Жареный козлёнок бокора Вальдеса Запольская Нина

Глава 4. Где же ты, юнга?

Когда капитан вернулся из форта, он сообщил всем:

– Майор Карнетт считает, что нашего юнгу похитили, чтобы продать в рабство… Майор рекомендовал мне привлечь к розыску юнги одного туземца, своего осведомителя. Его зовут Ламин… Кроме местных языков он говорит по-английски и по-французски и знает здешние места… Он будет нам полезен. Через него я уже пообещал выкуп за мальчика. Посмотрим, поможет ли это.

На следующий день капитан сказал:

– Майор Карнетт сообщает, что за выкупом к нему никто не обратился… Но маллам9 Ламин сообщил, что никто из караванщиков форт не покидал. Если юнгу прячут погонщики или торговцы, то он ещё находится на базаре, в какой-нибудь палатке… Дать нам солдат, чтобы обыскать рыночную площадь, майор Карнетт отказался наотрез. Это может вызвать возмущение аборигенов. Нам ничего не остаётся делать, как отправиться с караваном в глубь Сахары и попытаться по дороге отыскать юнгу. Что вы на это скажете, джентльмены?

– Бабское платье я больше не надену, – решительно заявил сквайр.

– Теперь в этом нет нужды, мистер Трелони, – ответил капитан. – Мы все можем переодеться в мавров… И покрасить хотя бы брови… К тому же нет никакой необходимости вам самому отправляться на розыски. Путь тяжёлый, а вы ещё толком не оправились после ожога «корабликом»… Я пойду с матросами. И с Платоном.

– Я вас одного не отпущу! – возмущённо воскликнул сквайр. – Это я потерял мальчика!.. Я и должен его искать!

– Нет, мальчика потерял я!.. Никогда себе этого не прощу! – перебил сквайра доктор Легг и добавил решительно: – Я с вами, капитан!

– Отставить споры, джентльмены! – приказал капитан. – За юнгу, как и за всех вас, отвечаю я. Он член моей команды!

Сквайр и доктор Легг притихли, горько поглядывая друг на друга. После минутного молчания капитан опять заговорил:

– Но как бы там ни было, Платон в этой экспедиции будет главным… Он будет каким-нибудь вождём, а мы все – его слугами. Надеюсь, необходимость этого всем понятна?

Джентльмены склонили головы. Потом доктор Легг сказал:

– А может попросить у коменданта форта солдат для сопровождения? Соотечественники нам не откажут.

– Я думал об этом, доктор, – ответил капитан. – Но потом решил, что солдаты, во-первых, будут к нам привлекать излишнее внимание, а во-вторых, сковывать нас в наших действиях. Но я попросил коменданта, чтобы он, со своей стороны, не задерживал караван. Он мне это обещал.

– Значит, нам пора покупать здешнюю одежду, – сказал доктор Легг. – Мне местные штаны-ширваль, например, очень нравятся.

– А мне нравятся здешние рубахи-бубу, – сказал сквайр.

– Да, Платон завтра всё нужное купит на базаре, – капитан согласно качнул головой и повернулся к Платону. – Кстати, как тебя теперь зовут?

– Так же, как и раньше. Мугаффаль Абул-л-Фарах, – ответил Платон, пожав плечами.

– А это не опасно? – спросил капитан.

– Чем? – удивился Платон.

Капитан с минуту смотрел на него, потом произнёс задумчиво, соглашаясь:

– Ну, ладно.

– Только пускай матросы, как следует, постирают нашу новую одежду, – сказал сквайр и капризно поджал губы.

– Ну, разумеется, мистер Трелони, – ответил капитан, сдержанно улыбаясь. – Я сам, лично, прослежу за этим.

Ещё через день капитан сообщил, что караван почти сформировался.

– Караван идёт на Зелёный мыс, – сказал он. – Там располагается большой рабовладельческий рынок. А на озере Ретба, что находится на этом мысе, караван возьмёт груз соли… «Архистар» и «Король Эдуард» будут ждать нас в Сен-Луи неделю. За это время мы должны будем вернуться обратно, но это только в том случае, если мы сразу найдём юнгу. Если мы не сразу найдём мальчика, то мы идём вместе со всем караваном на Зелёный мыс. А там уже нас будут ждать шхуна и бригантина… Всё, как видите, просто!

– А если мы совсем не найдём мальчика? – спросил мистер Трелони.

– Такого быть не может, – отрезал капитан. – Мальчик где-то в караване. Местным чернокожим в Сен-Луи он не нужен. Рабами здесь владеют исключительно «белые мавры».

– А как мы будем его искать? – спросил доктор.

– Пока не знаю, придумаем что-нибудь, – ответил капитан и добавил: – Маллам Ламин согласился быть нашим проводником. Он вам понравится. Он видел Лондон и Париж. И вообще, он – интересная личность.

Капитан замолчал и, вздохнув, неожиданно добавил уже другим, мягким голосом:

– И вот ещё что… Платон выкупил рабов. Пять человек… И отпустил их на свободу. Мы часто так делаем, когда бываем в этих местах. Но обычно мы уплывали сразу. А сейчас вот задержались, и эти рабы, – а раба здесь называют «абид», – никуда не хотят уходить от Платона.

– А почему они не хотят уходить? – спросил сквайр.

– Ну, мистер Трелони… Это ещё одна оборотная сторона местного рабства, – пробормотал капитан и смолк.

Вместо него заговорил доктор Легг.

– А потому, что им некуда идти и негде работать на себя, – сказал он. – А Платон их кормит и одевает, и не заставляет работать, между прочим. В общем, он – идеальный рабовладелец. Всем бы такого!

– Ну, и что нам теперь с ними делать? – опять спросил сквайр.

– Делать нечего, как взять их с собой… А на Зелёном мысе, может быть, мы что-нибудь для них придумаем. К тому же в походе эти сильные и молодые воины нам могут пригодиться.

– Надо им тоже купить верблюдов, – сказал сквайр. – Не пойдут же они пешком.

– Уже купили, – ответил Платон. – А сейчас надо подготовить к переходу наших матросов.

Скоро сквайр и доктор, стоящие на палубе, наблюдали, как Платон со снисходительным видом капрала, объясняющего что-то новобранцам, демонстрировал матросам особенности повязывания тагельмуста. Закрутив этим большим куском ткани голову и оставив под подбородком небольшую петлю ткани, он сказал, разведя руки в стороны:

– Нет в воздухе песка – можете радоваться и дышать, как хотите… Но если поднялся песок!

Тут Платон ловко надвинул петлю на лицо и закрыл тканью рот и нос, оставив открытыми только глаза. Матросы усердно стали повторять за ним все движения.

Мистер Трелони повернулся к доктору Леггу.

– Доктор, а вы не забыли, как повязывается тагельмуст? – спросил он.

– Конечно, не забыл, – проворчал доктор. – Что вы спрашиваете, дружище? Я вам не мальчик.

А потом настало утро, когда караван вышел из Сен-Луи, и когда джентльмены познакомились с малламом Ламином.

На площади перед рынком их приветствовал на хорошем английском языке высокий чернокожий старик, одетый в рубаху, штаны до колен и белоснежный бубу, который доходил ему почти до щиколоток и имел нереально большие прорези в качестве рукавов. Очень чёрная даже по африканским меркам кожа старика напоминала потёртый и измятый шёлк или атлас без блеска, его большие чёрные глаза светились лукавством и умом, и не слишком густые седые брови странным образом подчёркивали их хитрый блеск. Худую вытянутую фигуру нового проводника венчала, именно венчала, гордая голова в тюрбане. Держался старик спокойно и с большим достоинством.

Сквайр и доктор с некоторым изумлением узнали в этом старике того полуголого чернокожего, который, как дятел, тюкал топориком по бревну, выдалбливая лодку в их первый день пребывания в Сен-Луи.

****

Сначала караван шёл по побережью, которое представляло собой бесконечную цепь песчаных дюн, заросших невысоким кустарнико.

Это была странная граница трёх стихий – неба, песка и океана. Как ни старался старший погонщик направлять караван дальше от воды, но даже в полный штиль волны прилива прорывались далеко в пустыню и лизали копыта верблюдов. Глядя на дюны, мистер Трелони думал, что эти неподвижные песчаные волны, тысячелетиями сдерживающие нескончаемые удары океана, создают до самого горизонта пейзаж без всяких признаков жизни – только виднелись окрест остовы редких разбитых лодок и выбеленные солнцем скелеты верблюдов, погибших здесь, не иначе, как от жажды.

Соседствующие друг с другом прибрежные дюны были разных цветов – рядом с белой песчаной горой высилась рыжая, а рядом с рыжей покоилась почти розовая, и это была не игра света. Песок по цвету действительно различался, почему-то в дюнах не перемешиваясь. И песок везде был полноправный хозяин, особенно днём, когда глазам было больно смотреть на дрожащее впереди белёсое марево, и когда пот растекался по плечам и лицу, обтянутому иссыхающей кожей.

Утром второго дня караван повернул от океана и поднялся на вершину песчаного холма, откуда вся местность, сбежавшая вниз, открылась, как на ладони – такие же песчаные холмы уходили вдаль без конца и без края. И Трелони понял, что, очутившись в этом первозданном, отчуждённом мире, красота которого складывается из тишины и суровости, он вдруг оказался весь в его власти – во власти бескрайнего неба, бесконечного сыпучего песка и облаков странной формы, медленно ползущих, казалось, из самого сердца Африки.

Трелони отъехал в сторону, остановил верблюда и, обернувшись в седле, посмотрел на океан – океан всё так же безучастно катил свои воды, зализывая следы, оставленные караваном.

Скоро пошли соляные озера, и уже почти высохшие, и ещё сохраняющие водную поверхность, с которой при приближении каравана взлетали стаи пеликанов – эти огромные белые птицы совершали сначала несколько прыжков по воде, потом с шумом били крыльями по водной глади и только тогда взлетали. Бакланы, между тем, продолжали сидеть на остовах деревьев и, казалось, провожали пеликанов удивлёнными взглядами.

Караван шёл по неширокой утрамбованной ногами путников дороге, изредка обозначенной кучками наваленных в беспорядке камней. Сойти с этой дороги грозило опасностью провалиться по колено в вонючий чёрный ил: по мере продвижения на юг земля всё ещё оставалась заболоченной, неплодородной.

С первого дня пути капитан и все остальные старались по мере сил найти в караване юнгу или определить место, где тот может быть спрятан. Юнги нигде не было видно, но с караваном шла закрытая повозка с большими колёсами, очень похожая на ту, в которой много лет назад путешествовал по пустыне мистер Трелони. В этой повозке, по всей видимости, ехали невольницы, за которыми был постоянный надзор. На дневные и ночные привалы слуги разбивали для женщин большой шатёр в отдалении от всего каравана, и подвозили повозку к самому входу в шатёр. Седоков повозки никто не видел, и на людях они не показывались.

– В караване единственное место, где могут спрятать юнгу – это повозка, в которой перевозят невольниц, – сказал капитан. – Сколько там невольниц и кто вообще там находится – мы не знаем. Повозка принадлежит Абу-Накаду, и его люди повозку тщательно охраняют… Платон узнал, что этот Абу-Накад – богатый работорговец.

– А как мы подберёмся к этому Абу-Накаду? – спросил мистер Трелони.

– Пока не знаю, – ответил капитан. – Надеюсь, что время покажет. А пока мы идём с караваном… Что-то предпринимать будем ближе к концу пути.

Капитан задумался, опустив глаза, потом посмотрел в сторону абидов Платона. Те сидели у своего костра на большом покрывале, замерев в странных, неудобных для европейцев позах, и, казалось, спокойно внимали тишине наступающей ночи. Быстро темнело. Несмотря на неумолчное позвякивание верблюжьих колокольцев, было так тихо, что слышался шелест ветра по песку, извилистая поверхность которого определяла направление этого ветра. Один невольник поразил капитана своим отрешённым застывшим взглядом.

– Как его зовут, мастер? – спросил капитан и показал малламу Ламину кивком на невольника. – Вы уже узнали?

– Его зовут Билал, – тихо ответил маллам Ламин.

– А другого? Вон того, высокого? – спросил капитан.

– Его тоже зовут Билал, – ответил проводник, деликатно улыбнулся и пояснил: – Здесь всех рабов зовут Билал, и это не просто имя, это его положение в здешнем обществе… Обозначение такое – «абид Билал».

Доктор Легг, не сдержавшись, возмущённо фыркнул. Мистер Трелони поднял глаза к небу: небо было огромное, необъятное, на нём уже проступали звёзды, которые обещали скоро стать яркими, хрустальными. Все так устали, что разговаривать не хотелось.

Скоро капитан, назначив вахтенных на эту ночь, скомандовал «отбой».

****

Капитана разбудила перекличка петухов, которых кто-то вёз с собой в караване, и он откинул аббу.

В его лицо подуло свежестью – ночью было холодно настолько, что он даже продрог в своей аббе. Лунный серп ещё висел у него над головой, но капитан знал, что рассвет не заставит себя ждать, и вот-вот взойдёт солнце: в этих местах рассвета и заката почему-то почти не было, поэтому переход ночи в день был мгновенен настолько, что капитан не мог к этому привыкнуть.

Вернувшийся к костровищу после утреннего намаза Платон громко крикнул всем вместо приветствия:

– Поднять паруса!

И капитан ему тут же ответил, тоже громко крикнув:

– Есть поднять паруса!

Протирающий в это время глаза мистер Трелони ошарашенно посмотрел на капитана, потом на Платона, потом он, видимо, что-то понял, потому что тоже закричал во весь голос, поднимаясь с земли:

– Есть поднять паруса!

Доктор Легг не понял ничего. Он проснулся сегодня невероятно усталым. Во всём его теле была большая и ленивая, тягучая, как клейстер, истома, и малейшее движение отзывалось болью во всех мышцах. Пересиливая эту боль, доктор закряхтел, заморщился и сел. Потом он посмотрел, покосившись поочерёдно, на мистера Трелони, на капитана, на Платона и спросил ворчливо:

– Чего это вы так разорались? Какие паруса? Вы что?.. Перегрелись вчера на солнце?

– Молчите, доктор, молчите… Так надо, – ответил ему капитан насмешливо, с нажимом.

– Надо? – переспросил доктор Легг, он заморгал добрыми глазами, что-то пытаясь сообразить или угадать.

– Да, доктор, – поддержал капитана сквайр. – Надо, чтобы по всему лагерю нас слышали.

До доктора, наконец-то, что-то дошло.

– Ах, слы-шали! – потрясённо, полувопросительно протянул он. – Да-да-да-да-да…

Доктор сразу повеселел. Он энергично потёр себе лицо ладонями, потом то ли помассировал пальцами, то ли потрогал, наверное, чтобы убедиться в который раз, свои мешки под глазами.

– О, да!.. Это вы здорово придумали! – рассмеялся он от души.

Утро начиналось. Матросы стали готовить завтрак. К костру с каким-то небольшим холщовым мешочком подошёл маллам Ламин и сел, подобрав под себя худые ноги. Он стал что-то доставать из этого мешочка, сыпать себе в рот маленькими аккуратными горстками и жевать с очень довольным видом.

– Что вы такое едите, мастер Ламин? – с интересом спросил у него Платон.

– Уж какая это замечательная штука – поджаренный арахис, – сказал проводник, он поднял вверх свою худую чёрную руку с длинными пальцами и довольно улыбнулся. – И чревоугодники, и даже те, кто ест исключительно только для того, чтобы не умереть с голоду, все сходятся во мнении, что вкуснее всего жаренный арахис в виде сладкой подливки к просяной каше. Ну, а я считаю, что лучше его посолить, поперчить и есть с варёной фасолью ньебе. Но жареный арахис вкусен и сам по себе… Хотите попробовать, господин?

У старого проводника был такой лукавый вид, что Платон рассмеялся и запустил руку к нему в мешок. Потом маллам Ламин протянул мешок мистеру Трелони, потом доктору Леггу, капитану и матросам. Скоро все, даже абиды Платона, попробовали жареного арахиса, и все сошлись на том, что жареный арахис – это вещь. Завтрак на английской стоянке прошёл весело. После завтрака караван тронулся в путь: один за другим лежащие на земле верблюды встали сначала на задние, потом на передние ноги, причём так резко и стремительно, словно хотели выбросить седоков из сёдел.

Солнце моментально поднялось в небо и затопило пустыню ярким светом, и скоро льющийся сверху поток жары пригнул караванщиков к их верблюдам. Караван шёл в напряжённой, словно готовой вот-вот взорваться тишине – песок мягко обволакивал ноги верблюдов и стекал вниз по откосу. Мистер Трелони посмотрел вдаль и прикрыл глаза от невыносимого света… «Ничего нет ужаснее пейзажа, залитого всё уничтожающими лучами солнца», – подумал он… Тишина звенит в ушах. Солнце иссушает кожу. Редкие кустики зелени жмутся к барханам, а воздух дрожит у земли раскалённой мглой. … И всё здесь было так же и сто, и двести, и тысячу лет назад.

Здесь в пустыне, только на первый взгляд однообразной, каждое изменение пейзажа отмечалось сквайром, чутким ко всяким проявлениям прекрасного, с трепетом: вот высохший корявый баобаб, на вершине которого сидит орёл, вот коричневая гладь озерка, вот группа веерных пальм, окружённая непроходимыми зарослями акаций, а дальше, дальше – деревья редеют, и тянется пустошь, пустошь и пустошь.

Откуда ни возьмись, появились белые птицы размером с курицу, только на длинных ногах и с длинными клювами: шарахаясь и вспархивая, они сосредоточенно ловили насекомых, привлечённых верблюдами, прямо из-под верблюжьих ног. На них смотрели отдыхающие на остовах деревьев стервятники с разинутыми от жары клювами. Белые птицы нисколько их не боялись, занятые своим делом.

Вечером солнце окрасило пески в розовый цвет. Потом отзвучал вечерний намаз, и сразу стало прохладно и темно.

Англичане сидели у костра. В отдалении бродили их стреноженные верблюды, потираясь затылками и животами о землю и кусты, чтобы оставить на них свой запах. Колокольчики их надтреснуто дребезжали в такт движению. Вдруг большой даже по верблюжьим меркам дромедар заревел невдалеке, зарокотал по-звериному, испуская вопли и выпучивая из горла пузырь, надутый воздухом. Он стал кусать и лягать других верблюдов, которые бросились от него врассыпную, а потом подбежал к кострам в страшном возбуждении и ярости. За ним испуганно, с растерянным лицом шёл абид Платона.

У джентльменского костра все замерли – верблюд перебирал могучими ногами, шарахаясь и взметая пыль, в двух шагах от людей. Капитан, быстро вскочив, бросился верблюду наперерез и встал перед ним, не поднимая рук. Он спокойно стоял и смотрел на верблюда, и тот, неожиданно опустив голову к земле, стал тихо и жалобно визжать и реветь, будто выплакивая свою обиду. Очень быстро он затих. Абид Платона увёл верблюда прочь.

Маллам Ламин заметил:

– Уж на что у всех верблюдов скверный нрав, а этот верблюд – просто шайтан какой-то. Как муаллим10 с ним только справляется!

Ему никто не ответил, и, немного помолчав, проводник стал рассказывать:

– Аллах сотворил сперва человека, а потом верблюда… Так говорят бедуины. Верблюд умён, терпелив, подвижен, а ещё он замечательно переносит жару. Ему не страшны горячие барханы и острые камни: его широко расставленные сросшиеся пальцы не дают ему проваливаться в песок… Ему не страшно даже улечься на раскалённый солнцем песок – его огромные мозоли на локтях, груди и коленях напоминают подушки. Верблюд покоится на них, мягкими частями тела не касаясь песка. Ноздри его, как вы знаете, имеют форму щели, и когда поднимается буря и ветер несёт песок, они плотно смыкаются.

Уши верблюда защищены от песка густым волосом, а глаза – двумя рядами длинных ресниц, а также прозрачным веком… Если песок всё-таки засорит глаза, набежавшая слеза смоет сор… Молоко верблюда такое густое, что поставьте кувшин с ним на солнцепёк – оно простоит трое суток и не прокиснет. А неказистые, приземистые, с короткими и толстыми ногами вьючные верблюды способны переносить на себе невероятные грузы. А уж как долго верблюды могут обходиться без воды – вы сами знаете.

– А правда, что можно спастись от мучительной жажды, разрезав верблюду брюхо и выпив воду из его желудка? – спросил сквайр.

Тут доктор Легг неожиданно ответил:

– Я очень сомневаюсь в этом, мистер Трелони. Я знаю устройство желудка верблюда. Я участвовал в его вскрытии, и хочу вам сказать, что это – сказки. Основное и самое большое отделение четырёхкамерного желудка верблюда, так называемый рубец, набит полуразжёванной зелёной массой… Жидкости здесь мало. Даже если постараться и хорошо эту массу процедить, то воды можно добыть немного. И она зелёного цвета и так дурно пахнет, что запах не уходит даже после кипячения.

Маллам Ламин заулыбался.

– Я, конечно, не вскрывал верблюда, но резать мне их приходилось, – сказал он. – И я скажу, что вы правы, уважаемый табиб.

Время от времени мистер Трелони косился на барханы – из плотной, абсолютной тишины этого места до него доносились какие-то шорохи и непонятные звуки.

– Это бродят пески, – пояснил маллам Ламин, видя настороженность сквайра. – Мёртвый при дневном зное пейзаж ночью оживает… Песок в пустыне живёт своей жизнью, не подвластной никому – ни растениям, ни животным, ни людям. Пески вечно кочуют, но, что интересно, никогда не выходят за пределы Сахары.

Скоро капитан скомандовал «отбой», и все стали, кряхтя и морщась с непривычки, устраиваться на ночлег на жёсткой земле.

****

Незаметно и почти неуловимо характер местности изменился.

Пески уступили место ровной пустоши, и на пути каравана всё чаще и чаще стали встречаться баобабы. Сезон дождей задерживался, и баобабы стояли голые, без листьев. Огромные в обхвате, коренастые деревья с переплетёнными, корявыми и узловатыми ветвями, среди которых виднелись остатки чьих-то гнёзд из сучьев, стояли тут и там, и мистер Трелони подумал, что они похожи на обрубки-пеньки, поставленные корнями вверх.

Караван всё так же неспешно шёл своим путём, и каждый следующий день повторял предыдущий, но однажды случилось происшествие.

На караван надвигался смерч – одинокий столб коричневой пыли. Он был сам по себе, не исходил ни из какой тучи и был скручен в толстенный жгут, который, то вращаясь на одном месте, то срываясь в диком порыве, извивался змеёй, захватывал увесистые камни и крушил, ломал всё, что встречалось ему на пути.

Старший караванщик на первом верблюде встал. Караван постепенно остановился тоже. Глаза всех были устремлены на смерч – все старались угадать его путь, чтобы обмануть этот раскалённый столб смерти, ветра и пыли, перехитрить его, распознав этот страшный танец. Наконец, старший караванщик резко рванул повод своего верблюда влево – весь караван, постепенно набирая скорость, ринулся за ним. Описав крутую дугу, караван скоро оставил смерч за спиной. Мистер Трелони оглянулся: смерч уплывал от них всё дальше и дальше, в том направлении, в котором только что двигался караван.

На вечерней стоянке, ещё до заката солнца, маллам Ламин отлучился. Потом он вернулся к костру, стал усаживаться на своё место, и по его улыбке, все поняли, что он принёс новости.

– Что-то случилось, мастер? – с ласковой усмешкой спросил капитан: ему явно нравился их теперешний проводник.

Очень охотно маллам Ламин стал рассказывать: