Враг моего врага Горъ Василий

Предисловие

За три месяца до событий

Над изумрудными полями Арлингтонского кладбища, геометрически строго разграфленными длинными рядами крестов, обелисков-маркеров и надгробий, называемых здесь «роундами», величаво плыли, поднимаясь к горним небесам, звуки знакомой с детства мелодии – «America The Beautiful».

Последний месяц лета выдался жарким, душным, как обычно и бывает в этих краях. 20 августа, середина рабочей недели, два часа пополудни.

Для большинства жителей столицы и пригородов по обе стороны реки Потомак, равно как и для многочисленных туристов, обычный, ничем не примечательный день. Для полусотни же граждан, собравшихся в одном из кварталов западной части самого известного в мире мемориального кладбища, – день траура и скорби.

Хоронили прах подполковника армии США в отставке Генри Д. Шепарда, в недавнем еще прошлом высокопоставленного сотрудника USSOCOM.[2] Если бы не некоторые привходящие обстоятельства, связанные как с недавними переменами в служебной карьере Шепарда, так и c местом и временем гибели этого блестящего, подававшего столь большие надежды человека, его похороны были бы не в пример более пышными.

И, что особенно важно подчеркнуть, более публичными, с обязательным присутствием самых высоких государственных лиц и с широким освещением в СМИ.

Америка любит и умеет чествовать павших героев. Но, хотя подполковника Шепарда можно с полным основанием назвать настоящим патриотом США, героически отдавшим жизнь за идеалы свободы и демократии, истинные причины и обстоятельства его гибели пока не могли быть обнародованы.

Лишь трое присутствовавших на похоронах мужчин знали доподлинно, где и когда погиб (точнее, был убит при исполнении служебного долга) подполковник американской армии Генри Шепард.

Один из этих посвященных, руководитель компании MPR, мистер Алистер Фокс, в минувшее воскресенье встречал на авиабазе Эндрюс транспортный самолет «С-130» «Геркулес», доставивший на родину печальный груз: останки четверых павших за правое дело американских парней.

Другой, вице-адмирал Маккормик, первый заместитель командующего SOCOM, в тот же воскресный день, в компании все того же мистера Фокса, отправился в Балтимор, где проживали Шепарды-старшие. И лично сообщил трагическую новость своему давнему другу, однокашнику по Аннаполису,[3] бригадному генералу в отставке Джеку Шепарду, отцу павшего героя. Рассказав о деталях случившегося ровно то, что мог позволить себе находящийся на его должности человек.

Где-то на самом «верху» приняли решение похоронить подполковника Генри Шепарда с воинскими почестями. Но в то же время было предложено ограничиться довольно скромной процедурой, дабы не привлекать к этому драматическому событию слишком много внимания. Джек Шепард, которому вице-адмирал сообщил эту новость, не стал задавать лишних вопросов. Во-первых, для них еще не пришло время. А во-вторых, никакие пышные похороны и торжественные речи высокопоставленных военных и политиков не вернут семье Шепардов сына, мужа, отца.

Гроб с останками Генри на несколько часов для прощания был перевезен из морга военного госпиталя в Морскую часовню Аннаполиса. Крышку гроба открывать не стали. Останки Шепарада, по правде говоря, являют собой ужасное зрелище: обгоревшее тело, начиненное свинцом и посеченное осколками… Из близких на опознании присутствовали отец и мать Генри. Женщина потеряла сознание, и ей пришлось на месте оказывать медицинскую помощь. Вдову и детей решили поберечь. Пусть в их памяти останется тот образ, к которому они привыкли: мужественный, сероглазый, великолепно сложенный, с волевым лицом и ямочкой, раздваивающей мощный подбородок. Не тот Генри Шепард, чье обгорелое изуродованное тело лежит в закрытом гробу, но муж и отец, каким они его помнят и каким можно его увидеть и сейчас на сохранившихся фотоснимках и видео.

В полдень длинный черный пикап в сопровождении небольшой кавалькады лимузинов отправился в столицу. Точнее, в столичный пригород, где вот уже около полутора веков функционирует знаменитое мемориальное кладбище.

Примерно за час до прибытия на место последнего упокоения траурного катафалка из этой части кладбища очень вежливо и аккуратно удалили всех лишних граждан. На прилегающих дорожках появились переносные щитовые заграждения. И были выставлены посты из переодетых в штатское сотрудников.

На мемориальном Арлингтонском кладбище существуют свои строгие правила. И, надо сказать, право быть захороненным здесь еще нужно заслужить.

У тридцативосьмилетнего Генри Шепарда военного стажа набирается на полтора года меньше требуемых по закону двадцати лет. Если исходить только из этого строгого критерия, то ни он, ни его супруга в будущем – а здесь хоронят и членов семей павших воинов и ветеранов – не имели бы права быть погребенными в священной земле Арлингтона. Формально его случай не подходил и под другое важное требование. В день гибели Шепард официально не состоял на активной службе в вооруженных силах США. Но законы для того и существуют, чтобы делать из них исключения. Тем более что в свое время Генри Шепард был награжден рядом правительственных наград, среди которых и высшие военные ордена: «Медаль почета» и «Пурпурное сердце». Одно только это обстоятельство, не говоря уже о тайне, окутавшей последние дни и часы его жизни плотной завесой, было достаточным основанием, чтобы похоронить Генри Шепарда на Арлингтонском кладбище, среди таких же героев, как он.

Алистер Фокс, рослый, с проседью на висках мужчина лет шестидесяти, в чьем облике и сейчас, спустя годы после выхода в отставку, ощущалась «военная косточка», стоял чуть поодаль от группы людей, близких и сослуживцев, пришедших проводить Генри Шепарда в последний путь.

Как и большинство из присутствующих здесь, он был одет в темный костюм. Его многое повидавшие в этой жизни глаза скрывали темные линзы солнцезащитных очков. Фокс, номинально являвшийся работодателем «отставного военного» Генри Шепарда, уже выразил свои соболезнования родителям и вдове. Как и его добрый приятель Маккормик, он тоже не имел права выложить им все, что было известно на тот момент об истинных обстоятельствах гибели подполковника Шепарда. Увы, такую линию поведения в данном случае диктовали высшие интересы. И никто, даже такие влиятельные люди, как он сам или вице-адмирал, не могли что-либо изменить в легенде, которая отныне будет считаться официальной.

Итак, согласно документам, Генри Шепард, экс-подполковник американской армии, работавший после увольнения из вооруженных сил в неправительственной компании MPR (Military Professional Resources) в должности старшего советника по вопросам безопасности, погиб в ходе нападения отряда талибов на колонну гуманитарного груза. Прикрытие колонны как раз и осуществляли сотрудники подразделения частной охраны из штата MPR. Одна из машин сопровождения конвоя, а именно «Хаммер», в котором находились Шепард и трое сотрудников, подорвалась на мощном фугасе. Причем взрыв был настолько мощным, что никого из пассажиров не спасла защитная оболочка мощного армейского «Хамви». Все четверо (бывшие военнослужащие ВС США) погибли на месте. А их тела, учитывая силу взрыва, воздействие поражающих факторов и огня, пострадали в такой степени, что в отношении этих людей пришлось проводить дополнительную медэкспертизу. Чем, кстати говоря, и была вызвана задержка с передачей останков погибших их родным и близким.

И последнее, что касалось официальной версии.

ЧП произошло 15 августа в Афганистане, в провинции Пактия, в нескольких десятках километров от афгано-пакистанской границы.

Именно эта дата с добавлением года будет выбита на скромном надгробье-роунде, установленном на могиле настоящего американского героя Генри Шепарда.

Под звуки оркестра национальной гвардии почетный караул – шестеро морских пехотинцев в парадной форме – извлекли из длинного пикапа простой деревянный гроб, накрытый сверху звездно-полосатым флагом.

Далее все проходило по строгому сценарию похорон на Арлингтонском кладбище, что и десятки, сотни подобных похорон. Пастор прочел молитву. Произнесли надгробную речь. Воздух раскололи три ружейных залпа. Морпехи из почетного караула аккуратно свернули флаг и передали его вдове. Женщина пошатнулась; показалось даже, что она вот-вот потеряет сознание. Но ее с двух сторон поддержали; вдова, совсем еще молодая женщина, одетая во все черное, с лицом цвета гипса, изо всех сил сдерживала готовые хлынуть слезы…

Послышался грустный, сигнализирующий о чем-то важном небесным инстанциям звук – это горнист выдул мелодию «Taps», сигнал «положение в могилу». Двое мальчишек в одинаковых костюмчиках, восьми и шести лет, которые все время траурной церемонии держали в ручонках маленькие американские флажки, дружно отдали честь, когда гроб опускали в разверстую могилу.

Они были еще слишком малы, чтобы понять: их отец ушел туда, откуда еще никто и никогда не возвращался…

Фокс дождался, когда к нему подойдет вице-адмирал, который все время держался возле Шепардов. Официальная церемония завершилась. И им двоим, по правде говоря, делать здесь больше нечего.

Они миновали временный пост с переносным заграждением и агентами в штатском. Направились по аллее к ближайшей парковке, где находились их служебные машины. Позади, чуть на расстоянии, чтобы не мешать своим присутствием начальству, шли двое «личников», охрана мистера Фокса.

– Огромная, невосполнимая потеря, – мрачно сказал Маккормик. – Удар не только для семьи, но и для нас.

– Ужасная трагедия, Майк. Что уж тут говорить…

Фокс невольно поморщился: он столько раз повторял эти слова, что они вылетали из уст уже автоматически, произносимые с ровной, обесцвеченной тональностью. С другой стороны, произошедшее с Шепардом действительно ужасно само по себе. Не говоря уже о том, что за этот кровавый кошмар пока так никто и не ответил.

Маккормик, словно прочитав его мысли, негромко сказал:

– Жестоко, чудовищно жестоко они поступили с нашими людьми. Мы не можем оставить эту акцию без ответа. Алистер, твое предложение рассмотрено и в целом одобрено. Затея смелая, масштаб и направление удара нас устраивают. Будут дополнения и корректировки, но об этом мы поговорим позже, когда ты вновь соберешься лететь в Стамбул.

– Хорошо, Майк.

– Средства будут выделены по нашим обычным каналам. Хотя ты понимаешь, как сложно сейчас пробивать дополнительные средства через закрытые статьи! Долбанные финансисты… мать их… да они хуже талибов!

– Я рад, Майк, что план тебе понравился. Деньги мы потратим с умом.

– Хотелось бы на это надеяться. У вас, как я понял, именно там, на местных возможностях… я говорю об известном тебе регионе… будут накапливаться ресурсы и доводиться до ума первый этап плана?

– Да, все верно. То, что я тебе поведал, это черновой план. Понадобится еще время, чтобы собрать недостающую информацию и найти исполнителей.

– Оно у вас есть, – подхватил адмирал. – Никто вас в спину не толкает. В любом случае…

– Да?

– В любом случае, это в а ш план. И ни наши власти, ни даже мое ведомство и коллеги из разведсообщества никаким боком к нему не причастны! Я понятно выражаюсь, Алистер?

– Как всегда, – Фокс криво усмехнулся. – Я имею в виду, что ты умеешь доходчиво излагать самые потаенные мысли.

– Ну вот и прекрасно. Отдельным пунктом следует предусмотреть то, о чем мы с тобой уже говорили. Если нам удастся по своим каналам установить причастных к этой дерзкой акции, в ходе которой погибли Шепард и другие наши люди, мы передадим вам эту информацию. Кстати, твое ведомство тоже должно приложить все усилия, чтобы выяснить интересующие нас по данной тематике сведения. Понимаю, что это будет сделать непросто, они в последнее время научились секретить свои самые дерзкие операции. Поэтому ищите «слабое звено». Ищите людей с их стороны, которых можно перекупить и через которых можно будет добыть так необходимые нам сведения.

– Мы уже ведем работу в этом направлении, Майк. И если в известном тебе случае мы не имеем дело с потусторонними силами, с какими-нибудь призраками, то нужные установочные данные мы непременно добудем.

– Очень хорошо. Кстати, ты уже придумал название для нового проекта?

– А надо ли? – поняв, о чем говорит его давний знакомый и партнер, сказал Фокс. – Ты же знаешь, каковы наши правила в отношении подобных мероприятий. Никаких записей, никаких письменных документов. Впрочем… Сугубо для нашего узкого круга можно подобрать кодовое название.

– Именно это я тебе и предлагаю, Алистер.

Они уже подходили к «карману», где их дожидались авто, когда мистер Фокс негромко произнес:

– Назовем эту операцию…

– Я бы уточнил: акцию возмездия…

– Назовем ее так – «Посох Джабраила».

Алексей Супрун прилетел в Стамбул в среду, пятого ноября, рейсом 9603, вылетевшим в половине второго пополудни из Домодедово.

Пройдя пограничный и таможенный контроль в аэропорту «Ататюрк», он погрузился с вещами в такси. И попросил водителя – Супрун, кстати, свободно изъяснялся по-турецки, – отвезти его в «Erboy Hotel Istanbul».

В 17.00 по местному времени Алексей Валентинович уже стоял возле reception отеля, расположенного в старой части города, в районе Султанахмет. Молодой быстроглазый турок-админ, говорящий, кажется, на всех языках мира, подтвердил наличие забронированного со вчерашнего дня номера «люкс». Выставленная в интернет-доступе форма анкеты была заполнена тоже заранее. Номер проплачен посредством WebMoney на двое суток вперед. Сверившись с данными в загранпаспорте россиянина, администратор улыбнулся гостю, как родному. Выложил на стойку ключ, пожелал хорошего отдыха и тут же кивком подозвал «боя», чтобы тот поднес небольшого размера чемодан и заодно показал номер новому постояльцу.

Супрун, когда они поднялись на четвертый этаж и оказались напротив дверей номера, сунул «бою» купюру в десять ойро и кивком головы то ли поблагодарил за услугу, то ли попросил убираться восвояси.

Алексей Валентинович сам отпер дверь. Поставил чемодан у кровати, но разбирать его не стал. Снял куртку, повесил ее на плечики в шкаф. Накоротке осмотрел номер; обычный типовой одноместный «люкс», ничем особо не отличающийся от подобных номеров в большинстве стамбульских отелей.

Супрун наведался в санузел, затем сел в единственное кресло, предварительно сняв башмаки и выложив оба мобильных телефона на столик у занавешенного шторами окна.

Откинулся на спинку, смежил веки. Он думал о том, что неплохо бы сейчас принять душ, а потом вздремнуть пару часиков. А вечером, уже где-нибудь после девяти, вызвать такси и отправиться в один из любимых местных ресторанчиков. Туда, где славно готовят запеченное на огне седло ягненка. И где, переместившись в соседнее помещение, в «диванную», коей не менее полутора столетий, можно после вкусной и сытной трапезы неспешно посидеть с кальяном, подобрав наргиле по вкусу.

Но он понимал, что эту нехитрую, в сущности, программу вряд ли сегодня удастся осуществить. У одного из двух местных контрагентов, с которыми он знаком многие годы, возникло какое-то архисрочное и суперважное дело. Кстати, Восток, в том числе и нынешняя полусветская, наполовину азитская, наполовину европейская Турция, несмотря на горячий темперамент местного народа, в действительности не терпит суеты и спешки.

Для того чтобы добиться здесь значимого результата, нужны и связи, и знание местных обычаев, и терпение, и хитрость. Ну и деньги, конечно, причем немалые. Вся эта деятельность прикрывается – подобно ароматному дыму хорошо раскуренного кальяна – завесой вполне легальных контактов и связей. Экспромты здесь, в этой среде и в этой части земного шара, как-то не очень приветствуются. Но уж если от контрагента, очень опытного, умудренного сединами, выдержанного и сверхосторожного человека, приходит message[4] с просьбой о немедленной встрече (желательно, в ближайшие 24 часа), то не уважить его, не прилететь в Стамбул так быстро, как это возможно, означало бы лишиться того доверия, которое зарабатывается не на пустом месте. И которое, как хорошо знал Супрун, зачастую не купишь ни на какие деньги.

Надо сказать, что гражданин, только что вселившийся в не самый дорогой и престижный стамбульский отель, ничем особенным на фоне других постояльцев не выделялся.

У господина Супруна – многократная годовая виза, оформленная через посольство Турции в Москве (так что в аэропорту «Ататюрк» ему не пришлось, как большинству въезжающих в эту страну россиян, открывать через таможенного офицера визу-марку за 20 долларов). Одет он в добротную, но не пафосную, неброскую одежду. Мужчина он крупный, довольно плотной наружности, чуть рыжеватой масти, что заметно, даже несмотря на короткую (почти под ноль) стрижку.

В загранпаспорте, который Александр Валентинович после оформления сунул во внутренний карман куртки, указаны фамилия, имя, место и год рождения его владельца. Но, естественно, ровным счетом ничего не сказано ни о прошлом этого господина, ни, тем более, о его нынешних занятиях. В этой южной стране, давно освоенной челноками и «русо-туристо», даже таможенные офицеры при открытии туристических виз предпочитают не задавать лишних вопросов. Welcome to Turkey со своими денежками, а остальное, включая вашу истинную личность, никого здесь, по большому счету, не волнует.

Меж тем в биографии Александра Валентиновича найдется немало любопытных фактов (каковые известны лишь узкому кругу людей).

Супрун родился в 1956 году, коренной москвич. В прошлом – сотрудник Главного разведуправления ГШ МО РФ, подполковник запаса. На службе – официально – не состоит с 1999 года. По документам Минобороны, он комиссован по состоянию здоровья. В последние годы занимает должность исполнительного директора столичной консалтинговой фирмы «Астрея-М», оказывающей услуги в сфере безопасности рыночных инвестиций. Часто бывает в Турции, Греции, на Кипре, в Сирии и в некоторых других местах Восточного Средиземноморья, в странах, где у России, действующей не только через традиционные каналы дипломатии и резидентуры, имеются давние, вековые интересы. Зачастую эти поездки связаны с легальными деловыми интересами и контактами. Но иногда, как в этот раз, Супрун приезжает в ту или иную страну не столько по делам «легального» бизнеса, сколько с известной лишь ему и его контрагенту целью.

Звонок на мобильный раздался без четверти шесть вечера. Супрун взял «Нокию» со стола, сверился с экранчиком, ответил. Мужской голос спросил – по-английски с акцентом, – может ли подойти к телефону mister Fatih.

«Mister Fatih? – переспросил у звонившего Супрун. – Are you sure?»[5]

Но ни уточнения, ни извинения за очевидно неправильно набранный номер не последовало: звонивший дал отбой.

Супрун тут же отправил СMС с другого своего сотового. Затем оделся, запер номер и вышел из отеля на довольно оживленную в это время суток улицу Ebusuud.

Впрочем, прогулка оказалась недолгой: неподалеку от расположенного на той же улице отеля «Amisos», в котором ему тоже не раз доводилось останавливаться, находится стоянка таксомоторов. Не проявляя никаких признаков спешки или беспокойства, русский уселся в свободное такси и попросил отвезти его по указанному им адресу.

Спустя примерно двадцать минут водитель по просьбе приезжего остановился на обочине улочки, в паре сотен метров от станции «легкого метро» Emniyet. Супрун расплатился с ним лирами и отпустил восвояси. Смеркалось. Он прихватил с собой зонт, но складывалось впечатление, что проливного дождя не будет. Этот город Супрун, надо сказать, знал как свои пять пальцев, пожалуй, даже получше иных коренных стамбульцев. Сейчас он находился в районе Фатих. В той части этого старинного и довольно консервативного района, носящего имя Завоевателя и известного также одноименной мечетью, где соседствуют, сосуществуют два стиля, два разных мира: отстроенные французскими зодчими после землетрясения, случившегося в 1776 году, по-европейски прямые улицы с красивыми зданиями и довольно унылые, грязноватые, путаные переулочки западных, ближних к крепостной стене кварталов.

Вот в эту, западную часть района туристы из Европы не очень любят соваться. И не потому, что там высок уровень криминала, но из-за специфической атмосферы, напоминающей кварталы радикальных исламистов во многих городах Ближнего и Среднего Востока.

Собственно, прозвучавшая в ходе недавнего «ошибочного» звонка на сотовый Супруна фраза как раз и служила своеобразным нехитрым кодом, указывающим на то, что контрагент ожидает его в хорошо известном им заведении, в небольшой кофейне, расположенной в районе Фатих, прямо на границе двух миров, европейского и исламского…

Супрун прошел два квартала от того места, где он высадился из таксомотора. Здесь уже не так сильно тянуло выхлопами автомобильных движков; сквозь запахи каменных строений, влажной мостовой, кебабниц и кофейниц ощущались и ароматы цветов: клумбы, цветники, палисадники с кустами роз здесь, в Стамбуле, встречаются сплошь и рядом.

Он вышел на небольшую площадь, к северной части которой примыкала мечеть с минаретом, перестроенная почти полтысячелетия назад из христианского храма. Здесь, в этом районе, уже довольно часто попадались на глаза женщины в чадре, студенты-богословы, косящиеся на чужестранцев, мужчины с бородами строгого вида, правоверные, соблюдающие дотошно все обычаи, заповеданные через пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует) самим Всевышним…

Как и в любом крупном городе, встречались и нищие, всякого рода побирушки. Один из таких бродяг, дервиш в ветхом одеянии с худощавым обветренным лицом, частично скрытым надвинутым на голову балахоном, босой, сидел почти у самого входа в мечеть. В правой руке, на которой не хватало двух пальцев, указательного и среднего, он держал ломоть хлеба (очевидно, одна из сердобольных женщин, проходя мимо, угостила бродягу). Другой рукой, уставясь куда-то прямо перед собой, дервиш изредка отщипывал маленькие кусочки хлеба, затем, помяв их в пальцах и превратив в катышек, неспешно отправлял в рот…

Когда Супрун проходил мимо «дервиша», тот даже не посмотрел в его сторону.

«Ну, Руст, ну умелец, ну шустрец! – не без тайного восхищения подумал про себя Супрун. – Не человек, а молния… Еще ни разу не было, чтобы он куда-нибудь опоздал или сделал что-нибудь наспех, неправильно…»

Он обошел площадь по периметру, вернувшись к устью того переулка, из которого вышел минутой или двумя ранее. Туристы из разных концов света, в особенности из Европы и России, здесь, в богатом историческими памятниками квартале, всегда желанные гости. Кофейни, курильни, кафе и бары даже в это время года отнюдь не пустуют.

Супрун подошел как раз к одному из таких кафе, которых здесь, в округе, было несколько десятков. Заведение занимало целиком первый этаж приземистого, построенного еще лет двести тому назад каменного трехэтажного дома. В сухую и теплую погоду здесь обслуживали и за столиками, расположенными на небольшой террасе, но сейчас, в ноябре, терраса пустовала.

Алексей Валентинович прошел через арочный проход внутрь, окунувшись в смешанный аромат нескольких сортов наргиле, от душистих фруктовых – яблочных, абрикосовых, вишневых, мятных – до ядреного, на ценителя, знаменитого «шиша», с которыми соперничают запахи кофе и жареного на углях мяса. Над аркой висел плакат с надписью: «Welcom Turist We Spik Inglish». Супрун усмехнулся: это одна из многих интересных, порой забавных особенностей турков – они умеют любой язык приспособить под себя, ну а чужая грамматика для них вообще не указ.

К нему направился парень лет тридцати (это был сын хозяина заведения). Негромко поприветствовав гостя, он кивком пригласил проследовать за ним. Пройдя через зал и далее по коридорчику, они оказались в небольшом помещении. Мебели здесь не было: пол покрывал ковер, вдоль стен лежали подушки. Супрун разулся у входа, прошел внутрь комнаты, освещенной укрепленным на стене светильником. Опустился, скрестив ноги, на одну из подушек, спиной ко входу. Парень закрыл окно чем-то вроде деревянных ставен. Спросил, ставить ли сразу на «раскурку» кальян-шиша и принести ли что-нибудь гостю прямо сейчас.

– Бир бардак чай.[6]

Супрун хотел было добавить, что он сегодня не настроен «кальянить», но передумал – местным этикетом тоже не следует пренебрегать.

Несколько минут он провел в полном одиночестве. То ли контрагент еще не приехал, то ли эти ребятки осторожничают, проверяют, нет ли за ним слежки. В принципе такой вариант тоже не исключен. Кстати, забавный момент: он сейчас находился в заведении, принадлежащем двоюродному брату действующего сотрудника MIT,[7] когда-то тоже служившему в этой конторе. И встречи он ждет с родственником этих двух, с человеком, занимавшим еще несколько лет назад довольно высокий пост в турецкой контрразведке. Тем не менее у них, у этих местных товарищей, есть, конечно, свои резоны проявлять крайнюю бдительность, быть осторожными, не палиться особо перед свой бывшей или нынешней организацией.

Хотелось курить. Но не кальян, к которому он, по правде говоря, равнодушен, а обычные сигареты. Но закури он здесь, в этой комнате, обычную сигарету, это было бы сочтено как проявление дурного вкуса. Супрун усмехнулся про себя, вспомнив современную арабскую поговорку, которую ему доводилось слышать в разных городах Ближнего Востока, от самых разных людей. В переводе на русский она гласит: «Сигарета горит три минуты и почти не отвлекает от дел. Трубка располагает к беседе на полчаса. За кальяном можно провести всю жизнь, созерцая, как медленно сгорает табак, оставляя после себя горстку пепла ваших проблем, забот и волнений…»

Сын хозяина, тот самый парень, что встретил у входа «руского», обслуживал лишь самых почетных гостей. Именно он принес в «отдельный кабинет» сначала поднос с чаем и сладостями – для гостя. А затем внес еще большего размера поднос с фруктами и опять же, с местными сладостями, вроде вяленой дыни и ореховой халвы.

– Тешеккюр эдерим, – сказал Супрун. – Большое спасибо!

Иногда эти люди говорят с ним по-турецки, иногда – на русском, коим они, надо признать, особенно старшее поколение, владеют очень прилично. Ну а человек, носящий псевдоним Ata[8] (его так и свои, кстати, называют), говорит по-русски так, словно всю жизнь прожил в Москве. Впрочем, это и неудивительно: Ata почти два десятилетия провел в СССР и в новой России, преимущественно под дипприкрытием, служил в военном атташате турецкого посольства.

– Ас-салям алейкум, Ata, – Супрун поднялся на ноги и поприветствовал полупоклоном вошедшего в помещение мужчину. – Мерхабалар, эфенди![9] Рад встрече! И особенно рад вас видеть в добром здравии!

– Ва алейкум ассалям! Приветствую, дорогой Алекс! Как прошел полет? Как разместились? Все ли в дороге было в порядке?

Обмен церемонными фразами на этот раз был несколько короче, нежели обычно. Этот немолодой (ему под семьдесят) мужчина, одетый в темные брюки и теплый вязаный свитер, с непокрытой седой головой – Супрун ни разу не видел его в феске, – умел ценить время и знал меру всем вещам.

Ata довольно худощав и подвижен; если бы не коротко стриженные седые волосы, ему бы никто не дал его истинных лет. Его тщательно выбритое лицо с не по возрасту живыми черными глазами казалось спокойным. Племянник, относящийся к нему с уважением, пожалуй, не меньшим, чем к своему отцу, владельцу этой и еще нескольких соседних кофеен и продуктовых лавок, попытался поухаживать за дядей, являющимся во всем их многочисленном роду чем-то вроде старейшины или патриарха. Но был отослан полувзмахом руки – Ata явно торопился остаться с гостем наедине.

– Алекс… У меня тревожные сведения, – Ata заговорил по-русски. – Помните наш разговор двухмесячной давности? Я уже тогда предупреждал, что и вам… и нам тоже… надо, как у вас принято говорить, «держать ухо востро»!

– Да, помню. То, ради чего вы меня пригласили, уважаемый Ata, как-то связано с… тремя цифрами «восемь»?[10]

– И это тоже. Я сейчас скажу одну важную вещь. Алекс, нас хотят поссорить! Турция – большая и сильная страна. Верно?

– Верно, Аta. Поэтому мы и предпочитаем с вами дружить. Ну или, если начистоту, не ссориться и выгодно торговать.

– Приятно иметь дело с умным человеком…

Турок говорит медленно, тяжело, скупо роняя слова. Он глядел прямо в глаза гостю, словно пытался донести до него еще нечто, кроме тех слов, что сейчас прозвучали. В ладони у Ata – янтарные четки; его пальцы перебирали каждый камушек с таким бережением и тщанием, какбудто он пересчитывал все прожитые им дни.

– Россия – очень большая и очень сильная страна. Даже наши «друзья»… Вы понимаете, о ком я говорю, да?… Даже они сейчас вынуждены считаться с Россией. Так? А потому предпочитают действовать не в лоб, но планировать свои комбинации с присущей им хитростью…

– Не стану спорить. – Супрун понял, что Ata намекает на американцев; причем, скорее всего, на спецслужбы США. – Эфенди, мы очень ценим наше сотрудничество. Мы исходим из того, что подобные контакты идут на благо наших стран. Вы также знаете, что мы никогда не скупимся на проявление нашей приязни. Мы готовы платить… добром за добро.

– Алекс, начну с главного, – Ata заговорил после довольно длительной паузы. – Три недели назад из Пакистана… Если быть точным, из провинции Южный Вазиристан, к нам, в Турцию, была доставлена группа лиц… числом не менее двадцати. По сведениям из надежного источника, примерно половину численности этой группы составляют женщины. Вернее, молодые женщины… девушки. Их доставили на борту транспортного «С-130» без опознавательных знаков. Самолет выгрузил эту группу на авиабазе Инджирлик. Часть этой арендованной нашими «партнерами» авиабазы используется также и для доставки разного рода грузов, снабжения в Ирак и Афганистан… Так вот: транспорт этот обслуживает «частников». Для них там оборудованы не только склады, но и отгорожена жилая и «закрытая» зоны. Наши коллеги, кстати, их почти не контролируют там…

Супрун кивком показал, что он знает и понимает, о чем идет речь. Действительно, авиабаза ВВС Турции Incirlik Air Base является крупнейшим в регионе объектом подобного рода и активно используется ВВС США, а также транспортными компаниями, тесно сотрудничающими с Пентагоном для переброски войск и грузов в те же Ирак и Афганистан. По факту, американцы в окрестностях этой базы, инфрастуктуру которой они сильно нарастили в последние годы, чувствуют себя как дома. Так, словно они здесь не гости, а хозяева. И это обстоятельство, кстати говоря, далеко не всем в Турции по нраву. Причем недовольных хватает не только среди исламистов, но и в среде военных и сотрудников турецких спецслужб.

– Алекс, в этой группе, как стало известно моему источнику, большинство изъясняются на русском.

– Даже так? А кто они такие? Какие у них цели и задачи? Есть какие-то версии?

– Есть версия, что некоторые из этих девушек были захвачены во время штурма Красной Мечети. Они проходили там обучение в одной из религиозных школ. В школе, созданной специально для выходцев из вашей страны и из бывших республик Союза. Набор шел из юношей и девушек, исповедующих ислам, но и не только. Также туда, в школу при «Лаль Масджид», направляли тех, кого решили подвергнуть психообработке.

– Вы говорите о событиях минувшего лета?

– Да. Там, в Исламабаде, при «Лаль Масджид» работало сразу несколько школ и университетов. Думаю, вы в курсе. Частью «студенты» погибли в ходе боев, частью были задержаны либо рассеяны. Но многих куда-то увезли. Впрочем, это отдельная тема… Так вот, Алекс. Об этой группе одному из моих источников стало известно лишь три дня назад. Да и то в связи с переброской этих людей на один из объектов… Их перевезли в Кипр.

– В вашу… турецкую зону?

– Да. Они должны покинуть Кипр уже сегодня, максимум – завтра. Транзитом через Хорватию либо Черногорию… Скорее всего – к вам.

Супрун проглотил подступивший к горлу тугой комок.

– «Невесты Аллаха»?[11] Или нам следует ждать каких-то новых фокусов?

– По этому пункту пока все, Алекс, – турок уклонился от прямого ответа. – Возможно, в ближайшие дни нам станут известны данные их новых паспортов, по которым они должны будут пересечь границу с западным Кипром. Но эта информация, как вы понимаете, будет стоить немалых денег.

Ata, прищурив глаза, добавил:

– Алекс, я человек пожилой… у меня все есть, хвала Всевышнему. Но люди рискуют головой, верно?

– Сколько и в какой форме?

– Давайте поступим так. Я сам заплачу – здесь и тем, кому следует. А вы, Алекс, позаботитесь, чтобы оговоренная нами сумма кэшем была без промедления передана известному вам человеку… там, у вас. Зачем возить деньги туда-обратно или гонять по счетам, привлекая ненужное внимание?

Ata взял с подноса крепенький, без единого изъяна лимон.

Продемонстрировав желто-зеленый цитрусовый гостю, он сказал без тени усмешки:

– Вот столько, Алекс, мы просим за полную информацию об этих «невестах». И помните, чем быстрее деньги окажутся у посредника, тем выше шанс, что… Что благодаря этим сведениям, вы сумеете нейтрализовать враждебные действия. И что, может быть, вам удастся избежать очень, очень серьезных проблем.

Супрун для приличия – здесь не принято соглашаться мгновенно, это несолидно – выдержал паузу в две-три минуты.

Задумчиво погладив подбородок, сказал:

– Договорились, Ata. Телефон и мэйл у посредника прежние?

– Изменились, Алекс. – Ata вновь остро посмотрел на гостя. – В Москву завтра вылетит Эрдоган. Да, да, тот самый парень, что нас здесь опекает и обслуживает. Деньги отдадите ему. А он уже сам передаст, кому следует.

Супрун кивнул в знак согласия. Сумма, конечно, не маленькая, – «лимон» американских денег. Но это явно не тот случай, когда, как говорят сами турки, «торг уместен». В том, что руководство выделит такую денежку налом, он тоже не сомневался. Ata – ценнейший и очень информированный кадр. Он зачастую говорит даже не от себя, а от имени неких не желающих светиться, но влиятельных и оппозиционно настроенных к «проевропейской» светской партии турецкого политического истеблишмента местных спецслужбистов. Опять же, не в одной лишь России произошла спайка спецслужб, политической элиты и бизнеса. В Турции многие бывшие и действующие сотрудники той же MIT связаны через родственников, бывших сослуживцев или знакомых с верхушкой крупных турецких фирм, банков, имеющих значительные интересы в сфере российско-турецких внешнеэкономических связей. Достаточно сказать, что один из не очень дальних родственников нынешнего собеседника Супруна является совладельцем одной из крупнейших торговых сетей российской столицы, построенной и управляющейся турецким капиталом…

Настроживало лишь одно: то, что Ata решил поменять уже отлаженную, казалось бы, схему контактов и каналов поступления денежных сумм.

К «дервишу», сидящему в нескольких метрах от входа в мечеть, подошел мужчина лет пятидесяти, местный азанчи.[12]

– Уважаемый, да продлит ваши годы Всевышний… Я вас раньше здесь не видел, кажется?

Бродяга продолжал смотреть куда-то в видимые лишь одному ему дали. Взял с земли выроненную им недогрызенную корку хлеба, отправил ее в рот и стал методично жевать. Азанчи, сказав что-то под нос, достал из кармана яблоко, нагнулся и положил его на тряпицу рядом с нищим. После чего направился через вымощенную еще при Фатихе-завоевателе площадь к одному из переулков и вскоре скрылся из виду.

«Дервиш», убедившись, что за ним сейчас никто не наблюдает, поправил микродинамик, вставленный в ушную раковину правого уха, в который подавался сигнал от переоборудованной умельцами «Vertu»,[13] – он отчетливо слышал в наушнике все, о чем сейчас говорят в «отдельном кабинете» московский визитер и пригласивший его на встречу пожилой турок.

– Ata, не могу не задать свой вопрос. – Разговор принимал столь драматичный характер, что Супрун невольно даже чуть подался вперед. – Вы утверждаете, что у нас завелся предатель… Но откуда вам самим стало об этом известно? Ведь таких агентов… Их оберегают как зеницу ока!

– Я знаю людей, которые его вербовали. И знаю, на каком крючке его держат по сегодняшний день.

– Где он служит? В Генштабе? В Главном разведуправлении? Во внешней разведке? В аппарате Министерства обороны?

– Я не могу сказать, Алекс. Пока не могу… Эта информация стоит денег. Больших денег. Это первое. И второе. Если вы возьмете «крота», то могут пострадать некоторые мои знакомые.

– Понимаю… Давайте разделим тему. Начнем с первой части. Сколько?

Ata переложил четки в левую руку, а правой взял с подноса уже знакомый Супруну «цитрусовый». Потом… еще один. И еще – третий (их всего на подносе как раз лежало три штуки).

– Вот столько, Алекс.

Супрун не смог подавить вздох.

– Это очень много! Как я смогу убедить, что ваш товар стоит таких денег?

– Стоит. Этого человека взяли в оборот леть пять назад. Он отдыхал… хм… на одном из наших курортов. Человек этот имеет нетрадиционные наклонности, скажем так.

– На педерастии вербанули? – Как ни старался Супрун избегать эмоций, все же в его вопросе прозвучал скепсис. – Неужели на таком еще кого-то можно прихватить? В наш безумный, в наш толерантный век?! «Голубизна» давно не то что недостаток, а уже почти что достоинство!

– Не спорю, мы живем в извращенном мире. – Ata вернул цитрусовые на поднос и вновь принялся перебирать пальцами янтарные четки. – Поэтому уточню. Этот человек однажды проснулся в своем номере в отеле, куда он вечером пригласил симпатичного парнишку. И обнаружил, что…

– Что тот парнишка мертв? Ну что ж, в это я могу поверить. Прием известный… и почти безотказный. Ну что ж… Ata, сумма, которую вы просите, слишком серьезна, чтобы мы ее могли выплатить без… Без реального, скажем так, обеспечения.

– Наши и ваши «заклятые друзья» пытаются сейчас выяснить для себя некоторые аспекты событий, которые вы шифруете под символом «три восьмерки». Ищут информацию, ищут также некоторых людей. Ваших, уточню, людей, тех, кто совершил тогда какую-то дерзкую акцию. Около месяца назад этого «крота», который имеет серьезный доступ к большому кругу секретных данных, нашим людям было велено передать…

Поскольку пауза затянулась, Супрун позволил себе высказать догадку.

– Коллегам из-за океана?

– Да. Но не напрямую, не их местной резидентуре.

– Хотят использовать какую-то «прокладку»? Или еще проще: намереваются работать с ним, с этим «кротом», далее под «третьим флагом»?

– Есть одна довольно крупная организация… или компания, скажем так, которая стоит за всем этим, – помолчав, сказал Ata. – Она же активно работает среди частных компаний, которые хорошо известны по событиям в Ираке и Афганистане… Есть основания считать, что именно эта организация через свои возможности и через свою дочернюю структуру перевезла транзитом через нашу страну в Кипр и на Балканы ту группу, в которую входят и потенциальные «невесты Аллаха».

– Назовите фирму, Ata… И это сильно облегчит предстоящий мне разговор о выделении крупных денежных средств!

«Дервиш» сначала услышал тарахтение мотоциклетного движка. А затем увидел, как из переулка показалась и сама «мехповозка».

Это был некий гибрид из мотоцикла и фургона для перевозки не слишком тяжелых и малогабаритных грузов.

Такие повозки здесь, в старинных кварталах, где и по сию пору встречаются узенькие улочки, на которых тесно даже одному современному авто, являются довольно популярным средством передвижения для мелких торговцев, поставщиков небольших партий продуктов и овощей.

«Мотофургон» остановился возле кафе, до которого от мечети – наискосок через площадь – было по прямой метров тридцать, не более. Но остановился не у самого входа, а чуть не доехав до него, рядом с пустующей террасой.

«Странно, – подумал «дервиш». – Парковка в этом месте, именно на площади – запрещена…»

В следующую секунду он увидел, как из седла этого «кентавра» выбрался какой-то мужчина в джинсах и темной куртке-ветровке, на голове у которого красовался черный мотоциклетный шлем.

И субъект как-то уж очень быстро, крутанувшись юлой на каблуках, засеменил прочь. Но не в сторону входа в кафе, а в тот переулок, из которого он только что выехал!

Рука «дервиша» стремительно нырнула в карман его ветхого, замызганного халата – за мобильным!

– Алекс, я могу назвать имя… то имя, что нам известно. Имя одной из той группы женщин, о которых мы говорили. Ее псевдоним. Это, надеюсь, облегчит вам разговор с вашим руководством. Я также готов указать на «фирму», которая, как нам здесь представляется, стоит за подготовкой какой-то акции, направленной против вас. Или даже – серии акций…

– Буду признателен, Ata. Чем больше сведений, тем больше шансов, что наши денежные отношения будут улажены без лишней волокиты.

– Она, эта компания, думаю, известна и вам – по ее аббревиатуре…

Он вдруг замолчал, уставившись на визитера из Москвы. Супрун ощутил, как заворочался, завибрировал у него в кармане выключенный сотовый. На эту трубку сейчас, во время сверхважной встречи, мог позвонить лишь один человек – Руст. И позволить себе такой звонок он мог только в одном случае: если увидел какую-то опасность…

– Прошу прощения, Ata… Я вынужден…

Но договорить он уже не смог.

…«Дервиш» не успел поднятся с отполированной ступнями тысяч правоверных брусчатки перед входом в мечеть. И это спасло ему жизнь.

«Фургон», припаркованный в другом конце площади, возле обычного с виду стамбульского кафе, в доли секунды вспух огнем, распался… Рожденный силой взрыва полутора центнеров взрывчатки и двух баллонов с ацетиленом адский огненный кулак беспощадно ударил в стену здания, пережившего, казалось бы, немало на своем почтенном веку! Сквозь разодранный с треском воздух, накаленный и нашпигованный разлетающимися осколками и фрагментами поврежденных конструкций, какое-то время ничего, кроме тяжкого вздоха-гула, не было слышно… Потом, как сквозь ватную преграду, стали доноситься заполошные звуки автомобильной сигнализации… И еще спустя несколько секунд – крики людей.

«Дервиш», кряхтя, поднялся из-за невысокого бордюра, за который он то ли закатился сам, действуя инстинктивно, то ли был туда отброшен взрывной волной… Покачиваясь, разогнулся, выпрямился в полный рост, держась за помятый травмированный бок. Потом, не дожидаясь чьей-либо помощи, побрел в ближайший переулок, пошел прочь с места событий.

Здания и кафе, за которыми он наблюдал от мечети, более не существовало. Равно как не существовало и людей, беседовавших о чем-то важном и секретном в одном из помещений этого превращенного в руины строения – шансов выжить у них попросту не было…

Глава 2

За неделю до событий

У Мокрушина с самого утра настроение поменялось несколько раз, подобно тому, как причудливо менялась погода за окном его квартиры на Ленинградском проспекте.

На рассвете сыпанул снег. Валил крупными хлопьями, торопливо, как-то беспорядочно, словно в небесной канцелярии спешили отрапортовать о начале зимнего сезона.

Но стоило лишь появиться на улицах первым снегоуборочным машинам, как свежий порывистый ветер растолкал облака и погнал их на запад, в сторону Волоколамска и Можайска.

Около десяти утра в просвет выглянуло солнце. А затем и вовсе распогодилось; к двум часам пополудни о первом выпавшем снеге уже ничего и не напоминало.

Мокрушин принял душ, побрился, и – ближе к назначенному сроку – стал облачаться, прихорашиваться для выхода в город, на люди.

Утром он уже выходил с «прикрепленным» на часовую прогулку. Это была обязаловка, нечто вроде рекомендованного санаторным врачом терренкура, дозированной по времени и нагрузке ходьбы. Но ходьбы не по аллеям санаторного парка или вдоль берега, а в самой что ни на есть народной гуще, в людской толкотне. Вот как сегодня: пешком от дома до «Сокола» по северной стороне загазованного стоящим в пробках транспортом Ленинградского, а затем – обратно тем же путем.

Странная и неоднозначная метода, надо сказать. Но, с другой стороны, это была еще не самая большая странность, с которой Мокрушину доводилось сталкиваться в последние несколько недель.

Чувствовал он себя, кстати, много лучше, чем, скажем, пару месяцев назад. Или даже на прошлой неделе, в ночь с четверга на пятницу, когда у него случился последний по времени криз. Вернее, это был рецедив болезни, которая, сложись обстоятельства иначе (и будь на его месте другой человек), могла бы привести его прямиком на больничную койку, сделать его надолго, если не навсегда, пациентом психиатрической клиники.

Растением, овощем в человечьем обличье.

Но хотя приступы у Мокрушина более не повторялись, да и с бессонницей наконец удалось совладать (спасибо доктору), на душе все равно было неспокойно.

Он все время чего-то ждал.

Это как с больным зубом.

Уже и «каналы» прочищены. И лекарство на основе мышьяка, или что там используют в последнее время, обезвредило, убило больной нерв. И дыра в зубе запломбирована. Но все же нет-нет, особенно на первых порах, да и тронешь опасливо языком то место, где еще недавно «дергало». Где жгло и теснило так, что ни о чем, кроме избавления от этой пытки, этой сверлящей боли, и помыслить нельзя.

Впрочем, Владимир Мокрушин в свои тридцать семь в услугах стоматолога пока не нуждался. С зубами у него полный порядок. Спасибо предкам, у них в роду это семейное; рассказывали, что прабабка Настя, Царство ей Небесное, ушла из жизни на девяносто первом году со своими зубами, кроме двух передних, выставленных мужем-буяном еще в молодые их лета, в бурные годы Гражданской.

У него, Мокрушина, другая беда, если говорить о здоровье.

В какой-то момент проявились, обнажились проблемы с психикой, с душевной организацией. А это, как он уже успел убедиться на собственном печальном опыте, штука посерьезней, чем зубная боль, о которой он имеет пока что лишь теоретическое представление.

Как там у народного поэта:

Мокрушин вначале примерил костюм. Новенький, темно-синий, в едва заметную глазу полоску… Какой-то «армани-шармани». Он обнаружил его в шкафу-купе, занимающем часть холла. Здесь же, на плечиках, аккуратно развешаны и его собственные костюмы: рабочий и «на выход». Он бы предпочел, конечно, надеть свои родные вещи, но об этом сейчас не могло быть и речи. Три месяца назад он весил около девяносто кг. Сейчас – не более семидесяти. Причем кило эдак пять набрал в последние две недели.

Перебирать галстуки не пришлось: нужный по расцветке и фасону прилагался в комплекте с костюмом и белой сорочкой.

Повязывая галстук, Мокрушин невесело усмехнулся. Сегодняшний день в какой-то степени можно числить по рангу праздничных. Он не знал, как ведут себя в подобных случаях люди, находившиеся какое-то время на излечении в психиатрической клинике. Или, говоря простонародным языком, в «дурке». Отмечают ли они тот день, когда консилиум врачей дает добро на выписку, день, когда лечащий врач пишет в их пухлой, возможно, даже многотомной истории болезни мудреные слова латынью? Смысл которых сводится к тому, что пациент выздоровел, что патологий не наблюдается, что он не представляет угрозы для себя и для окружающих, а потому содержать его далее в специализированном медучреждении нет необходимости.

Устраивают ли их близкие семейное торжество по поводу выздоровления родного человека, обретенной им свободы, возвращения ему статуса нормального члена общества, психически здорового индивидуума?

Или врачи категорически не советуют этого делать, а рекомендуют, наоборот, хотя бы на время отказаться от любых застолий, дабы не спровоцировать новый кризис?

Кто его знает. На этот вопрос у него не было ответа. Наверное, с каждым – по-разному. Среди его друзей и знакомых, среди начальства и сослуживцев личностей с девиантной психикой пока не встречалось. У него, у Мокрушина, нет опыта общения с людьми, имеющими выраженные психические расстройства.

За единственным исключением, каковое составляет он сам.

– Не, ну на фиг… – Рейндж мрачно уставился на свое изображение в зеркале шкафа-купе. – Сказано же было в морг… ну так и нечего теплой водичкой покойника из шланга обливать!

Ему не раз уже говорили, что он, Мокрушин (Владимиров, Алексеев; у него в запасе две полностью залегендированные биографии) имеет очень сильное внешнее сходство с американским актером Уиллемом Дэфо.[15] В основном такое доводилось слышать от женщин, они более склонны к сравнениям и унификации. Вроде как похож и ростом – под сто девяносто, и фактурой. И улыбаются они одинаково (Рейндж, кстати, уж и не припоминал, когда и по какому поводу он лыбился последний раз). Он ранее не находил особого сходства с этим киношным героем, да и не заморачивался на эту тему. Но вот сейчас, когда увидел себя в зеркале, себя, все еще не привычного собственному же глазу, едва ли не чужака, с заметно осунувшимися лицом, всего высушенного свалившимися на него проблемами и болячками… Подумалось невзначай: «Да, ты все же похож чем-то на того парня. В том эпизоде, где он тащит на себе крест…»

Мысль, пришедшая ему только что в голову, показалась неправильной.

Не совсем уместной и, как минимум, нескромной. Но что поделаешь, если его нынче посещают сплошь странные и зачастую «неправильные» мысли…

– Алексеич, вы меня звали?