Сингулярность (сборник) Никитин Юрий

Предисловие

Наконец-то свершилось: у вас в руках первый у нас в стране и вообще в мире сборник рассказов, целиком посвященный невероятному будущему! Реальному будущему, которое наступит на самом деле. И в нем, как это ни покажется странным, нет места громадным звездолетам и космическим пиратам, что добывают руду в дальних мирах, нет звездных наемников и нет звездных войн с применением лазерных пушек и лазерных мечей, нет бунтующих роботов и бледных мутантов.

Это сборник рассказов о том будущем, которое в самом деле коснется всех вас. К примеру, многие из вас могли предположить появление, скажем, мобильника? Никто, даже фантасты и футурологи. А он изменил уже вашу жизнь, а не ваших прапраправнуков. И такие изменения, куда более ошеломляющие, вскоре обрушатся лавиной.

Скажу честно, создавался сборник с невероятными трудностями. Понятно же, что нам всем было куда проще о магах, алхимиках, некромантах, колдунах, рыцарях и драконах, принцессах, орках и эльфах! Это, как вы понимаете, пишется намного легче. Без труда, без усилий, без мозгового штурма, да и читается проще. А вот о близком будущем… и писать очень нелегко, и, читая, сам вертишь носом…

Да, кстати, было наложено еще одно очень серьезное ограничение. Не будь его, абсолютное большинство рассказов были бы антиутопичными. Все мы люди, и всем нам гораздо приятнее описывать ужасы и катастрофы, что случатся по вине тупых ученых, а вот мы, такие умные, все предусмотрели и предупреждаем, предупреждаем, предупреждаем! То есть сами придумаем какую-то ерунду, а потом с самым серьезным видом предостерегаем, что, дескать, люди, будьте бдительны! Этого не должно случиться!

Так что, понимаете, трудно было выжимать положительное, потому что все мы – писатели в первую очередь! – бунтари и ниспровергатели, ломать и рушить, как и говорить «нет!», куда легче и приятнее, но все-таки из детского бунтарства поднимались выше и пробовали положить свою песчинку в фундамент великого строительства.

А еще никто нас не заставлял выпустить сборник ко дню Великой Победы над гуннами, так что сборник набирался медленно и тщательно. Потому здесь нет стандартных и узнаваемых рассказов с надоевшими темами и стандартными сюжетами. Здесь то, что случится уже с нами, с вами или… может случиться.

Но от этого будущее не становится менее волшебным, чем если бы его творили все феи мира, вместе взятые. Нет, оно будет намного более чудесным и волшебным!

Читайте!

И вместе с нами входите в ужасный и прекрасный мир, что начинается уже сегодня. Сейчас.

Успехов!

Юрий Никитин

Алексей Васильев. Ложь

Максимус с трудом выбрался из переполненной пассажирской пули. Осенний ветер не сразу смог остудить разгоряченное необычной давкой тело. Макс спустился с эстакады и торопливо зашагал в сторону Генцентра.

Об операции он узнал неделю назад. Медики разработали новую технологию перестройки ДНК, и им требовался подопытный, доброволец, согласный либо умереть на операционном столе, либо получить вечную жизнь – бесплатно. Операция на генах стоит не один миллиард единиц, и мало кто из обычных людей становится богом.

До начала процедуры оставалось три часа.

В подземном переходе Макса сдавили так, что затрещали ребра.

Откуда столько, удивился он. В желудке похолодело – людским потоком Максимуса вынесло на площадь перед Генцентром, огромную, как аэродром.

Он оказался не единственным добровольцем.

Площадь была переполнена, и множество улиц, выходящих на нее, нескончаемо выплескивали новые реки жаждущих. Максимуса от ворот Центра отделяло несколько сот шагов и много-много тысяч людей, готовых лечь на операционный стол.

Над площадью стоит неумолчный гул, толпа спрессована, но уплотняется еще, растет. Это нечто цельное, это какое-то ужасное тысячеголовое существо, с которым невозможно бороться…

Раньше надо было приходить, с отчаянием подумал Макс. Наверное, с ночи места занимали…

Он был не прав. Многие провели перед Центром несколько дней.

Максимус попытался вклиниться в живую массу, но тщетно. Прижав руки к груди, помогая локтями, он протискивался вновь и вновь, а когда удалось продавиться чуть, его кто-то с силой потянул за плечо. Обернувшись, увидел бледного парня, пытавшегося вытолкнуть его. Площадь продолжала заполняться, и опоздавшие старались так же пробиваться вперед.

– Ты чего? – возмутился Макс.

В ответ парень ударил его в лицо. Защищаться Максимус не мог – руки были прижаты, не высвободить. Отвернулся торопливо, навалился на тех, кто впереди, заливая кровью чью-то спину.

Что они все делают, недоумевал Макс, чувствуя, как его продолжают выталкивать. Напрягая все мышцы, сопротивлялся как мог. Сзади били по голове, затем ухватили за волосы, потянули так, что из глаз брызнули искры. Он отчаянно рванулся. Кожа затрещала, макушку пронзила жгучая боль.

Изо всех сил упираясь ногами, Максимус давил на передних, рыча от напряжения. Хватка ослабла, и он почувствовал, как продвинулся вперед, совсем немного, на шажок, но это придало сил. Макс рванулся сильнее. Ощущение было такое, будто тащит пассажирскую пулю, набитую до отказа, но удалось протиснуться вперед еще. И еще. Сзади закричала женщина, послышались звуки борьбы, треск.

В толпе душно, жарко, как в адской домне. По телу побежали горячие ручьи, сырая рубаха прилипла к спине.

Так и умереть можно, мелькнула жутковатая мысль. Но умирать нельзя, некогда. Неужели кто-то другой, тот, кто стопчет его тело, равнодушно перешагнет, сегодня обретет настоящую жизнь, а он будет мертвым? Нет, скорее в руки медиков попадет кто-то из тех, кто в первых рядах… Кто пришел сюда раньше!

Сволочи!

Максимус сдавленно закричал и рванул вперед.

Он понял, можно продвигаться быстрее. В толпе много женщин и детей, – им-то зачем, возмутился Макс, – они слабее мужчин, их легче выталкивать, освобождая место. На него, конечно, немедленно найдутся желающие, но надо быть быстрее…

Одна сопротивлялась долго, но Макс ухватил за длинные волосы, потащил с нечеловеческой силой, так, что у женщины запрокинулась голова, он увидел выпученные глаза и выгнутую шею, белая кожа сильно натянулась, готовая вот-вот разорваться. Стоящий рядом мужчина с крохотной девочкой на плечах вскрикнул, потянул женщину на себя, но был скован толпой, их тут же расцепило, детский голос выкрикнул испуганно:

– Мама!

Максимус стремительно занял проделанную брешь, рядом увидел стеклянные от бешенства глаза.

– Сука! – крикнул мужчина. – Что ж ты делаешь!

Справа упал человек, его стоптали мгновенно, он пытался подняться, но на него уже наступали, давили. Некоторое время он стоял на коленях, упираясь руками и что-то крича неразборчиво, кто-то вскочил ему на спину, придавил тяжелым ботинком голову. В суете Макс сумел отдалиться от опасного соседства.

– Мама! Мама!

– Я убью тебя, сука, слышишь? – кричал мужчина с ребенком громко и страшно.

Но Максимус уже далеко. Здесь, ближе к воротам, ведущим в Генцентр, толпа много беспокойнее. Сзади постоянно давят, пытаются опередить, вытолкнуть, стоптать. Рядом – единственно достойная человека награда. Один из всех останется жить. Остальные – уже мертвы.

Толпа мертвецов, подумал Максимус. Тысячи трупов, что пытаются обрести истинное воскрешение. Все они – мертвы. Сегодня, завтра, через десять лет… какая разница? Если тебя не будет – тебя нет. Только он достоин, лишь один… Неужели кто-то другой завладеет вечностью?

Оскалив зубы, он рвался вперед.

Впереди сдавленная озверевшей толпой старуха. Невысокая, но крепкая, упираясь, выгнула спину, не дает оттащить себя назад.

Бешенство поднялось раскаленным комом, от приступа ненависти на глазах выступили слезы.

Что ей, уже пожившей, и немало? Что ей здесь? Как смеет она стоять на пути? Старая тварь, что она знает о бессмертии? Хочет помолодеть? Снова хочет жить?

– Ты! – зарычал Макс. – Ведьма…

Он обхватил дряблую шею, сдавил. Старуха почти не сопротивлялась, хрип не слышен в шуме толпы, Макс сжимал с такой силой, что, если бы не позвоночник, соединил бы ладони. Торопливо шагнул на освободившееся место, но споткнулся о тело, пошатнулся. Тотчас последовал крепкий тычок в бок. Сзади навалились так, что хрустнули ребра. Некоторые уже сломаны, как бы не проткнули что-нибудь важное…

Кто-то нетерпеливый уже лез на него, стараясь подмять, но, едва не потеряв равновесие и не упав, Макс все же сумел податься вбок, вклиниться между телами. Сзади тут же принялись бить по голове, терпеть можно, здесь не размахнешься, но Максимус торопливо навалился на передние ряды.

Крики, рев, удары со всех сторон.

– У него нож! – вскрикнула женщина рядом, а через миг раздался страшный, нечеловеческий вой.

Максимус инстинктивно постарался опустить руки, прикрыть уязвимые места, а они все уязвимые, но не смог. Толпа бурлила, словно кипяток в котле, до забора считаные шаги, всего несколько рядов… Ворота много левее, к тому же закрыты, надо через высокий решетчатый забор.

Благодаря невероятным усилиям приблизился к нему на пару шагов. У забора – живой вал, по нему карабкаются люди, падают, их стаптывают наступающие ряды, вал растет на глазах, но преграда все еще высока…

Толстые прутья, похожие на воткнутые в бетонное основание наконечниками вверх копья, выглядят несокрушимо, скреплены внушительными перемычками, за них цепляются, словно за перекладины лестницы, лезут наверх. С внутренней стороны вдоль забора – узкая асфальтовая дорожка, за ней – невысокий пластиковый барьер, за которым стоят люди в камуфляже – встревоженная охрана Генцентра.

Максимус видел, как кому-то удалось вскарабкаться на забор, но бушующая толпа с ревом потащила обратно, несчастный, опрокинувшись, напоролся на штырь, и тот, пробив ляжку, высунул заостренный конец с другой стороны, чуть выше колена. С криком ужаса и боли человек повис вниз головой. Его дергали, пытаясь стащить, но штырь держал крепко, что лишь раззадоривало тех, кто внизу…

Макс прыгнул на шевелящийся вал, сватился за прутья. Сзади навалились, кто-то дернул, со страхом Макс понял – сейчас и он окажется внизу, но смог вывернуться, едва не задохнувшись от боли – поврежденные ребра чуть не проткнули его изнутри.

За прутья ухватился оттолкнувший его здоровяк. Макс схватил его за куртку, потащил, обламывая ногти, но тот лишь сильнее цеплялся за ограду. Максимус принялся бить, вкладывая в удары всего себя, но крепыш словно не чувствовал. Прочная кожаная куртка туго обтянула мощное тело, под ней – внушительный слой жира и мускулов, без размаха не пробить. Но уже не только Макс оттаскивал здоровяка. В несколько рук удалось оторвать его от забора, и он пошатнулся, стараясь удержаться на шевелящейся живой массе, а Максимус тут же занял его место, к досаде задних рядов, только что дружно ему помогавших.

Кто-то с пронзительным визгом принялся бить в спину, как до этого бил он. Вот уже несколько человек пытались выдернуть Макса из занятой им каверны, вот он чувствует то же, что и мгновения назад – здоровяк, его толкают, тянут и бьют. Кто-то укусил его за ухо. По щеке побежала щекочущая струйка. Сдавленный, Макс не мог обернуться. Он резко откинул голову. Из глаз брызнули искры, ноги на миг подкосились, но сзади раздался вскрик. Крохотная победа придала сил.

Рывок! – и он уже на верхней перемычке, держится за острия копий, снизу не достать, но забор ощутимо качается, равновесие держать трудно, как бы не упасть, как тот, который проткнул ногу…

Макс с силой оттолкнулся и прыгнул, стараясь оказаться подальше от забора: видел, как тех, что перелезли, хватали, тянули обратно, разбивая головы о прутья.

В лодыжке звучно хрустнуло, и мозг взорвался ослепительной болью. Макс закричал, упав, а сверху обрушился тот самый здоровяк в кожаной куртке. В глазах потемнело, Максу показалось, что все, конец. Руки ухватились за пластиковый барьер, Максимус подтянул себя к нему, выбравшись из-под упавшего. Крепыш схватил за поврежденную ногу, потащил. Вспышки боли нестерпимы, но Максимус отбивался, стараясь угодить по ненавистному лицу здоровой ногой. Он никак не мог по нему попасть, здоровяк дергал головой, уворачиваясь, заплывшие глаза смотрели тупо, в них была животная жажда жизни.

Несколько раз Макс попал, хватка ослабла, а он ударял еще и еще, нужно было спешить, чудовищный вал под забором растет очень быстро, скоро толпа хлынет волной!

Перебирая руками и помогая здоровой ногой, Максимус поднялся и оперся о барьерчик, чтобы немного передохнуть. Перелезть последнее препятствие ничего не стоило, пластиковая преграда высотой по грудь, но уже спешит к нему одетый в форму человек!

– Нельзя! – яростно отрубил он, подбегая.

– Слушай, друг… – лихорадочно заговорил Макс. – Я… ты… помоги.

Тот покачал головой и недвусмысленно положил руку на автомат.

– Нельзя!

– Брат… я… вот, я копил всю жизнь. На, держи.

Макс достал кредитку, на которой было не больше сотни.

– Код: девять, семь, три, шесть. Десять миллионов единиц. Я копил всю жизнь, понимаешь? Держи. Пропусти?

Охранник закусил губу.

– Я быстро… Я копил, понимаешь? Мне очень надо…

– Девять, семь, три, шесть? – приглушенно переспросил человек в форме.

– Да.

Максимус протянул карточку.

– Даю две секунды, – шагнул в сторону охранник.

Макс перевалился через преграду и, рыча от боли, захромал к зданию. Сзади кричали, но он уже толкал тяжелую дверь.

– По коридору направо, до лестницы, на третий этаж… – испуганно объясняла девушка, встретившаяся в холле.

Он поднялся, а когда открыл дверь, словно тяжелый таран ударил в грудь, сбивая с ног. Третий этаж был заполнен добровольцами.

Здесь было много спокойнее, чем снаружи. Все словно чего-то ждали. Обессиленный, Макс с облегчением прислонился к стене. На какой-то момент его охватило безразличие. Легкие разрывались, закашлявшись, он выплюнул тяжелый темно-алый сгусток. Виски сдавила боль, да так, что Максимус едва устоял. Действительность стремительно раскачивалась, пол выскальзывал из-под ног. Стена побежала вверх, но, сползая в беспамятство, сквозь черный туман Макс услышал:

– Четвертая отрицательная у кого? Операция возможна только с этой группой.

– У меня, – прошептал Макс. – У меня! Пропустите…

– У кого, повторяю, четвертая отрицательная? Остальные, выйдите, операция невозможна.

– Скажите ему, у меня четвертая… У меня… пожалуйста!

Его не слышали, а может, не хотели.

Ладони скользили по стене, но Макс смог подняться. Выставил локти и сделал первый шаг. Люди, очевидно, не знавшие, что происходит внизу, с удивлением смотрели на него, спешили расступиться.

Но и здесь атмосфера накалена.

Кто-то плачет, а истеричный женский голос повторяет:

– Доктор, у меня дочка, она смертельно больна… можно ее? Это последний шанс… доктор… пожалуйста!

Максимус наполовину в беспамятстве, почти ничего не видит, проталкивается на голос, главное – не упасть, людей немного, они не толкаются, не напирают…

– Пожалуйста, доктор.

Уже рядом! Он близко!

– Группа у дочки какая?

– Вторая. Ну неужели никак нельзя?

– Сожалею…

– Ну, тогда хотя бы меня, доктор, у меня четвертая…

– Мама, ты чего?

– Отстань! – визжит женщина.

– Ты лжешь, – хрипло прорычал Максимус, оказавшись рядом. – У меня четвертая отрицательная! Вот мой маячок. Видите? Покажите свой!

Женщина закричала, попыталась вцепиться в волосы. Ее оттащили двое крепких парней – очевидно, охранников.

Перед Максимусом стоял человек в светло-синем халате.

– Заходите, – коротко сказал он, с удивлением глядя на избитого, окровавленного мужчину в разорванной одежде.

– У меня тоже четвертая!

Передние ряды раздвинулись, выпуская лысого толстяка. По его багровому лицу бежали ручьи пота. Толстяк тяжело дышал, но когда посмотрел на Максимуса, подбитые глаза сверкнули нешуточной злобой.

– Заходите оба, – не раздумывая, сказал медик. – Проводите остальных, – добавил он верзилам. – И двери, двери, сейчас с улицы повалят…

Оказавшись в небольшом зале, медик первым делом закрыл дверь.

– Господи… – пробормотал он. – Какой кошмар.

Что теперь? – лихорадочно думал Максимус. Кого выберут?

Медик не мешкал. Снял с пальца кольцо, зажал в кулаке. Заложил руки за спину, через миг протянул толстяку.

– В какой руке? – жестко спросил он. – Вытащишь кольцо – оперируем тебя.

Толстяк закусил губу.

– Ну же!

Застонав, ткнул в левую.

Доктор медленно разжал кулак.

Сердце Макса повисло на ниточке.

Но не выдержал толстяк. Вдруг захрипел, задергался, резко и сильно посинел, часто задышал. Упав на колени, схватился за грудь, затем завалился на бок. Дернулся и затих, разбросав руки.

Не веря глазам, Макс наклонился над ним. Сомнений не оставалось.

– Доктор! Да он умер! – радостно закричал Максимус. – Он умер! Умер! Наверное, сердце не выдержало!

Человек в халате схватился за голову.

– Какой кошмар… Больше не допущу. Идемте скорее! О нем позаботятся.

И вот, после ряда процедур, облепленный проводами, он сидит напротив группы медиков. Ему меряют пульс, осматривают лодыжку, светят в заплывшие глаза…

Он смеется радостно, из сломанного носа опять бежит кровь, а сердитый человек в архаичных очках кричит:

– Да успокойся! От сердца умереть хочешь? У тебя пульс как чечетка. Инъекцию не сделать, схватит моментально!

И Макс бесполезно пытается унять разбушевавшееся сердце, но ему дают чего-то выпить, а затем колют в вену, чуть ниже локтя. Он засыпает и не слышит, как на улице стреляют в неуправляемую толпу, проломившую забор, звучат сирены – на помощь охране прибыло подкрепление, из водометов бьют тугие струи…

Максимус пришел в сознание через три месяца. В теле – упругая сила, сознание ясное, и нигде ничего не болит. Волна счастья накрыла его. Он чувствовал, что стал бессмертным, стал богом, испил из чаши с амброзией. Но вот уже ему не терпится покинуть стены Генцентра, чтобы испытать себя и насладиться положением олимпийца.

Работники Центра без конца осматривают, проверяют, хотя ему и так ясно: он – небожитель.

Из таблоидов Макс узнал о последствиях той давки – на площади погибло много людей, и правительство отныне запретило такие проекты.

В запястье вшили нечто напоминающее пуговицу, а на вопрос «Что это?» главный ответил:

– Информатор. Снимает генданные и передает в Центр. Контролирует ваше состояние. Оберегает.

Он был хороший человек, главный медик. Ведь это он, чтобы избежать беспорядков, придумал, что требуется человек с четвертой, самой редкой группой…

Группа крови не играет роли, но, чтобы избежать взрывоопасной ситуации, что неминуемо последовала бы при выборе добровольца, главный поставил фильтр и выбрал самую мелкую мембрану…

А Максимус прошел отбор.

Он смотрел на пролетающий мимо город. Пуля шла по второму полукольцу, с перебросом через площадь Генцентра.

– Глупцы! – услышал хриплый голос. Справа, перегнувшись через его плечо, в окно на высокое здание глядел сосед, плешивый человечек с тусклыми глазами.

– Почему? – без интереса спросил Максимус.

– Человек не должен жить вечно. Но, знаете, слышал, есть те, кто соглашается по доброй воле… – сказал тот, трагически понизив голос.

Максу стало смешно. Он вспомнил площадь.

– Вы бы тоже согласились. Это заветная мечта.

Человечек энергично затряс плешивой головой.

– Знаете, у таких людей нет стимула… вечноживые растения!

Максу стало скучно. Рядом сидел завтрашний труп.

– А что вы думаете? – спросил пожилой. – Не правда ли, жизнь прекрасна потому, что коротка?

Максимус равнодушно смотрел в окно.

– Думаю, вы лжете.

Михаил Уткин. Оцифровка

Полифазный сон – штука замечательная. Три часа бодрствуешь, полчаса спишь, потом новый цикл. Так экономишь часа четыре в сутки. Академик за много лет привык к такому режиму и с ровной твердой кушетки вскочил полный сил и энергии. Запищал таймер, и стена разом зажглась десятками экранов. Обычно приходилось скрывать «зрение хамелеона» от людей, но дома некому пугаться жутковатого зрелища – независимо вращающихся глаз. Метод Шоу – Дао разделения полушарий мозга позволяет разом отслеживать, запоминать и сортировать море информации. Большинству людей и одна линия мышления недоступна, он же удерживает четыре.

«Сегодня, пожалуй, самый важный день в жизни. И самый опасный…» – академик обратил внимание на кольнувший шильцем страх. С интересом исследователя рассмотрел и мысленным щелчком отправил в спинной мозг.

Пора отправляться в лабораторию. Тугой и плотный, как баскетбольный мяч, он промчался по комнате. Через десять секунд белый костюм надет, а входная дверь докладывает в удаляющуюся спину список замков по умолчанию.

«Вчерашний чай яду подобен», – подумал круглолицый одутловатый мужчина. Тяжело вздохнул, шаркая растоптанными шлепанцами, потащился к холодильнику. Весело пшикнула пивная банка. Пять жадных глотков, поперхнулся, закашлялся. Рыжий кот с белым ухом уставился оранжевыми глазами.

– Сглазил, скотина! – буркнул хозяин, натягивая обвисшие коленями треники на круглый живот.

Откусил от огрызка колбасы, бросил на пол.

– Скотина, – это снова коту, сделавшему вид, что вылизывать лапу интереснее. Сигарета уткнулась в уголок рта, чиркнула зажигалка. Нестриженый ноготь отодвинул замочек форточки. На улицу вылетела струйка дыма. Порыв ветра разом скомкал, унес ее вдоль стены. На кафель сыпанула горсть снега. Рассеянные мысли вяло ворошатся:

«Скоро выезжать… форточку прикрыть не забыть… В лаборатории вроде все проверили… ну да без труда не вытащишь и рыбку из пруда… Скотина, кастрировать надо… Если и этот опыт провалится, тему закроют… Все равно… Сильно дует, как бы не простыть… Если закроют, все равно главному лаборанту найдется дело, все-таки стаж двадцать лет… скотина, колбасу не жрет… кхе-кхе, курить надо бросать…» Думы бегают словно отравленные тараканы – кривыми кругами. Недоуменно трогают друг друга усами, падают, сучат лапками и наконец дохнут.

– Неужели вам совершенно не страшно?! – дрожащим голосом вопросил тощий желчный мужчина небольшого роста. За маленькими круглыми очками – испуганные карие глаза.

– Сергей Семе-оныч! – академик добродушно похлопал собеседника по плечу. – Ну что вы трясетесь, право слово. Ведь все программные ляпы исправили? – Собеседник уселся в широкое кресло.

– Исправили! Но и предыдущие два эксперимента перевода человека в цифру казались идеально подготовленными! Цезарь Ипатьевич!

– Ну что вы, право слово! Недочеты исправлены, бумаги подписаны. Суды, ряды, правозащитники, родственники… все согласовано и увязано. – Он пристегнул ремни на ногах, начал возиться с подлокотными фиксаторами.

– Но вы же создатель оцифровки человека! И именно вы заложили костяк программ перевода человеческих эмоций и интеллекта в цифру! Именно вы творец теории невозможности искусственного интеллекта!

– Да, да… знаю, – буркнул подопытный, – ну, помогите пристегнуть руки! Включите наконец автоматику! Я не передумаю! И вообще, мы не вправе после двух неудачных экспериментов задействовать людей!

– Но они же сами согласились! Писатель и доктор наук были фактически при смерти…

– Вот именно! Может быть, именно этот факт повлиял! А искусственный интеллект создан, не утрируйте.

– Да! И тут же впал в кибернетическую нирвану. Сразу же! Ваша же теория…

– Моя теория также не подтвердилась! Пакет программ переведенных людей просто исчезал!

– Профессор! Но вы же еще сильны и полны энергии…

– Сергей Семенович, вы не хуже меня знаете, что программы перевода в цифру животных включались лишь в момент физической смерти исходных носителей!

– Но это, не впадая в метафизику, невозможно объяснить!

– Так и не будем объяснять! Просто следуем экспериментальным данным! Это есть, и точка! – Профессор решительно закусил кляп и глазами велел продолжать.

Сергей Семеныч тяжело вздохнул и перевел красный ключ на «вкл». Сразу напряглись и подтянулись к подлокотникам наручи, опустился, тихо жужжа, шлем.

– Ну, давайте, с богом.

Академик кивнул, глубоко вдохнул. Несколько секунд, и приборы показали релаксацию. Операции отработаны до мелочей. Сергей Семеныч побледнел, на тощей шее заходил кадык, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом.

Надувной костюм зашипел, прижал датчики и электроды к телу. Чуть подвигался, корректируя точность попадания на нужные точки. И наконец надулся туго, прочно фиксируя тело.

Электроника считывает личность. На экране, помимо столбиков цифр, отражается визуальная информация. Ряд первичных реакций: боль, страх, радость – сменяется более тонкими эмоциями, чувствами.

С профессора катит пот градом. Лаборант у рубильника ждет сигнала. Смотрит хладнокровно и немного сонно.

Вспомогательная аппаратура слой за слоем снимает данные. В венах подопытного уже пульсирует физиологический раствор. Наконец самый длинный период – сканирование памяти – завершился. Завыли вспомогательные генераторы, на экранах отразилось совмещение личности с созданной базой данных. Пять секунд, десять, минута, две секунды…

– Выключай! – заорал профессор. Щеки посинели, на висках вздулись вены. Нервный тик задергал глаз вместе со щекой…

Резкий сухой треск, словно о великанское колено сломали толстое бревно. Моргнул свет. Тело в кресле дернулось даже сквозь фиксирующий костюм. Запахло паленым мясом и озоном. В обрушившейся тишине шаги экспериментатора раздались как тиканье последних секунд перед взрывом. Медленно профессор приподнял забрало, уставился в выпученные глаза академика. Машинально провел рукой по ставшему мертвенно-коричневым лицу, пытаясь прикрыть веки. Но сварившиеся выпученные глаза не закрываются. Он всхлипнул, как-то боком пошел к стеллажу, прислонился лбом к холодному металлу.

– Я освобожу кресло, – спокойно сказал лаборант.

– Ты! Ты! Палач! – вдруг взвизгнул профессор, схватил сотрудника за грудки. Пуговицы брызнули, запрыгали по белому полу. Круглая голова лаборанта затряслась, как у тряпичной куклы. Слова превратились в испуганное мычание. Наконец острый кулачок отшвырнул увесистое тело. Сергей Семенович без сил опустился на пол, и слезы потоком хлынули по худому лицу.

– Не может быть, – тупо сказал ассистент, массируя место удара, – мы три раза проверили и перепроверили данные. Я лично просматривал все таблицы и подключения. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда… Опыт поставлен идеально.

Он аккуратно переместил манипуляторами тело на каталку. Коротко вспенилась дезинфекция. Взвыла сушилка. Продолжая бормотать, лаборант сам сел в кресло.

– Ничего не понимаю… Разве что сглазил кто… Зажимы в норме, – щелк-щелк. Автоматика отметила изменение массы, тихо загудела. – Шлем в норме. Наручи… Даже загубник в норме. Эй, профессор, я все проверил заново. Все в норме. Выпустите меня отсюда.

У профессора глаза полыхнули свирепым огнем.

– Проверил, значит, чертов тупица! Нет, ты еще не проверил! – Глаза загорелись сумасшествием.

Профессор подлетел к пульту. Шлем защелкнулся, из-под забрала раздались невнятные завывания. Пальцы промчались по клавиатурам, рычажки, регуляторы… И наконец последний рывок спятившего – за большой рубильник. Треск! И сумасшедший хохот профессора наполнил лабораторию. Седые волосы встали дыбом, как у веселого Эйнштейна. Он свирепо опрокинул высокий шкаф, вознес тяжелый стул над сплетениями аппаратуры…

Пик. Пик. Пик… вдруг отчетливо замигала зеленая лампочка индикатора. Процессор ожил, пошла загрузка. Зашелестели вентиляторы. Сергей Семенович закашлялся, из глаз ушла муть. Он осторожно приблизился к монитору…

– Мы в корне ошибались, пытаясь перевести в цифру людей творческих. Все-таки люди отличаются намного сильнее, чем думали. Наша методика оказалась действенной не для всех. И все-таки наука на верном пути! – Профессор окинул острым взглядом шевелящуюся массу журналистов. Они тянут разнокалиберные микрофоны на длинных штативах через головы ряда солидных людей с бейджиками «Комиссия». – Случайно удалось оцифровать и вселить в сеть человека банального. Человека, буквально жившего автоматизмами и мыслившего стереотипами. В его сознании постоянно что-то путалось, крутилось, рвалось и бестолково перемещалось. Все необычное ускользало из поля внимания. Эмоционально-чувственная сфера была фиксирована в положении «равнодушие». Этот индивид совершенно точно знал, за какое правительство голосовать, знал, что нужно сделать для вывода из кризиса экономики. Знал, что водку нужно пить с пивом, иначе деньги на ветер. Знал, что курить вредно, но бросит потом. Знал, что нужно заниматься зарядкой, но приятнее не заниматься. Он жил телесными инстинктами, жизнью автомата… И, как видите, не заметил особой разницы, переселившись в компьютер!

– Заметил! – гулко возразили динамики. Представители комиссии отшатнулись, журналисты, напротив, полезли микрофонами к динамикам.

– Что, что вы заметили?! – неслось со всех сторон.

– Заметил, что вот только в таком виде и начал жить! Мне это нравится!

– А вы не обижаетесь на нелицеприятные оценки вашего… э-э…… коллеги?!

– Это факты. На факты глупо обижаться. Сергей Семенович, извините, что перебил. Продолжайте, пожалуйста.

– Благодарю, – ядовито буркнул профессор. – Таким образом, первым ИнКом – интеллектом кибернетическим – стал, в общем, вот такой… гм. Но в отличие от искусственного интеллекта он обладает неоспоримым плюсом. Плюс этот – наличие интереса! Ему действительно интересно выполнять тонкие и сложные операции, увлекают точные вычисления. Нравится проверять и перепроверять массу данных, управлять механизмами, кропотливо выискивать ошибки и просчеты. В общем, перелопачивать гору рутины.

– А насколько у инка мышление быстрее человеческого?

– Ну, смотря что вы подразумеваете под мышлением. Считает он очень быстро – вычислительные мощности внушительные. Но когда дело доходит до решения задач, скорость резко падает. Чтобы резюмировать, он вынужден до конца отслеживать множество ложных ответов и тупиковых решений. Впрочем, человек десять квалифицированных сотрудников заменять может. Ну и опять же, он сильно зависит от базовой информации на сменном харде.

– То есть память у него меняется в зависимости от поставленной задачи?

– Да, так для него постоянно все свежо и ново. Соответственно, интересно. Но, в общем, мы планируем создать базу данных из его памятей и объединить их в сеть…

– То есть пока у него, как у склеротика, постоянно хорошее настроение? Каждый день новости?! – с сарказмом спросила коротко стриженная журналистка. Раздался смех.

– Если нет постоянной памяти, что в нем вообще осталось человеческого?

Профессор натужно усмехнулся:

– Ну, человеческим остался набор программ – характерных эмоционально-интеллектуальных реакций. Полностью осталась и человеческая память. Но остроты ваши неуместны. Он остановился в развитии в человеческом теле и не имеет ни малейшего желания развиваться и в электронном виде. Хотя возможности самопрограммирования, выхода в Интернет заложены по умолчанию. Впрочем, это пошло на пользу. Как говорится, пусть все цветы цветут… даже если это не цветы. Неизвестно, какой компонент понадобится цивилизации для нового варева.

– ИнК. Повтори, что сказал! – Сергей Семеныч строго уставился на блоки процессора. В динамиках сразу забубнил низкий голос бывшего лаборанта: