База икс Гончар Анатолий

Сержант Калинин

Что-то весьма ощутимо приложилось под левым плечом. На этот раз боли почти не было, только тупой удар, и левая рука обессиленно повисла. Не удержав равновесия, Юрка повалился на землю, сильно ударившись грудью о выступающий из земли корень, но так и не выпустив из руки оружия.

«Хандец!» – страшная в своей безысходности и неопровержимости мысль пронзила вздрогнувшее от удара сердце. Пронзила и ушла. Растворилась без остатка. Внезапно наступившее спокойствие окутало теряющий сознание разум, но возникшая в плече боль неожиданно вернула ощущение жизни. Беспамятство отступило. Сержант застонал и стал медленно переворачиваться на бок. Он понял, что еще жив, а сзади наседали враги. Шансов уйти не было, а значит, следовало остановить, не подпустить их ближе. «Остановить и не подпустить, остановить и не подпустить…» – застучала в голове настойчивая мысль. Юрка со стоном перевернулся на спину и здоровой рукой попробовал дотянуться до своего пулемета…

Старший прапорщик Ефимов

Когда Калинин упал, эмоций во мне почти не было, словно все так и должно быть, словно нечто подобное я и ждал.

Все заработало на автомате. «АК» за спину, падаю на колено и взваливаю раненого пулеметчика на плечо, хватаю левой рукой «ПКМ» и бегу вверх. Но, возможно, мне только кажется, что я бегу. Одеревеневшие ноги – ходули на кадрах замедленной киносъемки. Тем не менее постепенно одно укрывающее нас дерево сменяется другим. Все звуки заглушает стук моего сердца, легкие с хрипом разрываются в последнем усилии, на губах привкус железа, глаза залиты потом. Черт, щас сдохну, если не остановлюсь, а если остановлюсь – сдохнем оба. Ну же, еще немного! «Чехи» могут появиться в любой момент, хрен с ними – если тормознусь, обернусь, может, не станет сил бежать. Вперед и только вперед!

– Командир! – Голос Прищепы выводит меня из состояния тупого пофигизма. Я останавливаюсь, едва удерживая в руках оружие. Лежавший на моей спине Калинин вяло матерится. – Командир… – Какое счастье, чьи-то руки бесцеремонно стаскивают с моего плеча раненого.

– Уф! – Как хорошо! Так хорошо, что сейчас сдохну. – Уф, – согнуться и стоять, выхаркивая разъедающий грудь кашель.

– Командир! – Чувствую, как меня тянут за рукав. Черт, мы еще не на месте, надо бежать.

– Ар… артуху вызвали? – Пожалуй, этот вопрос меня сейчас волнует больше всего.

– Вызвали! – Тащащий Калинина Сашка тоже начинает задыхаться от бега. А я вроде бы уже ничего; только кашель, сволочь, рвет из груди последние силы. В голову приходят дурные мысли: «Да сколько еще? Проще упасть, окопаться и стрелять до последнего патрона». И тут же: «Ну, вы, батенька, вообще! Бежать, бежать!» Гнилой разговор, нам еще жить и жить. В конце концов, ты не один, у тебя пацаны и раненый фешник. Возможно, ты жив только потому… Уф, все, кажется, мы добежали. Вот теперь отдохну… Сколько же у меня раненых? Четверо, один тяжелый. Так где же артуха?

– Каретников! – Это только кажется, что я ору. На самом деле из моей пересохшей глотки вырываются едва слышные звуки. – На связь вышел?

Бегущий ко мне радист кивает. Вячин бинтует раненого Калинина.

– Артуху вызвал? – Похоже, «чехи» все же слегка приотстали.

– Так точно! – Боец заметно волнуется. Его даже, кажется, трясет, или это меня малость покачивает?

– Ну и?

– Что? – Удивленный взгляд метнулся из стороны в сторону.

– Где артуха?

Дурацкий вопрос ставит радиста в тупик. А вопрос действительно идиотский. Откуда боец может знать, почему не работает артиллерия? Ему что, докладывают?!

– Давай связь!

Отдыхать некогда. Взгляд на до сих пор остающийся включенным джипиэс – до места эвакуации остается совсем ничего. Нет, все же всей группой оставаться не буду. Может, еще все срастется. Пусть уносят раненых, останемся тут я и еще двое… Кого выбрать? Кого не жалко! А если жалко всех? Значит, того, кто лучше, профессиональней… Прищепу и Кудинова? Но Прищепа нужен группе, Кудинов – снайпер, в ближнем бою не самый лучший вариант. Тогда остается Тушин, но у Тушина больная мать и маленькая сестричка. Юдин? У него тоже есть куча причин, чтобы не умирать. Я сам… у меня, может быть, еще больше, но я – другое дело. Я – командир, мое желание не решает ровным счетом ничего.

– Тушин, Юдин, пополнить БК за счет других, пулемет Калинина мне! – спешу я отдавать команды. С минуту на минуту к нам пожалуют гости, и тогда будет поздно. – Прищепа, забирай остальных и уходи!

– Командир, связь! – почти обрадованно кричит Гришин.

– Старшего эвакуационной колонны мне на связь! – И, снова повернувшись к собирающимся уходить бойцам, командую: – Оставшиеся «РПГ» сюда, нам по четыре гранаты. Гришин, – беря гарнитуру сто пятьдесят девятой, – связь с «Центром» через «Северок»!

Тот кивнул и бросился разворачивать вторую радиостанцию. Я вымученно улыбнулся, видя, как Прищепа и Ляпин спешно расстаются со своим так ине израсходованным боекомплектом.

– Факир на связи! – узнаю голос ротного.

– Обеспечить прикрытие сможешь? – У меня почти не осталось времени.

– Да. – И после секундного раздумья: – Может, выйти навстречу?

– Нет! – Еще не хватало, чтобы и группа сопровождения ввязалась в заранее обреченный на проигрыш бой в лесу. К тому же, если нас прижмут, они уже не успеют. – Приготовьтесь к обороне!

– Их много? – Значит, он уже в курсе, что нас преследуют. Тем лучше.

– Да! – и чтобы стала ясна вся серьезность ситуации добавляю: – Очень! – Впрочем, на РОП «чехи» не полезут, разве что совсем спятят. – Я с двумя разведчиками остаюсь на прикрытие. И почему нет огневой поддержки?

– Не знаю! – Честный ответ, но ничего мне не дающий. И после секундного колебания комбат говорит: – Со мной тут ребята… Я так думаю, ты в курсе… – Я в курсе? Ну да, ну да, можно было ожидать. Вот только знает ли об этом Виктор? Он немного пришел в себя, лежит и смотрит голубыми глазами в голубое небо. Спросить?

– Факир, на всякий случай вот координаты противника, вдруг Центр тупит… – И, не задумываясь, даю свои собственные координаты. – Начало открытия огня Ч – пятнадцать минут. – За пятнадцать минут мы успеем настреляться досыта, а затем либо отойдем, либо артиллерия нам уже ничем помешать и навредить не сможет. – Все, конец связи.

– Уходите! – Подполковник Тарасов, превозмогая боль, приподнялся на правом локте. Это он о чем и кому? – Уходите!

– Нет, – отрицательно качаю головой, – тебя там уже ждут.

– Именно поэтому.

На моем лице искреннее непонимание.

– Да, именно поэтому! Я давно в курсе. Но это не наши люди. – Да, он же говорил, как же я позабыл об этом?

– Прищепа, отход! Гришин, что со связью? – киваю на «Северок».

– Есть связь! – Ответ звучит излишне бодро.

– Хорошо! – Как же я устал! – Отход! – Пот, до этого лившийся с меня ручьями, уже, кажется, весь иссяк. Губы сухие и соленые. Остатки воды булькают в заброшенном за спину рюкзаке. Пить! Потом. Все потом. – Отход! – это я командую конкретно замешкавшемуся со своим рюкзаком радисту.

– Не-е-е, командир, я остаюсь…

– Отход, сука! – Мне еще тут на хрен чей-то излишний героизм! Только время мое отнимает. – Живо!

Гришин взглянул на меня и попятился. Рявкнул я от души, да и выглядел, наверное…

– Пусть уходят все! – Виктор кивнул на разведчиков, приготовившихся взять его, лежавшего на самодельных носилках (плащ-палатка и два тут же срезанных ореховых кола), и начал подниматься.

– Грузите! – У меня нет времени препираться.

– Отставить! – Вот теперь в его голосе прорезались по-настоящему командирские нотки, а в руке снова его любимый «КЯ». – Пусть все отойдут!

«Ах, ты, сучий потрох»! Я кивнул.

– Отойдите, хрен с ним… Как ты меня задолбал…

Отпущенное нам время таяло. Прочих раненых уже понесли. Подполковник поманил меня к себе и, когда я нагнулся, быстро сунул мне в свободный карман разгрузки пакет из лоснящейся коричневой бумаги.

– Не показывай никому! – Его горячечное дыхание опалило меня. – Никому: ни командиру, ни даже лучшему другу, никому – это смерть. Никому! Слышишь, никому?! Потом, все потом. Только выжди, два-три года… – Он замолчал, захлебываясь кровью. Мне бы остановить его, не дать самого себя вымотать до последних сил.

– Почему? – вместо этого задал я вопрос. Я имел право знать.

– Сейчас не время, передай…

– Нет! – Мое «нет» звучит уже не так твердо, кое-что начинает до меня доходить. Но все же… может, проще отбить руку, обезоружить…

– Пойми, мне все равно хана! – Он пристально посмотрел мне в глаза. Он догадался о моих намерениях. – Только потом будет хуже, много хуже…

– Что в них? – настаиваю я, и он понимает, что я не отступлюсь.

– Документы (я усмехаюсь) – договора, контракты, фрагменты личного дела.

– Чьего? – Ну почему же из него все приходится вытягивать буквально клещами?

– Шамиля Басаева, – наконец он, кажется, решается раскрыть все. – Здесь – бомба. Документальное подтверждение работы Басаева на одну из наших госслужб.

Я, кажется, догадываюсь, какую, а Тарасов продолжает говорить:

– Здесь подписи, фамилии, печати – все подлинное.

– Что с того? – Мне действительно непонятен весь сыр-бор.

– Их могут опубликовать. Что нанесет сильнейший удар по нашему престижу и людям. Те, кто подписал эти документы, все еще на службе. Это лучшие люди, просто тогда считалось, что так надо. Если документы выплывут, кто-то из них будет уволен или того хуже. Нам после этого уже не подняться.

– Тогда почему «чехи» этого не сделали? Не опубликовали?

– Это им невыгодно.

В моих глазах немой вопрос. Кому – Басаеву? Как это может быть невыгодно Басаеву? Тарасов посмотрел на меня и по моему лицу понял, что я хотел спросить.

– Да, в первую очередь это невыгодно именно самому Басаеву.

– Почему? – Я поражаюсь собственной тупости.

– Это – его страховка, гарантия собственной неприкосновенности. А для нас это – ключ к его смерти.

«Ключ к смерти»… Теперь я понимаю причину неуловимости террориста номер один. Действительно, неуловимый Джо – неуловимый, потому что его никто не ловит.

– Да, именно так. – Он на секунду умолкает. – Он неприкосновенен. С его смертью все это тут же стало бы достоянием мировой общественности.

Мне стало грустно. Мы сами создаем монстра, чтобы потом не знать, как от него избавиться. Его столько раз выводили из-под ударов, и кто…

А Виктор продолжал говорить:

– Впрочем, в опубликовании этого документа не заинтересован вообще никто. Выгоднее держать нашу структуру на коротком поводке, чем устроить на нее травлю. В развернувшейся схватке могут ненароком и зацепить.

– Ваша цель? – Времени почти не осталось.

– Уничтожить документы как средство развязать себе руки в уничтожении Басаева.

– Так давайте сожжем их!

– Нет, – Тарасов устало улыбнулся. – Там – он показал пальцем вверх, – должны быть на сто процентов уверены, что сожженные документы – подлинники. Я не эксперт…

– Ясно! – произнес я, соглашаясь с его аргументами.

– Ты должен… – Он посмотрел мне в глаза, я не стал отводить их в сторону.

– Кому передать? – От него на меня внезапно повеяло такой тоскливой безысходностью… что я временно отступил.

– Я… – раздался тихий захлебывающийся кашель. – Потом тебя найдут. Они найдут тебя сами; дай только знать, что документы у тебя, но так, чтобы это было понятно лишь тем, кто в курсе… И не ошибись, не прими тех за этих…

– Бред!.. Как сообщить? Каким образом?

– Было решено так… – Он снова закашлялся. – Придумай сказку, легенду, рассказ, что-нибудь… – Ты же поэт… – Он, оказывается, знал обо мне действительно почти все! – Опубликуй в газете, в Интернете, не знаю где… они поймут…

«Опубликуй», – хм, легко сказать.

– Главное, не спеши! С этого дня за каждым твоим шагом, за каждым твоим действием будут следить. Запомни: два-три года.

– Но что-то же должно быть, чтобы меня поняли? – Я склонился над раненым.

– Опиши в рассказе гриб… гриб-трутовик.

– Что? – Я подумал, что он снова бредит.

– Опиши гриб-трутовик! – Нет, это не бред, но теперь я окончательно понял, что выбор на меня пал отнюдь не случайно. Они рассматривали такой вариант, а может… А может, даже сознательно шли к нему. – Он протянул руку и хлопнул меня по груди. – И не смотри, что там. Так у тебя, по крайней мере, будет шанс остаться в живых, если… – Он не договорил, снова закашлялся, захлебываясь кровью.

«Ну, уж дудки, если и ожидать внезапной смерти, то хотя бы знать, из-за чего. Но не сейчас, позже, когда граница Чечни останется за спиной»!

Он наконец перестал кашлять.

– А теперь… теперь мне надо остаться.

– Мы понесем тебя! – Упрямства мне не занимать, бросать своих я не привык.

– Нет! – сказал он со стальными нотками в голосе. – Я должен остаться, тогда у тебя… – проговорил он и тут же поправился: – У нас появится шанс. Если я не вернусь, они поверят… Они поверят, что документы остались при мне, и я их спрятал или уничтожил… Скажешь, я приказал… – Внезапно у него в руках появилась «корочка» – обыкновенное удостоверение личности – на фотографии молодое лицо, полковничьи погоны, надпись «Полковник Юрасов Виктор Степанович». – У нас нет другого выхода…

Я вслушался во внутренний голос и понял, что он прав насчет иного выхода. Прав, если только… если только все сказанное им не вымысел или, того хуже, паранойя. Но сверток – вот он, в разгрузке, и даже сквозь материал я чувствую, как он начинает жечь мою кожу.

– Хорошо. Мы только отойдем еще немного и выберем позицию получше. – Можно подумать, я знаю наверняка, что у нас будет на это шанс!

– Нет!

Я понял, что Виктор уже приготовился умереть. И, похоже, он хочет (раз это все равно неизбежно) «уйти» как можно скорее. Ожидание кажется мучительнее самого факта небытия. Только невероятное напряжение воли поддерживает его силы. Возможно, стоит ему только согласиться, возьми мы его на руки, и он тут же потеряет сознание. «Так и поступим, а там будет видно», – мелькает мысль. Но нет, Юрасов привстал, подхватил лежавший на брезенте автомат и вновь закашлялся… Невозможно поверить, что на эвакуации его ждет нечто худшее. Там же свои, но я тоже почему-то в это уже не верю…

– Юдин, заканчивай с миной, живее! – Отдавая команду, я почувствовал, как окончательно утекает отпущенное нам время. Мне показалось, я даже услышал, как скрипит почва под ногами спешащего по наши души противника. – Тушин, Вячин, Калинин, уходите! – И видя, как замешкались ничего не понимающие бойцы, уже резко командую: – Вперед, вперед, не телись, давай живее! – И успокаивающе: – Я нагоню! – И снова наклонившись к дрожавшему от боли и наступающей слабости Виктору: – Прощай и прости… Мы никогда не стали бы друзьями, но у нас есть что-то общее; не знаю что, но понимаю это сердцем.

– Прости, брат…

Даже готовясь умереть, он тоже чувствовал за собой вину. За пацанов и за то, что теперь и мне на долгие годы грозила опасность. Он это знал и понимал гораздо больше, чем я. Я же не мог его до конца простить, но и не смел на него злиться. Я тоже, как он, чувствовал вину. И к тому же оставался перед ним в непомерном долгу.

– Все нормально, Виктор, все нормально! – Не знаю, можно ли утешить готовящегося умереть, но я попытался. Глупо, банально, но как еще было сказать? – Может, Бог все же есть…

– Есть… – не слишком уверенно согласился он.

– Тогда свидимся! – Я вложил ему в руку принесенную Юдиным подрывную машинку.

– Свидимся! – Как эхо повторил полковник. Я осторожно коснулся его окровавленного плеча и, опершись о землю прикладом, с трудом поднялся на ноги.

– Уходим! – Оставаться здесь и дальше, раз уж решение было принято, я не имел права.

Шамиль Басаев

– «Халиф»! – Микрофон «Кенвуда», находившегося в руках Мирзоева, ожил. Даже сквозь треск помех и грохот продолжающейся перестрелки Хаваджи сразу же узнал голос говорившего – голос самого Басаева.

– «Халиф» слушает, – ответил Мирзоев и еще плотнее прижался плечом к укрывающему его дереву.

– Цель достигнута? – Вопрос прозвучал как требование, и Хаваджи почувствовал, как в коленях появилась предательская слабость.

– Еще нет… – Голос дрогнул. Чтобы продолжить, пришлось сглотнуть подступивший к горлу комок. – Но мы почти взяли их.

– Где они сейчас? Точное местонахождение! – Новое требование означилось рычанием в голосе.

– Мы… они… – Хаваджи Мирзоев вытащил из разгрузки джипиэс и, сделав в его показаниях поправку на противника, затем внеся заранее условленные изменения, принялся диктовать координаты ожидавшему его ответа Басаеву.

Какое-то время в эфире царило молчание (видимо, Шамиль сверялся с картой), затем «Кенвуд» буквально взорвался от его рыка.

– Вы их почти упустили!

– Мы успеем! – Возможно, в голосе Хаваджи не прозвучала уверенность.

– Успеете? Сколько часов вы «успеваете»? У тебя что, мало людей? Ты мог бы перекрыть им все пути!

– Но хребет почти прямой. Мы пробовали обойти, но это оказалось невозможно… – Мирзоев на секунду отпустил тангенту, чем тут же воспользовался Шамиль.

– Невозможно? Невозможно другое! Невозможно представить, что полторы сотни моджахедов не могут справиться с жалкой горсткой русских спецов! – Секундная пауза. – Доклад мне каждые пять минут. Координаты противника, количество убитых и раненых с их стороны и захваченных твоими людьми. Я жду результата… Если его не будет…

Не договорив и предоставив Мирзоеву додумывать конец фразы самому, Басаев отключил связь, и стало слышно шумное дыхание не в шутку перепугавшегося Хаваджи. Едва ли не застонав, он переключился на другой канал, и микрофон тут же коснулся его губ.

– Всем… любой ценой… – начал раздавать команды подгоняемый страхом Мирзоев. А находившийся далеко от него Басаев задумчиво погладил бороду и, протянув руку, взял со стола лежавший на нем сотовый телефон. На этом телефоне было всего три номера, очень важных. Подумав, Шамиль выбрал первый.

– Левчик, алло! – Басаев назвал давным-давно придуманное ими имя. – Это я, узнал?

– А, Виталя, привет! – радостно отозвались на том конце «провода», и Басаев болезненно поморщился. В том, что он позвонил, похоже, для собеседника не было никакой неожиданности. «Левчик» ждал этого звонка.

– Левчик, – вкрадчиво поинтересовался Шамиль, – это не твои люди устроили погром в моей «фирме»?

– Что, забрали что-то ценное? – Голос был ровным, и Басаев не смог понять, смеется тот над ним или шутит.

– Ты не юли! – Злоба на Мирзоева стала плавно перетекать на этого, еще более далекого собеседника. – Твои люди или нет?

– Значит, забрали, – без особого сожаления констатировал Левчик и тут же добавил: – Нет, не мои!

– Понятно… – Шамиль задумался.

– А что ты, собственно, от меня хочешь?

– Вот, думаю… – Басаев и правда думал. Похоже, у него не оставалось выбора – рисковать и дальше он не мог. И он решился. – Позвони мне вот по этим телефончикам, – сказав условленную фразу для вызова артиллерии, Шамиль начал диктовать переданные Мирзоевым координаты местности – правда, с поправками на неизбежное продвижение русских вперед, дальше по хребту. В то, что спецы решатся сойти с хребта и тем самым на какое-то время окажутся в низине, Шамилю не верилось.

Закончив диктовать, Басаев вздохнул и начал снова говорить, понимая, что это звучит уже как унизительная просьба:

– Только будь добр, звони почаще и на подольше… – эта последняя, корявая фраза означала массированный огневой налет. Как ни было Басаеву жалко своих людей, себя он все же жалел больше. Но он не спешил признаваться в этом даже самому себе, упрямо твердя, что поступает так в интересах свободной Ичкерии. Однажды он уже говорил: «Если мне придется выбирать между свободой моей Родины и бессмертием души, я выберу свободу!» И вот теперь с легкостью готовился пожертвовать десятками собственных воинов, которые в деле освобождения Ичкерии, по мнению самого Басаева, были ничто в сравнении с ним самим. А собеседник молчал, и Шамиль был вынужден повторить снова. – Брат, – он назвал его братом, – сделай так, чтобы звонки стали бесконечной трелью!

И опять молчание.

Шамиль почувствовал, что чувство унижения быстро перерастает в негодование. Он вознамерился сказать какую-нибудь грубость, когда ему наконец ответили.

– Ничего не выйдет! – Тихо, ровно, без излишней эмоциональности, просто констатация факта, как в той знаменитой американской фразе: «Ничего личного, это только бизнес»!

– Ты уже в курсе? – с ноткой сожаления спросил в свою очередь, констатируя данный факт, Басаев.

– Да, – не стал отнекиваться разговаривавший с ним человек.

– Понятно…

– Да ты не переживай! – ехидство стало неприкрытым. – Их встретят. Все в наших руках! – Собеседник особо выделил слово «наших».

– Подонок! – едва отключив связь, Шамиль в сердцах бросил трубку на стол. – Продажная тварь! Он знал! Он все знал с самого начала! Знал, что готовится захват базы, знал… И ждал… сволочь… Да я ему… Да он у меня… Да он у меня…

Что он у него, Басаев так и не придумал. Теперь у Шамиля оставалась последняя надежда – на продолжающих преследование боевиков Хаваджи Мирзоева.

Старший прапорщик Ефимов

Виктор остался в прикрытии, а пятью минутами позже за моей спиной раздался грохот разрыва мины, следом две длинные автоматные очереди, короткая заминка, одиночный выстрел, почти тотчас нескончаемый автоматно-пулеметный говор, громыхание «РПГ-7» и снова автоматно-пулеметная трескотня. Затем два почти слившихся гранатных разрыва. И двумя секундами позже еще одна длинная, нескончаемо длинная пулеметная очередь – и сразу же звенящая в ушах тишина, в которую постепенно стали вплетаться грузное топанье ног, сиплое, тяжелое дыхание и стук собственных сердец. Еще сотня метров, и тяжесть дыхания превращается в хрип, появляется и начинает нарастать стреляющая боль в районе ключиц. «Быстрее, быстрее, быстрее!» – торопит мозг. «Быстрее!» – барабанит сердце. «Все, нет больше сил!» – с кашлем выдавливают из себя легкие… Небольшой подъем, спуск, заросли шиповника обдирают руки несущих носилки. Маленькие капельки крови стекают по коже и наконец срываются вниз. Попадая на зеленые листья, они разбрызгиваются в стороны и едва заметными бисеринами замирают на более темных стеблях. Налетающий ветер не может остудить жар, пышущий из-под пропитанных потом горок. Никто уже не обращает внимания на бряцанье оружия, стук подошв, треск ломающихся сучьев. И лишь по-прежнему мои спецназовцы молчат, но это не потому, что срабатывает привычка. Нет, все проще! Каждое слово – это истраченные силы, которых и без того осталось мало. Взбодрить уже нечем, не смогу найти таких слов. Разве что мысленно: «Давай ребята, давай, осталось совсем чуть-чуть…»

Хаваджи Мирзоев

Взрыв «монки» опрокинул шедшего вторым Магомеда Мамуева, разворотив грудь, раскидав по сторонам высыпавшиеся из разгрузки магазины, осыпал роликами кравшегося третьим Тархана Саидова, посек находившегося дальше всех Ваху Газиева. Шедшему первым, но чуть в стороне Ахмеду Имурзаеву повезло больше: один из осколков лишь слегка задел плечо, второй пробил кожу бедра. Впрочем, его везение длилось недолго: громыхнувшая автоматная очередь поставила крест на дальнейшей судьбе схватившегося за ногу боевика. Пуля угодила в лобную кость, кувыркнулась, купаясь в серой глубине мозга, и, выворотив кусок затылочной кости, смачно приложилась о росшее за спиной дерево. Окровавленная кость с черным пучком волос еще падала на землю, а новое черное покрывало смерти пучком выпущенных пуль уже неслась к следующему, не успевшему отпрыгнуть с их пути бандиту.

– Задавить их! – Хаваджи в ярости пнул подвернувшегося под ногу полоза и, брызжа слюной, начал отдавать приказания.

Шедшие за головным дозором боевики рассыпались в цепь. С левого фланга яростно заработали пулеметы, прижимая русских к земле. Выскочившие из-за деревьев гранатометчики, взвалив на плечо по «РПГ-7» отправили русским начиненные смертью подарки. Грохнуло. Сзади посыпались сбиваемые газами листья. Секундой позже впереди один за другим вспухли два черно-серых разрыва. А передовой отряд боевиков уже приближался к обороняемым позициям.

Полковник Юрасов

Они подходили все ближе. Вражеская пуля пробила левое плечо, и полковник, упав на грудь, лежал, не в силах подняться. Сквозь череду непрекращающихся выстрелов ему послышались чужие шаги. Правой рукой Виктор подтянул к себе заранее приготовленные гранаты. Усики отогнуты, осталось только выдернуть и отпустить. Они были уже совсем близко; казалось, что Юрасов слышит их дыхание. Он схватил одну из гранат, не жалея зубов, выдернул чеку и почти без замаха отправил гранату вперед. Рука тут же потянулась к другой, такой же тяжелой, такой же ребристой и одновременно такой гладкой «эфке». Он не слышал, как упала на землю предыдущая, как шарахнулись в стороны пришедшие по его душу бандиты. Все мысли Виктора были заняты этой последней, оставшейся у него гранатой. От боли, от обиды, от подбирающегося к сердцу отчаяния хотелось плакать. Даже чувствуя готовность уйти, не так просто сделать последний шаг, не так просто… К тому же ему по-мальчишески хотелось уйти, совершив подвиг, как в газетах, а тут он вдруг понял, что у него может недостать сил дождаться, когда враги окружат истекающее кровью тело. «Можно попасть в плен…» Мелькнувшая мысль заставила поспешить с действием. Виктор вытащил чеку, зажмурил глаза и сунул гранату под голову, но в следующий момент понял, что так умереть ему слишком страшно и некрасиво. Изуродованное лицо… Впрочем, кому нужно изуродованное лицо детдомовского мальчишки, не имеющего семьи? Но страшно. Виктор, застонав от боли, опустил руку вниз и, подсунув гранату в подреберье, отпустил чеку.

Первая, брошенная Юрасовым граната, хлопнула взрывом, унося жизнь не успевшего отскочить автоматчика. Вторая, чуть задержавшись, поддержала удаляющееся эхо своей подружки. Тело полковника, приподнятое взрывом вверх, вытянулось на земле и обмякло. Почти следом вбежавший на взгорок пулеметчик выпустил в уже мертвого Юрасова четверть своей ленты… И вновь наступило относительное затишье. Тяжело сопя и настороженно озираясь по сторонам, моджахеды вышли на позиции русских.

Хаваджи Мирзоев

– Собака! – Тяжелый каблук шедшего впереди всех Магомеда Мамакаева ударил в затылок уже мертвого спецназовца. Следующий удар пришелся в развороченные взрывом ребра, и носок ботинка с хрустом вошел в окровавленную плоть. – Сука! – Бьющий с сожалением оглядел испачканную обувь – и новый удар во вздрогнувшее тело.

Другой моджахед, оказавшийся подле убитого почти одновременно с Магомедом, наклонился, взял в руку и с сожалением оглядел поврежденный взрывом пистолет полковника.

– Ай-я-яй, – поцокав языком, он отбросил в сторону так понравившуюся ему, но уже бесполезную вещь. Взглянул на продолжавшего избивать труп Магомеда и, покрутив пальцем у виска, поспешил вслед за расползающимися по вершине собратьями.

– Отставить! – рявкнул Хаваджи Мирзоев. Точно так, как рявкал на него в далеком тысяча девятьсот девяносто первом году офицер, обучавший его стрелковому делу. Хаваджи часто с тоской вспоминал дни, проведенные в той, уже давно не существующей армии.

– Да он, он… – Нервно озираясь, Магомет Мамакаев ткнул труп подошвой ботинка. – Он же… собака, ненавижу! На куски… чтобы никто… никогда…

– Отойди от трупа! – Наконец-то Хаваджи нашел, на ком выместить с утра бушевавшую в груди злобу. – Побежал и живо догнал свою подгруппу! – Тут кривая усмешка исказила красивое лицо Мирзоева. – Иначе я подумаю, что ты струсил.

– Я?!

Обиженный в самых лучших чувствах Магомет начал разворачиваться в сторону командира, готовясь высказать в ответ что-нибудь достойно-оскорбительное, но набежавший сзади двоюродный брат Мирзоева подцепил Магомеда под руку и потащил за собой.

– Оставь падаль свиньям! – попросил он, видимо, желая предотвратить разгорающийся конфликт.

– Свиньям! – согласился Мамакаев и, беззвучно захихикав, побежал догонять оторвавшуюся от них передовую подгруппу. Все спешили вперед; оставались лишь заранее назначенные люди, чтобы уносить трупы, бинтовать раненых.

– Живее! Не дайте им уйти! Только посмейте упустить! Шкуру сдеру! – окриками, едва ли не пинками торопил своих людей Хаваджи.

И те спешили изо всех сил. Они, тяжело дышавшие, готовые рухнуть на землю при первом подозрительном звуке, тем не менее постепенно настигали уходящую от преследования группу русских спецназовцев. Мирзоев понимал, что спецам осталось совсем немного, но был почти уверен, что успеет. Раз спецназовцы начали бросать своих, значит, силы их на исходе. Скоро они окончательно «сдохнут», и тогда уже ничто не спасет их от его мести.

Старший прапорщик Ефимов

«Сколько у нас еще времени? Две-три минуты, не больше… Хватит ли, чтобы дойти до любого другого удобного рубежа?» Взгляд привычно скользит по окружающим предметам. Вот только складывается ощущение, что контуры листьевпотеряли свою привычную четкость, что трава на земле стала темнее и покрылась какой-то серостью. Усталость дает о себе знать все больше и больше.

– Передохнем… когда? – не спрашивает, а выплевывает вместе с накопившейся вязкой слюной бегущий рядом со мной Юдин, и я, чтобы ответить, пытаюсь преодолеть сковавшую горло сухость.

Хороший вопрос: «Когда?» Да хоть сейчас! Впереди я уже вижу первые носилки, к тому же моим разведчикам так и так надо отдышаться. Вот только этот отдых скорее всего тут же перерастет в бой и для кого-то может превратиться в вечность.

– Сейчас? – спросил он снова. Я, соглашаясь, кивнул – сил не было даже у меня.

– Вячин, Юдин, Тушин, Каретников, стой!

Гляжу на остальных, готовясь дать команду перейти на шаг, и понимаю: мы уже давно не бежим, а вяло переставляем ноги. Тыкаю руками вправо-влево. Слов не произношу, меня понимают и без этого. Вячин бросает перед собой трофейный пулемет, взятый еще на базе. По уму, вывести бы его из строя и давно выбросить – ан нет, тащим… Может, и сгодится. Сейчас появятся «чехи». Все же нам везет, что этот хребет, как прямая линия, ведет к месту эвакуации и местность у его подножия не располагает к быстрому передвижению, а то бы нас уже обогнали, окружили и встретили.

Опускаюсь на землю, не в центре, а ближе к левому скату, всего в трех шагах от Вячина. Пакет по-прежнему в разгрузке. Надо бы запихать его в рюкзак, но даже на это уже не остается времени – впереди в лесной чаще видится мелькание теней.

– Стрелять по моей команде! – Пусть идут. На этот раз я подпущу их как можно ближе. – Приготовить гранаты! Теперь ждем, ждем, ждем…

– Вертушки! – Удивленный шепот лежавшего рядом со мной Юдина заставил меня вскочить на ноги.

Я прислушался, но ничего, кроме продолжающегося звона, мои уши не услышали, тем не менее я не раздумывал. В голове тревожным колоколом прозвучало предостережение полковника Юрасова, но что мне было терять? Будь что будет!

– Костя, «Авиатор»! – Продолжая вслушиваться, я протянул руки и, не глядя, сжал в ладони поданную Каретниковым, уже готовую к работе черную коробочку радиостанции. И тут же отдал новую команду: – Приготовить дымы!

…Рокот вертолетных двигателей я услышал, когда они были уже совсем близко. Не знаю, какая нелегкая занесла их в этот район, но, кроме них, помощи ждать нам было неоткуда.

– Воздух, я Лес. Я Лес, как слышишь меня! Прием.

– Слышу тебя, прием, – сдержанно ответил летчик, видимо, не понимая, с какого хрена здесь могли взяться свои. По его данным, спецназовцы работали квадратом южнее.

– Воздух, нахожусь в соприкосновении с противником, прикрой нас, Полосатый, прикрой!

Секундное промедление и ответ:

– Обозначьте себя, прием. – После этих слов моя спина стала мерзнуть, настал момент истины. Надо решаться.

– Костя, дым! – скомандовал я, а рука уже сама собой вытащила из-за пазухи компас, вскинулась вперед по направлению к противнику. – Азимут сто пятнадцать, удаление сто пятьдесят, – и ощутив, как за моей спиной одна за другой из-за деревьев вываливаются две боевые машины, уже как пожелание: – Давай, Полосатый! Давай, мужики, давай! Бей их!

– Работаем! – Спокойный голос и ровное рокотание срывающихся «НУРСов». Черно-серый шлейф дымов и дробь разбегающихся по земле разрывов. Вялый перестук ответного огня – и стремительно промчавшиеся вертушки пошли на новый разворот.

– Огонь! – не слишком надеясь на попадание в разбегающихся по лесу боевиков, но лишь из желания хоть немного помочь атакующим противника вертолетчикам кричу я. – Огонь! – Грохот изо всех стволов. – Огонь! – выстрел из крайнего оставшегося «РПГ». – Огонь! – Подствольные гранатометы отправили в противника последние гранаты.

И вновь серия разрывов реактивных снарядов и следом злобное урканье вертолетных пушек Грязева – Шипунова. Комья земли, всплеск вспышек и серо-черного дыма, треск падающего дерева. Крик разбегающихся «чехов». Кто-то из бандитов рванул в нашу сторону, но новый слаженный залп из всех стволов охладил их поползновения. А следующая партия пушечных снарядов окончательно поставила точку на вражеском продвижении. Все, можно отходить, оставаться здесь было опасно и к тому же не имело смысла.

Хаваджи Мирзоев

Звуки приближающихся «крокодилов» боевики Хаваджи Мирзоева услышали задолго до их появления. Но слишком уверенно гнал их вперед командир, слишком сильно бушевала в груди каждого моджахеда жажда мести. К тому же никто не ожидал, что «Ми-24» выйдут на цель сразу, едва вынырнув из-за укрывавшего их приближение хребта.

– Воздух! – силой всех легких крикнул Мирзоев.

Едва увидев, как первая вертушка клюнула носом, он осознал свою ошибку, но было уже поздно – вытянутыми дымами понеслись к земле иглы «НУРСов». Хаваджи едва успел втянуть голову в плечи и прижаться к дереву, как совсем рядом оглушительно ухнуло. Сознание заволокло туманом. Не чувствуя боли, он, тем не менее, начал оседать, сползая по стволу дерева. Когда очнулся, в голове стучали молотки. Он пошевелился, ничего не понимая, сел и огляделся. Повсюду бежали его воины, бежали, что-то крича и беспрестанно тыкая в небо едва заметно вспыхивающими стволами оружия. Хаваджи ничего не слышал, только беспрестанный звон и надоедливое постукивание молоточков. Внезапно звуки прорезались. Постукивание молоточков превратилось в грохот снарядных разрывов, а к едва заметным вспышкам над стволами автоматов добавился треск производимых из них выстрелов. Вертолеты пошли на новый разворот. Моджахеды, забыв об убитых и раненых, разбегались в разные стороны. Только тройка личных телохранителей Мирзоева, каким-то чудом не пострадавших от падавших с неба снарядов, упорно бежала в направлении привалившегося к дереву командира.

«Меня расстреляют! – безучастно глядя на творившуюся вокруг вакханалию, подумал контуженный Хаваджи. – Меня расстреляют!» Повторно промелькнувшая мысль сгинула, не оставив в опустошенном мозгу ничего, кроме ужасающей пустоты и боли. И когда его безучастное ко всему тело подхватили с трех сторон и быстро потащили куда-то по склону вниз, перед глазами мелькнуло обезображенное лицо Магомеда, оно не вызвало у Хаваджи никаких эмоций. Но страшная в своей неизбежности мысль посетила раздираемое болью сознание вновь.