Провал резидентуры Мошков Кирилл

Глава первая

РАЗВЕДЧИК

В рубке очень тихо, гудят еле слышно трубы за стеной, я сижу в рабочем кресле, закрыв глаза, тереблю кольцо на застежке куртки, жду… Радиоприемник играет заунывную, тяжко ритмичную музыку — «шеаокан». В рубке тихо, в рубке мир, гулкие барабаны и плачущий электрогобой рождают усталость. Я представляю себе небольшую радиостудию в старинном городке на берегу моря. Из окна с тройными стеклами хорошо видно море, свинцовое, по-зимнему седое от бесчисленных барашков. Крутятся бобины большого студийного магнитофона, записывающего эфир для повтора ранним утром; мигает двоеточие на дисплейчике CD-плейера, в узеньких недрах которого рождается эта тягучая, сверхмедленная музыка. Темнокожий звукорежиссер, отдыхая — они в эфире уже шестой час — положил бритую голову на руки перед компьютером, показывающим смену текущих номеров; ди-джей, такой же темнокожий, стоит у окна, с тоской глядя в асфальтовую морскую даль над мотающимися верхушками мокрых пальм на набережной Короля Хуа V; в его длинных, с твердыми плоскими ногтями коричневых пальцах дымится забытая шоколадного цвета сигарета.

Музыка медленно стихает, звукорежиссер вопросительно смотрит на ди-джея. Тот, еле слышно вздохнув, возвращается к микрофону. Коричневая рука привычно нажимает клавишу, и с винчестера срывается и уходит в эфир мощный, эхом ревущий удар заставки, коричневый палец с синеватым ногтем привычно отжимает кнопку на пульте, вспыхивает красный транспарант «В ЭФИРЕ», и я в рубке дежурного по радиоразведке, в тридцати шести тысячах километров над головой ди-джея, слышу его усталый низкий голос, произносящий на певучем языке оанаинх:

— Здесь «Радио Тридцать» из Миноуаны, с вами до восемнадцати часов Оаки Мин Даноо и звукорежиссер Амму Эан Ингиоо. Непревзойденные мастера из мастерской Виашну были с нами последние девять минут, а теперь, по большой просьбе девушки Лиины, которая нам только что звонила — я напоминаю, наш номер в Миноуане 800-315-30 — итак, по просьбе девушки Лиины мы с вами возвратимся на двенадцать лет назад, когда все было еще по-другому, и послушаем напевный окан мастера Нао Бо, знаменитый «Лее окелео На»…

Коричневый палец нажимает кнопку микрофонного канала, красный транспарант гаснет, рука выводит фейдер на пульте, и в эфире рождается мощный, наводящий тоску вой синтезаторов, гулко раскатываются в сверхмедленном темпе барабаны, и мужской голос — то низкий, то вдруг пронзительный — заводит бесконечную, на трех-четырех нотах жалобу почти без слов… А ди-джей вновь встает, поднося сигарету к губам, подходит к окну, прислоняется лбом к холодному стеклу и бесконечно долго, пока не кончится окан, смотрит в морскую даль…

Тем временем я поднимаюсь со своего кресла и говорю оператору:

— Спасибо, сержант. Отключайте.

Сержант равнодушно кивает, а я выхожу из рубки и, пройдя по коридору, прикладываю палец к сенсорам дверей центрального поста. Дверь раздвигается, и я вхожу и говорю:

— Он передал «Лее окелео На».

— Значит, она не вернется, — утвердительно говорит командир и обеими руками взъерошивает короткие седые волосы.

— Да, она погибла, — говорю я почти равнодушно. С этими словами наша «ноль-пятнадцать», кажется, становится плоской, черно-белой — история… Только в памяти останется, как она вздрагивала, когда я целовал ее сорок дней назад в темной каюте на Полярной базе.

— Ну так же нельзя, — вдруг взрывается командир. — Надо же проверить!

— Даноо надежный человек, он не передал бы сигнал, не проверив, — говорю я.

— Нет, — невпопад качает головой командир, глядя в стену, и вдруг говорит:

— Вот что, готовьтесь. Вечером пойдете вниз. Все это надо проверить. И, если найдете ее… тело… то вывезите на борт.

— Ну, — говорю я, но он кричит:

— Это приказ! — и я, коротко козырнув, выхожу в коридор.

Я — это Шаг Веном, лейтенант Космофлота Конфедерации человечеств. Я работаю в Специальной службе флота, занимающейся главным образом безопасностью полетов во всех ее проявлениях. Мне двадцать четыре года. Я закончил Первое специальное училище Космофлота шесть лет назад. Я работал в Солнечной системе начальником низовой станции слежения, потом — старшим дежурным подсистемы слежения Земли-Большой, потом был переведен в Объединенную службу слежения систем Толимана, там я был сначала заместителем, потом начальником сектора слежения. Два года назад я получил предложение перейти в управление разведки и согласился. С тех пор я работаю здесь, в системе Кассиопеи, в шести с небольшим парсеках от Земли, старшим специалистом разведки базы флота.

Едва я вхожу в каюту, как гудит интер. Я отзываюсь.

— Веном, — говорит командир. — Только что на автоответчик поступил контрольный звонок.

Я вылетаю в коридор, бросив каюту открытой, и ураганом проношусь через жилой отсек.

На центральном посту командир уже не один: с ним незнакомый, очень молодой блондин в чине мичмана и с ромбиком Первого училища Космофлота — между прочим, золотым ромбиком. Именной диплом! Кроме ромбика, у него на кителе колодочки двух незнакомых — наверное, не земных — орденов.

— Слушайте, Веном, — говорит капитан и включает воспроизведение.

Гудок, писк. Спокойный, нет, чуть нервный голос Лиины, говорящей на оанаинх:

— Дедушка, жаль, не застала тебя дома. Я не смогу тебе позвонить завтра. Я, наверное, уеду. Привет дяде Ауки.

Щелчок, короткие гудки.

— Но это же практически ничего, — говорю я.

— Но она жива, — возражает командир.

— Это может быть запись, имитация, монтаж.

— С «дядей Ауки»?

Да, действительно. Шифрованный сигнал-идентифик произнесен самой Лииной, в этом нечего сомневаться, иначе фильтр на входе превратил бы «дядю Ауки» в непроизносимое карканье.

— Может, и так, — соглашаюсь я. — Я лечу?

— И немедленно, — говорит командир. — С вами полетит гренадер. У нас теперь наконец-то есть собственный специалист Астрогренадерской службы.

— Слава Богу, — искренне говорю я. — Кто?

— Мичман Таук, — говорит капитан.

Юный блондин кивает.

Мы выходим вместе, в коридоре пожимаем друг другу руки.

— Шаг, — говорю я.

— Легин, — представляется он.

— Вы давно на Базе-Два? — спрашиваю я его. — Что-то я вас тут не видал.

— Я сегодня утром прилетел, — отвечает он. — Перевелся с Базы-Один.

— Ваша инициатива? — спрашиваю я. — Или распоряжение командования?

— И то, и другое. Здесь оперативная база, а зачем на центральной базе сектора держать гренадера, если там потребность — от силы один вылет в месяц? На один вылет я могу и отсюда слетать, если что. А у вас какая нагрузка, лейтенант?

— Агентура на Благородных островах, контроль над военными силами Северного полушария, плюс дежурства. Здесь человечество маленькое, меньше миллиарда, мы контролируем всю планету вчетвером, четыре главных специалиста. Легин, а вы где раньше работали?

— Новая Голубая Земля, система Три-Сорок, Десса, Шагрена, Одиннадцать-Один, Эрна, — отвечает он безо всякой рисовки, что мне очень нравится, потому что лично я бы в этом списке по крайней мере три названия выделил особо.

— Давно закончили?

— Три года, — отвечает он. Значит, сейчас ему девятнадцать, гренадеры выпускаются в шестнадцать. Мне показалось, что он по крайней мере на два года младше. — А вы Первое специальное кончали?

— Да, шесть лет назад.

Он спокойно кивает. Хороший парень. Посмотреть его в деле, конечно, надо, но кажется, что мне повезло.

На ходу я протягиваю ему хардик.

— Вот, почитайте легенду.

Он опускает рид-сенсоры на виски, вкладывает хардик в дисковод подшлемника и спокойно, будто и не читает, говорит:

— Я, пока летел, отчитал базовый блок по Шилемауре. Интересная планета.

— Правда ведь? — говорю я. Шилемаура мне очень нравится. — Очень необычное сочетание рас.

— Это правда, что черная раса здесь недавно? — спрашивает он.

— Их история об этом говорит очень определенно, но в земных архивах нет упоминаний о столь значительных исходах чернокожих общин в те века. Скорее, это уже вторичное переселение.

Он кивает и вынимает хардик.

— Что, уже? — поражаюсь я.

— Я учился у Буцудзен на Шагрене, — объясняет он. — Я там пробыл семь месяцев, и два из них — в горах у Буцудзен.

— То есть это правда, что они могут на порядок поднять емкость мозга, — вопросительно говорю я.

— Они ее не поднимают, — объясняет он. — Как бы открывают. Эти емкости есть у каждого, но их надо активировать.

— А это сложно?

— Честно сказать, технологии я не понял, — улыбается Легин. И тут мы приходим к шлюзам.

В глубине души я поражен. За время службы мне приходилось общаться или работать, наверное, с десятком гренадеров, и все они были в разной степени суперменами, но этот Таук превосходит все мои представления. Десса, Одиннадцать-Один, Эрна, сверхскоростной ридинг, два ордена — и все это пусть даже и в девятнадцать лет? Впрочем, говорят, Великий Ямадзуки получил первый орден в пятнадцать лет…

Пока мы переодеваемся, я спрашиваю его:

— Легин, а кто у вас был Наставником?

— Ямадзуки Тацуо, — как бы с неохотой отвечает он. Я сражен окончательно.

Теперь у меня есть гренадер, я избавлен от неприятной обязанности контролировать модуль, плохо умея это делать (я все-таки не пилот, а разведчик), и поэтому могу еще раз покрутить на ридере легенду. Тем временем Легин очень резко отрывает модуль от Базы-Два и кидает вниз, по спирали. Я невольно охаю.

— Простите, — спохватывается он и меняет траекторию на более пологую. После сближения с планетой нам надо еще сделать суборбитальный бросок через полушарие — мы выходим к Южному полюсу. У меня обычно на сближение и маневры уходит почти три часа, потому что я предоставляю возможность автопилоту вести модуль по оптимуму. Таук же, как все гренадеры, предпочитает не оптимум, а скорость. Хотя он явно сдерживает себя, избегая ради меня резких перегрузок и изменений траектории, мы все равно начинаем падение через сто семь минут вместо ста семидесяти пяти.

Модуль садится в глухих лесах, в полукилометре от узкого местного шоссе. Здесь у нашей службы давний и очень надежный тайник, спрятанный между гигантских валунов. Таук сажает модуль легко, как пушинку, без малейшего толчка. Модуль теперь можно заметить только с воздуха, но и это предусмотрено — как только мы покидаем трехметровую тарелку, она мгновенно мимикрирует, становясь почти прозрачной. Только некоторое искажение показывает, что перед нами не россыпь мелких камней, а ее изображение на округлом плоском теле.

Мы выкатываем из тайника местный автомобиль с абсолютно легальными номерами и переодеваемся в местную одежду. Теперь я, чернокожий, становлюсь, по местным понятиям, господином — на мне дорогой изящный черный костюм, белая водолазка, дорогие шоколадного цвета туфли — а белокожий блондин Легин, как и заведено здесь, превращается в слугу-северянина, одетого в белые брюки и куртку. Я надеваю регистр, замаскированный под дорогие золотые часы, аварийную шашку, замаскированную под массивный золотой перстень, транслятор, замаскированный под очки в золотой оправе. В руке у меня тросточка с набалдашником резной кости. Это просто тросточка, в ней ничего нет.

Легин — само смирение. Он повязывает волосы ленточкой тех же цветов, что и узор моей тросточки; он с коротким полупоклоном распахивает передо мной заднюю правую дверцу «трихоо»; он бросается за руль, легко (Боже! Первый раз видя эту машину!) заводит ее и осторожно ведет по узкой, едва заметной тропе, вежливо спросив:

— В отель «Шаахан», хозяин?

Он бесподобен. Прекрасно усвоил сложнейшую роль, изложенную в легенде как запасной вариант (я раньше никогда не летал в этой роли с гренадером), весь связанный с ролью колорит, повадки, обычаи — и все это за полминуты чтения. Я, уже два года проработавший с островитянами, не могу внешне отличить его от настоящего раба-северянина. Молодец.

Машина выбирается на шоссе и, набрав скорость, устремляется к северу, к столице.

Глава вторая

ЖУРНАЛИСТ

Ровно в десять утра, едва я снимаю куртку, мне звонит редактор отдела и зовет к себе. Мог бы и заглянуть, зараза, всего-то перейти через коридор. Я вхожу к нему.

— Помнишь разговор насчет Шеман-Раманы?

— Помню.

Это он вчера мне объяснял, что, как только появится хоть один более-менее известный приезжий из Раманы, мы его должны ухватить первыми.

— Так вот, в «Шаахане» полчаса назад остановился твой драгоценный Шихле.

— О, шеф, — говорю я. — Я уже лечу.

Макту Мин Шихле — личность совершенно замечательная и при этом загадочная. Эксцентрик, позер, бабник из Динхоовоо, коллекционер неожиданных вещей и распространитель неожиданных слухов, он всегда появляется неожиданно и так же неожиданно исчезает, причем, судя по всему — особенно по раманским газетам — у себя в Динхоовоо он никого дома не принимает, на светских тусовках бывает крайне редко, не чаще раза в год, но страстно коллекционирует тамошние светские слухи и сплетни. У него там в газетах и на радио человек пять «агентов», которым он за информацию щедро платит. У нас же его наши слухи не интересуют, или, вернее, почти не интересуют — у нас он эти слухи сам порождает. Как приедет в Миноуану — сорит деньгами, якшается с богемой, с офицерами, с бизнесменами, с журналистами, даже с комитетчиками — и всех очаровывает, всем мил, со всеми в дружбе. И самое главное — он охотно рассказывает раманские слухи из своей коллекции. Из-за этого за ним табунами бегают журналисты, занимающиеся светской хроникой. В том числе и я. Я его не люблю, для меня он слишком шумен, но для меня он — клад.

Я набираю «Шаахан».

— Отель «Шаахан», добрый день, — говорит девичий механический голосок на фоне музыки. Новая какая-то.

— Добрый день, — говорю я. — Я Леа Ги Коона из газеты «Все еще развлекаемся». Не были бы вы так любезны соединить меня с господином Мин Шихле?

— Была бы, — вдруг совершенно человеческим голосом говорит девица. — Соединяю. Леа, мне очень понравилась ваша статья про «оборванцев».

— А, — говорю я, — спасибо.

Гудок. Трубку снимают. Вежливый молодой голос с акцентом северянина:

— Номер господина Макту Мин Шихле.

— Здесь Леа Ги Коона из «Все еще развлекаемся», — терпеливо говорю я. — Дай господина Шихле.

Пауза, потом возникает Шихле:

— А, Леа, привет. Я так и знал, что ты мне позвонишь. Хочешь приехать?

— Хочу, — говорю я.

— Приезжай. У меня новый слуга, он просто-таки невероятные коктейли делает. Давай.

— Макту, а если вам позвонят из «Вечернего клуба» или «Столицы», куда вы их пошлете? — спрашиваю я.

— Пошлю, пошлю, — отзывается Шихле. — Приезжай.

Он их, конечно, не пошлет, но, по крайней мере, не станет им назначать встречу сегодня. Вот за это я его ценю. Уж если я первый за него ухватился, он даст мне вволю подержаться.

Я выхожу из редакции, думая, что вчера мастер Хингоо арестован как шпион, причем как шпион Смаргуды, и хорошо, что я не сделал с ним интервью, отказался, и плохо, что сделал его Спиоо, но Спиоо мне не жалко, потому что он, кажется, стукач. Еще я думаю, что теперь придется делать вид, что мастера Хингоо никогда не было в истории музыки, и что очень жалко было выбрасывать оба его альбома.

Шихле, как всегда, бесподобен — в каком-то невообразимо элегантном костюме. Беловолосый беляк приносит нам коктейли, действительно великолепные, и исчезает.

— Макту, — говорю я. — Меня поражает ваша способность покупать отличные вещи.

— А, ты про беляка? — ухмыляется он, сверкая зубами. — Да, он хорош. Отлично дрессирован.

— Макту, расскажите, что там у вас нового, — говорю я, включая в кармане диктофон.

— Ну, что? — пожимает он плечами. — Майор Лоо женился на дочери герцога Бейхао, это самая последняя светская новость. Вчерашняя.

Мы принимаемся болтать о светских и не очень светских новостях, слухах и сплетнях обеих столиц, и так проходит минут сорок. Наконец, у меня в кармане щелкает: кончилась кассета. И тут же Шихле совершенно вне связи с предыдущим разговором произносит:

— Не нравятся мне дела, которые тут у вас происходят. Например, то, что вчера было.

Я ничего не говорю, но глазами показываю, что да, дела дрянь. И обвожу глазами помещение. Он кивает и совершенно невинно говорит:

— Я имею в виду, что Шайнхоо набили морду в ресторане. Мне уже рассказали.

Ну, это безопасная тема: после того, как флот обделался у острова Хиао, поругивать флотских стало модно.

— Да, морячилы обнаглели, — с чистым сердцем соглашаюсь я. Они и впрямь обнаглели, бесчинства пьяных морских офицеров — притча во языцех.

— Слушай, хочешь, я тебя подброшу в редакцию на своей машине? — спрашивает он вдруг.

— Конечно, — говорю я и понимаю, что он хочет поговорить без лишних ушей.

Мы спускаемся, за нами, как тень, идет беляк.

— Гилу теперь водит мою машину, — поясняет Шихле.

Я про себя удивляюсь. Такой молодой беляк — и такой квалифицированный? Сколько он стоил Шихле, интересно?

Мы выходим к подъезду, швейцар низко кланяется. В этот момент к Шихле кидается ражий детина в лохмотьях, один из тысяч беженцев-бездельников, что в последние годы заполонили столицу.

— Эй, барин, дай десятку, — нагло заявляет он, загораживая дорогу. Я столбенею. Такого никогда еще не было. Сальная кожа детины лоснится в дырах рубашки, гнусная ухмылка показывает, что передние зубы у него выбиты. Почему-то с падением Шеммы вся тамошняя знаменитая шпана совершенно беспрепятственно перебралась в столицу и безнаказанно бесчинствует на улицах. Понятно, что в полиции в связи с войной служат одни старики и инвалиды, но почему мэр не примет меры? До какой наглости они уже дошли!

Тут Шихле брезгливо говорит:

— Гилу, убери.

Из-за спины Шихле выходи беляк и тихо, но твердо говорит:

— Отойдите с дороги.

— Чево-о-о?! — орет детина. — Белый глист мне указывать будет?! — и размахивается пудовым кулачищем.

В тот же миг беляк делает два неуловимо быстрых движения, отзывающихся двумя короткими тычками, и детина медленно, с широко открытым ртом, сереет, глаза его закатываются, и он без памяти валится на асфальт.

Шихле переступает через него, беляк тем временем распахивает дверцу.

— Садись, — говорит Шихле мне.

Я сажусь, совершенно ошеломленный. Я первый раз видел такую наглость шпаны, но я до сих пор никогда не видел, чтобы белый ударил черного человека. Хотя я слыхал, что в Динхоовоо не редкость, когда богачи ходят с такими вот белыми телохранителями. Но у нас, в Миноуане?

Беляк ведет машину безукоризненно и при этом не подает вида, что может нас слышать. Дорогой «трихоо» катит легко, как велосипед, и так же бесшумно.

— Леа, — говорит Шихле, — пропала моя подружка, Лиина Шер Гахоо. Наверное, ты знаешь ее.

— Хозяйка Шиил-клуба, — киваю я. — А я слышал, что она уехала в Раману.

— Нет, — качает он головой. — Я бы знал. Может, она в Комитете?

— Арест обычно бывает гласным, — говорю я. — Впрочем, я попробую узнать.

— Я буду тебе очень благодарен, — говорит Шихле и неожиданно кладет мне на ладонь маленькую черную коробочку. Это драгоценный заморский шийхор. Смаргудские надписи с крышки предусмотрительно соскоблены.

— Вот спасибо, — озадаченно говорю я. Одна такая коробочка стоит не меньше пяти сотен. Впрочем, я помню, как еще девять лет назад их можно было купить во многих лавках на Шин-Риоо, и стоили они тогда пять-семь старых хоней, то есть не больше сотни новыми. Что поделаешь, война.

— Бери, у меня много, — говорит Шихле. — А то жуешь всякую гадость. Что у вас тут сейчас в ходу? Шкау? Кишан?

— Кишан, — все еще растерянно говорю я, а пальцы сами лезут в коробочку — ощупать черные тугие листья, вынуть один, плотный, как картон, с тихим хрустом разломать начетверо, запустить за щеку, вдохнуть горький, сладостно горький его дух…

Он высаживает меня у редакции и говорит на прощание:

— Леа, мне очень важно найти ее. Я очень надеюсь на тебя.

Я не успеваю ничего ответить, мягко хлопает дверца, и тяжелый «трихоо» с низким ворчанием трогается в направлении Набережной короля Хуа V.

Я поднимаюсь к себе. Голова поразительно, чисто легка — совершенно нельзя сравнить эту воздушную легкость с тем лихорадочным возбуждением, которое вызывает кишан.

Что я знаю о Лиине Шер Гахоо? Она приехала в Миноуану четыре года назад, когда Смаргуда захватила остров Чилиан. Дочь Хара Шер Гахоо, одного из богатейших и знатнейших людей Чилиана, она единственная из всей его семьи пережила страшную ночь бомбардировки Эн-Чилиана. Знавшие ее по Чилиану говорят, что она страшно изменилась после этой ночи — похудела, потеряла улыбку, даже голос ее стал вечно приглушенным. Потеряв в свои девятнадцать всю семью и состояние, она тем не менее показала завидную силу духа — не сломалась, не присоединилась к десяткам аристократических барышень и дам, после падения колоний пополнивших самые дорогие бордели столицы. Она заняла у кого-то денег и открыла Шиил-клуб — маленькое уютное заведение на двух этажах старинного дома, принадлежавшего ее отцу (этот дом был единственным, что у нее осталось). На третьем этаже она жила сама с маленьким штатом прислуги. Клуб быстро стал одним из любимейших мест времяпрепровождения аристократической молодежи, особенно — блестящих гвардейских офицеров из авиации и космических войск. Особое очарование знаменитым ужинам Шиил-клуба придавало присутствие очаровательной хозяйки во главе стола. Но, несмотря на то, что лейтенанты и капитаны из лучших семей страны стаями увивались вокруг Лиины, она никогда никому не отдавала предпочтения, оставаясь со всеми в ровных дружеских отношениях. Одно время казалось, что она все же выйдет замуж за барона Рриоо — великолепного космического штурмовика, но внезапно Рриоо оказался замешан в действительном — или инсценированном старательным Комитетом — заговоре Пяти, был лишен звания и сослан в поместье. И вот два года назад в столице впервые возник миллионер Шихле, блестящий (хотя и не дворянского происхождения) бонвиван из Динхоовоо, шумной, богатой, блестящей столицы Шеман-Раманы, нашей более удачливой — а теперь, прямо скажем, еще и более сильной — союзницы по Морскому и Звездному пактам. С тех давних пор, когда Благородные острова были еще единым королевством и короли венчались в Миноуане, но правили из Динхоовоо — с тех пор наша часть островов усвоила отношение к раманцам, как к старшим, богатым и удачливым. «В Рамане ослы золотом срут», — гласит грубая, но меткая народная пословица: именно так представляется раманская жизнь с восточной части архипелага. Так вот, возник Шихле. Конечно, миллионеру из Динхоовоо простилось недворянское происхождение. По общему мнению, Шер Гахоо стала его любовницей. По общему же мнению, в последние полгода в их отношениях наступило некоторое похолодание — он перестал при своих частых приездах в Миноуану проводить у нее практически все вечера, как это было в предыдущий год. Впрочем, он с нею вовсе не порвал, по-прежнему регулярно у нее бывал, а месяца полтора назад они вместе куда-то исчезали — говорят, провели пару дней где-то в горах.

И вот две недели назад Шиил-клуб внезапно закрылся. Это не вызвало такой сенсации, как было бы еще год назад — за этот год, когда мы потерпели сокрушительные поражения на море и только в космосе сохраняли еще господствующее положение, позакрывалось много не менее блестящих мест. Однако обстоятельства закрытия Шиил-клуба действительно были странноваты — не было никаких извещений, никакой информации. Просто в «Вестях Королевского дома» появилось сухое сообщение о закрытии, без указания источника. Двери клуба были плотно закрыты, закрыт был и белый ход, телефоны не отвечали. Прислуга исчезла вместе с хозяйкой. Разумнее всего, конечно, было предположить, что Шер Гахоо действительно уехала в Динхоовоо. Поэтому все, в том числе и я, легко поверили в эту, неизвестно кем пущенную, версию.

Я сажусь за свой стол и начинаю набирать интервью с Шихле, озаглавив его в несравненно идиотическом стиле нашей газеты — «Блистательный Шихле брызнул в нас струйкой суперсвежих светских новостей Динхоовоо». Однако мысли мои далеки от той белиберды, которой заняты мои руки.

Глава третья

ПОМЕЩИК

Не спится. Я выхожу на балкон и внезапно обнаруживаю, что перед домом, кроме дежурной, стоит еще одна машина.

— Что за чертовщина, — раздраженно говорю я вслух и вхожу обратно в спальню. — Талу! — ору я в бешенстве. Из белой половины выскакивает заспанный раб, рыжий мальчишка-беляк, самое хитрое, пронырливое и исполнительное создание северных богов.

— Да, господин.

— Перед домом появилась еще одна машина, — говорю я уже спокойнее. Собственно, мальчишка если в чем и виноват, так только в том, что кожа его не благородного цвета. На мой личный взгляд, он и в этом не виноват. — Пойди узнай, в чем дело.

Однако идти ему никуда не приходится. В коридоре раздается шум, дверь распахивается, и входят трое в зеленом.

— Комитет безопасности королевства, — говорит старший, он в звании майора.

— Вижу. Талу, марш спать.

Мальчишка исчезает.

— Потрудитесь объяснить столь поздний визит, — бурчу я.

— Поздний? — поднимает седые брови майор.

— На моих часах три ночи, — бурчу я. — Если они не врут, конечно.

Шутка. Полетные часы космонавта, которые у меня на руке, врать не могут.

— Для безопасности королевства не существует раннего или позднего времени, — значительно говорит майор. — Впрочем, барон, это неважно. Я прибыл сюда со следующим заявлением. Знаете ли вы виконтессу Лиину Шер Гахоо?

Я ожидал чего угодно, только не этого. Я говорю:

— Да, естественно.

— В каких отношениях с ней находитесь?

— Ни в каких.

— Барон, не пытайтесь ничего скрывать.

— Я не пытаюсь, майор. Я ухаживал за ней два года назад, затем был сослан. Между нами никогда не было мало-мальски серьезных отношений. Я был увлечен ею, но покажите мне молодого аристократа, который ею увлечен не был. Повторяю, это было два года назад.

Майор кивает.

— Как поднадзорного ссыльного, барон, я обязываю вас известить Комитет безопасности королевства о возможном появлении в вашем поместье вышеназванной особы. Равно известите нас и о возможных звонках или почтовых отправлениях от нее. Можете передать информацию через дежурного офицера надзора или напрямую.

Я киваю, ничего не говоря. Вот это номер!

Трое в зеленом поворачиваются и исчезают.

Я ложусь и в задумчивости смотрю в потолок. Почему Комитет разыскивает Лиину у меня? Вернее, почему они решили, что она непременно обратится ко мне?

В спальню проскальзывает Талу, опускается на колени возле моей постели.

— Что тебе? — спрашиваю я его.

— Господин, — шепчет он. — Я все слышал.

— Ну и что же? Я знаю, что ты все всегда слышишь, даже то, что для твоих ушей не предназначено.

— Господин, а я знаю кое-что.

— Боги мои, и это меня не удивляет, — пожимаю я плечами и с притворным гневом беру мальчишку за ухо. — Ну, что ты там такое знаешь?

— Я знаю, что госпожа, о которой они говорили, сегодня звонила.

— Как? А почему ты меня не соединил?

— Вы сами мне приказали днем вас не будить, всех звонящих посылать к чертям.

— И ты послал ее? — ужасаюсь я.

Мальчишка скромно ухмыляется.

— Нет, господин. Я спросил, может ли она перезвонить. Она сказала, что нет. Я спросил — может, господин барон сам ей позвонит? Она сказала, что ей позвонить некуда, но она просто хотела знать, дома ли господин барон. И положила трубку.

— А-ха… — задумываюсь я, вновь ложась на спину. Ухо Талу я отпускаю. Он не спешит уходить, и я знаю, почему: он боится спать один в темноте. — Ладно, можешь лечь тут, — милостиво говорю я ему. Он в восторге кланяется, на секунду исчезает, возвращается со своим одеялом и устраивается на мохнатой шкуре, которая покрывает пол в спальне. Через минуту он уже крепко спит, посапывая носом.

Я продолжаю думать, но теперь мои мысли принимают более определенный оборот. Лиина в опасности, она скрывается, это ясно. В наше время удивляться этому не приходится. Но почему так произошло? Что заставило ее скрываться? В чем могут ее обвинить? Предупредила ли она беспочвенный арест или действительно замешана в чем-то? Я вспоминал, как блестели ее глаза, когда я рассказывал ей о космических полетах, о том, как на орбите Красной луны лазерным лучом сбил огибавшую наш маленький спутник боевую ракету, которая должна была устремиться вниз, к нашим островам — последнюю атомную ракету Смаргуды… Ее очень интересовало все, связанное с боями в космосе. Как она отличалась этим от других, глупых и напыщенных девиц, для которых не существовало божественной красоты космоса, многоцветных зорь в верхних слоях атмосферы, пепельно-розового кривого горизонта ледяной Красной луны, ослепительного выпуклого шара Белой луны… Мой мир, мир бешеных скоростей, мир безмолвных погонь, оранжевых факелов черных ракет, метеоров и радиационных полей, белых бетонных плит боевого космодрома Ллионоо, мир, от которого я отлучен — теперь, видимо, навсегда. Я вспомнил, как рассказывал о своей погоне за летающей тарелкой, как я видел соединение летающей тарелки с ее гигантским кораблем-маткой на геостационарной орбите, о том, что летающие тарелки не оставляют следов на экране локатора, их можно видеть только визуально, но они есть, я видел их неоднократно… Она смотрела на меня так, как никогда не смотрела ни одна женщина в мире, и слушала, слушала… Действительно слушала, а не вежливо выслушивала. Как та корова, Иггвоо:

— Барон, только вы никому об этом не рассказывайте, а то вас спишут с летной работы…

Незаметно наступает утро. Я поднимаюсь, стараясь не разбудить раба, но он просыпается и вопросительно смотрит на меня. Я шепотом говорю:

— На пляж пойдем?

Он кивает и мигом вскакивает. Я снимаю пижаму, он подает мне плавки, и мы тихо спускаемся в холл. Охранник спит. Мы бесшумно выходим на улицу. В машине спит дежурный офицер. Мы босиком бежим к пляжу. Талу так же бесшумен, как и я, хотя за мной десять лет тренировок, а ему всего тринадцать, но он белый, у них в крови эта кошачья тишь движений…

Пока я плаваю, Талу стоит на берегу, поджав ногу. Кажется, наш уход вообще никто не заметил. Я ныряю, а когда выныриваю, вижу, что возле Талу стоит человек.

Я в полминуты выбираюсь на берег. Ледяной ветер с севера приятно охлаждает разгоряченное дыхательной гимнастикой тело.

Это Лиина.

— Здравствуйте, барон, — говорит она. На ней форма береговой охраны. — За вами следят?

— Сейчас — нет, — говорю я. — Ко мне сегодня ночью приходили по вашему поводу. Предупредили, чтоб я донес. Вам нужно убежище?

— Да, — говорит она.

Мы быстро идем по берегу. Я говорю:

— Талу, бегом в охотничий домик. Все приготовь.

Он пулей уносится вперед.

— Лиина, вы очень рискуете.

— Я знаю. Я не могла остаться там. За мной охотились.

— Комитет?