Миф о вечной любви Соболева Лариса

4

– Клянусь, я не знаю, что у них произошло! – Римма Таировна молитвенно сложила руки, ей осталось только слезу пустить.

У Крайнего возникла мысль, что эта полная женщина панически его боится, она и дышать стала тяжело, как астматик, скорей всего, это симптом сердечного заболевания.

– Да успокойтесь, – сказал Крайний, – я же не арестовать вас приехал, а поговорить. Расскажите, что знаете или видели… случайно видели и слышали. У меня даже протокола нет. Ну? Когда вы видели Ию и Рудольфа последний раз?

– Последний? – задумалась та. – Перед смертью. Рудольф Тимофеевич приехал в офис… с Ией приехал и… велел, чтоб я подготовила документы Андрея, он его уволил. Ну, я подготовила… А Андрей очень полезен был, у него такая голова хорошая…

– И что? – не позволял отступлений Крайний. – Что-нибудь произошло в тот день между Рудольфом и Андреем?

Она смущалась и явно не хотела выглядеть сплетницей, не хотела навредить кому бы то ни было и в то же время врать не умела.

– М-да. Стены здесь, вы сами видите… все слышно. Ну и места немного, хочешь не хочешь, а услышишь даже шепот…

Андрей заскочил в офис во второй половине дня, полагая, что шеф погорячился и успел остыть. Он отказывался верить, что его вышвырнули за борт, как балласт, а если вспомнить, сколько идей Андрей привнес и воплотил на фирме, сколько прибыли получил шеф благодаря ему – как уйти, не поговорив с Рудольфом еще раз?

Но когда он увидел непримиримые глаза, выражавшие настрой Рудольфа, человека жесткого, даже жестокого, пожалел, что пришел. Андрей неплохо изучил его мимику: эти сжатые губы, будто Рудик выполняет физически тяжелейшую работу, раздувающиеся ноздри сами по себе говорили о накале, а сжатые кулаки просто мечтали вписаться в лицо Андрея. И поскольку исход беседы стал очевиден (теперь осталось только собрать вещи), в Андрее заклокотало самолюбие, он решил не дать Рудольфу лишний раз упиваться собственной властью, пошел в наступление:

– Какого черта ты взбесился?

– Считаешь, я тебе должен что-то объяснять? – зарычал Рудольф, сдерживаясь с трудом, его желание кинуться с кулаками на заместителя было очевидным. – Да как ты посмел сказать Варгузову о моем новом решении? Кто тебя уполномочил? И уж совсем мне непонятно: ради чего? Ради того, чтоб тебя вышвырнули? Так ты добился своего.

– Откуда такая уверенность, что осведомителем был я?

Рудольф кинул документы с авторучкой на стол, скрестил на груди руки и теперь олицетворял собой главу разведывательного центра, которому до крайности приятен диалог с завалившимся резидентом:

– Посмотришь на тебя, вроде умный, а элементарных вещей не понимаешь. Расчеты, друг мой. Это же очень простое умственное действие: вычисление. В момент подписания договора в офисе находился ты… Не надо отрицать! – не позволил он открыть рта Андрею, когда тот попытался это сделать. – Ия тебя видела. Уж прости, ей я верю. Ты сидел у Риммы Таировны, которая вне подозрений, как жена Цезаря, а больше никого в тот момент здесь не было.

– А разве сделка была тайной?

Андрей фактически признал, что вынес информацию за пределы офиса. Возможно, это произошло неосознанно – не все люди обладают достаточной выдержкой, чтобы не распустить язык и тем самым не навредить себе. Эта фраза вырвалась спонтанно. Скорей всего, сыграл роль фактор наслоения: увольнение, потеря приличной зарплаты, маячившая бесперспективность, пренебрежительно-унизительный тон шефа и… много чего, влияющего на эмоции, а Андрей относится к эмоциональным людям. Вырвавшаяся фраза взбесила Рудольфа, он перешел на крик, так как тоже был подвержен эмоциям:

– Это мое дело, когда, что и кому говорить! Ты, работая у меня, не имеешь права даже свое мнение высказать, если я тебя об этом не попрошу. Как ты посмел своим бабьим языком касаться Ии и меня?.. Нечего ответить?.. Тогда пошел вон. И запомни на будущее: не стоит кусать руку, которая тебя кормит.

На скулах Андрея играли желваки, глаза помутнели – он взбесился не меньше Рудольфа. Конечно, винить было некого, однако жить с этой мыслью, а также менять весь уклад жизни без ответного выпада крайне тяжело. Надо же оставить и себе приятные воспоминания: мол, да, я дурак и говнюк, немного забылся, но ушел, хлопнув дверью.

– Скажите, тоже мне, кормилец нашелся, – процедил Андрей яростно. – Ты подсунул Варгузову подлянку, а списать все хочешь на меня, заодно выместить на мне злобу? Не выйдет. У нас с тобой были неравные возможности, но если б они уравнялись хотя бы на неделю, ты попал бы на мое место, а я на твое. Потому что ты ничтожен во всех смыслах, ты ноль без предков жены, их связей и так далее. И Ию держишь при себе пустыми обещаниями, но когда-нибудь и она поймет твою плебейскую сущность…

В него полетел стул, на котором до этого Рудольф сидел. Это случилось внезапно и слишком быстро, чтоб увернуться, тем не менее Андрей успел подставить руки и завалился со стулом на стену, слава богу, на капитальную. Впрочем, стеклоблоки, как утверждали строители, антиударные, хотя, к счастью, никто не пробовал пробить их собственным телом.

Из соседнего кабинета прибежала Ия, убедившись, что Андрей жив, кинулась к бледному Рудольфу:

– Успокойся! Умоляю тебя, оставь его!

– А я спокоен, – сказал Хоруженко, отстраняя ее в сторону, и повторил Андрею: – Пошел вон. И чтоб больше здесь никогда не появлялся.

Ух, какой взгляд послал тот Рудольфу – Ия поежилась и, проследив за стремительно-демонстративным уходом Андрея, в изнеможении опустилась на второй стул. Рудольф заметался по кабинету, вытирая платком шею, лицо, но вдруг осознал, что платок-то стирался и гладился женой, брезгливо отбросил его, не заботясь, куда он упадет. Римма Таировна сидела в своем отсеке как мышка, боясь пошевелиться. С каким бы удовольствием она очутилась в этот миг далеко отсюда! Ведь чужие тайны и конфликты ни здоровья, ни счастья, ни денег не принесут, а вот неприятностей – сколько угодно.

– Все не так… – тихо вымолвила Ия.

– Что? – остановился Рудольф. – Что ты сказала?

– Понимаешь, слишком много черной полосы, нереально много, и она как будто опоясывает нас, расширяется и уплотняется…

– Ну, так бывает…

– Нет, – перебила она взвинченно. – Бывает, но не так. Случаются просто полосы, которые люди принимают за черные, на самом деле это не совсем удачный период жизни. А тут, мне кажется, обвал черноты…

Ия вызывала беспокойство, из жизнерадостной, самодостаточной, уверенной в себе она превратилась в запуганное и беспомощное существо, да еще вещающее, как Кассандра, о несчастьях. Римма Таировна гадала, что ее так подкосило, почему она раскисла? Да и Рудольф был какой-то не такой. Он присел перед любовницей на корточки, взял ее лицо в ладони и попытался развеять ее страхи:

– Ну, что ты все о плохом да о плохом! Как старая бабка. Завтра будем далеко отсюда, ты отдохнешь, а когда вернемся, я уже всегда буду с тобой.

– А сегодня? – вскинулась она.

– Что – сегодня?

– Сегодня ты со мной будешь?

– Разумеется. Только заеду домой и заберу кое-какие необходимые вещи и заодно поставлю в известность Олесю. Тем временем ты обнесешь супермаркет, в деревнях, говорят, хреновое снабжение.

– Рудик… – замялась Ия, взявшись за его ладони. – Только не смейся! Пожалуйста, давай сегодня уедем?

– И-ия… – протянул он, давая понять, что не в восторге от ее идеи. – Мы же договорились: завтра…

– Рудик, умоляю! Раз решили, зачем же медлить? Пару часов поспим, ночь проведем в дороге, машину можно вести по очереди. К утру будем далеко отсюда, найдем деревеньку и там отдохнем. Никому не придет в голову, что мы в деревне… Послушайся меня, я знаю, что это нужно сделать.

О, эти отчаянно-молящие глаза! И вздрагивающие губы, словно шепчущие в экстазе молитву, обращенную не к Богу, а к нему, Рудольфу. И пульсирующая жилка на шее, выдававшая напряжение, он раньше ее не замечал… Над Ией неплохо потрудился небесный ваятель, биоматериал подобрал высшего сорта, вдохнув в него трепетную душу.

– Ты из меня веревки вьешь, – сказал он со вздохом. – Ночью так ночью, тебя не образумить.

Ия улыбнулась и с чувством, когда будто гора свалилась с плеч, опустила голову на плечо Рудольфа, затем обхватила его шею руками, ну а поцелуй был в знак благодарности, не огненно-страстный, а нежный. Обоих уже не волновало, зайдет ли кто-либо и увидит их за весьма фривольным занятием, раньше-то объятий и поцелуев в хрустальном офисе они себе не позволяли. А теперь они оба поставили точку на прошлом, как писатель завершает рассказ. Оказывается, это сделать несложно.

Римма Таировна запила свой рассказ стаканом воды и уставилась на следователя, который сидел с застывшим выражением лица и, казалось, бессмысленно вытаращенными глазами, направленными вдаль. А он всего лишь перерабатывал услышанное, информация-то прелюбопытная, заслуживает особого внимания.

– А говорили, что ничего не знаете, – пробубнил Крайний, по его тону Римма поняла, что он удовлетворен. Но она – нет.

– Я вас умоляю, – захныкала бухгалтерша, – если вы что-то там решили, то я не хотела, чтоб вы подумали об Андрее плохо. Он скалозуб, но не…

– Спасибо, вы мне очень помогли, – Юрий Петрович поднялся, не дав ей договорить.

Пора навестить Варгузова. Об этом типе на диске, который принесла родственница Нефедова, достаточно информации, чтобы не заставлять Римму Таировну повторять дважды. Если понадобится, она даст свидетельские показания под запись, никуда не денется, а пока пускай отдохнет от психологической нагрузки.

Зубровка мела и мыла в таксопарке, не снимая солнцезащитных очков, хотя убирать в них неудобно. Когда никого не было рядом, она их сдвигала на лоб, но как только появлялись водители, очки снова красовались на носу. Стыдно потому что. Она все же женщина, а у нее фингалы. Фиолетовые. Не скоро пройдут. Главное – убей, она не помнит, кто вчера месил ее лицо. Нету памяти. Надо бросать это дело – пьянки, иначе… А что иначе? Смерть? Так многие же пьют и доживают до глубокой старости, утешала она себя. Но если памяти нет – это плохо, это сигнал, что нужно остановиться.

Второе мучение – жажда. Не воды, а чего-нибудь покрепче, и все равно, чего именно: хоть пива, хоть водки (ну, водка – слишком шикарно), да хоть бормотухи-первача. Не душа требовала, душа потом, когда первую дозу пропустишь, затребует общения, сейчас тело ныло и страдало, обливаясь потоками пота. Наумыча Зубровка старательно избегала, уж больно он ругается. Нет, она трезвая, в этом смысле придраться не к чему, но фингалы он увидит и ругаться будет. Стыдно, правда.

Чтоб завтра не получить нагоняй, она все углы вылизала и бегом из таксопарка кинулась, на улице ее ждал Кипарис, тоже мучимый жаждой. Был он Кипарисов, но две буквы куда-то потерялись.

– Ты че здесь? – не затормозила Зубровка, ей не терпелось домой попасть и поискать хоть капель десять.

– Встречаю тебя, – засеменил за ней Кипарис.

– Кто меня вчера?.. – спросила она.

– А че было-то?

– А вот!

Зубровка приостановилась и подняла очки, он аж попятился от увиденного, изобразив на роже «не знаю, не видел». Может, сам и упражнялся на ней, хотя… не с его тощими ручонками эдак расписать лицо. Зубровка запахнула куртку, скрестила руки на груди, чтоб назад не распахнулась – молния сломалась и не застегивалась, а к вечеру похолодало, – и побрела дальше. Он за ней.

– Муторно, – пожаловался.

– Где я тебе возьму? – огрызнулась Зубровка. – Самой бы кто послал…

Вообще-то, он безвредный, зря она на него злится, к тому же одной вдвойне муторно. А мозги заточены на добычу, Зубровка вдруг вспомнила и улыбнулась:

– Ой, как же я… Есть у меня… Ой… Идем.

– А че есть-то? – воодушевился Кипарис.

– Та пока ничего, но щас будет.

И подмигнула, подняв очки. И даже забыла про телесные страдания, которые ломали кости и мозги скручивали, отчего голова была тяжелой и гудела. Постепенно оба увеличивали скорость, пока не перешли на бег, а бегать в их состоянии – помереть можно. По лестнице совсем трудно было подниматься – и дыхалки не хватало, и ноги отказывали, но добрались. Отдышались. После Зубровка вставила ключ…

Сказать, что в ее доме бардак, – значит ничего не сказать. В этом бардаке она что-то искала, роясь в вещах, ящиках, перебирая на столе посуду, смотрела на полу… Десять минут прошло, двадцать, тридцать…

– Че ты ищешь? – взвыл Кипарис.

– Лекарство, дурень! – огрызнулась Зубровка.

– Не, а скока ждать? Уже б давно…

Но вдруг она села прямо на пол, засмеялась, зажмурившись и прижимая к груди помятый листик, который выудила из мусорного ведра.

– Нашла! – взвизгнула Зубровка. – Мобильник у тебя есть?

– Не держу. Облучение, и вообще… вредно.

– Ага, – поднимаясь на ноги, ухмыльнулась она. – И у меня нету. Идем искать.

Крайний приехал с намерением задержать Варгузова хотя бы на сутки, конечно, при условии, что вскроется достаточно веский мотив, а не пустяк. К сожалению, некоторые излишне эмоциональные люди склонны из мухи делать слона, тем самым создавая проблемы окружающим, не исключено, что Варгузов из той же породы. Все подвергай сомнению – этот избитый постулат как нельзя кстати подходит к данному делу. На тот случай, если сомнения заменит мотив и на Варгузова нужно будет надеть наручники, Юрий Петрович захватил оперативников, с которыми поднялся на этаж.

Дверь открыла женщина средних лет, бесцветная до такой степени, что ее не различишь в толпе из десяти человек, не говоря уж о большем числе. Удостоверение она читала с полнейшим равнодушием, с тем же выражением поинтересовалась:

– А что вы хотите?

– Хочу видеть Варгузова Анатолия Платоновича.

– Я отведу вас к нему, – сказала она, повернулась, словно робот, и пошла в глубь квартиры, за ней – группа Крайнего.

Он лежал на столе, накрытый тюлевым покрывалом, его уже ничто не волновало, никого он не боялся. Торжественно горели церковные свечи, издавая специфический аромат, а атмосфера смерти, знакомая каждому человеку, ибо он так или иначе сталкивался с ней, заставила группу замереть на пороге комнаты.

Да, смерть планы меняет, не считаясь с живущими. Юрий Петрович сделал отмашку двум оперативникам – что им теперь здесь делать? Пару минут он стоял, раздумывая, уйти ли и ему вслед за ребятами или попытаться разговорить женщину?

– Ночью был приступ, – заговорила она без его участия. – «Скорая» не успела приехать.

Крайний подошел ближе к покойнику, чтобы посмотреть, каков он из себя. О, ниже середняка. Не в росте дело, хотя и в нем тоже, а вообще. Юрий Петрович делил людей на типажи, уж больно много перевидал самых разнообразных представителей рода человеческого, чтобы смело распределять их по ячейкам. Все в мире систематизируется, от мушек и блох до прямоходящего – человека. Каждый типаж имеет определенный набор характеристик, как та же яхта, или самолет, как всякая тварь божия. Случаются сбои и попадаются типажи-ассорти, но в общем далеко от себя и этим не удается уйти.

Итак, Варгузов… Бедолага лежал с удивительно спокойным лицом отмучившегося человека, который вместе со смертью обрел свободу. Варгузов – убийца, это круто! Такие живут скромно и незаметно, не поражают женское воображение, часто остаются холостяками, удача с ними не дружит, деньги их не любят, они даже злиться толком не умеют ни на других, ни на себя. Если они и ставят перед собой интересные цели, то обязательно им что-то мешает или цель окажется не та, или сил не хватит. И что характерно для них – виноватое выражение лица. Да-а-а… Как бы мимика ни менялась, виноватое выражение остается.

– Соболезную вам, – сказал Крайний. – Он тяжело болел?

– Иногда недомогал, как большинство в его возрасте и с его комплекцией. Его убила рухнувшая сделка.

– Нельзя ли подробнее? – подхватил Крайний и стушевался, уж больно он настойчив и в своей настойчивости нетерпим. Где же чисто человеческое участие, сочувствие горю? – Простите, вы кто ему будете?

– Жена. Пойдемте в ту комнату, вы же не просто так приехали прямиком из органов.

В комнате-кабинете она предложила ему на выбор кресло или диван, обтянутые кожзаменителем. Крайний выбрал диван, он выше, с него вставать легче с его-то неблагополучным позвоночником. Юрий Петрович рассматривал обстановку – довольно старую, но добротную мебель из хорошего дерева, прослужит она еще лет сто. Тем временем жена Варгузова внесла ясность в поведение мужа, который словно ополоумел:

– Хоруженко с толку его сбил. Толя о своем деле мечтал, чтоб не служить всяким начальникам и ни от кого не зависеть. А что он умел? Практически ничего, работал экономистом, ну, человек хороший был – сейчас это тоже профессия. И вдруг Хоруженко предложил ему купить у него автомойку, недорого запросил. У Толи крышу снесло – повезло же, ночами подсчитывал, во что обойдется покупка.

– Извините, а почему Рудольф недорого запросил? – осведомился Крайний. – Насколько я знаю, Хоруженко…

– Жадный, – подсказала она. – Мойка в невыгодном месте стояла, прибыль от нее была мизерная, потом, Рудольфу срочно понадобились деньги. Зачем – не знаю. Толя подсчитал, что мойку можно сделать прибыльной, там же еще и магазин запчастей, мастерская по ремонту. Надо было вложиться – подправить подъезд, товар завезти, прорекламировать. В общем, мой Толя взял кредит в банке. А купли-продажи еще не было. С огромными трудностями нам дали кредит, мы кое-что продали, одновременно Толя заказал товар под эти же деньги…

У нее задрожали губы. Наверное, это были самые страшные дни в ее жизни. Крайний про себя посетовал: деньги, деньги, деньги… Раньше все больше на друзей рассчитывали, на совесть, порядочность, теперь их заменили купюры.

– Рудольф, – выговорила жена Варгузова, с трудом сдерживая рыдания, – обманул Толю. Ему предложили больше, он и продал, ничего не сказав мужу. Тайком продал. Разве так поступают?

– А как же Анатолий узнал?

– У Хоруженко работает один молодой человек… Борис его зовут, фамилию не знаю. Он позвонил Толе и рассказал… но было поздно, кредит мы уже получили… А что теперь делать мне? Товар пришел, надо выплатить оставшуюся часть, отказаться от кредита, заплатить проценты… Толе хорошо, а мне… хоть сама умирай, я же не вытяну.

А Крайнему чем помочь? Разве что совет дать:

– Вы сходите в банк, объясните ситуацию, думаю, вам пойдут навстречу… Ну, хотя бы придумают что-либо ввиду смерти заемщика.

Она посмотрела на него выразительно, как обожгла укором, да в чем же Крайний виноват? Наверное, в том, что он стоит на страже интересов людей, которые убили ее мужа, – это она так думает.

– Ночью с четырнадцатого на пятнадцатое где был ваш муж?

– Толя? Да где ж ему быть ночью? Дома. А почему вы спросили?

– В это время убили Хоруженко.

Пожалуй, сие известие явилось единственной радостью в этот скорбный для нее час. Бесцветные губы порозовели, на щеках заиграл румянец, она и задышала чаще, словно эта новость вдохнула в нее жизнь, и тембр голоса окрасился торжеством:

– Свершилось… Возмездие… Это хорошо, иначе убила бы его я.

– Извините, а как ваш муж собирался отплатить Хоруженко? Он ему прямо об этом говорил?

– Да никак. Все его угрозы – пустое сотрясание воздуха от бессилия и отчаяния. – Но вдруг умные глаза переключились на Крайнего, в них мелькнуло удивление и подозрение одновременно. – Вы спросили про ту ночь… Неужели думали, что мой Толя?..

И улыбнулась. Теперь она смотрела на Крайнего как на старого маразматика, который вызывает у нее жалость. А он по пути к выходу еще раз заглянул к Варгузову.

Как бы мимика ни менялась, виноватое выражение лица остается. Варгузов и в ипостаси покойника лежал так, как будто его мучила совесть, что, во-первых, занимал на земле чье-то место, во-вторых, доставил столько хлопот живым.

Еще не осознавая полностью смысла сказанного, Санька, как существо тонко чувствующее, похолодела, выговорив на полушепоте:

– Как похоронили? Когда?

– Шестнадцатого, – ответила девушка из офиса сотовой связи в скромном деловом костюме. – Тело долго не выдавали из морга, а погибла она, кажется, восьмого сентября или даже седьмого.

Разве не настораживает такой факт, как смерть двух подруг с коротким промежутком? Восьмое… А, Римма Таировна говорила, что с восьмого началась черная полоса. Но тут же припомнилась еще одна смерть – подруги Олеси Хоруженко, она тоже случилась на днях. Странные совпадения.

– Не выдавали? – переспросила Санька. – Почему?

– Ее же убили. Наверное, долго изучали, что там внутри. – У Саньки явно было перевернутое лицо, потому что девушка поспешила заверить: – Да-да, в гараже ее заперли, а мотор оставили работать, она угорела от выхлопных газов. Виктория, видимо, без сознания была, раз не попыталась выйти или сообщить по телефону, что в западне. Так и не очнулась.

– А подруги у Виктории остались? – поинтересовалась Санька. – Меня интересуют близкие?

– Конечно. Одну я знаю, как зовут, она часто забегала к Виктории – Ия. Ия Трипольская. Работает у одного… м… забыла!

Ну, откуда ей знать, что Ии тоже нет в живых, убили ее как раз накануне похорон Виктории?

– А еще? – не уходила Санька.

– Близких, пожалуй, больше не назову, – задумалась девушка, вспоминая. – Нет. Общаться общались, но сказать, что дружили… сейчас ведь не принято дружить на работе. Молодой человек забегал, но редко. Олег, кажется.

Санька вернулась в автомобиль угрюмая, чем напугала Михайлова, который обеспокоился, не догадавшись, что ее состояние вызвано новостями:

– Тебе плохо? По-моему, ты переутомилась.

– Мне плохо, – сказала она, – очень плохо, но я не переутомилась. Подругу Ии похоронили.

– Не может быть!

– Ага-а, – протянула она, – вот и вас насторожила смерть Виктории. Правильно, потому что ее убили.

– И эту убили?!

– Примерно за неделю до того, как убили Рудольфа с Ией. Два убийства близких людей с небольшим временным промежутком… Вы верите в совпадения?

– Однажды мой приятель опоздал на самолет, следующий рейс был через сутки, он вернулся домой. А ему нужно было попасть в горы до восхождения альпинистов. Вдруг через три часа звонок, женский голос сообщил, что он может полететь другим рейсом. Я отвез его в аэропорт. Везу, а он задумчивый, весь в себе. Действительно, билет взял без проблем, а когда шел на посадку, внезапно остановился и сказал: «А кто дал ей мой телефон? У меня нет знакомых в аэропорту. Кажется, Миша, мне позвонила ОНА». И весело пошел на посадку. Позже я понял, кого он имел в виду, когда самолет разбился. После этого я перестал верить в совпадения и случайности. Куда едем?

Не похож он на тех, с кем встречалась Санька раньше. В ее городишке молодняк примитивный, поговорить с ними не о чем. Середняки возраста Михайлова даже глаз не притягивали, ее представления о мужчинах были размыты и вытащены из книг, не имели конкретного образа, живых черт. А Михайлов говорит – его хочется слушать, молчит – хочется молчать вместе с ним. К идеалу в ее представлении, пожалуй, он подходит, как никто. Печально, он ведь старый, к тому же женат на той выдре.

– Михал Михалыч, почему вы мне помогаете? Возите меня, тратите время, бензин? Я вам никто.

Первый раз Санька увидела, как он улыбнулся. Впрочем, это не улыбка, а усмешка. Михайлов отвел глаза, уставился в лобовое стекло, почесал крыло носа. Сейчас соврет, скажет, что Глеб ему как брат родной, или справедливость превыше всего, или еще какую-нибудь хрень выдаст в том же духе. Не угадала.

– Мой ответ не понравился бы твоим родителям, поэтому озвучивать его я не буду.

Запустил двигатель и перевел на Саньку взгляд, в котором читалась насмешка и что-то еще, чего она не поняла.

– В прокуратуру, – вздохнула Санька.

Крайнего она не застала. Жалко. А ведь столько удалось выяснить, Саньке не терпелось рассказать. Михайлов согласился, что информация из офиса сотовой связи необычайно полезная, следователь должен ее оценить, но не сегодня. Наступало вечернее время, Санька попросила отвезти ее к маршруткам, он предложил другое направление:

– Отвезу тебя домой, надо восстановить силы…

Неожиданно девушка, еще минуту назад воплощавшая спокойствие, гневно сверкнула глазами и в категорической форме заявила:

– Я обязана работать. Иначе мне останется выйти на панель, чтобы вытащить из ямы сестру, Глеба и себя.

– В таком случае я покупаю тебя на весь период панельного режима, – нашелся господин шеф.

– Я пошутила, – опомнилась Санька.

– Я тоже. Не понимаю, чего ты злишься? Автобусы стояли две недели, постоят еще. Сколько надо, столько и простоят. Зарплату тебе будут платить…

– Я привыкла получать деньги за выполненную работу, а не даром.

– Как хочешь.

5

– А все-таки, почему вы не возражали, когда он вас уволил? – вернулся к изначальному вопросу Юрий Петрович. – Неужели нельзя было доказать, что не вы заложили шефа Варгузову, а кто-то другой?

Как только Андрей узнал, кто пожаловал к нему с утра пораньше, маска эдакого разбитного, острого на язык и слегка циничного парня с него слетела. А без маски человек уязвим, потому что открыт, его настроение легко читается, значит, видны и его страхи. Конечно, Андрей растерялся, оттого стал более естественным и беспокойным, что не соответствовало описаниям бухгалтера и коллег, с которыми виделся Юрий Петрович. Кстати, он содержал квартиру в идеальном порядке, да и вкус у него отличный, отметил про себя Крайний.

– А зачем? – Андрей заходил по комнате с кружкой кофе. – Бесполезно было оправдываться. Рудольф… из тех людей, которые не любят разбираться. Ну, выяснил бы, и что? Уволил бы и того, кто настучал, и того, кто доказал свою невиновность. В какой-то момент я понял, что дошел до точки, когда работодателя не выносят. Поэтому вел себя соответственно, ведь он все равно испортил бы мне репутацию, так что же, уйти и не сказать пару ласковых?

Хорошая квартирка, удобная. Крайний вспомнил свою молодость – вот жили… по коммуналкам, по частным домам, без газа и водопровода, но не тужили. И работа была в радость. И в позе «чего изволите» не стояли. Глаза Юрия Петровича наткнулись на два чемодана, стоявшие в углу за стеклянным столиком, – сразу и не заметишь. Андрей нервно отреагировал на этот, как ему показалось, разоблачительный взгляд:

– Ну, да, да, я собрался уехать, а что, нельзя? Мне нужно устраиваться на работу, а разгружать вагоны или улицу мести я, извините, не хочу. Полагаю, я способен на большее… Скажите честно, вы меня подозреваете?

– Нет.

Андрей не удовлетворился ответом, подозрительно сощурился, показывая всем своим видом: баки заливаешь, старик, хочешь меня подловить. И сам с дерзостью юноши напомнил:

– Но ведь у меня мотив.

Непроницаемый Юрий Петрович уставился на него, затянув пугающую Андрея паузу, во время которой с сожалением думал, что нынешним молодым парням не хватает мужественности.

– Повторяю, – сказал он, – вас не подозреваю. А Борис?

– В смысле? – непроизвольно вытирая рукавом халата лоб (время-то утреннее, одеться не успел), произнес Андрей с некоторым облегчением. – Мог ли он убить Ию и Рудольфа, да?

– Именно.

– Мне трудно судить. Я же с ним… вы сами видели. Борис врезался в Ию как дурак, честное слово. Да, красива. Богиня из глянцевого журнала. Но если разобраться, божественного в ней – как во мне женственности. Она же легла под Рудольфа не только в прямом смысле, в переносном тоже. Делал он подлость, Ия помалкивала. Потакала ему много…

– Я не о любовных отношениях патрона с ней спросил, они мне ясны, – перебил Крайний. – Я спросил о Борисе.

Андрей опустил взгляд в кружку, болтал ею, будто остужая, и, выпятив нижнюю губу, раскачивался. Может, это помогает ему думать?

– Нет, наверное, – пожал он плечами, а потом раздраженно бросил: – Не знаю! Я могу ручаться лишь за себя.

Ну, хоть не перевел стрелки на коллегу, дабы себя выгородить. К изумлению Андрея (он все же до конца не верил следователю), Юрий Петрович распрощался с ним, пробыв совсем недолго.

А чего здесь торчать? Едва Андрей, только поднявшийся с постели, открыл дверь квартиры, Крайний разочаровался: не он. Убил высокий и сильный мужчина, ни Варгузов, ни Андрей не обладали ни ростом, ни достаточной силой. Опять-таки у Глеба Нефедова все параметры убийцы налицо: он рослый, да и достаточно силен, чтобы завалить даже голыми руками.

Водить он любил, особенно когда в автомобиле находился один, спешить не спешил, скорости общего потока придерживался. Остановившись на светофоре, Юрий Петрович наслаждался короткой передышкой (возраст уже тот, когда каждая минута жизни доставляет радость), как вдруг сзади нервно засигналили. Его поторапливали, а светофор даже не мигнул.

Не терпелось парням в крутой иномарке вырваться вперед, и, только вспыхнул красный, иномарка опередила Крайнего… Пока он копался, авто с парнями притормозило, в окне показалась сытая будка:

– Старикан, че ты тут ползаешь? Сидел бы дома.

И – вжик! Авто вырвалось вперед, Крайний не успел выехать на перекресток, как вдруг – бабах! Удар железа, звон разбитых стекол… Машина с парнями врезалась в другую иномарку на повороте.

– Ничего, – проворчал Юрий Петрович, проезжая мимо аварии, – я вас, лихих пацанов, много видал. Попадешь ты ко мне, а ты попадешь, я тебе покажу «старикан» и «дома сиди»…

Столько дней прошло, а мотива Юрий Петрович так и не нащупал, пока убийство Хоруженко и Трипольской тянет на безмотивное. У Нефедова есть слабенький мотивишко, не вписывающийся в адское преступление, зато против этой версии у Юрия Петровича растет стопка аргументов. В сложных случаях ему помогала интуиция, а тут и она словно умерла.

– Опять? С утра! – прокряхтел он, паркуясь у прокуратуры.

Санька сидела на каменном выступе ограды, прислонившись боком к кованым прутьям, и дремала. Юрий Петрович поставил машину на сигнализацию, подошел к девушке, но она не услышала, он присел рядом. Присмотрелся, а девчонка-то славная, вон губешки торчат – не силиконовые ли? Хотя у этой денег на силикон нет, значит, и грудь, и попка, и губы настоящие. Поспела девка, сладкая, как малина, ей бы в мужских объятиях нежиться, тренироваться делать детей, наслаждаться любовью. А то ведь не успеет оглянуться, надышаться на этом свете, как тот свет окажется ближе некуда. Но дуреха тезисами прокуратуру закидала, небось всю ночь строчила, теперь отсыпается.

Он кашлянул. Негромко, чтоб не испугать, Санька вздрогнула, распахнула глаза, увидела сидящего рядом Крайнего и подтянулась, поправила волосы, проговорив:

– Здравствуйте, а я к вам.

– Хм, я догадался, что ко мне. Давай сюда тезисы.

– Тезисы? – не поняла она спросонок. – А, я сегодня без них.

– А что так? Некогда было составить? Чем же ты занималась?

– Автобус ремонтировала. (Ну и дура, про себя подумал Крайний.) У меня важная информация… очень важная. У Ии была подруга…

Если до этого Крайний сидел со скучающей миной, то, услышав «была подруга», он повернулся всем корпусом к девушке, заинтересованно спросив:

– Была подруга? А где она сейчас?

– В том-то и дело, что была! Ее убили. И представьте себе, убили недавно, кажется, восьмого сентября, но это не все.

– Ну-ка, внучка, пошли ко мне, я тебя чаем напою.