Агент силовой разведки Нестеров Михаил

ГЛАВА 3

Цена предательства

Владивосток, 13 января, понедельник

Одетый в теплую куртку-аляску, молодой человек лет двадцати семи за рулем «Тойоты» сейчас нервничал по пустякам: он нажимал на педаль газа, чтобы поднять холостые обороты двигателя, но все впустую:стрелка тахометра снова клонилась к нулю.

Он ждал человека по имени Олег Кангелари. У того накануне состоялся телефонный разговор с Вадимом Мартьяновым. Они договорились встретиться в отделении Сбербанка в 16.00, незадолго до его закрытия. Место встречи удобное прежде всего для Кангелари – сообщил детали Мартьянов; однажды они встречались именно там. Кангелари (третий номер в агентурной группе «Восток») жил буквально через дорогу.

Время на часах – 15.54. Второй сотрудник О-СП сообщил по рации, что Кангелари вышел из дому и направился в сторону Сбербанка. «Осторожный, сукин сын! Идет к перекрестку, чтобы перейти дорогу на зеленый».

Эта пара из подразделения полковника Егорова прилетела самолетом во Владик два дня тому назад, морозным субботним вечером, и при поддержке местных оперативников провела ряд мероприятий. В частности, они определили место фиктивной встречи двух агентов «Востока», на карте проложили маршрут, на одном из участков которого особо обозначили перекресток. Была небольшая вероятность того, что Кангелари сократит путь и перейдет дорогу до светофора, поэтому «Тойоту» поставили за сто метров до перекрестка. Старший пары, взявший на себя функции водителя, поинтересовался у дальневосточного коллеги, какой отрезок времени нужен этой «Тойоте», чтобы проехать сотню метров. Странный вопрос, такой же ответ: «Это смотря с какой скоростью ты будешь ехать». На всякий случай он просветил москвича относительно разгона: до сотни машина разгоняется за семь секунд. Летом. Сейчас зима. Шипованная резина – для понта. Пробуксовало одно колесо, и машина встала. В ходу тут «японки» с чарующей формулой любви: четыре на четыре.

– Он подходит к перекрестку. Видишь меня?

– Да, – ответил водитель. Его напарник был одет в броский ярко-красный пуховик. И вел он агента ГРУ так, что находился от него по правую руку. Удобно, чуть нервно подметил старший пары, резко трогая машину с места. Кангелари остановился, поджидая зеленого света, и невольно посмотрел в сторону ревущей на бешеных оборотах «Тойоты»: столько придурков на дороге...

Номер второй сменил позицию, чтобы отработать по плану «красный», когда клиент остановился на запрещающий сигнал светофора: он стал позади Кангелари. И смотрел на «Тойоту», набирающую ход. В этот момент, когда до перекрестка ей проехать осталось двадцать метров, она набрала шестьдесят километров в час.

Двадцать метров, пятнадцать, десять...

Скорость машины увеличилась.

Пять.

Второй номер толкнул клиента в спину, и «Тойота» ударила Кангелари с такой силой, что шансов выжить у него не было. С искореженным бампером, разбитым ветровым и боковым стеклами, с погнутой передней стойкой, машина проехала квартал и остановилась. Водитель вышел из машины. Через пять минут он и его напарник встретились и сели в другую машину с местным оперативником за рулем. «В аэропорт», – отдал команду старший.

Москва

Солнце во Владивостоке клонилось к закату, в Москве – напротив: девять часов, и утро в самом разгаре. Андрей Немиров сидел на раскладном стульчике, отгородившись от остального мира полиэтиленовой пленкой рыбацкой палатки. Остальной мир в его представлении состоял из льдины, населенной исключительно рыбаками.

Он поймал несколько окунишек, из жалости отпустил ерша, в выпученных глазах которого вдруг увидел немую мольбу: «Отпусти меня...» Загадал пространное желание: «Пусть все будет хорошо, и пусть оно не будет последним».

Полковник Егоров издали заметил мешок-палатку Немирова: матовая, формы калмыцкой шапки. Невольно ускорил шаг: вдруг Немиров вылезет из палатки? И шепотом заметил: «Он здорово надышал в ней». По внутренней поверхности палатки стекали, набегая друг на друга, ручейки, этакая материализация дыхания человека. Потоки эти – капельки его души.

«Но к черту эти сопли», – грубо оборвал свои мысли ГЛАВА оперативно-следственной группы.

Он подошел к Немирову со спины. Был бы он в валенках, податливый снег, укрывший лед толстым слоем, выдал бы его скрипом. Моложавый полковник Егоров выделялся среди рыбаков одеждой и экипировкой, тем не менее на него никто не обратил внимания. В легкой, но теплой спортивной куртке, в вязаной шапочке, на лыжах, он был своим среди чужих.

Егоров неслышно подошел к палатке, воткнул лыжные палки в снег и освободил из их петель руки. Присел, как если бы возился со шнурками...

Из чехла, закрепленного на голени подобием сбруи, убийца вынул шприц. Медленно и осторожно, как будто имел дело с гремучей змеей, снял со шприца защитный колпачок и, держа его обратным хватом, как нож, воткнул его в палатку; чтобы игла не соскочила со своего места от избыточного давления, на поршень он нажимал медленно. Пять кубиков – десять секунд. Десятки смертей вылились из шприца и упали на снег внутри палатки. Вот и все. Егоров убрал шприц в чехол, выпрямился, взял в руки лыжные палки и легко заскользил дальше.

– ...Эй, браток, ты там не замерз?

Те живые ручейки от дыхания человека застыли; издали палатка казалась ледяной скульптурой, накрытой полиэтиленом.

Припозднившийся рыбак приоткрыл окошко-клапан и заглянул внутрь. В ту же секунду отпрянул. Мертвец сидел с открытым ртом, забитым кровавой пеной, и с широко открытыми, закатившимися глазами.

Рыбак закашлялся от острого запаха уксуса. Но ему это только показалось: рицин, которым был убит агент военной разведки, не имел запаха.

Рига, Латвия

Одетый в черное высокий молодой человек поджидал свою жертву в подъезде жилого дома. Он отметил время: через десять-пятнадцать минут почти одновременно ахнут в разных частях России и ближнего зарубежья несколько человек, забьются в предсмертных судорогах. Красиво это или не очень? Он пожал плечами: черт его знает. И вдруг представил себя за школьной партой: он пишет сочинение на заданную тему, старается раскрыть вопрос – нужна ли эта синхронность или разовое массовое убийство? Да. Но обилие методов указывало на излишнюю осторожность шефа. Конечно, если в одном доме выстрелом в затылок будут убиты шесть человек, это будет похоже на заказную расправу. Можно говорить и о массовом удушении, дело не в этом. Шеф перестраховывался, а значит, боялся, был не уверен в себе, заметал еще не оставленные им следы. Но к черту все эти размышления – клиент уже на подходе.

Убийца отделился от стены, шагнул за спину Леониду Аболтыню, вышедшему из лифта, и нажал на спусковой крючок пистолета. Аболтынь упал на бок, попытался встать, но убийца добил его выстрелом в голову. Бросив пистолет ему на грудь, он, засунув руки в карманы куртки, вышел из подъезда.

Москва

Виктор Лугано выглянул в окно своей квартиры на Патриарших в тот момент, когда в его «девятку» садился незнакомец в короткой черной куртке. Был ли он профессиональным угонщиком, справившимся с замком и сигнализацией за считанные секунды, или же новичком, провозившимся с машиной полночи, было неважно: Лугано устраивал любой вариант. Угонщик не сможет включить передачу: коробка была защищена кустарным приспособлением блокировки, против которых пасуют большинство профессионалов.

И все же Виктор поспешил, бросив под нос: «Береженого Бог бережет». Он взял со стола модную, от Армани, сумочку с ремешком и перекинул через плечо, расстегнув на ней молнию, вынул ключи от квартиры...

Валерий Жученко отвлекся лишь на минуту: только добежал до киоска – купить сигарет и вернулся обратно. И только устроившись за рулем оперативной машины, выругался: клиент уже сел в свою новенькую тачку. Впрочем, Жученко тут же расслабился – он ничего не потерял, самое интересное впереди. Валерий мысленно поторопил пожилую пару – слишком близко она находилась от напичканной тротилом «девятки».

Адскую машинку техник установил, сказав ключевое слово «готово», когда пошел восьмой час утра. Надо сказать, он долго проковырялся с машиной на морозе: открывал замок, снимал с сигнализации, которая, по его словам, оказалась «хитрой». «Готово. Клиент поставит ключ на стартер – замкнутся красный и розовый провода, напряжение пойдет на взрыватель. Я тебе больше не нужен? Я замерз, как собака!»

...Угонщик воспользовался мастер-ключом. Поворот, и включилось зажигание. Он довернул ключ, и... Машину подбросило на метр-полтора, как будто заряд находился под днищем. Осколки стекла разлетелись во все стороны. Пожилая пара повалилась на снег. Живы, нет? Жученко махнул на них рукой. Главное, разметало в клочья агента группы «Восток».

Фотография покореженного, объятого пламенем автомобиля пригодилась бы разве что для личного фотоальбома. В этом деле по устранению агентов военной разведки все распоряжения и доклады носили устный характер – ни одной бумаги, ни одного письменного свидетельства о ликвидации. Как сказал шеф: «Чего не было на бумаге, того не было вообще».

Сердце Виктора Лугано бешено застучало. Внутри его щелкнул механизм, похожий на ударно-спусковой. Мгновение – и он сделал то, к чему готовил себя ежедневно на протяжении многих лет: открыл дверцу секретера, сдвинул в сторону часть задней фанерной стенки и достал из стенной ниши документы, деньги, стопку золотых монет, замаскированный под портсигар пистолет на четыре выстрела, жестяную коробку из-под печенья, в которой хранился грим... Поставил фанерку на место, закрыл секретер, оставив ключ в замке.

Этот ключ был символом его домашнего очага, уюта. Виктор из детской поры прихватил с собой четкий снимок: он привстает на цыпочки и дотягивается до ключа, торчащего из шифоньера, поворачивает его, и вот заветная дверца открыта. Это было левое отделение шифоньера, в котором в ящиках хранились носки, белье, нюхательный табак против моли, а на верхней полке – ваза с конфетами, жестяная коробка с печеньем (через много лет он купит такую же, с изображением на крышке Большого Москворецкого моста через Москву-реку). Для него эта полка была кладовкой сладостей. Позже, когда родители стали прятать от него ключ, он научился находить его. Чаще всего ключ от шифоньера оказывался в кармане халата матери. Он брал одно печенье и одну конфету, закрывал дверцу, а ключ клал обратно в карман, возвращался в свою комнату и плотно закрывал за собой дверь. Это-то и спасло его однажды от угарного газа. Родителей – нет...

...Секунды на размышления, и Виктор, впервые ощущая, как бьется нерв под глазом, вынул ключ из секретера и положил его в карман.

Он вышел на площадку не сразу – иначе его сбили бы соседи, рванувшие с верхних этажей на улицу: «Что там произошло?», «Взорвалась чья-то машина?», «Не будут ставить под окнами», «Прекратите, может, человек погиб»... Лугано выпал счастливый шанс спуститься последним, открыть дверь в подвал и, пройдя по нему и подсвечивая фонариком-брелоком, покинуть этот дом навсегда.

Первое, что он сделал, оказавшись в квартале от дома, – это набрал номер «экстренной связи» из телефона-автомата. Серия длинных гудков, и Лугано, не дождавшись ответа, положил трубку. Он не рискнул позвонить Вадиму Мартьянову, номеру первому в группе. Лугано не подчинялся ему, лишь получал от него необходимую помощь. Так было в Польше, когда 22-летний Виктор ликвидировал лидера польского общенационального движения «Единство»...

Третий по счету звонок он сделал в первые минуты старого Нового года. И снова не дождался ответа.

Апрелевка, Нарофоминский район,

Московская область

Директор вернулся в свою загородную резиденцию, как всегда, затемно. У него было какое-то время (два дня или две недели, неважно), чтобы собрать вещи и освободить дачу.

Он уединился в своем кабинете, попросив офицера охраны (сегодня дежурным был капитан Линьков) принести чаю. И добавил: «С лимоном». Хотя не был уверен, что в доме есть лимон. Кажется, с новогодних праздников в холодильнике остались мандарины, апельсины. И даже если лимона там нет, нужно послать за ним Линькова. Директор поймал себя на мысли, что начинает зацикливаться на пустячной вещи, но в деталях он был упрям. Особенно сегодня. И нашел аргумент в свою пользу: сегодняшняя ночь – она особая, праздничная, сегодня канун старого Нового года.

Он придвинул к себе часы с витыми наугольниками в нижней части, достал из ящика стола ключик и, вставив его в отверстие в циферблате и провернув вал ходовой пружины, завел их. Поставил на них точное время – по своим наручным часам: четверть двенадцатого. До праздника и призрачного салюта осталось сорок пять минут.

Тот, кого зачастую звали Директором, слушал ход старинных часов, которые он очень любил. Оттого и заводил их редко, чтобы сберечь механизм. А вид последнего был роскошен. Стоило только открыть гравированную заднюю стенку, и тогда взору открывался короткий золоченый маятник в сочетании со шпиндельным спуском, а также точная дата изготовления часов, имя мастера: май 1690 года, Томас Томпион. Эти часы были частью коллекции «Восточный фонд», местонахождение которого знали только несколько человек, хранителей.

Капитан Линьков принес чай с лимоном и вышел, плотно притворив за собой дверь. Чай был горячий, и Директор дал ему время остыть. Время. Сейчас для него оно было дорого, как никогда. Он взял чистый лист бумаги и набросал пару слов, внизу поставил дату и свою подпись. Воспользовавшись секретной линией связи, сделал несколько звонков и отдал распоряжения. Шестеро его личных агентов были мертвы.... И эта личная, по сути, катастрофа подкосила Директора и указала на единственную причину, по которой он оказался в опале. «Восточный фонд». И в этом деле не обошлось без предательства. Предатель мог заинтересовать некую организацию и дать на товарищей исчерпывающую информацию личного и служебного характера, которая и позволила устранить агентов разом, в одно время. Хотя они и находились в разных местах страны, а двое за рубежом, но погибли так, как будто стояли, связанные по рукам и ногам, перед заряженной картечью пушкой. Выстрел – и...

«Мартьянов! Вадим, сукин ты сын!»

Слабо верилось в то, что Мартьянова раскололи, узнав о фонде, к примеру, от тунисского агента. Нет, инициатива пошла от него.

Директор встал. Повесив китель на спинку кресла, прошелся, часто бросая на него взгляд. Ему показалось: форменная куртка сплошь покрыта грязными пятнами, обшлага и лацканы лоснятся.

Его тоже убрали, как и его личных агентов, но к нему применили изощренный метод, фактически растоптав его. Как офицер он не мог вынести такого позора...

Он остановился, снова занял место за столом. Подумал о том, что чем ближе срок, тем сильнее на него будут давить сомнения. Он сделал несколько глотков остывшего уже чая, отставил стакан в сторону и вынул из нижнего ящика стола наградной пистолет...

...Капитан Линьков находился в соседней комнате. Для него этот выстрел не стал неожиданностью. Начальник военной разведки личным указом Президента Российской Федерации был уволен с позорной формулировкой: в связи с несоответствием служебному положению. К министру обороны ГЛАВА государства обратился с предложением лишить генерала армии наград Советского правительства.

Москва – Апрелевка

– Товарищ министр!

– Да? – Болотин посмотрел на вошедшего поверх очков. Насколько он помнил, его на этом посту так официально не называли.

– Разрешите доложить?

– Ну давай же! Или ты ждешь, когда я запрыгаю от нетерпения?

– Случилось ЧП на даче начальника ГРУ, – начал полковник Егоров. – Директор покончил жизнь самоубийством.

Это было вполне ожидаемое событие. Тем не менее Болотин почувствовал тошноту и металлический привкус во рту, как будто ствол пистолета коснулся его неба. Он снял очки, сложил дужки и положил их на середину стола. Налил воды из графина, выпил в два приема. Неприятный привкус остался. Он выключил и включил лампу с зеленым плафоном, снова выключил и включил...

– Кто доложил о ЧП?

– В вашу приемную поступил звонок от министра обороны...

Болотин поморщился: в этот поздний час он запретил адъютанту беспокоить его, что бы ни случилось. Но вот вопрос: почему ГЛАВА военного ведомства не снял трубку правительственной «вертушки»?.. Александр Игнатьевич частенько оставался на ночь в министерстве. С задней комнатой в его кабинете не мог соперничать ни один кабинет в этом огромном здании.

– Министру обороны, по-видимому, доложил начальник охраны Директора.

– Неважно. Оперативная группа еще не создана?

– Никак нет.

– Передай генералу Щеглову, чтобы занялся этим вопросом. Вызывай Мартьянова и держи его поблизости. Он может понадобиться в любой момент.

Болотин отпустил Егорова и по селектору связался с приемной:

– Мою машину к подъезду.

Хотя расстояние от центра Москвы до Апрелевки составляло всего сорок семь километров, на место происшествия Болотин прибыл только через час с четвертью. Там, к его неудовольствию, уже находились начальник Генштаба и главный военный прокурор. Они обменялись рукопожатиями. И Болотин безапелляционно заявил:

– Прошу покинуть место происшествия.

– Но... – запротестовал было прокурор.

– Никаких «но», – поставил его на место министр. – О ходе следствия я буду информировать вас лично.

Он прошел в помещение, махнув рукой на продолжающиеся протесты прокурора. Включать или не включать в состав следственной группы военных прокуроров – зависело только от министра безопасности и внутренних дел.

Болотин обошел рабочий стол Директора, мельком глянув на офицера охраны.

– Вы обнаружили труп? Представьтесь сначала.

– Капитан Линьков.

– Имя, отчество назовите.

– Юрий Сергеевич.

– Продолжайте.

– Так точно, тело обнаружил я. – Капитан ответил на немой вопрос министра: – Я тотчас связался с заместителем Директора, вице-адмиралом Сергеевым.

– Ничего здесь не трогали?

– Никак нет.

– Подождите за дверью, Юрий Сергеевич. Вы мне еще понадобитесь.

В кабинете Директора было тепло. Дрова в камине прогорели, однако он не был основным источником тепла: за шторами угадывались радиаторы водяного отопления. Болотин через ткань приложил к батарее руку и отдернул ее. Нет, она не была горячей... но мягкой. Он отдернул штору и увидел домашние тапочки, сушившиеся на батарее. «Мило, – хмыкнул Болотин, – по-домашнему. Деревенщина».

Он более внимательно разглядел камин и по золе определил, что в очаге сгорели какие-то бумаги.

Левая рука Директора лежала на предсмертной записке. Конечно, был уверен министр, капитан Линьков пробежал ее глазами. Возможно, передал содержание вице-адмиралу Сергееву, получил от него указания.

Путь к «Восточному фонду» был короток, но далеко не прост. И только сейчас, стоя над трупом Директора, Болотин отбросил последние сомнения: фонд, о котором ему рассказывал Мартьянов и о котором он так часто думал, существовал на самом деле. Ему оставалось только дотянуться до него рукой, сделать один шаг.

Он открыл дверь кабинета. Генерал-майор Щеглов и полковник Егоров только что прибыли, и Болотин подозвал полковника.

– Мартьянов с тобой?

– Так точно. Сидит в моей машине.

– Приведи его.

Вадима Мартьянова министр встречал взглядом: «Полюбуйся на дело рук своих». Предатель не был жалок в его глазах. Даже предательство – это поступок. Мартьянов не был безволен, его не сломила смерть того, кому он служил на протяжении ряда лет. Он шел к цели, и его измена была оправданной. Более того, Болотин видел в нем делового партнера.

Генерал усмехнулся:

– Повтори при свидетеле: где хранится «Восточный фонд»?

Вадим Мартьянов ответил ему схожей усмешкой.

Болотин снова потревожил Егорова:

– Личный архив Директора перевезли в профильный отдел военной контрразведки. Где находится архив, об этом тебе скажет капитан Линьков.

Геннадий Егоров не удержался от вопроса:

– Что в предсмертной записке?

– Всего два слова: «Честь имею!»

Москва, 15 января, среда, два дня спустя

В пивной, месте, где можно было получить необходимую ему информацию, неузнаваемый в гриме (очки, усы, бородка, парик), Виктор Лугано узнал, «что же на самом деле произошло в одной из квартир на Патриарших»: взрыв машины из-за неисправности топливной системы и электропроводки. Пока приехали пожарные, машина выгорела полностью, а труп водителя обуглился до «румяной корочки». Из уст нескольких завсегдатаев бара эта версия прозвучала настолько убедительно, что Виктор был готов поверить в неисправности, которые и привели к взрыву. Только в баке его машины в то утро плескалось от силы четыре литра бензина – лампочка на панели приборов даже не мигала, а горела постоянно. И самое главное. С зимней рыбалки не вернулся самый возрастной агент: Андрей Немиров «задохнулся продуктами дыхания» в зимней полиэтиленовой палатке. Олег Кангелари был сбит праворульной «Тойотой». Также в своем подъезде выстрелом в голову был убит пятый номер в группе, Леонид Аболтынь. На судьбу Александра Болотникова (номер 7) пролила свет заметка в «Известиях»: «Наш спецкор в Италии сообщает: вчера в полдень в апартаментах Виктора Вельфа был найден мертвым научный сотрудник РАН [1] Александр Болотников. Следов насилия на теле не обнаружено. Ведется следствие».

Кто-то убирал агентов «Востока»...

А что же его шеф?

Как ни странно, ответ на этот вопрос Виктор Лугано нашел в газете «Красная звезда». В одной заметке говорилось о снятии с должности замначальника Генштаба и начальника ГРУ, другая представляла собой некролог.

С той минуты Виктор Лугано остался без хозяина, без поддержки. В первую очередь ему предстояло решить важный вопрос: под каким именем жить дальше. У него остался комплект (внутренний и заграничный паспорта, водительское удостоверение, трудовая книжка) на имя Лугано. Второй комплект – на имя Бурова Григория Петровича, с открытой (проштемпелеванной) страницей в трудовой книжке. У него не было оснований усомниться в подлинности этих документов, но вдруг в том же паспорте на имя Бурова вкралась ошибка?.. Он оставил себе прежнее имя и соответственно старые документы. Для тех, кто пытался убрать его, он был мертв. Никто не станет отслеживать через структуры МВД, ГУВД, ОВД человека по имени Виктор Лугано.

ГЛАВА 4

Проникновение

Тунис, 17 января, пятница

– Сколько раз ты был в Тунисе?

Вадим Мартьянов пожал плечами. Он не помнил точную цифру. Она приближалась или уже превысила сорок.

Одна из самых напряженных поездок стала и самой памятной: пять лет назад Хабиба Бургибу, который находился на посту президента Туниса тридцать лет, отстранил от власти премьер-министр его кабинета. В то время у Мартьянова возникли серьезные проблемы с выездом из страны.

Тунис не был чисто восточной страной. Господство Рима, длившееся пять веков, оставило множественные памятники античной архитектуры, разрушив следы деятельности пунийцев, нумидийцев. Непаханое поле деятельности для археологов, рассуждал Вадим. В отличие от России, в Тунисе высокий рост экономического развития пришелся на провинции и, как следствие, сказался на характере градостроительства. Состоятельные тунисцы предпочли город – как культурный и политический центр, забывая о роскошных загородных виллах.

Но каков был стиль тунисских городов, античный или мусульманский? Для себя Мартьянов сделал однозначный вывод: это стиль, приспособленный к местному климату и специфике местных строительных материалов. Большинство домов снаружи неприветливы, лишены украшений, в них окна и двери жилых помещений выходят во двор, и почти в каждом дворе – фонтан, несущий утреннюю свежесть, влажный мозаичный пол. Такими же мрачными, как наружные облики домов, выглядели саркофаги и могильные стелы. Мартьянов узнал, что жестокая религия тунисцев требовала приносить в жертву богам первенцев. На тофете[2] одного только Карфагена было сожжено пятьдесят тысяч детей; и такие пунийские культы отправлялись еще и во времена римлян.

Вадим Мартьянов не мог сказать, черствела ли его душа в этом жестоком краю с его унылыми пустынными пейзажами, но свой мрачный отпечаток на него она наложила – это точно. Его любовь к Тунису была мрачной, как если бы он был влюблен в кладбище – но с одним условием: с его роскошными фонтанами и прохладой, недоступными взору простых смертных.

Вадим подвел сопровождавших его Егорова и Жученко ко дворцу XVIII века.

– Это и есть хранилище «Восточного фонда»? – поинтересовался полковник, одетый в серые брюки, модный твидовый пиджак и «поддевку»-джемпер с треугольным вырезом.

– Перед вами Музей национальных традиций, – просветил его Вадим.

– Ну конечно, – театрально, чтобы и с галерки можно было увидеть, – округлил глаза Егоров. – Ты же у нас эстет. И мне, как и тебе, тоже позарез хочется взглянуть на хранилище. Говоришь, «Восточный фонд» был переведен в Тунис в 1957 году?

– Да. Когда президентом страны стал Хабиб Бургиба. Он был юристом, не раз подвергался арестам за агитацию против французских колониальных властей. Был освобожден гитлеровцами, принят самим Муссолини. После чего вывернулся: «Я уверен в поражении Германии и Италии», – Вадим хохотнул. – Дальше призвал к борьбе против них. Не знаю, был ли он мудрым, но скользким, как налим, – это точно: его выбор не в пользу социализма не стал причиной разрыва отношений с Советским Союзом.

– Советская военная разведка оказала на него влияние?

– Да, в своем ключе. Есть такое выражение – «Подспудные силы», то есть не проявляющиеся открыто. Пик деятельности нашей военной разведки в Тунисе пришелся на 1942–1943 годы, когда здесь шли ожесточенные бои между итало-немецкой армией и войсками антигитлеровской коалиции. Нашими агентами стали в том числе и деятели культуры. Например, сотрудница городского музея, ставшая впоследствии его директором.

– Это с ней у тебя запланирована встреча?

– Точно. Ее зовут Наима Летаеф. Она наполовину арабка, наполовину француженка. Уже в годах – ей шестьдесят два. Последние пять является старшим хранителем. Свой директорский кабинет уступила старшему сыну. Младший умер несколько лет назад.

– Передай ей наши соболезнования, – ухмыльнулся Егоров.

Мартьянов бросил взгляд на часы и на правах старшего распорядился:

– Ждите меня здесь.

– Подождать тебя, пока ты не выйдешь, – не меняя выражения лица и тона, добавил полковник.

– Из музея только один выход. А я не бабочка, через стены не перепорхну. При посторонних хранитель не откроет дверь хранилища. Об этом я вам все уши прожужжал в самолете.

Они не проходили через рамку металлодетектора в «Шереметьеве». Полковник Егоров и капитан Жученко, явно козыряя своим положением при министре, вместе с Мартьяновым вышли на летное поле через служебный вход. В остальном вели себя как обычные пассажиры.

Егоров молчал не меньше минуты. Жученко и того больше; фактически он не принимал участия в разговоре. Он плохо перенес полет, и его до сих пор подташнивало.

– Выкинешь какой-нибудь фортель, мы тебя из-под земли достанем, – пригрозил Егоров. – Лично я нарежу из тебя ремней и сделаю из них сбрую для своего пони.

– У тебя есть пони?

– Для такого случая куплю.

Полковник тяжелым взглядом проводил Мартьянова, одетого в стиле 60-х (тройка, шляпа, светлые туфли, в правой руке саквояж) и по погоде (в столице этого африканского государства столбик термометра сегодня днем достиг семнадцатиградусной отметки). Буквально через секунду узнал, что такое острый приступ одиночества. Полковник почувствовал себя брошенным в этой мусульманской стране, где основным языком был арабский, но многие арабы говорили по-французски. (На его взгляд, это была какая-то издевка, равно как и тот факт, что в некоторых тунисских городах сохранились еврейские общины, – с ума сойти!) Здесь пять раз в день, обратившись лицом к Мекке, правоверные мусульмане возносили салят, в течение священного для них месяца соблюдали пост, выплачивали государству религиозный налог, подавали милостыню нищим. Если сжать жизнь отдельно взятого тунисца-мусульманина до одного дня, то его еще можно будет понять: проснулся, умылся, накормил детей, сам поел, поработал до заката, поел, поцеловал детей на ночь, уснул. Егоров думал о режиме как таковом. Лично ему, который в Бога не верил, но в отдельных случаях ждал от него чуда, истинно верующего человека понять было невозможно.

Вадим Мартьянов, купив билет, вошел во внутренний двор дворца через проход, огибающий угол этого здания. Вход во дворец остался с прежних времен, чтобы случайный прохожий не мог подсмотреть, что происходит в гареме, самой закрытой части дома. Вадим прошел через зал приемов, где при помощи манекенов изображалась «типичная сцена из дворцовой жизни», и сделал остановку возле экспозиции. Присел и поставил пустой саквояж так, чтобы немногочисленная публика не увидела его манипуляций. Делая вид, что завязывает шнурок на ботинке, Вадим подтянул кверху штанину и вынул из кобуры, крепящейся на ремешках к нижней трети голени, пистолет «С4», разработанный в середине 60-х годов. Взведя курок и поставив его на предохранитель, Вадим переложил пистолет в боковой карман пиджака. Встал, поправил брюки и покинул экспозицию.

На выходе он встретил тучную пожилую женщину. Однако поздоровались они за руку, по-мужски.

– Здравствуй, Наима!

– Здравствуй, Вадим! Извини, что не смогла встретить тебя: свалилось срочное дело, – посетовала хранительница музея, страдающая одышкой. – Пойдем со мной, выпьешь чаю. Ты можешь отказаться, но я-то точно выпью. Вчера встала на весы: восемьдесят два! Как тебе это нравится?

– Хорошего человека и должно быть много.

– Да, ты знаешь, как успокоить бедную женщину... Как добрался?

– Как всегда, дорога утомила. Самолетная болтанка, автобусная качка, походка вразвалку, ты же понимаешь, Наима.

– Кстати, не называй меня больше Наимой.

– Это еще почему?

Полная женщина приосанилась:

– Знаешь, после того как Наоми Кэмпбелл снялась в нескольких сериалах и в нашей стране ее увидели по телевизору, близкие стали называть меня Наоми. Это вариант Наимы, если ты не знал.

– Но ты не чернокожая!

– А ты видел меня в душе?

– Еще нет. Но я рад, что оказался в кругу твоих близких, Наоми.

Перебрасываясь шутками, они прошли на террасу, выходящую на глухую глиняную стену. Они были одни (хотя пыльный манекен в темном углу, казалось, тоже был живым: красная атласная одежда на нем колыхалась от легкого ветерка) и пили удивительно ароматный, приготовленный по рецепту хранительницы чай. Этот божественный напиток утолял жажду и придавал сил.

– Тебе понадобятся документы для прикрытия?

Вадим чертыхнулся: поглощенный думами о богатой коллекции, он чуть не забыл о них. Хорошо, что рядом есть такой человек, как Наима.

Она поняла его без слов, чуть насмехаясь над его мимикой, его виноватым взглядом, и сказала:

– Я сейчас принесу паспорт.

Насколько помнила Наима, это была ее пятнадцатая... нет, шестнадцатая встреча с Вадимом Мартьяновым. Последний раз он приезжал в октябре прошлого года, забрал из хранилища украшения с алмазами в виде перьев первой половины XVII века. Отличные были перья, не без вздоха вспоминала Наима; не подпадающие под определение «навсегда утраченных ценностей», они ушли с молотка на аукционе в Дубаи. Интересно, не без сожаления прикинула хранительница, какие изделия на этот раз заберет с собой агент ГРУ? В этой частной коллекции ей больше всего нравилась древнеегипетская пектораль в виде священной богини-птицы: золото с бирюзой, лазуритом и сердоликом. Пектораль из самой гробницы Тутанхамона.

В хранительнице музея жила вера в магические свойства украшения, что оно способно защитить своего обладателя. Лично Наима носила на груди цепочку из каменных бусин.

Она вернулась и протянула Вадиму тунисский паспорт на имя Ришара Неру. Он положил его во внутренний карман пиджака и неосторожно обронил:

– Я закрываю счет...

Мысленно рисуя себе драгоценные украшения, изделия из серебра и золота, Мартьянов в этот момент был далек от реальности и утратил контроль над собой.

Наима напряглась. Закрыть счет на любом языке мира означало снять все деньги, не оставив ничего.

«Закрыть счет» Вадима Мартьянова означало, что он намерен забрать все предметы коллекции, не оставив ни одного предмета, которыми раньше любовалась Наима.

У бывшего директора музея накопился ряд вопросов, ответов на которые она не рассчитывала услышать от Вадима лично.

Что случилось с вашей страной? Почему рухнула великая империя? И в свете того постулата, на котором строился план Мартьянова (даже ничтожная часть системы может развалить саму систему), ничего сверхъестественного в развале Советского Союза не было («Уж лучше бы они, как и мы, приняли либеральную модель государственного устройства», – как-то раз подумала Наима, считавшая себя, однако, убежденной коммунисткой).

Рухнула одна система, но на ней, как на идеологии, к примеру, нового государства не построишь. Нужна другая модель – нулевой уровень, ground zero, модель вселенной, по сути, которая родилась из ничего; это в том случае, если отбросить истину: вначале было слово.

Вчера вечером Наима по своим каналам получила информацию: начальник ГРУ был отстранен от должности; другой источник утверждал, что Директор был найден мертвым в своем кабинете. Наиму мороз пробрал. Ведь у нее накануне этого трагического события состоялся телефонный разговор с Директором...

И только сейчас, глядя на Вадима по-новому, в свете свежей информации, Наима подумала: «Крысы побежали с тонущих кораблей». Она отчетливо представила огромный красавец-лайнер «СССР» и непотопляемый, казалось бы, флагман под названием «Аквариум».

Но все эти умственные выкладки, побудившие ее к действию, были ничем по сравнению с устной и конкретной директивой: никто, кроме человека, назвавшегося хранителю Директором, не мог забрать все ценности сразу. И Наима напрасно терпеливо дожидалась от Вадима одного-единственного слова. Наконец она спросила:

– Ты от Директора?

– К чему этот вопрос? Ты же знаешь ответ: да.

«К счастью или несчастью, да».

И снова она мысленно повторила: «Крысы побежали с тонущих кораблей».

– Пойдем со мной, Вадим.

«В закрома», – улыбнулся гость своей фирменной, скупой улыбкой.

В мыслях своих Вадим часто стремился сюда. Его мысли были похожи на светлячков и вели его, освещая путь, по этому узкому коридору, по крутой и каменной, и тоже узкой, лестнице, заглядывали в каждую замочную скважину. Ни одного современного замка, ни одного! – каждый раз удивлялся Мартьянов. Ни один провод от сигнализации не обезобразил сводчатые потолки, остались только старые, витые на изоляторах.

Эта комната, через порог которой перешагнули Наима и Вадим, называлась «русским запасником», и она, конечно, оправдывала только вторую часть названия. Вадим не раз и не два мысленно складывал в саквояж самые ценные экспонаты и каждый оборачивал бумагой; и кожаная дорожная сумка всегда закрывалась, о чем свидетельствовал щелчок замка, а потом – и поворот маленького ключика. Все – сумка полна. Но очень тяжела.

Картины. Всего их в запаснике было шесть, он выбрал три. Все они были подвержены естественному старению. В первую очередь почти полностью потеряли грунт, и эта проблема для Мартьянова превратилась в благоприятное стечение обстоятельств. Он разложил на краю стола нехитрый инструмент: нож с множеством лезвий, губку, пузырек с водой, маленькие кусачки, пинцет, кальку... Работу начал с «Екатерины Арагонской». Освободив раму из подрамника, он внимательно осмотрел картину с обратной стороны. Так и есть, ничего не изменилось (да и не могло измениться) за девять лет, когда он впервые досконально изучал картины в хранилище; уже в ту пору в его голове начала вызревать система похищения предметов коллекции.

Да, ничего не изменилось: холст потерял связь с грунтом настолько, что легко поддастся удалению. Вадим при помощи ножа приподнял из-под низу медную шляпку первого гвоздя, и она отлетела – как канцелярская кнопка. Только пара гвоздей сидела в подрамнике так крепко, что Вадиму пришлось с ними повозиться. Он начал отделять бесценный холст с верхнего угла, затем освободил нижний. Верхний слой грунтовки осыпался, и Вадим, не опасаясь повредить краску, свернул полотно в рулон. Внутри него бушевал ураган чувств, но лицо не выражало ничего; он походил на обойщика с куском обивочной ткани.

К первой раме вскоре присоединилась вторая – из-под «Вазы с опавшими цветами» Поля Сезанна. Короткий осмотр, и Вадим вынес приговор и этой картине: частично потерянная связь грунта с холстом и незначительное его провисание (на этом подрамнике не было клинышков для подтягивания холста), загрязнение лаковой пленки, исхудавшие и порванные крепежными гвоздями кромки. Затруднения начались с углов, и Вадиму пришлось намочить эти проблемные участки влажной губкой. Вода размягчила клейкий грунт, и холст легко отделился. Вадим справился с этой картиной всего за десять минут.

Следующая – «Пьяная женщина» Эдуарда Мане. Она порадовала Мартьянова, как и «Екатерина» Зиттова, осыпавшейся грунтовкой. Так что он свернул полотно все так же без опаски повредить красочный слой. А его потери оказалась мелкими: легкие, почти не заметные глазу потертости в нижней части.

А теперь пора не в мыслях, а в реальности уложить в саквояж бесценные сокровища. Последней в нем заняла место древнеегипетская пектораль, оценить которую не смог бы даже лучший в мире оценщик. Эта вещь снова надолго займет место в частном музее. Шейх Абдалла уже дал согласие приобрести богиню-птицу «на любых условиях и за любые деньги». Тот же шейх наверняка прикупит к пекторали еще что-нибудь для своих жен. Он мог бы приобрести всю коллекцию. Но продавать все в одни руки было так же опасно, как забирать все из хранилища.

Эта острая мысль полоснула Вадима только сейчас, когда он буквально познал истину в сравнении. Он нахмурился, надевая резинку на рулон с картинами, и привел пронзившую его мысль в божеский вид: закрывать счет – смертельно опасно. И зачем он сказал эти слова?

Наима спросила его: «Ты от Директора?» – и этот вопрос вызвал в груди Вадима легкое беспокойство, это не считая недоумения: от кого же еще он мог прийти? А если бы беспокойство было сильным, непреодолимым, если бы опасность дышала на него, что тогда? Отказался бы он от намеченного плана? Нет, так вопрос не стоял. По-другому: отказался бы он от перспективы стать богатым и важным, стать по-настоящему независимым? Он сравнил себя с цепным псом, для которого окружающий мир был равен длине его цепи, – для Вадима было жизненно важно разорвать эту цепь и пойти туда, куда манили его внешние чувства. Каждый стремится попасть в рай. Никто не хочет попасть в ад. Нет, немного по-другому: никто не упустит шанс вырваться из ада.

Ему стоило призадуматься, когда Наима дала ему подсказку: «Ты от Директора?»

«Может, я чего-то не знаю? Что, на такой крайний, как этот, случай существует отдельное указание, известное только Директору и хранителю? Если да, то это надежный, но очень плавкий предохранитель».

Наима ждала от него устного допуска распоряжаться не частью фонда, а всем его содержимым. Отсюда ее чуть обескураженный вид. Наима – плохой разведчик, она выдала себя, дала прочесть шифровку, показав коды.

Вадим выпрямился, положив в пакет рулон с тремя картинами, переложенными калькой. Взяв в руки золотое распятие с зернью, он в упор посмотрел на хранительницу:

– Да, извини, что не сказал тебе этого сразу: я от Директора.

– Хорошо, пусть будет так, – ответила Наима, закрывая тяжелую дверь в хранилище. – Пусть будет так, – повторила она, вынимая из складок длинного платья немецкий пистолет. – Но ты не Директор.

Перед Наимой, преданной начальнику разведуправления, встала задача: спасти коллекцию; в экстренном случае – спасти самое ценное, как при пожаре, как требовала того директива начальника военной разведки. Наима, глядя на этого червя, представляла себе почти идеалистическую картину: она одну за другой вынимает уникальные вещицы и раскладывает их на столе. Вот пектораль, за которую многие коллекционеры отдали бы все свое состояние, вот «Грааль»... Она выполнила распоряжение Директора, свято веря в то, что к ней вскоре обратится тот человек, который и скажет правильные, нужные слова: «Я – Директор». Это было просто, придумано словно впопыхах, но так было.

– Ты не Директор, Вадим, – повторила Наима. – Ты червяк.