100 великих россиян Рыжов Константин

Духовный образ России, быть может, с наибольшей полнотой воплотился в русской поэзии, которая вся представляется нам как одна великая национальная поэма.

Начало ее — народные былины, «Слово о полку Игоревен, духовные стихи и классики XVIII века. Затем следуют Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Блок, Есенин, Ахматова, Маяковский, Твардовский, Бродский… Каждая историческая эпоха здесь — самостоятельная глава, каждый поэт — отдельная страница, каждое стихотворение — исполненный глубокого смысла символ. И не надо смущаться тем, что каждая строчка этой великой поэтической книги рисует свой, особенный и неповторимый образ России — противоречия в этом нет, ибо доподлинный лик ее — не в каком-то определенном тоне, а в сложном смешении всех цветов.

АЛЕКСАНДР ПУШКИН

Александр Сергеевич Пушкин происходил из старинного, но обедневшего дворянского рода. Он родился в мае 1799 г. в Москве, в семье отставного майора, чиновника Московского комиссариата. Первоначальное (довольно беспорядочное) образование Пушкин получил дома. «До одиннадцатилетнего возраста он воспитывался в родительском доме, — вспоминал младший брат поэта Лев Пушкин. — Страсть к поэзии появилась в нем с первыми понятиями: на восьмом году возраста, умея уже читать и писать, он сочинял на французском языке маленькие комедии и эпиграммы на своих учителей». В 1811 г. родители поместили старшего сына в только что основанный Царскосельский Лицей. Это учебное заведение, по мысли его создателей, должно было готовить молодых дворян для государственной службы и приравнивалось по своему статусу к университету. Программа занятий была обширной, но, вообще говоря, поверхностной. Позже Пушкин имел все основания жаловаться на «недостатки проклятого своего воспитания». Однако он на всю жизнь сохранил самые светлые воспоминания о годах, проведенных в Лицее, и о процветавшем здесь культе дружбы. Тут он впервые почувствовал себя поэтом. Позже Пушкин вспоминал: «Писать я начал с 13-летнего возраста и печатать почти с того же времени». Лицейская поэзия его развивалась под влиянием Батюшкова и Жуковского. (Из этих двоих Жуковского Пушкин особенно отличал и признавался позже, что «он не следствие, а точно ученик его».) Но поэзия предшественников была для Пушкина лишь исходной точкой. Даже в ранних вещах его оригинальное своеобразие сразу бросалось в глаза и потому было замечено и по достоинству оценено современниками. Державин, присутствовавший на переводных экзаменах в Лицее в начале 1815 г., был поражен его стихотворением «Воспоминание в Царском Селе» (1814) и прямо провозгласил Пушкина своим преемником. Ему отдавали должное Карамзин, Жуковский и Вяземский. (Жуковский прямо называл Пушкина «гигантом, который всех нас перерастет».) По их протекции юный лицеист получил несколько придворных заказов на торжественные оды, которые он написал в духе и слогом восемнадцатого столетия («На возвращение государя императора из Парижа в 1815 г.» (1815), «Принцу Оранскому» (1816) и др.). Но в дружеском кругу Пушкин писал совсем другие стихи. Исчезая по вечерам из Лицея, он любил проводить время в кружке офицеров лейб-гусарского полка. Пируя, по словам Корфй, «с этими господами нараспашку», Пушкин писал стихи, в которых воспевались дружба, вино и любовь.

По окончании Лицея в июне 1817 г. Пушкин получил чин коллежского секретаря (в котором и оставался потом до самой своей смерти) и был зачислен в Коллегию иностранных дел. Он поселился в Петербурге, и вскоре вихрь столичной жизни увлек и закружил его. Современники пишут о бесчисленных пирушках, в которых Пушкин неизменно участвовал, о его многочисленных любовных приключениях, о горячем и задиристом нраве, из-за чего он то и дело был вызываем на дуэль. (К счастью, до «настоящей» дуэли дело ни разу не дошло.) В эти годы русское общество находилось под впечатлением победы в тяжелой войне с Наполеоном, оно бредило вольнолюбивыми идеями и радостно ожидало политических реформ. Все это отразилось в творчестве Пушкина». Его лицейский друг Пущин вспоминал: «Тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть его «Деревня», «Ода на свободу», «Ура, в Россию скачет…» и другие мелочи в том же духе. Не было живого человека, который бы не знал его стихов». Горячее увлечение вольнолюбивыми идеями едва не привело Пушкина к серьезным неприятностям. В апреле 1820 г Карамзин писал Дмитриеву: «Над здешним поэтом Пушкиным, если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное' служа под знаменем либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч., и проч. Это узнала полиция. Опасаются следствий» Действительно, Александр I хотел сослать Пушкина в Сибирь или на Соловки. Хлопоты друзей смягчили участь поэта — ему было приказано ехать на юг с назначением в канцелярию генерал-лейтенанта Инзова.

Вскоре после отъезда Пушкина, в июне 1820 г., была напечатана его первая поэма — «Руслан и Людмила». Она поразила современников удивительной живостью и яркостью картин, а также блеском поэтического языка. Все экземпляры поэмы были мгновенно раскуплены. Те, кто не успел приобрести ее, принуждены были переписывать «Руслана и Людмилу» от руки. Поэма имела невероятный шумный успех, вызвала многочисленные отклики в журналах и породила горячую полемику между сторонниками старого и нового направлений в поэзии. Пушкин, впрочем, уже не мог участвовать в этих спорах. В мае он прибыл в Екатеринослав к месту своей новой службы. Генерал Инзов встретил его ласково. Узнав, что Пушкин серьезно простудился, он отпустил его лечиться на Кавказ. Это первое кавказское путешествие поэт совершил с семейством Раевских. Прожив два месяца на Кавказе, они морем добрались до Крыма. Три недели Пушкин прожил в Гурзуфе, «купался в море и объедался виноградом», затем в обществе сыновей Раевского верхом отправился путешествовать по крымскому побережью, побывал в Алупке, Севастополе и Бахчисарае. В середине сентября через Одессу Пушкин прибыл в Кишинев — новую резиденцию Инзова.

В столице Бессарабии Пушкин прожил неполных три года — с сентября 1820-го по июль 1823-го. Тут были написаны романтические поэмы «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», а также «Гаврилиада» и множество стихотворений (среди них такие известные, как «Черная шаль», «Кинжал», «Чаадаеву» и «Песнь о вещем Олеге»), Эти произведения принесли Пушкину громкую всероссийскую известность. Они, по словам Белинского, читались всей грамотной Россией и ходили во множестве списков. В Кишиневе Пушкин начал «Бахчисарайский фонтан» и роман в стихах «Евгений Онегин».

Летом 1823 г. его перевели в Одессу. После провинциального Кишинева, где Пушкин жил в полуразрушенном, стоявшем на отшибе доме, он оказался в большом городе с ресторанами, театром, итальянской оперой, блестящим разнообразным обществом и хорошенькими женщинами. За сравнительно короткий срок он пережил три страстных увлечения: Каролиной Собаньской, Амалией Ризнич и графиней Воронцовой. Последняя любовь поссорила Пушкина с его новым начальником графом Воронцовым, который добился его увольнения со службы. В августе 1824 г. Пушкин получил предписание ехать в имение своих родителей село Михайловское на Псковщине «для исправления под надзор отца».

Сам Пушкин писал о своем переезде: «…я от милых южных дам, от жирных устриц черноморских, от оперы, от темных лож, и, слава Богу, от вельмож уехал в тень лесов Тригорских в далекий северный уезд, и был печален мой приезд». Действительно, первые дни жизни в Михайловском были тягостны для Пушкина из-за его постоянных острых ссор с отцом. В конце концов тот уехал из деревни, оставив Пушкина одного. Однообразие деревенской жизни тоже поначалу было мучительно для живого и темпераментного поэта, который обожал веселье, дружеский круг и кипящие разговоры. Между тем жизнь в Михайловском была скромной, даже скудной. В письмах Пушкин жаловался на «бешеную тоску». Но заключение имело и свои положительные стороны — вдали от рассеянной городской жизни он прочел огромное количество книг и имел больше времени для серьезного творчества. Находясь в ссылке, Пушкин подготовил и издал «Бахчисарайский фонтан», первую главу «Евгения Онегина» (1825) и свой первый сборник стихов (1826). Все эти книги разошлись с чрезвычайной быстротой. Имя Пушкина было тогда у всех на устах. С появлением этих произведений он по всеобщему признанию стал первым из русских поэтов. Но в то время, когда о Пушкине судили по его «южным», романтическим произведениям, он вступил уже в новую эпоху творчества. Находясь в Михайловском, он пишет поэмы «Цыгане» и «Граф Нулин», трагедию «Борис Годунов», три новые главы «Евгения Онегина» (с 4-й по 6-ю) и несколько десятков стихотворений (в том числе «Андрей Шенье», «Я помню чудное мгновенье», «Зимний вечер», «Пророк»). В декабре 1825 г. до Пушкина дошло известие о восстании на Сенатской площади. Позже он узнал о процессе над декабристами, казни пятерых из них, ссылке и каторге остальных.

В сентябре 1826 г. император Николай I неожиданно приказал Пушкину прибыть в Москву. «Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения, — вспоминал позже Пушкин, — и привез в Москву, прямо в Кремль.

Всего покрытого грязью меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ты своим возвращением?» — Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если бы был в Петербурге?» — «Непременно, государь; все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога». — «Довольно ты подурачился, — возразил император, — надеюсь, теперь будешь рассудительным, и мы более ссориться не будем». На вопрос, что он пишет, Пушкин ответил: «Почти ничего; цензура строга», на что последовали слова Николая: «Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором».

Столичное общество встретило возвратившегося из опалы поэта с единодушным восторгом. В мае 1827 г. Пушкин приехал в Петербург и поселился там. По воспоминаниям Путяты, он «вел… самую рассеянную жизнь, танцевал на балах, волочился за женщинами, играл в карты, участвовал в пирах тогдашней молодежи, посещал разные слои общества…» В то же время Пушкин постоянно находится в разъездах, то и дело переезжая из Петербурга в Москву и обратно. В 1829 г. он совершил вторую поездку на Кавказ и принял участие в походе русской армии на Арзрум. Наиболее крупными его произведениями этого периода стали поэма «Полтава» и седьмая глава «Евгения Онегина». Было также написано много стихотворений (среди них «Во глубине сибирских руд», «Поэт», «Не пой, красавица, при мне», «Анчар», «Я вас любил» и др.). Обещание императора быть цензором поэта на деле вылилось в мелочную опеку со стороны III Отделения его канцелярии, возглавляемого Бенкендорфом. Ознакомившись с «Борисом Годуновым», Николай остался им недоволен и на три с половиной года задержал печатанье трагедии. Увидеть же ее поставленной на сцене Пушкину так и не довелось.

В конце 20-х гг. Пушкин стал явственно тяготиться своей холостой жизнью. «Мне 27 лет, — писал он Зубкову. — Пора жить, то есть познать счастье». У него возникла настоятельная потребность завести свой дом и жениться. В течение двух лет он был озабочен выбором невесты и в конце концов остановил свой выбор на молодой Гончаровой. Наталья Николаевна, избранница Пушкина, принадлежала, по словам Анненкова, к тому созвездию красоты, которое в то время обращало внимание и удивление общества. В мае 1829 г. Пушкин сделал Гончаровой предложение, через год состоялась их помолвка. Но положение Пушкина и в следующие месяцы оставалось неопределенным из-за ссор с будущей тещей. В сентябре, оставив вопрос о свадьбе нерешенным, он уехал в имение отца Болдино, где собирался войти во владение выделенной ему отцом деревней Кистеневка (с 200 душами крестьян), заложить ее, а потом сразу вернуться в Москву. Однако эпидемия холеры задержала его в Болдине на несколько месяцев. Здесь, вдали от света и столичной суеты, Пушкин пережил прилив могучего вдохновения. «Я в Болдине писал, как давно уже не писал», — сообщал он Плетневу. За три неполных месяца он закончил «Евгения Онегина», написал поэму «Домик в Коломне», «Маленькие трагедии», «Повести Белкина», «Сказку о попе и его работнике Балде» и около 30 стихотворений.

В начале декабря Пушкин вернулся в Москву и стал готовиться к свадьбе.

Этот важный шаг вызывал в нем противоречивые чувства. Он писал Кривцову: «Я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью». Венчание состоялось в феврале 1831 г., а вскоре Пушкин писал Плетневу: «Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился». Однако возникли и новые проблемы, прежде всего материальные. Николай сделал своеобразный свадебный подарок Пушкину, назначив его летом 1831 г. придворным историографом с поручением писать историю Петра I. Пушкин сообщал об этом Плетневу в таких выражениях: «Царь взял меня на службу, но не в канцелярию, или придворную, или военную — нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы с тем, чтобы рылся я там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: «Так как он женат и не богат, то надо поддержать его хозяйство». Таким образом, Пушкину была устроена под предлогом писания истории некая синекура с жалованием по 5000 рублей в год. Сам он только с 1833 г. начал прилежно ходить в петербургский архив Министерства иностранных дел. Однако этих денег, а также тех, что Пушкин зарабатывал своим пером, катастрофически не хватало. Содержание семьи, дома, светская жизнь требовали больших сумм. Пушкину приходилось делать долги, а также постоянно просить взаймы у правительства в счет будущего жалования. В 1836 г. его долги выросли до астрономической суммы — только правительству он был должен 45 тысяч рублей.

Женитьба имела для поэта и другие последствия. Император был большой любитель красивых женщин и всегда заботился об украшении ими своего блистательного двора. Такая красавица как Гончарова не могла пройти мимо его внимания. Николай хотел чаще видеть ее на своих балах. В 1834 г. он пожаловал Пушкина в камер-юнкеры Эта придворная должность обязывала его являться на все официальные церемонии в придворном мундире. Известно, что новое назначение сильно оскорбило Пушкина, который считал, что в его возрасте неприлично носить звание, обычно жалуемое юношам, только что вступающим в общество.

В эти трудные для него годы Пушкин создает последние свои шедевры.

Кроме многих стихотворений (в том числе «Осень», «Вновь я посетил», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный») он пишет поэмы «Анджело» и «Медный всадник» (1833), повести «Пиковая дама» (1833) и «Капитанская дочка» (1836), «Историю Пугачева» и первую редакцию «Истории Петра», а также сказки: «О царе Салтане» (1832), «О мертвой царевне» (1834), «О рыбаке и рыбке» (1835), «О золотом петушке» (1835). В 1836 г. он начал издавать журнал «Современник», критический отдел которого в значительной мере заполнялся его статьями. Здесь же было напечатано описание его кавказского путешествия: «Путешествие в Арзрум» (1836). (Впрочем, надежды Пушкина поправить с помощью журнала свои расстроенные финансовые дела не оправдались. Журнал стоил ему больших хлопот, постоянно подвергался преследованиям цензуры, а распространялся плохо — едва-едва набралось 600 подписчиков.) Работая над «Капитанской дочкой», Пушкин в 1833 г. совершил четырехмесячное путешествие по Оренбургской и Казанской губерниям, где шестьдесят лет назад полыхал пожар Пугачевского восстания.

Во второй половине 30-х гг. семейное счастье Пушкина было омрачено скандалом, задевавшим честь его жены: французский эмигрант Жорж Дантес на виду у всей столицы начал ухаживать за Натальей Николаевной. Пушкин был взбешен его домогательствами. Светские недоброжелатели, раздувая тлеющий скандал, довели дело до дуэли. Она состоялась 27 января 1837 г. Пушкин стрелялся с Дантесом и был смертельно ранен. 29 января он скончался.

АЛЕКСАНДР БЛОК

Александр Александрович Блок родился в ноябре 1880 г. в Петербурге. Его отец, профессор Варшавского университета, был известным юристом, специалистом по международному праву и государствоведом. Впрочем, мать, урожденная Бекетова, разошлась с мужем еще до рождения сына. Детство Блока прошло в доме деда — Андрея Николаевича Бекетова, ректора Петербургского университета. Тетка Мария Андреевна писала позже о племяннике: «Саша был живой, неутомимо резвый, интересный, но очень трудный ребенок: капризный, своевольный, с неистовыми желаниями и непреодолимыми антипатиями». Бабушка, мать и тетка обожали его — в семье был настоящий культ маленького Саши: им восхищались, его баловали Но он и вправду был очень способным и рано, еще гимназистом, начал сочинять талантливые стихи. По окончании гимназии Блок в 1898 г. поступил в Петербургский университет — сначала на юридический факультет, потом, в 1901 г., перевелся на филологический. Он часто и подолгу жил тогда в имении Бекетовых Шахматове, неподалеку от которого располагалось Боблово — усадьба знаменитого русского химика Дмитрия Ивановича Менделеева. Став студентом. Блок познакомился с соседями, начал часто бывать у них и вскоре увлекся Любовью Дмитриевной, одной из дочерей профессора В 1903 г они поженились.

К этому времени Блок уже был автором нескольких десятков известных стихотворений Его поэтическое возмужание пришлось на 1900–1901 гг Этими годами обозначился вообще очень важный в истории русской духовной культуры рубеж между двумя поколениями — уходящим «поколением 80-х» и явившимся ему на смену «поколением начала века»

Во всем — во вкусах, взглядах и устремлениях — эти поколения поразительно не походили друг на друга Никогда еще конфликт между «отцами» и «детьми» не был в России таким глубоким и всеобъемлющим Мир «отцов», как на трех китах, стоял на позитивизме, эмпирике и натурализме Их кумирами были Огюст Конт, Герберт Спенсер и Джон-Стюарт Милль «Дети», напротив, до самозабвения увлекались мистицизмом, идеалистической философией и модернизированными религиозными учениями Властителем дум этого молодого поколения (или, как они сами о себе говорили, «детей рубежа») был философ и поэт Владимир Соловьев, в теории и проповеди которого огромную роль играли христианские надежды на духовное очищение человечества во всемирной катастрофе Соловьев провозглашал, что приближается предсказанная в Апокалипсисе «эра Третьего Завета», во время которой будут разрешены все противоречия, искони заложенные в природе человеческого общества Но это событие истолковывалось Соловьевым не в православно-церковном, а мистическом духе В его философско-религиозной мифологии важная роль отводилась не Христу, а Мировой Душе (или, что то же, — Вечной Женственности) — одухотворяющему началу Вселенной, единой внутренней природе мира Именно ей, по убеждению Соловьева, предстояло впоследствии спасти и обновить мир На почве соловьевского учения выросло совершенно новое, яркое и своеобразное явление в русской культуре, получившее общее имя символизма Ранние символисты ощущали себя настоящими провидцами, пророками и были охвачены тревожным ожиданием мировой катастрофы Позже один из видных русских символистов Андрей Белый писал в своих воспоминаниях «Молодежь того времени слышала нечто подобное шуму и видела нечто подобное свету мы все отдавались стихии грядущих годин»

Эти слова можно всецело отнести к Блоку Им постоянно владело чувство причастности человека к «всемирной жизни», ощущение слитности и нераздельности своей индивидуальной души со всеобщей и единой Мировой Душой Он говорил, что слышит, как рядом с ним «отбивается такт мировой жизни» Сам он, впрочем, пришел к Соловьеву не через его философские трактаты, а через его поэзию В 1901 г он с упоением читал стихи Соловьева.

Тогда же вышел первый альманах русских поэтов-символистов, проникнутый духом соловьевской мистики Обе книги внесли в духовный мир Блока завершающий организующий аккорд и положили начало его самостоятельному поэтическому творчеству Позже Блок называл лето 1901 г «мистическим» — именно тогда он написал свои первые самостоятельные стихи Они были напечатаны в 1903 г в «Новом пути» — журнале известного русского символиста Мережковского Назывался цикл «Из посвящений» В том же году в альманахе символистов «Северные цветы» появился еще один цикл Блока «Стихи о Прекрасной Даме». Осенью 1904 г вышел его первый сборник под тем же названием, включавший в себя около сотни стихотворений Мироощущение этого цикла не имеет аналогии в русской поэзии «Прекрасная Дама» Блока (образ которой воспринимался как инкарнация Мировой Души Соловьева) непосредственно соприкасается с традицией, идущей от Данте и Петрарки Это одновременно и молитвенник, обращенный к той, кого поэт сделал своим Божеством, и мистический роман Поэта и Девы (Рыцаря и Дамы), богатый душевными коллизиями и конфликтами (здесь есть все ожидания, надежды, тревога, отчаяние, суровость и благосклонность), и подлинный лирический дневник Блока, описывающий его реальную любовь к Менделеевой (в стихах рассыпано множество отсылок и упоминаний, в которых можно видеть обстановку Боблово и Шахматова, а также намеков на события 1901–1903 гг, когда разворачивался их любовный роман) Первые стихи Блока были довольно равнодушно приняты публикой, но в узком кружке, группировавшемся вокруг Мережковского, Гиппиус, Брюсова и Белого, талант Блока был сразу оценен, и его приняли в поэтических салонах как равного Однако близость Блока с символистами оказалась непродолжительной Талант его был слишком значительным и быстро перерос рамки чисто символической школы В последующие годы Блок упорно искал свой путь в поэзии Он духовно обособился от кружка Гиппиус и Мережковского, постепенно разошелся с прежними друзьями Белым и Сергеем Соловьевым В январе 1906 г. он написал пьесу «Балаганчик», в которой довольно зло высмеял расхожие образы поэзии символистов Глубокие мистические мотивы были переосмыслены здесь в духе пародии и каламбура Действие открывалось заседанием кружка «мистиков обоего пола в сюртуках и модных платьях», нетерпеливо ожидающих прихода таинственной «Девы из дальней страны» (Очевидный намек на Прекрасную Даму) Но по ходу пьесы мистический туман рассеивался «Дева» оказывалась кукольной Коломбиной, «коса смерти» — женской косой, кровь — клюквенным соком, возвышенные страсти — шутовством, мистерия оборачивалась маскарадом, «балаганчиком» Ирония Блока низводила модный мистицизм до уровня ярмарочного лицедейства Но пьеса имела и второй план — из самого осознания «нереальности мистического», «зыбкости бытия» рождалась подлинная, нешуточная трагедия ее подчеркнуто-условных героев Эта двойственность постоянное пребывание действия на грани трагического и комического, реального и потустороннего, высокого символа и фарса придавали творению Блока неповторимое очарование «Балаганчик» сделался заметным событием тогдашней культурной жизни Пьесой заинтересовался Мейерхольд, который поставил ее в театре Комиссаржевской Премьера состоялась в конце декабря 1906 г (Сам Мейерхольд играл Пьеро.) Спектакль имел громкий, хотя и несколько скандальный, успех. Вся столичная пресса откликнулась на новинку.

После того как поэзия Блока вышла за условные рамки символизма, в ней все явственнее стали звучать скорбные мотивы, навеянные суровой реальностью. Хотя сама эта внешняя жизнь почти не отразилась в его глубоко психологической лирике, трагизм ее был передан Блоком с потрясающей силой.

Все поэтические циклы Блока, появившиеся между 1907 и 1917 гг., полны тревожных предчувствий надвигающейся на Россию катастрофы. Поэзия Блока стала настоящей летописью той духовной драмы, которую пережило в эти десять лет русское общество. Наверно, ни в каком другом художественном произведении тех лет эта драма не получила такого полного и всеобъемлющего воплощения, ибо Блок прочувствовал ее до самых сокровенных глубин; он пережил эту тягостную полосу безвременья, как свою великую личную трагедию. Обстоятельства семейной жизни еще усугубляли трагизм его мироощущения. По словам его жены Любови Дмитриевны, в сознании Блока под влиянием философии Соловьева образовался «разрыв на всю жизнь» между любовью плотской, телесной, и духовной, неземной. Она писала в своих воспоминаниях: после женитьбы Блок «сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам не надо физической близости, что это «астартизм», «темное» и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его — опять теории… Это меня приводило в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой…» Семейное счастье не сложилось. Любовь Дмитриевна, отвергнутая Блоком, пережила сначала бурный и мучительный роман с его прежним другом Андреем Белым, потом вступила в связь с известным в то время писателем и критиком Георгием Чулковым.

Затем были и другие увлечения, не давшие ей, впрочем, никакого личного счастья. Порой Блоки подолгу жили врозь, но все же их тянуло друг к другу — расстаться навсегда они были не в состоянии.

Блок искал душевного равновесия в случайных скоротечных связях и вине.

В эти годы начинаются его долгие гуляния по Петербургу. Излюбленными местами Блока были бедные переулки Петербургской стороны, просторы островов, безлюдные шоссе за Новой деревней, поля за Нарвской заставой и особенно грязные ресторанчики с их убогой, непритязательной обстановкой — лакеями в засаленных фраках, клубами табачного дыма, пьяными криками из биллиардной. Один из них, в Озерках, особенно сильно притягивал к себе.

Блок был его постоянным завсегдатаем и заканчивал в нем почти каждую свою прогулку. Обычно он тихо проходил среди праздной толпы, садился у широкого венецианского окна, выходившего на железнодорожную платформу, и медленно пил бокал за бокалом дешевое красное вино. Он пил до тех пор, пока половицы под ногами не начинали медленно покачиваться. И тогда скучная и серая обыденность преображалась, и к нему, среди окружающего шума и гама, приходило вдохновение. Именно здесь было написано в 1906 г. одно из самых «блоковских» стихотворений — «Незнакомка». Позже Блок включил его в свой цикл «Город». Образ Города во всех его стихах, как и в романах Достоевского, одновременно и реален, и глубоко фантастичен. Это живое существо, голодное, беспощадное, бесстыдное и смрадное. Как «жирная паучиха» (центральный образ статьи Блока «Безвременье», 1906), он оплетает паутиной жизнь людей. Это — предсмертный образ обреченного человечества. («Кого ты в скользкой мгле заметил? Чьи окна светят сквозь туман?

Здесь ресторан, как храмы, светел, и храм открыт, как ресторан».) За поэтическими образами лежали глубокие размышления Блока о современной цивилизации и современной культуре. Выпады его против символистов не ограничились «Балаганчиком». Он испытывал потребность высказаться более предметно о своих расхождениях с прежними единомышленниками.

Возможность вскоре представилась. С весны 1907 г. Блок встал во главе критического отдела журнала «Золотое Руно» и опубликовал обширный цикл литературно-критических статей, посвященных проблемам искусства и шире — месту творческой интеллигенции в современном обществе. Каждая из этих статей стала вызовом мнениям и вкусам символистов. В резкой, даже озлобленной статье «Литературные итоги 1907 г.» Блок обрушился на русскую интеллигенцию, называя ее «мировым недоразумением» и предсказывая ей скорую гибель. Он возмущался ее отрешенностью, погруженностью в собственные псевдозначимые проблемы и требовал от писателей-эстетов, чтобы они осознали ответственность «перед рабочим и мужиком», а от «представителей религиозно-философского сознания» — чтобы они прекратили «свою кощунственную болтовню». С особенной резкостью писал он о модных тогда религиозно-философских собраниях: «Образованные и ехидные интеллигенты, поседевшие в споре о Христе и Антихристе, дамы, супруги, дочери, свояченицы… Многодумные философы, попы, лоснящиеся от самодовольного жира — вся эта невообразимая и безобразная каша, идиотское мелькание слов… А на улице ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, людей вешают, а в России — реакция, а в России — жить трудно, холодно, мерзко».

Сам Блок в эти годы мучительно пробивался к темной, неизвестной ему, но такой важной «народной жизни». С особенной силой тяга к единению с ней выразилась в драме «Песня Судьбы» и цикле из пяти гениальных стихотворений «На поле Куликовом», над которыми он работал в 1908 г. Куликовская битва, по мысли Блока, была глубоко мистическим событием русской истории. В своем обращении к ней ему меньше всего хотелось просто воскресить страницу далекого прошлого. Великая битва послужила поводом к тому, чтобы сказать о нынешнем, о своем. («О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь! Наш путь — стрелой татарской древней воли пронзил нам грудь… И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль. Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль…») В этой поэме о России Блок впервые поднялся над всеми школами и направлениями и стал наравне с великими русскими национальными поэтами: Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым.

И как следствие — сразу несравнимо выросла известность Блока. У него появилось много новых, «своих» читателей. Уже не только столичная интеллигенция, но и более широкие демократические слои общества начинали видеть в Блоке первого поэта современности.

Слава Блока росла, но тягостное ощущение одиночества и безысходности не покидали его. В декабре 1907 г. он писал матери: «Жизнь становится все трудней — очень холодно. Бессмысленное прожигание больших денег и какая пустота кругом: точно все люди разлюбили и покинули, а впрочем, вероятно, и не любили никогда…» В январе 1908 г. он жаловался жене: «Жить мне не стерпимо трудно…Такое холодное одиночество — шляешься по кабакам и пьешь». В начале 1909 г. в письме матери опять о том же: «Я никогда еще не был, мама, в таком угнетенном состоянии, как в эти дни. Все, что я вижу, одинаково постыло мне, и все люди тяжелы». В 1909 г. Блок пишет несколько стихотворений, которые позже объединил в цикл «Страшный мир». Их стихия — страсти, кровь, смерть, «безумный и дьявольский бал», «метель, мрак, пустота», вампиризм сладострастия. Через три года Блок создал цикл «Пляски смерти», в который включил одно из самых своих пессимистических стихотворений «Ночь, улица…», проникнутое глубоким ощущением бессмысленности жизни: «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века — все будет так. Исхода нет. Умрешь — начнешь опять сначала, и повторится все как в старь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь». В конце 1913 — начале 1914 г. были созданы многие стихи, включенные потом в циклы «Черная кровь», «Седое утро», «Жизнь моего приятеля» и «Ямбы». В стихах этой поры облик страшного мира был дан без всякого мистического тумана. «Ужас реальности» — этими словами определял Блок существо своей темы. В его сознании возникает образ бездны, куда вот-вот провалится старая Россия. Блок живет ощущением полета над ней. («Он занесен — сей жезл железный — Над нашей головой. И мы летим, летим над грозной бездной среди сгущающейся тьмы».) «Вся современная жизнь людей есть холодный ужас, несмотря на отдельные светлые точки, — ужас, надолго непоправимый, — писал он в одном из писем. — Я не понимаю, как ты, например, можешь говорить, что все хорошо, когда наша родина, может быть, на краю гибели, когда социальный вопрос так обострен во всем мире, когда нет общества, государства, семьи, личности, где было бы хоть сравнительно благополучно».

Первая мировая война, начавшаяся летом 1914 г., с самого начала вселяла в Блока зловещие предчувствия. «Казалось на минуту, — писал он позже о войне, — что она очистит воздух; казалось нам, людям чрезмерно впечатлительным; на самом деле она оказалась достойным венцом той лжи, грязи и мерзости, в которых купалась наша родина…» В следующие годы записные книжки Блока пестрят такими записями: «Дурные вести с войны», «Плохо в России», «На войне все хуже», «Страшные слухи». Но как раз в это время общество безмолвно признало за Блоком право называться первым поэтом России. Все издания его стихов становились литературным событием и мгновенно расходились. Небольшой его томик «Стихи о России», изданный в мае 1915 г., имел невероятно шумный успех. В апреле 1916 г. Блок был призван в армию. Правда, на фронт он не попал, а благодаря хлопотам знакомых был определен писарем в 13-ю инженерно-строительную дружину Союза земств и городов. Дружина была расквартирована в прифронтовой полосе, в районе Пинских болот, и занималась сооружением запасных оборонительных позиций. Блок все время находился при штабе. В Петербург он вернулся в марте 1917 г. уже после Февральской революции. Его назначили секретарем Чрезвычайной следственной комиссии, только что учрежденной Временным правительством для расследования противозаконных действий прежних царских министров и высших чиновников.

Тетка Блока Бекетова писала позже: «Переворот 25 октября Блок встретил радостно, с новой верой в очистительную силу революции… Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами и прислушивался к той «музыке революции», к тому шуму падения старого мира, который непрестанно, по его собственному свидетельству, раздавался у него в ушах». «Крушение старого мира» — это тема всей жизни Блока. С первых лет своего творчества он был охвачен предчувствием конца мира, тема гибели присутствует во всех его произведениях. Революция не была для Блока неожиданностью. Можно сказать, он ждал и предсказывал ее еще задолго до того, как она назрела, и готовился принять революцию во всей ее страшной реальности. Уже в 1908 г. на заседании религиозно-философского общества Блок прочел два нашумевших доклада: «Россия и интеллигенция» и «Стихия и культура». В «России и интеллигенции» Блок говорил, что в России «есть действительно не только два понятия, но и две реальности: народ и интеллигенция; полтораста миллионов с одной стороны и несколько сот тысяч с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном». Между народом и интеллигенцией — «непреодолимая черта», которая определяет трагедию России. Пока стоит такая застава, интеллигенция осуждена бродить, двигаться и вырождаться в заколдованном кругу. Без высшего начала неизбежен «всяческий бунт и буйство, начиная от вульгарного «богоборчества» декадентов и кончая откровенным самоуничтожением — развратом, пьянством, самоубийством всех родов».

Интеллигенция, все более одержимая «волей к смерти», из чувства самосохранения бросается к народу, искони носящем в себе «волю к жизни», и наталкивается на усмешку и молчание, «а, может быть, на нечто еще более страшное и неожиданное…» В «Стихии и культуре» эта мысль еще более заострена. Блок рисует образную картину: интеллигенция бесконечно и упорно строит свой муравейник культуры на «не отвердевшей коре», под которой бушует и волнуется «страшная земная стихия — стихия народная», неукротимая в своей разрушительной силе.

Теперь, через десять лет, в статье «Интеллигенция и революция» (начало 1918 г.) и докладе «Крушение гуманизма» (апрель 1919-го) Блок довел свои выводы до логического конца. Четыре последних века, писал он, Европа развивалась под знаком гуманизма, лозунгом которого был человек, свободная человеческая личность. Но в тот момент, когда личность перестала быть главным двигателем европейской культуры, когда на арене истории появилась новая движущая сила — массы, — наступил кризис гуманизма. Он умер вместе с Шиллером и Гете, которые были «последними из стаи верных духу музыки» (под музыкой Блок понимал первооснову и сущность бытия, своего рода высшую гармонию жизни). XIX век теряет цельность и единство культуры, дух музыки отлетает от него, с чудовищной быстротой развивается механическая цивилизация, «устраняется равновесие между человеком и природой, между жизнью и искусством, между наукой и музыкой, между цивилизацией и культурой — то равновесие, которым жило и дышало великое движение гуманизма». Музыка покинула «цивилизованное» человечество и вернулась в ту стихию, из которой возникла, — в народ, в варварские массы «Массы, не владея ничем кроме духа музыки, оказываются теперь хранителями культуры» Блок с поразительной остротой предчувствовал, что грядет новая, жестокая антигуманная эпоха, когда на место «человека гуманного, общественного и нравственного» придет новый человек — «человек-животное», «человек-растение», одаренный «нечеловеческой жестокостью» и стремящийся «жадно жить и действовать», глухой к мелодии об «истине, добре и красоте». И тем не менее Блок объявлял, что он с этим человеком! К старому «гуманному» миру он не испытывал ни малейшей симпатии. Этот мир гибнет за «измену музыке», за роковую немузыкальность (пошлость, серость). И отсюда вывод Блока — нужно принять жестокость нового мира каких бы жертв это ни стоило и слепо отдаться стихии музыки, ибо только музыка спасет человечество от гибели в тисках «цивилизации». В дневнике его этих дней есть такая запись: «Ясно, что восстановить… права музыки можно было только изменой умершему…

Но музыка еще не помирится с моралью. Требуется длинный ряд антиморальный. Требуется действительно похоронить отечество, честь, нравственность, право, патриотизм и прочих покойников, чтобы музыка согласилась примириться с миром». В Октябрьской революции Блок увидел последнее, победное восстание «стихии», «окончательное разрушение», «мировой пожар». В слове «революция» он, по его словам, ощущал нечто «страшное»: беспощадность народной расправы, большую кровь и невинные жертвы. В темном зеркале «музыки» он увидел торжество «стихии»: черную ночь, белый снег, красный флаг, красную кровь на снегу и вьюгу, вьюгу, вьюгу… Все эти мысли, ощущения, наблюдения и предчувствия воплотились в последнем великом творении Блока — поэме «Двенадцать». Здесь Блок воспел именно то, от чего в свое время с ужасом отшатнулся Пушкин — русский бунт «бессмысленный и беспощадный». Центральной темой поэмы о революции он сделал историю уголовного преступления — ненужное и случайное убийство проститутки Катьки.

Работу над «Двенадцатью» Блок начал в январе 1918 г. (По его собственному признанию, первыми стихами из нее, пришедшими на ум, была строчка:

«Уж я ножичком полосну, полосну!» Только потом он перешел к началу.) Поэма была закончена 29 января. В этот день он записал в дневнике: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг… Сегодня я — гений». На другой день — 30 января — Блок написал «Скифов». Оба сочинения были вскоре напечатаны в левоэсеровской газете «Знамя труда». Ни одно литературное произведение того времени не вызывало такого бурного резонанса в обществе — такой хвалы и хулы, таких восторгов и проклятий, как «Двенадцать».

Поэма мгновенно разошлась на лозунги, цитаты, поговорки, вышла на улицу.

Вскоре Блок мог видеть свои стихи на плакатах, расклеенных на стенах или выставленных в магазинных витринах, на знаменах красноармейцев и моряков. Однако и тех, кто безусловно принял поэму Блока, и тех, кто обрушился на нее с гневными нападками, одинаково смущал Христос, появившийся с красным флагом перед красногвардейцами в последней главке «Двенадцати».

Образ этот, увенчавший поэму, явился в ней не как плод рассудочных рассуждений — Блок «увидел» его в «музыке». Но, по собственному его признанию, Христос был неожиданностью даже для него самого. Действительно, почему именно он? 20 февраля Блок записал в дневнике: «Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой».

«Другой» с прописной буквы — это несомненно Антихрист. Но Блок преодолел это сомнение.

После «Двенадцати» и «Скифов» Блок написал только несколько слабых стихотворений. Поэтическое вдохновение покинуло его навсегда, словно этими произведениями он привел свое творчество к логическому концу. На вопрос, почему он больше ничего не пишет, Блок отвечал: «Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» Самую, казалось бы, шумную, крикливую и громкую эпоху он вдруг ощутил как безмолвие. Его жизнь между тем продолжалась. Некоторое время Блок работал в Театральном отделе, где возглавлял Репертуарную секцию. Потом он сотрудничал с Горьким в его издательстве «Всемирная литература» — готовил к выпуску восьмитомное собрание сочинений Гейне. В апреле 1919 г. Блоку предложили стать председателем художественного совета недавно основанного Большого драматического театра. Но все эти занятия вскоре перестали его удовлетворять.

Возвратилось прежнее ощущение бессмысленности существования. В начале 1921 г. Блоком овладело чувство бесконечной усталости. Возникли и стали быстро развиваться симптомы серьезной болезни, появились одышка и сильная боль в руках и ногах. Вскоре Блок потерял всякий интерес к жизни и однажды признался Чулкову, что «очень хочет умереть». Врачи, к которым в конце концов ему пришлось обратиться, определили у него запущенную болезнь сердца и острую психостению. Состояние его вскоре стало безнадежным. Последние недели жизни Блок мучительно задыхался и невыносимо страдал. Умер он в августе 1921 г. неожиданно для многих и еще сравнительно молодым человеком.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Сергей Александрович Есенин родился в сентябре 1895 г. в селе Константинове Рязанской губернии в семье зажиточных крестьян. Детство его прошло в доме деда Федора Титова, куда мать вернулась в 1899 г., после того как временно разошлась с мужем. В 1904 г. Есенина отдали в Константиновское земское четырехгодичное училище, а в 1909-м отправили продолжать учение во второклассную церковно-учительскую Спас-Клепиковскую школу. Как видно из воспоминаний его школьных товарищей, он уже в эти годы отличался удивительной, некрестьянской утонченностью и интеллигентностью и был очень красив какой-то немужественной, девичьей красотой; был замкнут в себе, ни с кем не дружил, но постоянно и много читал. Ни деревенский труд, ни торговля, которой занимался его отец, Есенина никогда не привлекали. В 1912 г., по окончании школы, он уехал в Москву с твердым намерением посвятить себя стихотворству. Однако прежде предстояло найти деньги на пропитание. В 1913 г. Есенин устроился работать в типографию Сытина — сначала грузчиком, а потом корректором. По вечерам он занимался на историкофилософском отделении Московского городского народного университета. (Здесь, в частности, Есенин очень основательно изучил литературу.) Тогда же он вступил в гражданский брак с Анной Изрядновой. Но оказалось, что он не принадлежит к числу тех мужчин, которые ищут счастья у семейного очага.

«Жалование тратил на книги, журналы, нисколько не думал, как жить», — вспоминала Изряднова. Душевное состояние Есенина то и дело резко и капризно менялось: он метался, не знал, как ему жить и что делать дальше. Оставив в конце концов работу, он весь отдался стихам и писал целыми днями. Между тем жена ждала ребенка, денег в доме не было ни копейки.

В марте 1915 г., бросив жену с месячным сыном в Москве, Есенин поехал искать счастья в Петроград и явился прямо на квартиру Блока. Знаменитый поэт был поражен его стихами, сразу разглядел в Есенине огромный талант и открыл перед ним двери литературных гостиных.

Вскоре его принимали Гиппиус и Мережковский, а потом Ахматова с Гумилевым.

Стихи Есенина восхищали всех, слава его росла буквально с каждым днем.

«Литературная летопись, — пишет Ивнев, — не отмечала более быстрого и легкого вхождения в литературу. Всеобщее признание свершилось буквально в какие-нибудь несколько недель. Я уже не говорю про литературную молодежь, но даже такие «мэтры», как Вячеслав Иванов и Александр Блок, были очарованы и покорены есенинской музой». Стихи Есенина появились сразу в нескольких изданиях. Восторженные отзывы, деньги и приглашения в салоны петербургских меценатов посыпались на него как из рога изобилия. В начале 1916 г. вышел сборник «Радуница» — первая книга есенинских стихов. Через месяц «Северные записки» опубликовали его повесть «Яр».

В марте того же года Есенина призвали в армию. Благодаря покровительству друзей, посылки на фронт ему удалось избежать, и он был определен санитаром в Царскосельский полевой военно-санитарный поезд. Эта служба в придворном госпитале казалась совсем не обременительной, однако Есенин все же тяготился ей. Сразу после Февральской революции он поспешил уйти из армии. (Позже он писал об этом в «Анне Снегиной»: «Я бросил мою винтовку, купил себе «липу», и вот с такою-то подготовкой я встретил 17-й год.

Но все же не взял я шпагу… под грохот и рев мортир другую явил я отвагу — был первый в стране дезертир») Весной 1917 г. Есенин сблизился с эсерами, тогда же он познакомился с секретаршей из эсеровской газеты «Дело народа» Зинаидой Райх. Летом они обвенчались. Впрочем, и этот брак Есенина оказался неудачным. Уже через несколько месяцев между супругами начались ссоры.

В первый революционный год Есенин пережил взлет высокого вдохновения. В это время из-под его пера вышло около тридцати прекрасных стихов и цикл небольших религиозно-революционных поэм: «Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение» и другие. Вообще, отношения Есенина с религией были сложными. Позже он рассказывал, что в 14–15 лет полоса «молитвенная» сменилась у него полосой «богохульной» — «вплоть до желания кощунствовать и хулиганить». В дальнейшем «богохульные» и молитвенные» периоды не раз сменяли друг друга, однако к ортодоксальному православию Есенин больше никогда не вернулся. Восприятие Бога у него было чисто крестьянское, полуязыческое. Христос у Есенина словно весь растворен в природе. В его дореволюционных стихах можно найти, к примеру, такие строчки: «Между сосен, между елок, меж берез кудрявых бус, под венком в кольце иголок, мне мерещится Исус». Или: «Схимник-ветер шагом осторожным мнет листву по выступам дорожным. И целует на рябиновом кусту язвы красные незримому Христу». В перечисленных выше религиозных поэмах Есенин воплотил свою собственную мифологию мироустройства, смешивая языческие и христианские образы. Небо в ней — символ отцовского мужского начала. Богородица — мать Христа — земное лоно. Приснодева — Русь крестьянская — она же священная корова. («О родина, счастливый и неисходный час! — писал Есенин. — Нет лучше, нет красивей твоих коровьих глаз».) Новая Россия, как когда-то Христос с его Новым заветом, рождается по Божьей воле в лоне старой России, словно телок, выходящий из коровьего лона… По всем поэмам 1917 г. разбросаны ключевые для Есенина образы России, готовящейся к родовым схваткам. Русь-Приснодева должна «отелиться» сыном, в котором будущее человечества. В 1918 г. Есенин пишет поэму «Инония», своего рода новый Апокалипсис от «пророка Есенина Сергея». Он спорит здесь с тайной официальной церкви и тайной русского православия. Божеская жизнь, говорит Есенин, должна быть устроена на земле без жертвенных мук. Бог должен быть Богом живых. («Обещаю вам град Инонию, где живет Божество живых».) Спасение человечества заключается в преображении России, в рождении Богом и Приснодевой Третьего Завета.

Тем временем события стремительно развивались. Летом 1917 г. при расколе эсеровской партии Есенин принял сторону «левых» (впрочем, членом эсеровской партии он никогда не был, а в движении участвовал, по его словам, «не как партийный, а как поэт»). В мае 1918 г. вслед за советским правительством Есенин переехал в Москву. По мере того как Россия все глубже погружалась в пучину Гражданской войны, жить становилось все труднее Отослав жену в Орел, он сам, не имея ни дома, ни постоянного заработка, бегал по редакциям и старался пристроить свои стихи. Выпущенная в ноябре вторым изданием «Радуница» расходилась плохо. Приходилось искать поддержки у новых властей. Оставив эсеров, Есенин постарался сблизиться с пролетарскими писателями. В декабре он вступил в профессиональный союз Московских писателей. Тогда же он пишет самую революционную и самую конъюнктурную из своих поэм — «Небесный барабанщик». Есенин даже попробовал вступить в РКП(б), но его не приняли.

В начале 1919 г. совместно с поэтами Мариенгофом и Шершеневичем Есенин создал кооперативное издательство «Имажинисты». Вскоре вышел в свет их первый сборник «Явь». Как эта книжка, так и последующие выступления и акции имажинистов носили подчеркнуто скандальный характер. Цель их была «ударить по нервам», скандализировать мещан и обывателей. К этому вели как форма, так и содержание их поэзии. Объясняя особенности имажинизма, Шершеневич писал: «Мы выкидываем из поэзии звучность (музыка), описание (живопись), прекрасные и точные мысли (логика), душевные переживания (психология). Единственным материалом поэзии является образ…

Образ для имажиниста — самоцель». Это положение было близко Есенину. (В своей теоретической работе о поэзии «Ключи Марии» (1919) он доказывал что русская народная мифология вся строилась на сложной образности.) В разные годы Есенин много и охотно экспериментировал с образом. Его маленькие поэмы «Кобыльи корабли» или «Сорокоуст» — лучшее, что было создано в духе имажинизма. (Здесь можно найти, например, такие строки: «Полно кротостью мордищь праздниться, любо ль, не любо ль — знай бери. Хорошо, когда сумерки дразнятся и всыпают нам в толстые задницы окровавленный веник зари».) В это время, когда из-за недостатка бумаги выпустить книгу было очень непросто, центрами литературной жизни стали маленькие клубы, столовые, кафе, небольшие подвальчики на людных улицах, где можно было выпить чаю с овсяными лепешками или картофельными пирожками и послушать стихи. Здесь устраивались горячие диспуты и «литературные суды» между разными литературными группами, которых тогда было множество; нередко эти диспуты заканчивались грубой бранью. Имажинисты облюбовали на Тверской кафе «Стойло Пегаса», которое и стало их своеобразным «штабом».

Редкий вечер здесь обходился без скандалов. («Скандал, особенно красивый скандал, всегда помогает таланту», — сказал однажды Есенин.) Есенин скоро втянулся в повседневную жизнь имажинистов, целыми днями пропадал в «Стойле Пегаса» и постоянно участвовал в дружеских попойках. Атмосфера этих вечеров — во многих стихах Есенина. («Шум и гам в этом логове жутком, но всю ночь напролет, до зари, я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт. Сердце бьется все чаще и чаще, и уж я говорю невпопад: «Я такой же как вы, пропащий, мне теперь не уйти назад».) Вообще, в 1919 г. в поэзии Есенина ощущается явный надлом. От буйных мессианских надежд он вдруг перешел к отчаянию и недоуменным вопрошаниям: «Кто это? Русь моя, кто ты?» На смену первобытной радости, торжеству плоти, языческому поклонению земному бытию явилось ощущение хаоса, мрака и звериной жестокости, исходящей от древнейших основ человеческой души.

Из есенинской поэзии исчезла яркость и свежесть красок, пропало ощущение прозрачности, одухотворенности всего живого — в его поэтический мир вторглось что-то черное, таинственное, пугающее. Начало этому новому мироощущению положили «Кобыльи корабли», написанные в сентябре 1919 г. В этом стихотворении слышится мучительный стон человека, изнемогающего от утери прежней гармонии: «Слышите ль? Слышите звонкий стук? Это грабли зари по пущам. Веслами отрубленных рук вы гребетесь в страну грядущего». Теми же мотивами пронизана драматическая поэма «Пугачев» (1921).

Трагизм был вызван разочарованием в революции. В одном из писем 1920 г.

Есенин признавался: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений». Через несколько лет в «Письме к женщине» Есенин так писал о мучивших его сомнениях: «Любимая! Меня вы не любили. Не знали вы, что в сонмище людском я был, как лошадь, загнанная в мыле, пришпоренная смелым ездоком. Не знали вы, что я в сплошном дыму, в развороченном бурей быте с того и мучаюсь, что не пойму — куда несет нас рок событий». Душевные страдания Есенин топил в вине. В эти годы он участник многих московских дебошей, скандалов и пьяных потасовок. То и дело он оказывается в милиции.

Однако и в этом чаду он продолжал писать великолепные, гениальные произведения, в которых тоска и мука русской души излились с невиданной в прежней поэзии силой и широтой. Эти проникновенные строки рождали горячий отклик в тогдашних слушателях и читателях. Сохранилось множество свидетельств о том, каким потрясающим откровением была для современников есенинская поэзия, какие овации утраивали ему буквально при каждом выступлении. Лишь благодаря ему вечера имажинистов собирали толпы народа, да и само это течение без его участия едва ли смогло бы задержаться в памяти потомков. Впрочем, и долгой их связь быть не могла. Есенин был поэтом от Бога, его стихи, конечно, нельзя было уложить в прокрустово ложе никакой школы. В 1921 г. между имажинистами возникли идейные разногласия. А после того как Мариенгоф и Шершеневич устроили издевательский скандальный вечер памяти Блока, Есенин вышел из их объединения. 1921 г. стал в какой-то мере переломным в жизни Есенина. Осенью он познакомился со знаменитой американской танцовщицей Айседорой Дункан, которая приехала в советскую Россию создавать свою школу балета. Дункан был старше Есенина на 18 лет, но сумела на какое-то время пробудить в сердце поэта такую страсть, на которую он, казалось, уже не был способен. На другой день после знакомства Есенин поселился в ее особняке на Пречистенке. Вскоре он развелся с Райх, от которой имел двоих детей, и в мае 1922 г. заключил брак с Айседорой. Весной 1922 г. вместе с женой, уезжавшей с зарубежными гастролями в Европу и Америку, Есенин отправился за границу.

Он побывал в Германии, Франции, Италии. Затем на пароходе «Париж» супруги прибыли в Америку, объехали Нью-Йорк, Чикаго, Индианаполис и еще ряд городов. Поездка была отмечена целой вереницей громких скандалов. В Берлине в припадке ревности Айседора буквально разнесла один из пансионов — перебила все сервизы, сорвала со стены часы и выкинула в окно ящики с бутылками пива. Перед американской публикой она пожелала предстать в образе «большевички». Так, в симфоническом павильоне Бостона Дункан принялась скандировать на эстраде: «Я красная», а Есенин, открыв окно туалетной комнаты и размахивая красным флагом, вторил ей: «Да здравствует Советская Россия!» Выступление было прервано появлением конной полиции. В Нью-Йорке на одной из вечеринок, где Есенина пригласили читать стихи, он, рассерженный враждебным приемом, обозвал публику «жидами». Произошел грандиозный скандал, после которого Есенину и Дункан пришлось срочно покинуть США. Но все же Америка и ее мощная технократическая культура произвели на Есенина огромное впечатление и в какой-то степени изменили его мироощущение. По возвращении в Россию он описал свои американские впечатления в очерке «Железный Миргород». «Пусть я не близок к коммунистам как романтик в своих поэмах, — писал здесь Есенин, — я близок им умом и надеюсь, что буду, может быть, близок в своем творчестве».

Но должно было пройти несколько лет, прежде чем новые настроения нашли свое отражение в творчестве. А пока жизнь шла по-старому. Сразу после возвращения из-за границы Есенин разорвал брачные отношения с Дункан и съехал с Пречистенки. Опять начались его скитания по чужим квартирам и бесконечные пьяные кутежи. Выступая в кафе и на поэтических вечерах, Есенин читал самые пронзительные из своих стихотворений, объединенные потом в книгу «Москва кабацкая». Несмотря на брезгливое отношение официальной советской критики, цикл этот сделал Есенина подлинно народным поэтом. Выпущенная в июле 1924 г. небольшим тиражом «Москва кабацкая» разошлась в течение месяца. В дальнейшем многие стихи ее распространялись в бесчисленных списках, передавались из уст в уста, стали песнями.

Однако в те же годы, утопив в вине свою тоску по ушедшей Руси, Есенин стал с интересом присматриваться к новой, возникающей на его глазах советской России. В 1924 г., побывав в Константинове, он пишет «Возвращение на родину» и «Русь советскую». Первое стихотворение начиналось словами: «Я посетил родимые места… Как много изменилось там, в их бедном неприглядном быте. Какое множество открытий за мною следовало по пятам». И далее как рефрен: «Ах, милый край! Не тот ты стал, не тот…». В стихотворном вступлении, которое должно было открывать сборник Есенина 1924 г, он писал:

«Издатель славный! В этой книге я новым чувствам предаюсь, учусь постигнуть в каждом миге коммуной вздыбленную Русь». В 1925 г. в стихотворении «Неуютная жидкая лунность» Есенин высказался еще определеннее: «Полевая Россия! Довольно! Волочиться сохой по полям! Нищету твою видеть больно и березам и тополям. Я не знаю, что будет со мною… Может, в новую жизнь не гожусь, но я все же хочу стальною видеть бедную, нищую Русь».

И действительно, одна за другой из-под его пера выходят такие вещи, как «Ленин», «Песнь о великом походе», «Поэма о 36», в которых прославлялась революционная героика. Осенью 1924 г. Есенин отправился на Кавказ. Прожив около двух недель в Тифлисе, он потом обосновался в Баку. Писалось ему в это время удивительно легко. Так, накануне очередной годовщины расстрела 26 бакинских комиссаров, Есенин за одну ночь сочинил прекрасную «Балладу о 26». Столь же легко, в один присест, было написано знаменитое «Письмо к женщине» и «Стансы». Есенин хотел продолжить путешествие дальше на восток, хлопотал о визе в Персию, но так и не получил ее. Однако это не помешало ему на основе азербайджанских и батумских впечатлений создать цикл прекрасных стихов «Персидские мотивы». В январе 1925 г., живя в Батуми, Есенин закончил самую большую свою поэму — «Анна Онегина».

Вернувшись в Москву, в сентябре 1925 г., Есенин вступил в четвертый брак — женился на Софье Андреевне Толстой (внучке великого писателя). Но и тут семейное счастье обошло его стороной. Едва Есенин переехал на квартиру к жене, начались ссоры с тещей. В это время, в ноябре месяце, поэт закончил одно из самых трагичных своих произведений — поэму «Черный человек». Постепенно созрело решение уехать из Москвы. 21 декабря Есенин сказал своему редактору в Госиздате: «Еду в Ленинград. Совсем, совсем еду туда. Надоело мне тут. Мешают мне. Я развелся с Соней… с Софьей Андреевной». Он мечтал уединиться в северной столице и готовить к выпуску трехтомное собрание своих сочинений.

Приехав 24 декабря в Ленинград, Есенин остановился в гостинице «Англетер». Четыре дня он провел в предпраздничной суете, много работал, встречался с друзьями. Никто не видел его в это время пьяным, никто не отмечал в нем никакого угнетенного состояния. Напротив, все, кто общался с ним в эти дни, говорили, что Есенин был в хорошем расположении духа. Однако утром 28 декабря поэта нашли мертвым: он повесился в своем номере на ремне от чемодана. Смерть эта по сей день остается загадкой: сгустки крови на полу, страшный разгром в номере, свежая рана на правом предплечье, синяк под глазом и большая рана на переносице наводили на мысль о насильственной смерти. Однако никакого расследования в этом направлении проведено не было.

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

Владимир Владимирович Маяковский родился в июле 1893 г. в грузинском селении Багдады, где его отец был лесничим. В 1906 г., после внезапной смерти отца, семья переехала в Москву. Здесь жизнь у Маяковских складывалась трудно, денег не хватало, пришлось устраивать на квартире дешевый пансион для студентов. Эти постояльцы, из которых многие сочувствовали революционным идеям, вовлекли гимназиста Маяковского в подпольную деятельность. Он вступил в партию большевиков и вел социалистическую пропаганду в Лефортовском районе. В 1908 г., несмотря на молодой возраст, Маяковского ввели в Московский комитет партии большевиков А в марте того же года его арестовали. Месяц он провел в тюрьме, но потом был освобожден как несовершеннолетний и отдан на поруки матери. Исключенный из гимназии, Маяковский поступил в Строгановское художественно-промышленное училище. Летом 1909 г. его вновь арестовали за соучастие в организации побега тринадцати политзаключенных и на этот раз обошлись строже — юный революционер был заключен в одиночную камеру Бутырской тюрьмы, где провел 11 месяцев. Это время Маяковский позже назвал «важнейшим временем» в своей жизни. Все 11 месяцев он запоем читал. Кроме политических книг и классики он проглотил множество современных журналов и альманахов. Только тогда он, можно сказать, впервые познакомился с' современной поэзией и сам взялся сочинять. Эти первые слабые стихи не сохранились. («Спасибо надзирателям, — писал Маяковский, — при выходе! отобрали».) Тем временем в январе 1910 г. по недостатку улик следствие против Маяковского было прекращено, и он вышел на свободу. 1 К подпольной работе он больше не вернулся, поскольку решил, что призвание его заключается в другом. «Хочу делать социалистическое искусство!» — заявил он одному из прежних товарищей. Тот только посмеялся в ответ, но оказалось, что Маяковский не шутил. Он снял комнату в Соломенной Сторожке (пригород Москвы) и начал самостоятельную жизнь. Деньги добывал случайными заказами: разрисовывал схемы, планы, писал объявления. В 1911 г. поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества. Здесь он! вскоре познакомился с художником Давидом Бурдюком, который сколачивал вокруг себя группу художников и поэтов, собираясь выступить как глава нового направления в искусстве. (Позже это направление получило название футуризма.) Послушав первые стихи Маяковского, он однозначно определил:

«Да вы же гениальный поэт!» и с этого времени уже не отпускал его от себя.

Маяковский бросил училище и вместе с футуристами принялся колесить по стране: побывал в Петербурге, Харькове, Киеве, Тифлисе. Все их выступления были направлены против «мещанского болота» и имели целью скандализировать публику. Проходили они под свистки, ругань и бешеные овации зала. В 1912 г. вышел программный альманах футуристов «Пощечина общественному вкусу», где были напечатаны первые стихи Маяковского «Ночь» и «Утро». Декларация, открывавшая этот сборник, провозглашала «непреодолимую ненависть» к существовавшему до футуристов языку и право поэта на изобретение новых слов. Взирая «с высоты небоскребов» на современную литературу, футуристы предлагали всю классику «выбросить с парохода современности». Цвет, линия, форма рассматривались футуристами как некие самостоятельные категории, которыми оперирует художник и которые должны интересовать его сами по себе, а не как выражение различных жизненных явлений. То же и в поэзии. Слово в стихе, как утверждали футуристы, теряет смысловую функцию, свойственную ему в обыденной речи, оно интересует поэта исключительно как сочетание звуков, как самоценное, «оамовитое» выражение неких эмоциональных оттенков, вызываемых звучанием слова или его видом на бумаге, которые варьирует и комбинирует поэт по законам скорее музыкальным, а не в соответствии с правилами осмысленной человеческой речи. Главной мишенью нападок футуристов служили символисты, с которыми у них происходили постоянные литературные бои.

В 1913 г. небольшим тиражом был выпущен первый сборник стихов Маяковского «Я». В том же году он написал трагедию «Владимир Маяковский», которая была поставлена Маяковским в Петербургском театре «Луна-парк» (он же был исполнителем главной роли). Как и все ранние вещи Маяковского, трагедия эта была странной, необычной. Фактически на сцене была поставлена футуристическая поэма, героями которой были метафоры (среди ее героев Старик с черными сухими кошками в возрасте нескольких тысяч лет, Человек с двумя поцелуями, Женщина со слезой и пр.). Первым значительным произведением Маяковского, обратившим на него внимание современников, стала поэма «Облако в штанах», вышедшая в 1915 г. Маяковский говорил, что это четыре крика: «долой!» буржуазному обществу. (Долой вашу любовь! Долой ваше искусство! Долой ваш строй! Долой вашу религию!) В начале 1916 г. появилась вторая поэма Маяковского «Флейта-позвоночник». В это время поэт уже был мобилизован в армию и служил чертежником в Военной автомобильной школе. В 1916 г. Горький в своей «Летописи» опубликовал отрывки из его третьей, антивоенной, поэмы «Война и мир» (целиком поэму не пропустила цензура).

Февральскую и Октябрьскую революцию Маяковский принял без всяких колебаний — сразу и безоговорочно. («Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было, — писал он. — Моя революция».) 25 октября 1917 г. он находился в самом центре революционных событий — в Смольном. Вскоре он приехал в Москву. Здесь У футуристов имелось свое «Кафе поэтов», с эстрады которого Маяковский каждый день читал завсегдатаям свои стихи. Возвратившись в Петроград, Маяковский сотрудничал в газете «Искусство Коммуны», заседал в коллегии изобразительных искусств Наркомпроса, читал лекции, снимался в кино, рисовал рекламные плакаты, много выступал на митингах, перед матросами и солдатами. (Митинговый ритм звучит во многих его стихах, и прежде всего в одном из популярнейших стихотворений тех дней «Левый марш»: «Разворачивайтесь в марше! Словесной не место кляузе. Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер. Довольно жить законом, данным Адамом и Евой. Клячу истории загоним. Левой! Левой! Левой!».) В том же году Маяковский написал первую из своих больших пьес «Мистерия-буфф». Она была поставлена Мейерхольдом в Театре музыкальной драмы к первой годовщине Октябрьской революции и была с большим интересом принята новыми зрителями — простым народом: рабочими, солдатами и матросами. Множество выражений из пьесы вошло в разговорный обиход, разнеслось на пословицы и поговорки.

Весной 1919 г. Маяковский переехал в Москву, где стал работать в Художественном отделе Российского телеграфного агентства. В то время яркие красочные плакаты РОСТА (их называли окна РОСТА) с короткими рифмованными подписями заменяли петроградцам газеты и сатирические журналы.

Маяковскому принадлежали почти все тексты «Окон». В иные дни ему приходилось писать до восьмидесяти тем в день. «Вспоминаю, — писал Маяковский, — отдыхов не было. Работали в огромной нетопленой, сводящей морозом мастерской РОСТА. Придя домой, рисовал опять, а в случае особой срочности клал под голову, ложась спать, полено вместо подушки, с тем расчетом, что на полене особенно не заспишься, и, поспав ровно столько, сколько необходимо, вскочишь работать снова». Сам он нарисовал около трех тысяч плакатов. Приемы и образы, найденные в них, Маяковский перенес в большую поэму «150 000 ООО», напечатанную в 1920 г.

После окончания Гражданской войны окна РОСТА перестали выходить, но вплоть до 1922 г. Маяковский делал плакаты для Главполитпросвета. Он писал о продналоге, о борьбе с голодом, о новых тарифных ставках, о кооперации и развитии торговли. Позже он сочинил много рекламных стихов, вроде: «Лучше сосок не было и нет — готов сосать до старости лет» (реклама сосок); или: «Даете солнце ночью! Где найдешь его? Купи в ГУМе! Ослепительно и дешево» (реклама электролампочек). Веселые двустишья Маяковского тогдашние москвичи находили на обертках конфет, на цибиках чая, на папиросных коробках. Вообще, для Маяковского не существовало «непоэтических» тем. Он считал, что поэт — это чернорабочий революции («Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный…», — писал он о себе), и его должны вдохновлять не «вечные», отвлеченные проблемы, а насущные, те, которые в данную минуту стоят перед страной. («Я буду писать про то и про это, но нынче не время любовных ляс…») Маяковский стал настоящим новатором в поэзии. Он беспредельно раздвинул ее границы и заговорил в стихах о таких вещах, которые еще недавно казались совершенно невозможными в искусстве и недостойными художественного изображения.

Трепетное отношение к поэтическому творчеству было ему чуждо и смешно.

Задачи творчества, считал он, диктуются жизнью — поэт получает социальный заказ и выполняет его со всей возможной добросовестностью. Маяковский говорил: «Я от партии не отделяю себя и считаю себя обязанным выполнять все постановления большевистской партии». Поэзия — это тоже производство, и, как любое производство, она не терпит халтуры. («Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды. Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды».) И действительно, у Маяковского не найдешь стертых трафаретных образов, избитых рифм, вставленных для размеров слов, скучных, повторяющихся словосочетаний. Он никогда не позволял себе писать плохо и не отдавал в печать скороспелых, незаконченных стихотворений.

Стих, в его понимании, — это оружие (Он писал: «В курганах книг, похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживая, вы с уважением ощупывайте их, как старое, но грозное оружие»). Ему так же было непонятно, что такое отсутствие вдохновения. Сам он мог писать («делать») стихи в любом месте и в любой обстановке. Он в полном смысле слова работал беспрерывно: мог сочинять в поезде, в вагонах трамвая, в сутолоке редакций, даже между выступлениями. В любой момент он умел сосредоточиться на стихотворстве, а потом снова разговаривать и шутить. Писал он обычно на ходу в маленьких записных книжках. Причем черновики его почти не имеют поправок — стих формировался у Маяковского в голове, а потом сразу ложился на бумагу.

В то время шли горячие споры о том, каким должно быть новое социалистическое искусство. Сложилось несколько группировок писателей, по-разному отвечавших на это вопрос. Маяковский включился в этот спор, организовав в 1923 г. выпуск своего журнала «Леф» (то есть «Левый Фронт»). Всего вышло семь номеров. Среди прочего здесь были опубликованы поэма Маяковского «Про это», несколько стихотворений и первая часть поэмы «Владимир Ильич Ленин». В 1925 г. из-за дрязг и разногласий издание журнала прекратилось. Кроме «Лефа» Маяковский сотрудничал еще в десятке газет и журналов. Печатали его много и охотно, в том числе в центральной прессе.

Сборники его стихов выходили регулярно. (Говоря в поэме «Во весь голос» о «ста томах» своих «партийных книжек», поэт нисколько не преувеличивал.) Обычно, прежде чем опубликовать какое-нибудь новое произведение, Маяковский много раз читал его с эстрады. Постоянное живое общение с потенциальными читателями было для него жизненно необходимо, и он много ездил по стране со своими выступлениями. Сам Маяковский писал, что продолжает этим прерванную традицию «трубадуров и менестрелей». Эти выступления — ярчайшая часть его биографии. Обычно вечер начинался докладом на какую-нибудь тему. Например: «Мое открытие Америки» — о поездке в Америку или «Даешь изящную жизнь!» — о борьбе с мещанским бытом. Или:

«Как делать стихи». Потом шло чтение стихов и ответы на записки. Но часто программа нарушалась. Уже во время доклада Маяковский начинал читать стихи, парировал реплики в зале. Его выступление больше всего напоминало митинг.

Во второй половине 20-х гг. поэтический талант Маяковского достиг своего расцвета. К десятилетию Октябрьской революции он написал поэму «Хорошо!», которую считал программной вещью, вроде «Облака в штанах» для советского времени. Но, славя социалистические преобразования, Маяковский никогда не закрывал глаза на многочисленные «темные стороны» действительности, на всяческие проявления «мещанства» и «буржуазности». В разные годы им было написано огромное количество сатирических стихов, в том числе и высмеивавших новую коммунистическую бюрократию. Самое известное из них, «Прозаседавшиеся», напечатано весной 1922 г. Кроме него было много других:

«О дряни», «Взяточники», «Служака», «Столп» и т. д. — целая сатирическая галерея советских бюрократов… Борьбу с мещанством и бюрократизмом Маяковский продолжал и на театральных подмостках. В 1928 г. он написал сатирическую комедию «Клоп». Пьеса была поставлена в театре имени Мейерхольда.

Музыку к ней написал Шостакович, а декорации были выполнены Кукрыниксами. В 1929 г. появилась еще более острая пьеса — «Баня».

К несчастью, жизнь Маяковского оборвалась на взлете: в апреле 1930 г. он неожиданно для всех покончил с собой. О причинах его самоубийства было высказано множество предположений, но единой версии по сей день не существует.

ИОСИФ БРОДСКИЙ

Иосиф Бродский родился в мае 1940 г. в Ленинграде, в семье скромного советского служащего — отец его работал фотокорреспондентом. Во время блокады семья эвакуировалась, а потом много лет жила в коммуналке — бывшей квартире Мережковского. В 15 лет, после окончания семилетки, Иосиф пошел работать. В последующие годы он сменил несколько профессий: был фрезеровщиком на заводе, смотрителем маяка, кочегаром в котельной, санитаром в морге, коллектором в геологических экспедициях в Якутии, на Беломорском побережье, на Тянь-Шане и в Казахстане. «Мне было все интересно, — вспоминал он позже, — я менял работу потому, что хотел как можно больше знать о жизни и людях». Одновременно Бродский с увлечением занимался самообразованием — изучил английский, польский и сербохорватский языки. Он много читал, сам стал писать стихи и переводить. Кроме русских поэтов (Баратынского, Цветаевой и др.) Бродский многому научился у англоязычных, особенно у Джона Донна и Уистена Одена.

В эти годы, вскоре после XX съезда партии, поэзия переживала небывалый расцвет. Явилось множество новых, молодых и талантливых поэтов. И Бродекий был одним из них. С 18 лет начались 1 его публичные выступления со своими 1 стихами — главным образом в студенческих аудиториях, где он пользовался неизменным и полным успехом. Говоря о себе и своих друзьях, он позже признавался: «Мы все пришли в литературу Бог знает откуда, практически лишь из факта своего существования, из недр, не то, чтобы от станка или от сохи, гораздо дальше — из умственного, интеллектуального, культурного небытия… Мы кого-то читали, мы вообще очень много читали, но никакой преемственности в том, чем мы занимались, не было. Не было ощущения, что мы продолжаем какую-то традицию, что у нас были какие-то воспитатели, отцы. Мы действительно были если не пасынками, то в каком-то роде сиротами…» И действительно, ни по темам, ни по духу многие тогдашние поэты не укладывались в жесткие каноны советской поэзии. Прежде всего это касалось самого Бродского. Чрезвычайное своеобразие его поэзии заключалось в том, что он сумел соединить в своих стихах, казалось бы, несоединимые вещи: он скрестил авангард (с его новыми ритмами, рифмами, строфикой, неологизмами, варваризмами, вульгаризмами) и классический подход (велеречивые периоды в духе XVIII века, тяжеловесность, неспешность). Даже короткие стихотворения Бродского поражали громоздкостью и сложностью речевых конструкций, синтаксической запутанностью, нагромождением придаточных, обилием обособленных обстоятельств и определений. (Не случайно поэт Александр Кушнер уподоблял стих Бродского снежной лавине, обвалу в горах.)

И хотя в стихах Бродского не было ничего антисоветского, они не нравились литературным чиновникам, потому что и советского в них тоже было очень мало. Нелюбовь к себе властей юный поэт почувствовал очень рано. В начале 60-х гг. его подвели под статью Указа «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда» В 1962 г. Бродского как не числящегося ни при какой определенной работе, в первый раз вызвали в милицию и предупредили об ответственности за тунеядство. Через год последовал второй вызов, а в 1964 г. Бродский был арестован На обвинения судьи в тунеядстве Бродский отвечал, что он не бездельник, а поэт. Когда же его спросили: «Кто зачислил его в поэты?», он отвечал' «Я думаю, что это от Бога». Несмотря на протесты многих деятелей культуры Бродский был осужден и приговорен к пятилетней ссылке «с применением обязательного труда».

По этапу его доставили в глухую деревню Норинское Архангельской области.

Однако дело его вскоре получило большую огласку и вызвало множество протестов как в СССР, так и за рубежом. В связи с этим через полтора года Бродский был освобожден. Но вернувшись в Ленинград, он по-прежнему ощущал недоброжелательность властей. Печататься ему не давали. Зато большой интерес к его поэзии проявили зарубежные издательства. В 1965 г. в США вышла первая книга Бродского «Стихотворения и поэмы», а в 1970 г. вторая — «Остановка в пустыне». Бродский оказался перед выбором: либо остаться в Советском Союзе и всю жизнь писать в стол, либо уехать на Запад и сделаться диссидентом. Он выбрал второе и в июне 1972 г. навсегда покинул родину.

Оказавшись за границей, Бродский отправился в Австрию к любимому им Одену. Тот принял горячее участие в судьбе своего русского поклонника и переводчика, помог ему сделать первые, самые трудные шаги и обустроиться.

Вторую родину Бродский нашел в США. В течение 24 лет он работал преподавателем в американских университетах: начал в большом Мичиганском и Колумбийском, а в 1980 г. принял постоянную профессорскую должность в Пяти колледжах в Массачусетсе. По свидетельству всех, кому пришлось с ним общаться в это время, как преподаватель Бродский был явлением совершенно необычным. Собственно и опыта на этом поприще у него не было никакого.

До отъезда из СССР он не только не преподавал, но и не учился в университете (он и среднюю школу, как уже говорилось, не окончил), а все свои колоссальные энциклопедические знания приобрел самообразованием. Надо также отметить, что работать ему приходилось не с европейскими, а с американскими студентами, то есть с людьми, имевшими о европейской (а тем более русской) культуре самые поверхностные представления. Его коллеги, американские профессора, были достаточно терпимы к этим недостаткам, но Бродский не желал с ними мириться. С первых занятий он предлагал своим слушателям восполнить пробелы знаний как можно быстрее и делал это в довольно агрессивной форме. Американских студентов, которых никто никогда ни в чем не упрекает и не стыдит, он ошеломлял заявлениями вроде такого: «Народ, который не знает своей истории, заслуживает быть завоеванным». Одна из студенток Бродского вспоминала: «В первый день занятий, раздавая нам список литературы для прочтения, он сказал: «Вот чему вы должны посвятить жизнь в течение двух следующих лет». Список открывался «Бхагавадгитой», «Махабхаратой», «Гильгамешем», Ветхим Заветом. Далее шел перечень 130 книг, включавший в себя Блаженного Августина, Фому Аквинского, Лютера, Кальвина, Данте, Петрарку, Боккаччо, Рабле, Шекспира, Сервантеса, Декарта, Спинозу, Паскаля, Локка, Шопенгауэра и т. д. Отдельно шел список величайших поэтов XX века, который открывался именами Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Хлебникова, Заболоцкого. Все занятия Бродского были уроками медленного чтения текста. При этом глубина прочтения любого произведения была поразительной. Если Бродский, к примеру, разбирал стихотворение Пушкина, то к разговору о строке, строфе, образе или композиции привлекались тексты Овидия, Цветаевой или Норвида, а если он читал Томаса Харди, то сопоставления могли быть с Пастернаком, Рильке, Кавафисом или Вергилием. Все тексты Бродский всегда читал по памяти, без шпаргалки, поражая слушателей своей поэтической эрудицией. Он блестяще знал и очень любил англо-американских поэтов и умел завораживать американских студентов, разбирая жемчужины их поэзии. При всей его доброжелательности заниматься у Бродского было очень трудно. Однако студенты не бунтовали против его интеллектуального прессинга и прощали Бродскому то, что другому преподавателю вряд ли сошло бы с рук.

Между тем слава Бродского как поэта росла с каждым годом. Регулярно выходили и переводились на иностранные языки сборники его русскоязычных стихов. Он пытался писать их и на английском, но неудачно. Гораздо более он имел успеха как прозаик. Его первый сборник эссе «Less Than One» (1986) получил в США премию как лучшая критическая книга года, а в Англии был признан «лучшей прозой на английском языке за последние несколько лет». В 1987 г. Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе.

К несчастью, Бродский отличался слабым здоровьем. В эмиграции он перенес две сложные операции на сердце, однако, вопреки настоятельным просьбам врачей, так и не бросил курить. Пристрастие к сигарете (которую он шутя называл «своим Дантесом») в конце концов свело его в могилу. Умер Бродский в январе 1996 г.

Мироощущение русского народа насквозь музыкально, и его разнообразный исторический опыт выразился прежде всего в бесконечном множестве музыкальных тем и песен. Возникшая на этой богатой основе русская классическая музыка влилась в уже звучавшую мировую симфонию (мировую музыкальную культуру) своим особым, неповторимым, пронзительным напевом, без которого общее созвучие никогда бы не обрело ни исчерпывающей полноты, ни красоты гармоничного целого.

МИХАИЛ ГЛИНКА

Михаил Иванович Глинка родился в мае 1804 г. в селе Новоспасское Смоленской губернии. Отец его, капитан в отставке, был помещиком средней руки. Начальное образование Глинка получил дома, причем музыка с детских лет играла в его жизни огромную роль. Все Глинки были очень музыкальны.

В соседнем с Новоспасским имении Шмаково, где жил дядюшка Афанасий Андреевич Глинка, содержался небольшой крепостной оркестр. Там часто устраивались музыкальные вечера. «Во время ужина, — вспоминал Глинка, — обыкновенно играли русские песни, переложенные на 2 флейты, 2 кларнета и 2 фагота — и эти грустно-нежные, но вполне доступные для меня звуки мне чрезвычайно нравились… и, может быть, эти песни, слышанные в ребячестве, были первою причиною того, что впоследствии я стал преимущественно разрабатывать народную русскую музыку». Когда Глинка подрос, его отправили продолжать образование в столицу и осенью 1817 г. поместили в Благородный пансион при Петербургском Педагогическом институте. Учась там, он одновременно брал уроки музыки у лучших петербургских учителей того времени; скрипача Франца Бема, пианистов Джона Вильда и Карла Майера. Под их руководством исполнительское мастерство Глинки достигло высокого совершенства. Однако в то время у него не было даже мысли о том, что музыка когда-нибудь станет главным делом его жизни.

В 1822 г. Глинка окончил пансион. Отец хотел пристроить его по дипломатической части, но этот план не осуществился. В 1824 г. будущий композитор начал служить помощником секретаря в Главном управлении путей сообщения. В свободное время он много и с упоением музицировал, начал сам сочинять фортепьянные пьесы и романсы. Одним из его первых признанных шедевров стал романс на стихи Баратынского «Не искушай меня без нужды». В 1828 г. Глинка подал в отставку, а в 1830 г. уехал для поправки здоровья в Италию, где прожил три года. Среди произведений этого периода особенную известность имел его романс «Венецианская ночь» на стихи Козлова, плавная, качающаяся, как спокойные волны, мелодия которого вся проникнута светлой радостью и негой. Тогда же у него появилась мечта написать русскую национальную оперу. («Тоска по отчизне, — вспоминал он впоследствии, — навела меня постепенно на мысль писать по-русски».) Но Глинка еще не считал себя достаточно подготовленным к этому трудному делу и потому по пути в Россию в 1833 г. провел несколько месяцев в Берлине, изучая у Зигфрида Дена технику Композиции.

Вернувшись в 1834 г. в Новоспасское, Глинка начал работу над оперой.

Дело это было новое и необычное, потому что национальной оперы, подобной всемирно известным произведениям Моцарта, Россини или Вебера, в России в то время еще не существовало. То, что было создано в этой области в XVIII — начале XIX века — комические, сентиментальные или сказочные оперы, — занимало весьма скромное место в репертуаре даже самой России, не говоря уже о других странах. Между тем Глинка чувствовал себя способным создать произведение, не уступающее лучшим европейским образцам. В одном из писем он так писал о своих надеждах и затруднениях: «У меня есть Проект в голове, идея… Мне кажется, что… я мог бы дать нашему театру достойное его произведение… Главное состоит в выборе сюжета. Во всяком случае я хочу, чтобы все было национальным: прежде всего — сюжет, но и музыка тоже — настолько, чтобы мои дорогие соотечественники чувствовали себя дома, а за границей меня не сочли хвастунишкой, вороной, которая вздумала рядиться в чужие перья». Подобающий сюжет вскоре был найден — по совету Жуковского, Глинка решил сделать центральным событием своей оперы известный подвиг Ивана Сусанина. Этот образ сразу определил все произведение: отдельные мелодии и образы, возникавшие прежде в голове композитора, теперь сразу слились в единое целое. Глинка начал работу с огромным воодушевлением и сочинил почти всю оперу, не дожидаясь слов. Трудная и новаторская задача — воплотить образы в подлинно национальной по звучанию музыке — получила в опере совершенное воплощение. Причем Глинка не стремился заимствовать в своей музыке расхожие народные темы и напевы, но он так проник в их характер и так сумел слить свои мелодии с духом народной музыки, что ему удалось создать совершенно оригинальную и в то же время подлинно русскую, национальную музыку. К сожалению, либретто было далеко не так совершенно. Поначалу его предполагал написать сам Жуковский, но, загруженный другими делами, отказался. Глинка предлагал взяться за него Соллогубу и Кукольнику, но и тут дальше разговоров дело не пошло.

После всех этих неудач судьба свела Глинку с бароном Розеном, в котором он наконец нашел дельного и понимающего сотрудника. «Ему предстояло немало труда, — писал Глинка. — Большая часть не только тем, но и разработки пьес были сделаны, и ему надлежало подделывать слова под музыку, требовавшую иногда самых странных размеров; барон Розен был на это молодец; заложишь, бывало, столько-то стихов такого-то размера, двух-трехсложного и даже небывалого, ему все равно — придешь через день, уж и готово…» Правда, и стихи Розена были весьма далеки от совершенства, но выбирать Глинке не приходилось. В начале 1836 г. начались хлопоты о постановке оперы в Большом театре. Чтобы легче добиться разрешения, Глинка посвятил ее Николаю I. По желанию императора опера получила название «Жизнь за царя».

Премьера состоялась в ноябре 1836 г. и стала настоящим культурным событием. Присутствовал весь высший свет во главе с самим императором. Налицо был и весь цвет тогдашней русской литературы, включая Пушкина, Жуковского, Вяземского. Как и следовало ожидать, слушатели отнеслись к творению Глинки неоднозначно. Многих поразило непривычное (как многим показалось, излишне «простонародное») звучание музыки. Необычным было также и то, что здесь впервые оказались поднятыми до высокой трагедии переживания простых русских крестьян. (До этого в операх русских композиторов персонажи из народа появлялись только в бытовых, комических сценах.) Постановка породила самые разнообразные отзывы. «Помню хорошо то колебание, — писал один из современников, — тот разлад, которые появление ее (оперы) произвело в петербургском артистическом мире и в тогдашней публике. Музыкальные педанты, пользовавшиеся тогда большим авторитетом, говорили о новой опере, презрительно пожимая плечами, и лишь немногие беспристрастные любители и знатоки утверждали, что Глинка большой самородный талант». Впрочем, государю опера понравилась. Он громко аплодировал, пригласил Глинку в свою ложу и выразил ему одобрение. Все истинные ценители искусства также были в восторге от произведения Глинки. После премьеры известный театральный критик князь Одоевский пророчески писал:

«Этой оперой решался важный вопрос для искусства вообще и для русского искусства в особенности, а именно: существования русской оперы, русской музыки… С оперою Глинки… в искусстве… начинается… новый период — период русской музыки». Успех принес Глинке широкую известность и способствовал его карьере — император пригласил его руководить хором своей Придворной певческой капеллы. Эта почетная, но хлопотливая должность отнимала много времени, требовала разъездов и обязывала присутствовать на всех придворных праздниках в Аничковом и Зимнем дворцах. Глинка поначалу горячо отдался новым заботам, но потом начал ими тяготиться.

В 1835 г. Глинка вступил в брак с Марьей Петровной Ивановой. Он женился по любви, однако его семейная жизнь сложилась неудачно. Жена, женщина капризная и далекая от всех интересов и увлечений мужа, вскоре начала открыто изменять ему. Постоянные ссоры и семейные сцены стали для Глинки тяжелым жизненным испытанием. Некоторое отдохновение он обрел в своих чувствах к Екатерине Ермолаевне Керн, горячее увлечение которой он пережил во второй половине 30-х гг. Ей Глинка посвятил знаменитый «Вальсфантазию» (легкий, трепетный ритм вальса как будто рисовал прелестный облик девушки, ее воздушную походку и быстрые движения — это был портрет, нарисованный звуками). Она же вдохновила его написать романс «Я помню чудное мгновенье» на стихи Пушкина. В 1839 г., уличив жену в неверно сти. Глинка начал с ней бракоразводный процесс, который растянулся на много лет (брак был расторгнут только в 1846 г.) и отнял у композитора много сил и нервов. «Все петербургское бабье, — писал позже Глинка в своих «За писках», — восстало против меня, и злословию их не было пределов. Я во избежание неприятных посещений не допускал к себе никого, кроме немногих самых искренних приятелей». Тогда же он подал в отставку из капеллы.

Освободившись от служебных обязанностей и семейных неурядиц. Глинка в 1840 г. с головой ушел в работу над второй своей оперой — «Руслан и Людмила», создаваемой по известной поэме Пушкина. Либретто для нее, по просьбе Глинки, написал поэт-любитель Михаил Ширков. Отбросив шутливый тон поэмы. Глинка развил заложенное в ней эпическое начало. По глубине мысли опера Глинки значительно превосходит юношеское творение Пушкина. Композитор много потрудился над созданием углубленных образов своих героев и сумел средствами музыки удивительно ярко и точно показать их психологию.

Точно так же по ходу оперы с поразительным мастерством переданы малейшие движения чувств: страх, робость, гнев, удивление. Настоящими жемчужинами стали музыкальные вступления перед началом действий: каждое из них — это маленькое чудо и по изяществу, и по точности музыкальных характеристик. Многие музыкальные темы, например, марш Черномора, баллада Финна, партия Головы — принадлежат к шедеврам мировой музыкальной культуры.

Опера была закончена летом 1842 г., а премьера состоялась в конце ноября того же года. Из-за плохой постановки и несыгранности артистов она была неудачной. (Николай I покинул театр еще до окончания спектакля.) Но уже на третьем представлении положение начало выправляться — состав актеров был несколько изменен, да и сами они постепенно входили в роль и начинали от раза к разу играть все лучше. Как в свое время поэма Пушкина, опера Глинки породила множество самых противоречивых суждений. Анонимный рецензент из «Русского инвалида» так обобщил эту разноголосицу мнений:

«Одни находят в опере г. Глинки много таких мест, которые доставят автору ее бессмертие через сто лет; другие, не откладывая дела в долгий ящик, возлагают на автора «Руслана и Людмилы» венок бессмертия теперь же; третьи безусловно называют оперу неудачной и не находят в ней решительно ничего замечательного; четвертые, более хладнокровные, держатся того мнения, что в опере много достоинств, но есть также и недостатки, что избыток лиризма в музыке и совершенное отсутствие драматического движения в либретто много вредят успеху оперы, делая ее на вкус большинства даже скучною, — что, впрочем, совершенно несправедливо». Но, несмотря на многочисленные положительные отклики, а также на то, что только в первый театральный сезон опера была поставлена более тридцати раз, сам Глинка остался глубоко неудовлетворен своим детищем и считал «Руслана» провалившимся.

С годами столичное общество начало все более тяготить композитора. В 1844 г. Глинка отправился в новое заграничное путешествие, как он сам говорил «без цели, без предмета, кроме природы и искусства…» На этот раз он около года пробыл в Париже, потом отправился в Испанию, где пережил горячее увлечение испанской музыкой. (Результатом этого стала увертюра «Арагонская хота».) В 1847 г. Глинка вернулся в Россию и поселился в Варшаве. Здесь он написал вторую свою испанскую увертюру «Воспоминание о летней ночи в Мадриде». Но настоящим шедевром позднего периода его творчества стала знаменитая «Камаринская». (Чайковский говорил, что в ней, «как дуб в желуде», заключена вся будущая русская симфоническая музыка.) В 1852 г. Глинка поселился в Париже, где прожил два года до начала Крымской войны. Остаток дней он провел в Берлине. Умер композитор в феврале 1857 г.

ПЕТР ЧАЙКОВСКИЙ

Петр Ильич Чайковский родился в апреле 1840 г. в небольшом заводском поселении Воткинск на Урале, расположенном при старейшем железоделательном заводе Прикамья (начальником которого и был его отец). Уже с ранних лет у него проявилась необычайная музыкальность. Родители старались развить этот интерес и постоянно приглашали к маленькому Пете учителей, обучавших его игре на фортепьяно. В конце 1848 — начале 1849 гг. семья несколько месяцев провела в Петербурге, а затем вновь отправилась на Урал в Алапаевск, где отец Чайковского получил место управляющего казенным заводом. В 1850 г. Чайковский поступил в петербургское Училище правоведения. Закончив в 1859 г. установленный курс, он с чином титулярного советника был определен младшим помощником столоначальника в первое отделение Министерства юстиции.

Однако музыка продолжала владеть всеми его помыслами. В 1861 г. Чайковский стал заниматься теорией музыки в общедоступных Музыкальных классах, а в 1862 г. поступил в петербургское Музыкальное училище. Когда стало ясно, что совмещать серьезные занятия музыкой со службой невозможно, Чайковский, после долгих и мучительных колебаний, сделал свой выбор — весной 1863 г. он подал в отставку (несмотря на то, что незадолго до этого получил заметное повышение и был назначен на должность старшего столоначальника). Музыкальный талант Чайковского, впрочем, сразу был оценен по достоинству. Еще до окончания училища он получил приглашение от директора Московской консерватории Николая Рубинштейна занять должность профессора по теории музыки. В начале 1866 г., с отличием сдав экзамены, Чайковский переехал в Москву. Именно здесь он впервые заявил о себе как выдающийся композитор.

Чайковский выступил со своими первыми произведениями в те годы, когда русская музыкальная школа находилась в состоянии становления и на сценах музыкальных театров России фактически безраздельно господствовала итальянская опера (представленная именами Беллини, Верди, Россини, Доницетти и др.). Похожее положение сложилось и в балете, где тон задавали Адан, Пуни, Бенуа, Штейбельт и другие, менее талантливые авторы. Русская симфоническая музыка вообще была представлена лишь тремя небольшими сочинениями Глинки. Самостоятельное творчество Чайковского началось с Первой симфонии «Зимние грезы», за создание которой он взялся через три месяца после выпускного экзамена. Когда симфония была закончена, он поспешил показать ее своим прежним преподавателям, но им музыка не понравилась. Чайковский был до глубины души расстроен неблагоприятными отзывами. Однако когда отдельные части «Зимних грез» стали исполняться на музыкальных вечерах, слушатели восприняли их очень хорошо. В феврале 1868 г. симфония впервые была исполнена целиком перед публикой. «Этот вечер был первым настоящим триумфом молодого композитора, — писал друг Чайковского Ларош. — Симфония имела огромный успех».

В следующие годы Чайковский одно за другим создает новые выдающиеся произведения. В 1868 г. была закончена его первая опера «Воевода», написанная по одноименной драме Островского. Осенью ее принял к постановке Большой театр. Премьера состоялась в январе 1869 г. и имела по собственному признанию Чайковского «блестящий успех». По окончании спектакля публика пятнадцать раз вызывала композитора на сцену и награждала его овациями; всем было ясно — в России появился новый оперный композитор, отмеченный огромным дарованием. Утверждавшуюся славу Чайковского поддержали его вокальные и симфонические произведения. В конце 1869 г. он создал первый цикл своих романсов на стихи Плещеева, Ростопчиной, Гейне и Гете, а в 1870 г. написал замечательную увертюру-фантазию «Ромео и Джульетта». Поистине триумфальный успех имела Вторая симфония Чайковского, впервые исполненная в 1873 г. оркестром под управлением Рубинштейна. (В это четырехчастное произведение были мастерски вплетены народные песни «Журавль», «Вниз по матушке по Волге», «Прощай, милый» и другие.) В том же году Чайковский написал музыку для спектакля-феерии Островского «Снегурочка», а в 1875 г. создал один из своих главных шедевров — Первый концерт для фортепьяно с оркестром, с которого началась его мировая слава. Концерт сразу завоевал огромную популярность в Европе и Америке.

Продолжалась работа Чайковского в оперном жанре. В 1870 г. он был увлечен исторической драмой Лажечникова «Опричник» и написал на тот же сюжет оперу. Премьера состоялась в 1874 г. в Мариинском театре. Затем «Опричник» был поставлен в Киеве, Одессе и Москве, и всюду ему сопутствовал успех. В 1876 г. состоялась премьера третьей оперы Чайковского «Кузнец Вакула» — по повести Гоголя «Ночь перед Рождеством». Публика приняла оперу довольно холодно, и в 1885 г. Чайковский написал на ее основе новую оперу — «Черевички».

Уже став широко известным композитором, Чайковский обратился к балетной музыке. В 1875 г. дирекция императорских театров предложила ему сочинить балет на «сюжет из рыцарских времен». Чайковский с удовольствием принял это предложение и написал свой первый балет «Лебединое озеро»

Будучи с юных лет страстным почитателем театра, он хорошо знал сложившуюся традицию жанра, однако, работая над своим балетом, не последовал ей. В отличие от прежних композиторов, создававших партитуру из отдельных танцевальных номеров (где музыка играла по отношению к танцу подчиненную роль), он решил писать своего рода симфонию в балете — произведение, в котором танец всецело сливался со стихией музыки. К сожалению, балетмейстер Рейзингер оказался человеком со скудной фантазией и не смог оценить новаторства композитора. Его постановка страдала декоративностью, бездействием и отсутствием драматизма. Премьера состоялась в Большом театре в феврале 1877 г. и в общем прошла с успехом, хотя сенсации не произвела (Сам Чайковский так и не дожил до мировой славы своего балета. Лишь после смерти композитора в 1895 г. его брат Модест написал новое либретто, и в новой хореографической постановке «Лебединое озеро» стало классикой мирового балета, визитной карточкой всей русской балетной школы.) Личная жизнь Чайковского складывалась трудно и своеобразно. Большую роль в его судьбе сыграла известная русская меценатка Надежда Филаретовна фон Мекк, завязавшая с ним в 1876 г. дружескую переписку. Владелица миллионного состояния, она очень много сделала для Московской консерватории и Русского музыкального общества, а также лично для Чайковского, горячей поклонницей которого была всю жизнь. Их эпистолярное общение продолжалась много лет (сохранилось более 1200 их писем), однако они никогда не были лично знакомы и, встречаясь в театре, концертном зале или на улице, не обменивались даже взглядом и хранили вид совершенно чужих людей. (Этому своему другу Чайковский во многом был обязан материальным достатком.

Понимая, как трудно его настоящее положение, фон Мекк предложила Чайковскому ежегодную субсидию в 6000 рублей, что позволило оставить преподавание и целиком сосредоточиться на творчестве. Чайковский с благодарностью принял ее поддержку и в 1878 г. ушел из консерватории.) Попытка Чайковского вступить в брак едва не кончилась для него трагически. Из-за нетрадиционной ориентации его взаимоотношения с женщинами всегда были чисто романтическими. Однако летом 1876 г. он вдруг принял решение жениться и так объяснял свое намерение брату Модесту: «Я много передумал… о себе и моей будущности. Результатом всего этого раздумья вышло то, что с сегодняшнего дня я буду серьезно собираться вступить в законное брачное сочетание с кем бы то ни было. Я нахожу, что мои склонности суть величайшая и непреодолимая преграда к счастью, и я должен всеми силами бороться со своей природой…» «Словом, — писал он в другом письме, — я хотел бы жениться или вообще гласной связью с женщиной зажать рты разной презренной твари, мнением которой я вовсе не дорожу, но которая может причинять огорчения людям, мне близким…»

Весной 1877 г. удивительное стечение обстоятельств неожиданно сделало Чайковского женихом 29-летней Антонины Ивановны Милюковой Он сам следующим образом описывал в послании к фон Мекк события, подвинувшие его на этот серьезный шаг: «Это произошло так. За несколько времени перед этим я получил однажды письмо от одной девушки, которую знал и встречал прежде. Из этого письма я узнал, что она давно уже удостоила меня своей любовью. Письмо было написано так искренне, так тепло, что я решился на него ответить, чего прежде тщательно избегал в подобных случаях. Хотя ответ мой не подавал моей корреспондентке никакой надежды на взаимность, но; переписка завязалась. Не стану вам рассказывать подробности этой переписки, результат был тот, что я согласился на просьбу побывать у ней. Для чего я это сделал? Теперь мне кажется, что какая-то сила рока влекла меня к этой девушке. Я при свидании снова объяснил ей, что ничего, кроме симпатии и благодарности за ее любовь, к ней не питаю…» Однако девушка была так! расстроена его словами, что, казалось, готова была наложить на себя руки. «Таким образом, — продолжал Чайковский, — мне представилась трудная альтернатива: или сохранить свою свободу ценой гибели этой девушки (гибель! здесь не пустое слово, она в самом деле меня любит беспредельно), или жениться. Я не мог не выбрать последнего. Меня поддержало в этом решении то, что мой старый, 82-летний отец, все близкие мои только об этом и мечтают, чтоб я женился. Итак, в один прекрасный вечер я отправился к моей будущей супруге, сказал ей откровенно, что я не люблю ее, но буду ей во всяком случае преданным и благородным другом; я подробно описал ей свой характер: свою раздражительность, неровность темперамента, свое нелюдимство — наконец, свои обстоятельства. Засим я спросил ее, желает ли она быть моей женой?

Ответ был, разумеется, утвердительный». В июле состоялось венчание.

Но счастья и покоя эта внезапно образовавшаяся супружеская связь композитору не принесла. «Я переживаю в самом деле тяжелую минуту жизни.

Однако ж чувствую, что мало-помалу свыкаюсь с новым положением, — писал Чайковский брату вскоре после свадьбы. — Оно было бы совсем ложно и невыносимо, если б я в чем-нибудь обманул жену, но я ведь предупредил ее, что она может рассчитывать только на мою братскую любовь. Жена моя в физическом отношении сделалась мне безусловно противна». Желание насильственно изменить свою природу едва не привело к печальному концу. Чайковский пережил тяжелейшее нервное потрясение и некоторое время находился на грани самоубийства. По совету близких, бросив жену и все дела, он спешно уехал за границу. Его внезапный отъезд напоминал бегство. Только во Флоренции Чайковский сумел обрести в творчестве душевный покой и смог завершить одно из выдающихся своих произведений — оперу «Евгений Онегин».

Мысль о ней подала Чайковскому в 1877 г. певица Петербургских театров Елизавета Лавровская. «Я был у Лавровских, — вспоминал об этом памятном событии Чайковский. — Ее глупый муж молол невообразимую чепуху и предлагал самые всевозможные сюжеты (для оперы). Лизавета Андреевна молчала; и добродушно улыбалась, как вдруг сказала: «А что бы взять «Евгения Онегина»?» Мысль эта показалась мне дикой, и я ничего не отвечал. Потом, обедая; в трактире один, я вспомнил об «Онегине», задумался, потом начал находить мысль Лавровской возможной, потом увлекся и к концу обеда решился. Тотчас побежал отыскивать Пушкина. С трудом нашел, отправился домой, перечел с восторгом и провел совершенно бессонную ночь, результатом которой был сценариум прелестной оперы с текстом Пушкина…»

Премьера оперы состоялась в марте 1879 г. в московском Малом театре.

Вместо профессиональных актеров все партии исполняли учащиеся Московской консерватории. Интерес к новому произведению был необычайно велик.

Публика приняла оперу «на бис». Первый успех открыл «Онегину» путь на большую сцену. В 1881 г. его поставил Большой театр, причем достать билеты на премьеру можно было лишь с большим трудом. В следующие годы опера с триумфом прошла во многих российских городах, а затем с не меньшим успехом стала ставиться за границей.

Окончив «Онегина», Чайковский сразу стал думать над сюжетом и героями новой оперы. В конце концов он остановил свой выбор на легендарной Жанне д'Арк. Взяв за основу трагедию Шиллера «Орлеанская дева» в переводе Жуковского, он сам сочинил либретто и с увлечением принялся за музыку. В отличие от глубоко лирического «Онегина», новая опера отличалась исключительной монументальностью и была написана в широкой хоровой манере с использованием больших хоровых масс и развернутых ансамблей. В феврале 1881 г. «Деву» поставил Мариинский театр, однако впечатления на современников она не произвела и в действующем репертуаре оставалась недолго.

Неудача сильно расстроила Чайковского. Одно время он даже хотел совсем отказаться от сочинения опер, но вскоре его увлек новый пушкинский сюжет — отталкиваясь от поэмы «Полтава», Чайковский решил написать оперу «Мазепа». Работа поначалу продвигалась медленно и трудно. Однако желание воплотить в музыке весь трагизм страданий Марии — ее любовь к старцу Мазепе, любовь к покинутым ею родителям, казнь отца по приказу ее возлюбленного и постигшее ее безумие — поддержало творческое горение композитора. Потом Чайковского захватила вся эта яркая эпоха, служившая фоном к остроконфликтной личной драме. Он внимательно изучил «Историю Петра Великого» Брикнера и, вдохновленный образом великого реформатора, создал великолепную развернутую симфоническую картину Полтавского боя.

Трудная тема получила в опере блестящее воплощение. Слухи о новом произведении Чайковского возбудили большой интерес в обществе. В 1884 г. репетиции «Мазепы» начались одновременно в обеих столицах — в Большом и Мариинском театрах. Обе премьеры прошли с большим успехом, и опера заняла прочное место в репертуаре русских театров.

А Чайковский уже был во власти новых замыслов. Поселившись в феврале 1885 г. в деревне Майданово близ Клина (вообще, окрестности Клина становятся с этого времени местом его постоянного пребывания), он пишет симфонию «Манфред» по поэме Байрона. Тогда же он начинает работу над своей восьмой оперой «Чародейка» по одноименной пьесе Шпажинского. К этому времени талант Чайковского получает всемирное признание. Прославленные виртуозы Европы и Америки с огромным успехом исполняют его произведения во всех концах Старого и Нового Света. Чайковский получает письма от множества поклонников, многие музыкальные общества избирают его своим почетным членом. Когда в 1885 г. Чайковский приехал во Францию, об этом, как о важном культурном событии, писали все крупные французские газеты. В 1887–1888 гг. он с огромным успехом (в качестве дирижера своих произведений) совершил гастрольное турне по Германии, Франции и Англии. В 1888 г. в знак признания его выдающихся заслуг император Александр III назначил композитору ежегодный пансион в 3 тысячи рублей (сумма по тем временам небывалая).

Возвратившись из зарубежных гастролей, Чайковский пишет свою Пятую симфонию, а в ноябре 1888 г. начинает работу над вторым балетом — «Спящая красавица» по сказке Перро. Работа шла в тесном общении с замечательным балетмейстером Мариусом Петипа, благодаря чему Чайковский смог составить точнейший сценический план произведения во всех мельчайших деталях. Поразительное слияние музыки и танца обеспечили балету успех, который нарастал потом с каждым новым представлением.

В 1890 г. всего за четыре с половиной месяца Чайковский создал оперу «Пиковая дама» (либретто по повести Пушкина написал его брат Модест). По его собственному признанию, Чайковский работал над «Пиковой дамой» с небывалым увлечением и наслаждением. Герои оперы стали ему близки как живые люди, и он плакал, когда писал хор, отпевающий бедного Германна.

Таким образом, в приливе гениального вдохновения, была создана одна из величайших оперных трагедий в мировой культуре, которая и по сей день потрясает психологической правдивостью, яркостью картин и напряженностью музыкально-драматического действия. В декабре того же года в Мариинском театре состоялась ее премьера. «Ни одна опера Петра Ильича при первом представлении не была исполнена так прекрасно, — вспоминал Модест Ильич. — Все главные исполнители блеснули своими выдающимися дарованиями». Театр сотрясался от криков «Браво!!» и «Бис!!!». Некоторые арии пришлось по требованию зала повторить по два раза. После каждой картины зрители вызывали на сцену автора и исполнителей. В следующие месяцы опера была поставлена многими ведущими театрами России и везде прошла с поразительным успехом (например, в Киеве она за один месяц повторялась с аншлагом восемнадцать раз).

Весной 1891 г. Чайковский отправился в турне по США. Эта страна глубоко поразила его. «Оказывается, что я в Америке вдесятеро известнее, чем в Европе, — с изумлением писал Чайковский в одном из писем. — Сначала, когда мне это говорили, я думал, что это преувеличенная любезность. Теперь я вижу, что это правда. Есть мои вещи, которых в Москве еще не знают, — а здесь их по несколько раз в сезон исполняют и пишут целые статьи и комментарии к ним. Я здесь персона гораздо более, чем в России. Не правда ли, как это курьезно!!!» Концерт Чайковского в нью-йоркском «Карнеги-холле» прошел с огромным успехом. «Энтузиазм был, какого и в России не удавалось возбуждать, — писал Чайковский. — Вызывали без конца, кричали «upwards» (еще), махали платками — одним словом, было видно, что я полюбился и в самом деле американцам». Вслед за тем были концерты в Балтиморе, Филадельфии и Вашингтоне.

Возвратившись в Россию, Чайковский в 1892 г. работал над балетом «Щелкунчик» (по одноименной сказке Гофмана) и оперой «Иоланта» (по драме датского писателя Генрика Герца «Дочь короля Рене»), а в феврале 1893 г. приступил к своей последней — Шестой симфонии. Он писал брату Анатолию: «Я теперь весь полон новым сочинением (симфонией), и мне очень трудно оторваться от этого труда. Кажется, что у меня выходит лучшее из всех сочинений». На другой день он сообщает племяннику Бобу: «Во время путешествия у меня явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, — пусть догадываются, а симфония так и будет называться Программная симфония (№ 6)…

Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя ее, я очень плакал. Теперь, возвратившись, стал писать эскизы, и работа пошла так горячо, так скоро, что менее чем в четыре дня у меня совершенно готова была первая часть и в голове уже ясно обрисовываются остальные части. Половина третьей части уже готова. По форме в этой симфонии будет много нового… Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время еще не прошло и что работать еще можно». Напряженный труд продолжался до конца лета. Особенно сложной оказалась оркестровка первой и двух последних частей симфонии. (О напряженной работе свидетельствует рукопись партитуры, вся испещренная исправлениями и пометками, дополнительными вписываниями и вычеркиваниями.) Всегда безмерно строгий к себе, композитор на этот раз был доволен своим творением. «В симфонию эту, — писал Чайковский, — я вложил, без преувеличения, всю мою душу… я положительно считаю ее наилучшей и в особенности наиискреннейшей из всех моих вещей».

Однако исполненная в октябре в Петербурге, симфония (в окончательном варианте она получила название Патетической) не произвела того впечатления, на которое рассчитывал автор. Это поразило и обескуражило его. 21 октября, через пять дней после премьеры, Чайковский, выпив стакан сырой воды, неожиданно заразился холерой. Болезнь вскоре приняла тяжелую форму, и 25 октября Чайковский скончался. Эта скоропостижная, внезапная и нелепая смерть, наступившая в момент, когда композитор находился в самом расцвете своего гения, осветила трагическим светом его последнее творение. Для всех, кто раньше не понимал значения и сквозной темы Патетической симфонии, вдруг открылся ее сокровенный смысл. «…Эта симфония, — писал Стасов, — есть высшее, несравненнейшее создание Чайковского. Душевные страдания, замирающее отчаяние, безотрадное, грызущее чувство потери всего, чем жил до последней минуты человек, выражены здесь с силою и пронзительностью потрясающею. Кажется, еще никогда в музыке не было нарисовано что-нибудь подобное и никогда еще не были выражены с такой несравненною талантливостью и красотою такие глубокие сцены душевной жизни».

ДМИТРИЙ ШОСТАКОВИЧ

Дмитрий Дмитриевич Шостакович родился в сентябре 1906 г. в Петербурге. Отец его был талантливым инженером-химиком, одним из молодых сотрудников Менделеева, а мать до замужества училась в фортепианном классе Петербургской консерватории. Хотя музыка в доме Шостаковичей звучала постоянно, никакого интереса к ней мальчик поначалу не проявлял. «Моя мать… настояла на том, чтобы я начал учиться игре на рояле, — писал Шостакович. — Я же всячески уклонялся… Мать все же настояла и летом 1915 г. стала давать мне уроки игры на рояле.

Дело пошло очень быстро. Оказался у меня абсолютный слух и хорошая память.

Я быстро выучил ноты, быстро запоминал и выучивал наизусть без заучивания — само запоминалось. Хорошо читал ноты». Успехи проявились так скоро, что через пару месяцев Шостакович поступил на фортепианные курсы Гляссера, а на следующий год уже играл сложные вещи Моцарта и Гайдна. Тогда же проявилась тяга к сочинительству, которая сразу стала упорной и неукротимой.

Одним из первых произведений Шостаковича была фортепианная пьеса «Солдат» (навеянная событиями Первой мировой войны). В 1918 г. он начал заниматься у профессора Александры Розановой, а в 1919-м юный 13-летний вундеркинд поступил в Петроградскую консерваторию сразу на два факультета — композиторский и фортепианный. Одновременно он продолжал учеоу в школе. В то тяжелое время, при катастрофическом недоедании, это была тяжелейшая нагрузка, и последствия ее не замедлили сказаться. В 1923 г. у Шостаковича открылся туберкулез. Потребовалась срочная операция. Затем, с большим трудом, продав многие вещи, мать отправила его лечиться в Крым (отец к этому времени умер) По возвращении Шостакович должен был подумать о самостоятельном заработке и в течение двух лет отработал пианистом в кино. В 1923 г. он сдал выпускные экзамены по классу фортепиано. Его материальное положение постепенно поправлялось. К 1926 г. он сумел подготовить обширный репертуар и начал выступать с самостоятельной концертной программой, в которую, наряду с чужими, были включены и его собственные произведения. Заканчивая в 1926 г. композиторский факультет, Шостакович представил в качестве выпускной работы свою Первую симфонию. Впервые сыгранная в мае, эта (в общем-то, еще ученическая) вещь была хорошо принята как в Ленинграде, так и в Москве, а в 1927 г под управлением Бруно Вальтера ее впервые исполнили в Берлине.

Шостакович покинул консерваторию в тот момент, когда молодое советское искусство переживало бурную эпоху становления. Художники и композиторы напряженно искали такой стиль, который бы наиболее полно выражал образ эпохи. Большой популярностью пользовался конструктивизм, отличавшийся графичностью, жесткостью линий, ясными и чеканными ритмами, четкими движениями и антилиричностью. Видными деятелями этого направления в музыке были тогда такие композиторы, как Стравинский, Прокофьев, Мосолов, Берг. В их произведениях слышался звон металла, гудки и работа машин. (Даже названия их произведений — «Завод», «Лед и сталь», «Симфония гудков» — говорили сами за себя.) Дань этому новому направлению отдал и Шостакович, который после выхода из консерватории вдруг ощутил ограниченность той системы, которая его воспитала. Стремление во что бы то ни стало уйти «за пределы канонов» видно в его сочинениях этих лет: сонате для фортепьяно «Октябрьская» и цикле фортепьянных миниатюр «Афоризмы», вещах откровенно полемических, полных жесткости и парадоксов. В 1927 г., к широко отмечавшемуся десятилетию Октябрьской революции Шостакович пишет свою Вторую симфонию «Посвящение Октябрю». Идея и тема ее не были оригинальны и находились вполне в ключе музыкальных исканий тех лет: Шостакович старался показать разворот гигантских сил, движение от мрака к свету, от стихийности к революционной сознательности. Средства, использованные для этого, отличались максимальной простотой: тьма и хаос передавались жестокостями гармонии и мощным гудением басов, борьба и подъем — моторными движениями вверх и вниз, сверкание победы — гиперболическими звучаниями хора, который скандировал: «Октябрь — Коммуна — Ленин»; здесь был весь конструктивистский набор — скрежет, шум, гудки и т. п. Опусов, подобных «Посвящению», тогда появлялось много, однако симфония Шостаковича все же оказалась ярче и талантливее других и была отмечена первой премией Агитотдела музсектора Госиздата.

В то же время Шостакович спешил попробовать свои силы в оперном жанре. Советские оперные театры находились тогда в затруднительном положении. Репертуар дореволюционной эпохи казался устаревшим, новые оперы создавались туго — громоздкий, освященный традициями меломанов жанр с трудом поддавался обновлению. Шостаковичу выпала честь сказать здесь первое слово. В 1928 г. он закончил оперу «Нос» по повести Гоголя, которая была немедленно принята к постановке Ленинградским Малым оперным театром.

На первый взгляд, опера Шостаковича имела все, что положено иметь приличной опере: оркестровые вступления, арии, ансамбли и пышные финалы. Но все это было подано в утрированном, фарсовом виде: мотивы канканов, галопчиков, полечек стремительно сменяли друг друга, оркестр поражал самыми немыслимыми тембрами, в каждом действии присутствовали эксцентрика и буффонада. Все это могло бы выглядеть как пародия на старую классическую оперу, однако общий дух музыки настолько органично соответствовал фантасмагории Гоголя, что этого не могли не отметить даже недоброжелатели — озорная и задиристая опера Шостаковича сразу стала событием в культурной жизни.

Премьера «Носа» состоялась в январе 1930 г. и вызвала многочисленные отклики. Большинство из них были отрицательными и сводились к тому, что оперу ни в коей мере нельзя считать «советской», а сюжет ее «ни в какой доле не имеет отношения к тематике, которая может интересовать современного зрителя». «Нос» ставился всего шестнадцать раз и затем надолго исчез со сцены.

Между тем Шостакович пробовал свои силы в других жанрах. Он пишет музыку для кинофильмов «Златые горы» и «Встречный» (1929), сочиняет Третью «Первомайскую симфонию» (1929), создает музыку к пьесе Маяковского «Клоп» (1929), работает над балетами «Золотой век» (1930) и «Болт» (1931)»

Оба балета были написаны в стиле обычного в те годы массового действа с элементами кино, цирка, мюзик-холла, танцевальной сюиты и отличались плакатной ясностью идеи. Так, например, в «Золотом веке» излагалась незамысловатая история о том, как советские спортсмены выезжают за рубеж на всемирную выставку, где сталкиваются с фашиствующими представителями западного мира. (Музыкальные темы столкновения двух непримиримых лагерей были выражены в балете с декларативной однозначностью: представителям капиталистического Запада соответствовали чувственно-томные джазовые, гротесковые фокстротные ритмы, а советским — упругая четкость марша.) В 1932 г. Шостакович окончил вторую оперу — «Леди Макбет Мценского уезда» по известной повести Лескова. Объясняя свой интерес к этому сюжету, композитор писал, что его увлекла тема всеохватной, всепоглощающей любви. Она и стала главным стержнем оперы, заставив по-новому расставить музыкальные акценты. Так, например, Шостакович сильно разошелся с Лесковым в трактовке образа Катерины — он поднят в опере до истинно трагической высоты. Катерина у Шостаковича — единственный светлый образ, противостоящий миру затхлого уездного быта. (Этот пошлый мир олицетворяется в опере блатными мотивчиками, пародийно осмысленными вальсочками и полечками.) Лишь с Катериной Шостакович связал высокую и волнующую лирику, так что ее роковая преступная страсть и ее гибель воспринимаются зрителями с горячим сочувствием.

Как и первая опера Шостаковича, «Леди Макбет» стала заметным культурным событием. В январе 1934 г. она была поставлена сразу в двух театрах — Ленинградском Малом оперном и московском Музыкальном имени Немировича-Данченко. Обе премьеры вылились в настоящий праздник советского оперного искусства и были очень благожелательно оценены критикой. «Советское искусство» писало, что «Леди Макбет» «…по сути дела первое, крупное, по-настоящему талантливое и отмеченное печатью огромного мастерства произведение оперного искусства за все 16 лет Октябрьской революции».

В 1935 г. Шостакович закончил третий балет — «Светлый ручей» на либретто Лопухова и Пиотровского. Либретто повествовало о забавных перипетиях семьи колхозного агронома, который увлекается приехавшей на гастроли в колхоз балериной, не зная, что его жена тоже в прошлом балерина и может удовлетворить страсть мужа к высокому искусству не хуже столичной артистки. Несмотря на многие недостатки этот непритязательный балет, понятный тогдашнему неискушенному в тонкостях зрителю, пользовался популярностью. Но в начале 1936 г. в «Правде» одна за другой были опубликованы две разгромные статьи с резкой критикой Шостаковича. Первая называлась «Сумбур вместо музыки» и критиковала «Леди Макбет»: композитора обвиняли в «крайнем формализме», «грубом натурализме» и «мелодическом убожестве». Появившаяся позже статья «Балетная фальшь» посвящалась «Светлому ручью».

В ней Шостаковичу вменяли в вину «кукольное изображение» жизни и формалистический подход к фольклору. И оперу, и балет сняли с репертуара.

Эти тягостные события обозначили зримый рубеж в творческой биографии Шостаковича. Изменился он сам, изменилась страна, в которой он жил.

Волна репрессий, политические процессы, возрастающая угроза мировой войны — все это не могло не поколебать его юношеского максимализма, и музыка Шостаковича резко меняется: на место прежней искрометной шутке и веселому балагурству приходят мотив скорби и острое ощущение драматизма жизни. Ими охвачены все последующие сочинения композитора. В грустном настроении он закончил в мае 1936 г. свою Четвертую симфонию — самую жгучую и напряженную по искренности и страстности высказывания: в поисках истины, раздираемый противоречиями, человек мечется от одной опоры к другой, натыкается на жестокость, грубость и вульгарность, в ужасе пятится, снова бросается вперед и, наконец, сникает в совершенном изнеможении.

Таково первое действие драмы. Второе не несет утешения. Стремительное моторное движение туманит сознание образами призрачными и саркастическими. Последний акт действия — похоронный марш. Строгое и печальное шествие проходит сквозь польку, вальсы, галоп, песню, проходит как сквозь строй почти нереальных образов, чтобы наконец добрести до коды, полной глубокой печали. Никогда еще Шостакович не был в симфонической музыке так трагичен, никогда еще не говорил в ней с такой болью и с таким страданием. К сожалению, современники не услышали этой замечательной музыки.

Оркестр Ленинградской филармонии начал репетиции, но накануне премьеры исполнение было запрещено. (Впервые симфония прозвучала перед публикой только в 1961 г.) С осени 1937 г. Шостакович начал преподавать в Ленинградской консерватории, сначала в классе оркестровки, а чуть позже — в классе сочинения. В том же году он заканчивает Пятую симфонию. Как и Четвертая, она была написана в совершенно новом ключе: пройдя через искус программности и формотворчества, композитор вернулся к многочастной и чисто инструментальной композиции. Пятая симфония стала едва ли не первым в советской музыке классическим образцом трагедийного и лирико-психологического симфонизма. Ее тема — напряженная борьба со злом, которое в обличье механического марша надвигается тупой и слепой силой, готовое снести все живое.

Однако разум и чувства поднимаются навстречу, чтобы противостоять ему.

Музыка финала, энергичная и беспокойная, стремится в мучительных усилиях к конечной победной ноте и достигает желанной цели в заключительных, триумфальных звучаниях меди. Завершив симфонию, Шостакович весь 1938 г. работал для кино. Его музыка звучала в фильмах «Выборгская сторона», «Человек с ружьем» и некоторых других. В 1939 г. он закончил Шестую симфонию «Памяти Ленина», а в 1940 г. написал фортепианный квинтет, за который получил в следующем году Государственную премию СССР.

События Великой Отечественной войны дали новый мощный импульс творчеству Шостаковича. Поначалу он наотрез отказался покинуть Ленинград и остался в осажденном городе. В эти тяжелые дни под нескончаемый вой сирен, взрывы бомб и грохот разрушающихся зданий он пишет свою Седьмую «Ленинградскую» симфонию. До начала октября были закончены три ее первые части. Затем Шостакович вылетел в Куйбышев и здесь в декабре завершил симфонию. Ей суждено было стать самым известным его произведением, прославившим имя Шостаковича далеко за пределами СССР. В первой, самой сильной, части спокойно-величавая тема Родины перебивается темой нашествия, которая воплощается в присвистывающем напыщенном марше (сочетание флейты пикколо и малого барабана). Чудовищная и страшная сила нацизма вырастает из этого, почти безобидного шлягерного мотивчика. Вторая часть симфонии — подернутая элегической дымкой картина мирного прошлого страны; третья — спокойное, полное высокого пафоса раздумье; финал воскрешает — через борьбу, через смерть и страдания — начальную тему первой части, тему Родины, и она в последних тактах симфонии пророчит грядущую победу. Премьера Седьмой симфонии состоялась в марте 1942 г. в Куйбышеве. В августе того же года ее под руководством Элиасберга сыграли в осажденном Ленинграде.

Осенью 1943 г. Шостакович начал преподавать в Московской консерватории, но после снятия блокады сразу вернулся в Ленинград. В последний год войны он сочиняет Девятую симфонию (Восьмая появилась в 1943 г.), в которой отразил торжество Победы. Она была закончена в августе 1945 г В интервью корреспонденту «Советского искусства» Шостакович сказал' «По своему характеру Девятая симфония резко отличается от моих предшествующих симфоний — Седьмой и Восьмой. Если Седьмая и Восьмая симфонии носили трагико-героический характер, то в Девятой преобладает прозрачное, ясное и светлое настроение». Новая симфония стала неожиданностью для современников. Действительно, в то время как другие композиторы выражали торжество победы с помощью особых оркестровых средств — колоколов, фанфар, ударных, Шостакович сочинил веселое, нарядное и ироничное произведение.

Только в четвертой части ее слышалось траурное шествие и скорбная речь над могилой павших. Большинство критиков было обескуражено таким решением темы, в их отзывах слышались скепсис и разочарование Но для многих советских людей, прошедших через ужас и утраты военных лет, музыка Шостаковича оказалась глубоко созвучной их ощущению победы — тихой, далекой от бравурного ликования, скорбной радости. Однако чиновники от культуры считали такие чувства недопустимыми. В 1948 г. были приняты печально известные Постановления ЦК ВКП (6), регламентирующие культурное строительство и намечающие «конкретные меры для обеспечения развития советской музыки в реалистическом направлении» Среди композиторов, обвиненных в «отрыве от запросов и художественного вкуса советского народа», была названа и фамилия Шостаковича.

Следующие восемь лет были для композитора непростыми, но он продолжал работать в разных жанрах. В 1951 г. он сочинил десять поэм для смешанного хора на слова революционных поэтов, за которые получил в 1952 г. Государственную премию. В 1953 г. была закончена Десятая симфония, а в 1957 г. — Одиннадцатая «1905 год». После этого возвышенного и серьезного произведения Шостакович в 1959 г. пишет оперетту «Москва, Черемушки». В 1961 г. состоялась премьера Двенадцатой симфонии «1917 год», посвященной памяти Ленина. Через год Шостакович представил слушателям философско-публицистическую Тринадцатую симфонию. (Она состояла из пяти несвязанных между собой частей, каждая из которых основывалась на каком-то стихотворении Евтушенко. Трагически скорбная первая часть — «Бабий яр», гротескно заостренная вторая — «Юмор», лирически-экспрессивная третья — «В магазине», напряженная и тревожная четвертая — «Страхи», светлая и торжественная пятая — «Карьера».) В 1964 г. Шостакович сочиняет глубоко философскую музыку к кинофильму «Гамлет», и тогда же появляется его оратория «Казнь Степана Разина». В 1969 г. была закончена Четырнадцатая симфония.

В 1968 г. Шостакович пишет музыку к последнему своему фильму «Король Лир», а в 1971 г. — Пятнадцатую симфонию. Умер он после недолгой болезни в августе 1975 г.

Сопоставление судеб двух знаменитых российских правителей-реформаторов Александра Второго Освободителя и Никиты Сергеевича Хрущева обнаруживает любопытные параллели в далеких друг от друга и, на первый взгляд, очень несхожих между собой исторических эпохах. Очевидно, за последние сто с небольшим лет российская государственность дважды проходила через важную критическую точку своего развития, когда громоздкая бюрократическая система становилась перед сложной проблемой кардинального самореформирования. Увы, в обоих случаях она оказалась не способна к глубокому обновлению. Преобразования Александра Второго не спасли Российскую империю от страшного краха в 1917 г., так же как хрущевские реформы не смогли предотвратить развал советской системы в 1991–1993 гг.

АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ

Известно, что рождение Александра в апреле 1818 г. привлекло к себе внимание всего русского общества, которого, быть может, при других обстоятельствах оно бы никогда не удостоилось. Отец его, великий князь Николай Павлович, третий сын императора Павла I, занимал в то время более чем скромное положение и даже не помышлял о престоле. Однако поскольку оба старших брата не имели наследников мужского пола, то в лице Александра Николаевича род Романовых получал долгожданное продолжение Родители будущего императора были людьми очень разными, но Александр гораздо более унаследовал характер своей матери Он рос мальчиком мягким, чувствительным, даже сентиментальным. Чувства и переживания всегда играли в его жизни большую роль. Твердость и непреклонная властность, присущие Николаю Павловичу, никогда не были отличительными чертами его сына, В детстве Александр отличался живостью, быстротой и сообразительностью Воспитатели отмечали в нем сердечность, чувствительность, веселый нрав, любезность, общительность, хорошие манеры и красивую внешность. Но вместе с тем признавали, что цесаревичу недостает настойчивости в достижении цели, что он легко пасует перед трудностями, не имеет характера и воли.

Сделавшись императором, Николай тотчас озаботился общим образованием наследника и избрал ему в наставники Жуковского. Поэт отнесся к назначению с величайшей ответственностью. В течение полугода он составил специальный «План учения», рассчитанный на 12 лет и одобренный Николаем I.

Этот педагогический трактат представлял собой подробную программу нравственного воспитания и обучения. Набор предметов, предложенный Жуковским, включал в себя русский язык, историю, географию, статистику, этнографию, логику, философию, математику, естествознание, физику, минералогию, геологию, закон Божий, языки: французский, немецкий, английский и польский. Большое внимание уделялось рисованию, музыке, гимнастике, фехтованию, плаванию и вообще спорту, танцам, ручной работе и декламации.

Два раза в год наследнику устраивались экзамены, часто в присутствии самого государя, который оставался в целом доволен успехами сына и усердием учителей. Но император считал, что военные науки должны стать основой воспитания сына, и с этим приходилось считаться. Уже в 11 лет Александр командовал ротой, в 14 в первый раз в качестве офицера руководил взводом во время учений 1-го кадетского корпуса. С 1833 г. ему стали читать курс фортификации и артиллерии. Через год преподавание военных предметов было еще более усилено в ущерб другим дисциплинам.

Вместе с тем цесаревича стали привлекать к государственным делам. С 1834 г. он должен был присутствовать на заседаниях Сената, в 1835 г. был введен в состав Синода, а в 1836 г. произведен в генерал-майоры и причислен к свите Николая. Эти годы явились и «окончательным периодом учения»: высшие государственные сановники читали будущему императору курсы практического характера. Сперанский в течение полутора лет вел «беседы о законах», известный русский финансист Канкрйн сделал «краткое обозрение русских финансов», советник Министерства иностранных дел барон Брунов знакомил наследника с основными принципами внешней политики России, начиная с царствования Екатерины II, наконец, военный историк и теоретик генерал Жомини преподавал на французском языке военную политику России. Весной 1837 г. вместе со своими соучениками Паткулем и Виельгорским Александр сдал выпускные экзамены, заняв среди своих способных сверстников твердое первое место.

Сразу вслед за этим 2 мая Александр отправился в первое большое путешествие по родной стране, которую ему предстояло если и не узнать, то хотя бы увидеть, чтобы представлять, чем и кем суждено ему управлять, когда наступит его время. Затем его отправили в заграничное путешествие. В продолжение года Александр посетил Скандинавию, Австрию, объехал все итальянские и германские государства. Между прочим, тогда же он познакомился со своей будущей женой — дочерью герцога Гессенского Марией. (Бракосочетание состоялось в апреле 1841 г.) По возвращении из путешествия Александр включился в государственную деятельность. С 1839 г. он присутствует на заседаниях Государственного совета, асі 840-го — еще и на заседаниях Комитета министров. В 1841–1842 гг. Александр стал уже членом этих высших государственных учреждений. Наконец, в 1842 г., по случаю двухмесячного отъезда Николая I из столицы, на Александра было возложено решение всех государственных дел. В последующие годы это стало правилом. В 1846 г. Николай сделал сына председателем Секретного комитета по крестьянскому вопросу. Одновременно наследник исполнял военные должности. В 1844 г. он стал полным генералом, в 1849 г. — сделался главным начальником военно-учебных заведений и принял командование над Гвардейским корпусом, а в 1852 г. был произведен в главнокомандующие Гвардейским и Гренадерским корпусами.