Осыпь меня золотом Серова Марина

– Я им сказала – вы что делаете, дебилы? Но их это не остановило, наоборот, они еще больше раззадорились. Подъезжали совсем близко, теснили к бордюру. А дальше – забор. Я к нему уже почти приклеилась. И, как назло, вокруг никого не оказалось! Машины, правда, были, но они все мимо проезжали.

– Ты не пыталась кричать? – спросила я.

– Что кричать? «Помогите»? – Она скептически посмотрела на меня.

– Ну хотя бы что-нибудь.

– Я просто громко говорила, чтобы они отстали!

– Но на них же это не действовало! Нужно было кричать громче, бежать, звать на помощь! В парке всегда есть люди, да и вокруг большие жилые дома, остановка рядом! К тому же все это происходило среди бела дня! И нечего стесняться просить о помощи, ничего постыдного в этом нет – ты же понимаешь, что одной тебе с ними не справиться.

– Не знаю… Я на самом деле очень испугалась… – жалобно призналась Кристина.

– И чем же все закончилось?

– Один из них подъехал совсем близко, протянул руку к моему лицу и сжал его. Потом усмехнулся так мерзко и говорит: «Хорошенькая у тебя попка! Ты маме передай, чтобы лучше тебя берегла!» После этого они все заржали и уехали очень быстро.

– Кристина, он точно так сказал? Насчет мамы? – быстро уточнила я.

– Конечно, точно! Вы что думаете, я вру? – обиделась Кристина.

– А что, это невозможно? – иронично спросила я. – Насчет школы-то ты же соврала.

Я пристально посмотрела ей в лицо, с улыбкой на дне глаз. Однако Кристина уловила ее и тоже улыбнулась.

– Подумаешь! – проворчала она. – Пару уроков прогуляла, ничего страшного! Да в этом лицее вообще учиться невозможно, одна муштра! По десять задач задают каждый день по одной только физике! Это мамаша меня туда сунула, моего согласия даже не спросила! Ей главное – престиж! А на меня наплевать! Я же ей говорила, что не хочу там учиться! А она мне – зато в экономический гарантированно попадешь! А я не хочу в ее вонючий экономический!

– А куда ты хочешь? – спросила я.

– Я хочу быть певицей, – заявила Кристина.

Теперь я тщательно подавила улыбку.

– Ну, для этого, наверное, нужно заниматься?

– Так я и занимаюсь! У нас есть своя группа! Только мамаша не разрешает у нас дома играть, а студии у нас нет. И денег не дает.

– А ты уроки поменьше прогуливай, она, глядишь, и отнесется посерьезнее к твоему увлечению, – посоветовала я. – И деньги на студию выделит, и на экономическом не будет настаивать.

Кристина скептически покривила губами, словно хотела сказать: «Очень я в этом сомневаюсь!»

– Слушай, Кристина, – попросила я. – Ты не принесешь мне чего-нибудь попить, а? Селедки с утра наелась – во рту все пересохло. И я уже скоро перестану тебя мучить.

Кристина пожала плечами и вышла из комнаты. Я быстро прошлась по карманам брошенных ею на кровати вещей, но ничего, кроме денежной мелочи, жвачки и оберток от конфет, не обнаружила. Тогда я один за другим выдвинула ящики компьютерного стола и в нижнем из них обнаружила кое-что интересное…

Небольшой пузыречек с круглыми беловатыми таблетками я быстро сунула в карман, собираясь потом определить его содержимое. Больше я никуда заглядывать не стала – времени было в обрез. Кристина вскоре появилась на пороге комнаты с большим стаканом сока в руках. Поблагодарив ее, я выпила весь стакан, хотя никакой селедки с утра не ела и вообще не имела такой привычки.

– Спасибо, Кристина. У меня к тебе, собственно, остался только один вопрос: у тебя есть какие-нибудь проблемы?

– В смысле? – воззрилась на меня девчонка.

– В смысле, не может вся эта заваруха с мотоциклистами быть направлена на тебя лично? А не на твою маму и не на концерн «Эвита»? Может быть, есть какие-то недоброжелатели лично у тебя?

Кристина задумалась, и лицо ее постепенно принимало мрачное выражение. Я не торопила ее, давая возможность хорошенько все взвесить.

– Нет, – все-таки ответила она. – Никаких недоброжелателей у меня нет!

– И никто больше в последнее время ничего от тебя не требовал?

– Нет, – резко ответила Кристина. – Только мамаша! Которая требует, чтобы я училась и подчинялась ее дурацким правилам!

Я не стала комментировать это заявление, еще раз поблагодарила девчонку и вернулась в кухню.

– Ну? – сразу же вскочила с места Темникова, а мужчины перевели на меня вопросительные взгляды.

– Да, в сущности, ничего нового, – усаживаясь на стул, поведала я. – За исключением одной детали: эти малолетние болваны просили Кристину передать маме, чтобы лучше ее берегла. Вам она говорила об этом?

– Не-ет, – потрясенно протянула Темникова. – Но что… Что это значит? Они пытались сказать мне, что в следующий раз что-нибудь сделают с Кристиной?

– Возможно, они сказали это просто так, к слову. И совсем не имеют в виду конкретно вас, – сказала я.

– Да «Атлант» это! – с железобетонной уверенностью повторил свою версию Бабурин. – Ясное дело! И на Елену мотоциклист пытался наехать, помните?

Он обвел всех присутствующих взглядом и продолжил:

– И зря Куропаткин не хочет с ним разобраться! Они же щенки трусливые – с бабой да девчонкой связались!

– Возможно, вы и правы, – задумчиво сказала я. – Если только она вообще говорит правду.

– Что вы имеете в виду? – насторожилась Темникова.

– Ну, она же явно соврала насчет школы, – заметила я. – А уж то, что в одном из лучших лицеев не укомплектован штат учителей – вообще бред. Где гарантия, что в своих «показаниях» она честна? Ваша дочь вообще часто вам врет?

– Нет, но… – Темникова была в замешательстве. – Она, конечно, не примерная ученица и может иногда прогулять школу, но ведь это же совсем другое!

И посмотрела на Ильичева с Бабуриным, словно ища у них поддержки. Те сидели с мрачным видом молча, не решаясь что-либо комментировать. Я же постоянно помнила про флакончик с белыми таблетками, лежавший у меня в кармане джинсов. В том, что эти пилюльки не от головной боли, у меня практически не было сомнений. А люди, принимающие наркотики, как известно, могут сочинить что угодно. В том, что Кристина – девчонка взбалмошная и с неуравновешенной психикой, мне и так было ясно из общения с ней. Но что стоит за ее ложью, если допустить, что она все выдумала?

– Елена Константиновна, у меня сложилось впечатление, что ваша дочь испытывает к вам… как бы это выразиться… не совсем теплые чувства, – все-таки заставила я себя сказать правду. – Я не знаю причин этого, но советовала бы вам хорошенько задуматься на эту тему.

Темникова совсем растерялась, но постаралась взять себя в руки.

– С чего вы это взяли? – с вызовом спросила она.

– Из разговора с ней. У нее какие-то обиды на вас, и, мне кажется, она может сознательно делать то, что причинит вам боль.

Темникова отвела глаза. В них блеснули слезы.

– Вы знаете друзей вашей дочери? С кем она общается? Как проводит свободное время? – забросала я ее вопросами.

– Конечно, я знаю, у нее есть подруга Наташа, еще Жанна… Они вместе играют в какой-то группе, кажется.

– А вы часто видите ее друзей? Знаете, чем они занимаются, пока вас нет?

– Я работаю! – произнесла Темникова, защищаясь. – С утра до ночи! Чтобы ее же обеспечивать всем необходимым! Знаете, какие запросы у нынешней молодежи? А помогать мне некому – я вдова!

Бабурин медленно поднял взгляд и уперся им в Темникову.

– В молодежной полубогемной среде распространены всякие пороки, которые девочкам ее возраста могут казаться жутко модными и крутыми, – продолжала я. – Бисексуальность, например, наркотики…

– Да что вы! – всплеснула руками Елена Константиновна. – Какая бисексуальность, она же еще совсем ребенок! Вы, наверное, насмотрелись этих фотографий в ее комнате, вот вам и взбрело в голову! Уверяю вас, это все просто игра! Кристина абсолютно нормальная девочка, просто у нее переходный возраст, вот она и пытается выделиться! А про наркотики я даже говорить не хочу! Я специально отдала ее в этот лицей, потому что там наркоты нет по определению! Требования жесткие – отчисляют мгновенно!

Я подавила вздох. Мне не хотелось сейчас публично показывать найденный в столе у Кристины пузыречек.

– К тому же она представительница эмо, – продолжала убеждать, кажется, саму себя Елена Константиновна. – А для них свойственно вести здоровый образ жизни. То есть никакого алкоголя и сигарет, не говоря уже о наркотиках! Я сама читала статью в Интернете, мне же небезразлично, чем живет моя дочь!

И снова я подавила вздох, поражаясь материнской наивности. Зато свое мнение счел нужным высказать Бабурин,

– Ты ее совсем разбаловала! – жестко произнес он. – Разбаловала и забросила одновременно! Откупаешься дорогими игрушками, шмотками, уроки разрешаешь прогуливать! А что она в это время делает – ты ни сном ни духом!

– Алексей, ты забываешься! – повысила голос Елена. – Я вообще-то выполняю свои материнские обязанности.

Бабурин замолчал на некоторое время, потом произнес:

– Значит, так! С «Атлантом» я сам разберусь. Сейчас поеду кое-куда, пробью тему. А ты ее никуда не пускай. И в лицей этот гребаный тоже.

– Но как же, ты же сам говоришь, что… – начала было Темникова испуганно, но Бабурин жестом остановил ее:

– Пусть на домашнее обучение переходит! Спокойнее будет всем! И не кричи, что денег нет, – на это найдутся! Сегодня пусть дома сидит, и завтра тоже. Будет кобениться – позвонишь мне, я сам с ней поговорю. Все. Мне пора.

И он поднялся из-за стола.

– Думаю, Владимир Николаевич, нам тоже пора, – обратилась я к Ильичеву. – Я уже выяснила все, что хотела.

– Да, – Ильичев с готовностью отодвинул свой стул. – Поехали.

Темникова стояла в прихожей подавленная. Она вяло поблагодарила нас и попрощалась. На улице мы расселись по своим машинам и разъехались в разные стороны. Ильичев сидел задумчивый и не очень веселый.

– Что голову повесили? – спросила я.

– Вообще-то я согласен с Алексеем, – разжал губы Ильичев. – И с вами.

– В чем? – поинтересовалась я.

– Дело в том, что Кристина, как вы правильно заметили, девочка сложная. Мне всегда было тяжело с ней общаться, хотя это случалось нечасто. Она совершенно не похожа на мою собственную дочь. Хотя они почти ровесницы, и у нее тоже этот пресловутый переходный возраст, но все не столь критично. С Аней вполне можно договориться, и она никогда не врет так беспардонно и не хамит взрослым людям.

– Елена Константиновна тоже идеализирует собственную дочь, – с иронией заметила я.

– Я понимаю, что вы думаете обо мне, – согласно кивнул Ильичев. – Но моя жена много занималась Аней и продолжает это делать. Я даже настоял, чтобы она не работала, поскольку считаю, что роль матери – главная для женщины.

– Это похвально, что вы берете обеспечение семьи на свои плечи, – сказала я. – Но у Елены Константиновны, как я понимаю, такой каменной стены нет. Она же вдова.

Ильичев как-то неопределенно поиграл бровями, отвернулся к окну и пробормотал:

– Ну, процентов прибыли от концерна ей бы вполне хватило. Не на роскошную жизнь, может быть, но на вполне приличную.

– Кстати, вы позвонили домработнице? – спросила я, желая свернуть тему отцов и детей.

– Нет, – растерянно ответил Ильичев. – Мне, собственно, было некогда. Но я могу это сделать прямо сейчас.

– Вот сделайте, пожалуйста, – ворчливо попросила я. – А то, знаете, уже пообедать не мешало бы. Я, кстати, намереваюсь это сделать прямо сейчас, благо кафе в этом месте на каждом шагу. Предлагаю присоединиться.

– С удовольствием, – обрадованно согласился Ильичев, который, как я поняла, тоже уже был не прочь утолить голод.

Мы остановились возле кафе «Ананас», неизвестно по какой причине носившего такое название, и прошли внутрь. Однако не успели мы сделать заказ, как у Ильичева запищал сотовый телефон. Достав его, он произнес:

– Да, Николай Иванович. Мы уже переговорили!

Я поняла, что звонит Куропаткин. По мере продолжения разговора я наблюдала, как выражение лица Ильичева сменяется на удивленное, а затем тревожное. Собственно, говорил один Куропаткин, а Ильичев лишь слушал. Только под конец он произнес одно слово: «Хорошо», после чего убрал сотовый в карман.

– Это Куропаткин, – пояснил он мне. – Просит срочно приехать. У него что-то случилось.

– Что именно, он не сказал? – поинтересовалась я.

– Нет. Но по его тону я понял, что он сильно расстроен. Придется ехать.

– Хорошо, – вздохнула я, хотя ничего приятного в подобной перспективе не видела. – Он дома?

– Да, дома, – подтвердил Ильичев, с сожалением откладывая меню в сторону – видимо, он уже тоже размечтался о вкусном и сытном обеде, который теперь откладывался на неопределенное время.

Мы молча покинули кафе, сели в «Тойоту» и отправились в Ягодную Поляну. Уже останавливаясь возле ворот, я почувствовала неладное. Что-то изменилось с момента моего первого визита сюда, случившегося всего несколько часов назад, и изменилось кардинально, к тому же непоправимо.

Ситуация стала понятна в следующий момент, когда я безбоязненно открыла ворота и прошла во двор. Внутри была тишина. Именно это меня и насторожило. И тишина была мертвой. В полном смысле этого слова. Хвостатая охрана Куропаткина больше не бегала по двору, и от увиденной картины мне стало не по себе…

Все шестеро красавцев-кавказцев, еще утром бодро бегавшие по зеленой траве двора и казавшиеся воплощением здоровья, сейчас безжизненно лежали на земле… Шесть собачьих трупов, в нескольких метрах друг от друга. Сам хозяин сидел на крыльце и тянул «беломорину». Судя по окуркам под ногами, это была папироса где-то второго десятка. Услышав наши шаги, Николай Иванович поднял глаза. Взгляд его был пронизан такой тоской, которую я не могла в нем заподозрить. Он молча смотрел на нас, словно приглашая разделить личную драму. Ничего еще не понимающий Ильичев топтался позади меня, удивленно озираясь по сторонам.

– Сядь, Вова, – хрипловато произнес Куропаткин.

Ильичев послушно присел рядом с ним на крыльцо. Куропаткин молча достал из-за спины стоявшую на крыльце бутылку и разлил ее содержимое по пластиковым стаканам, протянув один из них Ильичеву. Он молча поднял свой и залпом опрокинул, приглашая Ильичева сделать то же самое. Владимир Николаевич осторожно поднес стакан к губам, запах спирта резанул ему ноздри, он невольно сморщился. Потом, пересилив себя, все-таки влил в себя водку, и Куропаткин так же молча поднес ему миску с солеными огурцами.

– Как это случилось? – тихо спросила я.

Признаться, мне и самой было отчаянно жалко отличных собак чуть ли не до слез.

Куропаткин ничего не ответил, только налил себе в стакан еще водки и вопросительно посмотрел на Ильичева. Тот тут же замотал головой, и Николай Иванович вылил себе все остатки и так же молча выпил следующую порцию.

– Николай Иванович, – все-таки настойчиво сказала я. – Поверьте, я разделяю ваши чувства и сама расстроена. Но как бы ни было печально случившееся событие, мы должны выяснить его причины. Что случилось? От чего умерли собаки?

– Отравление, – хрипло проговорил Куропаткин, не глядя на меня.

– Чем они могли отравиться? Что ели сегодня? – продолжала допытываться я.

Куропаткин повернулся ко мне. Взгляд его был жестким и суровым.

– Вы что, всерьез думаете, что они могли отравиться своей пищей? Что это случайность?

– А вы уверены, что нет? Тогда объясните, – попросила я.

Куропаткин вздохнул и произнес короткими фразами:

– Псы умнейшие. Обученные. Специальный тренер есть, свой человек. Из чужих рук есть не станут. Только из моих и из его.

– А где он сейчас, этот тренер?

– Только после обеда должен был приехать, – ответил Куропаткин.

– Значит, собак сегодня кормили вы?

Николай Иванович лишь кивнул.

– А где хранится корм?

– В сарае, – он кивнул в сторону кирпичного строения, добротного и аккуратного, которое язык не поворачивался назвать незатейливым и простоватым словом «сарай».

– Значит, возможны только два варианта, – задумчиво проговорила я. – Первый: кто-то проник к вам на территорию двора и отравил корм. Второй – его отравил сам тренер.

Куропаткин нахмурился.

– Исключено, – наконец произнес он. – Насчет тренера.

– Уверены? – сощурилась я.

– Абсолютно. Они для него как дети.

Я не стала разубеждать Николая Ивановича, хотя знала, что хруст купюр порой заставляет людей предавать даже собственных детей. Не говоря уже о собаках.

– Вы сами-то что об этом думаете? – поинтересовалась я у удрученного хозяина дома.

Куропаткин снова немного помолчал, потом заговорил:

– Возможно, я их недооценил. А они, гады, и впрямь всерьез нацелились. Я все думал: я один, у меня никого нет – ни детей, ни жены, ни родственников. А уж за себя-то я постоять сумею. Так что мне они ничего существенного сделать не могут. А они нашли, суки, по чему ударить, нашли-и-и!

Николай Иванович сплюнул и длинно выругался со злобой и тоской в голосе. Я видела, что теперь, после того как трагедия произошла с ним лично, Куропаткин призадумался уже серьезнее. Он уже не отмахивался от версий о жестких намерениях конкурентов завладеть концерном.

– Что вы предлагаете делать дальше? – прокашлявшись, произнес Ильичев не совсем твердым голосом: видимо, он совершенно не был привычен к алкоголю, тем более к порциям размером в стакан.

– Перечирикать бы надо, – сказал Куропаткин. – Всем вместе. Давайте-ка соберемся и обсудим все.

– Сегодня? – спросил Ильичев.

– Нет, Вова. Сегодня нет. Завтра давай. Позвони этому… Забей стрелку.

По слову «этому», произнесенному с неким презрением, я поняла, что Куропаткин имеет в виду Алексея Бабурина.

– А Елене Константиновне? – уточнил Ильичев.

– Да на кой хрен она… – начал Куропаткин с досадой, но не договорил и махнул рукой: – Ладно, хочет – пусть подъезжает. Хотя толку-то от нее…

– Хорошо, я позвоню им обоим, – заверил его Владимир Николаевич.

Я еще при первой встрече с Куропаткиным подметила одну особенность: Ильичев, владелец контрольного пакета акций концерна «Эвита», то есть, по сути, его хозяин, разговаривал с Николаем Ивановичем так, словно тот был старше по положению. Что это – уважение к его жизненному опыту? Или зависимость? Но в чем Ильичев от него зависим? А может быть, это просто банальный страх перед бывшим зэком? Скорее последнее, и природная боязливость Ильичева тут как раз оправданна.

Однако я не стала расспрашивать своего клиента на эту тему. Видя, что Куропаткин поделился своим горем и планами на ближайшее будущее и теперь явно хочет остаться один, я попрощалась с ним и вместе с Владимиром Николаевичем пошла к его машине. Ехали мы молча, удрученные увиденным у Куропаткина зрелищем. К тому же моего клиента явно подташнивало и укачивало – сказывался хлопнутый на голодный желудок стакан водки. И когда я хотела затормозить возле одного из кафе, он протестующее замахал руками. Скрепя зубы, я направила «Тойоту» к Монастырскому проезду…

Дома Ильичев, лицо которого под конец поездки приобрело зеленоватый цвет, моментально скрылся в туалете, совмещенном с ванной, куда стремительно пронесся прямо в ботинках. Некоторое время оттуда доносились характерные звуки, которые не мог скрыть даже шум льющейся воды.

Я тактично воткнула в уши наушники от mp3-плеера и уселась в кресло. Ильичев появился минут через двадцать, уже приняв душ и благоухая каким-то одеколоном. Лицо его еще было бледноватым, но в целом выглядел он гораздо лучше. Смущенно улыбнувшись, он развел руками и произнес:

– Пить надо меньше, надо меньше пить…

– Сочувствую вам, – произнесла я. – Пообедать не хотите?

Ильичев передернулся, словно я предложила ему поучаствовать в каком-нибудь непотребстве.

– Ясно, – вздохнула я. – А что вообще намерены делать?

– Я бы с вашего позволения прилег ненадолго, – виновато проговорил мой клиент. – Думаю, после этого я буду как огурчик.

– Что ж, а я тогда, пожалуй, смотаюсь в магазин, – сказала я. – А домработнице вы в состоянии позвонить? Мне не хотелось бы терпеть вынужденную голодовку.

– Позвоню, – мотнул головой Ильичев.

Видимо, это движение сыграло негативную роль, поскольку он тут же обхватил руками голову и, устремляясь в сторону спальни, проговорил на ходу слабым голосом:

– Позвоню сразу, как только приду в себя.

Заперев двери, я вышла за ворота на улицу и решила пройтись пешком в поисках ближайшего магазина. Идти пришлось недолго: уже метров через двести я увидела двери супермаркета. Не став заморачиваться, купила курицу-гриль, лаваш, салат из корейской моркови в пластиковом контейнере и сразу же поспешила обратно. Дома у Ильичева все было спокойно: ворота заперты, а сам хозяин благополучно почивал в своей комнате, о чем свидетельствовал доносившийся из нее храп.

«Если он и в трезвом виде отличается подобной манерой сна, мне лучше перебраться куда-нибудь подальше от его комнаты», – подумала я, проходя в кухню и разворачивая пакет с промасленной бумагой.

С аппетитом поглощая курицу, я задумалась над создавшейся ситуацией. У меня не было сомнений в том, что между произошедшими в недавнем прошлом событиями есть связь. Наверняка все это направлено против концерна «Эвита» – Ильичев же говорил, что конкуренты выражались более чем конкретно. Но вот почему не трогают его самого как владельца контрольного пакета акций? Если действуют методами устрашения, то Ильичев для них – самая подходящая кандидатура. Не хуже Темниковой. Не в пример Куропаткину, которого не запугаешь наездами мотоциклистов.

Оставили на сладкое? Или им нужен как раз его пакет, и они такими действиями предупреждают – отдай по-хорошему, не то тебя ждет кое-что похуже?

Но предпринимать какие-либо действия по выяснению отношений с представителями концерна «Атлант» для себя лично я считала излишним. В конце концов, я выполняю свою миссию – охраняю Ильичева. А в «Эвите» достаточно мужчин, и завтра они намерены обсудить дальнейшие планы. То есть пока держат ситуацию в своих руках, так что мне нет резона высовываться. А вот если выбранные ими способы не сработают, и моему клиенту станет угрожать реальная опасность, тогда, пожалуй, придется вмешаться. Словом, поживем – увидим.

Ильичев спал до позднего вечера. Он выполз из своей комнаты к половине восьмого, когда я, сидя в гостиной, смотрела второй фильм на DVD – почему-то в комнате, отведенной для меня, не оказалось ни телевизора, ни компьютера. За это время я успела обследовать дом, комната за комнатой. Но ничего угрожающего жизни и здоровью не обнаружила. Ни взрывных устройств, ни даже прослушек не наблюдалось, что, признаюсь, меня порадовало.

Ильичев подавил зевоту и пробормотал:

– Вот это я дал! Теперь ночью не засну…

– Примите снотворное, – посоветовала я.

– Я стараюсь не употреблять никакой химии, – ответил Владимир Николаевич, усаживаясь в соседнее с моим кресло. – Скажите, а… Поесть ничего нет?

– В кухне половинка курицы. Но ее я собиралась оставить себе на ужин, – категорично заметила я. – Вы же так и не удосужились позаботиться о собственной трапезе, как я понимаю!

Ильичев сглотнул слюну.

– Ну, может быть, вы поделитесь со мной? – просительно сказал он. – Я оплачу ваши расходы.

– А я что есть буду? – воспротивилась я. – Ваши банкноты?

– Ну… Вы могли бы еще раз сходить в магазин, – миролюбиво предложил Ильичев. – А я сейчас же позвоню домработнице, она завтра с утра придет и все приготовит! Обещаю! Просто сейчас уже поздно ее беспокоить.

– Ладно, – ворчливо согласилась я, поднимаясь с кресла – фильм оказался откровенным дерьмом, и досматривать его у меня не было никакого желания. А раз уж я пропустила и секцию карате, и бассейн, то можно хотя бы вечерней прогулкой восполнить пробел в физподготовке. Конечно, замена совсем не равноценная, но что поделаешь… Придется завтра утром встать пораньше и сделать несколько кругов вокруг поселковых коттеджей.

К моему возвращению Ильичев уже уплел курицу и остатки лаваша. На сей раз я приобрела сыр, колбасу, хлеб и кое-какие овощи и фрукты у бабушек, торгующих на маленьком самодельном базарчике. Видимо, это был урожай с местных грядок. И хотя их продукты не были сертифицированы, выглядели они куда более натуральными, чем глянцевые помидоры и яблоки на полках супермаркета.