Пляска смерти Стриндберг Август

Глава шестнадцатая

Не знаю, что случилось бы дальше, что-нибудь наверняка плохое, но пришла помощь.

– Мудаки вы все, ребята.

Голос Клодии. Все обернулись к ней.

– Как вы смеете устраивать тут состязание ваших мужских самолюбий? Не видите разве, что она испугана? – Клодия показала в мою сторону. – Ульфрик, если ты думаешь, что ребенок заставит ее бросить работу в полиции, или ликвидацию вампиров, или подъем зомби, то очень ошибаешься. Ты можешь найти в жизни Аниты место ребенку? Или ты собираешься бросить работу и сидеть нянькой, потому что Анита этого точно делать не будет?

Все взгляды обернулись к Ричарду. Он хмуро смотрел на Клодию.

– Ну, так как? Ты готов полностью переломать свою жизнь, если ребенок твой?

Он еще сильнее нахмурился.

– Не знаю, – ответил он наконец.

– Я готов, – раздался голос Натэниела, и все развернулись к нему. – Я и так уже жена, почему бы не быть еще и матерью?

– Ты когда-нибудь ребенка нянчил? – продолжала Клодия.

Он пожал плечами:

– Нет.

– У меня было четверо младших братьев. Можешь мне поверить, эта работа труднее, чем кажется.

– Я готов, – сказал Мика. – На все, что будет нужно Аните.

– Не будь ты таким совершенством, – скривился Ричард.

– Ты работаешь днем, Ричард, – сказал Натэниел, – и причем регулярно. Я на парт-тайме в «Запретном плоде» заработаю больше любой учительской зарплаты.

– Кормилец, – бросил Ричард полным презрения голосом.

Натэниел улыбнулся и покачал головой:

– Анита себя сама отлично прокормит, мои деньги ей не нужны. Я другое хотел сказать: если я сокращу рабочие часы, на моей работе это не сильно скажется. А тебе это значило бы бросить работу полностью.

Но Ричард не хотел, чтобы его смягчили. Он хотел злиться, и потому обернулся к Мике:

– А ты? Ты не меньше часов работаешь, чем Анита.

– Мне понадобится более серьезная помощь в работе на горячей линии и в коалиции. У нас будет почти год, чтобы подготовить кого-нибудь мне в помощь или даже на замену, если это понадобится.

– Это не может быть твой ребенок, – сказал Ричард.

– Генетически – не может.

– Что значит – генетически?

– То, что ребенок – всего лишь не моей крови, не означает, что он не мой. Не наш.

– Твой и Аниты.

Эти слова просто обожгли мне кожу – столько в них было силы, злости, что даже стало больно физически.

– Нет, – ответил Мика. – Аниты и Натэниела, и Жан-Клода, и Ашера, и Дамиана, и твой, и мой. Залить каплю спермы – это еще не делает тебя отцом. Важно, что ты потом делаешь, Ричард.

– Нельзя же воспитывать ребенка с семью отцами!

– Называй как хочешь, – ответил Мика, – но из мужчин в этой комнате только двое могут полностью переменить жизнь, если насчет ребенка – правда. Это Натэниел и я. – Он посмотрел на Жан-Клода: – Или я ошибаюсь?

Жан-Клод улыбнулся в ответ:

– Нет, mon chat, ты прав. Я не думаю, чтобы младенец мог все время жить в подвалах «Цирка проклятых» и остаться… – он поискал слово, – …уравновешенным. Посещать – oui, и часто, очень часто, но мир, который я построил здесь, не… – он снова поискал слово, – не благоприятствует воспитанию маленьких детей.

– Я сама – маленький ребенок, – раздался тонкий приятный голосок у нас за спиной.

Очевидно, мы слишком увлеклись разговором, раз не услышали приближение этой крошки. Ну, впрочем, Валентина – вампир, а они, заразы, жуть до чего тихо передвигаются.

Темные кудряшки свисали чуть ниже ушей. Она недавно их обрезала, чтобы иметь более современный вид. Лицо у нее было круглое, детское, недавно только из младенчества. Ей пять лет, и всегда будет пять – физически, по крайней мере. Одета она была в красное платье и белые колготки, на ногах – дорогие кожаные туфельки. Когда она приехала к нам, то не носила ничего, что не носили бы до 1800 года. Она до сих пор не надела бы брюки или шорты, потому что леди такого не носят, но зато перешла уже в двадцатое столетие – хотя бы в смысле моды. На совершенно невинном лице по-детски моргали большие темные глаза. При дворе у Белль она занималась пытками – добывая информацию, в порядке наказания, и просто потому, что ей это нравилось. Жан-Клод мне как-то сказал, что все дети-вампиры в конце концов сходят с ума. Вот почему вампирские законы запрещают обращать человека до половой зрелости.

Валентину обратил педофил, который оказался вампиром. Он устроился в глухом местечке и там изготовлял себе игрушки почти пятьдесят лет, пока случайно не выяснилось, чем он занимается. Валентине еще повезло – он ее обратил, но не успел сделать своей невестой. Почти всех его «невест» и «женихов» пришлось уничтожить – слишком они были дики, слишком безумны. То, что один из «ее» вампиров творил такие вещи, было одним из очень и очень немногих фактов, заставивших Белль испытать чувство вины.

– Да, – сказал Жан-Клод, – конечно, ты ребенок. Ты наша petite fleur.

Он подошел к ней, как будто старался не дать ей услышать разговор взрослых. Пусть выглядела она на пять, но было ей не меньше трехсот лет: тело детское, а ум – отнюдь. Но если не следить за собой, то мы все обращались с ней по внешнему виду, а не по умственному развитию.

Она обернулась ко мне детским личиком с серьезными глазами.

– У тебя будет ребенок?

– Может быть, – сказала я.

Она улыбнулась, обнажив клыки, тонкие, как иголочки.

– У меня тогда будет с кем играть.

Жан-Клод потянулся было взять ее за руку – и задержал руку. Ему самому не раз пришлось пострадать от рук Валентины. И он никогда не забывал, что она – чудовище.

– Где Бартоломе? – спросил он. – Разве он не должен сегодня за тобой присматривать?

– Я не знаю, где он, – ответила она, глядя в глаза Жан-Клоду.

Он едва заметно коснулся ее плеча. Она смотрела мимо него, на меня. И в этом взгляде ничего не было от детства.

– Ей больше трехсот лет, Жан-Клод. Не обращайся с ней как с пятилетней.

Он посмотрел на меня:

– Валентина хочет, чтобы с ней обращались как с ребенком, и это ее право. – Он опустил глаза к ней. – Не правда ли, ma dulce?

Голос его лгал, но он не прикоснулся к ней, как сделал бы, будь она действительно ребенком.

Она кивнула, но глаз с меня не сводила. Из этих глаз на меня смотрели столетия силы, загнанные в тело слишком хрупкое, чтобы делать то, что было на уме. Бывали ночи, когда я жалела ее, а бывали моменты, как сейчас, когда я сомневалась, была бы она в своем уме, даже если б успела вырасти. Что-то в ней было такое… просто неправильное. Насчет ее здравого рассудка – это был старый вопрос о курице и яйце. Мне она никогда не делала ничего плохого. Никогда даже не пыталась напугать меня намеренно. Но входила в шорт-лист тех, с кем я никак бы не хотела оказаться беспомощной наедине. Несколько месяцев у меня ушло, чтобы понять: мурашки по коже в ее присутствии только частично связаны с ощущением дисгармонии разума и тела. Понять, что Валентины я боюсь больше любого из прочих вампиров, которые называют Жан-Клода мастером.

– По-моему, весело будет, когда здесь появится ребенок.

– А что веселого? – спросила я, не зная, хочу ли я слышать ответ.

– Я больше не буду самая маленькая, – сказала она.

Ответ прозвучал совершенно невинно, так отчего же у меня возникло желание тут же сказать, что если она попытается моего ребенка обратить в вампира еще меньше себя, я ее убью к хренам? Паранойя – или простая предусмотрительность? Иногда трудно определить разницу.

Ричард пододвинулся ко мне, и я не возразила. Не только мне казалось, что с этой Валентиной что-то до ужаса не так. Он обнял меня за плечи, и я опять же не возразила. Когда глядишь в глаза Валентины, любой успокаивающий момент не помешает.

– Нет, – сказала я медленно. – Слишком много времени в «Цирке» – не стоило бы проводить.

Мика тоже придвинулся ближе, не касаясь меня, потому что Ричарду бы это наверняка не понравилось. Он еще терпел, когда вместе с ним ко мне прикасался Жан-Клод, но и только. Наверное, не только меня пугала эта «девочка-младенец».

Жан-Клод посмотрел на нас, все еще касаясь ее плеча.

– Я должен найти Бартоломе и наказать его, что не смотрит за ней лучше.

Валентина высвободилась, и Жан-Клод отпустил ее. Она двинулась дальше в комнату. Ричард теснее притянул меня к себе. Мика встал почти передо мной, не давая Валентине подойти. В другой ситуации я бы ему сказала, что такой необходимости нет, но мне не понравилось, как она заинтересовалась вообще всей этой историей с ребенком.

Валентина обошла нас по кругу. Напряжение ушло из моих плеч, Ричард выдохнул, почти как вздохнул с облегчением. А Мика не успокоился – стоял перед нами в напряжении, будто не был уверен, что она не вернется по тому же кругу. А Валентина пошла к Сэмюэлу и Самсону.

– Что ты делаешь, малышка? – спросил Жан-Клод.

Она сделала идеальный, очень низкий реверанс, придержав платьице ручками, скрестив лодыжки.

– Привет тебе, Сэмюэл, Мастер города Кейп-Код.

– Привет тебе, Валентина, – ответил он.

Она протянула ему руку. Он взял ручку в свои и едва прикоснулся губами к ее запястью. Все это было по протоколу, вполне приемлемо, но по движениям было ясно, что Сэмюэлу в ее присутствии тоже весьма неуютно.

Она повернулась к Самсону, уставилась на него, запрокинув голову, очень по-детски, но я готова была ручаться, что взгляд изучающих глаз детским никак не был. Я встречала этот взгляд и знала, сколько в нем силы, личности, воли.

– Это твой сын?

– Да, его зовут Самсон.

Она протянула ему руку, он взял ее, но вроде бы не знал, что с ней делать.

– Я не вампир, – сказал он, – ни чей-либо слуга, ни подвластный зверь.

– Но ты его сын, его наследник. А я – всего лишь обыкновенный вампир. Я даже не настоящий мастер.

Она говорила, что он превосходит ее по рангу.

Самсон посмотрел на отца, который, очевидно, взглядом показал что-то, потому что Самсон поднес ручку ко рту. Стараясь, как и его отец, не касаться девочки больше, чем это было абсолютно необходимо. Стараясь, как и его отец, при этом все время глядеть ей в глаза. Это мне напомнило поклоны противнику в дзюдо. Когда держишь глаза вверх, не спускаешь взгляда с оппонента – на всякий случай. Но между отцом и сыном была большая разница: один был вампиром и мастером, другой – нет. Он был наполовину человек, наполовину русалка. Может быть, он еще дорастет до чего-то большего, но пока что еще не дорос.

– Возьми меня на ручки, – сказала она высоким детским голосочком.

Он поднял ее и посадил к себе на колени. Она прильнула к нему. Он моргал, глядя в комнату, хмурился. И лицо его было почти страдальческим.

– Черт, – тихо сказала я.

Она подчинила его, подчинила его глазами.

– Валентина, он наш гость, – сказал Жан-Клод.

Сэмюэл поднял руку:

– Я своим поцелуем правлю по-старому. Он мой сын, старший. Если он не может освободиться от вампира, который даже не мастер…

Он не договорил.

– Ты его заставляешь постоянно заслуживать свое место, – сказал Жан-Клод.

Сэмюэл кивнул.

Я никогда не слышала о таком правиле, и так и сказала:

– Я не знала даже, что такое правило есть.

– Это нечто вроде выживания наиболее приспособленных, ma petite. Если Самсон недостаточно силен, чтобы освободиться, или избежать хитростей Валентины, он меньше будет стоить в глазах своего мастера. Так некоторые мастера городов отделяют сильных от слабых. Тех, кто не выдерживают испытания, понижают в ранге, меняют в другие земли, убивают. – Он говорил спокойно, просто излагая факты, но я слишком хорошо его знала, чтобы не уловить легкий тон неодобрения. – Очень мало американских мастеров правят сейчас так в своих землях.

– Я старше других американских мастеров, – заметил Сэмюэл.

Я посмотрела на Жан-Клода, он на меня.

– Но она – наш вампир, а мы по этому правилу не живем.

Ричард чуть прижал меня к себе, будто боялся того, что я способна сказать или сделать.

– Если его отец заявляет, что Самсон должен вырваться из-под ее взгляда самостоятельно, значит, так и должно быть, но мы напомним всем нашим вампирам, что подчинять взглядом в нашей стране незаконно. Это считается принуждением.

Произнося эти слова, Жан-Клод смотрел на Валентину.

Она надула губку и крепче прижалась к Самсону. Он обнял ее, будто в ответ на ее жест – а может быть, это она его заставила. Если она его достаточно подчинила, то слова не нужны, чтобы им командовать, а мы влипли глубже, чем я думала. Дело в том, что если вампир подчинит тебя достаточно сильно, то он тобой владеет. Такой вампир может призвать свою жертву в любой момент. Встать под твоим окном и вызвать тебя в ночь. Черт, некоторые из них даже могут призвать своих жертв как лунатиков, через весь город. И если Валентина подчинила его, он даст ей кровь, как только она захочет. У него не будет выбора.

Не знаю, что бы я сделала, но вдруг в комнате появилась новая энергия. Воздух посвежел, в нем появился едва уловимый запах соли и моря. У Самсона прояснились глаза, исчез этот непонимающий, зачарованный взгляд. Карий цвет глаз отца сменился агатовой чернотой глаз матери. Он глядел на сидящее у него на коленях вампирическое дитя, и на лице его было выражение, которое я уже видела: на молодом лице десятилетия мудрости, не соответствующие внешности. И сейчас по этому взгляду, устремленному на Валентину, виден был каждый день из этих прожитых семидесяти лет. И видно, что он не больше двадцатилетний обыкновенный парнишка, чем Валентина – дитя.

Он попытался снять ее с колен, но она вцепилась в него, изо всех сил притворяясь ребенком.

– Самсон, ты меня совсем не любишь?

Он покачал головой:

– Нет, – ответил он. – Не люблю.

Она надула губки, даже сумела слезы изобразить, будто он задел ее чувства. Может, и задел – Валентину черта с два поймешь.

Он оттянул ее от себя и твердо поставил на пол.

– Второй раз ты меня не обманешь, потому что я ощутил твой разум. Ты не дитя, Валентина. Ты думаешь не так, как дитя. – Он передернулся, потер руки, ладонями от плеч вниз, будто очищая их от ощущения, где они ее касались. – Я видел, что ты хотела со мной сделать. Хотела меня убедить, будто я хочу, чтобы ты это делала со мной. – Его снова передернуло. – Твой ум начал хотеть вещей, которых не позволяет возраст твоего тела. Боль для тебя – замена секса.

Она уперла руки в боки, топнула ножкой.

– Не знаю, о чем ты говоришь. Наверное, это ты сам такого хочешь. – И она обернулась к Жан-Клоду: – Мастер, можешь ли ты найти среди наших гостей кого-нибудь, кто даст мне сделать ему больно? Я соскучилась.

Сказала она это так, будто никакого противоречия не было: объявить Самсона извращенцем, а потом попросить именно то, в чем он ее обвинил.

Жан-Клод вздохнул:

– Ашер, не будешь ли ты так добр отвести ее к Бартоломе?

Ашер поднялся из кресла, где сидел почти неподвижно во всех этих разборках. Но Натэниел его опередил:

– Я ее отведу.

Все обернулись к нему. Он улыбнулся:

– У вас с Сэмюэлом разговор о вампирских делах. Ашер здесь будет полезнее, чем я.

Он подошел к нам попрощаться, и Мика отодвинулся с дороги, пропуская его ко мне. Ричард все еще обнимал меня за плечи, и рука его напряглась, будто он хотел отодвинуть меня прочь от Натэниела.

Натэниел коснулся его руки, и Ричард застыл. Сила его хлестнула молнией, как плеть по коже.

– Ай, Ричард! Блин, это же больно! – вскрикнула я.

Натэниел поежился:

– И правда, больно.

Но в голосе его не было жалобы.

– Назад, – сказал Ричард, и в голосе его чуть слышалось рычание. Он контролировал свою силу, чтобы она меня не обожгла, но это было как льнуть к горячей печке, когда знаешь, что очень скоро она еще сильнее жарить начнет.

Натэниел улыбнулся и протиснулся мимо нас, прижимаясь грудью к руке Ричарда. Тот отодвинулся, но попытался отодвинуть и меня, а я, честно говоря, не хотела оказаться в середине. Поэтому я остановилась, но Натэниел был так близко, что шагнуть вперед я тоже не могла. У Ричарда был выбор: поднять меня, или передвинуть, сделав мне больно, или отпустить, или отодвинуться без меня, или остаться где стоял, и чтобы Натэниел к нему прикасался.

Он пытался отступить назад, а я не хотела двигаться с места, а Натэниел просто смотрел на нас с расстояния в дюйм. Ричард не хотел отодвигаться без меня или оставлять меня одну с Натэниелом. Символично было так, что словами не передать.

Натэниел заговорил тихо, не отводя лавандовых глаз от лица вервольфа. Его грудь почти прижимала ко мне руку Ричарда.

– Ты как пес, метящий территорию. Может, тебе на Аниту поссать – пусть все знают, что она твоя?

Я застыла – ничего хорошего это не сулило.

Ричард зарычал низко и глубоко – звук завибрировал у меня по коже, по телу Натэниела. Мы оба вздрогнули – пожалуй, по разным причинам.

– Прекратите оба! – велела я.

– Она не кость, которая может достаться только одному, – сказал Натэниел.

Ричард снова зарычал, и на этот раз его сила хлопнула по мне плоским электрическим ударом. Мы с Натэниелом сказали одновременно: я – «больно!», он – «м-м-м!»

– Ну ты, извращенец! – почти выкрикнул Ричард.

– Может быть. Но этот извращенец готов сделать для любимой женщины и своего ребенка то, чего не сделаешь ты.

Ричард отдернулся так резко, что я пошатнулась – Натэниел меня подхватил.

Ричард отступил. Натэниел заставил его отступить – не силой, а правдой.

Натэниел подхватил меня, и я не мешала, потому что, если бы я сейчас отстранилась, все представление пропало бы зря. Слишком давно я ошиваюсь среди ликантропов, чтобы не понять, что происходит. Натэниел, мой покорный Натэниел, вышел отбивать подачу. Самой доминантной личности из всех, что есть в моей постели, он давал понять, что он – сила, с которой следует считаться. Почему сегодня? Почему именно сегодня решил Натэниел провести черту на песке? Ребенок. Конечно же, дело в ребенке. Что-то во всей этой истории заставило Натэниела ощутить, что он должен стать более доминантным. А может быть, ему, как и мне, надоело слушать и смотреть, как Ричард показывает, будто он – самый главный из моих возлюбленных, а ведет себя, как приятель, с которым мы иногда трахаемся. Ничего плохого в этом нет, но не может один и тот же мужчина быть и любовью вашей жизни, и случайным дружеским трахом. Это роли взаимоисключающие.

Натэниел поддержал меня, и я обняла его, спрятала лицо у него на груди – потому что не знала точно, что на этом лице выражается. Натэниел выступил против Ричарда – и победил. Что еще может измениться просто из-за возможности, что будет ребенок?

– Я уведу Валентину, а вы поговорите про бизнес.

– Этот бизнес тебя касается, – напомнил Мика за моей спиной.

– Но мне потом можно будет рассказать, а по вампирским вопросам у меня все равно мнения не будет. – Он осклабился. – Также меньше всех я буду возражать против кого бы то ни было, кого Анита выберет себе как pomme de sang или любовника. – Он поцеловал меня в лоб и шепнул: – А еще дело в том, что Валентина меня не пугает.

Я посмотрела на него:

– А меня, знаешь, пугает то, что тебя она не пугает.

Он улыбнулся уже не так широко, только мне:

– Знаю.

И он поцеловал меня в губы – ласково и нежно. Потом отодвинулся, и я его отпустила, все еще не до конца понимая, что за перемена случилась в нем.

Валентина подошла к нему, он взял ее за ручку и повел к дальнему коридору. Она оглянулась на всех нас и показала язык.

Клодия послала за ними Лизандро, сказав вслух:

– Пригляди там, чтобы Бартоломе не сделал ничего такого, чего не должен.

Но я не сомневалась, что после представления Валентины и Самсона она просто не хотела оставлять с ней наедине никого из не-вампиров. Честно говоря, я тоже.

Глава семнадцатая

– Как ты можешь его любить? – спросил Ричард.

Я обернулась к нему. Он сгорбился, потирая ладонями руки от плеч, как от холода. Но холодно ему не было – по крайней мере, не тот это был холод, от которого можно защититься одеялом. Холод сердца это был, или души, или разума. Такой холод проедает дыру в самой твоей сути и оставляет за собой что-то темное и страшное.

Я смотрела на него и искала ответа на его вопрос. Такого ответа, от которого ему не стало бы еще больнее. Вздохнув, я поняла, что ничего, кроме правды, не придумать. Уж кем бы ни были мы с ним друг для друга, кем бы мы друг для друга ни стали когда-нибудь, но всегда между нами была и будет хотя бы правда.

– Я тебе задал вопрос, – напомнил он, и его сила полыхнула в комнату как жар из печи, которую открыли посмотреть. Но жар тут же рассеялся – Ричард пытался держать себя в руках.

– Почему я люблю Натэниела? – переспросила я.

– Да, именно это я спрашивал, – сказал он со злостью.

– Потому что с ним я никогда не чувствую себя извращенкой.

– Потому что он сам извращенец, – проворчал Ричард. – Рядом с ним кто угодно кажется нормальным.

Я почувствовала, как мое лицо закрывается – той непроницаемой маской, которую я надеваю, когда злюсь и пытаюсь держать себя в руках.

– Может быть, не совсем время для такого разговора? – предположил Жан-Клод.

Мы оба к нему даже не повернулись.

– Во-первых, – начала я сдавленным, контролируемым голосом, – Натэниел не извращенец. Во-вторых, он готов переменить всю свою жизнь, если я забеременела от него, а ты нет. Так что я бы на твоем месте не стала швыряться камнями в его сторону.

– Если ты беременна, я на тебе женюсь.