Тайны Гагарина. Мифы и правда о Первом полете Губарев Владимир
Это была настоящая сенсация! И вдохновленный разрастающимся скандалом, я тут же встретился с опальным Николаем Петровичем Дубининым и написал большой очерк о нем, о его борьбе с Лысенко и президентом, о сессии ВАСХНИЛ 1948 года.
Главный редактор «Комсомолки» попросил меня показать очерк президенту Академии, мол, давайте немного подстрахуемся.
Келдыш очерк прочитал, но советовал не печатать. «Мы сами разберемся в Академии, – сказал он, – тут помощь журналистов не нужна…» И подарил мне книгу «Стенографический отчет о сессии ВАСХНИЛ 1948 года».
Через два дня очерк о Дубинине был напечатан в газете… Келдыш при встрече заметил: «Хорошо, что у вас есть собственное мнение. Так и поступайте в будущем!»
Много ли найдется людей, способных так оценить происшедшее?!
Конечно же, сражение за нормализацию положения в отечественной биологии М.В. Келдыш выиграл. Он был последователен, настойчив и непримирим. При всей своей внешней мягкости, казалось бы, уступчивости, он всегда добивался своего, шел упорно вперед, если понимал, что это нужно науке, а следовательно, и стране.
Именно при Келдыше значение науки, ее авторитет и стремительное развитие практически по всем направлениям в стране выросли поистине «до космических высот». Однажды нынешний президент РАН Ю.С. Осипов сказал: «Это был золотой век отечественной науки», и, безусловно, он прав.
Однако в судьбе президента АН СССР не все складывалось гладко. И, конечно же, «главной головной болью» для него стала ситуация, которая сложилась вокруг академика Сахарова.
Власть и Сахаров схлестнулись в бескомпромиссной схватке.
Зима 1970-го запомнилась оттепелями. Снег лежал почерневший, тяжелый, а оттого казалось, что он никогда не растает…
Из окна приемной президента АН СССР видна круглая чаша для цветов огромного газона (почему-то мне всегда казалось, что это неработающий фонтан, оставшийся еще с екатерининских времен?!), пустынная площадь и одинокая фигурка человека, который прохаживается вокруг замерзшего «фонтана»…
Это Андрей Дмитриевич Сахаров…
Идут в газеты письма с требованием «наказать» Сахарова, кое-где проходят даже митинги против него… Да, в Академии немало тех, кто выступает против ученого… В общем, в ЦК требуют (Суслов?), чтобы Андрея Дмитриевича вывели из состава членов Академии…
Такого в истории Академии наук не было, и пока единственная опора для Сахарова это Келдыш. Он не только всегда уважал Сахарова, но и поддерживал его – они хорошо узнали друг друга еще по работе над «атомной проблемой» (эх, как тогда они были молоды!).
Как же защитить Сахарова?
И тут представляется случай…
Келдыш рекомендует познакомиться с последней работой академика П.Л. Капицы, который получил в своей лаборатории «плазменный шнур». Он утверждает, что это и есть основа будущего термоядерного реактора.
Председателем комиссии по проверке работы Капицы Мстислав Всеволодович назначает Сахарова.
Тот с энтузиазмом выполняет поручение президента. Всего несколько страниц заключения: нет, это не термоядерная реакция, но Капица сделал большое открытие…
Петр Леонидович с гордостью показывает нам с Ярославом Головановым этот документ. Потом с хитринкой говорит: «А почему бы вам не написать в «Комсомолке» об этом?» Он прекрасно знает, что в любой газете крепко-накрепко запрещено даже упоминать фамилию «Сахаров». Заметив наше смущение, Петр Леонидович добавляет: «Но надо обязательно посоветоваться с Келдышем…»
Президент сразу же оценил и поддержал идею о подготовке такого материала. Ярослав сделал репортаж из лаборатории Капицы, а я встретился с Андреем Дмитриевичем и взял у него интервью, которое назвал «Холодная плазма». Я привез ему готовый материал, он внимательно просмотрел его, сделал необходимые поправки и завизировал.
– Убежден, что это интервью не напечатают, – заметил он.
Я попытался его убедить в обратном, но, видимо, интуиция и знание действительности у него были гораздо глубже, потому что события начали развиваться стремительно…
От «стукача» (тайные сотрудники КГБ работали и у нас) ушла информация, что в «Комсомолке» готовится к публикации интервью с Сахаровым. «Стукач» был законспирирован хорошо: мы так и не смогли его вычислить… Слух об интервью тут же дошел до Суслова, и он распорядился «примерно наказать виновных, снять с работы и исключить из партии за политическую близорукость…» Я мгновенно ощутил образовавшуюся пустоту… Единственная надежда – Келдыш… Он внимательно выслушал мой рассказ о том, что происходило в обоих ЦК – партии и комсомола, какие решения готовятся, что их осталось лишь «проштамповать» на ближайшем секретариате ЦК…
«Придется идти ко мне помощником, – вдруг сказал Мстислав Всеволодович, – возьму, даже если будете беспартийным… А сейчас подождите в приемной…»
Я понял, что при мне он не хочет разговаривать по телефону… С кем? Я мог только догадываться…
Он вышел из кабинета минут через пятнадцать. Очень взволнованный – лицо красное, губы дрожали…
– Печатать интервью нельзя, – сказал он, – но вы можете не беспокоиться, ведь вы работали по моей просьбе…
Я попытался возразить, но Келдыш уже не слушал – он ехал в ЦК партии…
Гораздо позже я узнал, что Мстислав Всеволодович пытался доказать Суслову, что печатать интервью с Сахаровым надо, это поможет и Андрею Дмитриевичу, и Академии наук, более того – стране… Но слишком велика была ненависть у Суслова и его окружения к Андрею Дмитриевичу, для них он был опаснее, чем все «акулы империализма», вместе взятые…
А референт Келдыша Наталья Леонидовна регулярно звонила и спрашивала: «Мстислав Всеволодович интересуется: у тебя все нормально? С тобой ничего не сделали?» И было в этих вопросах нечто щемящее и трогательное: президент Академии не верил в порядочность тех, кто наверху, – а вдруг не сдержат своего слова и расправятся с журналистом?! Он прекрасно понимал, что только его защита способна отвести беду от человека.
Я знаю, что было множество людей, которых защищал и спасал Мстислав Всеволодович Келдыш, а потому память о великом ученом и человеке для всех нас священна…
Постепенно болезнь сосудов давала о себе знать. Порой приступы становились невыносимыми. Он начал прихрамывать. Боли в ноге не уходили. Консервативные методы лечения были исчерпаны, требовалась операция.
В Москву прилетел Майкл Де Бекки. С ним М.В. Келдыш познакомился во время визита в США, осмотрел его клинику, дал согласие на операцию, но не в Калифорнии, а в Москве.
Она и была проведена в Институте сердечно-сосудистой хирургии имени А.Н. Бакулева. Ассистировал американскому профессору А.В. Покровский.
Потом он еще долгие годы будет «опекать» Келдыша.
Де Бекки отказался от гонорара за операцию. Он попросил передать благодарность правительству СССР за ту честь, которую ему оказали, доверив оперировать М.В. Келдыша. «Это ученый, который принадлежит не только России, но и всему миру», – сказал он.
Много лет спустя профессор Майкл Де Бекки прилетит в Москву, чтобы наблюдать за операцией Б.Н. Ельцина. Его вмешательства не потребуется, но гонорар ему будет выплачен. Он не откажется…
Недавно мне довелось лежать в Отделении сосудистой хирургии, которым руководит академик А.В. Покровский.
Случалось, в канун операции мы долго с ним беседовали. Рассказал он и о «своем главном пациенте». Я спросил у него:
– Известно, что пациентов самых разных у вас было великое множество. Кто особенно запомнился?
– Конечно же, Мстислав Всеволодович Келдыш, президент Академии наук СССР. История с ним была достаточно интересная. Мне позвонила его референт Наталья Леонидовна и говорит, что Келдыш хотел бы со мной встретиться. Я приехал к нему в президиум Академии. Честно говоря, не очень помню, о чем шел разговор. Он был довольно короткий, касался общих проблем. Уехал. Так и не понял поначалу, почему он меня позвал. А дело в том, что я в то время уже консультировал в Кремлевской больнице. Благодаря Евгению Ивановичу Чазову, который не боялся привлекать в консультанты молодых специалистов. Меня многократно приглашали, и я уже был в «кремлевке» «своим». Следующая встреча с Мстиславом Всеволодовичем состоялась уже в больнице. Он практически не спал многие месяцы, и его попытались лечить консервативно. Все перепробовали – по-моему, даже иглоукалывание. Но ему ничто не помогало.
– У него было сужение сосудов?
– Да, и очень большое. Оно начиналось еще в животе и захватывало ноги. Редкое заболевание. Он долго не склонялся к операции, но потом стало ясно, что иного не дано. Знаю, что было специальное решение Политбюро, на котором предлагали послать лечить его за границу. Позже я узнал, что во время пребывания в Америке он слетал на один день в Хьюстон, где посмотрел, как лечит Де Бекки. Вернулся и попросил своих сотрудников провести математический подсчет, где надежнее всего лечиться – здесь или там. В этом необычном деле участвовал академик Пирузян, он мне и рассказал подробно об этой истории. Как они считали, не знаю, но получилось так, что лучшие результаты у нас в клинике. Потом в кабинете Бориса Васильевича Петровского – он был и академиком, и министром – состоялся консилиум. Лечащий врач Келдыша доложил ситуацию. Началось обсуждение. Вокруг сидят академики, лишь у вашего покорного слуги нет столь высоких званий. Петровский говорит, что Келдыш категорически отказался делать операцию за границей, но он готов ее сделать здесь. Где? Борис Васильевич говорит, что лучшие условия в «кремлевке» и нужно оперировать там. Молчание. Тогда слово беру я. Говорю, что условия в «кремлевке» лучше, но оперировать его нужно там, где операции на сосудах идут ежедневно, то есть у нас в клинике.
– И что же?
– Борис Васильевич Петровский вдруг резко прервал консилиум, ничего не сказал…
– Ему надо было переговорить с Келдышем?
– Конечно. Вскоре Мстислав Всеволодович оказался в палате по соседству с моим кабинетом. Операцию провел Де Бекки. У Келдыша был тяжелейший послеоперационный период. Не со стороны сосудов, а из-за желудка. Он беспрекословно выполнял все пожелания врачей. Никаких капризов! Он был идеальный больной.
– Полностью доверял врачам?
– Да. К сожалению, у людей такого плана не всегда это бывает…
– А потом вы с ним общались?
– Много раз встречались. У нас добрые отношения сложились…
…Однако Келдыш чувствовал себя все хуже и хуже. Ему уже тяжело было выполнять сложные обязанности президента Академии. И он решил оставить этот пост. Его долго уговаривали, мол, соратники и коллеги будут помогать, но Келдыш уже принял решение…
Он предложил на свое место двух близких ему людей, которых он бесконечно уважал. Это были академики Патон и Александров.
В ЦК партии склонялись к тому, чтобы президентом стал Патон. Однако Борис Евгеньевич категорически отказался, а когда М.А. Суслов попытался «надавить» на него, сказал: «На такой пост насильно не назначают…» Он также поддержал кандидатуру Анатолия Петровича Александрова. И этот выбор оправдал себя.
Мстислав Всеволодович ушел из жизни внезапно, неожиданно для всех. Случилось это в закрытом гараже на даче.
Появилась версия, что Келдыш покончил с собой, мол, он специально завел двигатель автомобиля и закрыл двери, чтобы отравиться угарным газом. Ни подтвердить, ни отвернуть эту версию никто не может…
«Вечером (это была пятница) раздался телефонный звонок, – вспоминала Н.Л. Тимофеева. – Звонил Мстислав Всеволодович. Разговор был грустным по тону и не похожим на прежние: он очень мягко спросил о житье (раньше такого не бывало), спросил, все ли депутатские дела мы сделали. Ответила, что все сделано, кроме двух дел, но они очень легкие, и я сама с ним справлюсь. Спросил об Анатолии Петровиче, о каких-то академических делах… Положив трубку, я почувствовала то ли тревогу, то ли грусть… Смерть Мстислава Всеволодовича потрясла меня, да что меня – всех…»
Я спросил об уходе Келдыша и академика Покровского. Он ответил уклончиво:
– Его очень изматывала болезнь. В последние месяцы он практически не спал, еле держался на ногах. Мне показалось, что он измучен жизнью… А ведь очень светлый человек был, ну я уже не говорю о его гениальности.
Так случилось, что 50-летие полета Ю.А. Гагарина в космос и 100-летие со дня рождения М.В. Келдыша совпали. Символично? Нет, закономерно, потому что судьбы двух великих людей Родины соединились навсегда 12 апреля 1961 года.
Мне кажется, о этом очень точно сказал академик Ю.А. Осипьян:
«Он был особенный человек. Эта аура исключительности окружала его всегда, где бы он ни находился. Мстислав Всеволодович был человеком очень умным, остроумным и мог расположить любого – и мужчину, и женщину – к тому, чтобы к нему относились со вниманием и почтением. Я помню, например, один случай, когда был День космонавтики, который отмечался в Центральном театре Советской армии. Перед тем, как выйти в президиум заседания, все собирались в специальной комнате. Там присутствовали космонавты, ученые, представители промышленности, государственные и политические деятели. Мстислав Всеволодович тогда уже был болен и чувствовал себя очень плохо. Я стоял недалеко, и это было видно по выражению его лица: он, стиснув зубы, пережидал приступ болей, стоял один, немного в стороне, ни с кем не общаясь. В этот момент открывается дверь, и шумно вошли руководители государства и члены правительства. Первым с улыбкой шел Леонид Ильич Брежнев. Они увидели Мстислава Всеволодовича (хотя он ни на кого не смотрел), и сразу же атмосфера как-то изменилась. Каждый очень предупредительно, с вниманием подошел к нему, пожал руку и, отводя глаза, отошел в сторону. Было видно, что в данный момент, в данном собрании Келдыш есть самый главный и самый значительный человек. Много раз я наблюдал похожие ситуации, и всегда это ощущение значительности личности присутствовало и не вызывало сомнений».
К сожалению, в нынешних школьных учебниках я не нашел даже упоминания о М.В. Келдыше.
В Москве есть площадь, носящая его имя, но памятника великому ученому нет. Пока и не слышал, что к юбилею он появится.
В Риге, где родился М.В. Келдыш, бюст был установлен. Как Герою Социалистического Труда, удостоенному этого звания дважды, а потом и трижды. Но не знаю, сохранился ли он в наше неспокойное время…
Впрочем, гении не нуждаются в почитании, память о них нужна нам, живущим, и тем, кто придет нам на смену. Когда рвется ниточка памяти, протянутая из прошлого в будущее, нация деградирует и погибает. Помним ли мы об этом?!
В Саратове на 4-м курсе индустриального техникума Юра Гагарин начал увлекаться авиацией. Он начал заниматься в аэроклубе.
Гагарин вспоминал:
«Дважды ночами мы выезжали на аэродром и, переживая, ждали, когда нас поднимут в воздух. Но нам не везло: не было подходящей погоды. Невыспавшиеся, переволновавшиеся, возвращались мы в техникум и садились за дипломные работы. Их-то ведь за нас никто не сделает!..
Я уж не помню, как мы взлетели, как ПО-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато…
– Не дрейфь, Юрий, девчонки внизу смотрят! – озорно крикнул инструктор. – Готов?
– Готов! – отвечаю.
– Ну, пошел!
Оттолкнулся я от шершавого борта самолета, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо, а парашют не открывается. Хочу крикнуть и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта…»
До старта первого человека в космос оставалось 5 лет 10 месяцев и 3 дня.
Зима 1955-го…
12 февраля 1955 года было принято решение о строительстве космодрома.
Юрий сдал зачеты неплохо: начальник аэроклуба назвал его в числе прилежных пилотов.
Курсантов разбили на летные группы – Гагарин был назначен в шестую. Скоро полеты.
Гагарин заканчивал техникум. Его профессия – техник-литейщик.
В 1949 году после шести классов он поступил в Люберецкое ремесленное училище. Семье было тяжело, и Юрию пришлось начать рано свою трудовую жизнь.
«Было жаль годы, загубленные зря при фашистской оккупации, – вспоминал Ю. Гагарин. – Я мечтал окончить какой-нибудь техникум, поступить в институт, стать инженером. Но для поступления в институт требовалось среднее образование. Вместе со своими товарищами я поступил в седьмой класс люберецкой вечерней школы № 1. Трудновато было. Надо и на заводе работать, и теоретическую учебу в ремесленном сочетать с занятиями в седьмом классе. Преподаватели и здесь попались хорошие. На преподавателей мне везло всю жизнь… И тут мне сказали: можно поступить в Саратовский индустриальный техникум по литейной специальности. Мы получили бесплатные билеты, сели в поезд и махнули на Волгу, где никто из нас еще не был».
На этой станции вышел единственный пассажир. Поезд остановился лишь на минуту, проводник даже не сошел с площадки.
– Там начальник станции. – Он показал в сторону будки, прилепившейся у насыпи.
Поезд мягко набрал скорость, красные огни последнего вагона были видны долго.
– Товарищ, вы отстали от поезда? – вдруг услышал он. Начальник станции стоял рядом, в руках он держал чайник. Железнодорожная форма была уже изрядно потрепана, видно, не первый год он здесь. – Не волнуйтесь, через два часа будет скорый, я посажу вас. Могу даже в мягкий. – Начальник станции демонстрировал свое могущество.
– Спасибо, – поблагодарил приезжий, – в вагоне было страшно жарко, дышать нечем, вот я и выбрался на свежий воздух…
Железнодорожник был сообразительным человеком, он догадался, что расспросы излишни.
– Мне сказали, что у вас я смогу переночевать, не так ли?
– Я один живу, – ответил начальник станции, – устрою, конечно.
Утром к поезду, который прибывал в 11 часов, вышли вместе. На станции сошли еще двое.
Неподалеку располагался «табор» геологов. Трое приезжих направились к нему напрямую через степь. У одной из землянок стоял «газик». Навстречу приезжим вышел начальник геологической партии.
– Жду вас, – сказал он. – Позвольте документы? – Он убедился, что перед ним те люди, о которых ему сообщили.
«Газик» быстро домчал их к топографической вышке. Начальник геологической партии показал, где находятся песчаный карьер и скважины.
– А каменные карьеры? – поинтересовался один из приезжих.
– Местных стройматериалов нет, – ответил геолог. – Машина, как приказано, поступает в ваше распоряжение, – добавил он. – Мне нужна расписка, и я уезжаю.
Через несколько дней, исколесив округу на «газике», стали собираться в Москву и трое приезжих. От них требовали срочного доклада об особенностях района, примыкающего к этой небольшой, затерянной в казахстанских степях станции. Именно здесь вскоре должны были развернуться события, которые потомки определят лаконично: подвиг строителей Байконура.
Шубников слушал главного инженера проекта сначала не очень внимательно. Достаточно ему было глянуть на схему, как стало понятно, что люди, стоящие перед ним, невероятные… фантазеры. Да-да именно фантазеры! Столь огромный объем строительных работ и всего за два года?! Без подготовительного периода, без материалов, без дорог и коммуникаций, в пустыне…
– Прежде всего нужна вода и дороги, – заметил он.
– Конечно, – согласился главный инженер проекта, – но сейчас речь идет о тех сооружениях, без которых мы работать не можем.
– И именно они – главное! – Сергей Павлович сделал ударение на слове «главное».
Они познакомились несколько дней назад. Вызов в Москву был срочный, и Георгий Максимович Шубников вылетел через полтора часа после получения приказа.
Шубникова сразу же привезли к секретарю ЦК.
Хозяин кабинета представил его Королеву.
– Не устали с дороги? – поинтересовался секретарь у Шубникова.
– Привык.
– Теперь действительно не до отдыха. – Секретарь улыбнулся. – Впрочем, у вас, строителей, да и у всего нашего народа его и не было после войны… Дорогой Георгий Максимович, вам поручается задание особой государственной важности. Не скрываю – чрезвычайно трудное, сложное, непривычное, но нужное. Речь идет о космосе…
– И как всегда, это сооружение нужно было вчера? – попробовал пошутить Шубников.
– Не сооружение, – секретарь не ответил на шутку, – а принципиально новое… – Он запнулся, подыскивая подходящее слово. – Не знаю, как и назвать.
– Полигон, – подал голос Королев.
– И это слово, хоть и принято, неточное… Не отражает всю масштабность задачи.
– Космодром, – подсказал Королев.
– А не преждевременно? – Секретарь внимательно посмотрел на Королева. – Не будем опережать события. Сначала сделаем дело, а потом поищем подходящее для него название. Согласия вашего не спрашиваю, – обратился секретарь к Шубникову, – это приказ партии и Родины… Подробности вам расскажет Сергей Павлович. Побывайте у него, это, поверьте, интересно.
Шубников привык не удивляться. В его жизни было столько приказов, на первый взгляд даже невероятных, что сразу и не вспомнишь. Он умел их выполнять.
На войне он сначала строил оборонительные сооружения – на Дону и под Сталинградом, а потом, когда началось наступление, возводил мосты и прокладывал дороги, чтобы в весеннюю распутицу не увязали на дорогах машины с боеприпасами и шли вперед танки. Наводил переправу через Вислу для танков Рыбалко – обеспечивал их бросок к Берлину.
День Победы для Шубникова стал поворотным: теперь он восстанавливал то, что разрушила война. Мосты в Вене, Братиславе, Берлине. А потом театр и вновь мосты – через Шпрее в Берлине, через Одер в Кюстрине, даже через морские проливы. Широко известная «визитная карточка» его строительного мастерства – мемориальный ансамбль в Трептов-парке в Берлине.
Не скоро после Победы Шубников вернулся на Родину. А там его ждали Донбасс, Азербайджан, Ташкент – везде нужно было строить. И Георгий Максимович ни разу не подвел, не нарушил сроков, выполнял каждое задание. Да, он умел находить выход даже из безвыходных положений, о его смелости, умении рисковать ходили легенды. Поэтому сейчас пал выбор на него.
Главный инженер проекта докладывал спокойно, не торопясь. Шубников уже не прерывал его.
– Дороги, связь, стартовое сооружение, подземный командный пункт, монтажно-испытательный корпус, компрессорная, лаборатории, командно-измерительный пункт, кислородный завод, теплоэлектроцентраль и современный город… – Шубникову даже трудно было запомнить: главный инженер проекта перечислял все новые и новые сооружения, и, казалось, им не будет конца.
Пожалуй, именно здесь, в кабинете Королева, Георгий Максимович осмыслил – нет, не трудности, которые им, строителям, предстоит преодолеть, а те грандиозные перспективы, что открываются перед страной с созданием этого необычного сооружения.
– Отсюда мы шагнем в космос, – сказал в заключение Сергей Павлович, и Шубников представил, сколь тяжело ученому и конструктору. Ведь для него заботы строителей – лишь одни из многих.
Шубников сказал Сергею Павловичу на прощание коротко:
– Сделаем. Постараемся не задержать вашу работу ни на один день.
Королев по достоинству оценил слова Шубникова. И не раз показывал, сколь велико его доверие к Георгию Максимовичу. А встречаться им приходилось часто. Теперь уже в казахстанских степях.
Эшелон остановился. Слева и справа лежала степь. Будка смотрителя да несколько покосившихся бараков. А за ними поднималась ввысь до самых облаков черная туча. Даже солнце не пробивало ее.
Заскрипел на зубах песок.
– Ишь, столпотворение какое! – изумился кто-то.
– Пылевая распутица, – ответил С.А. Алексеенко.
Он бывал уже в Казахстане, знал, каково здесь приходится.
– Пылевая? Что-то не слышал о такой…
– Узнаешь, браток, – отозвался прораб, – будешь о дождичке мечтать как о спасителе.
Подошли грузовики. С ними появился и начальник строительства Г.М. Шубников. Состоялся короткий митинг.
– Ваш участок далеко отсюда, – сказал он. – Устраивайтесь, располагайтесь… Завтра приступаем к работам… Впрочем, хочу предупредить: кроме геодезистов и геологов, там никто не был. Но мы на вас надеемся: вы же строители… Техника уже в пути, к утру должна прийти… Вперед!
Начальник строительства тронул за плечо водителя и исчез в том облаке пыли, из которого несколько минут назад столь же неожиданно появился.
Грузовики взяли влево – шоферы попались опытные и знали, что их дорога там, где еще не было пыли.
Степь обманчива. Выглядит земля прочной, словно асфальт. Когда-то, миллионы лет назад, здесь было море. Гигантская впадина постепенно высохла, толстый слой песка прикрыла тонкая корочка. Она выдерживала человека, повозку, караван верблюдов. Но пройдет одна машина, другая, а следующей уже не пробраться по колее – увязают колеса в пыли, что под тонкой твердой корочкой. Поднимается пыль ввысь и часами висит над степью. Водители рядом прокладывают новую колею, потом еще одну – и вот уже три километра ширина этой автомагистрали, по которой не проехать.
Вскоре вокруг станции вся степь покрылась колеями, а пыль никогда не оседала, потому что к этой крохотной станции, затерянной в казахстанских степях, подходили все новые эшелоны с людьми и техникой.
А сейчас катит по асфальту машина. Гладь вокруг, негде глазу остановиться. И вдруг видишь у обочины суслика – как столбик стоит, с любопытством глядит на нас. А чуть дальше другой столбик, третий… И начинается игра: кто больше заметит этих хозяев степи. Те сорок минут, что отделяют город от «стадиона», бывает, до сотни насчитаешь…
– Суслики? – Алексеенко улыбается. – С них-то все и началось. Поутру получил каждый строитель по ведру и лопате и пошли в степь норки засыпать ядохимикатами и камнями. Суслики любую заразу могли занести… А потом землянки начали рыть, благо первый экскаватор подошел.
Целинная палатка… Воспета ты поэтами и музыкантами, вошла во многие фильмы! Но никто не восславил траншею, которую называли «землянкой», а чаще всего «подземным дворцом». А ведь в ней было и теплее, и спокойнее, потому что от малейшей неосторожности палатка вспыхивала мгновенно, и успевал прораб только крикнуть: «Накрывайся с головой!» И прятали головы под одеяла, а потом осторожно выглядывали из-под них и разглядывали зимние звезды. А лоскуты пламени – все, что оставалось от палаток, – ветер уже нес над степью.
– Не верилось, что в таких невероятных условиях успеем мы в срок построить наш «стадион», – рассказывает почетный строитель Байконура М.Г. Григоренко. – Объем работы был огромным, но и техники давали нам много. Так и вгрызались в землю ярусами – отсюда и название нашей стройки. Но, наверное, не успели бы к сроку, если бы строили, как положено, по нормам… У нас весь цикл работ был по минутам – не преувеличиваю! – расписан. И если шло опоздание на сутки, обязательно начальник строительства приезжал, а задержался на неделю – жди комиссию. И строители по-настоящему за каждую минуту сражались, понимали ей цену… Потому-то самые невероятные предложения тщательно изучались и, что показательно, использовались! К примеру, водовод к стартовому комплексу. Мороз на дворе лютый, а мы все-таки решаем воду пускать. Инженеры посчитали: не должна замерзнуть. Хоть некоторые авторитеты и сомневались, доверились именно рядовым инженерам. Они ведь сами водовод тянули, неужели загубят своими руками!
Пустили воду, а она не идет. Тут и до греха недалеко: замерзнет вода, порвет трубы. И вдруг – хлоп! Пошла вода… Оказалось, в трубе суслики гнездо соорудили. Какими расчетами можно было это учесть?
С каждым днем облако пыли над степью становилось все больше, поднималось ввысь, и уже за пятьдесят километров до станции пассажиры поездов замечали черную стену, заслонявшую солнце. Люди работали внутри этого тумана из пыли, в шутку они называли себя «мельниками», а воды на многих объектах, чтобы смыть пыль, не было.
Впрочем, здесь не было ничего… Все – материалы, хлеб и воду – приходилось привозить с «материка». И поэтому станция была забита составами, материалы сгружали рядом с полотном дороги, и на «пирамиде» – так назывался склад – сидел начальник базы, показывал, где и какие материалы легче всего взять. Сотни машин подходили со всех сторон за материалами, грузились и отправлялись в степь – на юг, север, восток и запад, – везде шло строительство.
Шубников из Москвы вылетел в Ташкент. Он собрал сотрудников своего управления. Один из участников совещания так рассказывает о выступлении Г.М. Шубникова:
«Товарищи! – сказал он. – Нашему коллективу поручено новое строительство. В пустыне, вдали от городов, в совершенно необжитом районе, мы должны построить комплекс сверхсложных современных сооружений и город для тех, кто их будет обслуживать. Объем работ очень велик – не меньше, чем на постройке крупной гидроэлектростанции на Волге, впрочем, пожалуй, еще больше, а срок очень мал. Для постройки ГЭС отводится 5–7 лет, из которых пару лет на подготовительные работы, нам же – не более двух лет. Усложняет работу полное отсутствие местных строительных материалов. Никакой базы на месте нет. Жилья нет. Начинать придется с нуля. Климат резко континентальный: летом – жара, зимой – мороз при сильнейших ветрах. Работа потребует максимальной самоотдачи, максимального напряжения сил, и физических, и духовных… Я это говорю не для того, чтобы запугать вас, надо трезво оценить свои силы и возможности: поедет он с управлением или нет? Одновременно должен сказать: объект нужен стране, нам будет уделено большое внимание ЦК партии и правительства. Мы должны работать организованно, проявить максимум заботы о тех десятках тысяч строителей. Работа на стройке будет подвигом – подвигом, растянутым на многие годы. Работа там – это большая честь для инженера, для коммуниста, для каждого из нас».
Никто из товарищей Шубникова ехать не отказался.
О своей профессии Шубников говорил так:
– Строитель – это созидатель, им нужно родиться. Как музыкантом, художником или писателем. В нашем деле, как в любом творчестве, без таланта нельзя.
Он был снисходителен к людям, если они беспредельно преданы делу. И даже прощал им ошибки. Халтурщиков не то что не любил, ненавидел и воевал с ними беспощадно.
Он знал свое дело с азов, ведь все строительные специальности он перепробовал.
Родился Шубников в семье плотника в Ессентуках. После школы работал на стройках, по вечерам учился в строительном техникуме. Затем служба в армии – попал в кавалерию. Не думал Георгий Максимович, что ему через несколько лет предстоит навсегда стать военным. Но близилась война, и инженер-строитель Шубников надел военную форму.
Искусство военного строителя в незаметности его работы. Если распутица, а дороги проложены и техника идет вперед, то разве может быть иначе?! Нет моста – а что делают строители?! Во всех приказах звучало лаконичное: «Обеспечить!» – и Шубников обеспечивал… И не всегда можно на войне определить, сколько таланта и изобретательности требуется от военного строителя, чтобы проложить те самые дороги или построить мосты.
При создании Байконура, как и на войне, ему не раз придется рисковать.
…При возведении одного из стартовых комплексов неожиданно глубоко под землей строители встретились с подземной рекой. И тогда Шубников взял на себя всю ответственность за укрощение этой реки с помощью взрыва. Это был смелый эксперимент, в основе его тончайший расчет и огромный опыт Шубникова.
Каждый день приходилось брать ответственность на себя. И начальнику стройки, и прорабу, и крановщику.
Вырыт котлован почти до проектной отметки. Всего несколько метров осталось, и вдруг показались грунтовые воды. Не знали о них геологи. Что делать? А в основание надо бетонную плиту положить. Хоть переноси «стадион» на новое место…
Начал встречать в котловане прораб разных людей. Приходили взглянуть на озерцо, образовавшееся на дне, монтажники. Инженеры из управления приезжали, наведывались соседи. Никто не присылал их – сами считали своим долгом прийти в котлован, вдруг идея родится, как помочь товарищам. Все известные способы не годились – времени они требовали, а его не было.
Придумали-таки отчаянные головы! Теперь их фамилии и не вспомнить, потому что коллективное предложение появилось: провести серию взрывов, отжать породу и, пока вода «опомнится», забетонировать плиту.
Риск? Безусловно… Ночами просчитывали варианты инженеры, до секунды расписали весь ход операции – сам взрыв, работу арматурщиков, необходимое количество бетона, который рекой должен течь в основание сооружения.
Сотни людей участвовали в той атаке на подземные воды. И не было ни единого срыва, ни один не подвел: четко сработали взрывники, не мешкая, ушли в глубь земли монтажники и арматурщики, не задержался ни один самосвал с бетоном… Несколько суток не уходили люди из котлована, а когда прораб заметил первые струйки воды, просочившиеся в котлован, основание было готово.
Риск… Он проявлялся в разных ситуациях. Не хватает шоферов, и в то же время на стройке немало людей, которые лишены за те или иные проступки водительских прав. Шубников собирает провинившихся и формирует из них бригаду. Лишь одно условие он ставит перед ними: если хотя бы один из трехсот совершит проступок – вся бригада будет отстранена от работы. Вскоре именно эта колонна стала одной из лучших на стройке. Доверие к людям рождало и доверие к руководителю.
В казахстанских степях рождалось невиданное в истории цивилизации сооружение – первый в мире космодром. Естественно, невозможно было в проекте предусмотреть многое – не было у строителей опыта, и многие технические решения приходилось принимать в ходе стройки, в самые сжатые сроки. Под большинством таких решений стоит подпись Г.М. Шубникова.
Его рабочий день начинался в шесть утра и продолжался до двух часов ночи. Невероятно?.. Но и его ближайшие соратники трудились точно так же. Хотя многие не подозревали, что именно создается в пустыне: лишь люди из ближайшего окружения Шубникова знали об истинной цели. И не случайно строители называли, к примеру, стартовый комплекс «стадионом» – уж очень похож котлован на спортивную арену. Правда, когда начали поднимать пилоны стартового сооружения, сходство исчезло…
«Железным» человеком считали Шубникова, поражались его настойчивости. О его воле можно судить по крошечному эпизоду. Совещание у Шубникова затянулось за полночь. Наконец решение было принято, Георгий Максимович встал, подошел к окну. «Накурили мы отчаянно, – сказал он, – а посмотрите, какой воздух на улице…» Он распахнул окно, в комнату ворвалась струя ночного воздуха. «Все, больше не курю», – сказал Шубников и выбросил в окошко пачку папирос. С тех пор не курил.
Если Шубников давал слово, то не было случая, чтобы он его не сдержал. Однажды ночью ему сообщили, что станция по приказу министра путей сообщения закрыта, так как на ней находятся неразгруженные составы. Ситуация критическая, и Шубников понимал, что министр по-своему прав. Тысячи людей работали на разгрузке составов, но вывозить материалы было очень трудно – автомобили увязали в пыли, а дороги еще только прокладывали. Да и скорость машин не превышала 4–5 километров в час, «видимость в пути – ноль: пыль…». После телефонного звонка Шубников распорядился: в шесть утра всем руководителям стройки быть на станции… Пирамида из материалов уже разрослась во все стороны. Казалось, поток грузов захлестнул, справиться с ним невозможно… Происходящее Шубников оценил сразу. «Пишите приказ, – сказал он одному из заместителей. – За трое суток построить железнодорожную ветку к промбазе…» – «Но ведь ее нет», – возразили ему. «Должна быть!» – ответил Шубников и тут же принялся перечислять, какую технику и откуда взять, какие стройотряды перебросить в район станции. Два других пункта приказа касались положения на станции. «Теперь мы избавим себя от этих забот, – заметил Шубников, – простым авралом не поможешь. А министру я сообщу, что через три дня положение станет нормальным…» Через трое суток железнодорожная ветка к будущему промскладу была проложена.
– Вскоре мы должны были начать бетонирование пилонов, – рассказывает почетный строитель Байконура Илья Матвеевич Гурович. – Первую машину ждали в восемь утра. Ночью решили с начальником управления подъехать к котловану и по доброй традиции бросить в основание пилона серебряную монету – считается, счастье она приносит. На людях вроде неудобно это делать, вот и выбрались мы к котловану около двух часов ночи… Подъезжаем, а там уже десятки людей… Смотрю, плита вся усеяна монетами… Тогда я почувствовал, насколько дорог наш «стадион» каждому строителю.
Человек в кожаной куртке слушал прораба внимательно.
– Значит, успех строительства в энтузиазме людей? – спросил он.
– Был такой случай. Надо подавать бетон внутрь пилонов, – ответил прораб. – Люди должны подняться вверх, а это три десятка метров, затем крановщик опустит в пилон бадью, и тогда можно спускаться и освобождать ее… Минут пятнадцать уходит на эту операцию. Что делать? Тогда крановщик говорит: «Пусть ребята внутри пилона остаются, я поставлю бадью аккуратно, никого не задену – не беспокойтесь». Пришлось нарушать технику безопасности, но крановщик работал безукоризненно. Мастер! Да и опыт у него хороший – со строительства МГУ на Ленинских горах приехал… Так что люди «стадиону» преданы…
– «Стадион»? Почему?
– Уж больно похож был по проекту, – рассмеялся прораб. – Так и называем по привычке…
– «Стадион»… – Сергей Павлович Королев улыбнулся. Потом крепко пожал руку прорабу. – Спасибо за него… Придет время, и зрителем событий на этом «стадионе» будет все человечество…
В канун Первомая строительство «стадиона» закончилось. Шубников встречал Королева на аэродроме. Как и договорились три дня назад по телефону, вместе поехали на стартовый комплекс и к монтажно-испытательному корпусу.
Главный конструктор остался доволен – строители выдерживали сроки.
– Спасибо вам, Георгий Максимович, – поблагодарил Королев. – У меня к вам две просьбы. Во-первых, нельзя ли домики, где будут жить мои сотрудники, отделать получше. Люди у меня золотые…
– Постараюсь, Сергей Павлович, – ответил Шубников. – Все возможное сделаем. У вас действительно золотые сотрудники, ну а строители у меня – стальные…
Королев рассмеялся:
– Согласен!.. Еще одна просьба: нельзя ли побывать на одной из ваших «проработок» – много слышал о них, хочу сам посмотреть и послушать.
– Как раз здесь, на корпусе, запланирована на завтра, обычно «проработку» я провожу на каждом объекте раз в две недели…
– Только не надо называть меня, – попросил Королев, – посижу в углу, понаберусь опыта.
– Я не имею права вас называть, – рассмеялся Шубников, – вы у нас, Сергей Павлович, человек безымянный…
Шубников во все дела вникал сам. Приезжал на объект, тщательно все осматривал, а затем собирал совещание. Вывешивался график работ, и вместе со всеми Георгий Максимович «прорабатывал» (по его собственному выражению) все детали состояния стройки. Нет, он не кричал на подчиненных, не устраивал разносов – вникал во все и вместе с коллегами находил наилучшие решения, принимал необходимые меры. Конечно, были случаи, когда он сурово наказывал подчиненных, но каждый раз за дело.
«Проработки» Шубникова – это сугубо деловое совещание, на котором шел детальный анализ положения на стройке.
Так было и в тот раз. Сергей Павлович сел в углу комнаты, никто на него не обратил внимания.
Начальник объекта докладывал о ходе работ.
На графике, развешанном на стене, две линии. Синяя – срок выполнения, красная – реальное состояние дел. Кое-где намечалось отставание, и тут же, по ходу «проработки», принимались необходимые решения; рядом с Шубниковым сидели главный инженер, заместитель по снабжению, парторг. «Проработка» шла спокойно, деловито. И вдруг начальник объекта, добравшись до одного из пунктов графика, говорит:
– Надо начинать монтаж оборудования, но его до сих пор на стройке нет.
– Кто из смежных организаций отвечает за оборудование? – спрашивает Шубников.
– Я. – Один из присутствующих поднялся. – Оборудования нет, потому что не готово помещение под монтаж. Там не проведены малярные работы.
– Их нельзя делать, – спокойно заметил Шубников, – во время монтажа потребуется долбить стены, вести сварку. Малярка погибнет.
– Это нас не касается. Пока не покрасите – оборудования не будет.
И вдруг из глубины комнаты раздался голос Королева:
– Зачем вам малярка? Ваше оборудование можно под открытым небом ставить!
– А вы, товарищ, помолчите, – оборвал Королева представитель, – раз вы ничего не понимаете в нашем оборудовании, нечего вмешиваться…
– Спокойно, спокойно, товарищи, – Шубников встал, – у нас не принято спорить повышенным тоном. И вам, – обратился он к Королеву, – действительно вмешиваться не надо. Через два дня все оборудование должно быть, это приказ. Иначе я позвоню вашему министру и предупрежу его о нарушении сроков поставки оборудования…
После «проработки» Королев и Шубников долго хохотали.
– Не выдержал – сорвался, – оправдывался Сергей Павлович. – Терпеть не могу очковтирателей. Но даю вам слово, больше таких представителей на ваших «проработках» не будет.
– Да и сам я еле сдержался, – сказал Шубников, – но я уже заметил, что спокойный тон и выдержка подчас лучше действуют.
Читать бесплатно другие книги:
