По направлению к нулю Кристи Агата

19 ноября

Собравшуюся у камина компанию отличала одна особенность – все были правоведами, вернее, все в той или иной степени были служителями правосудия. Сию братию представляли здесь адвокат Мартиндейл, Руфус Лорд, заслуживший высшее звание королевского адвоката, и молодой Дениелс, сделавший себе имя на деле Карстайрза, а также судья Кливер Льюис из «Льюис и Тренч» и старый мистер Тревис. Мистеру Тревису было около восьмидесяти, но ему удалось сохранить к столь почтенному возрасту острый, живой ум и превосходную профессиональную память. Прежде он служил в известной конторе адвокатов и был одним из наиболее уважаемых представителей этой конторы. На его счету было множество полюбовных решений щекотливых судебных дел; он был криминалист высшего класса, а кроме того, знаток закулисных историй, и в этом отношении ему не было равных во всей Англии.

Легкомысленные люди поговаривали, что ему следовало бы написать мемуары. Но мистер Тревис был значительно мудрее. Он понимал, что знает слишком много.

Давно отойдя от дел, он уже не занимался частной практикой, но не было в Англии другого такого человека, чье мнение столь же уважали все члены его же братии. Где бы ни раздавался его отчетливый, высокий и тихий голос, там всегда наступала почтительная тишина.

В этот вечер разговор в клубе шел об одном нашумевшем деле, слушание которого как раз сегодня закончилось в Бейли. В результате этого процесса подсудимого, обвинявшегося в убийстве, признали невиновным. И собравшаяся у камина компания занималась тщательным критическим разбором данного прецедента.

Обвинение сделало ошибку, слишком положившись на одного из свидетелей – служанку, тогда как старине Депличу следовало учесть, что ее показания открывают прекрасные возможности для защиты. Молодой Артур ловко этим воспользовался. А Бентмор в своей заключительной речи постарался дать объективную оценку и представить дело в истинном свете, но тем самым он только окончательно все испортил – присяжные поверили молоденькой служанке. Надо сказать, что восприятие присяжных зачастую бывает исключительно странным – никогда не угадаешь заранее, на чью сторону они встанут, кому поверят. Но если уж у них сложилось определенное мнение, то убедить их в обратном практически невозможно. Итак, они поверили рассказу этой девушки, из коего следовало, что ломик не мог быть орудием убийства, и после этого дело можно было считать решенным. Заключение медицинской экспертизы оказалось выше их понимания. Все эти ученые молокососы с их заумными латинскими терминами и прочей научной тарабарщиной – чертовски плохие свидетели. Вечно мямлят да бормочут нечто неопределенное и никогда не могут ответить ни «да» ни «нет» на, казалось бы, элементарный вопрос. Они вечно твердят одно и то же: «При определенных обстоятельствах это, возможно, могло иметь место…» – и так далее в том же духе.

Когда все участники разговора так или иначе высказались и их замечания уже переходили в свободную беседу, всем показалось, что недостает некоего компетентного завершения. И лица собравшихся у камина, одно за другим, обратились в сторону мистера Тревиса, поскольку тот еще не внес свою лепту в данное обсуждение.

Мистер Тревис сидел, удобно откинувшись на спинку кресла, и с рассеянным видом протирал свои очки. Наступившее молчание, видимо, насторожило его, и он, подняв голову, окинул присутствующих пристальным взглядом.

– Извините, я задумался, – сказал он. – Вы спросили меня о чем-то?

– Сэр, мы обсуждали дело Ламорна, – сказал молодой Льюис и выжидательно умолк.

– Да-да, – сказал Тревис. – Я как раз размышлял об этом.

В комнате воцарилась почтительная тишина.

– Но боюсь, – заканчивая полировку стекол, сказал мистер Тревис, – я слишком увлекся собственными фантазиями. Да, я позволил себе погрузиться в мир фантазии. Видимо, начинают сказываться годы. В моем возрасте человек обладает известными привилегиями и при желании может позволить себе пофантазировать.

– Да, сэр, конечно, – сказал молодой Льюис, но вид у него был несколько недоумевающий.

– Я размышлял не столько о процессуальных особенностях дела, – продолжал мистер Тревис, – хотя они были интересными, исключительно интересными… И даже если бы суд вынес иной приговор, все равно остались бы серьезные основания для обжалования. Но, как я уже отметил, меня больше привлекал не сам процесс, а, скажем так, люди, причастные к этому делу.

Все собравшиеся смотрели на него с некоторым удивлением. Они привыкли рассматривать людей, имевших отношение к судебному расследованию, только с точки зрения правдоподобия их показаний, то есть как свидетелей. Никто из них не отваживался задаться вопросом, был ли обвиняемый на самом деле виновен или же суд, оправдав его, вынес верный приговор.

– Я задумался, знаете ли, о человеческой природе, – медленно сказал мистер Тревис, – о человеческой сущности во всем многообразии ее видов, родов и форм. Отдельные индивидуумы обладают изрядными умственными способностями, но преобладающее большинство обходится без оных. Итак, они спокойно живут в разных уголках нашей планеты – в Ланкашире, Шотландии или иных землях, – как небезызвестные вам владелец ресторанчика из Италии и школьная учительница из маленького городка на Среднем Западе. Все они попали в расставленные сети, стали участниками или свидетелями некоего преступного замысла, и в итоге в один из серых ноябрьских дней судьба свела их вместе в зале лондонского суда. Каждый внес свой вклад, сыграл свою маленькую роль в этом деле. И кульминацией стал суд над убийцей.

Он немного помолчал, пальцы его беззвучной барабанной дробью прошлись по колену.

– Мне нравятся ловко закрученные детективные истории, – сказал он. – Однако, знаете, на мой взгляд, все они имеют один недостаток. Они начинаются с убийства! Но убийство – это, в сущности, конец… Ведь история преступления начинается намного раньше – порой подготовка к нему длится многие годы, и в итоге определенные причины и события сводят известных людей вместе в известном месте в известное время и в известный час. Возьмем, к примеру, показания юной служанки – если бы эта судомойка не поссорилась со своим кавалером, то она не отменила бы свидание и не отправилась бы к Ламорну, а следовательно, и не могла бы стать главным свидетелем защиты. Далее идет Джузеппе Антонелли, приехавший на месяц из Италии, чтобы пообщаться со своим братом. Этот брат слеп, как летучая мышь, и он не смог бы увидеть того, что увидели зоркие глаза Джузеппе. Наконец, если бы констебль не любезничал с той кухаркой из сорок восьмого номера, то не опоздал бы на свой участок…

Мистер Тревис слегка кивнул головой, словно соглашался с собственными мыслями.

– Все сходится в некоем данном месте… И затем, когда наступает нужный момент, – наносится завершающий удар. Это и есть час атаки. Черный час. История приобретает иную точку отсчета. Как перед запуском: три, два, один, ноль – старт. И в нулевой точке все участники драмы сходятся вместе… Да, именно в нулевой точке… – повторил он и умолк, слегка вздрогнув.

– Вы замерзли, сэр, подвигайтесь ближе к огню.

– Нет, нет, – сказал мистер Тревис. – Просто, как говорится, дрожь пробирает. Пожалуй, пора мне отправляться домой.

Он слегка склонил голову в знак прощания и с осторожной, старческой неторопливостью вышел из комнаты.

После его ухода в маленькой гостиной ненадолго установилось смущенное молчание, и затем королевский адвокат Руфус Лорд заметил, что старина Тревис начал сдавать.

Сэр Уильям Кливер сказал:

– Острый ум… исключительно острый ум… Но, увы, возраст уже сказывается.

– К тому же сердце давно пошаливает, – сказал Лорд. – Может остановиться в любую минуту, насколько мне известно.

– Он очень трепетно относится к своему здоровью, – сказал молодой Льюис.

В это самое время мистер Тревис осторожно садился в свой старенький «Даймлер», имевший необычайно мягкий ход. Шофер доставил его к дому, окна которого выходили на тихий сквер. Заботливый камердинер помог ему снять пальто, и мистер Тревис прошел в библиотеку, где в камине на углях уже плясали синеватые языки пламени. Его спальня находилась в соседней комнате, поскольку, заботясь о своем сердце, он давно не поднимался выше первого этажа.

Опустившись в кресло перед камином, мистер Тревис подвинул к себе поднос с письмами.

Мысленно он все еще продолжал развивать тему, кратко обрисованную им в клубе.

«Возможно, именно сейчас, – думал мистер Тревис, – некая драма… некое убийство находится в стадии приготовления. Если бы я решился написать одну из тех развлекательных историй о кровавом преступлении, то непременно начал бы с того, что некий пожилой джентльмен сидел перед камином и распечатывал свою почту… приближаясь, без ведома для себя, к той самой нулевой точке…»

Разрезав конверт, он извлек письмо и рассеянно смотрел на исписанный лист бумаги.

Внезапно выражение его лица изменилось. Он словно вернулся из мира фантазии в реальный мир.

– О боже, – сказал мистер Тревис. – Какая досада! Какое исключительно неприятное известие! После стольких лет!.. Да, придется менять все мои планы.

«ДВЕРЬ ОТКРОЙ! – ПОЛНО ЛЮДЕЙ»[1]

11 января

Мужчина, лежавший на больничной койке, слегка пошевелился и издал болезненный стон.

Дежурившая в палате сестра встала из-за стола и подошла. Она поправила подушки и устроила его поудобнее.

Ангус Мак-Виртер ворчливо пробормотал что-то в знак благодарности.

Все его существо переполняли чувства возмущения и горькой досады.

К этому времени все должно было уже кончиться. Он уже должен был избавиться от всего этого! Будь проклято чертово дерево, которому вздумалось вырасти на склоне скалы! Черт побери тех услужливо-назойливых влюбленных, которые не побоялись назначить свидание на скале холодной зимней ночью…

Если бы не они (и не дерево!), то все уже закончилось бы, – ледяная глубина воды, возможно, краткое бессознательное сопротивление и, наконец, забвение… конец некой бесполезной, никчемной и неудавшейся жизни.

И где же он оказался вместо этого? Какая нелепость! Почему он должен лежать на больничной койке со сломанным плечом и с перспективой предстать перед городским судом за преступную попытку самоубийства?

Проклятие! Разве он не имеет права распоряжаться собственной жизнью?

Если бы ему удалось осуществить задуманное, то, возможно, его похоронили бы надлежащим образом по христианскому обряду как умалишенного.

Разумеется, умалишенного, как же иначе! Хотя он никогда не поступал более здраво. И это самоубийство было самым логичным и разумным поступком, который мог сделать человек, оказавшийся в его положении.

Он скатился на дно жизни, тело его постоянно мучили какие-то болезни, жена бросила его ради другого. Без работы, без семьи, без денег, лишенный здоровья, лишенный даже надежды… Разумеется, из такого ахового положения есть единственный возможный выход…

А вместо этого он лежит в этой смехотворной позе в больничной палате. И возможно, вскоре явится некий лицемерный чиновник с набожными увещеваниями и будет настраивать его на благоразумное отношение к некоему предмету потребления, который принадлежит только ему и никому другому, поскольку это его собственная жизнь.

Он раздраженно фыркнул. Его захлестнула волна гнева.

Сиделка вновь подошла к нему. Это была молодая рыжеволосая девушка с добрым и довольно безучастным лицом.

– Вам очень больно?

– Нет, не очень.

– Может, дать вам снотворное?

– Спасибо, обойдусь.

– Но…

– Неужели вы думаете, что меня мучает боль в плече или бессонница?

На лице девушки появилась мягкая, немного снисходительная улыбка.

– Доктор сказал, что снотворное вам не помешает.

– Мне плевать, что сказал ваш доктор.

Она расправила салфетку на тумбочке и подвинула стакан лимонада к нему поближе. Мак-Виртер сказал слегка пристыженно:

– Извините меня, похоже, я излишне груб.

– Не беспокойтесь, все в порядке.

Его раздосадовало, что девушку совсем не задела его вспышка. Ничто не могло пробить броню ее снисходительного равнодушия. Она не воспринимала его как человека, в данном случае он был всего лишь пациентом.

– Проклятие, – сказал он. – Во всем виноваты эти проклятые спасатели…

– Успокойтесь, не надо так говорить, – с упреком сказала она. – Вот это уже действительно не слишком любезно с вашей стороны.

– Не слишком любезно? – с горькой насмешкой воскликнул он. – Черт побери! Может, мне еще поблагодарить их?!

Она спокойно сказала:

– Утром вы почувствуете себя гораздо лучше.

– Вы, сиделки… – с тихим раздражением буркнул он. – Вы не люди, вы всего-навсего сиделки! Вот вы кто!

– Поймите же, мы знаем, что лучше для вас.

– Да, именно это и доводит человека до бешенства. Все всё знают – и вы, и доктора, все в этом мире! И все постоянно вмешиваются! Словно они действительно знают, что лучше для других людей. Я пытался покончить с собой. Вам ведь это известно, не так ли?

Она кивнула.

– Мне захотелось спрыгнуть с этой чертовой скалы, и это мое личное дело, оно никого не касается. Я покончил счеты с жизнью. Я потерял все и желал только смерти.

Тихо прищелкнув языком, она посмотрела на него рассеянно-сочувствующим взглядом. Это был всего-навсего очередной пациент. И ее умиротворяющая миссия состояла в том, чтобы дать ему выговорить, выплеснуть накопившееся раздражение.

– Почему я не вправе покончить с собой, если я сам хочу этого? – требовательно спросил Мак-Виртер.

– Потому что это плохо, – совершенно серьезно сказала сиделка и с сомнением посмотрела на него. Ее собственные убеждения остались непоколебимыми, но ей явно не хватало слов, чтобы объяснить свой ответ. – Э-э… я имею в виду, – неуверенно продолжила девушка, – самоубийство – большой грех. Бог дал вам жизнь, и вы должны жить, независимо от того, хотите вы этого или нет.

– Почему вы так решили?

– Ну, ведь у вас, наверное, есть близкие и родные, которые нуждаются в вас.

– Ошибаетесь. О моей смерти в этом мире не заплакала бы ни одна живая душа.

– У вас нет родственников? Ни матери, ни сестер – никого?

– Никого. У меня была жена, но и она ушла к другому. И поступила, как я считаю, исключительно благоразумно! Она поняла, что я полный неудачник.

– А друзья? Неужели у вас нет друзей?

– Нет, никого у меня нет. Я стал замкнутым и необщительным типом. Послушайте, я кое-что расскажу. Когда-то я был веселым и открытым парнем. У меня была хорошая работа и симпатичная жена. Потом произошла одна дорожная авария. Машину вел мой шеф, а я ехал вместе с ним. Он попросил меня подтвердить, что на момент аварии скорость машины не превышала тридцати миль. Но это было не так. Мы шли примерно на пятидесяти. В сущности, никто особо не пострадал, и мое свидетельство только помогло бы ему получить страховку. Короче говоря, я отказался подтвердить его слова. Это была бы ложь. А я не хотел лгать.

– Что ж, вы были совершенно правы, – сказала сиделка. – Вы поступили очень хорошо.

– Вы так полагаете? Однако это глупое упрямство стоило мне работы. Мой шеф страшно разозлился и позаботился о том, чтобы я больше никуда не смог устроиться. Потом моей жене надоело смотреть, как я бездельничаю и безрезультатно слоняюсь в поисках заработка, и она ушла от меня к человеку, которого я считал своим другом. Он-то, разумеется, все делал правильно и отлично продвинулся по службе. А я был уже не в состоянии сопротивляться и постепенно скатывался все ниже. Пристрастился к выпивке, и это, конечно, только усугубило мое положение. В итоге я опустился до грузчика, надорвался и попал в больницу. Доктор сказал, что теперь я не смогу поднимать тяжести. В общем, я понял, что в этой жизни мне уже ничего не светит. Из такой ситуации был единственный, ясный и самый легкий, выход. Лучше всего было покончить с собой. Моя никчемная жизнь не нужна ни мне, ни кому-нибудь другому.

– Вы не можете этого знать, – тихо проронила его молоденькая собеседница.

Мак-Виртер рассмеялся. Он заметно повеселел. Развеселило его ее простодушное упрямство.

– Милая девочка, кому я нужен?

Она смущенно сказала:

– Кто знает!.. Возможно, придет время…

– Придет время? У меня не осталось времени. Я надеюсь, вторая попытка будет более удачной.

Сиделка решительно тряхнула головой.

– Нет-нет! – возразила она. – Теперь вы уже не сможете покончить с собой.

– Как интересно! Почему не смогу?

– Обычно… они так не делают…

Он удивленно посмотрел на нее. «Они так не делают…» Похоже, он принадлежал к некоему общему типу потенциальных самоубийц. Мак-Виртер открыл было рот, чтобы высказать резкий протест, но его вдруг остановила природная честность.

А будет ли вторая попытка? Действительно ли он намерен это сделать?

Внезапно он осознал, что не испытывает никакого желания покончить с собой. Неожиданный подъем настроения был ему совершенно непонятен.

Возможно, истинная причина крылась в том профессиональном знании, которым поделилась с ним эта медсестра. У самоубийц не бывает вторых попыток…

И все-таки у него возникло желание переубедить ее, коснувшись этической стороны данного вопроса.

– В любом случае я вправе как угодно распоряжаться собственной жизнью.

– Нет-нет. У вас нет такого права.

– Но почему же нет, моя милая девочка, почему?

Она смущенно вспыхнула и сказала, теребя пальцами золотой крестик, висевший у нее на шее:

– Разве вы не понимаете? Вы можете понадобиться Богу!

Мак-Виртер пораженно посмотрел на нее. Ему не хотелось разрушать ее наивную, детскую веру.

– Видимо, вы полагаете, – насмешливо сказал он, – что в один прекрасный день мне удастся остановить взбесившуюся лошадь и спасти от смерти золотоволосого малыша? Ведь вы именно это имели в виду?

Она отрицательно покачала головой и заговорила с пылкой убежденностью, неловко пытаясь объяснить ему то, что так ясно и четко чувствовала в глубине души:

– Возможно, вам совсем не обязательно что-то делать… Может, вы просто должны быть где-то, в каком-то определенном месте, в определенное время, которое вам пока неизвестно… Ох, я не могу этого объяснить, я не знаю, как сказать… Ну, к примеру, вы можете просто… просто идти по улице и совершенно случайно сделать что-то ужасно важное… И возможно, вы даже сами не заметите, что сделали…

Эта рыжеволосая юная сиделка была родом с западного побережья Шотландии, и, вероятно, кто-то из ее предков обладал даром предвидения.

Возможно, смутно и неосознанно она видела перед своим мысленным взором какого-то человека, поднимавшегося в гору сентябрьским вечером, чтобы спасти от смерти некое человеческое существо…

14 февраля

Единственным звуком, который нарушал тишину комнаты, был скрип пера, одинокая человеческая фигура склонилась над столом, покрывая лист бумаги четкими, аккуратными строчками.

Никому больше не суждено будет прочесть слова, написанные сейчас на этих листах. А если бы это все же случилось, люди, вероятно, не поверили бы собственным глазам. Ибо это было обстоятельное и подробное описание убийства, некий ужасный план, разработанный до мельчайших деталей.

Бывают моменты, когда человек осознает свои желания, контролирует их, когда он смиренно отказывается от всего злонамеренного и способен управлять своими действиями. Бывают другие, когда некая страсть полностью завладевает его душой и телом, и тогда он становится просто слепым орудием, покорно осуществляющим самые ужасные цели.

Склонившаяся над листом бумаги личность пребывала во втором из описанных выше состояний. Это было мыслящее, вполне разумное, хладнокровное существо. Но его умом завладели единственное желание и единственная цель – уничтожить другого человека. В итоге для осуществления этой цели был тщательно разработан и последовательно описан данный план. В нем учитывалось множество возможных случайностей и осложнений. В таком деле все должно быть основательно взвешено. Этот план, подобно любому добротному сценарию, не был сухой и строго ограниченной схемой. В определенных местах предусматривались возможные изменения и варианты. Более того, поскольку ум, вынашивавший этот замысел, был достаточно острый, то он понимал, что должна быть предусмотрена известная свобода действий на случай непредвиденных обстоятельств. Однако в общем и целом все было четко намечено и скрупулезно продумано. Означены время, место, способ и жертва!..

Наконец склоненная голова поднялась. Собрав исписанные листы, человек откинулся на спинку кресла и внимательно перечитал. Да, сценарий был просто идеальный.

Улыбка озарила серьезное, сосредоточенное лицо, хотя его выражение вряд ли можно было назвать приятным. Человек издал глубокий удовлетворенный вздох.

Если Господь возрадовался, сотворив человека по образу своему, то на этот раз это была некая ужасная пародия творческой радости.

Да, сценарий был очень хорош, он учитывал свойства характеров и реакцию каждого участника – их достоинства и недостатки должны были сыграть свою роль, помогая порочному уму осуществить свой замысел.

Не хватало только последнего штриха…

С легкой усмешкой драматург поставил дату… Последний акт должен быть сыгран в сентябре.

Затем послышался злорадный смех, и исписанные листы были разорваны на кусочки. Человек поднялся с кресла и, пройдя по комнате, бросил их прямо в пылающий камин. Все обрывки бумаги сгорели дотла. Теперь этот план существовал только в мозгу своего создателя.

8 марта

Суперинтендант Баттл, покончив с завтраком, сидел за столом и с суровым видом медленно и сосредоточенно читал письмо, которое ему только что передала огорченная жена. Выражение его лица практически не изменилось, ему вообще было несвойственно проявление каких-либо эмоций. Его лицо обычно напоминало деревянную маску. Оно было жестким и непроницаемым, но иногда очень впечатляющим. Суперинтенданта Баттла едва ли можно было назвать яркой личностью. Он явно не блистал остроумием, однако его медлительной натуре был присущ некий особый дар, трудный для определения, но тем не менее очень действенный и мощный.

– Не могу поверить, – всхлипнув, сказала жена. – Сильвия не могла так поступить!

В семье суперинтенданта Баттла было пятеро детей, и Сильвии, младшей дочери, уже исполнилось шестнадцать лет. Ее школа находилась неподалеку от Мейдстоуна.

Это послание пришло от мисс Амфри, директрисы вышеупомянутого заведения. Письмо было, несомненно, дружелюбным и исключительно вежливым. В нем черным по белому излагалось, что в школе с некоторых пор начали происходить разные мелкие кражи и перед педагогическим составом школы встали известные проблемы. Однако сейчас все уже благополучно разрешилось, так как Сильвия Баттл признала свою вину, и в связи с этим мисс Амфри хотела бы видеть мистера и миссис Баттл в ближайшее время, «дабы обсудить создавшееся положение».

Суперинтендант Баттл сложил письмо и, сунув его в карман, сказал:

– Предоставь это мне, Мери. – Он встал из-за стола, подошел к жене и, погладив ее по щеке, добавил: – Не волнуйся, милая, все будет в порядке.

Он вышел из комнаты, оставив за собой атмосферу некой бодрой и спокойной уверенности.

В полдень суперинтендант Баттл уже находился в современной и очень оригинальной гостиной мисс Амфри; он сидел в кресле напротив директрисы, напряженно расправив плечи и положив на колени большие крепкие руки; сейчас ему более чем когда-либо хотелось выглядеть стопроцентным полицейским, и, надо сказать, это ему вполне удалось.

Мисс Амфри слыла весьма преуспевающей директрисой. Это была деятельная особа, широко и хорошо известная своими просвещенными и современными методами обучения и умело сочетавшая дисциплину с новыми идеями о личностном самоопределении.

Ее гостиная являла собой дух и сущность этой Мидвейской школы. Цветовая гамма была выдержана в желтовато-соломенных тонах – повсюду были расставлены большие кувшины с нарциссами, вазы с тюльпанами и гиацинтами, интерьер украшали пара отличных копий с античных греков, несколько новомодных статуэток и на стенах две картины итальянских примитивистов. А в центре этого великолепия восседала сама мисс Амфри, облаченная в темно-синее платье. Лицом напряженным и энергичным она чем-то напоминала добросовестную английскую борзую, выслеживающую дичь, ее ясные голубые глаза с глубокой серьезностью смотрели на собеседника сквозь толстые линзы очков.

– Главное, – говорила она своим чистым, хорошо поставленным голосом, – найти верный путь к решению этой проблемы. Прежде всего мы должны подумать о самой девочке, мистер Баттл. О состоянии самой Сильвии! Это очень важно, крайне важно – нельзя нанести даже малейший вред молодой жизни! Ни в коем случае нельзя возложить на нее всю тяжесть этого греха – порицание должно быть очень, очень умеренным, если таковое вообще необходимо. Нам нужно выяснить скрытые причины, побудившие ее к этим мелким, незначительным кражам. Возможно, это чувство неполноценности? Знаете, она не слишком сильна в спортивных играх, и у нее могло возникнуть смутное, неосознанное желание отличиться в какой-то иной сфере, желание утвердить свое эго. Мы должны быть очень, очень тактичны. Вот почему мне хотелось сначала поговорить с вами наедине и убедить вас быть крайне, крайне осторожным в разговоре с Сильвией. И я повторяю еще раз: главное – узнать скрытые мотивы ее поведения.

– Именно ради этого, мисс Амфри, – сказал суперинтендант Баттл, – я и приехал сюда.

Голос его был совершенно спокойным, лицо бесстрастным, и его оценивающий взгляд внимательно изучал школьную даму.

– Я поговорила с ней в дружелюбной, мягкой манере, – сказала мисс Амфри.

– О, это очень мило с вашей стороны, мадам, – коротко отозвался Баттл.

– Вы знаете, я действительно люблю и понимаю все сложности детской и юношеской натуры.

Баттл уклонился от прямого ответа на это заявление и сказал:

– Если вы не возражаете, мисс Амфри, сейчас мне хотелось бы увидеть мою дочь.

С новым пылом мисс Амфри принялась увещевать его проявить тактичность, дабы не вызвать сопротивления, не давить на ребенка, едва вступившего на путь зрелости. Суперинтендант Баттл не выказал никаких признаков нетерпения. Он просто казался несколько озадаченным и смущенным.

Наконец она повела его в свой рабочий кабинет. В коридоре они прошли мимо пары воспитанниц. На лицах девочек отразилось лишь вежливое внимание, но глаза были полны любопытства. Препроводив суперинтенданта Баттла в маленькую комнату, не столь отмеченную оригинальным вкусом директрисы по сравнению с гостиной на первом этаже, мисс Амфри отступила к двери, сказав, что пришлет к нему Сильвию.

Она была уже на пороге, когда Баттл вдруг остановил ее:

– Одну минутку, мадам. Каким образом вы пришли к заключению, что Сильвия ответственна за эти… э-э… пропажи?

– Мои методы, мистер Баттл, основаны на психологии, – с достоинством произнесла мисс Амфри.

– На психологии? Гм… Ну а как насчет доказательств, мисс Амфри?

– Д-да, да, конечно, я вас понимаю, мистер Баттл. Вы предпочитаете иной путь… Ваши, так сказать, профессиональные методы… Но психологические методы уже начали признавать в криминалистике. Я могу заверить вас, что они действуют безошибочно. Сильвия сама во всем призналась.

Баттл кивнул:

– Да-да, я знаю. Я просто хотел спросить: что именно изначально навело вас на мысль о ее виновности?

– Я поняла вас, мистер Баттл. В общем, из шкафчиков девочек начали пропадать вещи, и, когда кражи участились, я собрала всю школу на общее собрание и сообщила об этих печальных случаях. И одновременно я ненавязчиво изучала их лица. Выражение лица Сильвии сразу поразило меня. Оно было виноватым и смущенным. И я тотчас поняла, кто виноват. Мне не хотелось самой обвинять ее, и я дала ей возможность признать свою вину. Я устроила ей маленькое испытание… Мы просто поиграли немного в ассоциации…

Баттл кивнул, показывая, что ему понятно, о чем идет речь.

– И в итоге ваша дочь сама во всем призналась, – заключила мисс Амфри.

– Да, понимаю, – сказал озадаченный отец.

Не зная, что добавить, мисс Амфри нерешительно помолчала и затем вышла из комнаты.

Когда дверь кабинета вновь открылась, Баттл стоял у окна, разглядывая окрестный пейзаж.

Он медленно повернулся и взглянул на свою дочь.

Закрыв за собой дверь, Сильвия смущенно стояла у порога. Девочка была высокой, смуглой и немного угловатой, как все подростки. На печальном лице видны были следы слез. Она сказала скорее робко, чем вызывающе:

– Ну вот и я.

Баттл задумчиво посмотрел на нее пару минут и вздохнул.

– Мне не следовало отдавать тебя в эту школу, – сказал он. – Ваша директриса просто глупа.

Сильвия в полнейшем изумлении взглянула на него, забыв о всех своих горестях.

– Мисс Амфри? О нет, она – замечательная женщина. У нас все так считают.

– М-да… – с сомнением проронил Баттл. – Ну, может, она и не безнадежная дура, если смогла произвести на вас такое впечатление. И все-таки эта Мидвейская школа явно не для тебя… Хотя, кто знает, такое могло случиться где угодно.

Сильвия стояла, сцепив руки и потупив глаза.

– Мне очень жаль, папа, – тихо сказала она. – Мне правда очень жаль, что так случилось.

– Да уж, иначе и быть не может, – отрывисто сказал Баттл. – Подойди ко мне.

Она медленно и неохотно прошла по комнате и встала перед ним. Приподняв своей широкой, большой ладонью ее опущенный подбородок, Баттл внимательно посмотрел на смущенное лицо дочери.

– Это было для тебя тяжким испытанием, да? – сказал он мягким голосом.

Ее глаза наполнились слезами.

– Понимаешь, Сильвия, – словно размышляя, продолжал Баттл, – я всегда знал, что с тобой может произойти нечто подобное. Большинство людей имеют разного рода слабости и недостатки. Как правило, они достаточно хорошо заметны. Ну, скажем, мы замечаем, что ребенок жадный, капризный или любит похулиганить. Ты всегда была доброй девочкой, очень спокойной… с уступчивым, мягким характером. В общем, с тобой не было никаких проблем, и все же я иногда беспокоился. Потому что если есть некая трещина или слабина, которую ты не замечаешь, то в определенный момент, когда наступит час испытания, она может испортить общее впечатление.

– Как у меня! – сказала Сильвия.

– Да, как у тебя. Ты сломалась под давлением, и к тому же эта слабина проявилась чертовски странным образом. Да, это на редкость необычная черта, я никогда не встречался с таким поведением прежде.

Девочка вдруг пренебрежительно сказала:

– Мне следовало помнить, что ты довольно много общался с ворами!

– О да! Я прекрасно изучил этот тип людей. И именно поэтому, моя милая, – не потому, что я твой отец, отцы многого не знают о своих детях, а потому, что я полицейский, – я отлично знаю, что ты не воришка! Ты совершенно непричастна к тому, что здесь произошло. Воры бывают двух видов. Одни поддаются внезапному и непреодолимому искушению. Надо сказать, такое случается крайне редко – просто поразительно, каким искушениям может противостоять вполне нормальное, честное человеческое существо. А другие не считают зазорным присваивать то, что им не принадлежит, – такие воруют почти машинально. Ты не принадлежишь ни к одному из этих типов. Ты вообще не воришка! Я бы сказал, что ты являешь собой на редкость необычный тип лжеца…

– Но… – начала было Сильвия.

– Ты во всем призналась! – закончил он вместо нее. – Ну да, мне известно об этом. Знаешь, жила когда-то одна святая, которая раздавала хлеб нищим. Ее мужу была не по душе такая щедрость, и, встретив ее, он спросил, что у нее в корзинке. Она оробела и сказала, что там… розы. Когда муж сорвал крышку, то в корзине действительно оказались розы – чудеса, да и только! Так вот, если бы ты была святой Елизаветой и вышла, к примеру, с корзинкой роз, а твой муж, встретив тебя, спросил, что ты несешь, то ты, точно так же оробев, ответила бы ему: «Хлеб». – Он сделал паузу и мягко добавил: – Разве не так все случилось, милая?

В комнате повисла тишина; так ничего и не ответив, Сильвия вдруг опустила голову.

– Расскажи-ка мне, девочка, по порядку, как все произошло на самом деле.

– Нас собрали всех вместе и рассказали об этих кражах. И я, увидев, как мисс Амфри смотрит на меня, поняла, что она меня подозревает! Я почувствовала, что краснею… и заметила, что некоторые девочки тоже стали смотреть на меня. Это было ужасно. А потом и остальные начали подозрительно поглядывать и шептаться по углам. Я догадалась, что все они подозревают меня. И вот как-то вечером наша Амфа позвала сюда нескольких девочек, и меня, конечно, в том числе, и предложила поиграть в слова… Она произносила слова, а мы должны были не задумываясь давать ассоциации…

Баттл недовольно хмыкнул.

– И я догадалась, что это своеобразное испытание… Меня точно парализовало. Я изо всех сил старалась не сказать какое-нибудь неверное слово… Пыталась думать о совершенно посторонних вещах… о белках или цветах… А наша Амфа так и следила за мной своими глазами-буравчиками… Знаешь, мне казалось, что ее взгляд просверливает меня насквозь. После этого начался настоящий кошмар, мне показалось, что я попала в какую-то ловушку. И однажды днем Амфа поговорила со мной вполне дружелюбно и, так сказать, понимающе… И наконец, не выдержав, я сказала, что взяла все эти вещи. О, ты не представляешь, папа, какое это было облегчение!

– Да нет, вполне представляю, – сказал Баттл, поглаживая свой подбородок.

– Ты правда понимаешь?

– Нет, Сильвия, я не совсем понимаю тебя, поскольку сам никогда не поступил бы так. Если бы кто-то попытался заставить меня признаться в том, чего я не делал, то мне бы, скорее всего, пришло в голову дать ему в челюсть. Но я хорошо представляю, как все произошло. И понимаю, что своими глазами-буравчиками ваша Амфа видит не дальше собственного носа. Перед ней был чудесный экземпляр необычной психологии, и, как любой полуиспеченный истолкователь, она не смогла его правильно объяснить. Настало время внести ясность в эту неразбериху. Где мисс Амфри?

Мисс Амфри тактично помедлила, прежде чем войти. Сочувственная улыбка застыла на ее лице, когда суперинтендант Баттл заявил с грубоватой откровенностью:

– Мисс Амфри, я должен просить вас обратиться за помощью в местный полицейский участок, чтобы восстановить справедливость в отношении моей дочери.

– Но, мистер Баттл, Сильвия сама…

– Сильвия совершенно непричастна к вашей истории, она даже пальцем не касалась этих вещей.

– Конечно, сэр, вы ее отец, и я могу понять…

– В данном случае я говорю не как отец, а как полицейский. Пусть полиция поможет вам разобраться в этом деле. Они проведут небольшое тактичное расследование. Пропавшие вещи, скорее всего, спрятаны где-то поблизости, и я полагаю, на них сохранились отличные отпечатки пальцев. Мелкие воришки обычно не заботятся о перчатках… А сейчас я забираю мою дочь домой. Если полиция найдет доказательства – настоящие доказательства, подтверждающие ее связь с этими кражами, то я позабочусь о том, чтобы она явилась в суд и ответила по закону. Но я уверен, что этого не произойдет.

Минут через пять отец и дочь уже выехали из школьных ворот.

– Сильвия, – сказал Баттл, – я хотел спросить тебя об одной девочке. Она встретилась мне в коридоре. Знаешь, у нее такие белокурые, довольно курчавые волосы, розовощекое личико, родинка на подбородке и голубые, широко расставленные глаза.

– Судя по описанию, похоже на Оливию Парсонс.

– Угу, понятно. Видишь ли, я не удивлюсь, если это ее рук дело.