Воспитание мальчиков Нестерова Наталья

Прогнозы отменяются (продолжение)

Трудновоспитуемыми называют детей, совершающих антисоциальные поступки. Но есть еще вполне законопослушные дети, которые вовсе невоспитуемы. Они ничего не принимают на веру: ни традиций, ни правил, ни устоев, ни этикета. Таким был мой Митя. Ему еще повезло, что родился не в мусульманской семье. Потому что друзья-мусульмане рассказывали мне, как их заставляли учить Коран – без обсуждений, без вопросов. Вызубрить, запомнить – иначе строгое телесное наказание. В подобной ситуации на теле маленького Мити не осталось бы живого места. Прочитав, шестилетним, Библию для детей, он нашел семь несоответствий и навсегда отказался от религии.

Митя был подростком, когда приехавший из Питера школьный друг мужа, режиссер Григорий Никулин, поговорил с нашим младшеньким и поразился:

– Впервые в жизни встречаю абсолютно самодостаточного человека. Митька ваш – идеальная, саморегулируемая субстанция с хорошим интеллектуальным потенциалом.

Мне не понравилось, что моего сына назвали субстанцией, но, с другой стороны, хоть и неловко в том признаться, – определенные культурные навыки нам так и не удалось привить младшему сыну. Исчерпав все аргументы – от уговоров-объяснений до воплей, – я, например, махнула рукой на то, что столовый нож Митя принципиально держит в левой руке.

– Мне так удобнее. Почему, мамочка, я должен следовать какому-то этикету, когда мне нравится есть с вилкой в правой руке и с ножом в левой?

Я сдалась по этому и по другим пунктам воспитания культурного человека.

И вот теперь, когда во время семейного обеда Митя ловит грозный взгляд жены: «В какой руке у тебя нож? Какой пример ты подаешь сыну?» – и со вздохом меняет расположение приборов, я тихо радуюсь. Ага, достали! Правильно говорится: наши внуки отомстят нашим детям.

Неординарные поступки Мити всегда забавны в последующих пересказах, поэтому я и узнаю о них задним числом, когда поезд ушел. Меня берегут от лишних переживаний, спасибо! Узнай в момент свершения, долго сокрушалась бы по поводу своих родительских промашек, совершенных даже не по глупости, а из-за усталости сражаться с этим маленьким буддой. Детские выходки абсолютно книжного домашнего мальчика Мити, вредного и настырного, со своим мнением, которое не разбить никакими ар гументами, с главной установкой: «Оставьте меня в покое!» – я опущу. Приведу поздний и характерный, с точки зрения Митиной юношеской «самости», пример.

Митя окончил факультет вычислительной математики и кибернетики Московского государственного университета имени Ломоносова. Окончил на «отлично». Митя помнил дату вручения дипломов. Но почему-то думал, что вручение дипломов – это прийти в деканат, расписаться и получить книжечку.

Теперь представьте картину. Актовый зал МГУ. Выпускной бал: девушки в вечерних платьях, юноши в парадных костюмах. Ректор вручает дипломы. Первыми на сцену поднимаются обладатели красных дипломов. В том числе – Митя. Он прямо с дачи, с электрички. Сандалии, меж перемычек которых отчетливо видны нечистые пальцы с ободками грязи под ногтями. Пестрые шорты выше волосатых колен, растянутая майка с фривольным рисунком и пошловатой надписью… Бейсболку Митя догадался снять. Так и выходил на сцену к ректору…

Мой мальчик посмешище, чудаковатый гений? Не гений – определенно. Я долго боялась его гениальности. Успокоилась, когда познакомилась с Митиными однокурсниками. Какие ребята! Что за светлые умы! Ян, Стасик, Татьянка, Александр. Спасибо вам, дети, за мое материнское спокойствие! Кроме Мити, в России есть еще немало светлых умов. Другое дело, как расходуются их силы, на что сегодня идет их колоссальный потенциал. Это – для другой книги.

Прекрасная учительница, преподававшая Мите математику, рассказывала мне, как довелось ей некоторое время поработать в маленькой провинциальной школе, и был там мальчик не просто способный, а не бывало, фантастически способный. И над ним смеялись, потому что из носа у него постоянно текли зеленые сопли. Наверное, хронический гнойный гайморит. Учительница уехала, а мальчик вырос и стал работать, как все мужики в поселке, – на лесосплаве, баграми бревна подгребать, на баржу грузить.

Возвращаясь к моей главной идее – на детях нельзя ставить штампов, клеймить их, программировать на ту или иную судьбу, подталкивать к правильным, с нашей точки зрения, поступкам, вроде приобретения профессии, нами вычисленной, – я хочу рассказать про Митю сегодняшнего. Про семью мальчика, которого в детстве никто не понимал. Во-первых, его не понимали идеологически, потому что он ставил взрослых в тупик простым вопросом: «Почему?» И многие после серии его «почему» вынуждены были разводить руками. Во-вторых, его не понимали вербально – Митя говорил очень быстро и невнятно. Не речь, а каша. Он всегда быстро думал, язык не успевал артикулировать, на выходе оказывалась сумятица звуков.

Не люблю примеров из личной жизни в производственной сфере. Это когда педиатр говорит родителям: «Моя дочь до трех лет пустышку сосала». Или сантехник заявляет: «У меня такой кран пять лет стоит». Дорогие господа! Ваш личный опыт меня интересует постольку поскольку. Для меня главное – научное или инженерное, апробированное и проверенное, решение проблемы. Профессиональное!

И все-таки один раз я привела высказывание Мити в качестве аргумента. Редакционное совещание в «Науке и жизни». От многомиллионных тиражей, от всеобщей славы и любви читателей мы скатились к тридцати тысячам тиража, который падает и падает. В киосках «Науку и жизнь» не найти, сплошь и рядом, узнав, где я работаю, спрашивают: «А разве журнал еще выходит?» Как же! Выходит, не изменившись за десятилетия ни в манере подачи материалов, ни в рубриках, ни в оформлении.

Наступив на горло своим принципам, я сказала на том совещании:

– Мой младший сын, студент МГУ, наш читатель по идее, замыслу и задаче. Я спрашиваю сына: «Почему ты не читаешь „Науку и жизнь“? Отвечает: „Вы пишете медленно, а я читаю быстро“.

Речь была не о скорочтении, хотя в свое время меня, читательницу многолетнюю и маниакальную, по-спортивному оставил позади младший сын. И когда мы сравнивали объем информации, усвоенный за единицу времени, меня отбрасывало еще дальше.

В «Науке и жизни» никогда не работали глупые, бесталанные или плохо образованные люди, или лентяи. Отбор в журнал был жесточайший. У тебя может быть семь, двадцать семь, триста двадцать семь пядей во лбу, но, если разведка донесла про твой склочный характер, никогда тебе не трудиться в «Науке и жизни». Поэтому наш коллектив состоял из не просто интересных людей, а исключительных, как в профессиональном смысле, так и в человеческом. А нашими авторами была элита российской науки, подвижники и настоящие ученые. Общение с ними – одна из самых больших удач моей жизни. Но средний возраст редакторов журнала перевалил за шестьдесят, и меняться, подстраиваться под стиль и формы усвоения знаний современными ребятами, вроде Мити и его друзей, большинство не могло, да и не хотело. «Наука и жизнь» выходит и сегодня, по-прежнему выполняя благородную задачу популяризации науки и знаний.

И еще про Митино косноязычие, которое я слегка поправила негуманным – это если мягко сказать, а если попросту – зверским образом. Естественно, для начала я привела Митю к логопеду, пожаловалась на то, что ребенок говорит точно с горячим пельменем во рту. Врач попросила Митю прочитать стишок, повторить за ней несколько скороговорок и сказала, что проблем с дикцией у него нет.

– Как нет, – поразилась я, – если, кроме мамы, папы, бабушки и брата, никто его не понимает?

– Ему нужно говорить медленнее и не высовывать язык.

– В каком смысле?

– Когда ваш сын говорит, он высовывает язык меж зубов, отсюда невнятность, – устало пояснила врач.

Вы заметили, что наши врачи большей частью ужасно усталые? Просидишь к ней два часа в очереди, а потом чувствуешь себя наглецом, который досаждает усталому занятому доктору со всякой ерундой. Однако косноязычие моего сына – вовсе не ерунда. Возможно, по сравнению с детьми, которые пять согласных не выговаривают, трехлетний Митя годится в чтецы-декламаторы, но только для выступлений в логопедическом детском саду.

– Сыночек, – попросила я, – подожди меня за дверью.

Когда Митя вышел, я уточнила, какие все-таки упражнения требуется выполнять.

– Говорить медленно и не высовывать язык, – повторила врач еще более устало и посмотрела на меня как на человека с проблемами слуха или, того хуже, с умственными проблемами.

Митю я заранее настроила, что для исправления дикции ему придется ходить на специальные занятия и регулярно выполнять дома упражнения. Когда врач сказала, что никаких усилий не потребуется, Митя остался доволен. Рано радовался.

– Прикуси язык, – велела я ему дома. – Хорошенько прикуси! Больно?

– Больно!

– В языке, сыночек, находится много нервных окончаний, поэтому отрезать его очень больно. Врач не хотела тебя пугать, но мне за закрытой дверью сказала, что если ты не научишься держать язык за зубами, то придется делать операцию, укорачивать язык. Понял? – уточнила я, довольная результатом, потому что сыночек испуганно вытаращил глаза.

И в последующем, когда Митя начинал тараторить, я его останавливала:

– Говори медленнее! Помни про язык!

Основа и принцип Митиного жизнеустройства – олимпийское спокойствие. Несудьбоносные проблемы, страсти нероковые, тревоги пустые оставляют Митю равнодушным. Словом, заботы, которые беспокоят нормальных людей ежедневно, Мите – по барабану, напрягать нервную систему из-за ерунды Митя не станет. Как же, спросите, он живет? Вполне счастливо и спокойно. При том, что Митина жена Галя, как большинство талантливых и неординарных людей, вспыльчива, подвержена панике и бурным проявлениям эмоций.

Когда Галя о чем-то взволнованно рассказывает, негодует, возмущается и призывает весь мир разделить ее чувства, Митя мысленно просчитывает: проблема серьезная или надуманная? Коль серьезная, он спокойно и рационально разложит проблему на составляющие, доходчиво, с примерами и аналогиями, представит суть, обрисует способы решения и ненавязчиво предложит оптимальный, с его точки зрения, выход. Митя проявит терпение, потратит свое драгоценное время, когда тому есть повод. Но гораздо чаще оказывается, что жена нервничает по пустякам.

И тогда Митя, улыбаясь, говорит нараспев:

– Я тебя люблю!

В зависимости от ситуации это подразумевает вопрос-утверждение: «Я тебя люблю, но сколько можно наступать на те же самые грабли?» – «Я тебя люблю, но охота тебе по пустякам расстраиваться?» – «Я тебя люблю, но давай, ты остынешь, и мы поговорим завтра».

Моя женская солидарность ликует, когда Митя в очередной раз что-то разбивает из посуды, натягивает носки от разных пар или забывает купить хлеб, и Галя, подражая моему сыночку, произносит нараспев:

– Я тебя люблю!

Ненаглядный мой внучек Кирюша, сын Мити и Гали, тоже довольно часто говорит: «Я люблю тебя!» При этом – никакого маминого или папиного подтекста, никакого ерничества. Для Кирилла эта фраза – установление гармонии с приятными ему людьми. Если мы с внуком долго не видимся, объясняемся в любви каждые пять минут.

Прошлым, две тысячи девятого года, летом переселялись на дачу, Кириллу три с половиной года. Семья у нас большая. Если без гостей садимся за стол, то на десятерых накрываем. Надо было купить продукты. Рынок в ближайшем городке. Я затовариваю сумки, муж таскает их в машину. Мясной отдел, где я скупаю оптово и для людей, и для собак.

– Бабушка, я люблю тебя! – говорит Кирюша.

Мы с ним еще до конца не можем поверить своему счастью – предстоящим четырем месяцам на даче.

– Я тебя тоже обожаю, мой любимый! – отвечаю я и прошу продавщицу: – Десять килограммов куриного фарша для животных.

Она смотрит на Кирилла будто на чудо природы. Минуя весы, точно в трансе, достает один за другим из холодильника пакеты с фаршем и выкладывает передо мной.

Рыбный отдел. Сценарий повторяется. Уже куплено рыбное филе четырех видов, тушки морского окуня и трески. Остались крабовые палочки и консервы.

– Бабушка, я люблю тебя! – громко произносит Кирилл.

– И я тебя люблю, мой ненаглядный.

Продавщица роняет из рук консервы. А потом, опомнившись, пытается дать «такому хорошему мальчику» селедку бесплатно:

– Пусть покушает, умничка, она слабосоленая.

Бакалейный отдел и хлебный киоск пропущу. Закупаем овощи. Естественно, мешками – картофель, лук, морковь, свеклу, капусту. Хилые ранние овощи и фрукты – килограммами. У продавщицы лицо трусливой воровки – из тех, что мелочь из кармана вытащит, а украсть миллион побоится.

– Бабулечка, я люблю тебя! – говорит Кирюша, у которого уже десять минут не было возможности выразить свои чувства, потому что бабушка торговалась.

– И я тебя, мое солнышко!

Продавщица на чистом глазу пытается меня обвесить, отвлекая вопросом, заданным с притворно-участливым видом:

– Внук у вас недоразвитый, да?

– Напротив, очень развитый ребенок. И я сейчас верну все покупки, потому что вы беззастенчиво мухлюете с весами и калькулятором. Есть предел наглости, на который я способна закрыть глаза, но этот предел вы перешагнули.

– Бабушка, я очень люблю тебя!

– Куколка моя! – присаживаюсь и обнимаю внука. – Ты мой драгоценный! Бабушка тратит время на ерунду и глупости вместо того, чтобы с тобой разговаривать.

Овощная продавщица пересчитывает общую сумму. Кажется, все куплено.

– Кирюша, свет моих очей! Зайчик, солнышко, кормилец! Ты хочешь, чтобы бабушка купила тебе здесь, на рынке, игрушку?

– Хочу.

– Какую?

– Пистолет или автомат.

– О! – только и могу я произнести.

Галя решительно против милитаристских игрушек. Чем позже появятся они в Кирюшином обращении, тем лучше. Откровенно говоря, на даче в кладовке у меня уже припасен автомат, сверкающий при надавливании на курок и разговаривающий утробным голосом: «Есть! Убит! Ха-ха-ха!» Но ведь звук можно отключить. Переключаю внимание Кирюши на большой грузовик. Надо ведь песок навозить в песочницу.

На даче работают таджикские рабочие, мостят дорожки из тротуарной плитки. Все они деликатные, спокойные и приятные люди, но одного молодого человека Кирюша особенно выделяет, с ходу запомнил, как его зовут.

– Улугбек! – обращается Кирилл к рабочему, который в данный момент катит тяжело груженную тачку с гравием.

– Да, Кирилл?

– Я тебя люблю!

Улугбека точно подстреливают, он дергается, тачка вихляется, гравий сыпется на землю.

Почему наивное проявление чувств нас шокирует? Испытывая явный недостаток нежного внимания со стороны окружающих, получая это самое внимание, мы впадаем в ступор.

Улугбек постепенно привык к манере моего внука выражать свое отношение к людям, которые нравятся. И стал отвечать все свободнее и свободнее.

– Улугбек! Я люблю тебя!

– И я тебя люблю! – широкая радостная улыбка. – Хочешь, на тачке покатаю?

Проводив родных и друзей, мы, наконец, остались на даче с Кириллом вдвоем. В первую же ночь он шмыгнул ко мне в спальню:

– Бабуля, я с тобой чуть-чуть-чуть полежу?

Когда ему хочется подчеркнуть, усилить свою мысль, Кирилл повторяет слово, которое ему кажется самым важным.

И не дождавшись согласия, ныряет под одеяло, ползет к моей подушке.

– Давай никогда-никогда, – шепчет он, – никогда-никогда-никогда не уезжать с дачи и жить тут с тобой всегда-всегда-всегда?

– Хорошо, но в Москве у тебя столько прекрасных игрушек. Если ты без них заскучаешь или без мамы и папы, – говорю я, сознавая, что последовательность выстроила неверную, – поедешь домой.

– Договорились. Бабулечка, дай мне свою ручку, я каждый пальчик поцелую.

– А ты мне свою дай…

И вот лежим мы, целуем друг другу пальчики. Я понимаю, что зависла в счастливом небытии, в точке наивысшего блаженства. И мне ничего, ничего-ничего-ничего больше не надо. Ведь через год-два все изменится. Кирилл будет становиться все строптивее, непослушнее, своевольнее, будет испытывать нас на прочность, отвоевывать независимость и выкидывать фортели. Точно как его отец и дядя. И фраза: «Я тебя люблю» – пропадет, заморозится, чтобы растаять в другие времена.

Бить или не бить

Как и большинство людей, я ругаю телевидение. Как и то же самое большинство, периодически его смотрю. Мой любимый канал – «Культура». Не только мой, понятно.

Однажды моя подруга уезжала в отпуск и давала инструкции другой нашей подруге, которая будет присматривать, выгуливать Пьерошу – крайне энергичного и шаловливого пёсика.

– Когда уходишь и Пьероша остается один, запри его, пожалуйста, в гостиной, проверь, чтобы дверь захлопнулась и не распахивалась от его бросков. Включи ему телевизор, канал «Культура».

– Обязательно «Культура»?

– Обязательно! Другие каналы Пьерошу сильно возбуждают, и он может погрызть мебель.

Вот и на меня реклама действует точно государством разрешенные пытки над здравым смыслом, эстетикой и хорошим вкусом. Иногда меня приглашают на ток-шоу «Культурная революция». Темы бывают острыми, подчас – провокационными. Однажды предстояло обсудить проблему физического наказания детей: бить их или не бить. Я ехала на запись передачи и терзалась: предстану садисткой, замаскированной под милую даму. Вы говорите, что детей надо бить? Кошмар! Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что мою точку зрения разделяют достойные люди, совершенно не похожие на извергов.

Физическое наказание не может быть нормой, ежедневным ритуалом, платой за «двойку» в школе, за разбитое футбольным мячом соседское окно или выбросом родительских эмоций, не имеющих никакого отношения к поступкам ребенка. Тургеневу очень повезло, что его сумасшедшая мамаша, наказывавшая розгами своих детей и дворню впрок, не смогла убить сыновний талант, хотя и попортила будущему писателю психику изрядно.

Лупить ребенка до пяти лет – форменное изуверство. После пятнадцати – бессмысленно.

Когда Митя в последних классах школы напился и накурился сигарет и папа притащил его домой в третьем часу ночи, я уже дошла до умопомрачения – колотила Митю кулаками, не разбирая, где нос, а где торс…

Он стоял, принимал мои удары и говорил:

– Мамочка, бей! Только не плачь!

Какой, спрашивается, смысл колотить этого верзилу, находящегося в состоянии алкогольного опьянения и табачного отравления?

Но между пятью и четырнадцатью мальчишескими годами наступает период, когда они испытывают себя и мир, когда они совершают поступки провокационные, когда они нащупывают предел допустимого, когда их тянет в запретное. Запретное – это всегда угроза жизни или нравственности. А родительские предостережения воспринимаются как пустое сотрясение воздуха: это – хорошо, это – плохо, туда – не ходи, этого – не бери. Я сам разберусь. Или, по крайней мере, попробую разобраться.

Порка ремнем номер один случилась, когда они отправились в бега.

Ранняя теплая весна, Никите семь лет, Мите четыре года. Мы снимаем квартиру у черта на куличках, в Загорье, – от метро сорок минут на автобусе добираться. Зато рядом прекрасный лесопарк. И три автобусные остановки до станций электричек Бирюлево-товарная и Бирюлево – пассажирская. Приезжаем после работы, на маме лица нет. Она разрешила им немного погулять на улице, но мальчики пропали. Она их звала в окно традиционным: «Никита, Митя, домой!» – нет детей во дворе. Выходила на улицу, обошла детские площадки – нет внуков.

Следующие три часа мы с Женей нарезали круги по району. Мама стояла на балконе, и при очередном нашем возвращении на исходную позицию мотала головой: дети не пришли. Вокруг велось строительство жилых домов, и Никита уже получил травму пальца, играя на стройке. К счастью, только ноготь посинел, а потом слез, пальца Никита не лишился. В Бирюлевском лесопарке, по слухам, маньяки под каждым кустом сидят. Я обегаю стройки, Женя утюжит лесопарк – кругами носимся, периодически за бегая во двор. Мама по-прежнему стоит на балконе и мотает головой, детей нет.

Три часа подобных упражнений способны нагнать парализующего страха даже на меня – особу, не склонную к панике и проявлению излишних эмоций.

Стоим под балконом, Женя обнимает меня и говорит про милицию, куда мы сейчас обратимся. Муж никак не может погасить лихорадочную дрожь, которая сотрясает мое тело, будто подключенное к высоковольтной сети.

И тут они появляются. Выплывают из арки между домами. В шортиках и симпатичных футболочках. В руках у каждого эскимо на палочке, наполовину уже облизанное, и газеты под мышками. Весело болтают. Вполне живые, совершенно здоровые и довольные.

Лихорадка моя прошла мгновенно. Повторюсь с электрическим сравнением: будто отключили от линии энергопитания, рубильник опустили. Но голова-то еще не заработала. И первое, что я сделала: протянула руки, вытащила газеты, прочитала их названия.

– «Известия», «Правда». Где вы их взяли?

– Купили.

– Зачем, ведь мы эти газеты выписываем?

У Жени период счастливого ступора был гораздо короче. Он заехал по эскимо (наверное, метил по мордашкам, но удержал себя), недоеденное мороженое улетело далеко в сторону, схватил сыновей за шиворот, поволок в подъезд. Никита и Митя едва касались пяточками ступенек, когда транспортировались в квартиру.

При этом Женя умудрился за время скачек до третьего этажа и попутных встрясок выбить из сыновей ход предшествующих событий. Потом я выпытала и подробности.

Они решили отправиться в путешествие. Дальние страны и приключения всегда манили Никиту. Естественно, что старшенький был инициатором побега. Митя по ревности характера никогда не желал отставать.

Начали они с автобусной остановки. Где побирались.

Замечу, что до эпохи повального нищенствования, до беспризорников и стай бродячих собак, до актеров всех мастей: от «мы сами не местные, на вокзале ограбили» до «помогите больному ребенку на операцию» – оставалось еще добрых десять лет. Запас народного милосердия еще не начал тратиться и уж тем более не перешел в фазу откровенного раздражения: «что врете и за дураков нас держите?», «парень, может, ты и в Афгане ноги потерял, а не свалился пьяным под электричку, но руки-то у тебя целы и голова на плечах, а побираешься», «девушка, выходя на промысел, хоть бы маникюр не наводила – у несчастных матерей не бывает таких ногтищ».

Что касается Никиты, то ларчик просто открывался: мы как-то обсуждали с мужем статью в иностранном журнале про технологию попрошайничества, вспоминали смутные картины детства: по проходу трамвая катит на деревянной тележке с подшипниками безногий калека, инвалид войны, просит добрых людей помочь, кто чем может, пострадавшему на фронте. Потом калеки-инвалиды-попрошайки исчезли. Неужели приют на острове Валаам смог всех уместить?

Никита намотал на ус полезную информацию. И на автобусной остановке рассказывал, что мама его в больнице, а папа пьет водку и каждый день бьет их, что они с братиком хотят поехать к бабушке, которая тоже больная, но будет их кормить. Принять моих детей, хорошо одетых, за голодных сироток? Но факт остается фактом: народ отвалил им столько денег, что карманы шорт разбухли от серебра и меди. Разбогатеть оказалось очень просто.

К нашему счастью, на железнодорожной станции Бирюлево мальчики заплутали в подземных переходах и в выходах на платформы. Им все время попадалось «На Москву» и «На Москву», что никак не соответствовало идее настоящего путешествия. Денег у них было предостаточно, на автобусе поехали до «Коломенской», где мы раньше жили в съемной квартире и где находился их первый детский сад. Обошли его по периметру, вспомнили девочку Настю, которую все ребята рвались катать на санках, потому что Настя с родителями недавно вернулась из-за границы и расплачивалась с «тягловой силой» жвачками. Никита сказал, что несколько раз переворачивал Настю в сугроб, а Митя заявил, что, не дождавшись своей очереди, просто заехал Насте по башке, чтоб не воображала. Тогда воспитательница, кстати, на Митю накричала, а бедную Настю пожалела, ничуть не озаботившись барскими утехами девочки. Настины родители подмасливали персонал детского сада импортной дребеденью, вроде ярких пластиковых пакетов.

У станции метро Никита и Митя с важным видом подошли к газетному киоску, один купил газету «Правда», другой – «Известия». Названия привычные слуху, ведь бабушка и папа постоянно обмениваются: «Женя, ты прочитал “Известия”? Я возьму?» – «Конечно. “Правда” на столе в кухне, Александра Семеновна».

Подкрепились пончиками, мороженым. Спустились в метро, купили жетоны – все как взрослые, денежные, самостоятельные. Вышли на станции «Царицыно». Там по периметру площади десятки автобусных маршрутов, развозивших людей по московским окраинам. Опять-таки, к нашему счастью, ребята знали, где наша остановка и на автобус с каким номером надо садиться. Время для детей летит быстро, им казалось, что отсутствовали недолго, что бабушка не заметит, как ушмыгнули со двора, что вернутся домой до прихода родителей как ни в чем не бывало.

Гнев (точнее сказать – испуганная ярость) отца был нешуточным. Выдергивая ремень из брюк, Женя орал, часто повторяя глагол «узнаете»:

– Вы узнаете, как убегать из дома! Вы узнаете, как побираться! Вы узнаете, где раки зимуют! Вы узнаете, как маму и бабушку доводить до валерьянки!

Первым экзекуции подвергся Никита, с которого рывком были содраны шорты так, что оголилась нежная детская попка. Я закрыла глаза, потому что вмешиваться было нельзя. Женю трясло от гнева. Женя очень сильный физически и спортивно развит. Когда мы учились в университете, его просили выступать за честь факультета журналистики на всех соревнованиях: от легкой атлетики до лыжных кроссов.

Хлоп! Жуткий удар. Хлоп! Потише, но Никита заойкал.

Открываю глаза, чуть не падаю в порыве остановить мужа-изувера. То есть посылаю тело вперед, но вовремя торможу.

Женя бил через раз. Хлоп (изо всей мочи) – по столу, хлоп – по Никите (с минимальной силой). Со стола полетели книжки, грохнулась настольная лампа, но Никита нисколько не пострадал.

В качестве повторяющегося звукового сопровождения при каждом «хлоп!» теперь выступал глагол «запомните».

Женя кричал:

– Вы запомните, как удирать из дома! Вы запомните, как прикидываться нищими! Вы запомните, как газеты покупать!

Женин гнев клокотал недолго. Пришла очередь младшего, Мити. Папа выдохся. Потряс перед Митиным носом кулаком и ремнем:

– Ты понял? Следующий раз тебе еще больше достанется! Живого места на заднице не оставлю!

– Да, папа, я понял.

– Скажи, что следующего раза не будет, – тихо подсказала я.

– В следующий раз, папа, мы…

– Митя! – прошипела я.

– По стенке размажу, – размахивал Женя ремнем в воздухе, – и маме с бабушкой соскребать не разрешу.

– Митя! – толкнула я сыночка в спину, мол, правильный текст надо произносить.

– Следующего такого раза не будет, папа!

Мы посчитали воспитательный момент законченным. Наивно полагали, что одно битье навсегда ликвидирует страсть к бродяжничеству. Но хоть на несколько лет ее отбили – в полном смысле слова отбили.

Возможное мнение: наша реакция на побег сыновей была чрезмерной, мы перетрусили, мы гасили их самостоятельность, без которой мужчины вырастают безвольными нюнями. Мальчик, который не рисковал своей жизнью в детстве, превратится в бесхребетного слюнтяя, даже при замечательных внешних данных, этакий лев с сердцем кролика. Мнение вполне разумное. Добавлю: девочкам тоже полезно на пике испытаний познать свои возможности.

Именно таким было наше с мужем детство. Я родилась и выросла на востоке Украины, в Донбассе, в городе Кадиевка Луганской области. Женя родился в Ленинграде, он настоящий питерский, школу заканчивал в родном городе. Но в промежутке от первого до девятого класса жил в провинции. Отец Жени был военным, и они переезжали из одного гарнизона в другой, большей частью – по Заполярью. Словом, и я, и муж росли уличными детьми. Нас выпускали утром после завтрака на волю, требовалось показаться дома, чтобы пообедать. Но иногда мы не прибегали обедать, если «войны» затягивались, если забывали о времени, строя землянки, сплавляясь на самодельных плотах по бурным весенним речкам, обчищая сады с вырвиглаз-кислыми, но вожделенными яблоками, играя в футбол и вышибалу, заготавливая камни для нападения на банду из соседского двора, подглядывая в женскую баню (в мужском отделении смотреть было не на что, все дядьки похожи на горилл), да и просто разговаривая о страшном – о гробах, которые ночью тарахтят по темным улицам, о восставших мертвецах, привидениях и прочих скелетах. Мамы, в общем-то, не слишком переживали из-за нашего отсутствия в обед. У мам и бабушек была налажена громкая связь через окна: «Твоего нету? И мой где-то носится». Когда вся компания отсутствует, повода для волнения нет.

И вот теперь мы с Женей решительно пресекаем желание сыновей пуститься в свободное плавание. Со всей родительской яростью пресекаем. Не потому, что хотим уберечь от опасности, а потому, что опасности переменились. Если бы жизнь катила с прежней неспешностью, если бы мы жили в провинции времен нашего детства – да гуляйте, сколько хотите! Ведь самим проще – утром выпустил, вечером поймал, отмыл грязнулю, отругал, накормил и отправил спать. Но мы живем в мегаполисе, рыскать по которому – только навыки беспризорника приобретать.

Второй раз их наказывали ремнем за воровство денег. Обнаружилось оно почти случайно. Бабушка Саша с Митей пошли в магазин купить томатную пасту. Банка пасты стоила тринадцать копеек. Моя мама, высыпав на ладонь мелочь, откладывала перед кассиршей: пять копеек, три копейки, две монетки по копейке, пальцем разгребала монетки, чтобы найти достоинством в три копейки…

Мите (пятилетнему) надоело:

– Бабушка, что ты возишься! Вот!

Вытащил из кармана красную десятирублевую купюру с портретом Ленина и бухнул на прилавок. Мама и кассирша дружно ахнули.

Немая сцена. Митя пожимает плечами:

– Тетя, нам сдачи девять рублей восемьдесят семь копеек.

– Хорошо считает, бандит подрастающий, – сказала кассирша.

Мама приходит в себя, быстро расплачивается, забирает червонец, волочет Митю к выходу, не обращая внимания на комментарии кассирши и людей из очереди про то, что воры – они врожденные, в семь лет уже видно (Митя обманул публику своим большим ростом и математическими способностями), родители у мальчика, наверное, по тюрьмам ошиваются, коль на бабушку бросили…

Дома мама проводит предварительное расследование, вытрясая из Мити подробности воровства.

Подробности заключаются в часто повторяемом вопросе:

– Почему Никите можно, а мне нельзя?

Час от часу не легче! Выясняется, что Никита брал деньги, чтобы купить марки у приятеля, который хвастался своими кляссерами.

Денег нам всегда не хватало. Подчас – катастрофически. Но почему-то деньги мы не считали. Получил зарплату – положил в заветную коробку из-под гаванских сигар. Мама, я и муж брали из коробки по мере надобности. Надобности не кончались, а деньги таяли быстро. Подчас выворачивали карманы, искали завалившиеся монетки на дне сумок, чтобы наскрести на проезд в метро. Но, повторюсь, учета поступлений и расходов не вели.