Инстинкт убийцы Слотер Карин
— Это Виктор Мартинес.
— А-а, — только и смогла выдавить она.
— Вы ожидали услышать кого-то другого? — спросил он.
— Я подумала, что это мой сын.
— Как поживает Джереми?
Фейт не припоминала, чтобы сообщала ему это имя, но все равно ответила:
— Хорошо.
— Я сегодня с ним познакомился. Он живет в Гленн-холле. Симпатичный молодой человек.
— Прошу прощения, — начала она, — а почему вы с ним разговаривали?
— Я разговаривал со всеми студентами, которые жили рядом с Адамом Хамфри. Я хотел убедиться в том, что с ними все в порядке, и в том, что они знают, что в случае чего им есть к кому обратиться.
— Продолжаете прикрывать свою задницу?
— Я показался вам настолько бесчувственным?
Фейт, запинаясь, пробормотала какие-то извинения.
— У меня был очень трудный день, — добавила она.
— У меня тоже.
Она закрыла глаза, думая о морщинках в уголках глаз Виктора Мартинеса, когда он улыбался. Настоящей улыбкой, а не прикрывающей что-то вроде: «О черт, твой сын учится в моем университете!»
— Фейт?
— Я слушаю.
— На Хайленд есть один итальянский ресторанчик. Вы его знаете?
— Э-э… — Фейт потрясла головой, словно пытаясь прочистить уши. — Да.
— Я знаю, что уже поздно, но, может, вы не откажетесь там со мной пообедать? Или просто чего-нибудь выпить?
Фейт была убеждена, что поняла его неправильно.
— К-конечно. Х-хорошо, — заикаясь, пробормотала она.
— Через десять минут?
— Договорились.
— Тогда до встречи.
Фейт, замерев, стояла до тех пор, пока автоматический голос не начал умолять ее отключиться. Выронив трубку, она, как безумная, заметалась по дому в поисках чистых джинсов, потом остановила свой выбор на юбке, как оказалось, только для того, чтобы обнаружить, что она не только ей тесна, но и украшена пятном от гуакамоле, полученным во время последнего выхода в свет с мужчиной, — если, конечно, считать таковым Джереми. В итоге она надела сарафан без бретелей, но от самой двери вернулась, рассмотрев свое отражение в зеркале: бледная кожа под мышками выдавилась резинкой сарафана, как сметанная глазурь на булочке с голубикой из «Старбакс».
Когда она наконец вошла в ресторан, Виктор сидел у барной стойки. Перед ним стоял полупустой бокал чего-то похожего на виски. Он расслабил узел галстука, а пиджак повесил на спинку стула. Стрелки на часах над баром приближались к одиннадцати. Тем не менее Фейт продолжала сомневаться в том, что это и в самом деле свидание. Возможно, он пригласил ее как друга или человека, которого считал себе ровней, чтобы побеседовать о Гэбриеле Коэне. Возможно, он просто не любит пить в одиночестве.
Увидев ее, Виктор встал со стула, и его губы расплылись в ленивой, усталой улыбке. Если это не было свиданием, Фейт была самой грандиозной дурой на планете, потому что при виде его ее колени начали подкашиваться.
Он провел ладонью по ее руке, и она едва не замурлыкала от удовольствия.
— Я решил, что ты передумала, — переходя на «ты», сказал он.
— Одежда, — призналась она. — Я переодевалась четыре раза.
Он окинул взглядом ее наряд. С тех пор как они познакомились, он уже несколько раз видел ее в чем-то подобном.
— Ты выглядишь очень… компетентно.
Фейт опустилась на стул, чувствуя, как усталость берет верх над желанием. Она была уже слишком взрослой, чтобы вести себя как влюбленная школьница. В последний раз, когда это произошло, она забеременела и ее бросили.
— Можешь мне поверить, с учетом того, что я обнаружила у себя в шкафу, все могло быть гораздо хуже.
Он придвинул свой табурет ближе к ней и тоже сел.
— Ты мне очень нравишься без жетона и пистолета.
Хотя без них Фейт чувствовала себя голой, она решила, что не стоит делиться с ним этой информацией.
— Что ты будешь пить?
Фейт посмотрела на ряды бутылок за барной стойкой. Она знала, что должна выбрать что-нибудь женственное, вроде вина с содовой или «Космополитена», но не смогла заставить себя это сделать.
— Джин с тоником.
Виктор поманил бармена и сделал заказ за нее.
— Что там с Гейбом? — спросила Фейт.
Виктор развернулся к ней. Она увидела, что искорки в его глазах немного потускнели.
— Это официальный вопрос?
— Да.
Он обхватил пальцами бокал с виски.
— Я вижу, что честность для тебя не проблема.
— Увы, — кивнула Фейт.
Она еще не встретила мужчину, который считал бы это качество достоинством.
— Можно задать тебе вопрос? — снова заговорил Виктор. — Когда ты мне сегодня позвонила, то сказала, что не хочешь запускать Гейба в систему. Что ты имела в виду?
Фейт молчала, потому что в этот момент бармен поставил перед ней большой бокал джина с тоником. Она позволила себе один глоток, прежде чем ответить.
— Наверное, правильнее всего будет сразу признать, что полиция славится тем, что заколачивает кувалдой канцелярские кнопки. У нашего департамента для каждого случая имеется определенная процедура. В случае с Гейбом я могла поместить его под опеку с целью защиты. Для этого я вызвала бы карету скорой помощи либо лично доставила его в больницу Грейди. Я бы сказала им то, что он сказал мне. Он признался в том, что раньше уже пытался себя убить. Он признался в том, что снова об этом подумывает. Самоубийство стоит восьмым в списке самых распространенных причин смерти среди молодежи. Мы очень серьезно относимся к таким вещам.
Все это время он продолжал пристально смотреть ей в глаза. Фейт уже не помнила, когда в последний раз встречалась с мужчиной глазами на сколько-нибудь продолжительное время. Когда мужчина так внимательно слушал то, что она говорит. Ну, за исключением тех случаев, когда она зачитывала им их права. Но эти случаи вряд ли могли льстить ее самолюбию.
— Итак, предположим, ты отвозишь его в больницу. Что происходит после этого?
— За ним установили бы двадцатичетырехчасовое наблюдение. Потом, если бы он распсиховался и отказался от лечения, что в его случае было бы вполне объяснимо, он имел бы право подать прошение об освобождении и предстать перед судом. В зависимости от того, как бы он изложил свою просьбу, от того, счел бы судья его вменяемым или нет, и от того, успел бы осматривавший его врач явиться в суд или нет, его или освободили бы, или отправили обратно для более тщательного обследования. В любом случае его имя попало бы в компьютер. Его личная жизнь навеки оказалась бы записана в общенациональной базе данных. И это при условии, что его не арестовали бы за какое-нибудь правонарушение.
— А я считал запутанной университетскую систему, — покачал головой Виктор.
— Почему бы тебе мне о ней не рассказать? — предложила она. — Поверь, офисная политика гораздо интереснее правил полицейского делопроизводства.
Он положил руку на спинку ее стула. Сквозь тонкую хлопчатобумажную блузку она ощущала тепло его тела.
— Сделай мне одолжение, — сказал он.
Во всяком случае, это было то, что услышала Фейт. Слух начал отказывать ей, как только Виктор к ней прикоснулся. Возможно, все объяснялось игрой ангелов на арфах или взрывающимися вокруг фейерверками. Может, ее напиток оказался слишком крепким или ее сердце слишком одиноким.
Сделав над собой усилие, Фейт наклонилась вперед и сделала большой глоток из бокала.
Виктор поглаживал ее по спине большим пальцем, и она не могла понять, он с ней флиртует или побуждает продолжать рассказ.
— Что повлек бы за собой арест? — поинтересовался он.
Прежде чем перечислить все пункты ответа на этот вопрос, Фейт глубоко вздохнула.
— На него надели бы наручники, доставили его в участок, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали, забрали ремень и шнурки, а также все личные вещи, после чего поместили бы его в камеру вместе с отбросами общества. — Она оперлась подбородком о ладонь, представляя себе Гейба Коэна в одной камере с пьяницами и наркоторговцами. — Учитывая приближение вечера, ему пришлось бы провести в этой камере ночь, а наутро его повезли бы в суд, где бы он на протяжении трех-четырех часов ожидал слушания о залоге. Потом ему пришлось бы дождаться, пока свершится процедура его освобождения из-под стражи, а потом ожидать собственно суда. — Фейт сделала еще более внушительный глоток и откинулась на спинку стула и руку Виктора. — С этого момента всякий раз, когда он будет получать штрафной талон за превышение скорости, или если его работодателю вздумается проверить его анкетные данные, или даже если неподалеку от его дома будет совершено преступление и всплывет его имя, его будут подвергать проверке, от которой покраснел бы даже проктолог.
Виктор снова заработал большим пальцем, и снова Фейт не поняла, следует ли ей считать это подбадриванием или более интимным жестом.
— Сегодня ты оказала ему услугу.
— Я в этом не уверена, — призналась она. — Лично мне кажется, я просто спихнула его тебе.
— Я рад, что ты это сделала. В прошлом году у нас была одна студентка, которая приняла слишком большую дозу оксикодона. Она жила не в общежитии, и нашли ее не сразу.
Фейт было несложно представить, что предстало глазам тех, кто ее нашел.
— Мой опыт подсказывает, что те, кто об этом говорит, обычно этого не делают. Беспокоиться надо о самых тихих, о тех, кто замыкается в себе.
— Гейб вел себя не тихо.
— Согласна. Но, возможно, он просто не успел закрыться. — Не зная, куда девать руки, Фейт заказала еще один напиток. — Кто знает.
— Отец отвез его в частную больницу, — сообщил Виктор.
— Хорошо.
Он еще немного ослабил галстук.
— Что еще случилось сегодня? Как продвигается расследование?
— Я уже и так много наговорила, — несколько смутившись, спохватилась Фейт. — Расскажи мне о своем дне.
— Можешь мне поверить, в моих днях нет ничего интересного. Я разбираюсь в дрязгах между студентами, ставлю печати на просьбах о разрешении построить в общежитии чердак, сижу на бесконечных заседаниях по вышеупомянутым вопросам и, если очень повезет, имею дело с избалованными сопляками вроде Томми Альбертсона.
— Как интересно. Расскажи подробнее.
Он усмехнулся над ее поддразниванием, но его следующий вопрос прозвучал очень серьезно.
— Как ты думаешь, вам удастся найти ту девушку?
— Я думаю, что… — Фейт почувствовала, что мрак возвращается, затягивая ее в свою бездну. — Я думаю, что себе я тоже больше нравлюсь без жетона.
— Справедливое замечание, — кивнул он. — Расскажи мне о Джереми.
У Фейт уже зародилось подозрение, что он пригласил ее сюда из праздного любопытства.
— Мы среднестатистическая семья рейгановской эпохи.
— Это похоже на дежурный ответ.
— Так и есть, — согласилась она.
Она не знала, как объяснить ему все, что с ней произошло. За какой-то месяц она перешла от распевания песен «Дюран-Дюран» в щетку для волос в ванной перед зеркалом к тревогам о геморрое и гестационном диабете.
— Расскажи мне, как это было, — мягко настаивал Виктор.
— Я не знаю. Все было так, как ты и можешь себе представить. То есть ужасно. Я, сколько могла, скрывала все от родителей, а потом было уже слишком поздно что-то с этим делать.
— Твои родители религиозны?
Она догадалась, что он спрашивает об аборте.
— Очень, — созналась она. — Но они также реалисты. В частности, моя мама хотела, чтобы я поступила в колледж и завела детей, когда буду к этому готова, чтобы я имела возможность делать осознанный выбор. У папы были некоторые сомнения, но он поддержал бы любое мое решение. Можно сказать, что они оставили выбор за мной.
— Так что же все-таки случилось?
Фейт сказала ему правду:
— Для легального аборта было слишком поздно, но оставалась возможность отдать ребенка на усыновление. Мне очень неприятно в этом признаваться, но я была эгоистичной и непокорной дочерью. Я не думала о том, как тяжело все это будет и как это скажется на моих близких. Что бы ни советовали мне родители, я плевала на последствия и поступала строго наоборот. — Она рассмеялась и добавила: — Что объясняет, почему я, собственно, и забеременела.
Виктор смотрел на нее так же внимательно, как и во время первой встречи, когда от этого взгляда у нее что-то екнуло в груди.
— Ты очень красивая, когда смеешься.
Она покраснела, и это было еще наименьшим из зол, потому что первым ее побуждением было броситься ему в ноги. В его присутствии Фейт испытывала возбуждение и какое-то смирение, объяснявшееся тем, что она понятия не имела, что чувствует к ней он. Задает ли он все эти вопросы из праздного любопытства? Или на самом деле его интересует что-то более глубокое? Она была слишком неопытна, чтобы разобраться в этом самостоятельно. С другой стороны, она была достаточно взрослой, чтобы ее это волновало.
Фейт прихватила с собой сумочку, и это было с ее стороны уступкой женственности после того, как панические поиски одежды закончились облачением в категорически несексуальный, зато относительно чистый рабочий прикид. И сейчас она принялась рыться в сумочке. Она готова была заняться чем угодно, лишь бы не таращиться, подобно потерявшемуся щенку, в непостижимую глубину его красивых глаз.
«Клинекс», бумажник, жетон, запасные колготки, пачка жевательной резинки. Она понятия не имела, что предположительно ищет, перерывая содержимое сумочки. Тыльной стороной руки она коснулась чего-то напоминающего образцы духов, которые вручают покупателям в торговых центрах. Но это была пластмассовая пробирка с серым порошком, которую ей дал Уилл Трент. В самый последний момент Фейт бездумно бросила ее в сумку. Она сжала пробирку в ладони, борясь с подступающей к горлу тошнотой и пытаясь не думать о последствиях, которые могла повлечь за собой эта кража.
— Что-то случилось? — забеспокоился Виктор.
Она выдавила из себя вопрос, прежде чем рассудок успел закрыть ей рот.
— В Техе есть кто-нибудь, кто специализируется на… — Она не знала, как это сформулировать. — На почве?
Он усмехнулся.
— Мы занимаем седьмое место в списке лучших государственных университетов страны. У нас есть целый почвенный факультет.
— Я хочу попросить тебя об одолжении, — сказала она и замолчала, не зная, как продолжить.
— Все, что угодно.
Фейт понимала, что это ее последняя возможность передумать, что она может перевести все в шутку, сменить тему разговора и остаться добропорядочным копом, каким ее учила быть мать.
Но Фейт тоже была матерью. Как бы она себя чувствовала, если бы какой-нибудь коп так неукоснительно придерживался правил, что это стоило бы Джереми жизни?
Виктор сделал знак бармену.
— Возможно, еще один напиток развяжет тебе язык.
Фейт с удивлением обнаружила, что ее бокал уже пуст, и накрыла его ладонью.
— Я за рулем.
Он отнял ее руку от бокала, но продолжал сжимать ее пальцами. Она почувствовала, что второй рукой он обнимает ее за талию. Теперь у нее не оставалось никаких сомнений относительно его намерений.
— О какой услуге ты хочешь меня попросить? — Виктор гладил ее пальцы, и она ощущала тепло его кожи и исходящую от него уверенность. — Я позабочусь о том, чтобы ты добралась домой целой и невредимой.
День третий
Глава 12
Абигайль сидела на кушетке и наблюдала, как ее мать мечется по комнате, расправляя подушки и отдергивая шторы. Чтобы попасть сюда, Беатрис провела в воздухе четырнадцать изнурительных часов, но ее макияж был безупречен, а волосы собраны в тугой аккуратный узел. Все детство Абигайль неописуемо раздражало непоколебимое спокойствие матери. Она потратила годы на попытки шокировать ее тесными джинсами и вызывающим макияжем, не говоря уже о совершенно неподходящих мальчиках, но сейчас испытывала глубокую благодарность за то ощущение нормальности, которое принесла с собой мама. Прошло уже три дня с момента исчезновения Эммы, сама Абигайль убила человека, но кровать все равно была аккуратно застелена, а в ванной висели свежие полотенца.
— Ты должна поесть, — сказала Беатрис. — Тебе необходимо быть сильной, когда Эмма вернется.
Абигайль покачала головой, не желая даже думать о еде. Мать разговаривала подобными декларациями с момента своего прибытия накануне вечером. Эмма была центром и мотивом всего на свете, независимо от того, уговаривала ли Беатрис дочь выбраться из постели или убеждала ее в необходимости причесаться перед пресс-конференцией.
— Молодой человек, может, вы хотите есть? — обратилась Беатрис к Хэмишу.
— Нет, мэм, благодарю вас.
Не поднимая головы, он в очередной раз проверил компьютерное оснащение. Беднягу приводила в ужас как сама Беатрис, так и ее неуемное стремление привести все в порядок. С того момента, как она взялась за наведение упомянутого порядка, он прочно обосновался в кухне и никуда не отходил из страха, что она к чему-нибудь прикоснется. Когда пришел техник, которому предстояло подменить его на ночь, Хэмиш его прогнал. Абигайль хотелось думать, что его действия были продиктованы беспокойством о компьютере, а не обострением ситуации.
Она содрогнулась, вспомнив механический голос в телефонной трубке.
Это мать?
Требование выкупа все изменило. Пол и ее отец все чаще перешептывались между собой. Они обсуждали деньги и способы получения наличных, как будто похититель запросил несколько миллиардов, а не один миллион. Абигайль совершенно точно знала, что полтора миллиона лежит у них только на депозитном счете денежного рынка. Но даже без учета этого, для того чтобы ее отец прислал к их двери курьера с необходимой суммой, было довольно одного телефонного звонка. Происходило что-то, о чем они не хотели ей рассказывать. Факт того, что они отстранили ее от своих обсуждений, то приводил Абигайль в ярость, то безмерно радовал.
— Послушай меня, — сказала Беатрис, усаживаясь на противоположный конец дивана. Она сидела на самом краешке, сдвинув ноги и немного наклонив их в сторону. Абигайль никогда не видела, чтобы ее мать к чему-нибудь прислонялась. Похоже, она обладала позвоночником, изготовленным из титана. — Нам необходимо поговорить о том, что ты с собой делаешь, — закончила Беатрис.
Абигайль оглянулась на Хэмиша, что-то внимательно изучавшего на мониторе компьютера.
— Мама, нам обязательно говорить об этом сейчас?
— Обязательно.
Ей хотелось закатить глаза. Ей хотелось вспылить. Как легко она вернулась к этой бунтарской модели поведения! При этом Абигайль отлично понимала, что мама всего лишь пытается ей помочь. Почему ей гораздо легче иметь дело с отцом? Почему именно Хойту удалось убедить ее съесть кусочек тоста с сыром и переодеться в свежую одежду? Почему ей легче плакать на его плече, чем принимать утешение от собственной матери?
Беатрис взяла ее за руку.
— Ты снова плачешь.
— Надеюсь, мне это позволено.
Абигайль смотрела на кипу газет на журнальном столике, на распечатки из «Вашингтон пост» и «Сиэтл интеллидженсер». Пол скачал все, что нашел, и прочесывал статьи в поисках подробностей, которые, по его убеждению, утаивала от них полиция. Он ко всему относился параноидально, терзая Абигайль рассказами о выдуманных прессой описаниях места преступления и домыслах, которые репортеры выдавали за реальные факты. Три года назад Адам Хамфри получил предупреждение за вождение автомобиля без страховки. Указывало ли это на темные стороны его натуры, о которых не желала говорить полиция? Кайлу исключили из предыдущей школы за курение на территории школы. Означало ли это, что она употребляла тяжелые наркотики? Возможно, это безумие в их жизнь принес ее наркодилер? Что, если какой-то ублюдок в этот самый момент накачивает Эмму наркотиками?
Хуже того, трудный характер Пола быстро превращался в совершенно неконтролируемый. Абигайль потребовала, чтобы он объяснил ей причины вчерашней драки с Уиллом Трентом, и он так разозлился, что ей пришлось выйти из комнаты, лишь бы не выслушивать гневную тираду, которой он разразился. Ей хотелось сказать, что она его больше не узнает, но это было бы неправдой. Это был тот самый Пол, о существовании которого она всегда была прекрасно осведомлена. Трагедия просто обострила некоторые черты его характера, и, если честно, раньше их обеспеченное существование позволяло закрывать глаза на многие недостатки.
Они привыкли жить на территории в восемь тысяч квадратных футов, чего было вполне достаточно, чтобы не мешать друг другу. Гараж с уютной, совмещенной с гостиной кухней и единственной спальней теперь был для них слишком теснен. Они то и дело спотыкались друг о друга. Абигайль начинала думать, что она такая же узница здесь, как и Эмма, где бы она сейчас ни находилась.
Чего ей на самом деле хотелось, так это вцепиться в мужа, ударить его или сделать хоть что-нибудь, чтобы наказать за весь этот кошмар. Пол нарушил их молчаливый уговор, и это приводило ее в неописуемую ярость. Он мог сколько угодно трахаться со своими женщинами и безмерно баловать дочь, но, в конечном счете, единственным, чего хотела от него Абигайль, единственным, чего она ожидала, была безопасность семьи.
И он самым ничтожным образом провалил это задание. Все пошло прахом!
Беатрис погладила Абигайль по руке.
— Ты должна быть сильной.
— Мама, я убила человека. — Она знала, что не должна говорить об этом в присутствии Хэмиша, но слова сами лились с ее языка. — Я задушила его голыми руками. Адам Хамфри был единственным, кто пытался помочь Эмме, единственным, кто мог рассказать нам о том, что здесь на самом деле произошло, и я его убила.
— Да будет тебе, будет, — увещевала Беатрис, поглаживая Абигайль по руке. — Ты не можешь этого изменить.
— Я могу испытывать раскаяние, — ответила Абигайль. — Я могу испытывать гнев, и беспомощность, и ярость.
Она задыхалась, ее захлестывали эмоции. Как могут они ожидать, что она встанет сегодня перед камерами, покажется миру? Они даже не хотели, чтобы она говорила. Этот факт привел Пола в ярость, но Абигайль только порадовалась.
От одной мысли о необходимости открывать рот и умолять какого-то невидимого незнакомца вернуть ей ребенка Абигайль становилось физически плохо. Что, если она скажет что-то не то? Что, если она неправильно ответит на вопрос? Что, если она покажется всем холодной и бездушной? Что, если ее слова прозвучат слишком резко, или слишком жалобно, или слишком невыразительно?
Ирония заключалась в том, что ее волновало мнение других женщин, других матерей. Тех, кто так легко осуждал представительниц своего пола, как будто обладание сходными биологическими характеристиками делало их экспертами по части характеров. Абигайль знала о существовании подобных умонастроений, потому что в своей бывшей роскошной и идеальной жизни и сама позволяла себе подобные суждения. Она читала истории Мэдлин Макканн и ДжонБенет Рэмси, вчитываясь в каждую подробность и осуждая родителей так же строго, как и все остальные. Она видела, как взывала к прессе Сьюзан Смит, и читала о презренной Диане Даунс, расстрелявшей собственных детей. Было так легко судить этих женщин — этих матерей! — сидя на диване, прихлебывая кофе и объявляя их чересчур хладнокровными, или чересчур жестокими, или чересчур виновными на том только основании, что она целых пять секунд видела их лица в новостях или в журнале «Пипл». И теперь ее постигла высшая кармическая расплата. Перед камерами предстояло встать самой Абигайль. Теперь ее фото появится на страницах журналов. Ее друзья, соседи и, что самое ужасное, совершенно незнакомые люди будут сидеть на диванах, вынося безжалостные суждения относительно действий Абигайль.
— Все хорошо, — сказала Беатрис.
— Все нехорошо. — Абигайль встала с дивана, отдернув руку, которую попыталась удержать Беатрис. — Меня тошнит от того, что все вокруг ходят на цыпочках. Кто-то должен горевать по Адаму. Кто-то должен признать, что все это из-за меня!
Беатрис молчала, и Абигайль развернулась к матери. Яркое освещение не льстило ее коже, выделяя все неровности и морщинки, которые ей не удалось скрыть под макияжем. Ее мать проделала над собой всю необходимую работу — подтяжку бровей и лба, коррекцию подбородка, — но это не изменило ее внешность кардинальным образом, а лишь смягчило разрушительную работу времени. В итоге она просто выглядела хорошо для своего возраста, а не походила на пластмассовую статую с силиконовыми губами.
Беатрис произнесла тихо, но решительно:
— Ты действительно натворила много бед, Эбби. Ты неверно истолковала ситуацию и убила этого мальчика. — Эти выражения давались матери нелегко, что отражалось на ее лице. Тем не менее она продолжила: — Ты думала, что он хочет на тебя напасть, в то время как он молил о помощи.
— Ему было всего лишь восемнадцать лет.
— Я знаю.
— Возможно, Эмма его любила. У него в бумажнике лежала ее фотография. Он мог быть ее парнем.
Она задумалась над тем, что это означало. Первый поцелуй, неловкие прикосновения… Занималась ли ее дочь любовью с Адамом Хамфри? Испытала ли она радость мужских объятий и ласк? Сохранит ли она воспоминания об этой первой любви? Или все, что будет помнить Эмма, — это то, как похититель причинял ей боль, как он ее насиловал?
Вчера в это время все, о чем думала Абигайль, была смерть Эммы. Сейчас она задавалась вопросом, что будет, если Эмма выживет. Абигайль не была дурой. Она понимала, что деньги — не единственная причина, по которой взрослый мужчина станет похищать семнадцатилетнюю девушку. Если им удастся ее найти — если Эмму вернут! — кем будет ее ребенок? Кем будет эта незнакомка в теле ее дочери?
И как с этим справится Пол? Как он сможет смотреть на своего ангелочка, не думая о том, что с ней сделали, как ее использовали? После вчерашней драки Пол не мог смотреть даже на Абигайль. Как он взглянет в лицо дочери?
Она произнесла слова, которые душили ее с того момента, как они поняли, что Эмму не убили, а похитили.
— Кто бы это ни был… он сделает ей больно. Возможно, в этот самый момент он делает ей больно.
Беатрис коротко кивнула.
— Возможно.
— Пол не…
— Пол справится с этим. Так же, как и ты.
Она в этом сомневалась. Пол любил, чтобы все было идеально. А если все не было идеально, он любил создавать видимость того, что все идеально. Все будут знать, что случилось с Эммой. Все будут знать всё до последней подробности ее искалеченной жизни. И кто может их винить за жажду крови и любопытство? Даже сейчас какая-то частичка мозга Абигайль, которая помнила все детали фильмов недели и сенсационных журнальных статей, выдавала ей имена похищенных и возвращенных детей: Элизабет Смарт, Шон Хорнбек, Стивен Стэйнер… Что с ними стало? Как справились с этим их близкие?
— Мама, кем она будет? — спросила Абигайль. — Если нам ее вернут, кем будет наша Эмма?
Беатрис недрогнувшей рукой приподняла подбородок дочери.
— Она будет твоей дочерью, а ты будешь ее матерью. И ты все сделаешь для того, чтобы ей было хорошо, потому что это обязанность матери. Ты меня поняла?
Абигайль никогда не видела, чтобы мать плакала, и даже исчезновение Эммы этого не изменило. Что она увидела в ее глазах, так это силу, спокойствие перед лицом бури. На какое-то мгновение уверенность в голосе Беатрис и ее убежденность принесли Абигайль облегчение. Впервые с того момента, когда начался этот непрекращающийся кошмар.
— Да, мама, — прошептала она.
— Хорошая девочка, — похвалила Беатрис, похлопала ее по щеке и направилась в кухню, где принялась рыться в шкафчиках, приговаривая: — Я пообещала твоему отцу, что до его возвращения ты обязательно поешь супа. Я знаю, что ты не захочешь огорчить папочку.
Глава 13
Уилл всегда спал хорошо. Он полагал, что научился этому, деля спальню с компанией посторонних людей на протяжении восемнадцати первых лет жизни. Ему приходилось спать, не обращая внимания на кашель и плач, испускания газов и однорукие колыбельные, которые с раннего возраста практикуют мальчики-подростки.
Прошлой ночью в доме было тихо. Разве что негромко посапывала Бетти и изредка постанывала Энджи. Что касается сна, то он так и не пришел. Мозг Уилла отказался отключаться. Лежа в кровати и глядя в потолок, он перебирал все, даже самые незначительные улики, оказавшиеся в их распоряжении. Наконец рассвело, и Уилл заставил себя встать с постели. Он проделал то же, что и всегда: вывел на прогулку Бетти, а затем вывел на пробежку себя самого. Но даже во время пробежки, вместе с предрассветной жарой, выдавливавшей из его тела, казалось, последние капли влаги, он продолжал думать об Эмме Кампано. Держат ли ее в помещении с кондиционером, или она мучается от более чем стоградусной жары? На сколько у нее хватит сил? Что делает с ней ее похититель?
Это были неконструктивные мысли, но, стоя на эстакаде позади мэрии в ожидании родителей Эммы, Уилл поймал себя на том, что впервые в жизни не завидует Полу Кампано.
Интересно, как Аманда сообщила этому человеку, что во время пресс-конференции он не имеет права раскрывать рот? Пол был не из тех, кто способен спокойно отнестись к подобному распоряжению. Он привык помыкать людьми, контролируя ситуацию своим гневом или угрозой дать ему волю. Пол умел показать свое возмущение, даже когда молчал. Уилл знал, что похититель будет наблюдать за родителями, ожидая малейшего намека на то, что ему пора просто убить девушку и двигаться дальше. Держать крышку на взрывной натуре Пола будет задачей не из легких. И Уилл был рад, что это не поручили ему.
Аманде явно не понравилось то, что пресса буквально вынудила ее созвать пресс-конференцию. Она назначила ее на время, когда большинство репортеров, как правило, отсыпались. В шесть тридцать они бывали не такими злобными, как в восемь или девять, и она, как обычно, собиралась воспользоваться этим преимуществом. В припадке сочувствия Уилл не стал будить Фейт ранним звонком. Он счел за лучшее дать ей отоспаться. Он не очень хорошо ее знал, но догадывался, что она провела ночь так же, как и он, — ворочаясь с боку на бок и обдумывая расследование. Возможно, лишние два часа позволят ей сегодня утром иметь ясную голову. По крайней мере, один из них будет знать, что они делают.
К эстакаде подкатил черный БМВ-750. Разумеется, Пол не согласился на то, чтобы их доставила сюда патрульная машина. Аманда посоветовала супругам встретиться с Уиллом на Норт-авеню, с обратной стороны здания, потому что у парадного входа уже околачивалась пара фотографов. Парковка с тыльной стороны предназначалась только для полиции и вспомогательных автомобилей, и стервятники не могли проникнуть сюда, не рискуя быть арестованными.
Пол вышел из машины первым, приглаживая прядь волос, прикрывающую макушку его лысеющей головы. Он был одет в темный костюм с белой рубашкой и синим галстуком. Ничего яркого или вызывающего. Аманда наверняка проинструктировала его, объяснив, что он не должен выглядеть ни слишком богатым, ни слишком хорошо одетым не из страха перед похитителем, а потому, что знала: журналисты станут тщательно изучать родителей в поисках слабых мест, которые можно будет использовать во вводных абзацах статей.
Абигайль открыла дверцу как раз в тот момент, когда Пол потянулся к ручке снаружи. Ее длинные, красивые ноги были обуты в туфли на скромных каблуках. На ней была темно-синяя юбка и белая, с кремовым оттенком, блузка в том же стиле, который, похоже, предпочитала Фейт Митчелл. Общее впечатление было строгим и сдержанным. Если не учитывать машину за девяносто тысяч долларов, она могла быть самой обычной домохозяйкой.
Пара еще явно не пришла в себя после вчерашней ссоры, хотя, возможно, она была первой, но не единственной. Между ними чувствовалась дистанция. Даже поднимаясь по ступеням ко входу, Пол не предложил жене взять его под руку. Абигайль тоже не изъявила желания опереться на него.
— Агент Трент… — еле слышно произнесла Абигайль.
Ей, похоже, трудно было даже стоять, а потухший взгляд казался совершенно безжизненным. Она выглядела так, будто до сих пор была накачана медикаментами.
Пол, напротив, покачивался, приподнимаясь на носки, и едва ли не подпрыгивал.
— Я хочу поговорить с вашим боссом.
— Вы увидите ее через минуту, — ответил Уилл, отворяя входную дверь.
Они прошли по узкому коридору к частному лифту, обслуживающему полицейский участок. Уилл не смог удержаться, чтобы не положить руку на плечо идущей рядом Абигайль. В ней было что-то невыразимо хрупкое. Его не удивило то, что Пол этого не замечает, но он изумился гневу, который с новой силой охватил его при виде этого человека. У него на глазах стремительно угасала жена, но все, о чем думал Пол, так это о том, что ему необходимо срочно поговорить с ответственным за пресс-конференцию человеком.
Уилл не спешил, давая Абигайль возможность идти так быстро, насколько хватало сил. Пол торопился вперед по коридору, как будто знал, куда им идти.
— Это не займет много времени, — негромко сказал Уилл, обращаясь к Абигайль.
Она подняла голову, чтобы взглянуть на него, и ее воспаленные глаза снова наполнились слезами.
— Я не знаю, что делать.
— Мы отвезем вас домой, как только…
— Я хочу сделать заявление! — заявил Пол. В тесном коридоре его громогласность неприятно резала слух. — И вы меня не остановите!
Уилл попытался погасить разгорающийся в душе гнев, но его выводил из себя самодовольный снобизм Пола.
— Что именно вы хотите сказать?
— Я собираюсь предложить дополнительное вознаграждение.
Читать бесплатно другие книги:
