумчиво сдвинул брови Цынногвер. — Один из владельцев его был приближен ко двору. Так что не исключено.
Адония опустила на пол кошку, прошла в середину залы. Встала, раскинула руки. Подняла лицо к невиданно высокому потолку и, набрав в грудь воздуха, крикнула. Эхо тотчас прыгнуло сверху, забавно передразнив её дрогнувший голос.
— Мне, правда, можно будет жить здесь? — Адония уставила на Цынногвера взор сияющих синих глаз.
— Без сомненья. Видишь шнур на стене возле кровати? Потяни-ка его.
Адония подошла к стене и потянула свисающий из окольцованного медью отверстия шнур. Он упруго поддался и, как будто на пружине, вернулся назад. Больше ничего не произошло.
— И что? — повернулась Адония к своему кавалеру.
— Сейчас прибежит кто-нибудь из прислуги. Скажешь ему, как бы ты хотела обставить свой новый дворец. Какую мебель, какую постель. И, кстати, пойдём-ка сюда.
Он вывел её назад в холл, в котором оказались две небольшие двери. Одна — было видно — выходила всё на тот же балкон. А за второй оказался высоченный, вдоль двух стен, гардероб с пустыми полками и лишёнными одежды крючками, который имел проход и ещё дальше — в мыльню. Цынногвер деловито прошёл к округлой мраморной ванной, потянул рукоятку выступающего из стены крана. Из него с клёкотом побежала вода.
— Бак для воды — на крыше, — пояснил Цынногвер, — и она тёплая настолько, насколько за день её нагревает солнце. Летом котёл здесь не греют. А вот зимой — вода и днём, и ночью горячая.
Послышались чьи-то торопливые шаги. В холле показался и, не решаясь пройти в гардероб, замер на месте слуга в синем, с короткими рукавами, камзоле.
— Вот что, — сказал, выходя к нему, Регент. — Позови… — Он быстро назвал несколько имён. — Будем обставлять спаленку для воспитанницы патера.
Адония и её спутник вернулись в залу. Девочка подошла к кровати, села на край, взяла на руки задремавшую кошку.
— Разве такое бывает? — спросила она и глаза её наполнились неожиданными слезами.
— Когда-то в твоей жизни произошло нечто ужасное, — негромко сказал ей Цынногвер. — Сейчас происходит, наоборот, нечто счастливое. Судьба переменчива. Она смешивает и то, и другое. Что странного?
— Как хорошо, что на свете есть такие прекрасные люди, как наш патер, правда?
— Да, хорошо.
Прибежали ещё четверо слуг, а потом и пятый — все в синих камзолах. Троим из них Цынногвер сказал:
— Из красного дерева что-нибудь есть? Найдите две кушетки, четыре кресла, бюро, большой овальный обеденный стол, прикроватный маленький столик, посудный шкаф, стойку для оружия, потом канделябр, бумагу, чернила, шахматы и подзорную трубу. Принесёте — посмотрим, что нужно будет добавить.
Слуги, понимающе покивав, ретировались.
А в это время двое в синем, молча, сосредоточенно занимались Адонией. Первый, поставив её ступни на тонкий лоскут кожи, аккуратно обвёл их по контуру заострённым куском мела, — и измерил также высоту от пола до лодыжной косточки. Второй, гибким портняжным ярдом зачем-то измерял длину её рук, спины, ширину плеч, рост и окружность пояса. Эти двое, сняв мерки, тоже ушли.
— Сейчас здесь будет грохот и суета, — сказал, подавая Адонии руку, Цынногвер. — Мебель будут носить. Мы потом придём и оценим. А сейчас — меня не отпускает одна сладкая мысль.
— Какая? — широко раскрыв глаза, спросила Адония.
— Наши остывшие рябчики. Идём?
— Идём!
Они вышли из здания. Девочка, задрав голову, отыскала взглядом и указала на свои окна. Осмотрели бастион и с другой стороны, и пошли к кухне по другой улице. Вдруг Адония замерла.
— Господи! — сказала она, прижав руки к груди. — Как красиво!
Цынногвер посмотрел, согласно склонил голову.
— Это часовня, — сказал он. — А цветное окно носит названье «витраж».
— Витраж, — прошептала Адония, зачарованно вглядываясь в стрельчатые окна часовни, набранные из разноцветных, сверкающих под солнцем стёкол.
Регент внимательно взглянул на неё, улыбнулся какой-то своей мысли. Подойдя к ближайшему дому, он заглянул в раскрытое окно на первом этаже, что-то сказал. Вернулся к Адонии. Прошло, наверное, десять минут, а девочка, не отрываясь, смотрела. Она и представить себе не могла, что сокровище, драгоценность, состоящая из трёх собранных в кольце цветных стёклышек, может иметь вот такого ошеломляюще красивого родственника.
К Цынногверу торопливо подошёл какой-то человек, выслушал негромкое распоряжение. Сказал утвердительно:
— Да, несколько ящиков есть!
И Регент, не переставая улыбаться, мягко тронул Адонию за локоть.
— Ну, что. Повар ждёт!
— А мы можем, — моляще посмотрела на него девочка, — обратно вернуться этой же дорогой?
— Непременно вернёмся этой же дорогой. Ты не представляешь, как красивы эти окна в закатном, не ослепляющем солнце.
Они побывали ещё во многих закоулках домена «Девять звёзд», и у повара были дважды. Возвращались в северный бастион по той же улице, на которой стояла часовня, перед закатом, и Адония снова долго смотрела на витраж, наполненный предзакатным, более глубоким и мягким светом.
Под мышками у Цынногвера были бочонок с пивом и бочонок с грибами. У Адонии в руках имелась корзинка с хлебом, солонкой, вилками и парой кубков.
Медленно, очень медленно они поднимались на третий этаж. Девочка не чувствовала ног.
— Какой долгий был день, — тихо сказала она, входя в свою залу.
И здесь, второй раз за день, онемела. Все стёкла в её окнах были заменены на цветные. Прерывисто вздохнул, прижав руку к груди, и сам Цынногвер. Солнце, мягко льющееся сквозь витражи, неузнаваемо преобразило залу. Теперь это был невиданный, волшебный дворец.
Читать бесплатно другие книги:
