Табу на нежные чувства Серова Марина

– Если не ошибаюсь, как раз в то время вышло несколько громких статей о вашем творчестве? – Я пыталась направлять ее рассказ в нужное русло.

– Да, да. – Малявина стала еще печальнее. – Продажные журналисты воспользовались моим состоянием и стали наперебой поливать грязью, кричать, что я бездарность. Это было ужасно. – Как по волшебству, из рукава платья оперной дивы появился шелковый платок, которым Малявина утирала свои скудные слезы. – Страшно подумать, откуда в людях столько ненависти, столько жестокости. – Она изо всех сил старалась расплакаться, но у нее это плохо получалось. – Эти отвратительные снимки. – При упоминании о них я взглянула на своего лжефотографа, который внимательно слушал наш разговор, изображая при этом бурную деятельность. – Ведь все, кто меня знает, сразу сказали: это не Малявина. Конечно, это была не я, сфотографировали какую-то алкоголичку и заявили, что это Екатерина Малявина, ужас какой. Лжецы, бумагомаратели, кляузники.

Я не сводила глаз с Крапивина, ноздри его уже раздувались от негодования, он готов был вступиться за себя и своих коллег и даже приготовился что-то сказать, когда я пресекла его рвение:

– Денис Альбертович, вон тот плакат крупным планом снимите, пожалуйста.

Эдуард Петрович фыркнул и поплелся к указанному плакату. Только сейчас я заметила, что этот недотепа фотограф не открыл объектив фотокамеры.

– Одну минуточку, Екатерина Захаровна, я покажу своему коллеге, что именно надо сфотографировать. – Я отошла от оперной дивы, а она пока налила себе бокал воды, чтобы успокоиться.

– Держите себя в руках, Эдуард Петрович, – прошипела я в ухо журналисту и открыла объектив фотоаппарата. – Делайте снимки и даже не пытайтесь вмешиваться в разговор.

– Но она пытается оговорить меня, никаких алкоголичек мы не фотографировали, – оправдывался Крапивин.

– И вот этот заголовок крупным планом, – сказала я громко, чтобы Малявина услышала. – Вы все поняли, Денис Альбертович?

Крапивин нехотя согласился:

– Да.

Поскольку я выступала в роли журналистки, для убедительности мне пришлось задать несколько стандартных вопросов о творческих планах. Постепенно я подобралась к интересующей меня теме: кто он, благодетель, решивший вложить капитал в возрождение Екатерины Малявиной.

– О, это замечательный человек. Но имя его я пока назвать не могу. Он мой большой поклонник, преданный друг и, не исключено, – Малявина кокетливо хихикнула, – будущий муж. Но только это пока тайна. – Екатерина Захаровна наигранно заволновалась из-за того, что сболтнула лишнего.

– Ой, ну как же, – пришла моя очередь жеманничать и кривляться, – неужели вы даже не приоткроете завесу тайны? Ну хоть намекните, кто он, этот добрый волшебник, который вернул вас публике?

Мы препирались еще минуты три. Я пыталась выяснить хоть что-нибудь о благодетеле Малявиной, она продолжала держать оборону, утаивая имя и род деятельности будущего мужа.

– Ну что же, Екатерина Захаровна, вы заинтриговали меня и наших читателей. Надеюсь, когда завеса тайны будет открыта, вы позволите мне еще раз встретиться с вами?

– Ну, разумеется.

– А теперь, если вы не возражаете, мы хотели бы пройтись по вашему дому и сделать несколько снимков в интерьере.

– С удовольствием. – Малявина с радостью согласилась на мое предложение.

Я подошла к Крапивину, который застыл с фотокамерой у афиши.

– Меня чуть не стошнило, пока я вас слушал, – сказал он тихо.

– Сдерживайте свои рефлексы, Эдуард Петрович.

– Вам никогда не стать хорошим журналистом.

– А я и не пытаюсь. Справитесь с возложенными на вас обязанностями?

– Это с какими? – заволновался Крапивин.

– Сфотографировать звезду оперной сцены сможете?

– Ну, хороших снимков я вам не обещаю…

– Снимки меня вообще не интересуют, делайте вид, что фотографируете, и с умным видом давайте указания.

– С этим я справлюсь.

Екатерина Захаровна, как оказалось, очень любила фотографироваться. Она охотно соглашалась на любые предложения: сняться у окна, на диване, в шляпке, в беретке. Крапивин, который поначалу робел, исполняя чужую для себя роль фотографа, потом неожиданно оживился и с увлечением предался работе. Я даже не сразу поняла, что эта фотосессия стала для него маленькой местью за несправедливое осуждение его прежней работы. Он с удовольствием издевался над ничего не подозревающей дивой.

– Тут вам лучше будет встать на колени, – рьяно руководил он Малявиной. – Напольная ваза просто потрясающая, вы будете великолепно смотреться на ее фоне.

– Вы думаете? – Малявина изучающе посмотрела на свою вазу и согласилась с мастером. – Да, она действительно уникальна. Но вам не кажется, что на коленях я буду выглядеть не очень привлекательно? – сомневалась она.

– Не волнуйтесь, никто и не догадается, что вы стояли на коленях. Я сделаю крупный план, только ваше лицо и ваза.

– А, тогда хорошо! – Малявина послушно выполняла указания фотографа.

– Теперь можете опереться на локти. Вот так. – Эдуард Петрович просто наслаждался своей маленькой местью.

Я едва сдерживала смех, наблюдая за ним.

– Не переусердствуйте, мастер.

– Все под контролем.

Дива и лжефотограф переместились в спальню, где Малявина, под щелканье фотокамеры, еще минут десять позировала на кровати.

Крапивина я отрывала от неожиданно полюбившейся работы чуть ли не силой.

– Нам еще надо на самолет успеть, Денис Альбертович.

– Ах, да. Простите. Увлекся.

– Ой, мне так приятно было с вами работать, я получила огромное удовольствие. – Малявина взяла под руку моего помощника и кокетливо прижалась своим пышным бедром к его ноге.

Крапивина перекосило от негодования, но, надо отдать ему должное, он сумел совладать со своими эмоциями.

– Мне тоже. Вы потрясающая женщина, – очень правдоподобно соврал Эдуард Петрович.

– Ой, ну что вы.

Надо было бежать отсюда, бежать, бежать и бежать.

Мы мчались по дороге в сторону города, когда Эдуард Петрович, осознав все, что с ним недавно произошло, ужаснулся своему поведению.

– Неужели это был я? – Крапивин сидел с каменным лицом. – Я ее фотографировал, я позволял ей кокетничать со мной.

– Вы и сами с ней неплохо кокетничали, – добавила я масла в огонь.

– Какой ужас! – Крапивин схватился за голову. – Как это отвратительно.

Он поныл пару секунд, а потом неожиданно накинулся на меня:

– Что вы со мной делаете? Вы ломаете меня, я не такой, со мной так нельзя.

– Вы сами изъявили желание сопровождать меня. Никогда не поздно отказаться, – усмехнулась я.

– Нет, я должен это пройти до конца, – смело признался журналист. – Что вы думаете делать дальше?