Песнь Сюзанны Кинг Стивен
— Я — Труди Дамаскус, — сообщила она, — и меня только что ограбили на Второй авеню.
По телефону голос Антасси звучал очень сочувственно, и воображение Труди незамедлительно нарисовало итальянского Джорджа Клуни. Не такая уж большая натяжка, учитывая имя Антасси и черные волосы и глаза Клуни. Наяву Антасси, конечно же, не имел ничего общего с Клуни, но, черт побери, кто ждет чудес и встречи с кинозвездами. Простые люди живут в реальном мире. Хотя… учитывая, что произошло с ней на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы в час девятнадцать минут пополудни, ЛВВ…
Патрульный Антасси прибыл примерно в половине четвертого, и она начала рассказывать ему все, что произошло, с мельчайшими подробностями, включая онекалывающее покамение спины вместо покалывающего онемения и странную уверенность в том, что женщина готовится метнуть в нее тарелку…
— Так вы говорите, тарелка с заостренной кромкой? — переспросил патрульный Антасси, что-то записывая в блокнот, а после ее ответа: «Да», — сочувственно кивнул. Что-то в этом кивке показалось ей знакомым, но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом, чтобы вспомнить, откуда. Потом, конечно, она никак не могла объяснить собственной тупости. Ведь точно такие же кивки она многократно видела в фильмах про рехнувшихся женщин, начиная со «Змеиной ямы» с Оливией де Хевилленд и заканчивая «Прерванной жизнью» с Уайноной Райдер.
Но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом. Расписывала патрульному Антасси, как штанины джинсов призрака ниже колен распластались на асфальте. И когда закончила, впервые услышала предположение, что черная женщина, возможно, появилась из-за автобусной остановки. А потом, вы будете смеяться до слез, другое, что черная женщина, вероятно, вышла из одного из маленьких магазинчиков, каких там тьма тьмущая. Что же касается Труди, то и она первый раз заявила, что на том углу нет никаких автобусных остановок, ни на той стороне Сорок шестой улицы, что ближе к Верхнему Манхэттену, ни на той, что ближе в Нижнему. А также резонно заметила, что после возведения Хаммаршельд-Плаза-2 на той стороне Сорок шестой улицы, которая ближе к Нижнему Манхэттену, там не осталось ни одного маленького магазинчика. Впоследствии она чаще всего сначала указывала на отсутствие автобусных остановок, а уж потом — маленьких магазинчиков, и вполне возможно, что со временем ей удастся рассказать все это в одной из программ, которые записываются в Радио-Сити[18].
Труди в первый раз спросили, что она ела на ленч перед тем, как увидела эту женщину, и она в первый раз осознала: ее ленч практически ничем не отличался, разве что приготовили его в другом, двадцатом веке, от съеденного Эбенезером Скруджем перед тем, как он увидел своего давнего (и давно умершего) делового партнера: картофель и ростбиф. Не говоря уже про горчицу.
Она напрочь забывала спросить патрульного Антасси, не хочет ли тот пообедать с ней.
Более того, просто вышвырнула его из кабинета.
Вскоре Митч Гаттенберг сунулся в дверь.
— Они думают, что смогут вернуть тебе пакет, Тру…
— Отвали, — обрезала его Труди, не поднимая головы. — быстро.
Гаттенберг глянул на бледные щеки, закаменевшую челюсть. И ретировался без единого слова.
Труди ушла с работы без четверти пять, гораздо раньше обычного. Вернулась на угол Второй авеню и Сорок шестой улицы и, хотя онекалывающее покамение вернулось, едва она приблизилась к Хаммаршельд-Плаза-2, не сбавила шага. Постояла на углу, не обращая внимания на поочередно загорающиеся прямоугольные таблички, белый «ИДИТЕ» и красный «СТОЙТЕ». Повернулась на триста шестьдесят градусов, не сходя с места, прямо-таки, как балерина, полностью игнорируя тех, кто шел по Второй авеню. Впрочем, и прохожие в той же мере игнорировали ее.
— Прямо здесь, — вырвалось у нее. — Это произошло прямо здесь. Я знаю, что произошло. Она спросила, какой у меня размер ноги, и, прежде чем я успела ответить… Я бы ответила, сказала бы, какого цвета у меня нижнее белье, если б она спросила, я была в шоке… прежде чем я успела ответить, она сказала…
«Неважно, Сюзанна говорит, что у тебя, похоже, седьмой размер. Значит, они подойдут.»
Нет, второе предложение она не закончила, но Труди не сомневалась, что именно это она собиралась сказать. Только ее лицо вдруг изменилось. Как у комика, собравшегося имитировать Билла Клинтона, или Майкла Джексона, или даже Джорджа Клуни. И она попросила о помощи. Попросила о помощи и добавила, что ее зовут… как?
— Сюзанна Дин, — продолжила Труди вслух. — Вот как ее зовут. А патрульному Антасси я этого не сказала.
Нет, не сказала, но кому нужен этот патрульный Антасси? Патрульный Антасси с его автобусными остановками и маленькими магазинчиками. Да пошел он…
Эта женщина… Сюзанна Дин, Вупи Голдберг, Коретта Скотт-Кинг, кем бы они ни была, думала, что она беременна. Думала, что у нее родовые схватки. Я в этом практически уверена. Она показалась тебе беременной, Труди?
— Нет, — ответила она.
На ближней к Верхнему Манхэттену стороне Сорок шестой улицы вновь засветилась красная табличка с надписью «СТОЙТЕ». И Труди вдруг осознала, что к ней возвращается спокойствие. Она успокаивалась лишь потому, что стояла здесь, на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы, рядом с высящейся по правую руку громадой Хаммаршельд-Плаза-2. Словно почувствовала холодную руку, легшую на горячий лоб, словно услышала доброе слово, заверившее ее, что нет причины, нет абсолютно никакой причины ощущать онекалывающее покамение.
Она слышит гудение, вдруг осознала Труди. Сладостный гудящий звук.
— Это не гудение, — уточнила она, когда красная табличка «СТОЙТЕ» погасла и вновь зажглась белая «ИДИТЕ» (она вспомнила, как один из ухажеров в колледже сказал ей, что для кармы просто беда, если человек уподобляется световому указателю на пешеходном переходе). — Это не гудение, это пение.
И тут же у нее за спиной, она вздрогнула от неожиданности, но не испугалась, раздался мужской голос:
— Совершенно верно, — повернувшись, она увидела джентльмена лет сорока с небольшим. — Я постоянно прихожу сюда, только для того, чтобы его послушать. И вот что я вам скажу, раз уж мы, как говорится, всего лишь корабли, встретившиеся в ночи, в молодости у меня все лицо было в жутких угрях. И я думаю, это пение, уж не знаю каким образом, их вылечило.
— Вы думаете, что избавились от угрей, потому что время от времени стояли на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы.
Его улыбка, и без того легкая, но приятная, поблекла.
— Я понимаю, звучит безумно…
— Я видела женщину, которая появилась из ниоткуда прямо здесь, — перебила его Труди. — Я видела это три с половиной часа тому назад. Когда она появилась, у нее не было ног ниже колен. Потом она их отрастила. Так кто безумец, друг мой?
Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза, незнакомый ей служащий в хорошем костюме и с чуть ослабленным, рабочий день закончился, узлом галстука, и да, она видела едва заметные кратеры и полосы от давнишних угрей на щеках и лбу.
— Это правда?
Она подняла правую руку.
— Пусть я умру, если лгу. Эта сука украла мои туфли, — она запнулась. — Нет, она не сука. Я не верю, что она сука. Она была испуганная, босая и думала, что у нее родовые схватки. Жаль только, что я не успела отдать ей мои кроссовки вместо дорогих гребаных туфель.
Мужчина с тревогой смотрел на нее, и внезапно Труди Дамаскус почувствовала жуткую усталость. Она вдруг поняла, что теперь ей придется привыкать к таким вот взглядам. Засветилась белая табличка «ИДИТЕ», и мужчина, заговоривший с ней, зашагал через Сорок Шестую улицу, помахивая брифкейсом.
— Мистер!
Он не остановился, но обернулся.
— Что здесь было, в прошлом, когда вы останавливались, чтобы вылечить ваши угри?
— Ничего, — ответил он. — Пустырь за забором. Я думал, он исчезнет, этот прекрасный звук, когда началось строительство, но он никуда не делся.
Он пересек мостовую, ступил на тротуар. И продолжил путь по Второй авеню. Труди осталась на месте, погруженная в мысли. Я думал, он исчезнет, но он никуда не делся.
— Как такое могло быть? — спросила она и повернулась лицом к Хаммаршельд-Плаза-2. «Черной башне». Теперь, когда она сосредоточилась на гудении, оно только усилилось. И стало еще сладостней. Она слышала не один голос — много. Будто пел целый хор. А потом оно пропало. Исчезло так же внезапно, как появилась черная женщина.
«Нет, все не так, — подумала Труди. — Я просто потеряла способность слышать его, ничего больше. Если я простою здесь достаточно долго, готова спорить, оно вернется. Господи, бред какой-то. Я рехнулась».
Она в это верила? По правде говоря, нет. Как-то сразу мир для нее истончился, от его реальности осталось совсем ничего, в значительной мере она превратилась в эфемерность. Но никогда в жизни она не ощущала себя более практичной, более здравомыслящей. А еще она чувствовала слабость в коленях, жжение в животе и понимала, что вот-вот может грохнуться в обморок.
На другой стороне Второй авеню находился маленький скверик. Его украшал фонтан и скульптура черепахи, панцирь которой влажно блестел от брызг. Фонтаны и скульптуры Труди совершенно не волновали, но в скверике она увидела скамью.
Когда опять загорелась белая табличка «ИДИТЕ», Труди поплелась через Вторую авеню, прямо-таки восьмидесятитрехлетняя старуха, а не тридцативосьмилетняя женщина в расцвете сил, добралась до скамьи, села. Начала медленно, глубоко вдыхать и где-то минуты через три ее самочувствие определенно улучшилось.
Рядом со скамьей стояла урна с надписью печатными буквами «ДЕРЖИТЕ МУСОР В ПОЛОЖЕННОМ ЕМУ МЕСТЕ». Ниже кто-то напылил из баллончика розовой краской: «ЧЕРЕПАХА огромна, панцирь горой». Труди, конечно, обратила внимание на черепаху, но размерами последняя не поражала; скульптура была скромненькой. Обратила она внимание и на кое-что еще: экземпляр «Нью-Йорк таймс», скрученный так, как она всегда скручивала свой, если не хотела сразу выбрасывать и имела при себе пакет, в который могла положить. Разумеется, вечером как этого, так и любого другого дня, по Манхэттену могли валяться как минимум миллион экземпляров «Нью-Йорк таймс», но этот покупала она. Труди знала об этом до того, как выудила его из мусорной урны, и сразу же нашла доказательство своей правоты: практически решенный кроссворд, она заполняла его за ленчем, записывая буквы в пустые клеточки любимыми ею лиловыми чернилами.
Она вернула газету в урну и через Вторую авеню посмотрела на то место, где изменилось ее представление о мироустройстве. Возможно, навсегда.
Взяла мои туфли. Пересекла Вторую авеню, присела у черепахи, надела их. Оставила при себе мой холщовый пакет и выбросила «Таймс». Зачем ей понадобился пакет? У нее не было своей обувки, чтобы положить в него.
Труди подумала, что может ответить на этот вопрос. Женщина положила в пакет свои тарелки. Коп, если б заметил острую кромку, мог бы полюбопытствовать, а для чего нужны тарелки, о которые можно порезаться, схватившись не там, где следует.
Ладно, но куда она пошла потом?
Совсем недалеко, на углу Первой авеню и Сорок шестой улицы находился отель, который когда-то назывался «ООН Плаза». Труди не знала, как он назывался теперь, да ее это не волновало. Не хотела она идти туда и спрашивать, не появлялась ли здесь несколько часов тому назад черная женщина в джинсах и запачканной белой рубашке. Интуиция подсказывала, что ее версия призрака Джейкоба Марли именно туда и направилась, но как раз в данном случае следовать интуиции и не хотелось. Лучше забыть об этом. Туфлей в городе хватало, а вот рассудок, рассудок у человека…
Лучше поехать домой, принять душ, и просто… забыть об этом. Да только…
— Что-то не так, — вырвалось у нее, и мужчина, проходящий мимо скверика, посмотрел на нее. Она ответила воинственным взглядом. — Что-то очень даже не так. Что-то…
На ум пришло слово наклоняется, но она не решилась его произнести. Словно боялась, что слово это, произнесенное, разом превратится в другое: опрокидывается.
Для Труди Дамаскус это лето стало летом кошмарных снов. В некоторых она видела женщину, которая сначала появилась перед ней, а потом отрастила ноги. Это были ужасные сны, но не самые жуткие. В последних она оказывалась в кромешной тьме, звенят какие-то рвущие барабанные перепонки и душу колокольца, она чувствовала, как что-то наклоняется и наклоняется к точке, пройдя которую остановить падение и вернуться в вертикальное положение невозможно.
КУПЛЕТ:
Commala — come — key
Can ya tell what ya see?
Is it ghosts or just the mirror
that makes you want to flee?
ОТВЕТСТВИЕ:
Commala — come — three!
I beg ya, tell me!
Is it ghost or just darker self
that makes ya want to flee?
Строфа 4. «Доган» Сюзанны
Память Сюзанны стала пугающе отрывочной, не заслуживающей доверия, ненадежной, похожей на коробку передач старого автомобиля, на шестернях которой посшибало половину зубцов. Она помнила бой с Волками, и Миа, которая терпеливо ждала, пока он продолжался…
Нет, не так. Несправедливо. Миа не просто ждала. Она подбадривала Сюзанну (и остальных), всем своим сердцем воительницы была с ними. Сдерживала схватки, пока суррогатная мать ее малого метала отнимающие жизнь тарелки. Да только Волки на поверку оказались роботами, так что нельзя сказать, что тарелки…
Нет. Нет, можно. Потому что они были не просто роботами, больше, чем роботами, и мы их убивали. Сражались за правое дело и убивали.
Но произошло это не здесь, не в этом мире, и чего об этом говорить, раз все закончилось. А как только закончилось, она почувствовала, как схватки вернулись, не просто вернулись — усилились. И она похоже, родила бы прямо на обочине той чертовой дороги, если б не собрала волю в кулак. И там он бы и умер, потому что был голодный, малой Миа был голодный и…
«Ты должна мне помочь!» Миа. Нет никакой возможности не отреагировать на этот крик. И даже чувствуя, как Миа оттирает ее (так Роланд однажды оттер Детту Уокер), она не могла не откликнуться на этот отчаянный материнский крик. Частично, предположила Сюзанна, потому что они делили ее тело, и тело поспешило на помощь младенцу. Вероятно, по-другому и быть не могло. Так что она пришла на помощь. Сделала то, что сама Миа делать более не могла: еще на какое-то время задержала схватки. Хотя все это, слишком долгая задержка родов, грозило немалой опасностью для малого (забавно, как это слово незаметно прокралось в ее сознание, стало ее словом, не только Миа).Она вспомнила историю, которую рассказала одна девушка во время ночных посиделок в общежитии Колумбийского университета: они сидели кружком, пять или шесть студенток, в пижамах, курили и передавали по кругу бутылку «Уайлд айриш роуз», абсолютно запрещенного, а потому вдвойне более сладкого ликера. Историю о девушке их возраста, отправившуюся в долгую автомобильную поездку, о девушке, слишком стеснительной, чтобы сказать своим друзьям, что ей давно пора справить малую нужду. Согласно истории, кончилось все тем, что у девушки лопнул мочевой пузырь и она умерла. Таким историям обычно веришь, хотя и думаешь, что они — чушь собачья. Вот и насчет малого… младенца…
Но, какой бы ни была опасность, она сумела остановить схватки. Потому что имелись выключатели, которые могли это сделать. Где-то (в «Догане»). Только техника «Догана» никогда не предназначалась для того, как она… они… (мы) использовали ее для спасения младенца. В конце концов это привело бы к перегрузке и (разрушению) все машины перегрелись бы и сгорели. Поднялась бы тревога. Погасли бы пульты управления и телевизионные экраны. Как скоро это могло произойти? Сюзанна не знала. Она смутно помнила, как доставала свое кресло из фургона, пока остальные отвлеклись, празднуя победу или оплакивая павших. Залезть куда-то и что-то достать — не так уж легко, если ноги у тебя оканчиваются чуть ниже колена, но и не так сложно, как полагают некоторые. Конечно, она привыкла преодолевать подобные трудности, скажем, сесть на унитаз и слезть с него, достать книгу с одной из верхних полок (для этого в каждой комнате ее нью-йоркской квартиры стояла специальная табуретка). Во всяком случае, Миа настаивала, практически подгоняла ее, как ковбой мог подгонять дворовую псину. И Сюзанна забралась в фургон, вытащила и опустила на землю кресло, а потом аккуратно уселась в него. Далось ей это не без труда, скажем, откатить бревно куда как проще, но она не могла сказать, что с тех пор, как она потеряла в росте шестнадцать дюймов или около того, на ее долю не выпадало более тяжелой работы.
На кресле она смогла проехать милю, может, чуть больше (никаких ног для Миа, ничьей дочери, во всяком случае, в Кэлле). А потом колесо наехало на гранитный выступ, выбросив ее из кресла. К счастью, ей удалось смягчить падение руками, уберечь бунтующий, раздираемый болью живот.
Она помнила, как приподнялась… поправка, она помнила, как Миа приподняла украденное тело Сюзанны Дин… и на коленях, а кое где и упираясь в землю руками, двинулась вверх по тропе. Из того, что потом произошло в Кэлле, она ясно помнила только одно: попытку не позволить Миа снять с шеи кожаный шнурок. На этом шнурке висело кольцо, прекрасное легкое кольцо, которое Эдди вырезал для нее из ивы. Когда увидел, что оно велико для ее пальцев (хотел сделать ей сюрприз, поэтому обошелся без примерки), очень огорчился и пообещал вырезать другое.
«Ты можешь вырезать, если хочешь, — сказала тогда Сюзанна, — но я всегда буду носить это».
И носила, повесив на кожаный шнурок, ей нравилось, как оно трется о ее груди, а теперь эта незнакомая женщина, эта сука, хотела его снять.
Детта рванулась вперед, схватившись с Миа. Детта ровным счетом ничего не добилась, попытавшись установить контроль над Роландом, но Миа не могла тягаться с Роландом из Гилеада. Руки Миа отпустили кожаный шнурок. Ее контроль над телом дал слабину. Когда это произошло, пошла очередная схватка. От боли Сюзанна согнулась пополам и застонала.
«Его нужно снять! — выкрикнула Миа. — Иначе у них окажется его запах, как и твой! Твоего мужа! Тебе это не нужно, поверь мне!»
«У кого? — спросила Сюзанна. — О ком ты говоришь?»
«Неважно… на объяснения нет времени. Но, если он пойдет за тобой, и я знаю, ты думаешь, он попытается, они не должны знать его запах! Я оставлю кольцо здесь, где он сможет его найти. Потом, если ка захочет, ты, возможно, снова будешь его носить».
Сюзанна уже собралась сказать ей, что они смогут отмыть кольцо, убрать запах Эдди, но поняла, что Миа говорит не просто о запахе. Это было кольцо любви, а такой запах оставался навеки.
Но кто мог его унюхать?
Волки, предположила она. Настоящие Волки. Те, что находились в Нью-Йорке. Вампиры, о которых говорил Каллагэн, «низкие люди»[19]. А может, кто-то еще? Кто-то пострашнее?
«Помоги мне!» — крикнула Миа, и вновь Сюзанна не устоять перед этим зовом. Миа ли мать этого ребенка или нет, монстр он или нет, но ее тело хотело, чтобы он появился на свет. Глаза хотели увидеть его, каким бы он ни был, уши — услышать, как он кричит, даже если это будет звериное рычание.
Она сняла шнурок, поцеловала кольцо, положила на тропу, где Эдди обязательно бы его нашел. В том, что он пойдет следом за ней, она не сомневалась.
Что за этим последовало? Она не помнила. Вроде бы на чем-то ехала по крутой тропе, и, конечно же, тропа эта вела к Пещере Двери.
А потом, темнота.
(не темнота)
Ну, не полная темнота. Мигающие огни. Слабое свечение телевизионных экранов, которые не показывали картинку, а только лучились мягким серым светом. Далекий гул моторов, щелканье реле. То есть («Доган» «Догана» Джейка) какой-то командный пункт. Может, место, которое она создала сама, может, ее воображаемая версия куонсетского модуля[20], найденного Джейком на западном берегу реки Уайе.
Следующее воспоминание пришлось уже на Нью-Йорк. Ее глаза превратились в окна. Сквозь которые она смотрела, как Миа отбирает туфли у какой-то перепуганной женщины.
Сюзанна попыталась вмешаться, обратилась к женщине за помощью. Хотела продолжить, сказать, что ей нужно в больницу, что ей нужен врач, что она собирается рожать и с этим у нее какие-то сложности. Но, прежде чем успела продолжить, очередная схватка скрутила ее, сопровождаемая чудовищной, захватывающей все тело болью, какую она не испытывала никогда в жизни, даже после того, как ей отрезало ноги. Эта боль… эта…
— О, Боже, — вырвалось у нее, но Миа опять оттерла ее, прежде чем она успела что-то добавить, велела Сюзанне замолчать и сказала женщине, что она может остаться без пары чего-то более ценного, чем туфли, если попытается обратиться к копам.
«Миа, послушай меня, — подала голос Сюзанна. — Я снова могу это остановить… Думаю, что могу… но ты должна помочь. Ты должна сесть. Если не сядешь, сам Господь не сможет помешать схваткам довести дело до естественного завершения. Ты меня понимаешь? Ты меня слышишь?»
Миа слышала. Какое-то время стояла на месте, наблюдая за женщиной, у которой отняла туфли. Потом, прямо-таки, как послушная девочка, спросила: «И куда мне пойти?»
Сюзанна почувствовала, что похитительница ее тела впервые ощутила огромность города, в который попала, увидела толпы спешащих пешеходов, потоки металлических карет (и каждая третья ярко-желтая, до рези в глазах), дома-башни, такие высокие, что в облачный день их верхние этажи пропадали бы из виду.
Обе женщины смотрели на незнакомый город через одну пару глаз. Сюзанна знала, что это ее город, но уж очень он изменился. Она покинула Нью-Йорк в 1964 году. Сколько лет прошло с тех пор? Двадцать? Тридцать? Неважно, сколько бы ни прошло. Не время сейчас тревожиться из-за этого.
Их общий взгляд нашел маленький скверик на другой стороне авеню. Схватки на какое-то время прекратились и, когда зажглась белая табличка «ИДИТЕ», черная женщина Труди Дамаскус, которая, на взгляд Труди Дамаскус совсем и не выглядела беременной, медленно, но уверенно пересекла мостовую.
На другой стороне рядом с фонтаном и металлической скульптурой стояла скамья. Увидев черепаху, Сюзанна немного успокоилась, у нее возникло ощущение, что это Роланд оставил ей знак, прислал весточку.
«От тоже пойдет за мной, — предупредила она Миа. — И тебе следует остерегаться его, женщина. Тебе следует очень остерегаться его».
«Я сделаю то, что должна сделать, — ответила Миа. — Ты хочешь посмотреть бумаги той женщины? Зачем?»
«Я хочу посмотреть, в каком мы году. Газета подскажет».
Коричневые руки вытащили скрученную газету из холщового пакета от «Бордерс», развернули, поднесли к синим глазам, которые начинали этот день коричневыми, как и руки. Сюзанна увидела дату,1 июня 1999 года, изумленно покачала головой. Не двадцать лет, даже не тридцать, целых тридцать пять. До этого момента она и представить себе не могла, что миру удастся протянуть так долго. Ее современники по прежней жизни, студенты, борцы за гражданские права, знакомые на вечеринках, aficionados[21] народной музыки, приближались к пенсионному возрасту. Некоторые наверняка умерли.
«Хватит», — оборвала ее раздумья Миа и бросила газету в урну для мусора, где она вновь скрутилась. Стряхнула грязь и пыль с голых ступней (из-за этой грязи Сюзанна не обратила внимания, что они другого цвета), потом надела отобранные туфли. Они немного жали, носок не было, так что она наверняка натерла бы ноги, если б идти пришлось далеко, но…
«Тебе-то что до этого, а? — спросила ее Сюзанна. — Ноги-то не твои».
И, едва вымолвила эти слова, нет, не вымолвила, весь разговор-то шел у нее в голове, поняла, что, возможно, ошибается. Потому что ее собственные ноги, те самые, которые до поры, до времени верно служили телу Одетты Холмс (а иногда и Детты Уокер), конечно же, давно канули в лету, сгнили или, что более вероятно, сгорели в какой-нибудь муниципальной мусоросжигательной печи.
Но изменения цвета кожи она не заметила. Да только потом подумала: «Ты заметила, чего уж там. Заметила, но сразу отсекла эту мысль. И без того проблем хватало».
Но прежде чем Сюзанна успела продолжить поиски ответа на вопрос, как философский, так и физический, на чьих ногах она теперь ходила, пошла очередная схватка. Боль скрутила живот, превратила его в камень, а бедра — в желе. Впервые она испытала неприятное и пугающее желание тужиться, вытолкнуть из себя младенца.
«Ты должна это остановить! — вскричала Миа. — Женщина, ты должна! Ради блага малого, ради нас обоих!»
Да, твоя правда, но как?
«Закрой глаза», — велела ей Сюзанна.
«Что? Ты меня не слышала? Ты должна…»
«Я тебя слышала, — ответила Сюзанна. — Закрой глаза».
Сквер исчез. Мир потемнел. Она — черная женщина, все еще молодая и, несомненно, прекрасная, сидящая на скамье у фонтана и металлической скульптуры черепахи с мокрым от брызг, а потому блестящим панцирем. Не просто сидящая, но, похоже, медитирующая во второй половине этого теплого первого летнего дня года 1999.
«Сейчас я на какое-то время отлучусь, — продолжила Сюзанна. — Я вернусь. А пока сиди, где сидишь. Сиди тихо. Не шевелись. Боль должна уйти, но, даже если она уйдет не сразу, сиди тихо. Двинешься — станет только хуже. Ты меня понимаешь?»
Миа, возможно, испугалась, попав в незнакомую обстановку, но она точно знала, что ей нужно, да и ума ей хватало.
Поэтому задала только один вопрос: «Куда ты собралась?»
"Обратно в «Доган», Тот, что внутри. — последовал ответ. — Мой «Доган».
Здание, которое Джейк обнаружил на другом берегу реки Уайе, являлось древним коммуникационно-наблюдательным пунктом. Мальчик им его описал, с какими-то подробностями, но, скорее всего, не узнал бы воображаемый «Доган» Сюзанны, базировавшийся на технологических решениях, которые давно уже отстали от жизни тринадцатью годами позже, когда Джейк покинул Нью-Йорк ради Срединного мира. При Сюзанне президентствовал Линдон Джонсон, а на цветной телевизор смотрели, как на диковинку. Однако Сюзанна побывала в городе Луде[22] и видела тамошние технические чудеса, так что, возможно, Джейку все-таки удалось бы узнать место, где он прятался от Бена Слайтмана-старшего и Энди, робота-посыльного.
Определенно он узнал бы пыльный линолеум на полу, с рисунком из чередующихся красных и черных квадратов, стулья на колесиках, стоящие у пультов управления с перемигивающимися лампочками и светящимися дисками приборов. Узнал бы он и скелет в углу, улыбающийся поверх изношенного воротничка древней форменной рубашки.
Она пересекла зал и села на один из стульев. Перед ней черно-белые экраны показывали десятки картинок. На некоторых она увидела Кэллу (городская площадь, церковь Каллагэна, магазин Тука, дорога, уходящая из города на восток). На других — застывшие картинки, вроде фотопортретов: Роланда, улыбающегося Джейка с Ышом на руках и, на эту она заставила себя посмотреть, Эдди, в шляпе, по-ковбойски сбитой на затылок, с ножом, которым он все вырезал, в руке. Еще на одном мониторе худая черная женщина сидела на скамье рядом с черепахой: глаза закрыты, ноги сдвинуты, руки сложены на коленях, в отобранных туфлях. И еще пакет, украденный у женщины со Второй авеню, плетеная сумка с заостренными орисами в ней и… мешок для боулинга. Выцветший красный мешок, а в нем — что-то с прямыми углами, выпирающими сквозь материю. Ящик. Глядя на этот экран Сюзанна вдруг разозлилась… почувствовала себя преданной… но не могла понять, почему.
«На той стороне мешок был розовым, — подумала она. — Он изменил цвет при переходе, но ненамного».
Лицо женщина на черно-белом экране исказила гримаса. Сюзанна почувствовал отзвук боли, которую испытывала Миа, слабый и далекий.
«Должна это прекратить. И быстро».
Однако оставался все тот же вопрос: как?
«Так же, как ты это сделала на той стороне, пока она добиралась до пещеры, насколько могла, быстро».
Но ведь произошло это давным-давно, в другой жизни. Но почему нет? Все так, другая жизнь, другой мир, но, если она мечтала о возвращении туда, помогать следовало здесь. Так что же она сделала?
«Использовала тот метод, вот что ты сделала. Все, что для этого нужно, у тебя в голове, ты же знаешь. Профессор Оувермейер называл его визуализацией, когда рассказывал о нем на семинарах по психологии. Закрой глаза».
Что Сюзанна и сделала. Теперь закрылись обе пары глаз, реальные, которые контролировала Миа, сидя на скамье в Нью-Йорке, и те, что находились в ее сознании.
«Визуализируй».
Она сделала и это. Во всяком случае, попыталась.
«Открой».
Она открыла глаза. Теперь на пульте управления перед ней вместо перемигивающих лампочек и реостатов появились два больших диска и один тумблер. Диски вроде бы из бакелита, как и переключатели на кухонной плите матери в доме, где прошло детство Сюзанны. Она решила, что удивляться этому нет нужды: любая визуализация, пусть даже самая фантастическая, не более чем замаскированная версия того, что ты уже знаешь.
Под диском по левую ее руку Сюзанна прочитала: «ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ТЕМПЕРАУРА». Согласно числам на диске, она изменялась в диапазоне от 32 до 212[23] (32 — синий фон, 212 — ярко красный). Сейчас напротив стрелки стояло число 160. Диск по центру показывал «ИНТЕНСИВНОСТЬ СХВАТОК». Она варьировалась от 0 до 10 и в настоящий момент составляла 9. Тумблер с короткой маркировкой «МАЛОЙ» мог находиться в двух положениях: «СОН» и «БОДРСТВОВАНИЕ». Стоял тумблер в последнем.
Сюзанна подняла голову и увидела, что теперь один из экранов показывает младенца in utero[24]. Мальчика. Красавца-мальчика. Его пенис, как крошечная водоросль, плавал под пуповиной. А раскрытые глаза, несмотря на черно-белое изображение, были проницательно-синими. И взгляд малого словно просвечивал ее насквозь.
«Это же глаза Роланда, — изумленно подумала она, чувствуя себя круглой дурой. — Как такое может быть?»
Не может, конечно. Все это всего лишь плод ее воображения, метод визуализации, ничего больше. Но, если и так, почему она представила себе синие глаза Роланда? Почему не светло-карие Эдди? Почему не светло-карие своего мужа?
«Нет времени думать об этом. Делай, что нужно».
Она взялась за диск «ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ТЕМПЕРАТУРА», всосав нижнюю губу между зубов (на мониторе, показывающем скамью в скверике, Миа тоже прикусила нижнюю губу). После короткой заминки, повернула диск, установив напротив стрелки число 72, словно имела дело с термостатом. А разве нет?
И сразу же успокоилась. Расслабилась, сидя на стуле, отпустила нижнюю губу. На мониторе то же самое сделала и черная женщина. Ладно, пока все шло хорошо.
Она уже поднесла руку во второму диску «ИНТЕРСИВНОСТЬ СХВАТОК», но в последний момент передумала и перевела тумблер «МАЛОЙ» из положения «БОДРСТВОВАНИЕ» в положение «СОН». Глаза младенца тут же закрылись. А Сюзанне сразу полегчало. Очень уж тревожили ее эти синие глаза.
Ладно, теперь пора заняться «ИНТЕНСИВНОСТЬЮ СХВАТОК». Сюзанна хорошо понимала, что это самый важный элемент пульта управления, Эдди назвал бы его «Большим казино». Она положила руку на устаревший, какой давно не использовался ни на одном пульте управления, диск, попыталась повернуть и особо не удивилась, обнаружив, что ось диска «залипла» в гнезде. Диск определенно не хотел поворачиваться.
«Но ты повернешься, — подумала Сюзанна. — Потому что нам это нужно. Нам нужно, чтобы ты повернулся».
Она сильнее сжала его пальцами и начала медленно вращать против часовой стрелки. Болевой укол пронзил голову, и она поморщилась. Второй укол достался шее, словно она проглотила рыбную косточку. Потом боль ушла, так же внезапно, как и появилась. Справа от нее замигала целая панель с лампами, в основном, желтые, но несколько ярко-красных.
«ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ, — раздался голос, на удивление схожий с голосом Блейна Моно. — ПРОЦЕСС МОЖЕТ ВЫЙТИ ЗА ПАРАМЕТРЫ БЕЗОПАСНОСТИ».
«Кто бы спорил, Шерлок», — подумала Сюзанна. Напротив стрелки уже стояла цифра 6. Продолжая вращать диск «ИНТЕНСИВНОСТЬ СХВАТОК», она провернула мимо стрелки цифру 5, и тут замигала еще одна панель желто-красных огней, а три монитора, показывающих Кэллу, с шипением отключились. Вновь боль раскаленными пальцами сжала голову. Где-то под ней включились моторы или турбины. Мощные, судя по звуку. Она чувствовала, как вибрация с пола передается на ее ноги, естественно, босые: туфли взяла Миа. «Ну и ладно, — подумала она. — До этого у меня вообще ног не было, так что может, грех жаловаться».
«ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ, — повторил механический голос. — ТО, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, ОПАСНО, СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА. ПОСЛУШАЙ, ПРОШУ ТЕБЯ. НЕЛЬЗЯ ИДТИ ПРОТИВ ПРИРОДЫ».
На ум пришла одна из поговорок Роланда: «Ты делаешь то, что должен, и я сделаю то, что должен, а потом посмотрим, кому достанется ярмарочный гусь». Она не могла с точностью сказать, что сие означает, но поговорка эта в полной мере соответствовала сложившейся ситуации, а потому Сюзанна повторила ее вслух, медленно, но без остановок поворачивая диск «ИНТЕНСИВНОСТЬ СХВАТОК». Мимо стрелки прошла цифра 4, потом 3…
Она собиралась дойти до 1, но, когда напротив стрелки оказалась цифра 2, голову пронзила такая дикая боль, что она едва не лишилась чувств, и убрала руку.
С мгновение боль не уходила, даже усилилась, и Сюзанна уже подумала, что боль эта ее убьет. Миа свалилась бы со скамьи, на которой сидела, и обе умерли бы еще до того, как тело, которое они делили, упало бы на асфальт перед скульптурой черепахи. А завтра, или днем позже, ее останки отправили бы на «Поттерс филд»[25]. И что написали бы в свидетельстве о смерти? Инсульт? Инфаркт? А может, что чаще всего писал вечно спешащий, заваленный работой паталогоанатом, смерть от естественных причин?
Но боль ушла, и после ее ухода Сюзанна обнаружила себя среди живых. Сидела перед пультом управления с двумя нелепыми дисками и тумблером, медленно и глубоко дышала, обеими руками стирала со щек пот. Ну и ну, похоже, в визуализации она могла претендовать на звание чемпиона мира.
Но это больше, чем визуализация… ты это знаешь, так?
Она полагала, что да, знала. Что-то ее изменило… изменило их всех. Джейк овладел прикосновениями, одной из разновидностей телепатии. Эдди — умением (и оно только совершенствовалось) создавать магические предметы, талисманы, одним из которых уже удалось открыть дверь между мирами. А она?
Я… представляю себе. Вот и все. Только, если что-то я представляю себе достаточно четко, представленное начинает превращаться в реальное. Точно также, как становилась реальной Детта Уокер. Теперь по всему «Догану», в версии Сюзанны, горели желтые лампы. Прямо у нее на глазах некоторые из них сменили цвет на красный. Под ее ногами, особыми ногами, только для гостей, она видела сквозь них, трясся и дребезжал пол. Тряска эта могла привести к появлению трещин. Трещины стали бы углубляться и расширяться. Дамы и господа, добро пожаловать в Дом Ушеров. Сюзанна поднялась, огляделась. Пора возвращаться. Или, прежде чем уйти, ей еще нужно что-то сделать? И в голову пришла дельная мысль.
Сюзанна закрыла глаза и представила себе радиомикрофон. А открыв, увидела его. Он стоял на пульте, справа от дисков и тумблера. На подставке она «нарисовала» фирменный зенитовский знак[26] — слово «Зенит» рядом с молниеобразной Z, но обнаружила там логотип другой компании — «Норд сентрал позитроникс». Значит, кто-то или что-то подкорректировало ее визуализацию. И это пугало.
На пульте управления, позади микрофона, появился какой-то прибор с полукруглой трехцветной индикаторной шкалой. Под ней тянулась надпись: СЮЗАННА — МИА. Игла-индикатор уже сместилась из зеленого сектора в желтый. За желтым следовал красный, с черным словом: «Опасность».
Сюзанна взяла микрофон, повертела в руках, не зная, как им воспользоваться. Опять закрыла глаза, представила себе тумблер, похожий на тот, что переключался в одно из двух положений: «СОН» и «БОДРСТВОВАНИЕ», на боковой стороне подставки. Открыв глаза, увидела тумблер. Надавила на него, переводя в положение «ВКЛЮЧЕНО».
— Эдди, — начала она, подумала, как глупо все это выглядит со стороны, но продолжила. — Эдди. Если ты меня слышишь, я в порядке, по крайней мере, сейчас. Я с Миа, в Нью-Йорке. Сегодня первое июня 1999 года, и я постараюсь помочь ей родить. Выбора у меня нет, во всяком случае, я его не вижу. Если не останется ничего другого, я попытаюсь избавиться от ребенка сама. Эдди, береги себя. Я… — глаза у нее наполнились слезами. — Я люблю тебя, сладенький. Очень сильно.
Слезы покатились по щекам. Она уже начала вытирать их, потом убрала руки от лица. Разве она не имела права плакать, тоскуя по своему мужчине? Как и любая другая женщина? Она подождала ответа, зная, что может получить его, если захочет, и устояла перед соблазном. Не та ситуация, когда разговор с самой собой, только голосом Эдди, мог принести хоть какую-то пользу. Внезапно ее зрение раздвоилось. Она видела и «Доган», существовавший только в ее сознании, и реальный мир за его пределами. На этот раз не пустыню на восточном берегу Уайе, а забитую транспортом Вторую авеню. Миа открыла глаза. Она вновь отлично себя чувствовала (благодаря мне, сладенькая, благодаря мне) и более не желала сидеть на скамье. Сюзанна вернулась.
Черная женщина (которая все еще полагала себя негритянкой), сидела на скамье в Нью-Йорке в первый день лета 1999 года. Черная женщина, со своими пожитками, ее амуницией. В том числе мешком из вылинявшей красной материи с надписью «ТОЛЬКО СТРАЙКИ НА ДОРОЖКАХ СРЕДНЕГО МАНХЭТТЕНА». На другой стороне, в мире Кэллы, мешок был розовым. Цвета розы.
Миа встала. Сюзанна тут же перехватила контроль и заставила ее сесть. «Зачем ты это сделала?» — в удивлении спросила Миа. «Я не знаю. Понятия не имею. Но давай сначала посовещаемся. Почему бы тебе прежде всего не сказать мне, куда ты хочешь пойти?» «Мне нужен телефун. Мне позвонят». «Телефон, — поправила ее Сюзанна. — Между прочим, твоя рубашка в крови, сладенькая, в крови Маргарет Эйзенхарт, и рано или поздно кто-нибудь поймет, что это кровь. И что ты тогда будешь делать?» Миа ответила не словами, а презрительной улыбкой. Понятное дело, Сюзанна разозлилась. Пять минут тому назад, может, и пятнадцать, трудно следить за временем, когда уходишь в себя, эта, укравшая ее тело сучка, молила о помощи. Теперь ей помогли, и что получает спасительница? Презрительную улыбку. А еще обиднее то, что эта сучка, скорее всего, права: небось проходит по Среднему Манхэттену весь день, и никто не спросит, запекшаяся ли кровь у нее на рубашке или она вывернула на себя шоколадный коктейль с содовой[27]. «Хорошо, допустим никто не потревожит тебя насчет крови, — согласилась она, — но куда ты собираешься деть все эти вещи?» — и тут же в голову пришел еще один вопрос, который, наверное, следовало задать в первую очередь. «Миа, а откуда тебе известно о существовании телефона? Только не говори мне, что там, откуда ты, пришла, они тоже есть». Никакой реакции. Только настороженное молчание. Но она стерла улыбку с лица сучки; хоть этого, но добилась. «У тебя есть друзья, не так ли? Или ты, по крайней мере, думаешь, что они — друзья. Люди, с которыми ты говорила у меня за спиной. Люди, которые помогут тебе. Так ты, во всяком случае, думаешь». «А ты собираешься мне помочь?» — вернулась, стало быть. И злая. Но что за злостью? Страх? Возможно, чересчур смело, на текущий момент. Но волнение — точно. «Сколько у меня… у нас… времени до того, как снова начнутся схватки?» Сюзанна полагала, что схватки вернутся через шесть, максимум, через десять часов, наверняка до наступления полуночи, то есть точно первого, а не второго июня, но предпочла не делиться этой информацией. «Не знаю. Думаю, достаточно скоро». «Тогда нам пора. Я должна найти телефун. Фон. В укромном месте». Сюзанна подумала об отеле на пересечении Сорок шестой улицы и Первой авеню, но постаралась сохранить сие в тайне от Миа. Взгляд ее упал на мешок, когда-то розовый, теперь красный, и внезапно ей многое стало ясно, пусть не все, но достаточно для того, чтобы встревожиться и разозлиться. «Я оставлю его здесь, — говорила Миа о кольце, которое сделал ей Эдди. — Я оставлю его здесь, где он сможет его найти. Потом, если ка захочет, ты, возможно, снова будешь его носить». Не обещание, конечно, во всяком случае, не прямое, но Миа намекала… Ярость захлестнула рассудок Сюзанны. Нет, ничего она не обещала. Она просто развернула Сюзанну в определенном направлении, а Сюзанна сделала все остальное.
«Она не обманывала меня, лишь позволила мне обмануть себя».
Миа встала, но Сюзанна опять перехватила контроль и заставила ее сесть. На этот раз просто припечатала к скамье. «Что? Сюзанна, ты обещала! Малой…» «Я помогу тебе с малым», — мрачно ответила Сюзанна. Наклонилась, подняла красный мешок. Мешок с ящиком внутри. А что в ящике? В ящике из «дерева призраков» со словом «НЕНАЙДЕННАЯ», написанном рунами? Она почувствовала зловещее биение сквозь слой магического дерева и ткань, которая его покрывала. Итак, Черный Тринадцатый в ящике. Миа пронесла его через дверь. А если дверь открывал магический кристалл, то как Эдди сможет пойти следом за ней, Сюзанной?
«Я сделала то, что следовало сделать, — нервно вырвалось у Миа. — Это мой ребенок, мой малой, и все сейчас играют против меня. Все, за исключением тебя, и ты помогаешь мне только потому, что должна. Вспомни, что я сказала… если ка захочет, сказала я…» Ответил ей голос Детты Уокер. Грубый, хриплый, не терпящий возражений. «На ка мне насрать, и тебе лучше помнить об этом. У тебя проблемы, девочка. Ты ведь знать не знаешь, что тебя ждет. Какие-то люди сказали тебе, что помогут, а ты даже не знаешь, кто они. Черт, да ты не знаешь, что такое телефон и где его найти. Так что мы будем сидеть здесь, а ты будешь рассказывать мне, что должно произойти. Мы будем совещаться, девочка, и если ты будешь юлить и вертеть хвостом, мы просидим здесь с мешками до ночи, а потом ты сможешь родить своего драгоценного малого прямо на этой скамье и омыть его из этого гребаного фонтана».
И черная женщина, сидящая на скамье, оскалила зубы в злобной ухмылке, характерной для Детты Уокер.
«Тебе дорог этот малой… и Сюзанна, она тоже питает к малому какие-то чувства… но меня практически выжали из этого тела и мне… на него… насрать».
Женщина, проходившая мимо скверика с детской прогулочной коляской (и коляска эта казалась пушинкой по сравнению с инвалидным креслом Сюзанны, оставшемся у тропы, что вела к Пещере двери) нервно глянула на негритянку, которая сидела на скамье, и тут же ускорила шаг, буквально побежала, увозя своего ребенка от греха подальше.
«Вот так! — воскликнула Детта. — Здесь, однако, клево, ты согласна? И погода располагает к долгой беседе. Ты меня слышишь, мамма?» Ничего не ответила Миа, ничья дочь и мать одного. Детту ее молчание нисколько не смутило; ухмылка стала шире.
«Ты меня слышала, все так. Ты хорошо меня слышала. Так что давай немного поболтаем. Давай посовещаемся.»
КУПЛЕТ:
Commala — come — ko
Whatcha doing at my do’?
If you doing tell me now, my friend,
I’ll lay you on de flo’.
ОТВЕТСТВИЕ:
Commala — come — fo’!
I can lay ya low!
The things I done to such as you
You never want to know.
Строфа 5. Черепаха
Миа сказала: «Разговор пойдет легче… и быстрее… если мы встретимся лицом к лицу».
«Как нам это сделать?» — спросила Сюзанна. «Мы можем посовещаться в замке, — без запинки ответила Миа. — В „Замке-над-бездной“. В банкетном зале. Ты помнишь банкетный зал?» Сюзанна кивнула, но неуверенно. Ее воспоминания о банкетном зале всплыли недавно и оставались смутными. Однако, она об этом не сожалела. Миа там ела… скажем так, с большим аппетитом. Из многих тарелок, в основном, брала еду пальцами, и пила из многих стаканов, и говорила со многими фантомами разными позаимствованными голосами. Позаимствованными? Хрен с два, украденными голосами. Два из них Сюзанна знала очень хорошо. Один — нервный и довольно-таки высокомерный Одетты Холмс, «культурный» голос. Другой, грубый, неприятный — Детты. Миа уворовала все составляющие личности Сюзанны, и если Детта вернулась, злющая, готовая мстить, то заслуга в этом принадлежала, по большей части, незваной гостье в теле Сюзанны. «Стрелок видел меня там, — продолжила Миа. — И мальчик тоже». Последовала короткая пауза. «Я встречалась с ними прежде». «С кем? Джейком и Роландом?» «Ага, с ними». «Где? Когда? Как ты смогла…»
«Мы не можем говорить здесь. Пожалуйста. Давай уйдем в более укромное место». «Место с телефоном, ты это хочешь сказать? Чтобы твои друзья могли тебе позвонить». «Я мало что знаю, Сюзанна из Нью-Йорка, но, думаю, ты хотела бы услышать даже ту малость, что известна мне». Сюзанна придерживалась того же мнения. И пусть не хотела признаваться в этом Миа, ей тоже не терпелось покинуть Вторую авеню. Случайный прохожий мог принять пятна на рубашке за пролитый шоколадный коктейль с содовой или кофе, но Сюзанна точно знала, что эти пятна — не просто кровь, а кровь храброй женщины, которая отважно сражалась за спасение детей своего городка. Да еще мешки, которые лежали у ее ног. В Нью-Йорке она насмотрелась на мешочников, будьте уверены. А сейчас ощущала себя одной из них, и чувство это ей совершенно не нравилось. Ее растили для лучшей жизни, как сказала бы мать. Всякий раз, когда кто-то проходил по тротуару или через скверик и бросал на нее короткий взгляд, у нее возникало желание сказать ей или ему, что она совсем не полоумная, пусть таковой и выглядит: рубашка в пятнах, грязное лицо, длинные, спутанные волосы, сумочки нет, только три мешка у ног. Бездомная — ага, да только второй такой бездомной просто нет, потому что лишили ее не только дома, но и своего времени, однако, в здравом уме. Она понимала, ей нужно посовещаться с Миа и разобраться, что, собственно, происходит, все так. Но еще более необходимым полагала другое, более естественное: помыться, переодеться в чистое, на какое-то время укрыться от посторонних глаз.
«С тем же успехом можно желать луну с неба, сладенькая, — сказала она себе… и Миа, если последняя слушала. — Уединение стоит денег. Ты в том Нью-Йорке, где за один гамбургер могут попросить больше доллара, каким бы безумием это ни казалось. А у тебя нет ни су. Лишь с дюжину тарелок с заостренной кромкой да черный магический кристалл. И что ты собираешься делать?»
Прежде чем она успела ответить на свой же вопрос, Нью-Йорк исчез, и она вернулась в Пещеру двери. Когда побывала там впервые, мало что запомнила: тело контролировала Миа и стремилась как можно скорее проскочить в дверь, но теперь видела все ясно и отчетливо. Там был отец Каллагэн. Эдди. И брат Эдди, в каком-то смысле. Сюзанна слышала голос Генри Дина, долетающий из глубин пещеры, печальный и обвиняющий: «Я в аду, брат! Я в аду, не могу добыть дозы, и все это твоя вина!»
И пусть Сюзанна никак не могла сообразить, как она оказалась в пещере и почему, этот противный визгливый голос невероятно разъярил ее: «А в том, что жизнь Эдди пошла наперекосяк, виноват ты! — заорала она. — Тебе следовало сделать всем одолжение и сдохнуть молодым, Генри!»
Те, кто находился в пещере, и ухом не повели. Как такое могло быть? Неужто она перенеслась туда посредством Прыжка, как говориться, для полного счастья? Если так, почему не звучали колокольца? «Успокойся. Успокойся, любимая, — зазвучал в голове голос Эдди, до боли родной. — Просто смотри и слушай». «Ты его слышала? — спросила она Миа. — Ты…» «Да. А теперь заткнись!»
— Как думаешь, сколько нам придется тут пробыть? — спросил Эдди Каллагэна.
— Боюсь, какое-то время мне потребуется, — ответил Каллагэн, и Сюзанна поняла, что видит эпизод прошлого. Эдди и Каллагэн отправились в Пещеру двери для того, чтобы постараться отыскать Келвина Тауэра и его друга Эрона Дипно. Произошло это накануне сражения с Волками. Каллагэн прошел через дверь. Черный Тринадцатый подчинил себе Эдди, пока священник отсутствовал. И едва не убил его. Каллагэн все-таки сумел вернуться вовремя и перехватил Эдди на краю пропасти, в которую тот, задержись он чуть дольше, неминуемо бы прыгнул. А в этот момент Эдди вытаскивал мешок… розовый, да, она не ошиблась, в Кэлле он был розовым, из-за книжного шкафа с первыми изданиями, принадлежащего доставившему всем столько хлопот сэю Тауэру. Магический кристалл, который хранился в мешке, требовался им, как и Миа, только для одного: чтобы открыть Ненайденную дверь.
Эдди поднял мешок, начал поворачиваться, застыл. Брови его сошлись у переносицы.
— Что такое? — спросил Каллагэн.
— Там что-то есть.
— Да, ящик.
— Нет, что-то в мешке. Зашито в материю. На ощупь — камешек, — и внезапно он уже в упор смотрел на Сюзанну, а она осознала, что сидит на скамье в скверике. И слышит не голоса, доносящиеся из глубин пещеры, а плеск воды в фонтане. Пещера таяла. Эдди и Каллагэн таяли. Последние слова Эдди донеслись до нее из далекого далека. — Может, это потайной карман.
И все исчезло.
Она не уходила в Прыжок. Ее короткий визит в пещеру был ничем иным, как видением. Но кто ей его послал? Эдди? Если он, означает ли это, что до него дошли ее слова, произнесенные в «Догане»? На эти вопросы ответить Сюзанна не могла. Но спросила бы у него, если б увидела вновь. После того, как поцеловала тысячу раз, обязательно бы спросила.
Миа уже подняла красный мешок и медленно ощупывала его руками. На дне стоял ящик, это точно. Но на полпути от тесемок до ящика обнаружилось маленькое затвердение. Эдди не ошибся: на ощупь похоже на камешек.
Она (а может, они, на тот момент это не имело никакого значения), развязала тесемки, вывернула верхнюю часть мешка наизнанку. Биение, исходившее от магического кристалла, лежащего в ящике, конечно же, усилилось, но она постаралась отгородиться от него ментальным барьером. На внутренней поверхности мешка увидела… что-то похожее на шов. Наклонилась ниже и обнаружила, что никакой это не шов, а застежка. Она с такой никогда не сталкивалась, эта застежка стала бы диковинкой и для Джейка, а вот Эдди сразу бы понял, что перед ним «велкро»[28]. Впрочем, Сюзанна слышала песню группы Z.Z.Top[29], в которой отдавалось должное этому достижению технической мысли. Называлась она «Ширинка на «велкро». Она сунула ноготь в застежку и потянула на себя. Застежка разошлась с мягким шуршанием, открыв маленький карман в материи.
«Что там?» — заворожено спросила Миа.
«Сейчас увидим».
Она сунула руку в карман, но достала не камешек, а маленькую черепашку. Судя по внешнему виду, вырезанную из слоновой кости. Резчик постарался, тщательно скопировав каждую миниатюрную деталь панциря, но красоту черепашке подпортили царапиной, отдаленно напоминающей вопросительный знак. Голову черепашка наполовину высунула из-под панциря. Глазки — маленькие черные точки, выглядели на удивление живыми. Заметила она и еще один дефект, на носу черепахи — не царапину, но крошечный скол.
— Она древняя, — прошептала Сюзанна вслух. — Такая древняя.
Читать бесплатно другие книги:
