Любовь на крови де ла Круз Мелисса
– Возможно, – задумчиво протянула Фрейя. – Но я не думаю, что тебе это понадобится.
Она была права. Он не любил ее. Он любил ее прошлой ночью, и они разделили эту любовь. А теперь она уходит, и это правильно.
Оливер снова стал собой. Он помнил о том времени, когда был фамильяром Шайлер, но больше не ощущал той болезненной нужды, страдания, терзавшего его душу. Его чувства к Шайлер не были изъяты силой. Вместо этого его любовь впиталась и растворилась в его душе. Она всегда будет его частью, но больше не причинит ему боли. Фрейя освободила его. Исцелила его. Фрейя, ведьма.
– Спасибо. – Он привстал и поцеловал девушку в лоб. – Спасибо большое.
– Ой, милый, это было для меня удовольствием.
Последнее объятие, и они расстались.
Оливер зашагал по улице в другую сторону. Его мобильник завибрировал, и, увидев номер, он тут же ответил на вызов. Несколько мгновений он слушал, а затем лицо его озарила улыбка.
– Правда? Ух ты, круто! Поздравляю! Когда? Конечно, я буду. Чтобы я это пропустил? Да ни за что!
Яйца, жирные сливки, мелко нарезанная свежая мята, соль, черный перец, сливочное масло.
Нарезая мяту, повторяйте про себя:
- Разбитое сердце возьмет свою дань,
- Мята душу излечит.
- Богиня вдохнет в тебя новую жизнь,
- Найди же истинную любовь.
Взбейте яйца со сливками. Добавьте нарезанную мяту, соль и перец. Поставьте сковороду на средний огонь и растопите масло. Вылейте яичную смесь на сковороду. Жарьте две минуты, не помешивая. Осторожно переверните яичницу лопаточкой и подождите, пока она прожарится, но будет еще мягкой.
Украсьте готовую яичницу веточкой мяты.
Подается для разбитого сердца и для дружески настроенного.
Заимствовано из «Книги белой магии» Ингрид Бошам.
«И что-то вечно мне напоминает»
Колледж Эндикотт
Эндикотт, Массачусетс, 1985 год
ГЛАВА 1
Больной номер один
Когда Аллегра ван Ален пришла в себя, у нее болела голова, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, где же она находится. На ней была больничная рубашка, но девушка знала, что она все еще в Эндикотте, поскольку из окна была видна часовня, обшитая вагонкой. Значит, она в студенческой больнице. Это предположение подтвердило появление школьной медсестры с полным подносом выпечки.
Миссис Андерсон, всеми любимый ангел-хранитель, опекала студентов с материнской заботой и всегда следила, чтобы в столовой были свежие фрукты. Она вошла в палату с тревожной улыбкой.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая?
– Думаю, жить буду, – уныло произнесла Аллегра. – Что случилось?
– Несчастный случай на поле. Девочки сказали, что тебе попали мячом в голову.
– Ой! – Аллегра потрогала повязку на голове и скривилась.
– Тебе повезло. Врач сказал, что Красную кровь это убило бы.
– Долго я была в отключке?
– Всего несколько часов.
– А как бы мне выйти отсюда прямо сегодня? У меня завтра контрольная по латыни, и мне надо позаниматься! – простонала Аллегра.
Как и колледж в целом, больница была довольно удобной. Под нее приспособили уютный коттедж в новоанглийском стиле, с белой плетеной мебелью и яркими занавесками с цветочным рисунком. Но в данный момент Аллегре больше всего хотелось укрыться в собственной комнате, с ее черно-белыми постерами «Cure», старомодным секретером и недавно купленным портативным аудиоплеером, где можно было посидеть в одиночестве и послушать «Depeche Mode». Даже в больнице Аллегра слышала мелодии песен Боба Дилана, разносящиеся из открытых окон. Весь колледж слушал одну и ту же музыку двадцатилетней давности, как будто жизнь здесь за счет какого-то искривления во времени застряла в шестидесятых. Аллегра не имела ничего против Дилана, но вовсе не нуждалась во всей этой тоске.
Миссис Андерсон покачала головой, взбила подушки Аллегры и усадила пациентку обратно в этот пушистый сугроб.
– Пока нельзя. Доктор Перри специально приедет из Нью-Йорка, чтобы осмотреть тебя. Твоя мать на этом настояла.
Аллегра вздохнула. Конечно, Корделия на этом настояла. Мать пеклась о ней, точно наседка, превосходя нормы обычной материнской заботы. Корделия подходила к исполнению материнских обязанностей как к охране драгоценной вазы эпохи Мин. Она постоянно заботилась о дочери и всегда вела себя так, словно Аллегра находилась на грани нервного срыва, хотя всякому видно было, что Аллегра – живое воплощение здоровья. Она пользовалась всеобщей любовью, была веселой, спортивной и энергичной.
Опека Корделии была, мягко говоря, удушающей. Поэтому Аллегра с нетерпением ожидала, когда же ей исполнится восемнадцать, чтобы сбежать из дома навсегда. Всепоглощающее беспокойство матери о ее благополучии было одной из причин, по которым Аллегра развернула кампанию за переход из Дачезне в Эндикотт. В Нью-Йорке воздействие Корделии было неотвратимым. А Аллегра больше всего на свете хотела быть свободной.
Миссис Андерсон измерила девушке температуру и убрала термометр.
– К вам там несколько посетителей. Впустить их?
– Конечно! – Аллегра кивнула.
Головная боль немного стихла, то ли от расплавленного шоколада в знаменитой выпечке миссис Андерсон, то ли от мощной дозы обезболивающего – девушка точно не могла сказать.
– Ладно, команда, можете войти. Но смотрите, не утомляйте ее. Не хватало еще, чтобы ей опять стало хуже. Потише тут!
И, улыбнувшись в последний раз, дружелюбно настроенная медсестра покинула комнату. Мгновение спустя кровать Аллегры окружила вся ее команда по хоккею на траве. Они толпились вокруг, запыхавшиеся, так до сих пор и не сменившие спортивную форму: юбки в зеленую клетку, белые рубашки поло и зеленые высокие гольфы.
– О господи!
– Ты как, нормально?
– Ну надо же, эта фигня тебе чуть голову не снесла!
– Мы в следующий раз доберемся до этой сучки из Норсфилд Маунт Хермон!
– Не волнуйся, они свое получили!
– Боже, ты вырубилась напрочь! Мы уж думали, что не увидим тебя до завтра!
Эта радостная какофония заполнила комнату, и Аллегра улыбнулась.
– Все в порядке. У меня тут печенье осталось – хотите? – спросила она, указывая на поднос на подоконнике.
Девушки голодной оравой налетели на угощение.
– Погодите! Вы же мне не сказали – мы выиграли? – спросила Аллегра.
– А ты как думаешь? Мы надрали им задницу, капитан. – Бирди Бельмонт, лучшая подруга Аллегры и ее соседка по комнате, насмешливо отсалютовала. Салют выглядел бы куда более впечатляюще, если бы не громадное печенье с кусочками шоколада у нее в руке.
Девушки принялись заговорщически сплетничать, но тут из-за занавески, разделяющей комнату надвое, послышался мужской голос:
– Эй, девчонки, у вас там что-то вкусненькое? А поделиться не хотите?
Команда захихикала.
– Это твой сосед, – шепотом сообщила Бирди. – Кажется, он голоден.
– Что-что? – переспросила Аллегра.
До этого момента она даже не замечала, что с кем-то делит комнату. Возможно, у нее и вправду серьезная травма, а не просто заурядный ушиб во время игры.
Рори Антонини, талантливый полузащитник с наибольшим количеством забитых голов в лиге, отдернула занавеску.
– Привет, Бендикс! – хором воскликнули девушки.
Стефан Бендикс Чейз был самым популярным парнем в их классе. И понятно почему: при его росте шесть футов три дюйма, широких плечах и мощном телосложении он выглядел как юный белокурый великан. Лицо у него было как у греческого бога: красивый лоб, безукоризненной формы нос и высокие скулы. На щеках – ямочки, а ясные васильково-синие глаза искрились весельем. Сейчас правая нога у него была в гипсе. Бендикс весело помахал девушкам рукой.
– Когда тебя выпускают? – поинтересовалась Дарси Седрик, их голкипер, вручая юноше уже почти пустой поднос с остатками выпечки.
– Сегодня. Гипс наконец-то снимают. Слава богу! Я уже задолбался прыгать на уроки на одной ноге, – отозвался Бендикс и кивком поблагодарил Дарси за печенье. – А с тобой что стряслось? – спросил он у Аллегры.
– Да просто поверхностная рана, – ответила Аллегра, указав на марлевый тюрбан и изобразив британский акцент.
– По крайней мере, руки у тебя при себе, – улыбнувшись, процитировал Монти Пайтона Бендикс.
Аллегра постаралась не показать, как ее очаровало, что он поймал подачу на лету.
Ей не хотелось выглядеть очередной поклонницей Бендикса, бегающей за ним с вытаращенными глазами, поскольку вся ее хоккейная команда уже перекочевала на его сторону комнаты, дабы расписать его гипс сердечками вкупе с большими буквами Ц и О, означающими «целую и обнимаю».
– К сожалению, время посещения закончилось, – объявила миссис Андерсон, вновь появившись на пороге в своей накрахмаленной белой форме. Раздался хор разочарованных возгласов, но медсестра выпроводила девушек из палаты. Она уже собралась было задернуть занавеску, разделявшую палату на две части, но тут Бендикс спросил, нельзя ли оставить ее открытой.
– Надеюсь, ты не против? А то у меня что-то от нее клаустрофобия начинается. И телевизор остался на твоей стороне, – сказал Бендикс.
Аллегра пожала плечами.
– Да пожалуйста.
Они с Бендиксом, конечно же, знали друг друга, поскольку колледж Эндикотт, как и Дачезне, был маленьким, тесно спаянным сообществом умопомрачительно обеспеченных детей элиты. Однако же в отличие от прочих соучениц Аллегра не впадала в экстаз при виде Бендикса. Она находила его типично американскую внешность чересчур нарочитой, чересчур голливудской, чересчур служащей предметом всеобщего восхищения. Бендикс выглядел в точности как качок из фильма «Клуб “Завтрак”», только был еще красивее. Но вдобавок к атлетическому сложению и красоте Бендикс обладал удивительной добротой, что особенно поражало в парне с его положением в обществе и привилегиями. Аллегра заметила, что Бендикс отнюдь не заносился и не расхаживал по школе, задрав нос, лелея собственное непомерное эго, а, напротив, был искренне приветлив с каждым, включая ее брата Чарльза, – и это уже говорило о многом.
Но хотя самый потрясающий парень в Эндикотте сидел всего в нескольких футах от нее и смотрел вместе с ней музыкальные клипы (что это там еще поет Эдди Мерфи? И что там стряслось с его полосатой рубашкой?), Аллегра выбросила его из головы.
ГЛАВА 2
Близнецы ван Ален
Когда доктор Перри приехал из Нью-Йорка, он объявил, что Аллегра совершенно здорова, и на следующий день девушка вернулась в свою комнату в общежитии. Она как раз бежала с одного урока на другой, когда увидела брата – тот решительно шагал к ней через двор.
– Я приехал, как только услышал о случившемся, – произнес Чарльз ван Ален, осторожно взяв Аллегру под руку. – Кто это сделал? Ты точно уверена, что чувствуешь себя нормально? Корделия просто вне себя…
Аллегра закатила глаза. Ее брат-близнец иногда был редким занудой. Не потому, что всегда упорно называл их мать по имени – хотя и поэтому тоже, – а из-за этой его манеры опекать ее. Особенно если учесть, что она выше его на два дюйма.
– Чарли, ну все нормально, правда.
Аллегра знала, что Чарльз терпеть не может, когда его зовут детским уменьшительным именем, но не могла удержаться. Кого ей сейчас совершенно не хотелось видеть, так это его.
В отличие от Аллегры, Чарльз ван Ален был невысоким для своего возраста. Трудно было вообразить более несхожих двойняшек, чем они, если учесть, что у Чарльза были темные волосы и холодные серые глаза. Чарльз ходил на уроки в аскотском галстуке и с кожаным портфелем, не то что его небрежно одетые ровесники. В Эндикотте его не очень любили, не только из-за его притязаний (хотя их было множество), но в основном из-за того, что он постоянно жаловался на колледж и давал всем понять, что ноги его здесь бы не было, если бы сестра не настояла на переводе. Большинство учеников считали его неприятным, напыщенным пустозвоном, а Чарльз в ответ смотрел на всех свысока.
Аллегра понимала, что неуверенность Чарльза по большей части вызвана его маленьким ростом. Если бы он только перестал переживать из-за этого! Врачи сходились на том, что его еще ждет скачок роста, – и он, несомненно, должен был стать красивым. Сейчас его лицо было совсем чуть-чуть неправильным. Через несколько лет его нос подрастет, а черты лица – эти внимательные глаза, этот высокий лоб – приобретут царственную правильность. Но вот прямо сейчас Чарльз ван Ален был всего лишь еще одним невзрачным низкорослым парнем из дискуссионного клуба.
Выходные он провел в Вашингтоне, готовясь к финалу состязаний по ораторскому искусству, и Аллегра была только рада этому. Она знала, что в противном случае Чарльз поставил бы всю больницу на уши и, вероятно, настоял бы на том, чтобы ее перевели в какое-нибудь медицинское заведение получше, типа Массачусетской главной больницы. Когда дело доходило до присмотра за Аллегрой, Чарли был ничем не лучше Корделии. Между ними двумя она себя чувствовала как дрезденская фарфоровая кукла: драгоценная, хрупкая и не способная о себе позаботиться. И это ее бесило несказанно.
– Позволь… – произнес Чарльз, забирая у Аллегры сумку.
– Я в состоянии сама носить свой рюкзак! Пусти! Хватит фигней страдать! – огрызнулась девушка.
Лицо у Чарльза мгновенно сделалось грустным, и Аллегра ощутила себя виноватой, но постаралась прогнать это чувство.
Это никуда не годилось – так разговаривать со своим суженым, но Аллегра ничего не могла с собой поделать. Да, Чарльз, конечно же, был Михаилом. После происшествия во Флоренции сомнений в этом не оставалось: теперь они в каждом цикле рождались двойняшками. Так уж настоял Дом архивов, чтобы произошедшее никогда не могло повториться. Чтобы с самого начала не возникало ни сомнений, ни вопросов, ни новых ошибок.
И все-таки с каждым воплощением дела шли хуже, чем в предыдущем. Аллегра не стала бы биться об заклад, но у нее возникло ощущение, что и она все больше отдаляется от него. Не только из-за того, что произошло тогда… Ох, да кого она пытается обмануть? Именно из-за того, что произошло тогда во Флоренции! Она никогда не сумеет простить себя. Никогда. Это она во всем виновата. И то, что он по-прежнему любит ее – и будет любить всегда, вечно, на протяжении лет и столетий, – вызывало у нее скорее злость, чем благодарность. Его любовь была бременем. После того, что произошло между ними, ей с каждым циклом все больше казалось, что она не заслуживает его любви, и вместе с недовольством собой приходили угрызения совести и гнев. Она не знала, в чем причина, но ей становилось все труднее испытывать к нему те чувства, которые он по-прежнему испытывал к ней.
Что за ирония судьбы? Дурно поступила она, а наказан за это он. Мысли об этом действовали на нее угнетающе, и в этот солнечный осенний день она ощущала себя такой же чужой Чарльзу, как и всегда.
– Нет, давай я, – попытался настоять на своем Чарльз и потянул за лямку.
– Чарли, оставь! – завопила она и дернула изо всех сил, так что рюкзак вырвался у него из рук, а Чарльз поскользнулся и упал на траву.
Он сердито взглянул на Аллегру, поднялся и отряхнул брюки.
– Что это с тобой? – прошипел он.
– Просто… оставь меня в покое, неужели трудно? – Девушка раздраженно запустила пальцы в длинные светлые волосы.
– Но я… я…
«Я знаю. Ты любишь меня. Ты всегда любил меня. Ты всегда будешь меня любить. Я знаю, Михаил. Я все это слышу».
– Габриэлла!
– Меня зовут Аллегра! – едва не сорвалась на крик она.
Зачем он постоянно называет ее тем именем? Зачем ведет себя так, словно окружающим не видно, насколько он одержим ею? Ну да, конечно, из молодежи Голубой крови это никому не казалось странным, поскольку они знали, кем являются, даже если выход в свет еще не состоялся. Но краснокровные не знали ни их истории, ни того, что они означают друг для друга, и подобные вещи их беспокоили. Здесь не Древний Египет. На дворе двадцатый век. Времена изменились. Но Комитет всегда слишком медленно реагировал на перемены.
Иногда Аллегре просто хотелось жить обычной жизнью, как все, без бремени бессмертной истории. Ей ведь всего шестнадцать. По крайней мере, в этой жизни хотелось устроить перерыв. В 1985 году в колледже Эндикотт штата Массачусетс втюрившийся в тебя брат – это непристойно и отвратительно. И Аллегра начала разделять мнение краснокровных по этому поводу.
– Ножки, этот тип тебе докучает? – поинтересовался Бендикс Чейз, возникнув рядом с ними в тот самый момент, когда прозвенел третий звонок.
Чарльз только что рот не разинул.
– Этот тип зовет тебя Ножки?
– Все нормально, – вздохнув, произнесла Аллегра. – Бендикс Чейз, ты, кажется, не знаком с моим братом, Чарли?
– Первокурсник? – спросил Бендикс, пожимая руку Чарльзу. – Приятно познакомиться.
– Нет. Мы двойняшки, – ледяным тоном ответил Чарльз. – И я участвую в том же семинаре по Шекспиру, что и ты.
– Слушайте, а вы точно брат и сестра? – подмигнув, поинтересовался Чейз. – Что-то вы не похожи совсем.
Чарльз покраснел.
– Да, точно. А теперь извините, но… – Он развернулся и потащил Аллегру за собой.
– Не стоит грубить, – мягко произнес Бендикс. – Ты уронил книгу.
Он вручил Чарльзу учебник, который тот упустил, когда упал. Чарльз не снизошел до благодарностей.
– Чарли, грубить и правда не стоит, – поддержала Бендикса Аллегра.
Она отстранилась от брата и встала рядом с Бендиксом, а тот обнял ее за плечи.
– Кажется, дорогая, у нас сегодня экзамен по латыни, – произнес Бендикс. – Верно?
Аллегра позволила популярному качку увести ее. Она никогда бы так не поступила, если бы Чарльз не вел себя раздражающе. Ничего, пусть это будет ему уроком. Она оставила своего близнеца, не сводившего с нее глаз, стоять во дворе.
ГЛАВА 3
Единственное, что вампирам не дается
Аллегра была блестящей ученицей, но латынь стала для нее камнем преткновения. Ей трудно было провести границу между искаженным толкованием, которое было в ходу у Красной крови, и истинным священным наречием, и она постоянно путалась. В латыни имелись склонения и три рода, а для Аллегры это просто не имело смысла. Она никак не могла отделить подлинный язык бессмертных от его человеческой, бытовой версии.
Девушка посмотрела на сердитую красную двойку, нарисованную над тестом. Вот черт. Если не удастся улучшить оценки, Корделия переведет ее из Эндикотта обратно в Дачезне. Она вернется к тому, с чего и начинала, – к положению заложницы грандиозных чаяний матери касательно ее будущего и ее предстоящего вклада в благополучие их расы. Нет, серьезно: иногда Корделия разглагольствовала в точности как какой-нибудь демагог времен Второй мировой. Не то чтобы Аллегра была тогда в цикле – но она читала отчеты Хранилища.
– Фу, гадость какая, – заметил Бендикс, украдкой заглянув в ее листок с тестом.
– А у тебя что? – поинтересовалась девушка, приподняв бровь.
Юноша с самодовольной улыбкой помахал перед ней пятеркой с плюсом.
Тьфу ты! Как ему удается быть таким раздражающе совершенным? Больше, чем слово «совершенство», Аллегра презирала лишь тех, кто его воплощал. Она просто ненавидела, когда совершенной называли ее, потому что говорящие так не способны были посмотреть глубже ее внешности, ее роскошных белокурых волос, загорелой кожи и стройной фигуры. Она никогда не могла понять, почему другие так носятся с подобными незначительными вещами. Она считала, что каждый красив по-своему – и не только в том несколько нелепом смысле, что у каждого красивая душа. Нет. Аллегра действительно верила, что большинство встреченных ею людей красивы. Ну кого волнуют лишних несколько фунтов, или нос крючком, или причудливая бородавка? Она любила смотреть на людей. Она считала их великолепными.
Если уж на то пошло, она, получается, в этом отношении не лучше Бендикса. Она совершенна на вид, и мало того – она нравится всем. Иногда Аллегра уставала быть собой.
– Если хочешь, могу помочь тебе с латынью, – предложил Бендикс, когда они собрали вещи и двинулись к выходу из класса.
– Ты готов со мной позаниматься?
Вот это новость! Красная кровь предлагает научить бессмертного вампира кое-чему новенькому. Чарли поднял бы его на смех. Аллегра покачала головой.
– Думаю, я справлюсь, спасибо. Надо просто зазубрить существительные.
– Ну, как знаешь. Только, если еще не знаешь об этом, имей в виду: из-за плохих оценок тебя могут отозвать из хоккейной команды и не пустить на чемпионат лиги, – произнес Бендикс, открывая ей дверь.
Да, убедительный довод.
Следующие несколько недель Аллегра с Бендиксом каждый вечер встречались в главной библиотеке и занимались латынью. Началось это с их искреннего обоюдного желания подтянуть Аллегру по латыни, но постепенно переросло в долгие и далеко идущие дискуссии обо всем на свете: о качестве еды, подаваемой в столовой колледжа (отвратительная), о палестинском кризисе, о том, считать ли «Абракадабру» оркестра Стива Миллера лучшей или худшей песней всех времен и народов (Бендикс голосовал за лучшую, Аллегра – за худшую).
Однажды вечером Бендикс, склонившись над учебником латыни, вздохнул. Белокурая челка упала ему на глаза, и Аллегра с трудом удержалась, чтобы не протянуть руку и не убрать волосы у него со лба.
– Твои старики собираются приехать на родительский день на следующей неделе? – спросил Бендикс. – Ты же из Нью-Йорка?
Аллегра кивнула и тут же покачала головой.
– Мать, конечно, приедет. Она никогда не пропускает этот день. А папа… в отъезде. – Это показалось ей самым простым способом объяснить отсутствие Лоуренса. – А твои?
– Не-а. У мамы заседание совета директоров, так что ей придется остаться в Сан-Франциско. А папу нельзя беспокоить. Он не хочет, чтобы его творчеству мешали.
– Он у тебя художник?
– Он делает отливки скульптур. Пока что он не продал ни одной – возможно, потому, что выглядят они как полный отстой. Только не говори ему об этом.
– Такое впечатление, что ты не очень-то их любишь, – с сочувствием сказала Аллегра.
Сама она очень любила и Лоуренса, и Корделию. Только вот Лоуренса она не видела уже много лет, а Корделия превратилась в назойливую и нервную пожилую даму.
– Да понимаешь… Я по-своему люблю родителей, только у них никогда не было времени на меня. Ох, неужто я это сказал? Ненавижу, когда меня вдруг тянет жалеть себя.
Аллегра улыбнулась и открыла свой учебник латыни.
– Если хочешь, я поделюсь с тобой Корделией. Она обожает общаться с моими друзьями. Но вот о Чарли этого сказать нельзя.
– Кстати, чего твой брат так взъелся на меня? Я ему никогда ничего плохого не делал, – озабоченно поинтересовался Бендикс.
– Ну… он… давай не будем, – сказала Аллегра и кашлянула. – Давай вернемся к латыни?
– Так вы встречаетесь, что ли? – поинтересовалась Бирди тем вечером, когда Аллегра вернулась в их комнату в общежитии уже за полночь.
– Встречаемся? Кто – мы? Ты о чем вообще? – переспросила Аллегра, слегка покраснев, и убрала книги.
До склонений они так и не дошли. Вместо этого весь вечер проговорили о том, где лучше расти, в Сан-Франциско или в Нью-Йорке. Аллегра, прожившая всю жизнь на Манхэттене, доказывала, что ее город круче по всем параметрам – культурные учреждения, музеи, рестораны, – а Бендикс защищал город над заливом, восхваляя его туманы, красоту и либерализм. Ни одному не удалось переубедить другого.
– Это ты про нас с Беном? – уточнила Аллегра у Бирди. – Ты думаешь, у нас роман?
– О, он уже Бен! Скоро ты будешь звать его Бенни, – поддела Аллегру подруга, сворачивая сигарету с травкой.
Это был последний писк моды. Аллегра ничего против этой моды не имела, не считая того, что в комнате потом воняло и Бирди повадилась слишком сильно брызгать освежителем воздуха, чтобы замаскировать запах травки на время проверок. В результате у них в комнате всегда пахло, словно в туалете.
Аллегра состроила мину.
– Да вот еще. Мы с ним друзья.
Соседка по комнате выпустила здоровенное кольцо дыма.
– Слушай, это же в глаза бросается, как вы друг на друга реагируете.
– Чего? Ты издеваешься?
– Кроме того, вы вместе смотритесь просто совершенством, – с ухмылкой добавила Бирди. Она не раз слыхала протесты Аллегры против этого слова.
– Боже милостивый! – Аллегра содрогнулась.
Она никогда не смотрела на Бена с этой стороны. Ей нравилось, что у нее теперь есть с кем поговорить, и нравилось его общество. Кроме того, они никогда не смогут быть вместе. Она никогда не сможет испытывать к нему подобные чувства. Бирди была Красной кровью и не ведала, о чем говорит.
– Что, правда? Ну, бывают на свете вещи и похуже, чем встречаться с Бендиксом. Его семейство только что продало свою компанию миллиарда за два долларов. Читала сегодняшние газеты? – поинтересовалась Бирди, бросая Аллегре «Уолл-стрит джорнал».
Аллегра прочла сообщение на первой полосе, в котором излагались детали приобретения Объединенной корпорацией семейной компании Бендикса, и поразилась скромности Бена. У его матери была «деловая встреча», из-за которой она не могла приехать на родительский день. Деловая встреча! Скорее уж собрание главных держателей акций.
– Они настоящие богачи. Неудивительно, что он носит фамилию матери. Денег у них – куры не клюют.
– Бирди, что за прагматизм? – упрекнула подругу Аллегра.
Даже в Эндикотте считалось дурным тоном чересчур интересоваться чьим-то происхождением. Но после прочтения статьи Аллегра почувствовала, что Бен ей нравится еще больше. Не потому, что она вдруг узнала о его богатстве – ее никогда особо не интересовали деньги, хотя и совсем без них она тоже не жила, – но потому, что, невзирая на стоящее за ним неимоверное состояние, он был скромным и нос не задирал.
После сегодняшнего разговора у нее сложилось впечатление, что Бендикс Чейз был бы не против иметь чуть меньше вещей, из-за которых так переживают люди, если бы в этом случае приобрел больше того, что реально важно.
ГЛАВА 4
Общество поэтов и искателей приключений
На той же неделе Аллегра, уже засыпая, услышала, как кто-то стучит в окно. Аллегра взглянула в ту сторону, плохо соображая, что там творится. Тихий стук повторился. И еще, кажется, послышалось приглушенное хихиканье. Девушка подошла к окну и распахнула его.
– В чем дело? – поинтересовалась она с легким раздражением.
Под окном стояла группа незнакомцев в плащах с капюшонами. Самый высокий из них зловеще провыл:
– Аллегра ван Ален, твое будущее ждет тебя!
Вот черт! Она совсем забыла об этом, хотя Бирди предупреждала ее на прошлой неделе. Сегодня же Ночь стука. Ночь, в которую самое престижное тайное общество Эндикотта, пейтологианцы, принимают в свои ряды новых членов. Аллегра заметила, что кровать Бирди пустует. Это означало, что ее соседка по комнате уже участвует в ночных празднествах, поскольку, само собой, входит в общество.
– Я сейчас спущусь! – крикнула Аллегра, но в этот самый момент к ней в комнату вошла еще одна группа студентов в плащах.
Плащ с капюшоном накинули и на нее. С этого момента она официально считалась похищенной.
Когда с нее сняли капюшон, Аллегра обнаружила, что находится на лесной поляне. В центре поляны горел костер. Девушка стояла на коленях в строю других новопосвященных.
Глава собрания протянул Аллегре золотистую чашу с какой-то красноватой жидкостью.
– Испей из чаши познания! – велел он.
Когда он вручал кубок девушке, их пальцы соприкоснулись, и Аллегра, сделав глоток, едва удержалась от хихиканья. Водка и «Севен-ап». Неплохо.
– Ну и по-дурацки ты выглядишь в этой рясе, – прошептала Аллегра. Она узнала его по голосу еще тогда, когда он стоял под ее окном.
– Тсс! – шикнул на нее Бендикс, тоже едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
Аллегра передала кубок соседу в строю. Интересно, кого еще выбрали? Когда все новые члены отпили из чаши, Бендикс поднял бокал, провозглашая тост.
– Они испили огня Просвещения! Добро пожаловать в ряды пейтологианцев, новые поэты и искатели приключений! Давайте же плясать среди деревьев, словно нимфы Вакха!
В темноте кто-то ударил в гонг, и звон эхом разнесся по лесу.
– Нимфы Вакха? – скептически переспросила Аллегра.
– Ну, это что-то греческое…
Бендикс пожал плечами. Члены общества сняли капюшоны, хотя большинство из них так и остались в плащах. По рукам пошли пластиковые стаканчики со смесью водки с газировкой.
– Так вот что случается, когда становишься пейтологианцем? – поинтересовалась Аллегра, обводя взглядом веселую, захмелевшую компанию. – Нарушаешь комендантский час и пляшешь у костра?
– Не забывай про дешевые коктейли. Очень важный компонент, – кивнув, отозвался Бендикс.
– И все? И из-за этого столько шумихи? – Девушка рассмеялась.
Пейтологианцы имели в школе прекрасную, ревниво охраняемую репутацию.
– А что, мало? А, ну да, раз в четверть у нас бывает официальное собрание. Форма одежды по выбору, конечно.
– Конечно.
– А еще у нас проводятся ежегодные состязания на звание самого плохого поэта.
– Так значит, это просто… всякие глупости? – уточнила Аллегра, хотя уже и так знала ответ.
– Ну почему сразу глупости? Что такого важного вы делаете в своем Комитете?
Он знал, что она входит в Комитет. Само собой, в Эндикотте имелось его отделение, поскольку здесь училось немало студентов Голубой крови. Аллегра огляделась, рассматривая вновь принятых, и почувствовала разочарование, не найдя среди раскрасневшихся гостей своего брата. Она знала, что Чарли ни за что бы не выбрали, но все равно ей было неприятно. Пейтологианцы были одной из причин, по которым ее близнец так ненавидел этот колледж. В Эндикотте никто не придавал большого значения Комитету. Тут все рвались в пейтологианцы.
Аллегра пожала плечами.
– Да то же самое.
– Вот и я так думал. Все-таки хорошо было бы, если бы кто-нибудь возродил традиции старой школы. Ну, знаешь – убийства, гробы, спекуляция влиянием.
Он повел бровями и отпил из своего непомерно большого кубка.
– О, сюда направляется техасец. Форсайт! На пару слов! Извини, – сказал Бендикс Аллегре и отошел переговорить о чем-то с Форсайтом Ллевеллином, которому доверено было рекомендовать новых членов от их факультета.