Страшная сила Гарина Дия

– Ну, и где мы будем их искать? – не желал сдаваться Павел, когда-то подумывавший о карьере следователя.

– Вот именно – где? – пробормотала я в полном замешательстве.

– Будем искать в базе данных, – усмехнулся Хуан. И, глядя в наши озадаченные лица, спросил: – У тебя есть записная книжка, Ника?

Все гениальное действительно просто. В записной книжке у меня обнаружились адреса нескольких друзей семьи, которые вполне могли знать, куда были выселены мои родители. Именно адреса. Потому что с переходом на цифровые станции половина телефонных номеров в городе поменялась. Вот так мы оказались на заснеженной улице возле дома человека, не отвернувшегося от отца и после предания того анафеме за любовную эмиграцию. Леонид Всеволодович Михеев. Их дружба не заржавела даже тогда, когда отец стал главврачом в новейшем диагностическом центре, построенном специально для нашей местной элиты, а дядя Леня остался простым инфекционистом городской больницы. Последний раз мы виделись мельком два года назад, когда его привели к отцу какие-то общие медицинские дела.

И вот он передо мной. Располневший, облысевший, но с внимательным прищуром за толстыми стеклами очков.

– Простите, вам кого? – спрашивает Михеев, бросив неприязненный взгляд на нашу разношерстную компанию.

– Леонид Всеволодович, – улыбаюсь я смущенно, – вы меня не узнаете? Я – Ника. Ника Евсеева…

– Ника? – На лице дяди Лени мелькает что-то похожее на… стыд? – Господи! Да не стойте в дверях, заходите!

Мы зашли. Но, несмотря на обрушившееся гостеприимство дяди Лени и его совершено очаровательной супруги, остались непреклонны.

– Мы с Хуаном четверо суток в дороге, какой там чай! – Отмахнулась я от поднесенной чашки. – Вы нам только адрес скажите, Леонид Всеволодович.

– Нет никакого адреса. – Михеев тяжело вздохнул, и у меня снова похолодело внутри.

– Разве так бывает? – прищурился Хуан.

– Вы на что намекаете? – поддержал его подозрительный Челноков.

– Я не намекаю. У этого барака нет адреса. И самого барака вообще как бы нет… – Дядя Леня еще раз вздохнул. – Диночка, позволь тебя покинуть. Я покажу молодым людям, где теперь живет Валера.

«Москвич» Михеева долго не желал заводиться, и простужено кашлял, окутывая нас синими угарными клубами. Наконец мы погрузились в рыже-оранжевое изделие Московского автозавода, и закружили по одноэтажным выселкам, оккупировавшим северную окраину города. И всю дорогу молчали. Дядя Леня, потому что сосредоточенно крутил баранку, то и дело шипя на вертевшуюся вокруг машины поземку. Павел, трясущийся на заднем сидении, потому что рядом трясся Хуан. Хуан потому, что просто вырубился, измученный тяжелой дорогой. А я… Я ничего не могла поделать с собой, и с замиранием сердца посматривала в зеркало заднего вида. Ты изменился, мой искуситель. Пожалуй, возмужал. Стал спокойнее. Однако фамильного упрямства не растратил. И теперь, когда ты меня нашел, одному Богу известно, чем все кончится.

Я с удивлением ощутила теплую волну, прокатившуюся по телу, едва волчьи глаза бывшего бой-френда скрестились в зеркале с моими. Мама дорогая, неужели опять начнется это сумасшествие?! А ведь я старательно, до мельчайшего пепла сожгла за собой все мосты, бросив его в реанимации – воскресать после двух пулевых попаданий. Господи, что же мне делать?

– Вылезай, приехали! – ответил на мой невысказанный вопрос дядя Леня, притормаживая у немилосердно скрипящего фонаря, скупо освещавшего занесенное до самых окон строение, лишь по особому Божьему попустительству претендующему на звание жилого. Это здесь.

– Здесь? – оторопело переспросил Хуан, протирая заспанные глаза. – В этой…

Он попытался подобрать русское слово, не сумел, и выразительно продолжил на испанском. Павел что-то буркнул насчет того, кому на Руси жить хорошо, и решительно полез из машины. Я уже обратила внимание на то, как он всякий раз собирался с духом прежде, чем выйти на открытое пространство. И как на этом пространстве его покачивало, словно изрядно подгулявшего работягу. Но, если учесть, что всего полгода назад Павел Челноков вообще не мог покидать закрытых помещений из-за заработанной в Чечне агорафобии, то все это были семечки.

Мы вошли вслед за Михеевым в скрипучий от мороза и старости деревянный коридор и, преодолев четыре найденные на ощупь ступеньки, выстроились перед дверью.

– Кто там? – послышалось из-за нее в ответ на громкий стук Леонида Всеволодовича. В голосе отца, искаженном деревянной преградой, явственно слышалась напряженность.

– Открой, Валера. Это я, – поспешно сказал Михеев, и лязг открываемых засовов разбудил дремавшее в коридоре эхо.

– Ты чего это, на ночь глядя? – Отец, прикрывающий рукой трепещущую на сквозняке свечку, не сразу разглядел в полумраке, что старый друг топчется у порога не один.

– Здравствуй, папа, – негромко произнес Хуан, и свеча едва не погасла в дрогнувшей от неожиданности руке.

– Кто там, Валера? – Расплывчатый силуэт, подсвеченный второй свечой, вывернул из-за растворившегося в темноте угла. Мама. Господи, как давно я тебя не видела…

– Хуан? – Удивление в мамином голосе говорило о многом. Например, о том, что она, в отличие от меня, видела его фотографии; и о том, что папа ничего не сказал ей о скором приезде сына. А значит, и о своей болезни.

– Ника?! – Похоже, для отца я стала не меньшим сюрпризом, чем Хуан для мамы.

Но не только им пришлось удивляться в этот сумасшедший вечер.

– Ника!!! – радостный вопль, донесшийся из-за родительских спин, поразил нас с Павлом, как гром среди ясного неба. Сбежавшая из отчего дома Эля Челнокова протиснулась вперед, и уже хотела повиснуть у меня на шее, но, увидев брата, тихонько охнула и поспешно укрылась за мамой. Благо, худосочная Элина фигурка могла спокойно уместиться даже за шваброй.

Столпотворение в прихожей продолжалось минут пять. Эля все-таки набралась храбрости и, выскользнув из-за маминой спины, дорвалась до меня. Хуан смущенно переминался с ноги на ногу под пристальным маминым взглядом. А отец и дядя Леня обсуждали насущный вопрос электрификации отдельно взятого барака.

– И давно вы без света сидите? – поинтересовался Михеев, потирая лоб, расшибленный о незамеченную полку.

– Вчера обрезали, – хмыкнул отец.

Дядя Леня понимающе кивнул, а я непонимающе спросила:

– Кто обрезал? Почему?

– Долгая история, Ника, – вздохнул отец.

Мы сидели на кухне, и пили настоящий сибирский чай, благоухающий добрым десятком таежных трав. Жутко клонило в сон, и голова моя все ниже нависала над плечом Хуана, приводя сидящего напротив Челнокова в состояние тихого бешенства. За несколько минут толкотни в коридоре мне удалось предупредить родителей, дядю Леню и самого кубинца, чтобы при Павле никто не упоминал о нашем с Хуаном близком родстве. Надежда поскорее отделаться от человека, заставившего меня впервые за семь лет вспомнить, что в груди моей бьется нормальное женское сердце, а не кусок брони, крепла с каждой секундой.

– Допивай скорее, Элька, – буркнул старший брат, принявшийся уже за третью пол-литровую кружку. – И поедем в гостиницу. А утром – домой.

– Ну, Па-а-а-ша-а-а… Папки все равно дома нет. И все мои каникулы не будет. Можно я с Никой останусь? – заканючила Эля, входя в образ капризной пятилетней девчонки.

Теперь понятно, почему вредная тетка, проживающая в нашей бывшей квартире, объяснила Эле, где искать выселенных Евсеевых – не вынесла молящего взгляда этих невинных зеленых глаз. Но разжалобить Павла было куда труднее.

– Я сказал – нет! – отрезал он, на секунду становясь точной копией своего отца. – Завтра же мы едем домой.

– Молодой человек, – вмешался отец, вероятно, тоже попавший под Элины чары. – Поверьте, мы будем только рады, если эта милая барышня останется у нас. Я прекрасно понимаю, что вы привыкли совсем к другим жилищным условиям, но одну ночь она уже провела под нашей крышей, так что…

– Дело не в этом. – Павел одарил меня и Хуана испепеляющим взглядом. – Собирайся, Эля.

– О’кей, братишка, – закивала Эля, ставшая подозрительно покорной. – Только сначала выйдем на пять минут.

И прихватив свечу, она с видом заговорщицы увлекла Павла в одну из пустующих комнат. Не успели наши кружки показать дно, а отец с дядей Леней обсудить какие-то медицинские премудрости, как показавшийся в конце коридора огонек возвестил о том, что брат с сестрой возвращаются. На кухне сразу стало в два раза светлее – свет исходил от расплывшегося в блаженной улыбке Элиного лица. Надо же! Уломала-таки братца. Интересно, как она его…

– В этом доме пара метров провода найдется? – как ни в чем не бывало, поинтересовался Павел. – Не привык я как-то без телевизора. Кстати, а телевизор у вас есть?

Телевизор был. Но посмотреть его нам не удалось. Сначала пришлось оказывать первую помощь дернутому током Павлу, успевшему, однако, последним усилием несанкционированно подключиться к воздушке, питающей соседний барак. Затем, ободренные сияньем реанимированных лампочек Ильича, мы с Хуаном устроили небольшую экскурсию по двум жилым комнатам. В одной из них, обставленной в стиле пятидесятых, с панцирными железными кроватями и «лебединым» ковриком, нам и удалось припереть отца к стенке.

– Как ты, папа? – спрашивает Хуан, пристально разглядывая отца при электрическом свете. – Как самочувствие?

– Мама знает? – добавляю я.

На лице отца высвечивается полное непонимание вопроса.

– Вы о чем, детки?

– Как о чем? О твоей болезни, – отвечает Хуан. – Я торопился, как мог.

– Та-а-к. – На лице отца вспыхивают проблески понимания. – А теперь с самого начала, и в подробностях.

– Ты тоже в подробностях, пап, – бурчу я. – Что у вас тут вообще творится?

Поскольку подробности с обеих сторон могли занять немало времени, решено было перенести их изложение за круглый кухонный стол. И вот что у нас получилось.

Примерно год назад отца угораздило возглавить местную общественную организацию «Экологическая вахта». А возглавив, начать непримиримую войну с самым главным человеком нашего региона. Нет, не с губернатором. И не с начальником ФСБ. С Виктором Николаевичем Крешиным – директором известного на всю страну химического комбината, который в наказанье неизвестно за какие грехи был построен у нас еще в далеких 60-х.

С этого момента жизнь моих родителей превратилась в настоящий кошмар. Письма с угрозами и регулярный грязевой душ, который выливали на отца городские СМИ, оказались всего лишь первыми ласточками. Упрямый главврач попал под следствие за получение несуществующей взятки, и был с позором выставлен с работы.

– А оно тебе надо, пап? – Я глубоко вздохнула. – Времена героев-бессребреников и идейных борцов давно прошли… Даже на Кубе. Верно, Хуан? Плюнь ты на все, и живи спокойно. В нашей стране к голосу «зеленых» еще не скоро станут прислушиваться. Это тебе не Англия, где даму, вышедшую прогуляться в норковом манто, тут же оприходуют баллончиком с краской. Маму бы хоть пожалел! Она-то почему должна страдать, пока ты удовлетворяешь свои амбиции?

– Ника! – возмущенное мамино восклицание заставило меня проглотить несколько фраз, которые нашептало мне мое безотцовское детство.

– Амбиции, говоришь? – как ни в чем не бывало, переспросил отец. – Нет, амбиций не было… Патриция, правда, одна была. А в основном самые обыкновенные Дашеньки, Машеньки, Сереженьки и Олежки. Их каждый день приводили родители в мой центр на обследование. И ждали от меня чуда. А я не волшебник! Я – врач. И повидал в жизни всякое. Но не такое. Будь у меня побольше времени и сил, я бы по кирпичику этот комбинат разнес! Голыми руками.

– Ну, зачем голыми руками? Вам Пашка взрывчатку достать поможет, – встряла Эля. И едва сдержала крик после того, как брат от души наступил ей на ногу.

– Взрывчатку… – грустно усмехнулся отец. – На комбинате охрана, как на суперсекретном объекте. У нас так лаборатории, разрабатывающие биологическое оружие не охраняли… Но, думаю, можно и без взрывчатки обойтись. Совсем недавно у нас появился реальный шанс добиться закрытия комбината. Нам бы, как говорится, только день простоять, да ночь продержаться. Я был уверен, что продержусь, но тут появились вы с Хуаном…

– Ты думаешь, Валер, их могут как-то использовать?.. – Дядя Леня выразительно посмотрел на нас.

– Конечно. Иначе, какой смысл посылать Хуану «электронки» от моего имени? С визой ему помогать…

– Да, визу мне сделали быстро… – Задумчиво кивнул Хуан. – Теперь мне кажется – даже слишком быстро. Но как это может повлиять на твою борьбу? Не понимаю…

– Я пока тоже не понимаю.

Отец встал, чтобы подбросить угля в печку. Мама привычным движением смахнула веником угольки, просыпавшиеся на оббитый стальным листом пол. Пламя загудело в трубе, и этот звук ясно дал мне понять – я дома. И никуда отсюда не уйду. Черт! Угораздило же меня вернуться именно в тот момент, когда нашим домом стала эта развалина. И, похоже, надолго.

– Судя по украденным документам, Крешин хочет, чтобы ты задержался здесь, Хуан, – продолжал тем временем отец.

– Он что, международный скандал раздуть хочет? – фыркнул дядя Леня. – Нелепость какая-то… Только внимание ненужное к себе привлечет. «Гринпис» сейчас на коне…

– Все это – гадание на кофейной гуще. – Мама энергичным жестом выплеснула остатки чая на блюдце и, вглядевшись в разбросанные чаинки, покачала головой. – Пойдемте-ка спать. Утро вечера мудренее.

– Точно. Поеду я. – Поднялся Михеев. – Диночка, наверное, уже с ума сходит. Слышите, какая метель разыгралась?

Мы прислушались. За гулом пламени и пением чайника завывания ветра были едва различимы. Но стоило нам вывалиться всей гурьбой в коридор, чтобы проводить дядю Леню, как Хуан восхищенно ахнул:

– Санта Мария! Я даже не думал, что это может быть так…

Эля с братом тоже как завороженные уставились на сварливо скрипящий фонарь, мутным желтым пятном мотающийся в белесой непроглядной тьме. Колючая снежная пыль клубилась в подъезде, делая мучительным каждый вдох.

– А теперь – спать! – снова повторила мама, едва мы переступили порог кухни.

И я рассмеялась, окунувшись в забытое ощущение детства.

– И как ты нас распределишь, мама? Тут всего две комнаты и четыре кровати.

– Все уже продумано, Нини, – мама назвала меня старым детским прозвищем. – Мы с папой ляжем в гостиной. Молодые люди на кухне. Вот я и матрасы для них приготовила. А ты с Элей – в спальне. Придется тебе, как ее гувернантке, проследить, чтобы девушка не попала под чары твоего горячего латиноамериканского братца. Ты только погляди, как мило они беседуют! Ну, вылитые голубки…

– Ей пятнадцать всего, – пробормотала я, уставившись на оживленно жестикулирующего Хуана, и удивительно молчаливую Элю. Вот это да! Чтобы заставить замолчать это армянское радио, наверняка понадобилось нечто исключительное. Куда только подевался ее образ инфантильной капризуши? Неужели и впрямь – красавчик-братишка виноват? Или просто события, произошедшие в семействе Челноковых полгода назад, прибавили Эле горькой взрослой мудрости? По-крайней мере, ей хватило ума и интуиции не сообщать моим родителям, каким образом я зарабатываю себе на хлеб с маслом, и назвать меня своей гувернанткой. Надо будет при случае поинтересоваться – с чего бы…

– Ну и что, что пятнадцать, – ворчала мать, нагружая меня чистым постельным бельем, и вталкивая в спальню со скрипучими железными кроватями. – Они сейчас уже в десять лет о взаимоотношении полов знают больше, чем я узнала к концу жизни.

– Какой конец жизни, мам! Ты еще даже не на пенсии. На тебя мужики заглядываются! Да хоть тот же дядя Леня. Сама видела.

– Ничегошеньки ты, солнышко, не понимаешь! – Мама безнадежно махнула рукой и, по-старушечьи сгорбившись, вышла из комнаты.

Похоже, у мамы были свои тайны, и поверять их мне она совершенно не собиралась. Придется утром устроить отцу небольшой допрос. С этой мыслью я блаженно растянулась на пахнущей свежестью простыне, и провалилась в омут сна без сновидений, даже не подозревая, что допрос уготован именно мне.

Проснулась я от того, что руки мои затекли в неудобном положении, и, попытавшись повернуться на бок, удивленно распахнула глаза. Еще бы не удивиться, если совершить оборот вокруг своей оси мне помешали холодящие кожу «браслеты», приковавшие запястья к стальным прутьям изголовья. Та-ак!.. Неужели я сплю и вижу кошмар, составленный из эпизодов моего недавнего прошлого?

– Тихо, Ника! – Теплая мужская ладонь закрыла мне рот, предотвращая мой негодующий вопль. – Я хочу с тобой поговорить.

Знакомые волны пробежали вдоль позвоночника, едва в оттеняемой воем ветра тишине прозвучал этот хрипловатый голос. Но, возмущенная таким вопиющим покушением на свободу личности, я попыталась достать обнаглевшего бой-френда ногой. Он увернулся и, отодвинувшись вместе со стулом на безопасное расстояние, продолжил:

– Я целых полгода ждал этого. Когда смогу остаться с тобой один на один, и заглянуть в твои лживые глаза.

Скосив свои лживые глаза, уже привыкшие к темноте, я обнаружила, что Элина кровать пуста. Ах ты, маленькая предательница! Предоставила своему брату-садисту разбираться со мной, а сама отправилась на кухню, под бочок к моему братцу! И когда только успела набраться типично женского коварства?..

– Ничего не скажу! – заявила я Павлу, демонстрируя партизанскую выдержку. – Ни слова без адвоката.

– Ну, за этим дело не станет. – По изменившемуся тону я поняла, что он ухмыляется, принимая игру. – Я как раз занялся частной адвокатской практикой. Так что, можете говорить, обвиняемая.

– Прокурор и адвокат в одном лице – это что-то новенькое. Но, если ты настаиваешь, буду говорить. Даже кричать. Хуан прибежит и…

– Можешь не тыкать мне своим Хуаном. За то, что я разрешил Эльке остаться, она мне выдала вас с головой. Ей твои родители еще вчера семейный фотоальбом показали. Короче, я почти весь вечер в курсе, что он твой брат.

Вот так. Выходит, божья кара по имени Эля и тут умудрилась все мне испортить.

– Ты мне жизнь испортила, – без всякого перехода заявил Павел и, вопреки обвиняющему тону, провел рукой по моей щеке. – Я чуть не чокнулся в больнице, когда узнал, что ты уехала.

Его пальцы скользнули по шее, двинулись ниже, отдернулись…

– Сначала я подумал, что ты вернулась к своему бывшему. Но потом встретился с ним в больничном коридоре и понял, что ты кинула нас обоих. Почему, Ника?

Я не ответила. Все, что для меня было аксиомой и не нуждалось в доказательствах, мой тюремщик воспримет всего лишь как невнятные объяснения, порожденные несуществующей женской логикой. И посему я молчала, как партизан на допросе.

– Черт с тобой, Ника, можешь не отвечать. – Губы Павла вдруг оказали совсем рядом с моими. – Что было, то прошло. Сейчас у тебя никого нет. Я это точно знаю. А мне никто не нужен кроме тебя. И теперь ты от меня не отвертишься. Если понадобится, я тебя оставлю прикованной к кровати на всю оставшуюся жизнь.

– А в туалет как же? – хмыкнула я, изо всех сил пытаясь избавиться от наваждения, медленно, но верно парализующего волю и заглушающего глас рассудка. Мама дорогая! Еще немного и я даже головой двинуть не смогу. Нет, все-таки смогла! Его губы промазали и угодили мне в ухо, которое тут же наполнилось вкрадчивым шепотом. Я еще раз попыталась достать Павла ногой, сетуя про себя на недостаточную растяжку. И уже совсем решилась закричать, чувствуя, что вот-вот поддамся этим хриплым ноткам, но опоздала. Из комнаты, где спали родители, донесся испуганный мамин вскрик.

Мы вздрогнули одновременно. Потом на секунду застыли. А потом Павел чертыхнулся, и под непрекращающиеся мамины крики выскочил из комнаты. Разумеется, не придав значения такой мелочи, как сковывающие меня наручники. Все, что оставалось мне – это прислушиваться к доносившейся из соседней комнаты возне. Что там происходит, черт побери?!

Звон стекла, раздавшийся за моей головой, не понравился мне сразу. То, что в комнате стало ощутимо светлее, не понравилось еще больше. А когда вторая бутылка с зажигательной смесью разбилась в каких-нибудь двух метрах от кровати, волосы на голове противно зашевелились.

Огонь расползался по деревянному бараку с быстротой горной лавины. А я все никак не решалась позвать на помощь. И совсем не потому, что стыдилась предстать перед родителями в таком прикованном положении. Просто, если сейчас откроется дверь, то подстегнутый сквозняком огонь полыхнет так, что эта комната превратиться в настоящий мартен. О последствиях думать не хотелось.

И все-таки думать пришлось. И думать быстро. Потом также быстро перекувырнуться через изголовье кровати и, оббив босые ноги о железный каркас панцирной сетки, сбросить его со штырей крепления. Так что не прошло и минуты, как в руках у меня оказалась тяжелая кроватная спинка с ножками, к которой я была прикована коварным Павлом. Оставалось только подхватить ее наперевес и, высадив остатки стекла, ухнуть в пушистый и приятно холодный сугроб. Почему приятно? Да потому, что лучшее средство для лечения ожогов второй степени – это холод. По крайней мере, первые полчаса…

Утро мы встречали в соседнем полуразрушенном бараке в компании сердобольных бомжей. Один из них, – задумчивый философ Петрович, хорошо знал отца, когда-то заведовавшего станцией переливания крови. Он с гордостью продемонстрировал нам значок почетного донора, и вообще старался поднять наш боевой дух с помощью десятка пузырьков «Трояра». Мы отнекивались, наблюдая в окно за бойцами пожарного расчета, лениво слонявшимися по пепелищу.

Все-таки нам повезло. Наш барак запылал так жизнерадостно, что вообще удивительно, как мы сумели вытащить из него столько барахла. Сваленные в кучу спасенные вещи медленно, но верно заметались снегом. И также медленно во мне закипала ненависть к поджигателям. Мало того, что мою семью лишили последнего пристанища, так еще чуть не выставили меня приверженцем садо-мазохистского секса. Мне крупно подфартило, что первым к месту моего падения подбежал Павел и успел до прибытия родни снять проклятые наручники. Правда, повезло и самому Павлу – мама выбежала из-за угла буквально следом, лишив меня удовольствия задать мерзавцу хорошую трепку.

– Гляди-ка, Палыч! – удивленный возглас Петровича разогнал мрачные мысли. – К тебе с утра пораньше пигалица твоя бежит. Как почувствовала…

Прежде чем уставиться в окно, чтобы разглядеть бегущую «пигалицу», я с удивлением заметила, как лицо мамы превращается в неподвижную маску. Но с еще большим удивлением я узнала в «пигалице» бывшую свою одноклассницу – Наташку Фролову. Ничего не понимая, я обернулась к отцу, но увидела только его спину. Через секунду он уже был во дворе. Не желая оставаться в стороне от развития событий, я кинулась следом, краем глаза уловив, что Павел и Хуан одновременно подскочили, чтобы последовать моему примеру. Так что во дворе мы поджидали Наташку уже впятером – Эля все-таки сумела застегнуть покореженные жаром «ботфорты», и присоединилась к нашей «встрече на Эльбе».

– Ой, Валерий Павлович! – Запыхавшаяся Наташка остановилась метрах в двух от отца, ибо только так могла смотреть ему в лицо, не задирая головы. – Валерий Павлович! А я подумала… Я у пожарных спрашиваю, а они не знают ничего. А вы живы! Говорила же я вам: надо печку менять. Ну, куда там! Когда это главврачи к своим медсестрам прислушивались!

– Всегда. – Отец улыбнулся. – Я всегда к тебе прислушиваюсь. Особенно, когда ты поешь.

– Валерий Павлович! Как вы можете шутить, когда у вас несчастье такое!

– Это не несчастье, Наташенька. Это – самый обыкновенный поджог. А я-то думал, что «коктейль Молотова» из моды вышел…

– Какой коктейль? – Наташка непонимающе обвела взглядом нашу дружную пятерку. – Вы что пили?

– Кончай притворяться, Наталья! – фыркнула я, неприятно удивленная теплыми смешинками, блеснувшими в глазах отца. – У тебя ж по истории пятерка была. Неужели не ясно? Какие-то козлы закидали нас бутылками с зажигательной смесью.

Круглая отличница Наташка Фролова уставилась на меня, как на ожившее приведение. Но радостной встречи одноклассниц не получилось.

– А вот и сами козлы пожаловали, – пробормотал отец, наблюдая, как из-за снежного бархана к нам подъезжает тонированный джип.

– Я правильно догадался? – Хуан сделал шаг вперед и встал рядом с отцом. – Это хозяин комбината, который ты хочешь закрыть?

– Совершенно верно. Виктор Николаевич Крешин собственной персоной. Приехал поглядеть на дело рук своих. Вернее, своих подручных. А заодно и соболезнования принести. Смышленый парнишка. Ни разу впрямую мне не угрожал.

Джип фыркнул в последний раз, и остановился. Из него тотчас вылетели трое амбалов и, завертев головами в поисках неведомой опасности, обеспечили шефу прикрытие своими накаченными телами. В зеркальном стекле открывающейся дверцы отразилось затянутое снежной дымкой бледное солнце, и на перемешанный с золой снег ступил один из трех богов химической промышленности.

Не могу сказать, что на моем жизненном пути попадались сплошные олигархи, но меньше всего я представляла Крешина таким. «Смышленый парнишка» – так назвал его отец. «Сопляк», – завертелось у меня на языке, просясь наружу, самое точное определение. Да ему даже тридцати нет! Он же младше меня как минимум на пятилетку! Ровесник Павла и Хуана держит в кулаке весь регион?! Никогда не поверю.

Крешин медленно подходил, перешагивая через разбросанные по всему двору головешки, и с каждым шагом я мысленно прибавляла ему по году. А когда он остановился, сделав успокаивающий жест порыкивающим от рвения секьюрити, ему можно было уже спокойно дать мои полные тридцать два. Холеный, но ночь явно не спал. И, не только эту – вон какие круги под глазами. А так вроде ничего. Породистый. Одет неброско, но стильно. Черное пальто, темно-серый ручной вязки шарф, без шапки… Черт, да ведь Элька тоже без шапки! Вот отморозит уши на таком ветру, как потом перед ее папашей отчитываться буду? Знаем мы этих миллионеров: чуть что – сразу в наручники, и к батарее…

– Доброе утро, Валерий Павлович. – Подошедший почти вплотную Крешин картинно улыбнулся. – Хотя вам оно вряд ли кажется добрым.

– Можете не продолжать, господин Крешин. – На лице отца вырисовалась ответная улыбка. – И – не задерживаться. Соболезнования я принимаю только от друзей.

– А кто сказал, что я вам не друг? – как ни в чем не бывало продолжал молодой олигарх, поднимая норковый воротник. – Кто кроме друга может сделать вам предложение, от которого вы просто не сможете отказаться?

– Да неужели?

– Откуда столько иронии, Валерий Павлович? Мы, конечно, являемся с вами в каком-то смысле идеологическими противниками. Но даже вы не можете отрицать, что денег, потраченных мной на благотворительность, хватит, чтобы построить второй такой же комбинат. Поэтому, в связи с постигшим вас несчастьем, на экстренном собрании акционеров было решено выделить вам квартиру в доме, недавно построенном для работников комбината. А также две путевки на Канарские острова, чтобы вы с супругой могли отдохнуть и подлечиться. Говорят, стресс нужно лечить по горячим следам, во избежание тяжелых последствий.

– Дайте-ка я угадаю, – усмехнулся отец, встретив невероятно-синий взгляд олигарха. – Эти путевки куплены как раз на время предстоящего судебного заседания. Сами вы оттягивать его больше не можете, а вот если не явится истец, то есть я, дело о закрытии комбината будет закрыто. Не так ли?

– Вы правы лишь отчасти, господин Евсеев. – Взгляд Крешина утратил глубокую синеву, став пронзительно голубым, как лед на торосах, вздыбленных над ровной поверхностью припая. – Время судебного заседания и тех путевок, которые мы по доброте душевной предлагаем вам, действительно совпадает. Но вы проиграете, даже если останетесь здесь. У вас нет адвоката. Уже нет. И другого вы вряд ли успеете найти… Так что, дело все равно будет проиграно. Поймите это, и соглашайтесь на мои условия. Настоятельно вам рекомендую: соглашайтесь.

В этих на первый взгляд самых обычных фразах уровень угрозы зашкаливал за максимальную отметку. Расслабившиеся, было, охранники взбодрились, и сомкнули строй за спиной своего шефа, явно оценивая расстановку сил. Отец с Хуаном, стоящие плечо в плечо, тоже подобрались. И я еще раз поразилась фамильному сходству. Двое против четверых. Наташка Фролова, прижавшаяся к отцу с другой стороны, в счет не шла. Зато в счет пошел Павел Челноков. Он крепко ухватил дрожащую Наташку за рукав и, спровадив за спину, занял ее место. А я, вовремя вспомнив, что являюсь в глазах родных простой гувернанткой, не торопилась влиться в ряды маленькой армии. В конце концов, на всех секьюрити господина олигарха хватит одного бывшего омоновца.

– Кто этот молодой человек? – предельно вежливо поинтересовался Виктор Крешин, оценивающе скользнув взглядом по высокой худощавой фигуре Павла. – Ваше досье, господин Евсеев, я выучил наизусть. В нем есть фотографии вашего сына Хуана и дочери Ники. Кстати, приятно познакомиться. Знаю я и вашу бессменную помощницу по «Экологической вахте», – госпожу Фролову. А вот его я как-то не припомню. Может, представите?

– Я и сам представлюсь. Павел Владимирович Челноков, адвокат господина Евсеева. И как адвокат советую вам хорошенько подготовиться к следующему слушанию.

Все-таки в том, что ты сын миллионера, есть свои преимущества. Даже в закопченном пуховике Павел выглядел не менее надменно, чем сам химический магнат.

– Значит, если я правильно понял, господин Евсеев, ваш ответ «нет»? – Крешин на миг утратил скучающе-равнодушный вид.

– Какой смышленый молодой человек, – улыбнулся отец в ответ. Он слишком часто улыбался в течение всего обмена любезностями, и я вдруг поняла: как же он боится! За меня, непутевую дочь, так и не простившую ему двадцатилетнего отсутствия; за Хуана, оказавшегося в чужой стране без документов, на пепелище послевоенного барака; за маму, пристально наблюдающую за сценой переговоров из окна, наискось заклеенного прозрачным скотчем; за мою одноклашку – Наташку, как-то неожиданно прижавшуюся ко мне. Даже за Элю с Павлом. И, глядя на ставшее вновь равнодушным лицо молодого олигарха, я поняла, что бояться действительно стоило.

– У вас еще есть время подумать, господин Евсеев. Надеюсь, делать это вы будете не под открытым небом? Вашему теплолюбивому сыну наши морозы вряд ли пойдут на пользу.

– Да, пошел ты..! – Хуан снова блеснул своими познаниями в русских трехэтажных, чем вызвал оживление в рядах секьюрити. Они совсем не прочь были согреться, и с нетерпением ждали команды шефа. Но в это время мобильник в кармане Крешина пропиликал начальные такты «Бригады», и тот, молча выслушав звонившего, неторопливо пошел к джипу. Разочарованные, охранники поплелись следом. И вскоре только вдавленный в снег след протекторов напоминал о существовании цивилизации, и ее пороков.

– Ну что, адвокат… – Отец повернулся к Павлу. – Хочешь сказать, что всерьез берешься за это дело?

– Берусь, – подтвердил тот, напрочь игнорируя мои испепеляющие взгляды. – Вот, только Эльку отправлю домой на всякий случай, и поступаю в ваше распоряжение. Посмотрим, что у вас на них есть, и…

– И не надейся, – фыркнула девица, поглубже натягивая засаленную ушанку, которая еще недавно украшала голову Хуана. И когда он только успел ее на Элю нахлобучить? – Даже если ты меня на самолет посадишь, я с парашютом выпрыгну.

– Я сказал..! – разозлившийся старший брат шагнул к Эле, но мы с Наташкой в две груди загородили упрямую девицу.

– А ведь он прав, Эля, – отец попытался немного разрядить обстановку. – Случаи могут быть всякие. Ты уже большая девочка. И умная. Должна понимать, на что люди идут ради денег.

– Будто я не знаю, – чуть слышно пробормотала моя бывшая подопечная. И была права. Ей ли не знать…

– А ты, Ника, поедешь с ней, – неожиданно продолжил отец, и, предвосхищая мою отповедь, продолжил: – Чем меньше у меня будет болевых точек, на которые Крешин сможет надавить, тем лучше.

Масла в огонь моего возмущения подлил Павел:

– В конце концов, ты ее… гувернантка, хоть и бывшая. А значит, должна обеспечить Эльке безопасность.

– Никуда я отсюда не… – начала я, но тут Хуан передернулся на леденящем ветру, и предложил:

– Может, будем спорить дома? То есть, я хотел сказать: где тепло?

Мы молча взглянули на посиневшего кубинца, и пошли в тепло.

В салоне джипа тоже было тепло, несмотря на опущенное до упора зеркальное стекло дверцы. Пожилой человек в ондатровой шапке глубоко затягивался немилосердно дымившей беломориной, и рассеяно выслушивал доклад Крешина.

– Я с самого начала предполагал, что он не согласится… – На морщинистом лице человека проглядывало удовлетворение. – Другого я от него и не ждал. Такие при Совдепии узкоколейки строили. Борцы за идею…

– Может быть, поэтому я его и уважаю. Мне надоели борцы за деньги, Анатолий Васильевич. Что-то много их в последнее время развелось… Я могу даже сказать, о чем они думают сидя на толчке. А этот главврач – он с другого левела. Таких я, можно сказать, совсем не знал.

– Зато я знал прекрасно. И знал, сколько он может создать нам проблем.

– Это и я теперь знаю… – Крешин тоже достал сигарету, и прикурил от зажигалки одного из секьюрити.

– Тогда я не понимаю тебя, племянничек. Кажется, эту аксиому ты выучил с детства: нет человека – нет проблемы…

– Нет.

– Что «нет»?

– Нет, и все.

– Не понимаю. – Анатолий Васильевич Меранский щелчком отправил в окно наполовину докуренную сигарету, и, ежась от холода, поднял стекло. – Это глупо. А если он выиграет дело? Не забывай, что у меня в твоем комбинате свой интерес. И не маленький. Если что, не расплатишься за всю оставшуюся жизнь.

– Жизнь… – Крешин, поморщился. – Видите ли, дядюшка, – время меняет людей. И ваш копатель узкоколейки тоже постиг кое-какие аксиомы. В частности ту, где говорится о том, что береженого Бог бережет. И хоть я ни разу ему не угрожал, он принял меры. Примерно три месяца назад этот правдолюбец договорился со мной о личной встрече, и впрямую заявил, что боится за себя и свою семью. А потому продал все, что у него было, влез в долги, и заключил некий контракт.

– Какой такой контракт?

– Самый обыкновенный. – Крешин нервно усмехнулся. – Если с ним и его семьей что-нибудь случиться – я умру. Может быть не сразу, но в течение трех месяцев точно.

– Вздор! – фыркнул в ответ Анатолий Васильевич. – Он блефует.

– Нет, дядя. Я кое-что понимаю в людях. Это не блеф. Он действительно влез в долги, продал квартиру. И тебе прекрасно известно, что никакая охрана меня не спасет, если он нанял профессионала.

– И какого хрена ты молчал, идиот?! – Пожилой и с виду респектабельный дядюшка разразился такими матюгами, что Крешин поперхнулся сигаретным дымом. – Ладно. Хорошо, хоть сейчас предупредил старика… Теперь придется срочно кое-что корректировать.

– С чего это вы так переполошились, Анатолий Васильевич? – Молодой олигарх состроил кислую мину. – Я собираюсь честно победить в суде. Ну, или почти честно. Вот, только, адвокат этот новый…

– Как ты сказал его зовут?.. – Подернутые мутью времени глаза Анатолия Васильевича стали такими же синими, как у племянника.

– Челноков. Кажется, Павел Владимирович… А что?

– Знакомая фамилия, Витюша. Очень знакомая… – Да какая, блин, разница, какая фамилия у нашей новой проблемы!

– Ошибаешься, Витюша… – Вспыхнувшие синим глаза снова потускнели, будто погрузились под лед. – Не у проблемы – у подарка судьбы.