Эра зла Устименко Татьяна
Андреа задумчиво потерла почти обнаженное плечо, лишь слегка закрытое тонкой лямкой вечернего платья, и откинулась на спинку мягкого кресла, не сводя с огня узких кошачьих зрачков своих синих глаз. Пламя бушевало за слюдяным экраном камина, нагревая ее нежную кожу и рождая иллюзию жизни. Сейчас ее плечи, руки, шея имели практически натуральную температуру живого человеческого тела. Девушка слегка пригнула голову и капризно потерлась ушком о нежный мех шиншиллового палантина, небрежно наброшенного на спинку кресла. Это сибаритское прикосновение родило в ее душе волнующие воспоминания о том мужчине, тоска по коему еще оставалась такой пронзительной и свежей. Его шелковистые кудри — они ничем не уступали этому роскошному меху… «О, Рауль! — Андреа оскалила острые клыки и гневно зашипела, переполненная жгучей ненавистью к тем двоим, кто посмел лишить ее возлюбленного. — Как же мне тебя не хватает! — Бокал с кровью качнулся в ее руке, и с его кромки сорвалась алая капля, растекаясь по слюде экрана, шипя и сворачиваясь от жара огня. — Клянусь тебе, Рауль, — мысленно пообещала Андреа, — я их покараю, я отомщу за твою гибель. Вскрою их вены и выпущу из них всю кровь, каплю за каплей. А сама понаблюдаю, как жизнь будет медленно покидать их хрупкие тела, как погаснут звезды их глаз, как посинеют их губы. А в самом конце казни я спрошу: помните ли вы его, не принадлежавшего вам, но принадлежавшего лишь мне? Так как же посмели вы, жалкие божьи твари, покуситься на чужое достояние?» — Бокал со звоном разбился о стенку камина, орошая огонь толикой недопитой стригойкой крови. Клятва была принесена и скреплена!
Наверху, на третьем этаже, прямо над головой Андреа, что-то шумно поволокли и тяжело уронили на пол, выводя госпожу из задумчивого состояния. Повелительница мрачно помянула ангелов, на все лады костеря своих косоруких подчиненных. В двери робко заскреблись.
— Ну что еще? — раздраженно выкрикнула Андрея. — Я же приказала меня не беспокоить!
— Госпожа? — В комнату просительно заглянула простоватая, испачканная то ли грязью, то ли кровью физиономия вампира. — Мы там, это, расстарались для вас: отбили у людей картину вашего любимчика, ну теннисист еще который…
— Да сколько же можно повторять — не теннисист он! — Андреа покривилась, словно от зубной боли, изрядно задетая невежеством своего слуги. — А Давид Тенирс, фламандская школа!
— Так мы что, получается, лезли под пули ради мазни какого-то школьника?! — обомлела плебейская физиономия.
— А Фаберже? — превозмогая закипающий в ее душе гнев, на повышенных тонах поинтересовалась госпожа. — Вы нашли для меня Фаберже?
— Помилуйте, повелительница, — покаянно завыла физиономия, — мы искали. Да только его почему-то нигде целиком и не сыщешь! Голимые фрагменты везде, причем одни только яйца…
— Фрагменты? — Андреа аж поперхнулась, а ее глаза округлились до размеров пресловутых раритетов Фаберже. — Вон! — взбешенно заорала она через секунду. — Тупица! Пошел вон, дурак!
Дверь торопливо захлопнули.
Наверху опять что-то загремело и загрохотало, послышался тоненький плачущий звук бьющегося фарфора.
«Остолопы! — обреченно констатировала стригойка, бессильно царапая ногтями обшивку кресла. — Они же мне так всю коллекцию угробят. А ведь раньше всеми хозяйственными проблемами занимался Рауль. О, дорогой, как же мне тебя не хватает, во всех смыслах не хватает! — Синие льдинки ее глаз злорадно оглядели испачканный кровью камин. — Ну да ничего, скоро я за тебя отомщу! Вот только поймаю нашего резвого вервольфа и выбью нужную информацию из этой полудохлой дряни Селестины. А потом… — когти стригойки красноречиво впились в сафьян кресла, — раздавлю их, будто мух!» — И вполне довольная сей радужной, разворачивающейся перед ней перспективой, Андреа предвкушающе зажмурилась, становясь похожей на разнежившегося в тепле хищника. Она потянулась к установленному на столике золотому колокольчику, подняла его и требовательно зазвонила.
— Позовите ко мне Элоизу! — распорядилась госпожа.
У Андреа неожиданно появилась идея, да притом еще какая!
Элоиза, худенькая девушка с длинными каштановыми косами, состоящая при Андреа в качестве камеристки и наперсницы, грациозно впорхнула в кабинет и опустилась на подушку, брошенную к ногам ее повелительницы. Госпожа лениво полулежала в кресле, а ее рассеянный взор блуждал по потолку комнаты, любуясь росписью, изображавшей Иону, невредимым выходящего из чрева поглотившего его кита.
«Странно, — размышляла стригойка, — почему эта картина никогда ранее не привлекала моего внимания? Возможно, настроения соответствующего не случалось? — Она флегматично положила ногу на ногу, размеренно помахивая полусоскользнувшей со ступни туфелькой. — Вот она, заветная мечта каждого существа — обрести нечто чудодейственное, защитившее бы его от любой напасти и позволившее бы выйти из любой передряги, причем целым, здоровым и неуязвимым!» — Грудь девушки бурно всколыхнулась, приподнятая в мечтательном вздохе. Затем Андреа перевела благосклонный взор на жмущуюся к ее коленям Элоизу и погладила девушку по волосам, совсем таким же жестом, каким рачительный хозяин гладит дорогую породистую собаку. О да, малютка Элоиза случайно оказалась бесценным подарком судьбы, способным принести Андреа невиданное могущество.
— Помнишь, дорогая, — покровительственно начала повелительница, намеренно придавая своему вкрадчивому голосу мелодичность тростниковой флейты, — пару месяцев назад ты начинала рассказывать мне сказку о «Божьем Завете»? (При слове «божьем» на холеном лице стригойки появилась гримаса отвращения.) Не могла бы ты продолжить свое повествование?
— Сейчас? — удивилась Элоиза, ластясь к повелительнице.
Андреа мрачно кивнула:
— Именно сейчас! Несмотря на все наши значительные успехи, мы уже целых полгода топчемся на месте. Проклятые священники вкупе со своими фанатиками-защитниками стоически терпят холод и голод, но не сдаются, истребляя слишком много моих солдат. А я просто обязана заполучить их проклятый Ватикан! До тех пор пока я не разграблю скрываемые в нем сокровища и не сровняю его с землей, я не обрету счастья и покоя. Он словно бельмо на глазу, словно застрявшая в горле кость мешает воцарению нашей власти. Он хранит тайну бесследно исчезнувшего Грааля и препятствует приходу демона Себастиана! А потому, дорогая, рассказывай свою сказку! — Ладонь стригойки требовательно надавила на голову Элоизы, и, подчинившись приказу своей госпожи, девушка заговорила:
— Многие сотни лет назад в одном еврейском городе, называемом Назарет, жила странная семья. Старшего сына этого семейства звали Иешуа, и поговаривали, будто его мать, Мария, родила сего первенца уже будучи замужем, но продолжая оставаться девственницей. И якобы отцом мальчика стал отнюдь не ее простофиля-супруг — плотник Иосиф, а некий Святой Дух, снизошедший с небес к смиренной Марии и одаривший ее непорочно зачатым младенцем. Не станем рассуждать, оставалась ли она невинной до конца своих дней или стала Иосифу настоящей супругой, тем не менее в семье росли еще несколько детей, в том числе сыновья Иаков, Симеон, Юда и Иосия. Последний из четырех мальчиков всегда был любимым братом Иешуа и неизменным участником всех детских забав будущего Спасителя. Иешуа, по достижении возраста тридцати трех лет обретший имя Иисус, до конца своих земных дней поддерживал дружбу с Иосией и незадолго до казни на кресте Голгофы вручил тому бесценный дар, состоящий из трех предметов. Первый оказался молитвой, собственноручно написанной Спасителем и способной призывать архангелов. Второй получил название «Бич Божий», а третий и вовсе хранился в величайшей тайне. Считается, будто три оных предмета, образующих «Божий Завет», способны даровать своему владельцу власть, равной которой нет ни у кого на земле. Иосия благоговейно принял дары брата и надежно спрятал их от чужих глаз. Минуло немало лет. Потомки Иосии, ставшие Хранителями «Божьего Завета», исправно выполняли доверенную им миссию. За «Божьим Заветом» охотились как церковники, так и стригои, но никто из них так и не сумел завладеть ни одной из трех реликвий. Сам же род Иосии подвергался нападкам и гонениям, ибо сначала его потомки учредили орден рыцарей-тамплиеров, а потом, под влиянием примкнувших к ним последних выживших катаров, создали новое ответвление религии — протестантство, отрицающее необходимость святых реликвий и церковных служб. Протестанты утверждали: дескать, для общения с Иисусом людям совершенно не нужны священники и храмы — молитву можно творить везде, даже под открытым небом, и Спаситель непременно тебя услышит. Именно поэтому христианская церковь так возненавидела протестантов. В Венгрии протестантство распространилось необычайно широко, а его главой являлось легендарное семейство Бафора — прямые наследники Иосии и хранители «Божьего Завета». В 1560 году в семье Бафора родилась долгожданная дочь — Эржебет, — тут Элоиза скромно потупила ресницы, — моя старшая сестра…
Губы сосредоточенно внимавшей ее рассказу Андреа растянулись в нехорошей ухмылке:
— Я никогда не сомневалась в том, что все самое значимое и судьбоносное в этом мире вершат только женщины, пока мужчины тешат свои амбиции, отвлекаются на распри, играют в войну и усиленно участвуют в процессе размножения. Продолжай же свое в высшей степени занимательное повествование, дитя мое, и ничего не бойся! Мое благорасположение к тебе остается неизменным.
Вдохновленная столь мягким ободрением, Элоиза перевела дух и продолжила:
— Поскольку роль Хранительницы «Божьего Завета» изначально предназначалась именно Эржебет, намного превосходившей всех умом и красотой, то меня не слишком-то посвящали в семейные секреты. Вскоре все изменилось не в нашу пользу, а наши враги и вовсе взяли верх над родом Бафора. Меня насильно выдали замуж за одного румынского вельможу, приближенного военачальника самого господаря Дракулы. Там меня обратили в стригойку, а мою несчастную сестру долго мучили и пытали, требуя предать веру в Иисуса и дары Иосии. Но Эржебет не сдавалась. Тогда упрямицу тоже сделали стригойкой, но и после этого ее принципы остались неизменными. На госпожу Бафора натравили инквизицию, осудившую ее на вечное заточение в подвале собственного замка Чейт, где она, несомненно, томится и по сей день. Но еще до того, как стать вампиром, Эржебет родила пятерых детей. До меня доходили слухи, якобы младший ее отпрыск, сын Павел, сумел перебраться в Польшу, унося с собой часть «Божьего Завета». Там он сменил фамилию и стал верным служителем католической церкви, впрочем благоразумно не открывая оной ни своего истинного имени, ни предназначения. Еще поговаривают, будто часть «Завета», а именно копию свитка с призывающей архангелов молитвой (выполненную итальянским монахом фра Винченце), он спрятал в одном из костелов Кракова…
Андреа вздрогнула всем телом, схватила Элоизу за плечи и вперила в нее горящий радостью взгляд:
— Замечательная новость! Не думала я, что часть «Завета» так просто добыть! Кто из наших особенно верных и проверенных слуг находится сейчас в Кракове?
— Шевалье Тристан де Вильфор! — едва слышно шепнула Элоиза, заливаясь жгучим румянцем. Очевидно, произнесенное ею мужское имя, благородное и благозвучное, но, увы, ничего не сказавшее Андреа, значило для наследницы проклятого рода слишком много.
— Замечательно! — довольно повторила ее госпожа. — Пошлите ему сообщение. Пусть шевалье де Вильфор немедленно приступает к поискам копии части «Завета», а затем прибудет сюда сам, дабы сообщить мне о результатах своих изысканий.
Элоиза немедленно отправилась исполнять данное ей поручение, оставив свою госпожу наедине с ее темными мыслями. Но, хотя замыслы Андреа, бесспорно, являлись темными и по смыслу, и по сути, следует упомянуть о том, что теперь будущее Детей Тьмы уже не казалось ей столь печальным и проблематичным, как каких-то полчаса назад, до рассказа Элоизы. Посетившая стригойку идея оказалась воистину гениальной. Она уже заполучила в свои загребущие руки опальную Дочь Господню — Селестину, правда пребывающую ныне в весьма плачевном состоянии. Заклятая врагиня, извлеченная по воле Андреа из недр своего каменного гроба, неустойчиво балансировала на зыбкой грани между жизнью и смертью, то впадая в чудовищные приступы загадочной болезни, а то снова на краткие мгновения возвращаясь в адекватное состояние. В первый раз проследив за терзающим Селестину приступом, абсолютно разрушившим ее плотскую оболочку, стригойка пришла в неописуемый ужас. По окончании приступа от тела рыжеволосой экзорцистки осталась лишь жалкая кучка пепла, тут же начавшая регенерацию, окончившуюся полным восстановлением ее физического облика. Правда, при этом Андреа сильно сомневалась в том, подверглась ли столь же целостному воскрешению и душа девушки. И все равно повелительница была изрядно напугана потрясающими способностями Селестины, ведь ни один, даже самый сильный, стригой никогда не оказывался способен на нечто подобное. Но, увы, остальные ее планы потерпели сокрушительный провал. Она уже неоднократно пыталась допросить свою узницу, чтобы узнать участь пропавшего Грааля, но девушка так и не произнесла ни единого внятного слова, пока не раскрыв местоположение Божьей Чаши. Итак, Грааль оставался недосягаем. Но внезапно Андреа посетила другая блестящая идея, реализация коей обещала дать ей все: власть, славу, силу. Стригойка возмечтала раздобыть артефакты из «Божьего Завета», те, за которыми на протяжении многих веков охотились и ее родичи, и представители официальной церкви. Что же касается запутанной легенды о потомках Иосии и несговорчивой полукровке, томящейся в замке Чейт, то эти факты не волновали Андреа ничуть. Пусть человеческий Бог сам разбирается со своими детьми, их горести ее не касаются. Повелительницу нисколько не удивила разобщенность, царящая в вопросах веры, ибо наибольшая неразбериха всегда наблюдается на тех кухнях, где готовят не телесную, а плотскую пищу. Что же касается насильно обращенной госпожи Бафора, из Хранительницы «Божьего Завета» подневольно переквалифицированной в ее подданную, то — в этот момент своих мысленных рассуждений Андреа презрительно рассмеялась, — у каждого из нас свои тараканы в голове. Просто кто-то их контролирует и дрессирует, а кого-то — они…»
Окончательно успокоенная и умиротворенная, Андреа выпила очередной бокал свежей крови — конечно же ее самой любимой, редкой, четвертой группы и включила музыкальный центр, остановив свой выбор ценителя на симфонии так боготворимого ею Антонио Вивальди. Право же, пусть люди в основной своей массе и являются вульгарными, низменными созданиями, они тоже сумели создать нечто прекрасное, как то: музыка, живопись и фильмы ужасов! На такой оптимистичной ноте Андреа погрузилась в транс, расслабившись под проникновенные звуки волшебной мелодии. О нет, она ничуть не злоупотребляет жестокостью, совсем несвойственной ее эстетичной натуре. Она просто доводит все жизненные процессы до своего логического завершения. К тому же следует признать: конец такого дурацкого мира, как этот, должен быть исключительно веселым!
Глава 3
Вполголоса выругавшись, Конрад наклонился и ощупал свою правую щиколотку. Вроде бы обошлось без травмы, даже растяжения нет, просто ушиб. Он тяжело оперся на плечо своего спутника, предоставляя кратковременный отдых пострадавшей ноге и мысленно проклиная всех злокозненных стригоев вместе с их изощренными выдумками. Нет, ну надо же чего удумали, твари поганые, — выбрали, называется, место! Хотя окажись он на их месте… Конрад обвел критическим взглядом расстилающиеся перед ним развалины, живописно припорошенные свежевыпавшим снегом, и одобрительно кивнул, отдавая должное извращенной фантазии проклятых кровопийц. И в самом деле, лучшего места не найдешь во всей Италии. Ну в смысле не самого красивого, а более подходящего для захоронения столь ценного груза! Груза? От неодушевленного названия «груз» его сердце в очередной раз окатила горячечная волна скорби и тоски. Груз, разве она — всего лишь груз? И тут вервольфу стало до жути горько и тошно, потому что это чудовищное открытие до сих пор не укладывалось у него в голове. Он банально отказывался поверить в то, что оным ценным грузом, заживо упрятанным в недра глухого каменного гроба, была она, девушка его мечты! Его Селестина!
Порой ничто так не усложняет нашу жизнь, как самые простые и избитые истины. Суть этой фразы Конрад фон Майер постиг не из книг, а опытным путем, попутно набив немало шишек и наставив кучу синяков. Причем ладно бы кому-то другому, так нет же — самому себе. А что тут поделаешь, если он, умный, сильный, красивый и независимый (ну в общем именно такой, каковыми мужчины кажутся сами себе), вдруг страстно влюбился в несносную воспитанницу католического монастыря, начисто проигнорировавшую его искреннее чувство. Он даже предложил ей свое сердце и лапу, тьфу ты — руку, конечно, но в ответ рыжая упрямица просто ушла из дома, демонстративно разбросав по квартире вещи оборотня и нахально запинав под шкаф его лучшую фотографию. Ушла, и как под воду канула… И вот уже долгих три года от Селестины не приходило никаких известий. Сначала Конрад бездельничал, обижался и выдерживал характер, исподволь ожидая, что она непременно позвонит завтра или, что еще вероятнее, рано поутру перешагнет порог квартиры и истомлено упадет в его широко распахнутые объятия. Но время шло, а Селестина не появлялась. Вервольф жутко исхудал по причине все возрастающего нервного напряжения и из-за хронического отсутствия аппетита. Его скулы заострились до такой степени, что того и гляди грозились прорвать бледную, холодную от анемии кожу. Бывший тамплиер стал задерганным и вспыльчивым, плохо спал, а шутки воспринимал и того хуже, а вернее вообще никак. Он сделался суеверным до неприличия, а вдобавок приобрел дурацкую привычку постоянно оглядываться через плечо, при этом сам отлично понимая, насколько смешон боец, вздрагивающий от любого шороха и сторонящийся собственной тени. А что тут поделаешь, если даже в вое ветра ему чудился ее мелодичный голос, ветки деревьев напоминали ее гибкие руки и в полумраке ночи ему постоянно являлось смутное очертание прекрасной девичьей фигуры.
Неужели он начинает сходить с ума? Но сильнее всего пугал Конрада ее потускневший серебряный крест, по забывчивости оставленный экзорцисткой в его спальне. Рыцарь фон Майер успел повидать в жизни всякое (в основном плохое) и посему никогда не верил в приметы, но… Ну не может же крест эрайи — воина Господнего и ангела смерти — потускнеть сам по себе, без повода, буквально ни с того ни с сего! Ведь его-то собственный крест сиял по-прежнему ярко! И не зная, что и думать, Конрад испуганно метался по городу, силясь обнаружить хотя бы один крохотный, малозначительный намек на присутствие Селестины. Он верил в возможность их новой встречи, хотя эта вера становилась все слабее, все призрачнее… Собрав воедино жалкие остатки надежды, подпитываемые страстной любовью, вервольф тщательно исследовал жалкие крупицы доступной ему информации, связанной с исчезновением Селестины. Любовь — бич для человеческой души. Наносимые ею раны никогда не затягиваются полностью, и даже если ты изо всех сил пытаешься забыть своего потерянного любимого, то никогда не сможешь этого сделать. Конрад выискивал хотя бы запах духов Селестины, отзвук голоса, след ее легкой ноги, отпечатавшийся на мостовой, но, к сожалению, все его усилия оказались тщетными, ибо такового следа никак не находилось.
Человеческий мозг устроен весьма замысловато и является тем защитным барьером, который и охраняет нас от жестоких реалий внешнего мира. Если жизнь вдруг начинает давить на нас слишком сильно, то, призвав на помощь воображение, мозг способен создать свою, искусственную версию происходящего, подав реальность в более мягкой, фантазийной, вымышленной и даже полубредовой форме. Вера, надежда и любовь — вот те главнейшие ценности, которые помогают нам смириться с неприглядной серой реальностью, делая ее относительно пригодной для обитания человека. Вера, надежда и любовь — три путеводные звезды, указующие нам дорогу к нашей судьбе и призывно влекущие нас за собой. И страшно, если наша любовь умирает, вера иссякает, а надежда угасает. Ведь ради чего мы тогда продолжаем жить?
Еще никто и никогда в нашем мире не становился великим в одиночку. А если и становился, то в психиатрии это называется совсем по-другому и отлично вписывается в какой-нибудь серьезный диагноз. Памятуя об оном нехитром правиле, Конрад охотно принял участие в начавшейся войне со стригоями, которых ненавидел всем своим естеством, причем не только сознательно выступил на стороне людей, но и даже сумел создать собственный, весьма многочисленный отряд, названный им «Новые тамплиеры». Люди не догадывались об истинной сущности своего предводителя, и потому, будучи благосклонно принят папой Бонифацием, Конрад отважно ввязывался в самые опасные стычки, ища отнюдь не славы, а только информации. Он всерьез не верил в то, что, окажись Селестина живой, она уклонилась бы от участия в войне со стригоями, и в то же время, вопреки собственной логике и здравому смыслу, напрочь отказывался смириться с мыслью о ее гибели. И вот, мучимый тоской и любовью, он поставил перед собой цель непременно раскрыть загадку внезапного исчезновения своей возлюбленной, отныне ставшую единственным смыслом его существования. В процессе достижения своей цели Конрад огреб множество проблем, неприятностей и неудобств, лишь окончательно сформировавших основные качества его характера: упрямство, решительность и самоотверженность. А если принимать во внимание неудобства, то по-настоящему в нашей жизни неудобно лишь одно: выбитые зубы сломанными руками собирать. Но это же еще как исхитриться нужно, чтобы выбить зубы и сломать лапы такому сильному бойцу, как Конрад фон Майер, Господи его храни…
А ведь именно одно из таких вышеупомянутых неудобств, имеющее форму обледенелого комка глины, и подвернулось сейчас под ногу вервольфа, видимо вознамерившись затормозить его дальнейшее продвижение да пошатнуть и без того слабую веру в успех задуманной вылазки. Но Конрад только сердито скрипнул клыками и на пару минут воспользовался помощью первого из двух своих спутников, опершись на его плечо.
— Больно? — сочувственно спросил черноволосый юноша, ловкий и сильный, сумевший вовремя подхватить своего покачнувшегося командира.
— Ничего, идти смогу, — таким же шепотом ответил Конрад. — Спасибо, Кристиан.
Небо над руинами внезапно осветилось лучом прожектора, а воздух над самыми их головами вспорола длинная очередь трассирующих пуль.
— Ложись! — Конрад повалил друга на землю, прикрывая его своим телом.
— А ты не любишь надолго записываться в должники, Конрад, — насмешливо заметил второй спутник вервольфа. — Если бы не ты, то Крису бы точно уши подрезало. И стал бы он у нас эльфом!
— Надоел ты мне со своим черным юмором, Димитрий! — глухо проворчал Кристиан, придавленный могучим торсом оборотня. В голосе юноши явственно слышалось недовольство. Ну еще бы, а он-то уж размечтался, как по возвращении в лагерь будет рассказывать, что оказал услугу их непобедимому командиру. Но нет, все опять вышло наоборот! Хотелось бы ему знать, откуда у Конрада такая неповторимая реакция, скорость и гибкость, совершенно не укладывающиеся в рамки нормального восприятия. В отряде поговаривают, будто ради своих сказочных способностей Конрад продал душу дьяволу, и даже якобы он и сам является не совсем человеком, а приходится дальней родней тем самым кровососам, с которыми и воюют «Новые тамплиеры». Но вот в такие несусветные глупости Кристиан напрочь отказывался верить, потому что однажды слышал, как истово молился их командир у себя в палатке, а его знаменитый серебряный крест, который Конрад носил не снимая, неоднократно видели все в отряде… Нет, никакой Конрад не вампир, а самый настоящий правоверный католик и наипреданнейший воин божий!
— Вроде все стихло, — заметил вервольф, выводя Кристиана из задумчивого состояния и откатываясь в сторону. — Идем дальше. Нет, лучше ползем…
Несколько минут вся троица молчала, по-пластунски пробираясь между огромными валунами и обломками каменных колонн. Чернота ночного неба траурно сливалась с закопченными развалинами, придавая окружающему ландшафту оттенок сюрреализма и делая его похожим на дорогостоящую декорацию к какой-нибудь модной театральной постановке. Конечно же носящей сугубо трагический характер.
— Командир, а ты точно уверен, что они закопали ее именно здесь? — осторожно спросил коренастый Димитрий, обладатель крепких нервов и оригинального чувства юмора. — А то мы еще ни разу не забирались так глубоко на территорию стригоев. Как бы с нами чего нехорошего не вышло, похлеще купирования ушей…
— Не уверен, — раздраженно огрызнулся Конрад, недовольный репликой товарища, вновь разбередившей его сердечную рану. — Совсем не уверен. Тот кровосос, который под пытками сболтнул, будто он участвовал в казни Селестины, был уже почти дохлым, когда наши разведчики притащили его ко мне… — Вервольф раздосадованно щелкнул пальцами. — Эх, перестарались наши парни!.. Поэтому его слова стоят не много, но другого выхода я не вижу. Я обязан найти это проклятое место! А там я либо удостоверюсь в том, что ее нет в гробу, либо… — тут он осекся, вздохнул и продолжил хриплым от сдерживаемых рыданий голосом, — найду ее останки и похороню их по-христиански…
— Ну, тогда с богом! — подытожил Димитрий, скребя локтями по плоской каменной плите. — Веди нас, командир, мы с тобой.
В древних летописях говорится, будто в 753 году до н. э. близнецы Ромул и Рем, решившие основать град-крепость на берегу реки Тибр, задали богам вопрос о том, кто же из них станет первым правителем молодого города. Рем поднялся на холм Авентин, а Ромул — на Палатин, и принялись они оба ждать знамения. Шесть грифов взлетели с холма Авентин, и двенадцать — с Палатина. И тогда братья принялись строить город, но едва они заложили первый камень, как завистливый Рем напал на Ромула, но сам погиб в той схватке, пав от руки брата. Так Ромул стал первым правителем будущей прекрасной столицы, названной в честь его погибшего брата. Во всяком случае, так гласит история. Возможно, все это и не совсем правда, но так или иначе, а первое римское поселение возникло на Палатине, у основания которого располагаются руины знаменитого Форума. А еще раньше, задолго до прихода Ромула и Рема, на месте Рима находилось мрачноватое, но величественное кладбище, возведенное загадочным народом, который одни исследователи именуют «этрусками», а другие — «тирреноями». Неважно, как на самом деле называли первых обитателей Италийской долины, но гораздо значимее то, что после себя этруски оставили великое множество огромных каменных саркофагов, глубоко вкопанных в недра Палатинского холма. А выражаясь яснее, они предоставили своим потомкам этакий готовый лабиринт, призванный надежно оберегать доверенный ему груз, ведь попробуй-ка найди одну беспомощную девушку, упрятанную под неподъемную крышку некоего конкретного гранитного гроба, внешне ничем не отличающегося от нескольких сотен еще таких же. И не обольщайся заранее, да учти: если ты не знаешь, в какой точно гроб была положена пленная экзорцистка, то можешь посвятить ее поискам всю свою жизнь, но и тогда навряд ли найдешь! И в самом деле, как ни крути, как ни проклинай теперь хитроумных стригоев, а лучшего места, чтобы навечно похоронить Селестину, хоть обыщись — не найдешь во всей Италии…
Почти насмерть замученный разведчиками стригой, благополучно испустивший дух на руках Конрада, поведал ему слишком мало, указав лишь весьма приблизительные координаты того саркофага, в котором погребли опальную Дочь Господню. Одному только Господу известно, стоило ли вообще принимать на веру слова поганого кровососа, произнесенные под действием чудовищных пыток. Но тем не менее оное признание стало единственной крохотной зацепкой, найденной вервольфом за три года бесплодных поисков, и первым долгожданным лучиком надежды, забрезжившим в его исстрадавшемся сердце. Будучи предельно откровенным с самим собой, оборотень изрядно сомневался в искренности и честности покойного стригоя, а затеянная им вылазка стала бредом и авантюрой чистейшей воды, но ничего иного ему не оставалось… И вот как раз поэтому и полз сейчас Конрад по склону Палатинского холма, замерзая в снегу, обдирая колени о студеную землю и ежеминутно рискуя попасть в руки стригойского патруля. Фон Майер прекрасно понимал, что все самые сумасбродные приключения, все наиболее судьбоносные открытия и находки начинаются не со слов: «Я достигну, мне повезет!», а с фразы: «Ну и черт с тобой, давай попробуем…»
Старательно отсчитывая покосившиеся кресты и стараясь не сбиться, Конрад продвигался к центру древнего могильника, на котором в разные века хоронили и христиан, и язычников, и вообще невесть кого еще. А какая в сущности разница, где и кого закапывать, если перед смертью все равны!
«Краткость жизни — сестра таланта! — навязчиво вертелось в голове вервольфа. — Возможно, поэтому самые лучшие из нас и умирают молодыми, в расцвете лет. Взять хотя бы Моцарта, Есенина, Тутанхамона, Ван Гога…»
— Конрад, хорош из себя камикадзе строить! Торопятся только голые в термы.[11] — Сердитый шепот Димитрия отвлек вервольфа от философски-заупокойных размышлений, возвращая обратно на стылую кладбищенскую землю. — Притормози и глянь, что это за мираж туг появился, вон там впереди?..
Конрад приподнялся на одно колено и, прищурив для надежности глаза, старательно вгляделся в густое облако тумана, концентрирующееся в глубине погоста. Что за чертовщина? Оборотень был готов поклясться, что еще мгновение назад здесь не наблюдалось ничего подобного. Так откуда же взялся этот туман?
Сегодняшняя ночь выдалась на удивление ясной и звездной, а поэтому совершенно не подходящей для столь отчаянной вылазки. Бледная луна величественно выплыла из рваной паутины облаков, заливая весь некрополь своим голубоватым мрачно-торжественным светом. Отбрасываемые надгробиями тени, гротескно искаженные наростами из облепивших камень льда и снега, дробились на множество причудливых фигур, складывающихся то в абрис неведомого чудовища, а то в угловатый силуэт готического храма. Чутко улавливающему все мистическое, но притом не ведающему страха оборотню и то стало жутковато, а чего уж говорить о его насмерть перепуганных товарищах, дружной скороговоркой бубнящих отводящую нечисть молитву. Впрочем, последнее уж точно оказалось лишним, ибо, почувствовав необычную энергетику, разлившуюся сейчас над ночным кладбищем, стригойские патрули резко сменили свой привычный маршрут, интуитивно предпочтя обойти стороной оное неспокойное место. «От греха подальше!» — добавляют в таких случаях люди, предпочитая не лезть на рожон и не рисковать попусту. Сохрани Конрад способность мыслить объективно, он бы тоже немедленно ретировался из сего могильника, предпочтя не связываться с потусторонними силами и понапрасну не испытывать привередливую удачу. Да куда, спрашивается, прикажешь деваться влюбленному безумцу, ощущающему, что нынешние его поступки направляют не разум и сердце, а сама судьба — любительница проверить нашу отвагу и преданность любимым. Властно удерживаемый незримой силой, как магнитом притягивающей его к центру кладбища, Конрад все шагал и шагал вперед, решив довериться своей судьбе. А чего тут еще сделаешь? Видимо, придется ему просто молиться, всецело положившись на божью помощь! Другого не дано, ибо судьба не человек, с ней не поспоришь…
Но тем не менее факт оставался фактом: в центре кладбища действительно возникло нечто странное, смахивающее то ли на пустынный мираж, то ли на облако белесого тумана. Привыкший доверять своему чутью, Конрад выпрямился и беззаботно пошел вперед, ведомый интуицией, четко подсказавшей: «В этом тумане не кроется ничего опасного, не дрейфь, вервольф, сеанс одновременной игры в ящик опять откладывается на неопределенное время».
Отлично развитый инстинкт не подвел оборотня и на сей раз. Облако, на первый взгляд кажущееся совершенно непроницаемым, вдруг легко расступилось под нажимом его тела, пропуская Конрада на маленькую площадку между надгробиями, освещенную пламенем уютного костерка. Вокруг огня вольготно расселись три мужские фигуры, закутанные в белые маскировочные плащи.
— Наши? — изумился наивный Кристиан. — Но как они сюда попали? В белых комбинезонах у нас только разведчики ходят… — Но в этот момент один из незнакомцев зевнул и заспанно потянулся, распахивая свой плащ, оказавшийся вовсе не одеждой, а парой мощных, щедро оперенных крыльев!
— Ик. — Кристиан судорожно дернул кадыком и сделал опасливый шаг назад. — Это кто еще такие?
— Архангелы! — со странной смесью неприязни и симпатии пояснил Конрад.
— Русские, — не поверил Кристиан, — из Архангельска?
— Да нет, настоящие слуги господни! Собственной персоной — так сказать, во плоти. Прошу любить и жаловать.
— Кто-о-о? — недоверчиво протянул совершенно обалдевший парень. — Ну и шуточки у тебя, командир…
— Я не шучу, — словно стараясь придать нужный вес своим парадоксальным словам, вервольф выразительно пошевелил бровями. — Они и в самом деле архангелы! Ну сам знаешь — вредные такие парни с крыльями, умеющие летать…
— Кусаются? — побледнел Кристиан.
— Нет, — густо хохотнул Димитрий, — они безвредные. Кровь пить, на это у нас, к счастью, лишь стригои и комары горазды.
— Хочу тебя разочаровать, ты сильно ошибаешься, а данная троица намного хуже любого выводка вампиров, — чуть слышно бормотнул вервольф. — Ибо они запросто способны устроить сдвиг по фазе кому угодно…
— Конрад, дружище, сколько лет, сколько зим! — радостно возопил один из архангелов, блондин в модной джинсе. — Жив еще, значит, волчара блохастый!
— Присаживайся к нашему костру, — любезно пригласил другой небожитель, вежливый, с каштановыми локонами до плеч. — И правда, давно мы не виделись. — Он жестом фокусника извлек из воздуха несколько банок пива «Бавария», весьма уважаемого вервольфом, и наделил жестяными, многообещающе булькающими емкостями всех гостей.
— Bay! — Кристиан недоверчиво вертел в пальцах доставшуюся ему банку, мысленно вспоминая вкус любимого напитка, ставшего сейчас чрезвычайной редкостью. — Настоящее?
— Дрянь не пьем! — высокомерно отрезал блондин.
— У каждого настоящего мужчины должны быть сухие ноги, горячее сердце и холодное пиво, — подмигнул каштановокудрый. — Хотя избыток… э-э-э… — архангел замялся, подбирая словечко поприличнее, — скажем так, мужественного пыла нашего друга Конрада привел к весьма печальным последствиям. И ладно бы лишь для него одного…
— Ну и натворил же он дел, жаль, что не сдох, паскудник! — откровенно бравируя своей беспардонностью, забористо добавил третий архангел, мрачный и черноволосый.
— Видимо, я и правда чем-то заслужил ваше пристальное внимание. — Конрад протянул к огню замерзшие пальцы и коротко представил архангелов своим друзьям. — Вон тот белокурый шалопай — Уриэль, добродушный философ рядом с ним — Гавриил, а старый ворчун — доходяга Самуил!
— Хам, причем беспросветный и неисправимый! — чуть повеселев, Самуил крепко пожал руку оборотня, благодаря его за столь оригинальную характеристику, похоже пришедшуюся ему по душе. — Связавшись с тобой, никогда не бываешь уверен точно: то ли нужно спасать твою злополучную задницу, то ли правильнее будет ее надрать…
— За что? — обиделся Кристиан, весьма трепетно относившийся к положительной репутации своего командира. — Да если бы вы только знали, какой он герой! Подвиги Конрада вошли в историю нашего мира!
Тут вервольф скептично усмехнулся, потому что лучше других понимал истинную подоплеку своих геройств, но предпочел помолчать. Он подозревал, что разговор с архангелами не ограничится одними лишь безобидными шуточками, а станет серьезным испытанием для его совести и чувства долга перед Селестиной. Ну ведь не пиво же пить заявились сюда крылатые божьи воины, на самом-то деле? А поэтому, заинтригованный донельзя, он решил изобразить из себя этакого застенчивого праведника, отлично зная, что именно скромность заставляет нас уважать других, внимательно их слушать и не перебивать, особенно в тот момент, когда они хватят конкретно тебя…
Но, увы, пускать пыль в глаза проницательным архангелам оказалось отнюдь не легким занятием даже для столь опытного притворщика, как Конрад.
— Ага, герой — хрен горой! — с похабной издевкой в голосе уточнил Уриэль. — Да ты хоть сам-то осознаешь, что натворил?
— Бес попутал, — виновато пробубнил оборотень, отводя взгляд и смущенно пиная мерзлую землю носком своего тяжелого ботинка, — вот и вляпался я в историю!
— Надо же, он еще и мальчика-одуванчика из себя корчит! — возмущенно процедил Самуил. — Неслыханная наглость…
— Кто же виноват в том, что, кроме истории, вы ничего толком делать не умеете? — почти риторически вопросил уравновешенный Гавриил.
— Бог! — дерзко парировал находчивый Кристиан, мало что понимающий в оном загадочном разговоре, но твердо держащийся стороны своего командира.
Архангел скептично дернул плечом.
— Лазая по деревьям, обезьяны мечтали стать ангелами и парить в небе, — густо хохотнул чернявый Самуил, — но эволюция заставила их спуститься на землю и превратиться в людей! Хотя, видит бог, Конрад еще не самый гадкий образчик вашей греховной породы…
— Командир — мужик хороший, а что плохого можно найти в хорошем человеке? — несговорчиво нахохлился спорщик Кристиан.
— Хорошего человека не могут испортить ни власть, ни слава, ни деньги, — примирительно улыбнулся Гавриил. — Потому как если ты являешься по-настоящему хорошим человеком, то у тебя никогда не будет ни первого, ни второго, ни третьего! — Он заговорщицки подмигнул вервольфу. — И наш друг Конрад — отличный тому пример…
Но фон Майер лишь наплевательски отмахнулся рукой:
— Не критично! Деньги дело наживное, от власти одни проблемы, а слава и вовсе преходяща…
— Ну ладно, назови мне тогда хотя бы одну истинную ценность, еще не изжитую в вашем несчастном, залитом кровью мире? — заинтересованно прищурился Гавриил.
— Любовь! — весомо бросил Конрад, внимательно наблюдая за непредсказуемой реакцией архангела.
Кристиан протестующе поморщился, ибо, как и все прочие мальчишки его возраста, превыше всего на свете ценил именно эти, только что отвергнутые его командиром блага: богатство, славу и авторитет.
— Женщины… — протяжно вздохнул Самуил, умудрившись вложить в это короткое слово целую гамму противоречивых эмоций и чувств. — От них все наши беды! Женщина — это рай для глаз мужчины, ад для его ума и чистилище для карманов…
— Мудро сказано! — согласно кивнул Гавриил.
— Ой, — смешливо всплеснул ладонями Уриэль. — Братья, а вы помните, как появилась первая женщина? Адам жаловался Господу: «Отче, я же просил жену из серебра!» А Господь ему ответил: «Так се ребро и есмь!»
Архангелы дружно заржали, но Конрада весьма покоробили их фривольные байки, касающиеся женского пола. Да и кому, спрашивается, понравится, если некие не очень тактичные балагуры начинают сыпать соль тебе на раны и высмеивать твою самую сокровенную мечту?
— Уроды! — мрачно констатировал вервольф. — Женоненавистники хреновы.
— Зато мы душевно богаты! — Уриэль специально поддразнивал влюбленного оборотня, выводя того из себя. Впрочем, когда самому похвастаться нечем, то самое время начинать охаивать других…
— Уроды! — повторно припечатал не на шутку разозлившийся Конрад. — Духовно вы бедные, да к тому же еще и душевнобольные.
Архангелы рассерженно насупились.
— Ну и пожалуйста, сам тогда рви когти и спасай свою Селестину, если уж ты такой вредный! — склочно фыркнул вспыльчивый Уриэль. — Вы с ней сами на пару эту кашу заварили, сами ее и расхле… — но закончить он не успел, потому что, проникшись смыслом произнесенной архангелом фразы, фон Майер молнией взвился со своего места и требовательно схватил за грудки совершенно оторопевшего от подобной прыти блондинчика.
— Где она, что с ней, колись немедленно, канарейка-переросток, а иначе я тебе все перья повыдергиваю! — сиплым от волнения голосом потребовал Конрад, бесцеремонно тряся обомлевшего от неожиданности архангела, вялой тряпочкой болтающегося в мощных руках вервольфа. — Ну?.. — он угрожающе нахмурил брови.
— Эй, полегче на поворотах! — с негодованием крякнул дюжий Самуил, извлекая младшенького из цепких лап оборотня. — Охолони, брат!
— Да какой он нам брат?! — протестующе заголосил освобожденный Уриэль, сердито опускаясь на карачки, ползая по земле и подбирая испачканные грязью оторванные пуговицы, прежде украшавшие его щегольскую курточку. — В гробу я таких братьев видал…
— Не надо затевать свары, ибо все люди братья! — пафосно процитировал умник Гавриил.
— Это кто же такое придумал? — скептично прищурился оборотень, никогда полностью не доверявший крылатым воинам, честно говоря всегда бывшим себе на уме. — Один из вашей шайки-лейки, поди?
— Не-а, Каин и Авель, — злорадно хмыкнул Самуил. — Те еще оказались тихони…
Кристиан прикусил губу, силясь не рассмеяться, Димитрий придушенно кашлянул.
— Значит, так, все успокоились и быстренько заткнулись, — пресекая возникшую разборку, приказным тоном потребовал Гавриил. — Никакие мы не женоненавистники, просто нам особо не за что баб любить. Особенно грешных дев, глупо проморгавших Божью защиту. — Он выразительно пошевелил бровями, намекая на известно кого. — Но мы не какие-нибудь жестокосердные злодеи, а поэтому решили вам все-таки помочь, конечно же в меру своих скромных сил и возможностей… Для начала информацией.
— Не тяни! — умоляющим тоном попросил вервольф, ощущающий себя совершенно вымотанным как физически, так и морально. — Короче, умник…
— Короче так короче, — иронично пожал плечами архангел. — Только учти, если что — ты сам напросился… Я тебе не ребе,[12] отрежу это самое не по Торе,[13] а как сумею…
— Еще короче! — сквозь сжатые зубы властно рыкнул теряющий терпение оборотень.
— Ангелы, сопровождавшие Дочь Господню во время ее поездки в Венецию, находятся сейчас в плену у стригоев. А Селестина… — Гавриил мрачно свел на переносице свои красивые брови, — в общем, она там же, но…
— Она жива! — шумно выдохнул Конрад и уткнулся лицом в ладони. Его плечи подозрительно затряслись.
— Жива? — возмущенно хмыкнул Уриэль. — Ты еще сомневался, жива ли она?! Да в них с Оливией не из ружья стрелять нужно, их динамитом надо глушить, как акул, чтобы уж наверняка.
— Ури, заткнись, — тихонько посоветовал Гавриил, — хоть Оливию-то всуе не поминай.
— У тебя все нормально? — Самуил, обычно придерживающийся имиджа заматерелого, непоколебимого вояки, сочувственно опустил на плечо оборотня свою широкую, будто лопата, ладонь.
— Да. — Конрад поднял голову, его глаза сияли от счастья. — Господи, она — жива! Спасибо тебе, Господи!
— Ну, — задумчиво почесал переносицу Гавриил, — я бы на твоем месте не торопился радоваться сему весьма неоднозначному факту.
— Почему? — искренне удивился вервольф. — Ой, что-то ты темнишь…
— Это не я, — архангел растерянно развел руками, — это она…
— Селестина? — не понял Конрад. — Темнит?
Крылатая братва ответила ему синхронными, исчерпывающими в своей лаконичности кивками.
На бледном лице вервольфа отразилась высшая степень недоумения.
Кроме прочих архитектурных изысков, аристократичное палаццо Фарнезина, самовольно занятое Андреа дель-Васто, обладало глубокими и впечатляюще обширными подвалами, ныне удачно переоборудованными в казематы, предназначенные для содержания самых опасных и ценных пленников. И надобно упомянуть, что на сей раз стригоям действительно попались весьма специфические, совершенно неординарные узники, охранявшиеся ими с особой строгостью и бдительностью.
Слабая электрическая лампочка неровно освещала простой пластиковый стол, за которым сидели два стригоя. Их ничем не примечательные, невыразительные и какие-то помятые лица, а также несколько захватанных стаканов, обильно уляпанных потеками засохшей крови, красноречиво свидетельствовали о том, что вахта затянулась, а усталые караульные давно уже нуждаются в смене. Первый стригой, пожилой и полный, пессимистично почесал в затылке и, будто объявляя капитуляцию, с сожалением бросил на стол веер донельзя засаленных карт.
— Эхма, и не везет же мне сегодня! — обиженно проворчал он. — Третий раз подряд масть не идет.
— Так, чего у тебя набралось? — Второй охранник, курносый парень с типично деревенской внешностью, заинтересованно уставился в открытый расклад противника. — Шестерка, десятка, валет… Значит, выигрыш мой! — И он небрежным жестом сгреб со столешницы пачку долговых расписок. — Получается, друг мой Евстасио, что после следующей охоты ты должен отдать мне двух девиц и одного мальчишку! И учти — не тощего и не больного глистами!
— Так их ведь сначала еще поймать нужно… — печально протянул незадачливый Евстасио, похоже столь же неумелый охотник на людей, как и игрок в покер. Притом он не уточнил, о ком именно говорит: о глистах или потенциальных жертвах. — Ох, сдается мне, ты изрядно жульничал, Марко. Чтоб тебе на Санта-Скала[14] ноги переломать!
— Ничего, не надорвешься, — самодовольно усмехнулся Марко, — добудешь людей. Вот сменят нас и можно на передовую попроситься…
— Еще чего, — искренне возмутился проигравший вампир. — Я тебе не дурак, под освященные пули лезть, да и выспаться для начала не мешало бы…
— Это да, дельное предложение, — согласно поддакнул Марко. — Меня когда на тутошнее дежурство назначили, так я надеялся — может, здесь тишь и гладь царят, словно в родном гробу, а здесь эко что творится… — И он раздраженно мотнул патлатой головой, указывая в направлении темного коридора, начинающегося сразу же за столом караульных. Евстасио хмуро кивнул, и в тот же миг, наглядно иллюстрируя жалобы стригоев, со стороны охраняемого ими каземата послышался громкий, сочный, лишь чуть-чуть приглушаемый толстыми стенами мужской голос, напевающий что-то непростительно дерзкое.
— Опять неугомонный ангел завелся на всю катушку! — злобно констатировал первый стригой. — У-у-у, гад светлый, патефон пернатый!
— Выше бери, всем гадам гад! — с энтузиазмом подхватил Марко, высказывая давно наболевшую мысль. — Так бы и прибил мерзавца крылатого, вот этими, своими собственными руками бы прибил! — Он угрожающе сжал кулаки.
— Нельзя! — испуганно шепнул Евстасио, предостерегающе прикладывая к губам толстый кривой палец с могильной грязью под ногтем. — Она запретила даже смотреть в его сторону, — выговаривая многозначительное «она», охранник невольно понизил голос, в котором прорезались подобострастные нотки. — А жаль!
— Еще как жаль! — в унисон поддержал Марко. — Эх…
Пару минут они с отвращением выслушивали заливистые рулады недосягаемого для их клыков певца, увлеченно горланившего шебутные частушки на божественную тему.
— Ба-а-а, — вдруг осенило сметливого Марко, — а если ему кляпом рот заткнуть?
— Пробовали уже, — без особого энтузиазма пояснил Евстасио, — так он же кусается, скотина…
Марко раздраженно передернул плечами, показывая: «А идея-то в целом была не плохая».
Но в это самое время, словно намереваясь доконать своих вымотанных бездельем тюремщиков, к мужскому баритону добавилось громогласное женское контральто, сварливо выкрикивающее набор похабных ругательств.
— Ужас! — Импульсивный Марко, словно укушенный, высоко подпрыгнул на своей табуретке. — Ну хоть бабе-то рот заткнуть пытались?
— Бесполезно, — обреченно махнул рукой Евстасио. — Зараза белобрысая вообще кляп мгновенно перегрызла и съела. Эта паскудная стерва еще покруче любого мужика будет: ростом под два метра и жрет все, что не приколочено!
Молодой стригой Марко, не имевший возможности лично лицезреть охраняемых ими узников, шокировано выкатил глаза и примолк, не находя достойного ответа.
— Вот, — умудренный солидным возрастом Евстасио пошарил в столе и вытащил нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся парой русских меховых шапок-ушанок, — единственная наша защита от ангельского издевательства. — Он бросил одну шапку в руки Марко, а вторую натянул себе на голову. — Надевай, а то оглохнешь. — По отточенности движений стригоя сразу становилось понятно, что опыта в ношении толстого головного убора ему не занимать. — И создал же человеческий Бог такую дрянь несусветную — ангелов…
Стригои с пониманием переглянулись и синхронно туго затянули под подбородками завязки шапок, как выяснилось, отлично защищающих уши не только от холода, но и от куда более сурового испытания — ангельского пения!
Глава 4
- Окрестили в Иордане,
- Дали пряники и кнут,
- Не завидуйте, граждане,
- Скоро, видимо, распнут… —
вдохновенно выводил красивый сочный баритон, эхом отражаясь от каменных стен темницы и порождая разительный диссонанс с заупокойной тишиной сего страшного пустынного подвала. Единственный тоненький, как соломинка, лучик лунного света с трудом пробивался сквозь грязное, забранное железной решеткой стекло и в ужасе замирал. А затем он замертво падал в недра мрачного каземата, где бесследно тонул в слое черной сырой земли, устилающей пол этого приюта скорби и отчаяния, словно расписавшись в собственном бессилии и невозможности хоть немного порадовать несчастных узников, вынужденных проводить свои дни и ночи в столь неприглядном месте. Сама же луна и вовсе не решалась заглядывать в то крохотное оконце, прекрасно понимая, какое удручающее зрелище ожидает ее внизу, в глубине темницы. Туда не долетало веяние свежего ветерка, не запархивали легкокрылые снежинки и не просачивались капли дождя. Этой тюрьмы, расположенной под палаццо Фарнезина, проклятой и человеческим Богом и Темным Отцом стригоев, сторонились все, потому что в подобных подвалах умирают мечты и ломаются судьбы, погибает надежда, выдыхается вера и пересыхают слезы, теряют смысл самые возвышенные слова и жестокие проклятия, обесцениваются любовь, дружба и милосердие. В таких чудовищных темницах останавливается сама жизнь, ибо из этих мест не выходят никогда, в них остаются навечно…
Однако, как ни неправдоподобно прозвучит столь смелое утверждение, сильные духом и неисправимо упрямые по характеру личности способны выживать везде, повсюду, даже в столь убийственном месте. И посему вот уже довольно значительный срок, а точнее, на протяжении нескольких лет, темница палаццо Фарнезина являлась обиталищем трех весьма неординарных персон.
— Поздно ты спохватился, дятел, нас уже распяли, — назидательно проскрипел сварливый женский голос. — Впрочем, я согласна и на кнут, лишь бы пряником угостили…
— Обжора! — беззлобно усмехнулся обозванный дятлом певец, обрывая куплет на середине. — Кто о чем думает, а наша Оливия всегда об одном и том же — о жратве!
— Ангел не может думать на голодный желудок, — убежденно оповестила валькирия, — а на сытый — не хочет!
— А я верю в то, что однажды мы отсюда все-таки выйдем! — оптимистично прожурчал второй женский голосок, нежный и звонкий. — Снова увидим птичек, подманим их на свою ладонь и…
— Сожрем! — оголодало щелкнув зубами, подхватила Оливия.
— Нарвем цветов и их… — продолжила обладательница приятного голоска.
— Тоже сожрем! — предвкушающе чавкнула Оливия.
— Отыщем Селестину и…
— Сож… — привычно начала вечно голодная узница стригойского подвала, но осеклась и возмущенно взвыла во всю мощь своих отнюдь не хилых легких. — Заткнись, Ариэлла! Не поминай всуе столь памятное для всех нас имя! Я даже представить боюсь, что могли сотворить эти поганые кровососы с нашей дорогой худобиной…
Ариэлла жалобно всхлипнула и замолчала. Оливия бессильно рычала, наполняя каземат страшными звуками, казалось вырывающимися не из уст ангелицы, а из пасти дикого хищника, мечтающего добраться до своих мучителей.
— Да ладно тебе скорбеть раньше времени-то, Лив, — умиротворяюще протянул певец, — нашу Селестину так запросто к ногтю не прижмешь!
— Чтоб ты облез, Нат! — взбешенно пожелала валькирия. — Тебе голова для украшения дана или для того, чтобы изредка ею думать? Разве до тебя еще не дошло, что Селестина каким-то образом утратила Божью защиту и именно поэтому попала в лапы к стригоям? А если учесть ее упоминание о любви и какие-то намеки на вервольфа, то получается — все плохо, а мы сейчас находимся, сам видишь где…
— И где? — не понял ангел.
— В заднице! — вдруг откровенно брякнула всегда сдержанная в выражениях и благонравно воспитанная Ариэлла.
— Аллилуйя! — шокировано подтвердил Натаниэль, ошарашенный внезапно прорезавшейся грубостью своей всегда смирной подруги.
— Воистину! — мстительно хмыкнула валькирия и, возведя глаза к каменному потолку темницы, риторически вопросила: — На кого же ты покинул нас, Господи?
- Он всех простил, давно и скопом,
- Рай переполнен, ада — нет,
- Он был, похоже, остолопом,
- Он не предвидел наших бед, —
иронично пропел Натаниэль, еще находящий в себе мужество высмеивать то нелегкое положение, в котором оказался он сам и две его подружки.
— Он не простил, он нас покинул. И все равно, это еще не повод для богохульства! — устало вздохнула валькирия. — А хотя, — она уныло помотала мерзкими, слипшимися в сосульки патлами, некогда называвшимися ее белокурыми косами, — какая сейчас разница, наша песенка спета…
Скорее всего, ее замечание действительно находилось недалеко от истины и вполне точно обрисовывало создавшуюся ситуацию. Каземат этого подвала, расположенного под палаццо Фарнезина, представлял собой глухой каменный мешок размером четыре на четыре метра с осклизлыми, сочащимися влагой стенами. Настоящий склеп, имеющий всего лишь один выход — массивную многослойную дверь, запертую на десяток прочных замков. А три остальные стены занимали фигуры трех узников, безжалостно распятых на поверхности холодных гранитных глыб, прикованных к ним стальными цепями и к тому же для надежности еще и прибитые огромными железными гвоздями, пропущенными через их ступни и ладони. Бессмертные ангелы ежеминутно терпели чудовищную в своей бесконечности боль, не имея возможности прекратить эту изуверскую, придуманную специально для них пытку, но и не обладая способностью просто умереть. И оные муки длились уже почти три года. Оставалось лишь позавидовать их силе воли и выдержке духа, не позволившим Натаниэлю, Оливии и Ариэлле банально сойти с ума. И хоть, по меткому выражению несгибаемой валькирии, их песенка и была спета, Нат еще сохранил толику своего прежнего бесшабашного задора, дни и ночи напролет горланя развеселые частушки и доводя тем самым охраняющих их стригоев до состояния белого каления.
— Вот еще! — Ангел протестующе всплеснул невообразимо грязным крылом. — Я не собираюсь сдаваться. К тому же я сегодня в голосе, — он кашлянул, прочищая горло, и громогласно взревел новый куплет, да так, что у его подруг аж в ушах зазвенело:
- Придет от Бога вдохновенье,
- Хотя не всем оно дано,
- Издалека глядишь — варенье,
- А ближе подойдешь — г…
Ариэлла проказливо хихикнула, отдавая должное блестящему юмору своего возлюбленного.
— Это у тебя талант прет изо всех пор, или ты над нами так изощренно издеваешься? — поморщилась Оливия. — Тоже мне садист по фамилии Шаляпин нашелся.
— Не оскорбляй моего мужчину! — тут же возмутилась Ариэлла. — У него чудесный голос!
— Дятлы не поют, — провокационно отрезала валькирия.
— А что они делают? — попалась на удочку доверчивая Ариэлла.
— Мозги долбят! — издевательски пояснила Оливия. — Поэтому тот, кто так издевается над женщинами, — не мужчина, а дятел!
— Нат — он стопроцентный мужчина, а не дятел! — обиженно надула губы влюбленная ангелица. — Я проверяла!
— Дятел! — язвительно хмыкнула Оливия. — Ишь ты, проверяла она…
— Он мужчина! Тебе не понять, ты не любила…
— Чего? — взвилась непримиримая поборница тишины. — Это я-то не любила? Хотя, да… Вернее, нет, дятлов — точно нет…
Натаниэль с улыбкой прислушивался к перебранке девушек, отлично отдавая себе отчет в том, что вот такие милые, им же самим и спровоцированные перепалки остаются единственным доступным ему развлечением, здорово скрашивающим бесконечную череду дней и ночей и даже иногда перебивающим боль от вбитых в руки и ноги гвоздей. Обе ангелицы хотя бы имели возможность наблюдать за редкими лучиками света, попадающими в узницу через окошко, но Ната лишили даже этого последнего удовольствия, ибо пресловутое окно находилось как раз над его головой. И он почти захирел от скуки, если бы не Лив и Ариэлла… О да, эти неугомонные девицы стали поистине его манной небесной, ведь ни одна женщина в мире не может принести мужчине столько блаженства, как… две!
— Корова! — тяжело дыша от гнева, беспощадно припечатала Ариэлла, пуская в ход свою тяжелую артиллерию, категорически запрещенную и обычно заканчивающую все споры двух распятых на противоположных стенах ангелиц.
Оливия сердито набычилась, показывая — крыть ей нечем…
Натаниэль снисходительно усмехнулся, прекрасно понимая, что его любимая блефует, ибо тело едва прикрытой обрывками одежды Оливии давно уже утратило добрую половину прежнего веса, лишившись своих пышных, весьма соблазнительных форм. «А жаль, очень жаль, — мысленно посетовал ангел. — Следует признать по справедливости, что излишек веса придавал Лив некую приятную пикантность, этакий особенный шарм, делающий ее абсолютно неподражаемой. О, конечно, в ней еще сохранилась прежняя изюминка — дерзость, но ведь одной изюминкой сыт не будешь…» М-да, он никогда еще не слышал о скончавшихся от голода ангелах, но иногда прекрасно понимал терзающие Оливию муки, начиная испытывать в области своего желудка некое жгучее, весьма досадное покалывание… Нат осознавал, как быстро истощаются его силы, и уже стал всерьез задумываться обо всей неблаговидности поджидающего их будущего. Да, они ничего не сказали Андреа о Святой Чаше, отданной Селестиной призраку ее матери, но черт побери (ох, прости Господь за подобное выражение), им нужно немедленно что-то придумать и выбраться из этого адова подвала. А иначе, кто его знает, чем все может закончиться!
— Я не ты, — между тем сердито объясняла Оливия, — я не могу питаться только мечтами о любви. Мне нужна реальная пища. Следи, специально для тебя произношу по слогам: пи-ща!
— Да уж, — тоненько хихикнула Ариэлла, — заметно. Ты ведь даже умудрилась прогрызть две здоровенные ямы в стене по обе стороны от своей головы!
Признавая обоснованность оного обвинения, валькирия густо покраснела.
— Вот, — менторским тоном изрек Нат, надеясь раздуть новый виток перепалки, — все элементарно. Чтобы ощутить всю полноту жизни, порой достаточно просто похудеть!
— Ничего не ощущаю, — отбивалась Оливия. — И худеть я уже не хочу. Не ела я камни специально! Я же не виновата в том, что они не выдерживают моей слюны и буквально плавятся под ее воздействием…
— Стоп! — вдруг потребовал Нат. — А ну-ка, повтори…
— Я не хочу худеть, — почти проскандировала валькирия. — Я есть хочу, жрать, питаться, лопать, хавать…
— Да нет, другое, про слюни, — нетерпеливо перебил ее ангел, — и про камни…
— Ну плавятся они под моей слюной, — наморщила лоб Оливия. — Размягчаются, будто пластилин…
«Аллилуйя! — беззвучно возопил Нат. — Ну как же мы могли забыть! Ведь если пот ангелов называют «божьей росой», то, значит, и наша слюна тоже должна обладать какой-то святой силой. А здесь все стены пропитаны черной магией… Следовательно… Господи, кажется, мы сумеем наконец-то выбраться на свободу!»
— Оливия, — вслух произнес он, громко шмыгая носом от обуревающего его избытка чувств, — ты гений, я тебя люблю!
— Висел на стенке дятел, довиселся — спятил! — гыкнула ошарашенная валькирия.
— Кого, ее? — возмутилась Ариэлла. — А как же я? Любимый, ты сошел с ума!
Но Натаниэль лишь радостно рассмеялся, отрицательно качая головой…
Андреа и Элоиза неподвижно стояли возле ортопедической кровати-трансформера, предназначенной для выхаживания тяжелобольных пациентов, и пристально рассматривали женское тело, беспомощно распростертое на простынях. Причем, если на хорошеньком личике синьорины Бафора читались лишь страх и брезгливость, то холеные черты госпожи дель-Васто отображали крайнюю степень заинтересованности и с трудом сдерживаемое восхищение, так и проступающее сквозь напускную маску холодного высокомерия. Пытаясь ничем не выдать своих подлинных эмоций, Андреа и в самом деле безмерно восторгалась невероятной живучестью этих скорченных, обугленных останков, правда сейчас весьма мало похожих на прежнюю статную рыжекудрую экзорцистку.
«У меня язык не поворачивается назвать этот закопченный остов человеческим телом, — сосредоточенно размышляла стригойка, наблюдая за медленным шевелением черной обугленной корочки, окутывающей узловатую руку, больше всего смахивающую на корявый побег колючего саксаула. — Сегодня она находится в стадии полуоголенного набора костей и недогоревших мышц, кое-где покрытых лохмотьями кожи. И если быть предельно объективной, то она уже или пока еще отнюдь не плоть, а всего лишь пепел и зола, неодушевленные и хрупкие… Но хотелось бы мне знать, какая именно энергия заставляет в тысячный раз снова соединяться воедино эти жалкие головешки и принимать свою прежнюю форму, воссоздавая исходное тело и воскрешая ее разум? Убей меня серафим, но возможности этой проклятой девчонки приводят меня в содрогание и вызывают острую зависть. Ибо, проходя через смерть, она с каждым разом становится все крепче! Недаром, видимо, говорят: то, что не убивает нас сразу, делает нас сильнее».
Читать бесплатно другие книги:
