Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды Архангельский Александр

Союз Права Налево

На неделе между 6 и 12 августа. – На Украине началась затяжная предвыборная кампания. – На родину вернулись участники арктической экспедиции под руководством зампреда Госдумы единороссовца Артура Чилингарова; спустившись на четырехкилометровую глубину, чилингаровцы заявили, что подводная граница российского арктического шельфа простирается до полюса; Россия имеет право на несметные залежи полярных ископаемых; Канада заявила, что полюсом владеет исключительно она. – Борис Немцов дал матерное интервью журналу «GQ».

На этой неделе Центризбирком провел репетицию парламентских выборов. Условным партиям дали вымышленные имена, членов комиссии внесли в придуманные списки избирателей; сам глава избиркома Чуров блестяще сыграл роль забывчивого пенсионера, который оставил дома паспорт и пытается голосовать по удостоверению главы ЦИКа; Чурова отправили за паспортом домой, а когда он вернулся, выяснилось, что его фамилии в списках нет. Забыли. Очень жизненное и яркое мероприятие, удобное для телевидения, приятное для участников и полезное для Администрации Президента.

Мы тоже воспользуемся этой игровой ситуацией и скажем несколько упреждающих слов о лидерах легальной оппозиции. Упреждающих – потому что потом будет поздно. По осени придут морозы-холода; всё, что не «Единая Россия», подвергнется такой глубокой заморозке, что жесткой правды о врагах системы не скажешь: по обледенелым телам не бьют, могут расколоться, а соучаствовать в расколе и тем самым помогать единой партии ленинского типа никак не хочется. Так что будем брать своих либеральных товарищей по несчастью тепленькими, заранее, пока не опасно, в слабой надежде на то, что профилактические меры подействуют на них целительно.

Не так давно Борис Немцов объявил о готовности войти в первую тройку обновленного СПС; да, он собирался покинуть большую политику, сбросил сам себя, как партийный балласт, но люди эту жертву не приняли и просят снова войти в предвыборный пул. Никита Белых будет символизировать обновление правых, Владимир Рыжков (если в Кремле позволят его включить) – их готовность открываться сильным конкурентам, а Немцов – преемственность свободолюбивой линии в политике. В принципе – что возражать? Борис Ефимович мужчина умный и опытный; у него есть связи в регионах; раскручивать не нужно – узнаваем.

Но вот какое дело. Партия называется СПС. Лидер правых – по определению солиден и серьезен; да, остроумен, да, жизнелюбив, но ни в коем случае не пошл, ни под каким предлогом не склонен к бойкой клоунаде. А тут выходит журнал «GQ», в котором – журналистская удача! – вождь правых сил и боец капиталистического фронта сидит за одним ресторанным столиком с отвязной Ксенией Собчак и Ксенией Соколовой и говорит обо всем без утайки. Как говорил молодой Жириновский – до того, как смертельно устал, остепенился, поскучнел. О чем конкретно говорит? Привожу отдельные цитаты.

«Собчак. Ясно, вы любите тех, которые не кусаются. Что скажете про Ренату Литвинову?

Немцов. Рената – арийская женщина. Сексуальная мечта солдата Третьего рейха. Меня такие не заводят. Возможно, потому, что во мне течет еврейская кровь».

Это разминка; к середине разговор становится погорячее. Про телеведущую Катю Андрееву, у которой большие чувственные губы, что вызывает «кучу всяких фантазий» – и сожаление, что столь достойными губами она самозабвенно произносит «отцензурированную пропаганду». Про то, что певица Валерия вызывает сочувствие, но не влечение, хотя у нее и образ маленькой жалкой девочки в носочках («В смысле, е…у и плачу», – уточняет Немцов). И так далее, все в том же духе. В конце концов Борис Ефимович не выдерживает и спрашивает собеседниц: «Девочки… вы понимаете, что наш разговор является полной х…ней?»

Девочки, конечно, понимают. Но для того они на свете и живут, чтобы этим делом заниматься; они подловили политика, претендующего на серьезное к себе отношение, и превратили его в пустоту: «Правильно, тому, кто страну прое…ал, остается только х…ню придумывать». К девочкам претензий и вопросов нет. Вопросы есть к человеку, который хочет возглавить правых. Либералов. Западников. Повести их вперед, чтобы жить как в Европе. И при этом в предвыборный год не просто долго треплется с Собчак – тут уж дело вкуса, кому что, но треплется под диктофон – с выходом на статусные полосы сверхмодного журнала.

Что он получает в результате? Доверие молодых избирателей? Нисколько. Только веселую приязнь тусовки: свой парень, в доску, молодец. Тусовка вещь хорошая, но для политического действия решительно бессмысленная; она помогает выстраивать личные отношения и ровным счетом никак не влияет на выборы. На выборы влияет мнение тех, кто в тусовку не входит; тех, кто ждет внятных ответов на простые жизненные вопросы – как выжить малому бизнесу в тоталитарной бюрократии, как защитить собственность от всеядного государства, как создать независимую судебную власть, как обуздать чекистов; а светской х…ни он не ждет. У него нет на нее свободного времени. В глазах этого – главного – избирателя образ беззаботного плейбоя, елдыря и словоблуда стойко ассоциируется с бездельем, безответственностью, либеральной жириновщиной и, самое для Бориса Ефимовича страшное, с полной политической импотенцией. Потому что политический импотент – этот тот, кто не может защитить своего избирателя, отстоять его жизненные интересы. И сколько девушек он отымел в округе, никакого значения при этом не имеет.

Собственно, черному пиарщику сделан дорогой предвыборный подарок. Бери, выдергивай цитаты из контекста, развешивай билборды:

«Борис Немцов: Наш разговор является полной х…ней!» (Внизу приписка: «СПС обещает свободу».)

«Борис Немцов: Е…у и плачу!» (Внизу, большими буквами: «Правые любят Россию!»)

В суд не подашь, слова опубликованы; можно даже мелким шрифтом указать источник.

А в какой-нибудь крупной сверхлояльной газете можно обсудить уровень исторических знаний того, кто претендует на роль партийного лидера правых: «Когда начинался Карибский кризис на Кубе, Кеннеди е…ал Мерилин Монро. Люди из администрации президента ворвались к нему в кабинет и сказали: „Господин президент, Хрущев запускает ракету“. Тогда Кеннеди ненадолго встал с Мерилин и поговорил с Хрущевым. И Карибский кризис закончился». Дело не в пикантных выражениях. Дело не в образе мира, не в представлениях о мироустройстве (в каждой шутке есть доля шутки). Дело – в том, что Монро умерла в августе 1962-го. Снимки с самолета-шпиона поступили 16 октября. А кризис начался 22-го. И все это время, по версии Немцова, некрофил Кеннеди неустанно… не будем продолжать, уподобляться отмороженно-правым. А то еще сочтут отмороженно-левым.

Ребята. Опомнитесь, пока не поздно. Вправьте свои мозги на место, покажите нам, что они все еще у вас есть. И вспомните историю про Пэрис Хилтон. Сколько раз дедушка пытался объяснить непослушной девочке, что звание внучки полноценного миллиардера – это не столько право, сколько набор неприятных обязанностей. Половозрелая побрякушка из подворотни может себе позволить неизмеримо больше, чем упакованная бриллиантами представительница статусной семьи. Потому что семье скандалы наносят урон, снижают капитализацию, ослабляют положение в той части общества, где принимаются решения. Девочка никак не слушалась. Спала и смеялась. Смеялась и спала. То попадалась на оргии, то наркотики у нее отнимали, то она оказывалась в тюрьме. В конце концов дедушка не выдержал. И отменил завещание. Причем ладно бы лишил наследства только Пэрис; нет же, он вообще переписал все состояние благотворителям.

Шалила Пэрис. А денег лишились все. И мама, и папа, и братья, и сестры. За то, что не смогли или не пожелали ее обуздать.

Мораль тут какая. Остатки либерального наследства мотаете вы. А лишат его – нас. Обидно, честное слово. Придется вас обуздать.

Черногория, оставшаяся в белом

На неделе между 13 и 19 августа. – В Новгородской об-ласти подорван поезд «Невский экспресс».

Следуя принципу статусности новостей, надо бы сейчас писать о взрыве поезда «Невский экспресс». Размышлять о странностях сюжета, в котором экспозиция с кульминацией не сходится, а развязка была оглашена непосредственно после завязки. Глава Антитеррористического комитета Патрушев наутро после взрыва заявил, что комитет предвидел такой поворот событий и давно предпринимает меры по поддержанию особого порядка во время парламентских и президентских выборов; читай: контроль спецслужб за ходом выборов будет усилен. Это единственная четкая формулировка, от которой – сомневаться не приходится – никто ни на шаг не отступит. Все остальное глубоко сомнительно; версии безжалостно плывут.

Сначала террористы предстали расчетливыми, опытными взрывниками: заложили заряд приличной мощности, чтобы поезд свалился в реку, чему помешала огромная скорость состава; затем их стали изображать подростково-наивными самоделкиными, неумехами. И нетрудно догадаться почему. За новгородским взрывом мог стоять кто угодно, но предъявлять информационные улики некому; слишком долго электорат убеждали, что с профессиональным чеченским терроризмом давно уже покончено, враг побежден, Кадыров наше все; серьезного, солидного внутреннего сопротивления нет и быть не может, ибо жить мы стали лучше, жить мы стали веселее, и народ счастлив. Однако же кого-то надо предъявить раздраженному обществу; единственный правдоподобный претендент на роль коварного злодея – Радикал-Одиночка. Во-первых, он отморозок, симпатий не вызывает; во-вторых, про него – единственного из врагов порядка – телевидение говорило постоянно. И про Радикального Националиста, и про Радикального Левака. Все наши радикалы – дилетанты; устроенные ими взрывы были до сих пор ничтожны и по замыслу, и по исполнению (подпорченный памятник Николаю II…). Чтобы перевести стрелки на них, стрелочник должен делать вид, что теракт был подготовлен кое-как; приходится сочетать несочетаемое: рассказывать о жестоком, продуманном – и лишь чудом не осуществившемся – замысле, и тут же объяснять городу и миру, что бомбисты были неумехи.

Но все-таки о взрыве мы писать не будем. Потому что авторы колонок тоже люди. Как все, имеют право съездить в отпуск. Единственное их отличие от нормальных сограждан заключается в том, что и в отпуске они продолжают думать о политических смыслах, выискивая их всюду, даже в красотах природы и в подробностях курортного быта. Как рядовой Иванов, который на вопрос старшины: «О чем ты думаешь в строю?» – честно отвечал: «О бабах; я об них завсегда думаю».

Вокруг – Черногория, местечко Петровац, узкая полоска пляжа, плотно утрамбованная телами – старыми и молодыми, стройными и жирными; люди приехали сюда прогреться, просолиться на год вперед. Горы действительно темные, местами черные; у водной глади – скалистые; море сине-зеленое, прозрачное; красота. А то, что малость грязновато, и мусор, как в родимом Подмосковье, подброшен в каждую удобную расселину, так это один из последних следов коммунизма: почти везде, где красные правили долго, сохраняется привычка гадить на природе. Исключая Чехию, Восточную Германию и, может быть, Венгрию. И то с оговорками. Во всяком случае, в Черногории не грязней, чем в Хорватии, и значительно чище, чем в Албании, где прибрежные территории похожи на промышленные свалки. Домики в Монтенегро уютные, обустроенные; ресторанчики не очень дорогие и добротные; таким, наверное, был бы сейчас Крым, если бы Антанта не сдала его большевикам.

Но речь не об этом. Речь о прямых последствиях политического выбора. Мы – на территории, которая совсем недавно была вовлечена в полноценную войну; в государстве, которое отделилось от Сербии практически вчера; при этом Черногория уже – в еврозоне; границы с Хорватией, Боснией – вчерашними врагами – открыты настежь; на Белград ведет сквозной железнодорожный путь; книжки про Милошевича можно купить на развале, но ни малейшего желания сражаться за великую Сербию ни у кого нет.

Когда крошилась Югославия, каждый решал за себя, как действовать, какие цели отстаивать. Сербы решились на то, чего счастливо избежали россияне: попытались силой удержать рассохшуюся территорию. Черногорцы мягко уклонялись от сербской крутизны; участвовать в армейских операциях – участвовали, но совершенно не активничали и постепенно готовились соскочить с югославской иглы. Хорваты гордо воевали; словенцы тихо отползали в сторону; македонцы делали все, чтобы про них забыли; босняки, пережив подобие геноцида со стороны регулярной сербской армии, не удержались от расистской мести и под прикрытием международных сил изгнали сотни тысяч сербов из Краины. На что мировое сообщество охотно закрыло глаза.

Собственно, в 90-е годы на Балканах были опробованы все возможные варианты исторического поведения в условиях распада федерации. От милитаризма и насилия до подкупа и почти толстовского неучастия в делах общественного зла. Были обкатаны все схемы управления. От суверенной сербской демократии до македонского полуотказа от суверенитета в обмен на западные преференции. Что же мы видим теперь, на выходе из давней ситуации?

Суровая славянская битва за суверенную демократию приводит к изоляции от мира и при этом равно заканчивается сделкой с международным трибуналом; Россия, теряя свой международный авторитет, защищает Милошевича до последнего, а сербские власти спокойно выдают его Гааге; мы бьемся за статус Косова как настоящие герои, но еще немного – и наши белградские братья сдадут этот статус без боя, договорятся закулисно и оставят нас наедине с нашими принципами.

Двусмысленная хорватская игра по типу «ни нашим ни вашим» увенчалась двусмысленным же положением вещей; в туристическом отношении тут полный порядок, но евро так и не стал национальной валютой хорватов, они теряют на этом клиентуру. Однозначный македонский выбор в пользу «внешнего управления» тоже далеко не безупречен; если ты готов отдать все и сразу, то зачем тебя слишком долго уговаривать и улещивать? «„Все куплю“, – сказало злато. „Все возьму“, – сказал булат». Что же до Черногории, то она не виляла, как Хорватия; не нарывалась, как Сербия; не отдавалась, как Македония. Она вела себя как ласковое теля; теперь теля подросло и само готово кормить молочком народившихся собственных деток.

Мораль? Да никакой морали. Путь Черногории нам не подходит; мы слишком большие, слишком самостоятельные, чтобы сосать двух маток – если раскатаем губу, никакая матка не выдержит. Но и нам пригодилось бы гениальное черногорское правило: незачем растрачиваться в бессмысленном сопротивлении ходу вещей; нужна политика сбережения себя в настоящем ради участия в будущем.

Бог-пост

На неделе между 20 и 26 августа. – В мире разразился полномасштабный кризис ипотечного кредитования; россияне удивительно спокойно реагируют на новость, которая может обернуться мировой экономической катастрофой.

Седьмые годы, как правило, становятся кризисными для мировой экономики. Двадцать лет назад случился американский черный понедельник, когда индекс Доу-Джонса за одну торговую сессию обвалился на 23 процента. Десять лет назад произошло масштабное фондотрясение, за которым последовал азиатский спад и российский дефолт. Сейчас, в 2007-м, мы переживаем последствия тяжелейшего кризиса американской ипотечной системы, и не факт, что основные беды позади; как бы не случилась великая октябрьская капиталистическая революция: в октябре объявят данные о заложенных домах и невозвращенных кредитах, и тогда может тряхануть совсем уж сильно.

А может – и не тряхануть. И в этом весь фокус.

В нашем четко расчисленном и расписанном по графам мире нет и не может быть никаких предустановленных событий. Ни дурных, ни хороших. Мы точно знаем, что было в прошлом, и подчас готовы вести себя в соответствии с этим знанием в настоящем; но в действительности никто ничего гарантировать и предугадать не может. Да, в августе 2007-го десятилетний цикл кризисов на фондовых рынках снова подтвердился; значит ли это, что он стал закономерностью и уже сейчас надо готовиться к бедам 2017-го? Вовсе нет. Хуже того, любая попытка обсчитать судьбу и прописать ей правила хорошего (читай: закономерного) поведения с неизбежностью приведет нас к полной катастрофе. Это отлично понимал Пушкин; его герой по имени Германн, которого мой компьютер упорно пытается поправить в данную минуту на привычного Германа, с одним «н» на конце, надеется утроить, усемерить капитал, стать тузом, ради этого пугает старуху до смерти и получает от ее посмертной тени тайну трех карт. Старуха не обманывает: все три названные ею карты одна за другой срывают куш. Но в конце концов сам Германн случайно обдергивается, ставит по ошибке на даму; а дама его, как помнит всякий, убита. Закономерность удачи полностью подтверждена; при этом случай – откровенно торжествует.

Примерно так ведет себя современное человечество; оно хочет полностью обезопаситься от любых случайностей, гарантировать себе сегодняшнее состояние и неостановимый прогресс. Ради этого готово на смерть чужой старухи, общение с тенями забытых предков и отказ от любых идеалов.

Западная цивилизация продолжает говорить о безусловном принципе прав человека, о свободе как естественной основе жизни – и последовательно закрывает глаза на полное личностное бесправие там, где есть финансовый или армейский интерес. Будь то Китай с его невероятным ростом и невероятным же контролем за каждым. Будь то Россия с ее жестко подавленной информационной системой и тотальными приписками на выборах. (Многие считали, что приход иностранных совладельцев в состав российских медиахолдингов переменит ситуацию; не тут-то было, зона действия общественной репутации – Запад, а за его пределами свободолюбивые корпорации находятся как бы вне зоны действия сети.) И тем более тоталитарный Пакистан или фашизоидная Эстония – имею в виду не народ, а правящую элиту этой славной страны. Распространяется влияние спецслужб; по сантиметру, по миллиметру, но личные свободы неуклонно сдают позиции всеобщему контролю, оправданному жаждой безопасности. Отказавшись некогда от религиозных ценностей веры ради светских ценностей прав человека – во имя свободы, Запад медленно и постепенно, но все же начал жертвовать свободой и правами – ради контроля и безопасности.

Россия, напротив того, честно порицает правозащитные штучки, зато хвалит православные традиции. Даже министр иностранных дел Сергей Лавров сочиняет статью, где о нашей внешней политике пишет в терминах Уварова и Горчакова, а Нагорную проповедь приравнивает к вертикали мироздания. Но если отвлечься от слов и посмотреть непредвзято на дела, станет ясно, что православие тут решительно ни при чем. Независимо от личных воззрений наших вождей, которые не обсуждаем, потому что не наше дело разбираться с их бессмертными душами. При чем – лишь паталогический страх перед любыми переменами, поскольку они рискованны; налицо тотальное неверие в возможности России развиваться. Сохранить бы то, что есть… Любой ценой.

Ценой отказа от гражданских свобод. Ценой новой гонки вооружений – не соотнесенной с реальными военными потребностями и долгосрочными экономическими возможностями; «Булава» проносится над миром, стратегические бомбардировщики готовы подняться в воздух на боевое дежурство… Ценой всеобщей подмены понятий, ценной создания фантасмагорической картины мира, в которой против русского мира направлено все и такие мощные, грозные враги, как Грузия и Балтия, спят и видят, как бы захватить нас – и переправить в лапы вашингтонского обкома. Разумеется, как тут обойтись без новых опричников по имени «наши» (словцо терминологически возникло как раз в опричных грамотах эпохи Грозного царя). Они героически защитят нашу волю; а наша воля – ни во что не верить и усердно креститься, чтобы пронесло.

Разумеется, никакого греха в том, чтобы стелить соломку, отодвигать угрозы, управлять кризисами, – нет. Никто не обязан сладострастно отдаваться катастрофе; оно, пожалуй что, и вредно – с любой точки зрения, от церковной до медицинской. Но разменивать свою свободу, данную от Бога, – свободу развиваться, свободу иметь личные убеждения, свободу приумножать таланты, свободу жить за пределом кротовьей норы – на какие бы то ни было гарантии есть предательство. По отношению к Провидению. Если вы верующий. Или к судьбе. Если вы верите в то, что не верите. Запад, перестающий печься о праве личности и передающий системы управления погоновожатым, незаметно перестает быть Западом. Россия, забывающая о Царстве Небесном ради земного покоя и позволяющая вождям присваивать то, что принадлежит исключительно Богу, – тоже не вполне Россия. Русские церкви всегда были Бог-постами, постоянным напоминанием о том, что ничего окончательного на земле нет и быть не может: процесс творения – не завершился.

Но современный мир, что западный, что восточный, предпочел обустроить себя по принципу безумного чаепития; насвинячили, запачкали чашки и ложки – пересаживаемся к следующему прибору. Заранее зная, что когда-нибудь чистые тарелочки закончатся и мы зависнем над собственной грязной посудой. Но не в состоянии предугадать, в какой именно это момент случится.

…Так будет в октябре очередное сотрясение рынков или все-таки нет?

Зачем раскрыто дело Политковской?

На неделе между 27 августа и 2 сентября. – Генпрокуратура объявила о раскрытии убийства Политковской. – Министерство обороны уволило из Вооруженных сил начштаба космодрома Плесецк Константина Чмарова, который исполнял обязанности начальника космодрома в тот день, когда пьяные офицеры избили ногами и бляхами ремней рядовых Дзгоева и Синконена; последний от побоев умер.

Три дня назад генпрокурор товарищ Чайка сообщил президенту о раскрытии дела Политковской. Вчера объявлено о задержании подозреваемых, названы их имена, нарисована схема взаимного подчинения. Сегодня двоих обвиняемых уже отпустили – не хватило улик. И нас захлестнула волна комментариев. Причем захлестнула извне, что понятно. Внутри страны жанр комментария неуклонно уступает место жанру пересказа. Лучше с одобрительной, доброй интонацией, но можно и равнодушно. Главное, без лишних умствований. Западникам же умствовать пристало; они – стараются. Но общий смысл произнесенного на разные лады и в разных вариациях сводится к одной нехитрой мысли: Чайка намекнул на Березовского, а значит, дело не раскрыто, и вообще все это полная ерунда, ибо заказано Путиным в целях борьбы с ненавистным ему олигархом. Читайте «Дейли телеграф» и «Таймс», «Нью-Йорк таймс» и заявление «Репортеров без границ» – всюду примерно одно и то же.

Попробуем пойти другим путем. В полном соответствии с правилами, которым учат на первом курсе журналистского факультета. Отделяя факты от комментариев. Вопрос: что в заявлении товарища Чайки было комментарием? Ответ: а вот про Березовского – как главного заказчика – и было. Но что же при этом было фактом? То, что обвинения предъявлены а) чеченскому семейному клану, б) подполковнику ФСБ, в) оперативникам и г) милицейскому борцу с этнической организованной преступностью, который успел убежать.

Достаточно всмотреться в этот список непредвзято, чтобы понять: не комментарий важен. А важен набор предъявленных обществу ролей. Даже если какие-то персоналии в списке арестованных и подозреваемых изменятся, даже если выяснится, что кого-то из них притянули к делу напрасно, а нужно было притянуть других – все равно: сам состав преступной группы очевиден и говорит о многом. Он говорит о том, что чеченские исполнители действовали не сами по себе, а под чутким руководством великодержавных чекистов и милицейских; что изначальное решение или, по крайней мере, оперативные планы разрабатывались и координировались людьми в погонах; что система не осталась в стороне от черной работы. Смыслом которой было не убийство конкретного человека и не месть за публикации, а уничтожение символа. Символа свободной оппозиционной журналистики. Символа, который так важен для Запада – и почти безразличен для большинства россиян. Хорошо это говорит о россиянах или плохо, но факт остается фактом: за пределами узкого правозащитного круга и обидчивых властных элит Политковская была известна мало; имя слышали, чем занимается – не интересовались.

Когда понимаешь это, становится ясным, насколько условна, наивна и (или) формальна фраза прокурора про то, что за убийством Политковской стоят те силы, которые хотели бы разрушить стабильность, вернуться к олигархической дикости и проч. Вернуться, может статься, и хотели б, но точно что ни на какую дестабилизацию они не рассчитывали и рассчитывать не могли. Смерть Политковской должна была подействовать на заграницу, там поднять волну возмущения и оставить по себе полный штиль в российской общественной атмосфере. Равно как последовавшая за нею гибель Литвиненко. Если бы, не дай бог, удалось покушение на Гайдара в Ирландии, той же осенью 2006 года, цепочка окончательно замкнулась бы; мир был бы поставлен перед фактом: российские спецслужбы руками несистемных негодяев, будь то кадыровцы или березовцы, ведут необъявленную войну против цивилизованного мира. И Путин оказался бы окончательно под колпаком.

Кто в этом мог быть заинтересован? (От фактов, описав круг, окончательно возвращаемся в сферу зыбких комментариев.) Во-первых, те внутри страны, кто хочет сохранения статус-кво любой ценой. И не желает допустить рискованных перемен. Во-вторых, те за ее пределами, кто понимает: если режим потеряет главное свое преимущество, незыблемую личную легитимность первого лица, он начнет постепенно трещать по швам. Вот вам две прорези в сочинском фотоплакате на тему преемственность власти; сами решайте, кто готов вставить в эти прорези свои приятные физиономии. И нужно понимать, что эти люди, эти силы умеют договариваться между собой, даже если друг друга люто ненавидят и готовы до и после договора вести войну на взаимное уничтожение. Так что неуместна ирония газеты «Индепендент» насчет того, что «если поверить заявлениям Чайки, значит, сотрудники российских спецслужб находятся в подчинении у Березовского»; в подчинении не в подчинении, а если нужно будет перемигнуться – перемигнутся.

Возвращаемся к фактам. Как бы ни был впоследствии использован сюжет с делом Политковской, как бы ни меняли местами фигурантов и заказчиков, как бы ни сопровождали следственные действия дымовой завесой, произошло нечто важное. То, что не произошло (пока) с делом Кавтуна и Лугового. А именно: с очевидной санкции верховной власти прокуратура должна была наглядно предъявить состав убийственной бригады, из которого сам собой проистекает вывод о серьезности борьбы, идущей внутри России. Даже если эта борьба отчасти направляется извне. Кажется, эта, говоря милицейско-уголовным языком, «предъява» и была главной целью встречи Чайки с президентом. Во время которой ритуально присутствовал Патрушев, обозначая собою покорную готовность спецслужб избавляться от «оборотней».

Городу и миру лишний раз напомнили, кто в доме хозяин и кто будет принимать последние решения. Не ФСБ. Не Березовский. Не Кадыров (который, вообще говоря, в Москве не может действовать по своему усмотрению, без прямого приказа; если его люди попробуют хозяйничать за пределами жестко обозначенной территории, ему не поздоровится, и он это отлично понимает.) А сами знаете кто.

Посмотрим, согласятся ли с этим «город и мир». В прошлом году убийствам Козлова, Политковской и Литвиненко предшествовала череда отставок в самой сердцевине силовых структур. Как-то не хочется додумывать эту мысль до конца.

Пришли за книжками

На неделе между 3 и 9 сентября. – Открытие Московской книжной ярмарки. – Смерть Лучано Паваротти.

Чуть позже я скажу про московскую книжную ярмарку; обязательно. Но сначала все же о другом. Потому что главное культурное событие сегодняшнего дня – вовсе не книжное; хотя, как ни странно, к судьбе книги в современном мире имеющее самое прямое отношение. Умер Лучано Паваротти. Завершилась целая эпоха музыкального искусства, символом которой он стал. Это была эпоха превращения, даже – прошу прощения за дурное технократическое слово – конвертации высокого искусства в массовый продукт, индустриализация культурного бутика.

Никто и никогда не сомневался в том, что Паваротти – по-настоящему великий певец, никто и никогда не испытывал иллюзий насчет того, что он – олицетворение классики, ставшей попсой. И это был не только индивидуальный выбор Паваротти, это был соблазн большой истории, на который можно было не поддаться – и уйти в глухую медийную тень, в прекрасное гетто для продвинутого меньшинства, где все свои, где творческий покой, где дух царит над материей. Но где нет соприкосновения с мощным потоком жизни, уносящимся вдаль. А можно было поддаться этому соблазну. Получить в свое распоряжение стадионы. Любовь широких народных масс и узких слоев шоуменов с их миллиардными оборотами. Возможность петь до старости, экономя голос и не вдаваясь в глубинные подробности музыкальных смыслов. Порождать десятки собственных клонов, которым в мире нетронутого высокого искусства было бы заведомо отказано в уважении; оказываться в одном ряду с талантливыми недоучками вроде Баскова. Но – сохранять у человечества иллюзию важности серьезного искусства. Напоминать о том, что есть нечто, выходящее за рамки гуттаперчевой Бритни Спирс и целлулоидной Памелы Андерсон. Хотя и быть с ними как бы в одном ряду.

Эта эпоха была порождена тотальным торжеством телевизора над человеческой историей. Став всеобщим средством сообщения, поглотив все информационные потоки, растворив в себе ход мировой политики и устройство частной человеческой жизни, телевидение претендовало на роль светского демиурга. Творца основ. Законодателя устоев. Оно мощно отодвинуло на обочину все, с чем не умело работать, и предложило считаться только с тем, что ему выгодно и удобно. Выгодно и удобно ему, чтобы его одномоментно смотрели миллионы, а во время чемпионатов мира по футболу – миллиарды. На поверхности оказались – даже если не брать политику – все буффонные, бурные проявления культуры. Не кино как таковое, а кинофестиваль, где бродят праздные толпы и мелькают кумиры. Не театр как таковой, а театральный марафон, который можно показывать не спектаклями, а уличными шествиями. Все малые сообщества людей культуры были подвергнуты молчаливому остракизму и приговорены к званию маргиналов; все крупные объединения охвачены и окучены.

Поколение Паваротти (а ему в этом году – семьдесят один) как раз и оказалось на переломе исторических путей культуры. Перед очень нехорошим выбором: налево пойдешь – тебя потеряет публика, направо пойдешь – потеряешь себя сам. Он в молодости шел по одной дороге; как следует стерев голос, пошел по другой. Таков был его компромисс с этой непонятной жизнью, такова была сделка с цивилизацией; не знаю, осознанная или нет, во всяком случае – совершенная и оформленная по всем правилам медийной вселенной.

Но вот в последние годы что-то начало незаметно, исподволь меняться. Стремление к стадионам, какое было у постаревшей тройки теноров, сохранилось; куда же ему деться, если деньги платят. Но такого буйного восторга при мысли о полуфутбольной славе крупные певцы нового поколения, кажется, уже не испытывают. Да и деньги за качественное, утонченное, глубокое, без дураков – и не для дураков – исполнение стали платить сопоставимые. Смотрим вокруг, убеждаемся, что и телевидение готовится к тяжелым для себя переменам; передача сигнала благодаря цифре и Интернету становится настолько дешевым и общедоступным делом, что в ближайшее время число телеканалов возрастет кратно, а значит, каждый из них будет бороться не за всех зрителей сразу, а только за своих, единых и неделимых. Пускай и не столь многочисленных.

Если раньше задача любого телевизионного деятеля состояла в том, чтобы захватить как можно большее число людей одномоментно, а значит, стереть вкусовые, образовательные, иные прочие различия, то теперь назревает задача противоположного свойства: охватить целиком, полностью, без остатка ту или иную конкретную аудиторию. Например, православных. Или, напротив, вольнолюбивых геев с добропорядочными лесбиянками. Или экономически грамотное меньшинство населения. Или же любителей истории. Или – путешествий. Или – науки. Или музеев. Отдельно художественных, отдельно усадебных, отдельно краеведческих. Или – конкретного вида спорта. Массовые, всеохватные телеканалы никуда не денутся. Они будут по-прежнему напоминать салат оливье: много разных ингредиентов, соединенных рекламным майонезом. Но у них не останется иного выбора, как идти по пути все большего опопсовения, площадной культуры массовых зрелищ. Без Паваротти. И даже, боюсь, без Николая Баскова, самоварно-золотого голоса России. Скорее с Кристиной Агилерой. Потому что Бритни Спирс чересчур сложна. А дробные аудитории с их разнородными запросами будут обслуживать малые каналы. Для любителей чтения. Для русских математиков, преподающих в американских университетах. Для поклонников зауми.

Маятник пошел в обратную сторону. У этого процесса есть колоссальные издержки; раскалывается единый информационный мир, исчезает эффект общего присутствия в глобальном медийном пространстве. Но есть и преимущества. Например, необязательно идти на стадион, чтобы тебя услышали. Если ты не футболист, а певец. Не хоккеист, а писатель. Малым культурным сообществам будет возвращено право на полноценное телевизионное обслуживание; занятия таким скромным делом, например, как писательство, снова станут чем-то значимым и общественно важным. А встреча с литератором будет не собранием маргиналов, а серьезным событием. Потому что аудитория в 100, 300, еще лучше в 350 человек перестанет казаться малозначащим фактом. Сколько там влезало людей в аудиторию великого Политехнического?..

Вот мы и добрались до Московской книжной ярмарки. Там недаром такое столпотворение. Там недаром – молодые красивые лица. Туда не случайно приходят успешные люди. Точка притяжения общественной энергии уже начала смещаться. Мы это пока не осознали. Но уже ощутили. Так что приятно вам почитать.

До свиданья, наш ласковый Миша

На неделе между 10 и 16 сентября. – В среду Михаил Фрадков подал прошение об отставке. Прошение с благодарностью принято. Преемником Фрадкова стал Зубков; кто такой Зубков, в момент назначения практически никто не знал.

Обозреватель может планировать что угодно. Рассказ о полном безобразии, в которое переродился конкурс на лучший памятник Борису Ельцину. Или, напротив того, похвальное слово лицейскому директору Евгению Ямбургу, который возле своей школы на юго-западе Москвы открыл отличный памятник Булату Окуджаве. Но политическая жизнь вторгается в эти планы – и мощно разрушает их. Хотя, наверное, и Ельцина, и Окуджаву мы сегодня еще помянем. Но в другой связи.

О необходимости и неизбежности отставки Михаила Фрадкова говорили все. И с нетерпением поглядывали на часы: доколе? Выборы вот-вот начнутся, раскручивать преемника – дело непростое, даже если он известен; Путину на завоевание широких народных масс когда-то дали время с августа по декабрь и с декабря по март, а сейчас уже сентябрь. Комментарии политических аналитиков напоминали брокерские ставки. Медведеву не повезло, на него почти никто не ставил, Иванов ходил в безусловных фаворитах, кому-то казалось, что будет Нарышкин, – но и те, и другие, и третьи, отойдя подальше от телекамер и микрофонов, с тоской говорили: но это же Путин. В прошлый раз гадали-гадали, кто будет премьером, и никто, ни один пикейный жилет на назвал тогда фамилии Фрадкова. Как бы и на этот раз история не повторилась…

История – повторилась. И шквал ученых объяснений, который вчера посыпался из Интернета, сегодня заполнил газеты, а завтра-послезавтра, после ответственных согласований с верховными идеологами процесса, обязательно проникнет на ТВ, не в состоянии прикрыть собою ступор, в который впали политологи. Приближенные к Кремлю. Или равноудаленные от него. Неважно. Назначение товарища Зубкова, 65 лет от роду, в прошлом директора совхоза, потом секретаря по сельскому хозяйству Ленинградского обкома, потом прогрессивного заместителя у заместителя (Путин был вице-мэром, а Зубков ему помогал), а теперь финансового разведчика и несостоявшегося сенатора от Омска, не подлежит интерпретации. Если мыслить в привычных схемах.

Значит ли это, что Иванову, Медведеву, Нарышкину (Якунину, Сечину, Собянину…) дан безусловный отбой? Возможно, да. А быть может, и нет. Неровен час, поломается ельцинская модель передачи власти, и слово «премьер» утратит смысловую связь со словом «преемник»; преемника могут пустить по партийной линии, а то и вовсе объявить в 23 часа 55 минут последнего дня подачи заявок на участие в президентских выборах. Правда, непонятно тогда, зачем было менять шило на мыло и чем ласковый ничевок Фрадков был хуже сурового имярека Зубкова. Михаил Ефимович мог спокойно посидеть до громокипящей победы «Единой России» 2 декабря с. г., поздравить Грызлова с конституционным большинством – и беспечно дождаться марта. Никакой личной неприязни к нему наш народ не испытывал; более того, брежневский стилек, умело обыгранный Фрадковым, даже был симпатичен и прекрасно оттенял андроповские склонности реального вождя.

Значит ли это, с другой стороны, что Путин все-таки решил серьезного преемника на трон не сажать, а в той или иной форме досрочно пойти на третий президентский срок? Слабый, ибо неизвестный, не имеющий самостоятельной опоры в элитах премьер – отличный повод сговориться о его избрании посредством административного ресурса и затем – о досрочной отставке. С естественно вытекающими последствиями. А если и не о досрочной, то все равно: через четыре годика Зубкову праздновать семидесятилетие, на второй срок вряд ли покусится. Может быть. Но может быть, и нет. Потому что ласковый т. Фрадков, практически ровесник т. Зубкова, политического веса не имеющий, да к тому ж по отчеству Ефимович, был столь же безопасен и сговорчив; и взял бы корону, и отдал бы ее с одинаковой готовностью и охотой.

Значит ли все это, наконец, что Зубков действительно способен быть преемником? Что старый конь глубоко не вспашет, но и борозды не испортит? А кто его знает. Мы точно знаем про него одно: что он арбатский, ибо родился в поселке Арбат; что он свердловский, потому что, как Ельцин, происходит из Свердловской области; и что он питерский, как Путин, который был его начальником по Смольному. Хороший ряд, приемлемый. Все остальное – смутно.

Ясно только, что городу и миру предложена китайская головоломка. Ажурный шар, вписанный в ажурный шар, в который вписан еще один ажурный шар, все это из цельной кости, и непонятно, как попало внутрь. Наблюдатели, второстепенные участники процесса, конкуренты, враги и друзья, иностранцы и своеродные столпились над этими шарами и гадают: эка невидаль! а что бы это значило? Тем временем неслышными шагами за их спинами проходит тот единственный, кто понимает, что происходит в реальности и есть ли в ажурной системе какой-то специальный смысл или нет вообще никакого смысла, кроме выигрыша времени и возможности уйти непобежденным.

Когда-то так, непобежденным, ушел из Кремля Борис Николаевич Ельцин. Но его коронные приемы были совершенно иными. Дерзкая смена решений, мгновенный пересмотр позиций, непредсказуемость льва, залегшего в засаду. У новой эпохи – новый стиль. Не львиный, а лисий. Махнем хвостиком влево, двинемся вправо. А вы, пожалуйста, бегите по ложному следу. Или стойте над ажурными шарами. Или пробивайтесь сквозь дымовую завесу, за которой еще одна дымовая завеса и еще одна, за которой, увы, пустота. Те, кого мучительно искали, давно уже не здесь. Единственное, что можно сказать со всей определенностью: на излете второго срока и в преддверии неведомого третьего нам опять показали, кто в доме хозяин. Показали – блестяще, по-своему безупречно. Вопрос о том, что происходит с домом, стоит ли он на твердом фундаменте или на песке; кому будут переданы ключи и будут ли они переданы; полны ли подвалы или там покати ажурным шаром; на какой именно год будет назначен капитальный ремонт и кто конкретно оплатит смету – вопрос этот излишен, ибо не имеет ответа. Смысл движения в самом движении; вектор движения – очевиден.

Что же до обещанного Булата Окуджавы, то как бы мы ни усмехались над сентиментальным и малость подростковым пафосом иных его песен, кое-что придется в памяти и обновить. Например, припев, знакомый с детства: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке».

Изделие номер два

На неделе между 17 и 23 сентября. – Общество с недоумением наблюдает за Зубковым, который неуверенно сказал, что, может быть, пойдет и в президенты – если добьется успехов на новом посту. Министр обороны Сердюков, оказавшийся зятем нового премьера и полупреемника, подал в отставку.

Как и следовало ожидать, верховный игрок переиграл всех. На то он и верховный. На его сокровенные планы никто не покушается, ибо эти планы неизвестны; никто не обсуждает судьбу страны на новом историческом повороте, никто не дискутирует о том, какой будет политика после ухода вождя; все увлеченно, с жаром говорят о пустяках. Войдет ли в новое правительство Зурабов? Выйдет ли Греф? А на кого похож месье Зубкофф – не на Воротникова ли? И что теперь будет с зятем Межуевым, то есть экс-министром обороны Сердюковым, который так нерасчетливо женился на дочке Зубкова и пал добровольной жертвой родственных связей…

Сердюкова немного жалко. Если первоверховный игрок не совершит красивый жест, не скажет ему: э, послушай, оставайся! – можно сказать, что дяденьке сломали карьеру ни на чем и низачем. Никто не может ясно сказать, перешагнет ли новое правительство мартовский рубеж 2008 года; скорее всего, нет; судя по множеству признаков, как первичных, так и глубоко вторичных, это не устойчивый кабинет, а средство коллективного предохранения. Предохранения – кого? Истинных, реальных кандидатов, исчезнувших в этой дымовой завесе и разом ставших недоступными для критики, защищенными от дополнительных интриг и полностью свободными от роковой ответственности за сложности переходного времени. Зачем же выбивать Сердюкова навылет, если все равно правительство заменят после марта? И родственных связей с главой кабинета более не будет? В общем, пострадал человек. Страдание, конечно, очищает. Но приносит с собой глубокую бессонницу и стрессы.

Впрочем, игра нынче пошла такая, что и Зубков может остаться в дамках. Даже если этого сначала не планировали. Потому что – почему бы нет? Все возможно. Если, как заметил один остроумец, вы собрали всех на партию в шашки, а стали играть в расшибалочку. Помните в детстве сражения в Чапаева? Пуляешь шашечками по доске, до первого невылета, потом в тебя пуляют; красота! И никогда заранее не знаешь, кто вылетит, а кто останется. Тут действуют законы посильнее логики. Тут, братцы вы мои, судьба.

Собственно, иронизировать можно сколько угодно, однако это совершенно бесполезно. И не дает ответа на ключевой вопрос гражданского сознания: а я-то, собственно, тут при чем?

Если мы по-прежнему внутри демократического мира, пускай со всеми возможными отклонениями и суверенностями, то потенциальный избиратель не любит, чтоб ему дурили голову. Ему, избирателю, хочется, чтобы власть ощущала свою зависимость от мнения народного, давала отчет в происходящем, отчитывалась в замыслах, избегала роковых шагов и время от времени, в срок, оговоренный конституцией, выставляла себя на тендер. Купите, пожалуйста, милые соотечественники; я хороший товар, не прогнивший; еще сгожусь. Но чтобы рядом, в соседнем торговом ряду, стояла деятельная оппозиция, не показная, настоящая; подпрыгивала бы и кричала: нет, я! нет, я! я свежее. И не издевательским голосом Жириновского, не фальцетом, а как-нибудь солидно, без прикола.

Нельзя сказать, чтобы наша власть от мнения народного решительно открещивалась; нет, она это мнение ценит и делает все, чтобы оно совпадало с ее собственным мнением. Но в том и дело, что из двух равновеликих возможностей – постепенно развивать гражданскую активность, выводя страну из политического полусна, или всячески гасить любые проявления самостоятельности, искусственно поддерживая внутренний общественный застой, без оговорок выбрана вторая. Информационное поле окучено, прополото и сжато; административный ресурс отстроен и зажат в железные тиски; зачистка партий превратилась в хирургический процесс соскабливания остатков живой ткани; возможности малейшей альтернативы (позиция «против всех») закрыты, чтобы погасить остатки интереса к выборам у тех, кто не готов подчиняться правилам суверенной матрицы. И создан своеобразный площадной постмодернизм; постмодернизм для широких народных масс. Никакие смысловые знаки вообще не имеют значения; значение имеет только желудок. А реальная политика сведена до уровня рефлекса; нужно демонстрировать демократические навыки – продемонстрируем, проведем голосования; нужно предъявить стране и миру перемены – сменим правительство, предъявим сурового дядю Зубкова, напомним об андроповской харизме. Не для того, чтобы определить направление дальнейшего пути. А для того, чтобы совершить некие пассы, из которых не проистекает ничего.

Хорошо. Допустим, мы склоняемся к монархии. Где гражданин не выборщик, а подданный. Но в монархическом (точней, самодержавном) устройстве государственной жизни есть своя железная логика; нравится она кому-то или не нравится, но суеты и публичных обманок вроде фальш-правительства, зиц-председательства она не предполагает. Если во главе страны стоит самодержец, то кого и зачем он должен прикрывать? От кого таиться за ложными, обманными, декоративными приемами? На такой сомнительный шаг государя может толкнуть исключительно личная склонность к юродству; вот наш общенародный любимец Иван Васильевич Грозный – тот мог посадить на трон Симеона Бекбулатовича, политического предшественника т. Зубкова, писать ему слезные письма, именуя себя Ивашкой. Но не для того, чтобы прикрыть от бояр и народа настоящего преемника. А для того, чтобы… не знаю для чего. Историки теряются в догадках. Скажем, для того, чтобы скоморошески продемонстрировать свою абсолютную власть. Власть поставить над собой другую власть. Само по себе разумеется, что временную.

Но ведь то, что мы наблюдаем сейчас, – не юродство. Это смутный шлейф демократических процедур, обессмысленных монархической ситуацией. Это абсолютизм, лишенный абсолютности и вынужденный прибегать к театральным приемам ради поддержания реноме, которое никого в действительности не волнует. Кажется, можно ставить диагноз. Мы попали в политическое зазеркалье. Здесь не действуют никакие твердые правила. Здесь совершается безумное чаепитие. Вопрос к самим себе: что делать? Принимать как данность и ждать развязки? Или все же идти на предстоящие выборы и упрямо, рискуя проиграть, голосовать за тех, кто хотя бы по минимуму готов продолжать иную, демократическую традицию? (По мне такая партия одна, из трех букв, первая С, вторая П, а третья сами догадайтесь.) Есть мнение, что нужно переждать; его все чаще высказывают образованные люди. По-моему, оно ошибочно. Потому что в этом смысле нас посчитали; нам создали условия, в которых проще всего отказаться от выбора и добровольно самоустраниться. Наоборот, нужно идти в декабре к избирательным урнам и упрямо, стоически выражать свое политическое мнение. Не капризничая. Не ожидая слишком много от тех, кому доверяем свой голос. Но сохраняя себе право на будущее. Потому что настоящее себя окончательно исчерпало.

Недоверительное управление

На неделе между 24 и 30 сентября. – Отставка Сердюкова отклонена. – В правительстве сменилось всего три министра. – Андрей Луговой заявил, что пойдет в парламент – вторым по спискам Жириновского; бывший второй, Митрофанов, подался в «Справедливую Россию».

Любой публицист обычно страдает скрытым параноидальным комплексом; он только тем и занимается, что всем стремится навязать свою точку зрения. Ходит за читателем, слушателем, зрителем, дергает его за фалды, крутит пуговицу, дышит в лицо: не-не, погоди, не отворачивайся, а знаешь ли ты, что…

Странно ловить себя на чувстве, что паранойя побеждена шизофренией. И твое сознание двоится. Вместо того чтобы мучить адресата навязчивой идеей, ты сидишь в уголке растерянно и думаешь: с одной стороны, с другой стороны… но ведь эти стороны не совмещаются?[12]

В начале нынешней недели мы узнали состав нового российского правительства. В очередной раз подивились умению власти наводить тень на плетень. Ругался-ругался т. Зубков на административную реформу, грозился-грозился перестроить структуру кабинета – и что же он перестроил? Еще один вице-премьер, два комитета и перераспределение финансовых полномочий между министерствами. Все это обычные технические донастройки, их запросто можно было произвести в рамках фрадковской недовертикали. При этом сами донастройки производят очень хорошее впечатление.

То, что Кудрин усилился, позволяет надеяться на то, что сезам не откроется депутатам. Ни перед выборами, ни во время оных, ни после. Кудрин денег не даст. И страну не раздует от мгновенной финансовой водянки. После которой столь же быстро наступает смерть.

Герман Греф, что называется, ушел по бизнесам; это тоже неплохо. При всем либеральном к нему уважении. Герман Оскарович давно устал от государевой службы; амбиции не позволили бы ему смириться с потерей контроля за инвестфондом в пользу министерства регионального развития. А Эльвира Набиуллина, во-первых, ничем не хуже – как талантливый администратор, масштабно мыслящий экономист. Во-вторых же, по-женски сдержана; больше не будет ежевесенних прошений о немедленной отставке; имперский размах министерства уступит место внятному управлению обозримым пределом.

Татьяна Голикова хороша и вне параллелей с Зурабовым; если же сравнить, что ждет социальное развитие при ней – с переделом страхования при нем… и не будем даже сравнивать. Человек с умом и сердцем всегда лучше человека с одним только умом. Особенно на ключевой политической должности. А министерство социального развития и медицины в патриархальной стране по имени Россия таковым является по определению. И если этого властители не понимают, им же хуже.

Дмитрий Казак, возвращенный из южной ссылки, внушает некие надежды. Нет, не на то, о чем подумал либерал. А на то, что в центре политических борений появился новый мощный противовес. Силовики ненавидят Козака; Козак ненавидит силовиков; то, что он позволял себе вслух говорить об Устинове, сравнится разве только с тем, что Устинов позволял себе вслух говорить о нем. Вот и хорошо, вот и ладненько. Тем более что козаковское министерство усилено многократно; это не жалкое позорище бывшего губернатора Яковлева, не тот позорный министерский столб, к которому Яковлев был публично привязан, чтоб жил и помнил, какие следы за ним тянутся и чем эти следы пахнут. Козак по своему чиновному весу стал административным олигархом, что хороший знак.

Это правительство, в котором перевес получили умеренные экономические реформаторы, без революционных закидонов и бюрократической привычки дрожать за кресло, а значит, ничего не делать. Тут нужно было бы сказать «правительство Зубкова»; язык не поворачивается. Потому что когда переводишь взгляд с министров на их председателя, все начинает плыть и параноидальный приступ проповедничества уступает место шизофренической исповеди на два голоса. Как в ночной сцене «Властелина колец», когда раздвоившийся Горлум ругается сам с собой.

Телевизор – то ли совершенно бесстрастно, то ли с умилением по разнарядке – показывает нам знакомые картинки. Грозный премьер отсылает товарища такого-то на Сахалин, покамест деньги не придут по назначению. Вызывает на ковер якутского начальника и приказывает утром быть в столице, как будто личное присутствие в Москве меняет что-нибудь в сравнении с селекторным совещанием. Лично контролирует надои в Пензе и сентиментально вспоминает, что в его совхозе еще при советской власти надаивали по семь тысяч литров на корову против пяти рекордных в нынешних условиях.

А дальше и вовсе происходит проекция известного сериала про Леонида Ильича Брежнева на современную жизнь. Если кто не помнит, в недавнем кино Леонид Ильич неожиданно сворачивает в поселковый магазин, покупает местной колбасы и в ужасе зовет премьера Тихонова, семидесятипятилетнего сопляка: ты чем народ кормишь? А в новостном сюжете т. Зубков столь же неожиданно забредает в лавку, лично приобретает кулечек конфет и дарит деткам в детском доме. Мало того, он интервьюирует старушек на продуктовом рынке: правильные ли цены сегодня, не снижены ли по случаю его великодержавного приезда? Снижены, батюшка, снижены – радостно закладывают директора рынка старушки. И вот, как Брежнев Тихонова, т. Зубков жучит директора рынка, объясняя ему всю неправильность происходящего. Правда, Брежнев все-таки ниже премьера не опускался; т. Зубков демократичнее. Если он решил таким образом, контрольно-закупочным, управлять российской экономикой, то впереди нас ждет беседа главы кабинета с продавцом универмага, детсадовской нянечкой и, возможно, представителем профсоюза уборщиц.

Мы долго играли в безобидную постмодернистскую игру под названием «советские знаки с отсутствующим значением». Советские вожди сошли с экрана и стали частью нашей политической жизни. Когда т. Зубков (у которого наверняка множество человеческих достоинств и который, судя по всему, ухитрился в коррупционной системе остаться честным и небогатым) сидит среди своих молодых коллег, кажется, что ты смотришь комбинированные съемки. Помните, у того же Парфенова в «Намедни – наша эра»? Щелк-щелк-щелк, и фотография из газеты «Правда» превращается в коллаж, на котором Леонида Геннадиевича приобнимает Леонид Ильич.

Как можно совместить деятельность продвинутого правительства – с традициями партхозактива? Современный образ экономического управленца – с симулякром брежневской поры? Или нам опять начнут объяснять (как это было с гимном, обращением «товарищ» в армии, а потом и с краснознаменным Фрадковым), что никакого совмещения не происходит? Ибо старые символы – всего лишь спецоперация по прикрытию серьезных преобразований жизни. Так сказать, недоверительное управление страной, не дозревшей до полного к себе уважения. Зубков – опиум для народа, а реальные реформы случатся под общим наркозом. Может быть, намерения и такие. Но почему-то раз от раза наркоз становится сильнее, бьет по мозгам гораздо жестче. И все ближе критический момент, когда из-под наркоза в обновленную жизнь уже не вынырнешь. Называется – состояние комы.

…Пожалуйста, не вынуждайте обозревателя становиться шизофреником. Паранойя, она как-то привычнее.

Памяти упущенного шанса

На неделе между 1 и 7 октября. – Дом Пашкова наконец-то открыт; читатели Ленинки с тревогой ожидают очередного переезда отдела рукописей. – На съезде «Единой России» в ответ на слезные просьбы инвалидов, трудящихся и профессоров Путин согласился возглавить список партии на выборах в Госдуму и не исключил, что может стать премьером – после исчерпания президентского мандата. При условии, что «Единая Россия» победит как следует, а президентом станет ответственный и современный человек. – Интеллектуалы поминали 85-летие «философского парохода».

Не у меня одного, у многих наблюдателей картинка недавнего партийного форума наложилась на личные воспоминания о XXVI съезде КПСС и на то, что приходилось читать о съезде победителей. Милая ткачиха, славный инвалид умоляют вождя остаться; бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овации… Разумеется, любая аналогия хромает; если бы перед началом XXVI съезда могло быть назначено столь же дееспособное правительство – пускай и с т. Зубковым во главе, может, и развал СССР был бы не таким бурным и сокрушительным. Но почерк – схож. И почему-то мысли крутятся вокруг одного исторического сюжета, который прямого отношения к нашей действительности не имеет. Разве что юбилейное. 85 лет назад…

А что же было 85 лет назад?

С позднеперестроечных времен в нашем сознании отложился образ философского парохода. Будто бы осенью 1922 года Ленин посадил на один кораблик сразу всех философских вождей ненавистной ему интеллигенции – и отправил восвояси. Кажется, в Константинополь. Ну да, а куда же еще? Туда, где происходит действие к/ф «Бег».

Кораблик, несомненно, был. Назывался «Обербургомистр Хакен», отбыл из Петрограда в Штеттин 29 сентября 1922 года, 85 лет назад. По его палубе прогуливался Бердяев, тут же были философы Франк и Трубецкой (тот, который С. Е.); этот пароход с некоторой натяжкой можно назвать философским.

Но еще летом, в июне, чекисты выслали руководителей Помгола. 23 сентября поездом Москва – Рига в буржуазную Латвию отправлены были экономический мыслитель Питирим Сорокин и просто мыслитель Федор Степун. 16 ноября из Питера отчалит другой пароход, «Пруссия», и на нем окажутся Карсавин, Лосский и Лапшин. В начале 1923-го изгнаны будут Булгаковы – Сергей, будущий священник, и Валентин, директор Толстовского музея, сам толстовец. Высылали интеллектуалов из Одессы и Харькова, из Нижнего и Тифлиса…

Всего, по разным подсчетам, до 240 человек. В разное время. На пароходах и поездах. Планомерно. Методично. Как умеет только ЧК.

Философов в списках на ссылку было много. Священников тоже немало, в том числе католиков восточного обряда. Но куда больше – профессоров. Археологических и юридических. Математических и политехнических. Тех, кто мог, хотел и умел общаться с молодежью. Тех, кто в силу своего высокого профессионального статуса мог, хотел и умел говорить начальству тихое твердое «нет». Тех, у кого были убеждения, не совпадавшие с интересами власти. В том числе убеждения научные. Циников, как правило, не трогали. Пока. Их время придет попозже.

Чтобы понять истинный смысл происходившего, нужно вспомнить, что это был за год – 1922-й. НЭП начал приносить свои благие плоды; страна задышала, ожила после мертвой спячки военного коммунизма. Угроза свержения большевиков по причинам материальным, с голодухи, резко ослабла. Зато появилась другая угроза. Свержения по причинам духовным. Смысловым. Если возвращается прежняя экономическая жизнь, то почему бы не вернуться прежней политической? С правом на вольное мнение. На личный взгляд. На свободный выбор. Если можно вернуть товарно-денежные отношения, то почему бы не вернуть и свободу слова? Почему не попробовать воспитать следующее поколение студенчества в традициях русской академической среды, а не в духе воинствующего коммунизма?

На дворе – май. Ленину остается всего несколько дней до тяжелейшего апоплексического удара, после которого он, считавший себя гением власти, окажется просто тихим идиотом с выражением неизбывного страха на полудетском личике. Он, естественно, о будущем не знает, но от настоящего – в страшной тревоге. Сворачивать НЭП нельзя, оставлять все как есть невозможно; не ввести ли расстрел за инакомыслие? В конце концов останавливается на идее высылки – с учреждением расстрела за любую попытку высылаемых вернуться в страну без спросу. Спускает с цепи чекистов и в конце мая навсегда отваливается в инвалидное кресло.

Чекисты, конечно же, рады стараться. Чем мучаться здесь с непослушными интеллигентами, лучше выдавить их за границу, а там, как знать, судьба у многих не сложится, кого-то можно будет и завербовать – без особого риска и слишком сильных подозрений. Одним махом семерых убивахом.

Но самые умные, самые дальновидные понимают и другое. То, чего не понял даже Ленин. Если сейчас срезать с новой России старый интеллектуальный слой – завтра придется закрывать и нэповскую лавочку. Да, профессора и академики жирноватыми нэпманами брезгуют, а нэпманы их юридические, политехнические, биологические и тем более философские штучки в грош не ставят. Но если нет инакомыслящего общества профессионалов, способных презирать маразматическую власть, нет и свободных экономических отношений. Хотя бы по той причине, что, выдавливая непослушных лидеров, на их место необходимо ставить покорных мерзавцев, которые редко бывают талантливы. А ставка на посредственность в науке, печати и мировоззрении приходит в полное противоречие с политикой торговой конкуренции. Ну не бывает в жизни так, чтобы в одном месте выживали наиболее слабые, а в другом произрастали сильные. Сказав «а», нужно говорить и «б». Стерев «б», необходимо затирать и «а». Либо НЭП и хотя бы относительная воля, либо высылка профессуры – и никакого тебе НЭПа. А тоталитарный режим огосударствленной экономики.

Что, собственно говоря, и случилось. Профессуру зажали, НЭП свернули. Владельцев наиболее успешных предприятий, так и быть, поставили управлять их бывшим бизнесом. Потом отказались и от этого либеральничанья. Затем Красное Колесо пошло гулять по губерниям. И случилось то, что мы слишком хорошо знаем. И что теперь снова почему-то ставится под сомнение – как в только что вышедшем и нашумевшем желтеньком пособии Филиппова–Данилина по отечественной истории для школы, слишком откровенно поддержанном партией власти и завершающемся главой про суверенную демократию.

Авторы солидно разъясняют, что «террор был инструментом управления и составной частью стратегии ускоренной модернизации страны. Поэтому он обрушивался на все слои общества, в том числе и на правящую верхушку. Итогом „чисток“ верхушки стало формирование нового управленческого слоя, адекватного задачам модернизации в условиях дефицита ресурсов, безусловно лояльного верховной власти и безупречного с точки зрения исполнительской дисциплины. Грубо говоря, штамп перестроечного „Огонька“ о „бессмысленном зверстве“ ложен – это было осмысленное и тщательно рассчитанное зверство».

Рассчитанное-то оно рассчитанное, но «ускоренная модернизация» тут при чем? И бюрократически выверенная фраза про появление «нового управленческого слоя, адекватного задачам модернизации» звучит как прагматическая индульгенция сталинизму. Зачем понадобился бы этот слой с его «ускоренной модернизацией», если бы НЭП не прервали на полуслове? Свобода – торговая и смысловая – сделала бы все быстрее, естественнее и без тотального насилия.

Между прочим, язык повествования выдает авторов с головой; они сами принадлежат этому «новому слою», который был бы немыслим без высылки настоящей интеллектуальной элиты в роковом 1922-м. Так по-русски нельзя было говорить, пока существовала внятная языковая и умственная традиция; так стало можно говорить и думать, когда вокруг исчез тот слой, который в ответ на советские речи мог высокомерно поднять бровь и сказать: «Ступай, голубчик; вот тебе пятак на водку».

Милые бранятся

На неделе между 8 и 14 октября. – В газете «Коммерсант» опубликована концептуальная статья главы Наркоконтроля и бывшего главного чекиста Ленинграда Виктора Черкесова; Россия, говорит Черкесов, висит на чекистском крюке.

Молодежную политику в российском государстве отныне будет курировать т. Якеменко. Молодой человек в возрасте освобожденного секретаря комсомольской организации. Если кто забыл, напомним: в СССР комсомольцем можно было оставаться до 28 лет, а потом – только если ты работал штатным сотрудником комитета ВЛКСМ и руководил младшими коллегами от имени и по поручению компартии. Строгий юноша долго шел к этой важной цели; сначала завалил «Идущих вместе», потом стилизовал «Наших»; мы уже не раз дивились: какой же кадровый голод у нынешней власти, если самоочевидные ничевоки могут исполнять роль вождей-назначенцев; на этот раз поменяем интонацию с насмешливой на сочувственную.

В тяжелый исторический момент занял свое кресло т. Якеменко. Ему безысходно трудно будет выполнить ответственное поручение партии и правительства. Он должен делать вид, что занимается молодежной политикой, то есть заботится о социальной судьбе нового поколения свободных российских граждан, а на деле аккуратно перенаправлять молодежь в русло лояльной политики, вербовать адептов власти – в размен на обещания карьерного лифта. Однако ситуация – не способствует. Якеменко будет зазывать молодых сторонников в царство порядка и согласованной воли; молодые сторонники начнут крутить головами по сторонам и спрашивать: ребе! ты говоришь, что все едино, но что же видят наши очеса? Дом разделяется сам в себе; как может он устоять? Будучи людьми прагматичными, они не устрашатся реальной картины, но попросят увеличить ставки, включить в пакет оценку рисков. И проект создания лояльной молодежи может оказаться непомерно дорогим.

В самом деле. Открываем газету «Коммерсант». Читаем статью главы Наркоконтроля Виктора Черкесова «Нельзя допустить, чтобы воины превратились в торговцев». Дивимся. Автор уже не первый раз взывает к первоверховной власти через средства массовой информации. Несколько лет назад он опубликовал в «Комсомольской правде» бытийственное воззвание к спецслужбам – прекратите раздрай! Но то было скорее философское послание; за раздраженным стилем автора угадывались реальные столкновения силовиков, но никаких подробностей нам не сообщали.

На этот раз посыл остался прежним: спецслужбы суть опора государства, становой хребет своеобразной русской демократии, в их единстве сила, если они позволят себе войну группировок и вовлеченность в торговые дела, пиши пропало, Россия погибнет. Я слегка утрирую; Виктор Черкесов пишет вполне искренне и серьезно, у него своя система ценностей; в отличие от якеменок, он совсем не комсомольский циник. Черкесов считает, что страна пережила в начале 90-х настоящую катастрофу; падая в пропасть, уцепилась за чекистский «крюк» и повисла на нем; в этом есть свои опасности, профессия чекиста не идеальная, но все же гибели удалось избежать. А дальше – три варианта движения: а) добровольный, быстрый подъем вверх, из чекистского корпоративизма в полноценное гражданское общество; б) достройка корпорации ради поддержания стабильности и постепенный выход из социокультурной депрессии; в) тотальная критика «чекистского крюка» и повторение судьбы СССР в итоге.

Первый вариант слишком хороший; третий чересчур опасный (Черкесов всерьез полагает, что всеобщая критика прежнего режима и стала одной из главных причин новейших российских неприятностей); второй рискованный, чреватый латиноамериканизмом, однако он оставляет некоторые шансы. При одном условии: корпорация остается корпорацией, кастой. Недоступной для разрушения извне. Но также не самоуничтожающейся изнутри. Изолированной от торговых интересов «мира сего». Такая светская церковь в погонах.

Все это, повторяю, в основе своей было уже сказано в предыдущей статье; теперь только развито, додумано и проговорено до полной ясности. Однако есть и нечто принципиально новое, чего нельзя было представить себе несколько лет назад. Раскрыты карты, названы имена и явки. Чекистская корпорация обвинена в заражении духом Мамоны; в Храм проникли торговцы, соблазнили и перекупили жрецов; началась скрытая война своих против своих же. А Следственный комитет продемонстрировал свою зависимость. От кого – не сказано. Но можно догадаться. Поскольку внятно сказано о другом. О том, что история с делом торгового дома «Три кита», которую настойчиво раскручивали люди Черкесова и которой лично вынужден был заниматься Путин, привела к ответному наезду ФСБ на генералитет Наркоконтроля. Взаимные аресты следуют один за другим; на днях захвачен один из ближайших сотрудников Черкесова, генерал Бульбов – который, судя по всему, следил за верхушкой ФСБ, включая Патрушева лично; чекистский крюк шатается и ржавеет. Страна в опасности! И форменный скандал.

Здесь не место разбирать в деталях, спорить о причинах, по которым страна повисла на «крюке» – потому ли, что падала в пропасть, или потому, что ее этим «крюком» подцепили и подвесили. Согласимся с тем, что «крюк» – имеется. Уточним, что крюк давно уже смазан скользким бюрократическим жирком и управляется якеменками. И задумаемся, чем нам грозит его исчезновение.

Тем ли, что мы обвалимся в пропасть? Или тем, что станем на твердую почву, которая давно уже образовалась под ногами, просто мы не видим, потому что вниз смотреть боимся? Я убежден, что почва – есть; более того, патологическая боязнь самостоятельного движения, своими ногами, без поддерживающего «крюка» – источник гораздо больших опасностей. Постепенно атрофируются мышцы, кровь закрывает артерии, отливает от мозгов. Страна, если ее не опустить на поверхность земли, может разучиться ходить – и думать. Более того, из висячего положения выйти вообще невозможно: можно лишь довисеться до смерти либо неожиданно рухнуть и поломать ноги.

Странно было бы отрицать самоочевидный факт: спецслужбы важны, нужны и будут всегда, пока существует дееспособное государство. Но они – службы, а не хозяева, и не могут и не должны получать неограниченные полномочия, на которые претендует любая каста, любая закрытая корпорация. Не только потому, что от этого становится нехорошо стране, но и потому, что они в таком случае перестают заниматься главным делом и перебираются на торгашескую территорию. Если Тарас Бульба не будет иметь противников, которые способны его сдержать, он неизбежно станет Янкелем. Чекисты, говоря языком Черкесова, потому и ввязываются в дело «Трех китов», что поставлены выше общества, имеют власть за пределами своих служебных полномочий, они ощущают себя не служащими, а управляющими.

Именно то, в чем Черкесов видит главное преимущество корпорации, и заключает в себе источник ее саморазрушения; не имея особых полномочий, невозможно разменивать политические преференции на торговые успехи. Были бы они горизонтально встроены в модель государственного управления, контролировались бы законом, журналистами и обществом, сдерживались бы извне и слегка придавливались бы сверху – не рисковали бы политической онкологией. А так – размножаются, как клетки, не имеющие препятствий; результат, боюсь, известен заранее.

Но поскольку медийная модель отстроена таким образом, что ничего она контролировать уже не может, то, как ни странно, некоторый шанс дают нам именно скандалы внутри корпорации. Письма Черкесова, в частности. Они служат болезненной компенсацией за полную закрытость силовой составляющей государства; они мешают корпорации достраиваться, пожирая мир вокруг себя – и самопожираясь изнутри. Пока милые бранятся, им неудобно следить за страной. И страна, быть может, успеет снять себя с крюка, как снимают наркомана с иглы.

Слова Черкесова, призванные напугать нас до смерти, на самом деле льют бальзам на сердце: «Крюк истлеет, окончательно разрушится от внутренней ржавчины».

Это как в старом анекдоте, появившемся во время перестройки. Приходит русский человек в кафе. Зовет официанта, просит: принесите кофе и газету «Правда». Официант вежливо отвечает: газета «Правда» больше не выходит. Через некоторое время посетитель опять подзывает кельнера и говорит: кофе и газету «Правда». Официант еще вежливее: газета «Правда» больше не выходит. Через пятнадцать минут история повторяется. Официант не выдерживает и раздражается: я же вам русским языком сказал: газета «Правда» больше не выходит! Клиент расплывается в счастливой улыбке и протягивает чаевые: говори, милый, говори! Звучит как музыка.

Соль, спички и мыло

На неделе между 15 и 21 октября. – Власти Грузии объявили о раскрытии заговора, который по заказу Москвы готовили бывший министр обороны Ираклий Окруашвили и олигарх-березовец Бадри Патаркацишвили. – В Тегеране прошла встреча глав прикаспийских государств с участием России. – Российская сборная по футболу обыграла англичан. – Путин не просто возглавил список «Единой России», но возглавил его единолично; тройки нет, есть туз. – Рост цен на продовольствие (хлеб, молоко) никак не удается остановить.

Вчера вечером идти по Москве было страшно и весело. Толпы пьяненьких юношей фланировали по центру, шутковали с милицией; милиция охотно откликалась. По бульварному кольцу гарцевали машины; из окон торчали российские флаги. Победа! Невероятная, неожиданная победа. Сделали. Самих англичан. Хиддинк – настоящий патриот.

В правительственной ложе стадиона в это время обнимались премьер Зубков и человек, похожий на первого вице-премьера Сергея Иванова. Главного начальника на трибунах не было. И это, с политической точки зрения, правильно. Шансов на выигрыш было немного; закладываться на чудеса неверно, ассоциироваться с поражением нельзя, а победа все равно оказалась общей. В той системе управления, которая отстроена у нас (и в большинстве стран Каспийского региона, в пул которых мы окончательно вошли в Иране), личная популярность вождя – основной капитал. Им нельзя рисковать, ведя игру на повышение. Эта игра в любую секунду может окончиться коррекцией, а то и черным понедельником. А всеобщий эквивалент успеха не имеет права обесцениться. По крайней мере, в одночасье.

Этот капитал и так пришлось в пожарном порядке заложить в опекунский совет; выяснилось, что партия власти медленно теряет выборные позиции, а впереди неизбежный рост цен на хлеб, подсолнечное масло, молочные продукты и, возможно, сахар. Только личный, безусловный и всеобщий авторитет президента мог возместить потери: ничего не оставалось, как закрыть партийную амбразуру, взять роль локомотива на себя. Со всеми очевидными плюсами. Мгновенным ростом партийного рейтинга, почти гарантированной победой с результатом, близким к конституционному, и полной поддержкой финансовых рынков, для которых преемственность власти – залог дальнейшего движения вверх. Но также с некоторыми минусами. Пока неявными, однако сулящими серьезные риски в будущем.

Что за риски? Во-первых – и совсем не в-главных, лидер потерял позицию «над схваткой»; если потом начнутся неудачи, провалы и сбои (без чего невозможна ежедневная политическая жизнь), трудно будет отделить его харизму от шлейфа негативных народных эмоций. Как это блестяще удавалось сделать и после «Курска», и после Беслана, и после монетизации льгот. Между тем, харизма эта до сих пор служила главным равновесом, источником всеобщего баланса, была связующим звеном стабилизации.

Во-вторых (и это важнее), в результате рокировочки у элит появится соблазн рассматривать голосование 2 декабря как референдум; если «Единой России» и впрямь удастся получить конституционное большинство, это будет означать, что вопрос о взломе основного закона решен. Если не де-юре, то де-факто. И неважно, какая конкретная схема будет выбрана для производства реального взлома; он произойдет. Что мгновенно перенаправит в зону риска еще один невероятный козырь нынешнего президента: его безусловную легитимность в глазах мирового сообщества. Собственно, это и есть две части основного капитала: неоспоримый авторитет – для своего народа, безупречная легитимность – для западных лидеров.

Но есть и третье. Это самое существенное. Не было вариантов, при которых Путин в марте 2008-го терял статус ключевой фигуры. Нравится это кому-то или нет. Тут нечего обсуждать; это медицинский факт. Однако ж имелась развилка. Попробовать создать российский аналог китайского Дэн Сяопина, исполнить роль морального вождя, правящего, но не управляющего, наделенного неформальными полномочиями, которые важнее формальных. Или повторить судьбу большинства соседей. По Каспийскому союзу. И не только. То есть не выпускать рычаги управления, сохранять власть как таковую, неважно, в каких юридических формах. Называйте это третьим сроком, бессрочным правлением, деспотией (в старом, не кромешном смысле), десакрализованной монархией; подберите какие угодно умные слова и ученые определения, суть не поменяется. Режим персональной власти, сохраняемой до тех пор, пока руки способны держать штурвал.

В чем, собственно, риск? Тут придется снова рассуждать бюрократически. Во-первых, во-вторых, в-третьих. И даже, что интереснее, в-четвертых.

Во-первых, ясно, что мировая история ускорилась. Если действовать в ее пределах, то долгосрочные модели работать не будут. Россия на обочину уйти не может, а режим персональной власти предполагает малоподвижность политической системы. Возникнут диспропорции; пока личная популярность зашкаливает за все мыслимые пределы, ею можно склеивать внутренние трещины, удерживать их от разрастания. Но популярность – товар опасный, сегодня торгуется с премией, завтра никто не берет и с дисконтом. И что тогда? Опыт соседей показывает: приходится использовать мягкую силу. Потом не очень мягкую. А затем и жесткую. См. пример Назарбаева, чтобы не брать – Лукашенко.

Во-вторых, единоличное и долговременное лидерство предполагает наличие цели, а цель нуждается в подпитке большими идеями. Цель временного управляющего – удвоение ВВП к окончанию последнего срока; годится. Но для того, чтобы исполнить роль единоличного отца нации, надо предложить идеологию, способную объединить страну. Имеется ли такая идеология, которая сегодня может связать всю Россию, напитать ее простыми, общедоступными смыслами? Кроме всеобщего национализма, которого власть по здравомыслию своему опасается, и правильно делает?

В-третьих, уже сейчас вертикальная система дает очевидные сбои; на седьмом году неуклонных успехов, когда миллиардеры множатся как грибы, мы не в состоянии решить простую рыночную проблему регулирования сельхозрынка. Цены – на хлеб и молоко – растут, пока их в приказном порядке не подмораживают. И снова устами Зубкова несем ахинею про масонский заговор производителей, который надо карать по всей строгости закона. Сговор, несомненно, есть; но как ему не быть, если созданы условия для сговора? Созданы не производителями, а неработающей моделью управления, в которой только один человек может упреждать кризисы, раздавая божественные команды. А все остальные ждут, пока скомандуют. Или не скомандуют. Потому что на всех одного не хватит. Если так пойдет, и мыло пропадет с прилавков; придется отправить на мыло футбольных судей. Если вдруг кому-то проиграем в следующих играх.

В-четвертых, силовая составляющая власти уже сейчас устами несчастного Черкесова пытается пробормотать идею единоличного контроля за насилием. Со всеми вытекающими последствиями. Путин упорно сохраняет сдержки и противовесы, которые компенсируют отсутствие общественного контроля за силовиками; корпорация при этом трещит по швам и видит выход в обновлении сталинского принципа лично карающей власти. Ты царь – ты и казни. А то мы не сможем удержать страну, как баранью тушу на чекистском крюке. Что же будет после окончательного оформления новой модели, в которой все по определению замкнуто на одного-единственного человека?

Одни (кто любит) уверяют, что этот человек – не подведет. Другие (кто напротив) всячески пугают. Но ведь проблема не в отдельном человеке. Проблема в системе. Которая располагает – или нет. Вполне возможно, что проскочим. Что не соблазнимся. Что удержим. И все же гарантий никто нам не даст. Стабильность снова в зоне турбулентности. Просьба пристегнуть ремни.

Как мать говорю, как женщина

На неделе между 22 и 28 октября. – Подписано соглашение о замораживании цен на социально значимые продукты. – Путина слезно просят остаться.

Четыре художественных академика написали письмо. Академик Церетели. Академик Салахов. Академик Чаркин. И примкнувший к ним Никита Михалков. Тоже в некотором смысле академик. От имени 65 000 «художников, живописцев, скульпторов, графиков, мастеров декоративно-прикладного, театрально-декорационного, народного искусства» они обращаются к президенту с просьбой остаться на следующий срок.

Интернет полон ядовитых комментариев; веселые обслуживатели власти пытаются превратить неловкость в хохму, сочиняют песенки на мотив гурченковских «Пяти минут»: «Третий срок, третий срок! Обнимитесь те, кто в ссоре»…

А что же именно нас в этом письме смущает?

Сама по себе мысль о возможности/необходимости сохранения действующего президента вопреки конституционной норме? Но в конце концов, люди имеют полное право выбрать между конституцией и политической целесообразностью; если более 75 процентов современников поддержат подписантов и примут на себя полную историческую ответственность за неизбежные катастрофические следствия такого решения, норма будет внутренне отменена. Останется лишь закрепить внутреннюю отмену внешним вердиктом. И ждать результата. Который не замедлит. Со всеми прелестями неуверенной в себе деспотии, компенсирующей эту неуверенность тотальными методами управления. Как было сказано в предсмертной записке Афанасия Фета, который собирался покончить с собой, но не успел, поскольку умер на пути к ножу: Осознанно иду к неизбежному.

Может быть, смущает странное братание патриотичного Никиты Михалкова с Зурабом Церетели, чье чугунолитейное производство к традициям отечественной культуры не имеет ни малейшего отношения? А имеет отношение исключительно к деньгам? Но в конце концов, Михалков всегда умел так полюбить любую власть, что ради этой вечной любви не зазорно пожертвовать боярской брезгливостью и вступить во временный союз с кем угодно. Что же до вопроса про деньги, то его лучше вслух не задавать; характерен апокриф насчет фотографии, якобы висящей в кабинете у Никиты Сергеевича: в обнимку с любимым вождем и размашистой надписью: «За все в жизни нужно платить, Никита!» Такие апокрифы случайно не рождаются; в них сгущается общее представление о данном человеке, о его жизненных принципах.

Смущает даже не стилистика послания, его откровенная торопливость на грани с халтурной небрежностью. Ну да, написано все это левой ногой и перед отправкою в печать никем вообще не вычитано; подписи поставили не глядя. Иначе как объяснить издевательский синтаксис первого же пассажа? Авторы послания хотят сказать Избраннику: мы обращаемся к Тебе, Великий, от имени 65 000 мастеров (далее по списку), чтобы ты правил без ограничений срока; а говорят: «Российская академия художеств еще раз обращается к Вам с просьбой, чтобы Вы остались на своем посту на следующий срок, выражая мнение всего художественного сообщества России». Получается, что Избранник будет править, «выражая мнение художественного сообщества». Хорошенькое сулят ему президентство…

А далее следуют повторы и тавтологии, которые, видимо, призваны указать на душевное волнение авторов. «Для нас жизненно важно, что и после 2008 года Вы продолжите осуществлять свою выверенную и благотворную политику, что позволит сохранить позитивное направление государственной политики». Осуществление политики позволит сохранить направление политики. Русского языка я очень даже чувствую. И все-таки даже на это можно закрыть глаза. Ну торопились люди, боялись не поспеть к сроку – третьему, четвертому, пятому; с кем не бывает.

Смущают не сами по себе чересчур узнаваемые обороты: «проводимая вами мудрая государственная политика», «талант государственного деятеля», опять «политическая мудрость»… Куда хуже другое. То, что в конце письма поставлена приписка: «От имени всех представителей творческих профессий в России». И значит, мы не можем, не имеем права сказать: это проблема 65 000 мастеров декоративно-прикладного искусства, как им реагировать на обращение; согласны они с тем, что за них расписались, или нет. Расписались за нас; отмолчаться не удастся; нужно либо дезавуировать заявление, сделанное от нашего имени вопреки нашей воле, либо внутренне к нему присоединиться. И потом уже не обижаться на то, что нас опять «посчитали».

Самое страшное в том моменте истории, который мы переживаем, – это даже не соблазн третьего срока, взлома Конституции и последующего ужесточения режима; самое страшное – что нас втягивают в массовую безответственность. Она же безответность. На поверхности информационного потока, заполненного дистиллированными нечистотами, остается все меньше непотопляемых авторитетов, имеющих возможность прилюдно высказываться – во всеуслышание; они не стесняются в действиях и, глубоко презирая свой собственный народ, отказывая ему в самой возможности осмысленного выбора и действия, публично инсценируют «Бориса Годунова». Помните сцену на Девичьем поле? Когда толпа бухается на колени и шепчется: «О чем там плачут? / А как нам знать? То ведают бояре, / Не нам чета»; баба бросает ребенка оземь, чтобы тот плакал погромче, а ее соседи мажут глаза слюнею и луком; под общее рыдание раздается коллективный возглас: «Венец за ним! он царь! он согласился!/ Борис наш царь! да здравствует Борис!»

Еще раз: проблемы, с которыми мы столкнемся – не сразу, но очень скоро, – если схема внеконституционного третьего срока реализуется, ни в какое сравнение не идут с теми проблемами, которые обнаружились уже сейчас. Произошла не просто неряшливая узурпация общего мнения; все куда опаснее: нас приучают к другому способу общественного мышления и публичного высказывания. Все отсылки к советскому опыту в данном случае ошибочны; это опыт азиатских деспотий, окружающих нас по всему каспийскому периметру. Это стилистика (пока не практика) туркменбашизма. Несколько лет назад три или четыре российских поэта обратились к Туркменбаши с просьбой поддержать их перевод «Рухнаме» и антологии туркменской поэзии, дать денег. Стиль был примерно такой же; неряшливый, витиеватый, лизоблюдский. Поэтов заклеймили презрением; они оправдывались: ну мы же пишем чужому дикарю, у них такие нравы, по-другому они не поймут, а деньги очень нужны, не сердитесь. Теперь такие стилистические обертоны становятся возможны внутри России; власть еще не решила для себя, в каком направлении ей мутировать – или развиваться; художники подсказывают – в каком. Они готовят отечеству дурную судьбу; будем надеяться, отечество само разберется, какую судьбу для себя выбрать.

Два тупика двойного счета

На неделе между 29 октября и 4 ноября. – В Тбилиси проходят массовые выступления оппозиции против режима Саакашвили.

Какое счастье – не участвовать в политике. Не иметь конкретных интересов. Не учитывать какие-то расклады. Смотреть на жизнь без косоглазия. Оценивать ее на основании простых и единых принципов. Без постыдных оговорок и полной путаницы в мыслях. Если ты (не дай бог!) коммунист – сочувствовать левым идеям и требовать справедливости любой ценой. Если правый либерал – исходить из того, что идеал ответственной свободы безусловен. Если истинный националист – мечтать о крепости по имени Россия, к которой никто никогда не подступится, из которой никто никогда не уйдет. Если просто здравый наблюдатель – сверять реальную картинку с теми представлениями о должном, которые носишь в себе.

При таком подходе происходящее в Грузии сегодня – и страшно, и логично в одно и то же время. И во многом предопределено. Когда свергают прогнивший режим (имеется в виду эпоха Шеварднадзе), повязанный клановыми обязательствами, утерявший контроль за Батуми, проигравший в Осетии и Абхазии, то революционный поток неизбежно должен зародиться извне, в центре союзной силы, потому что в центре собственной слабости возможен лишь полный коллапс. Может, внешнее управление и очень плохо, но внутренняя гниль еще страшнее; управление когда-нибудь можно будет и перехватить, а своя гангрена прямиком ведет к гарантированной смерти.

Другое дело, что на гребне такого потока (берущего исток в чужих горах) может оказаться только полусумасшедший. Он бесстрашен, безогляден, как был бесстрашен, безогляден ранний Саакашвили. (В отличие от Нино Буржанадзе.) Не сдерживает себя экономическими раскладами. (В отличие от слишком умного Давида Жвания.) И не считается с наличными возможностями (в отличие от Бадри Патаркацишвили). А просто ведет людей на штурм парламента, затем садится в машину и во главе возмущенной толпы мчится в отъединившийся Батуми, чтобы скинуть с трона тамошнего всесильного жулика, вернуть элитам порт, а народу – иллюзию восстанавливаемого единства доселе только распадавшейся страны.

Впоследствии все преимущества такого лидера оборачиваются сплошными недостатками, чтобы не сказать – убийственными для страны проблемами. Безоглядность превращается в безответственность, бесстрашие в бесчеловечность, лидерский инстинкт – в жестокую страсть вождизма, вера в свою звезду становится особой формой мании величия. Все это заложено в проекте; все это цена вопроса; все это произошло с Саакашвили. Даже странно, что бунт против него вспыхнул так поздно.

Самое двусмысленное положение в такой ситуации – у тех, кто когда-то помогал писать необходимому безумцу сценарий прихода к власти, давал гарантии и наделял международной легитимностью. У его американских кураторов. Скинуть Саакашвили со счетов? Нельзя; другие забоятся; понадобится где-нибудь еще поддержать порыв навстречу Америке, а потенциальный агент влияния припомнит: этого же сдали? Где гарантии, что и нас не сдадут? Не обращать внимания вовсе? Тоже невозможно; мировое сообщество и так клянет американскую лживость; американцам постоянно пеняют за то, что провозглашают принципы свободы, а кровавые игры своих союзников терпят. Пример Первеза Мушаррафа всем наука. Приходится петлять, выкручиваться и, пряча глаза, отвираться.

Но гораздо хуже положение тех, кто Америку профессионально критикует, вашингтонский обком проклинает, Саакашвили ненавидит, а вынужден при этом хвалить его врагов, которых вчера поносил последними словами. То есть российских привластных экспертов. Когда события в Тбилиси приобрели трагический размах, на российские экраны вылезли штатные толкователи политических сновидений. И обратили свой праведный гнев – кто на «Мишико» (наверное, так звучит презрительней), кто на революцию роз, а кто – и вовсе бесстрашно – прямо на Госдеп США. Ибо, говорили они, Америка уклончиво определила происходящее в сегодняшней Грузии как «превышение» необходимых мер защиты правопорядка и не стала вмешиваться в ход событий. Вот если бы такие меры применили Каримов, Лукашенко, Назарбаев (в подтексте читалось – и наши герои), их бы припечатали к позорному столбу. Политика двойных стандартов! И происки западных спецслужб.

Чтобы все звучало еще убедительней, ведущие официальных новостей ссылались на жесткие оценки, данные Саакашвили крупными правозащитными центрами, и возмущались полным отключением оппозиционных телеканалов «Кахетия» и «Имедия».

И совершенно не замечали, что попадают в смысловую ловушку, которую себе же и расставили. Если вы действительно за полную свободу выражения несогласных мнений, почему вас так заботят возможные оценки Лукашенко, Назарбаева, Каримова? Если вы так верите в право народов сметать исчерпавшие себя и свой ресурс правительства, зачем так яростно разгоняете марши несогласных и взращиваете потенциальных боевиков в недрах движения «Наши»? На случай, если придется громить народные толпы изнутри них самих? Если вы признаете вердикты «Международной амнистии», что же так ругаетесь на них же, когда речь заходит о младшем Кадырове? Если вы считаете Америку арбитром и уверены, что она должна – по праву – вмешиваться в ход событий на площади Руставели, почему вы отрицаете за ней такое право во всех остальных случаях? А если не считаете, что же вас так волнует ее двусмысленная реакция?

Да, совершенно двусмысленная. Но не двусмысленней, чем ваша. Сегодня у вас Хаиндрава хороший, потому что он ругает «Мишико». А помните ли, каким он был для вас, когда враждовал с российскими миротворцами? Хорошо хоть насчет Окруашвили вовремя сообразили, сдали чуть-чуть назад; а то ведь, когда несчастного отморозка арестовал режим, опорой и соавтором которого он был, на день, на два Окруашвили был превращен едва ли не в героя демократии.

Более того. Прячась за словесными вывертами антигрузинских комментариев, вы довираетесь до полной правды о самих себе. Когда вы говорите, что ни одно правительство просто так не даст серьезных денег на общественные институты, вы разоблачаете сами себя. Потому что заранее признаете по факту: мы будем деньги давать не просто так. Мы не верим в благотворительность без политической отработки. Мы не признаем, что может быть заинтересованность в обществе как таковом. Только в подотчетном и зависимом.

Очень приятно: царь

На неделе между 12 и 18 ноября. – На сайте «Единой России» опубликован знаковый проект преобразования России; автор – координатор «ЕР» по национальной политике Абдул-Хаким Султыгов предлагает: созвать Гражданский собор и избрать Путина Национальным Лидером. – В Москву из Швейцарии вернулся досрочно освобожденный Валерий Калоев; он был приговорен к восьми годам лишения свободы за убийство авиадиспетчера, повинного в гибели осетинских детей.

Государь Иоанн Васильевич в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» был самовластен. А управдом, перенесенный машиной времени в прошлое и заместивший государя на его царском посту, был сентиментален и чуть глуповат. Он здоровался с простыми гражданами демократично: «Очень приятно, царь». И протягивал руку. Не для поцелуя.

Национальный лидер, избираемый Гражданским собором, в изображении видного теоретика государственной жизни Султыгова очень похож на этого киношного царя. Потому что он, национальный лидер, перенесет во постиндустриальные времена нравы и обычаи восточной старины, применит их к сиюминутным обстоятельствам. Не принято сейчас созывать земские соборы? Ну что же; мы их не станем созывать; назовем собор Гражданским. Не проходит нынче коронация, избрание династии на трон? Не будет коронации; не нужно нам штатной должности государя; просто конкретного человека наделим пожизненно монаршими полномочиями. Без перемены Конституции. По народным понятиям, которые выше элитарных законов. Как это было с каудильо Франко. Получится такой симпатичный, полновластный Нацлид, который будет править, но не управлять. Современный костюм, бритая борода, однако на челе его отблеск короны, в левой руке – настоящий царский посох, правая протянута навстречу – не для поцелуя, а для обычного европейского рукопожатия. «Очень приятно, царь».

Казалось бы, на ретроспекции Султыгова, похожие по стилю на картинки «Ночного дозора», можно не обращать внимания. Слишком они пародийны, слишком комичны, чтобы стать хотя бы подобием правды. Зачем же их запустили? Да выборы, понимаете ли; надо воздух сотрясать, соблазнять малых сил намеками на царскую перспективу для возлюбленного вождя; быдло-с, что с него взять. Мы же ж понимаем, что это пародия, причем целебная; Султыгов пародирует Симеона Бекбулатовича, состоявшего шутом гороховым при государе Иоанне Грозном; значит, и перспектива получить на троне Грозного тоже заранее пародируется; а что смешно, то, как известно, уже и не страшно. Это нам еще академик Дмитрий Сергеевич Лихачев объяснял. Или Лотман по телевизору. Кто именно, мы забыли. Но идею помним. Прикол это, ясно?

Ясно. Но как-то так складывается наша самоновейшая история, что многие невероятные повороты в политике начинались с пародийного прикола. Можно себе представить, как хохотали сценаристы съезда «Единой России», который только что издевательски стилизовал последние собрания КПСС: умоляющая ткачиха, плачущая сватья баба Бабариха, убежденный инвалид, выезжающий к трибуне на коляске… Во прикол! А результат, между тем – налицо.

Что же до султыговских пародий, то условия для их проекции на реальную жизнь, для телепортации комических образов в пространство действительной жизни – имеются. И верхушечные, и низовые. Наверху слишком много людей и, что важнее, группировок, у которых имеется один-единственный шанс удержаться у власти – превратив страну в подобие индейского племени, а лидера переодев Чингачгуком; главное, чтобы перьев было побольше. Внизу и впрямь немало тех, кто повернут лицом назад, для кого любое вольное ответственное будущее хуже сладкой мифологической смерти. Нравы постепенно мягчеют, это правда; формируется ядро гражданского общества из активного меньшинства, не заинтересованного в революциях и потрясениях, но не допускающего мысли о возможной лукашенизации страны; и все-таки болезненное состояние умов – очевидно.

Достаточно было посмотреть на то, как освещалось возвращение Калоева из швейцарской тюрьмы. Корреспонденты ведь чуткие люди, слушаются не только своего начальства, но и зрителя; что у зрителя на уме, то у корреспондента зачастую на языке. Калоев был героем дня. В прямом смысле слова – героем. Между тем человек этот стал жертвой роковых обстоятельств, жертвой, осознанно породившей новые жертвы; соблюдя средневековую традицию личной мести, он переступил через границы сегодняшней цивилизации; его горе глубоко и неизбывно, он должен вызывать сочувствие, сострадание, трагическую симпатию; он же вызывал восторг. И даже вынужден был скромно объяснять восхищенной девушке из «Наших», прославившей подвиг настоящего мужчины, что он вовсе не бог, а совсем обычный человек, как все вы. Чуть было не сказал – любой на моем месте поступил бы так же.

И такая серьезная реакция масс настораживает больше, чем пародийные проекты доброхотов. Если соблюдение законов кровной мести вопреки закону и основам цивилизации порождает не только волну приязни (тут ничего не попишешь; эмоции могут захлестывать кого угодно; кто знает, сколько западных обывателей втайне признали высшую правоту Калоева), но и желание открыто, не стесняясь, эту приязнь выражать, значит, наши ценностные ориентиры – в прошлом. Там, где пребывают государь Иоанн Васильевич и друг его Симеон Бекбулатович. Там, где держава и скипетр, а не там, где пиджак и запонки. Так что невозможное – возможно.

Тем более что уже сегодня открылся съезд движения «За Путина»; полумонархические митинги, которые давно уже переименованы в «путинги», завершились, начался процесс формализации проекта. Эстафету эксцентричного Султыгова подхватит лощеный и солидный адвокат Астахов – вот и начало перемен, вот и переход хода. Пародист вызвал огонь на себя, выжал из либеральной публики смешки, как выжимают слезу в мелодраме. Теперь прагматик может смешков не бояться, потому что все уже отсмеялись.

Что тут сказать? Да ничего. Разве что в очередной раз напомнить про Пушкина. Который лучше нас понимал и устройство русской истории, и тайные стремления народа, и последствия этих стремлений. В сказке о рыбаке, старухе и золотой рыбке рассказана была пугающая, вечная история. О том, как старуха сначала вышла из рыбачьих жен в столбовые дворянки. Случайно, не закономерно, чудесным образом – из ниоткуда. Затем о том, как ей захотелось стать царицей; и ведь стала, вот что важно. Потом (в черновиках эта главка сохранилась) решила быть римскою папою. Тут уж вовсе не было у нее никаких шансов, даже гипотетических, сплошной прикол; однако же и это удалось. А в конце концов старухе помстилось, будто можно стать владычицей морскою. Управлять тайными законами природы. Быть хозяйкой над чудесной рыбкой. Чем кончилось, всякий помнит.

Может, несмотря на соблазнительные предпосылки и осуществимость полностью неосуществимого, остановимся заранее? На столбовом дворянстве? Не будем делать следующий шаг? А то ведь окажемся с носом. Между тем, разбитое корыто после царского дворца и после Ватикана – совсем не то же самое, что разбитое корыто по привычному ходу жизни, само по себе.

P. S. Для справки. Несчастный Симеон Бекбулатович, отхохмивший на троне положенный срок, был обобран царем и выслан; окончил дни свои слепым и нищим, в глухой деревне, заслуженно забытый всеми.

Се ля «Жизнь»

На неделе между 19 и 25 ноября. – Путин жестко выступил перед сторонниками в Лужниках. – Чем ближе неизбежная победа «Единой России», которой Путин подарил ресурс своей популярности, тем напряженнее общественная атмосфера. В ход идут доводы, которые политики стараются не использовать – до последнего.

Нормальные люди, которые думают про все серьезное, таких изданий не читают. Боюсь, и не догадываются об их существовании. У них перед глазами – красивая, гламурная картинка сегодняшнего телевизора; нравится она или не нравится, другой вопрос, но нет сомнений: за пределы приличий она не выходит.

Солидный выпускник высшей школы КГБ СССР, бывший адвокат Гусинского и опытный переключатель рычажков лояльности Павел Астахов, сияя, уверяет публику, что прививка у страны от культа личности есть, поэтому культ вождя можно бесстрашно вводить. У Астахова всегда красивые костюмы: полосатые, яркие.

Еще более солидный бонвиван, покровитель топ-моделей и талантливый киношный режиссер Федор Бондарчук объясняет многотысячной толпе, почему российское искусство поддержит партию власти и план Владимира Путина. У Бондарчука особенный стиль, более спортивный, современный. Без галстука.

Сам Путин – отдохнувший, похорошевший, весь в черном, сияет по центру сочного кадра, в котором голливудский стиль примирен с рифеншталевским кадром; он четко, энергично и почти вдохновенно обещает своим бесчисленным сторонникам пять лет подъема, если будет победа на выборах. Агрессивно, с каким-то очень уж непутинским надрывом формулирует принцип новой политики: по мере укрепления государства российского классовая борьба олигархов будет лишь усиливаться. Но тут же снова повторяет: в течение нескольких месяцев власть поменяется полностью. В его простой, доступной, но образованной речи аудиторию коробит только слово «шакалят»: это про тех, кто «шакалит» у иностранных посольств чужеземные гранты. Однако же находится простое объяснение: пацанское слово адресовано другой публике; она тоже должна ощутить: здесь свои. А по-другому просто не поймет.

И это правда. И про аудиторию. И про то, что по-другому не поймет.

Но бывают обратные случаи. Когда образованных, обеспеченных, состоявшихся оставляют побоку и направляют главный посыл в гущу народных масс. Имя им легион. Невежественные. Принимающие решения на уровне подсознания. С их подсознанием и работают газеты, которые приличный человек и в руки не возьмет. А циничный – охотно использует.

В последнем выпуске газеты «Жизнь» (объявленный тираж почти 2 000 000 экземпляров) помещен весьма характерный разворот.

По верху полосы идет аршинным шрифтом шапка: ПРЕЗИДЕНТА БЛАГОСЛОВИЛ ВО ВЛАСТЬ ВЕЛИКИЙ СТАРЕЦ ИОАНН. Чуть ниже трехаршинным – развитие темы: КРЕСТНЫЙ ПУТЬ ПУТИНА. Карта России с монаршим гербом по центру и четырьмя алеющими квадратиками по сторонам света: икона Тихвинской Божией Матери оберегает рубежи России с Севера; Смоленская – от нашествия с Запада; Владимирская – с Востока; а с Юга – Казанская. Еще одна иллюстрация, размером в полполосы: Президент с обнаженным сексуальным торсом (специально для неудовлетворенных женщин), с крестиком (для православных), охотничьим ножом (для тех же женщин, но также мужчин), в пятнистых штанах (для военных). Подпись: «Президент России Владимир Путин не снимает свой нательный крест».

Еще картинки: в цвете воспроизведены иконы, только что упомянутые всуе; они похожи скорей на игральные карты; про каждую рассказано подробно, особенно подчеркнуто, что две из них вернулись на родину во время нынешнего царствования. А в подвальной части полосы – малюсенький очерк про то, как старец Иоанн Крестьянкин благословил вождя на власть. С ласковым портретом старца, разумеется. И, для непонятливых, толкование астролога, что же вся эта мистика значит с точки зрения удачного расположения звезд.

А если уж вы совсем несообразительны, если и астролог вам не указ, то переверните несколько страничек и прочитайте установочную полосную статью штатного толкователя политических снов под названием «Отец народа». Там вам расскажут, кто такой национальный лидер. Какими сакральными свойствами он должен обладать; какие царские знаки ему присущи; какая заоблачность взгляда. «Лидер нации… может понять непостижимую для средних умов вещь, что лучше пожертвовать сегодня пятьюстами жизнями, чем пятьюстами тысячами завтра». А пожертвовать, видимо, придется. Не потому, что обостряется классовая борьба с олигархами (для «Жизни» слишком сложный мотив), а потому, что американские хищники бродят вокруг территории России, скалят зубы. «Западные спецслужбы, видя, как Путин держит удар за ударом, идут на все новые и новые хитрости. Лишь бы взорвать внутреннюю ситуацию».

Если бы этот маниакально-депрессивный психоз был только частным делом «Жизни», можно было бы закрыть глаза, произнести: «Свят! свят! свят!» – и отложить вердикт до Страшного суда. Но это не психоз; это хуже: провокация психоза. Те, кто форматировал заказ на публикацию (а в том, что разнарядка имелась, какие сомнения?) продолжают окучивать все слои и сословия, апеллируя либо к разуму, либо к инстинкту. В данном случае инстинктивное уважение к церковной традиции, предписанное традиционной культурой, спокойно конвертировано в магический пасс. В подсознании должны закрепиться простые, доступные вещи: Путин – вождь, избранный от века, ведомый Роком, Судьбой, и ведущий за собою нацию, на «Жизнь» и на «Смерть».

Где-то мы это уже читали, причем не про Путина. И даже не про Сталина. А про другого известного человека. Недаром в Интернете бродит пародийная картинка: «W. Putin. Mein Plan». Он выстроил крест защиты по краям страны; образ этого оберега спроецировался на его нательный крестик; он спаситель с маленькой буквы, куда же без него?

По-моему, все это богохульство. Использование священных символов для подлых целей. Откровенная демонстрация: черта не боимся, в Бога не верим, ни перед чем не остановимся, потому что нет ничего святого, кроме власти и денег. Те, кто форматировал публикацию и давал разнарядку, прекрасно понимают, что вынули последний козырь. Но, может быть, не сознают, что наконец-то сбросили маску. Решились на прямое издевательство над церковью в расчете, что она – смолчит. Особенно после недавнего возращения некоторых святынь из музеев Кремля.

Или все-таки я заблуждаюсь? И это не богохульство? Не попирание святынь? Это не хуже – в разы – самых грубых экспонатов выставки «Осторожно, религия»? Уж не говорю о почти невинном поцелуе голубых милиционеров. Очень хотелось бы услышать суждение от тех священников и богословов, чье мнение стало общественно значимым и вызывает заслуженный отклик не только в церковной среде. Диакона Андрея Кураева. Отца Владимира Вигилянского. Отца Димитрия Смирнова. Отца Максима Козлова. А может быть, и иерархи наберутся смелости?[13]