Красотка 13 Коли Лиз
– Ты больше ничего не помнишь? – спросил Броуган.
Это становилось просто невыносимым.
– Послушайте, – сказала она. – Я уже всем вам говорила, что больше ничего не помню. Я была в турпоходе. А потом оказалась здесь. Я не помню, привезли меня сюда на машине или я пришла пешком. Я просто каким-то образом очутилась здесь.
– Анжела, какой у тебя рост? – спросил детектив.
Вытянув вперед обе руки, он дал понять родителям, чтобы они не вмешивались.
– Метр пятьдесят три, – не задумываясь ответила она, краем глаза увидев, что мама едва заметно покачала головой.
– А сколько ты весишь?
– Это очень личный вопрос, не так ли? – отозвалась она.
Впервые за время их беседы на лице Броугана появилась широченная, буквально от уха до уха, улыбка.
– Прошу прощения. Ты, конечно, права. Но я совершенно не умею определять на глаз. Думаю, ты весишь килограммов пятьдесят.
– Ого! У вас действительно плохо с этим делом.
– Я же предупреждал, – заметил он. У него и в самом деле была очень заразительная улыбка. – Прости меня. Неужели больше?
Энджи впервые засмеялась.
– Когда я в последний раз взвешивалась, было сорок три килограмма, – давясь от смеха, сказала она.
Ее смех был каким-то хриплым и скрипучим. Похоже, она совершенно разучилась смеяться.
– Сколько тебе лет?
– Мне тринадцать, – ответила Энджи.
Мама открыла рот, собираясь что-то сказать, но Броуган жестом велел ей молчать.
– Ше… – успела лишь прошипеть она.
Отец, однако, не обратил внимания на протестующие взмахи.
– Ей шестнадцать лет, – сказал он. – Анжела, тебе сейчас шестнадцать лет. Неужели ты не понимаешь, о чем мы все время тебе говорим?
У Энджи зашумело в голове. Почему они все ведут себя так странно? Папа злой и какой-то напряженный. Обычно он называл ее Анжелой, только когда она совершала какой-нибудь неблаговидный поступок. Она всегда была для него маленьким Ангелом. Однако она не сделала ничего плохого, если не считать того, что заблудилась в лесу, но в этом нет ее вины. Да и потом… она уже дома.
Она внезапно почувствовала, что начинает злиться.
– Когда же вы прекратите эту глупую и бессмысленную игру? Мне тринадцать лет, – прокричала она срывающимся голосом, пытаясь сдержать рыдания. – Мне тринадцать!
Слезы застили глаза, она не видела лица детектива, но обращалась она именно к нему, именно ему были адресованы ее хлесткие и яростные слова:
– Я – Анжела Грейси Чепмен. Через три недели я пойду в восьмой класс школы Флинтриджа. Мне тринадцать лет. Думаю, что я просто заблудилась в лесу, но я в этом не уверена. Я очень хочу принять душ, поесть и лечь спать. – Она скрестила на груди руки, стараясь не замечать мягких округлостей, которых там не должно быть.
Мама встала и положила руку Энджи на плечо. Ей показалось, что ее укрыли волшебной мантией, способной защитить от всех неприятностей и бед.
– Детектив, она права. Нам всем нужно время для того, чтобы прийти в себя и успокоиться. Может быть, мы можем отложить все это на некоторое время?
Энджи ощутила огромное облегчение. Мама выпроводит этого назойливого гостя и уложит ее в постель, а когда она проснется, то весь этот кошмар исчезнет и все опять будет по-прежнему.
– Прости меня, Марджи, но это невозможно, – сказал Броуган, пристально глядя на Энджи. – А что касается твоей памяти, Анжела, то мне кажется, что мы имеем дело с чем-то вроде ретроградной амнезии или посттравматического стресса. Ты знаешь, что это такое?
– Я ничего не помню, потому что слишком напугана и взволнована, – выпалила она, не скрывая своего раздражения.
– Что-то вроде этого. Я бы хотел, чтобы с тобой побеседовал наш лучший судебный психолог, и сделать это нужно как можно быстрее. Митч, Марджи, я обо всем договорюсь, а потом позвоню вам.
– Значит, на сегодня все? – спросила Энджи.
Она держалась буквально из последних сил.
– Нет, не все. Тебя еще должен осмотреть врач, – сказал Броуган. – Я сейчас же позвоню и попрошу, чтобы немедленно все подготовили.
Папа сосредоточенно смотрел на что-то, находившееся за окном. Его лицо было совершенно спокойным и невозмутимым. Как лицо каменной статуи. Он так сильно сгорбился, что его уши почти касались плеч.
– Прошу тебя, Фил! – протестующе воскликнула мама. – Неужели это так важно? Посмотри на нее! Она совершенно измучена.
Броуган поймал взгляд Энджи. Это и правда был взгляд измученного, доведенного до отчаяния человека. Он крепко сжал губы и снова превратился в добродушного парня в джинсах с дырой на колене.
– Да, я вижу, но мы должны это сделать. Я очень и очень извиняюсь.
Почему он все время извиняется? Это все равно ничего не изменит.
Несмотря на то что кроме них в доме никого не было, Броуган почему-то понизил голос. Он говорил, обращаясь не к ней, а к отцу, стоявшему к детективу спиной.
– Анжела, судя по всему, жила не одна. Она не бродяжничала по улицам. И не голодала. О ней кто-то заботился. На ней могут остаться какие-нибудь следы, образцы ДНК. Это очень важные улики. Мы должны немедленно все это собрать.
– С ее одежды? – спросила мама. – Мы можем просто отдать вам все ее вещи.
Посмотрев на нее строгим взглядом, детектив наконец повернулся к Энджи:
– Анжела, так как мы не можем полагаться на твою память, то необходимо выяснить, не подвергалась ли ты сексуальному насилию.
Услышав это, Энджи снова вскипела от злости.
– Называйте вещи своими именами, детектив! Не нужно меня щадить. Вы хотите узнать, была ли я изнасилована. Неужели вы думаете, что я не знала бы об этом? Неужели вы думаете, что я могла бы забыть такое?! – прокричала она.
Ей было так трудно дышать, как будто она пробежала километров десять, не меньше.
– Так было это или нет, Энджи? – спросил он тихим, спокойным голосом.
Откуда-то из глубин памяти неожиданно всплыло лицо с черными узкими глазами, потом виски сдавила резкая боль, и оно моментально исчезло, стерлось из памяти. В голове снова прояснилось. Боль утихла, вместе с ней исчез и гнев. Она чувствовала себя какой-то опустошенной, но ей было легко и спокойно. Она больше ничего не боялась.
– Нет, я ничего такого не помню.
– Я так и думал, – сказал он.
– А можно я потом приму душ?
– Конечно. Марджи, возьми, пожалуйста, сменную одежду для нее. Те вещи, которые сейчас на ней, мы заберем.
Выйдя в прихожую, он надел резиновые перчатки и поднял с пола полиэтиленовый пакет.
– Анжела, ты знаешь, что в этом пакете?
– Думаю, какие-нибудь вещи, – сказала она, пожав плечами.
– Узнаешь это? – спросил он, вытащив из пакета клетчатую рубашку.
Она покачала головой и снова почувствовала легкую тошноту.
Сунув руку еще глубже, он извлек из пакета желтый кухонный фартук.
– Нет, – поморщившись, сказала Энджи.
Он снова запустил руку в пакет и достал оттуда крошечные кружевные трусики черного цвета.
– Господь милосердный! – побледнев, пробормотал отец. Взъерошив руками волосы, он сцепил на затылке пальцы.
Энджи почувствовала, что у нее дрожат руки.
– Нет, я… не ношу такие вещи, – едва слышно сказала она и почувствовала, что к горлу подступает ком. Откуда у нее все это?
Броуган снова сунул руку в пакет.
– О-о! Теперь я понимаю, почему он такой тяжелый. Узнаешь это?
Прищурившись, она посмотрела на книгу, которую он держал в руке. Она называлась «Занимательная кулинария».
– У мамы есть такая книга. Я почти не умею готовить.
На самом дне пакета лежала весьма странная вещь – узкая металлическая полоска с одним заостренным концом. Броуган положил ее на свою покрытую резиновой перчаткой ладонь.
– Тебе эта вещь знакома? – спросил он.
Голос его казался спокойным, однако Энджи уловила в нем что-то такое, что заставило ее насторожиться.
– Нет. Что это? – спросила Энджи.
– Похоже на самодельный нож.
– Как он мог туда попасть? – спросила Энджи.
Пристально глядя на нее (его глаза с рыжеватыми крапинками в этот момент были похожи на глаза пантеры), Броуган сказал:
– Думаю, что ты сложила в этот пакет вещи, представляющие для тебя наибольшую ценность. Эту штуку ты могла бы использовать для самозащиты или…
– Я никогда раньше не видела эту вещь, – быстро сказала она.
Похоже, лезвие было очень острым. И опасным.
– Разве таким ножом можно нанести серьезную рану? – спросила она.
– О, им легко можно убить человека, – спокойно сказал Броуган. – Если ты, конечно, умеешь им пользоваться, – добавил он.
После слова «ты» он сделал короткую паузу, и она почувствовала, как по спине побежали мурашки.
Глава 2
Осмотр
– Как ты себя чувствуешь, Энджи? – в третий раз за последние три минуты спросила мама.
На ее щеках горел яркий лихорадочный румянец. Похоже, она очень разволновалась, увидев, какая суматоха поднялась в отделении интенсивной терапии после их приезда.
– Мне хочется, чтобы все это побыстрее закончилось, – сказала Энджи. – Я вообще не хочу, чтобы меня осматривали, но, похоже, моего согласия тут никто не будет спрашивать.
Услышав эти слова, детектив Броуган повернулся к ней:
– Ты не права. Есть определенные формальности, которые необходимо соблюсти. Без твоего согласия они не имеют права осматривать тебя. Однако я не стану долго распространяться о том, как это важно для расследования дела.
Бесшумно ступая по полу в своих мягких белых тапочках, к ним подошла медсестра. В руках она держала планшет-блокнот. Полистав страницы блокнота, она посмотрела на Энджи. Ее лицо выражало сочувствие и понимание.
– Давайте пройдем в смотровую и начнем, – сказала она.
Энджи показалось, что отец хотел что-то сказать, но вместо этого просто потер ладонь о ладонь.
– Я это… хм… Я подожду здесь с детективом, – наконец произнес он.
Комната была ослепительно белой, и только на потолке были нарисованы светло-голубые облака. Стол, на котором осматривали пациентов, был слишком коротким для того, чтобы на него можно было лечь, вытянув ноги. «Как бы мне с него не свалиться», – подумала Энджи. Она вполуха слушала медсестру, которая объясняла, как будет проходить осмотр. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим.
Медсестра протянула ей ручку:
– Дорогуша, поставь здесь свою подпись, хорошо?
Очень медленно, красивым ровным почерком она написала «Анжела Грейси Чепмен», пожалев о том, что у нее только два имени. Если бы их было больше, то и подпись была бы длиннее. Следующая строка была пустой, а возле нее был напечатан вопрос, на который нужно было ответить, однако Энджи поняла, что дать правильный ответ без посторонней помощи не сможет.
– Мама, какое сегодня число?
– Восемнадцатое сентября, – ответила мать.
Прищурившись, Энджи написала дату, а потом передала ручку матери, чтобы та поставила подпись в графе «родители/опекун несовершеннолетнего».
Мама молча исправила год в написанной дате.
Почувствовав во рту неприятный, кисловатый привкус, Энджи сглотнула слюну. Три года. Один росчерк пера – и трех лет как не бывало. Разве такое возможно?
Мама все еще держала руку над страницей.
– Ее еще никогда не осматривал гинеколог, – сказала она.
– Вы хотите присутствовать при осмотре? – спросила медсестра.
Поймав взволнованный взгляд мамы, Энджи покачала головой.
– Нет, это уже слишком, – сказала она. – Мама подождет в коридоре. Вместе с папой.
– Не беспокойтесь, миссис Чепмен, – сказала медсестра, тронув маму за плечо, – я буду здесь во время осмотра, от начала и до конца процедуры. У меня большой опыт в подобного рода делах. Вы можете оставить мне сменную одежду дочери.
На лице мамы застыло странное выражение – она была рада тому, что ей разрешили уйти, и в то же время ей было стыдно из-за этого. Она подписала разрешение и поцеловала Энджи в щеку.
– Я буду рядом. Прямо за дверью, – сказала она.
Когда щелкнул замок и за ней закрылась дверь, Анжеле показалось, что ей не шестнадцать, и даже не тринадцать, а лет семь, не больше. Ей хотелось, чтобы мама вернулась, чтобы она держала ее за руку, успокаивала ее и говорила, что все скоро закончится. Она хотела, чтобы мама напомнила ей, что на обратном пути они должны купить наклейку, или спросила, куда она хочет пойти после осмотра, чтобы порадовать себя мороженым с двойной порцией сливок. Это всегда помогало ей побороть страх, когда ее осматривал врач, смущение и стыд из-за того, что приходилось раздеваться полностью. Помогало согреться в холодном кабинете и пережить несколько ужасных, томительных минут в ожидании укола.
– Итак, Анжела, постой пока здесь, – сказала медсестра, расстелив на полу брезент. – А теперь стань на середину брезента и положи рядом всю одежду, так, чтобы она не коснулась пола.
– Зачем? – спросила Энджи, расстегивая блузу.
Ей пришлось повозиться с пуговицами, просовывая их в петли непослушными, дрожащими пальцами.
– На твоей одежде могут остаться волосы или мелкие волокна. Это все вещественные доказательства. Обувь тоже сними.
– О-о, – едва слышно простонала Энджи.
Краснея от смущения, она расстегнула молнию на брюках. Эти брюки она никогда раньше не видела. Они, наверное, были чужими. Спустив их до лодыжек, она сняла туфли. В голубом стерильном свете ее кожа казалась мертвенно-бледной. Она сжалась от холода и почувствовала, как тело покрывается «гусиной кожей». Потом она сняла носки.
– Откуда у тебя эти шрамы, дорогуша? – спросила медсестра, указав на ступни Энджи.
Глядя туда, куда указывала медсестра, она чувствовала, что у нее сводит живот и к горлу подступает тошнота. Обе лодыжки опоясывали широкие (шириной не менее пяти сантиметров) и толстые рубцы. Кожа на них была грубой и бугристой. Она прижала ладонь ко рту, пытаясь унять рвотные позывы.
– Я не знаю, – прошептала она сквозь пальцы, и ее глаза стали влажными от слез.
О господи, что же с ней такое случилось? Ее ноги стали просто огромными. И такими ужасными! Она больше никогда не сможет надеть босоножки.
Она стояла в одних трусиках и дрожала, обхватив руками свою голую грудь и сунув пальцы под мышки. Трусики были маленькими, выцветшими от долгой носки. Однако, как ни странно, эта вещица казалась ей очень знакомой. Это действительно были ее трусы. Блеклые бабочки порхали по ее бедрам. Она не отрываясь смотрела на них. Трусы были единственной вещью, не вызывавшей никаких отрицательных эмоций.
Медсестра посмотрела на нее, подняв голову от своего блокнота.
– Все с себя снимай, дорогуша, а потом залезай на стол. Там лежит бумажная рубашка, – сказала она и нажала на кнопку внутренней селекторной связи, чтобы пригласить врача.
Энджи сняла своих «бабочек» и подошла к столу. Несмотря на то что жесткая одноразовая рубашка царапала кожу, она была рада тому, что ей наконец удалось хоть чем-то прикрыть свою наготу. Сев на стол и свесив ноги, она посмотрела на свои синие выпуклые колени. Всю ее одежду сложили в пластиковые мешки и унесли.
– А теперь быстро сделаем маникюр, – сказала медсестра.
Она поскребла каким-то острым предметом под ногтями Энджи и все, что оттуда извлекла, поместила в маленький стеклянный пузырек.
– Прошу прощения. – Она заглянула под бумажную рубашку. – Волос совсем мало, так что чесать нечего, – прокомментировала она то, что там увидела, и опустила рубашку.
Энджи не поняла, что она хотела этим сказать, и еще плотнее сжала ноги, скрестив ступни.
– Пожалуйста, открой рот, – попросила медсестра.
Энджи машинально подчинилась, и медсестра засунула ей в рот роторасширитель. Вдыхая воздух через нос, Энджи с шумом выдыхала его, пытаясь подавить приступ тошноты. Медсестра тщательно протерла тампоном ее язык и щеки с внутренней стороны, а потом положила этот тампон в длинную стеклянную колбу.
– Когда у тебя последний раз были месячные? – спросила она, взяв в руки ручку и блокнот-планшет.
– У меня их еще ни разу не было, – покраснев, призналась Энджи. – Я, так сказать, поздний цветочек.
Громко стукнула дверь, и в кабинет вошел врач.
Энджи затаила дыхание. Врач – мужчина. О боже! Ее еще никогда не осматривал мужчина.
Вздрогнув, она сжала колени и пристально посмотрела на доктора. Это был пожилой мужчина с добродушным морщинистым лицом и бородой, в которой серебрилась седина. Энджи решила, что все не так уж плохо. Если бы врач оказался молодым симпатичным парнем, она бы просто сгорела со стыда. Расцепив пальцы, она пожала протянутую им руку. Ее ладонь была потной, а его – сухой.
– Здравствуй, Анжела. Я доктор Кренли. Может быть, ты хочешь спросить меня о чем-нибудь перед тем, как мы начнем осмотр?
Она задумалась.
– Это больно?
– Возможно, возникнут неприятные ощущения или даже легкие судороги, но это продлится не больше минуты. Вот, собственно, и все. Понятно?
Она кивнула. Ей понравилось, что врач сказал правду.
– Даже если я девственница? – спросила она.
– Даже если ты девственница, – повторил он. – Как я понимаю, у тебя может быть посттравматическая амнезия, так?
Она снова кивнула.
– Тебе пришлось пережить настоящий кошмар. Я тебе искренне сочувствую, – сказал он и повернулся к раковине, чтобы вымыть руки.
Ну и что она должна на это сказать? Что вообще говорят в подобных случаях?
– А-а, спасибо, – наконец произнесла она.
Медсестра отошла в глубь комнаты – свою часть работы она выполнила и теперь молча наблюдала за происходящим. «Интересно, о чем она сейчас думает? Сколько молоденьких девочек и женщин ей пришлось осматривать?» – мелькнула у Энджи мысль. Девушка, подвергшаяся сексуальному насилию, наверное, все воспринимала бы по-другому. Ее бы трясло от ненависти, злости и желания как можно быстрее отомстить тому, кто надругался над ней.
Но Энджи никто не насиловал.
Доктор Кренли надел латексные перчатки.
– Итак, перед нами загадка. Мы попытаемся ее разгадать, чтобы понять, что с тобой случилось и где ты была. Считай, что мы – одна команда. Я обещаю тебе, что буду все делать быстро и чрезвычайно осторожно. Если понадобится сделать паузу, мы обязательно ее сделаем. И еще одна просьба. Это очень важно. Энджи, если во время осмотра что-то покажется тебе знакомым, напомнит о чем-нибудь, вызовет какие-то ассоциации (это может быть все что угодно), – обязательно скажи мне об этом. Договорились?
Энджи не была уверена в том, что хочет что-либо вспоминать. Что-то ужасное случилось с ее ногами. Ей было страшно смотреть на эти свисающие со стола ноги. И на запястьях у нее тоже были темные рубцы. Наверное, имелась очень веская причина для того, чтобы все забыть.
Ее терпение лопнуло. Она больше не могла сдерживаться. Теперь ее переполняли злость и обида. Она не должна была сюда приходить. Она могла отказаться от всего этого. Возможно, еще не поздно сделать это. Неужели так важно выяснить, что именно с ней случилось? Все должны радоваться тому, что она вернулась домой, и оставить ее в покое. Ей уже ничего не угрожает. Она жива и здорова. Что им еще нужно?
– Хорошо, Анжела, начнем, – сказал доктор Кренли. – Сейчас я осмотрю внешние повреждения – гематомы, порезы, шрамы.
Подняв бумажную рубашку, он начал тщательно осматривать кожу Энджи. Лицо доктора не выражало никаких эмоций, он выполнял свою привычную работу и делал все быстро и четко. Энджи в это время не отрываясь смотрела на мигавший на потолке светильник. Одна флуоресцентная лампа была более желтой, чем вторая. Энджи пыталась определить, с какой периодичностью они мигают.
Доктор Кренли довольно долго осматривал ее ступни и запястья. Потом что-то записал в свой блокнот и сделал несколько фотографий. Энджи наблюдала за тем, как медленно двигаются стрелки настенных часов, и дышала в такт с их тиканьем. Так она пыталась отвлечься, потому что всякий раз, когда врач прикасался к шрамам, ее подташнивало и возникали какие-то непонятные ощущения.
Сделав над собой усилие, Энджи спросила:
– Как вы думаете… откуда они могли появиться на моем теле?
Доктор не стал ходить вокруг да около и откровенно ответил на ее вопрос:
– Такие старые, зарубцевавшиеся раны могут появиться от длительного трения. Кожа растирается каким-нибудь предметом, металлическим или кожаным, который ограничивает движения. На запястьях, скорее всего, следы от веревки или шнура. Судя по внешнему виду этих повреждений, ты не могла нанести их себе сама. Ты что-нибудь об этом можешь сказать?
– Нет, – прошептала она, холодея от ужаса. Неужели ее связывали и заковывали в кандалы? Она несколько раз мысленно повторила это слово, но вспомнить ей ничего не удалось. – Я ничего не знаю.
– Спасибо, Анжела. Теперь ложись на стол, вдень ступни в эти стремена и раздвинь ноги. Мы должны выяснить, имеются ли повреждения внутренних органов.
Энджи вдруг начала задыхаться. Ей показалось, что ее грудь сдавили железными тисками. «Прячься!» – крикнул ей звонкий детский голосок. Резкая слепящая боль пронзила виски, и она прижала ладони к глазам.
Откуда-то издалека донесся голос доктора:
– Ты можешь ощутить легкое давление…
Однако она ничего не почувствовала. Внезапно начавшаяся головная боль так же внезапно и прошла. Задрожали веки, и она удивленно открыла глаза. Медсестра протянула ей руку и помогла сесть.
– Мы закончили, дорогуша, – сказала она. – Ты была умницей и очень нам помогла. Теперь можешь одеться.
Неужели все закончилось? И это весь осмотр? А где врач? Она закрыла глаза всего на две секунды. За это время он не успел бы выйти из кабинета.
От изумления она даже перестала дышать. Прошло всего две секунды, не больше, ведь так? Неужели она все-таки потеряла сознание?
Посмотрев на медсестру, она быстро перевела взгляд на часы и поняла, что прошло всего несколько минут с тех пор, как она смотрела на них в последний раз. И половину этого времени они проговорили. Она сразу успокоилась и вздохнула с облегчением. «Наверное, доктор просто очень быстро ходит», – решила она.
Самое главное, что осмотр уже закончился, а остальное не имеет значения. Пора возвращаться домой и забыть все это. Она усмехнулась. Тавтология какая-то получается. Можно ли забыть о том, что ты все забыла? Наверное, можно.
Несмотря на очевидные и неопровержимые доказательства, она все-таки не верила в то, что прошло три года. Если бы ей удалось убедить родителей в том, что они ошибаются, она могла бы снова жить своей прежней жизнью. Могла бы позвонить друзьям, вернуться в школу. Почему бы и нет? Она натянула теплый мягкий свитер, который принесла мама, и обхватила себя руками. Хорошо, что мама помнит о том, что этот огромный пушистый голубой свитер – ее любимая вещь.
Сунув свои худые ноги в вельветовые брюки желтовато-коричневого цвета, Энджи снова почувствовала себя почти нормальным человеком. Однако это заблуждение быстро развеялось. Когда она стала на ноги, оказалось, что брюки слишком коротки. Примерно сантиметров на пять короче, чем нужно. Вот вам еще одно доказательство! Кого она пытается обмануть? Она не может вернуться к своей прежней жизни. Она просто выросла из нее.
Медсестра провела Энджи по коридору до комнаты, на двери которой было написано: «Не входить без разрешения».
– Доктор сейчас беседует с твоими родителями. Заходи, дорогуша. Удачи тебе.
«Да, она мне сейчас очень нужна», – подумала Энджи. Как, скажите на милость, ей, тринадцатилетней, жить жизнью шестнадцатилетней девушки?
Энджи взялась за ручку двери и начала медленно ее поворачивать. Из-за закрытой двери доносился голос врача. Она замерла и решила послушать, что он говорит ее родителям. До нее долетали обрывки фраз:
– Глубокие разрывы… необычные внутренние рубцы… неоднократно подвергалась сексуальному насилию… на лодыжках… сама она не могла нанести себе подобные увечья… запястья рук… самоубийство… крепкое здоровье… не беременна… психиатрическая…
Энджи быстро пошла по коридору в обратном направлении. Зайдя в туалет, она закрыла дверь на защелку. У нее дрожали колени, и, чтобы не упасть, она прижалась спиной к двери. Внутренние рубцы. Неоднократно подвергалась сексуальному насилию. Эти слова вихрем пронеслись в голове. О боже! Нет, такого в реальной жизни не бывает! Подобные ужасы можно увидеть только по телевизору.
Она уезжала в турпоход нормальным ребенком, такие обычно бывают героями ситкомов[1] или семейных драм. Теперь же ей придется стать звездой своего собственного сериала об отделе, расследующем преступления, совершенные на сексуальной почве. Кто-то переписал сценарий ее жизни, причем без ее согласия.
Только увидев, как слеза, скатившись с ее щеки, капнула на холодный кафельный пол, Энджи поняла, что плачет. Что она здесь делает? Что случилось? Если верить маме и папе, то у нее украли больше тысячи дней. И не важно, что сейчас показывает ее внутренний календарь. Все, что она видит вокруг себя, говорит о том, что этот отрезок времени действительно остался в прошлом и с ней действительно случилось нечто ужасное. Стоит лишь взглянуть на ее тело. На ее руки, ноги и лицо.
Соленые слезы обжигали ее щеки. Она вытирала лицо тыльной стороной кисти.
Энджи подошла к раковине, чтобы умыться холодной водой, и снова увидела свое отражение в зеркале. На нее смотрела совершенно незнакомая девушка. Смотрела глазами уставшего человека, прожившего долгую тяжелую жизнь, многое познавшего и повидавшего. Эти глаза смотрели с сожалением, печалью и тревогой.
Набрав в руку воды, Энджи выплеснула ее на зеркало.
– Слышишь, ты, сука, я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь! – прошипела она своему отражению.
О Энджи, ты так злилась на нас! Ты не знала, что нам пришлось сделать, чтобы спасти твою жизнь. Как трудно мне было справляться с девочками, заставлять их помогать мне и следить за воротами. И все это для того, чтобы ты оставалась чистой и непорочной, чтобы никто тебя не нашел и не смог причинить зла, наша Тринадцатилетняя Красотка. Так мы тебя прозвали. Прости нас за то, что мы ничего не смогли сделать со шрамами.
– Она пока не может вернуться в школу, – сказал папа. – Сначала мы должны получить заключение психолога. Мы ведь даже не знаем, в какой класс ее следует определить.
Они с мамой обсуждали ее дальнейшую жизнь так, словно ехали в машине одни. А ведь Энджи (она еще даже не успела прийти в себя после унизительного осмотра, которому ее подвергли в больнице, заставив раздеться догола) сидела на заднем сиденье, прямо за их спинами. На душе у нее было мерзко, она чувствовала себя так, как будто ей пришлось искупаться в какой-то липкой, противной жиже. Она не помнила, что с ней делали во время осмотра, и поэтому не могла сказать наверняка, из-за чего ей было так плохо.
Отец все время прятал глаза. Он так ни разу и не посмотрел на нее, ни в больнице, ни потом, когда вышли на улицу и направились к своей машине. Когда Энджи попыталась взять его за руку, он сделал вид, что чихает, и сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок. Может быть, шестнадцать лет – это настолько солидный возраст, что публичное проявление любви уже считается неприличным? В любом случае ей было больно и обидно видеть, что отец отталкивает ее.
– В восьмом, – сказала Энджи, наклонившись и просунув голову между передними сиденьями. – Я должна учиться в восьмом классе. И я уже пропустила почти три недели занятий. Мне нужно приступать к учебе.
У нее на коленях стояла большая картонная упаковка с двойной порцией мятного мороженого с фруктами. Мороженое уже начало таять, а она к нему даже не притронулась. По крайней мере, мама не забыла, что это ее любимое лакомство.
Только после третьей попытки маме удалось подобрать нужные слова, чтобы в мягкой, вежливой форме выразить свое несогласие.
– Ты пропустила всего три недели. Это немного. К тому же преподаватели обязательно назначат тебе дополнительные занятия и помогут наверстать упущенное. Я договорюсь об этом. Но, дорогая моя, тебе нужно общаться со своими сверстниками. Тебе необходимы их моральная поддержка и помощь.
– Мои сверстники учатся в восьмом классе, – не сдавалась Энджи.
– Энджи, все твои друзья сейчас в одиннадцатом классе. И Ливви, и Кейти, и Грег.
– Грег?
О боже! Она не вспоминала о нем… неважно, три года или всего два дня, но воспоминание о Греге было единственным светлым моментом за весь этот странный и мрачный день.
Три года назад, в конце июля, они всей компанией поехали в аквапарк в Соук Сити. Эта поездка была последним и самым ярким событием того лета. Сначала все шло как обычно, но потом всем стало понятно, что Энджи и Грег ведут себя так, как будто бы у них свидание. Остальные члены группы незаметно разошлись кто куда, оставив их одних возле ленивой «реки». Самое смешное, что они этого даже не заметили.
Они плыли на животе, словно морские котики, обхватив руками небольшой плот и болтая ногами в теплой воде. Солнце нещадно жгло их спины. Вскоре их ноги стали все чаще и чаще соприкасаться, и Энджи похвалила себя за то, что сделала депиляцию. Они проплыли еще один круг, сплетясь ногами, и когда Грег положил свою горячую загорелую руку на спину Энджи, ей не оставалось ничего другого, кроме как повернуть голову и, заглянув в его сияющие глаза, ответить на поцелуй. Они одновременно потянулись друг к другу, и их губы встретились на полпути. Его губы пахли хлоркой и колой.
Плот врезался в стену бассейна, и их зубы ударились друг о друга. Они разомкнули объятия и снова начали целоваться. Они целовались до тех пор, пока спасатель, следивший за порядком, громко не свистнул в свисток и не закричал:
Читать бесплатно другие книги:
