До последнего солдата Сушинский Богдан

5

Всем, кто сидел в кузове машины (на ящиках с патронами, гранатами и американской тушенкой, между несколькими мешками сухарей, на которых покоились два ручных пулемета-«дегтяря»), — этот рейс уже начинал казаться какой-то невероятной гонкой за смертью, прогулкой во фронтовой ад. И лишь «божественный капитан» (все, даже Арзамасцев, называли его теперь так, как прозвал лейтенант Глодов) вел себя совершенно невозмутимо. Но… дверца открыта, «шмайссер» на коленях, кобура пистолета расстегнута, три лимонки, переданные ему сверху ефрейтором, — надежно отяжеляли карманы шинели…

Тем временем наверху, за кромкой речной долины, разгоралась яростная перестрелка. На склонах то и дело появлялись отступающие красноармейцы, которые или не обращали на машину никакого внимания, или же пытались образумить ее водителя и пассажиров. А то вдруг возникали немцы, но каждый раз бойцам лейтенанта, вместе с отходящими красноармейцами, удавалось сбивать их с гребня.

Однако все это уже были мелкие эпизоды. Не выдержав натиска противника, красноармейские подразделения, еще вчера так храбро захватывавшие и расширявшие плацдармы на левом берегу реки, сегодня снова откатывались на исходные позиции. И делали это спешно, неорганизованно, оставляя на поле боя убитых, а иногда и раненых…

Только машина Божественного Капитана прорывалась все дальше и дальше. И все это время сам Божественный Капитан молча смотрел на дорогу впереди себя — невозмутимый и таинственный, хранимый то ли своей удивительной силой воли, то ли каким-то немыслимым солдатским счастьем-везением.

Постепенно те четверо пехотинцев во главе с лейтенантом, и трое бойцов-артиллеристов под командой худощавого, жилистого старшины Кобзача, что в отчаянии ухватились за борта случайной машины, чудом вырвавшей их буквально из-под автоматных очередей наседавших немцев, действительно начали верить, что доставшийся им в командиры «божественный капитан» то ли заворожен, то ли храним какой-то странной силой духа. Да к тому же обладает не только железными нервами, но и, должно быть, железным фронтовым опытом. И уже не роптали, не проклинали его, не пытались искать спасения вне его грузовика.

Впереди, за поворотом долины, в сером предутреннем тумане начали вырисовываться шпили каменистых уступов и скал, решительно оттесняющих реку на низинный склон правого берега. Еще до того, как водитель успел заметить их и что-либо сказать, Беркут понял: это и есть та коса, на которой держит оборону рота старшего лейтенанта Коруна.

И сам удивился: «Неужели сумели-таки прорваться к ней?» А еще подумал: «Господи, да есть ли там в живых хотя бы один боец?! Остатки этой роты уже наверняка "штурмуют" переправу. Если только вся она не погибла на косе».

— Вон там они… — заговорил наконец Ищук — так представился водитель-сержант Беркуту. С той минуты, когда они спустились на «пойменную», как он назвал ее, дорогу, водитель упрямо молчал, словно этим своим молчанием заговаривал собственную судьбу. А может, и молился про себя. Не часто, видать, приходилось ему совершать такие безумные рейды. — Точнее, были там, товарищ капитан.

— Божественно. Значит, мы вовремя. Но дорога… снова поднимается на равнину.

— То-то и оно! Самое страшное место. Развилка там. Одна колея сюда ведет, другая, почти неприметная сейчас, под снегом, — на косу, к хутору и каменоломням.

Он сбавил скорость и вопросительно посмотрел на Беркута. На гребне склона схватки вроде бы не было. Стрельба упорно перемещалась к переправе. Однако отчетливо слышно было, как по шоссе движется колонна машин, лязгают гусеницами легкие танки, очевидно, идущие по обочине; раздаются команды немецких пехотных командиров.

— Всем кроме ефрейтора Арзамасцева сойти! — негромко скомандовал капитан, уже стоя на подножке. — Лейтенант, захватить один «дегтярь». Запастись гранатами. Арзамасцев, с другим «дегтярем», прикрываешь с борта. Надо дать возможность водителю проскочить вон на ту каменистую косу. А ты жми! — бросил Ищуку, уже соскочив на землю. — Будем отходить, прикрывая.

Склон в этой части долины был как бы двухъярусным. Прежде чем подняться на первый ярус дорога совершала крутой изгиб, и Беркут оказался на нем чуть раньше, чем натужно ревущая, пробуксовывающая на подтаявшем склоне машина. К счастью, второй ярус дорога не захватывала, а ложбина, в которой колея уже почти не угадывалась, уводила круто вправо, протискиваясь между увенчанным двумя шпилями утесом и скалистым обрывом.

Поднявшись на гребень, капитан увидел, что колонна машин — немецкая колонна, это он определил без особого труда, — двигалась как бы из глубины предгорья, по направлению к косе. Однако метрах в трехстах от их «пойменной» развилки сворачивала и дальше шла параллельно берегу.

Куда-то туда, влево, в глубину перелесков уводила и отгораживавшая косу от долины невысокая, каменистая гряда. И там же, в конце ее, тоже то вспыхивала, то утихала перестрелка, на которую двигавшиеся к переправе немецкие части уже не обращали внимания.

«Очевидно, где-то там проходит основная дорога, связывающая трассу с каменоломнями. И это отстреливаются пехотинцы Коруна», — прикинул Беркут, мысленно представляя себе, как может выглядеть на карте силуэт гряды и венчающей ее косы.

— Эй, кто такие?! — мотоцикл остановился как раз у съезда к развилке. Но Андрей не сразу заметил его. Да и сейчас он пока еще едва-едва различал силуэты машин и людей. — Из какой части?

— Рота связи! — по-немецки ответил Беркут первое, что пришло ему в голову.

— Какая еще рота связи. Откуда она здесь взялась?

«Наряд полевой жандармерии, — понял Беркут. — Только полевые жандармы извещены о том, куда и какие части перебрасываются».

— Моя рота, — резко ответил Беркут, — обер-лейтенанта Гуттенберга! Остальное знают в штабе полка.

Он проследил, как машина Ищука ушла с серпантина нижнего яруса и медленно, слишком медленно, поползла ко внешнему щиту гряды. Вслед за ней суетливо отбегали и бойцы. Только лейтенант и один из его солдат, пригнувшись, остановились чуть позади Беркута, почти у гребня, чтобы, если понадобится, вместе вступить в бой.

«Молодец, лейтенант, — мысленно похвалил его Беркут. — Храбрее, чем можно было предположить. Хотя там, у переправы, явно запаниковал. Но, с кем не бывает?!»

— Так что делает здесь ваша рота связи, Гуттенберг? — все никак не мог успокоиться жандарм, сидевший в коляске.

— Что тут непонятного?! Приказано развернуть на этой гряде пункт связи, чтобы потом поддерживать ее с теми, кто закрепится на противоположном берегу.

— А что, русских за скалами нет?

— Они чуть дальше! Там, где идет перестрелка! — спокойно объяснил Беркут. — А если вдруг появятся, будем отмывать их в реке!

— Давно пора! — Старший мотоциклетного патруля крикнул еще что-то, но Андрей не стал испытывать дальше судьбу и, махнув рукой своему лейтенанту, тоже побежал вслед за машиной.

— Где немецкий изучали, товарищ капитан? — на ходу поинтересовался лейтенант.

— Как фамилия твоя, напомни?

— Лейтенант Глодов.

— Так вот, лейтенант Глодов, с сорок первого только тем и занимаюсь, что изучаю его. И главное, практика богатая, потому как все по тылам да по тылам врага.

— Вот оно что! Тогда многое проясняется, — многозначительно протянул Глодов. И Беркуту стало понятно, что проясняется для лейтенанта не только то, почему он свободно владеет немецким языком, но и почему так хладнокровно ведет себя в сложной фронтовой ситуации.

— А теперь останови своих людей и завали камнями этот проход. Но делайте это основательно. Потом усейте большими камнями часть дороги у завала.

— В любом случае, они запрут нас на косе, как в чулане, и выковыряют минами.

— И будут дураками, если не сделают этого. Будучи германским офицером, я поступил бы точно так же. Наука воевать — есть наука воевать.

На какое-то мгновение Глодов остановился, изумленно посмотрел на Беркута, на его немецкий автомат, пожал плечами и побежал догонять своих. Этот странный «божественный капитан» не переставал удивлять его.

— Рядовой, — остановил Андрей бойца, который бросился вслед за лейтенантом.

— Рядовой Звонарь, товарищ капитан.

— Звонарь?! Странно. Знал одного Звонаря. Но то была кличка. Видишь седловину? — показал он рукой левее прохода. — Отличная позиция. Если немцы попрут сюда, попридержи их минут на десять, пока подойдет подкрепление.

— Один?

— Да, один, — резко подтвердил Беркут, хотя внутренне согласился, что боец прав.

— Один, значит… — обреченно как-то повторил Звонарь. — Хотя бы еще одного кого-то…

— Я ведь уже объяснил вам, Звонарь: ваша задача — придержать врага. Услышав звуки боя, я пойму, что немцы подошли, и подброшу подкрепление. Но сначала нужно разобраться, что на этом плацдарме происходит, и где остатки роты, которая здесь вроде бы должна была окопаться.

Рядовому было лет тридцать. Маленького росточка, щупленький, в длинной, почти до пят, «кавалерийской» шинели, он на любом плацу мог бы служить прекрасным образцом того, как не должен выглядеть солдат ни одной уважающей себя армии мира. Очевидно, поэтому сразу же показалось, что он струсил.

— Повтори приказ.

— Занять позицию в седловине и задержать на десять минут.

— Божественно. Запасной диск к автомату есть?

— Только тот, что в автомате.

— У меня к твоему ППШ тоже нет. Подпустишь поближе и вооружишься оружием противника. Вот тебе еще две гранаты. Все, чем могу…

Беркут уже собрался уходить, но, вновь услышав обреченно произнесенное бойцом: «Значит, вы меня здесь одного…», задержался и похлопал парня по плечу.

— Да подбодрись ты, Звонарь! Ты ведь солдат, настоящий солдат. А впереди враги, и все они… твои. Попридержи их, застав залечь, покуражься. На фронте даже умирать надо, куражась, иначе, что это уже не война, а бойня, да и что это за солдат такой, без лихости, без куража?!

Он хотел молвить еще что-то, но, наткнувшись на затравленный, удивленный взгляд Звонаря, безнадежно умолк, поняв, что рядовой попросту не воспринимает сейчас его слова.

«Тебя бы к нам, в "дот смертников", тогда, в конце лета сорок первого! Чтобы ты видел, как эти парни мужественно сражались и как они мужественно умирали.[3] Впрочем, — тут же одернул он себя, — сражались и умирали там тоже по-разному».

6

Проводя взглядом Крамарчука, Штубер обратил внимание, что у входа в полицейское управление появился какой-то офицер в кожаном пальто с меховым воротником.

Когда барон двинулся вслед за пленным, офицер все еще стоял, сцепив руки на нижней части живота, в позе «а ля фюрер», и из-под низко надвинутого козырька фуражки пристально наблюдал за Крамарчуком. Не обращая при этом никакого внимания на приближавшихся Штубера и лейтенанта из гестапо.

— Господин гауптштурмфюрер, — запоздало метнулся к Штуберу появившийся на крыльце обер-лейтенант из военной разведки. — Извините, вас ждет оберштурмфюрер фон Вартенбург, — вполголоса доложил он, очевидно, подчеркивая этим, что доклад его преследует одну-единственную цель: избавить Штубера от необходимости выяснять личность гостя. Тем более что командир батальона «рыцарей рейха» терпеть не мог подобных визитеров.

— И кто же он такой? — громко и беспардонно поинтересовался Штубер, не обращая внимания на самого Вартенбурга.

— Оберштурмфюрер прибыл из Берлина.

— Из такой глуши, да в наши края?! — воинственно осклабился барон.

— С особым заданием. Так сообщили из гестапо.

Лишь упоминание об «особом задании» спасло обер-лейтенанта от еще более неловкого положения, в которое Штубер неминуемо поставил бы его самого по поводу запоздалого доклада.

— Рад видеть вас, господин Штубер, — довольно небрежно отдал честь фон Вартенбург.

— Мне сказали, что вы из Берлина, господин Вартенбург. — Штубер решил забыть о его «фон», точно так же, как никогда, ни при каких обстоятельствах, не напоминал о своем собственном дворянском происхождении, при котором полагалась такая же приставка. — И, если мне не послышалось, с какой-то специальной миссией. Правда, понятия не имею, какой.

Говоря это, Штубер не сводил глаз с Крамарчука, которого, подчиняясь едва уловимому жесту его руки, конвоир-полицай, тот самый, что принес сержанту сапоги, остановил у крыльца и развернул лицом к нему.

— О миссии позвольте доложить чуть позже. Кто этот русский?

— Перед вами труп сержанта Красной армии и бывшего партизанского разведчика Крамарчука, — холодно процедил Штубер.

— Насколько я понял, на моих глазах уже происходит вынос тела?

— Мы чтим ритуалы.

— А несколько минут назад здесь происходила гражданская панихида, — охотно воспринял его мрачный юмор Вартенбург.

— Предание земле намечено на рассвете.

— Надеюсь, это мы прощаемся не с лейтенантом Беркутом?

— Вам известно даже о существовании Беркута? — искренне удивился гауптштурмфюрер.

— Как и его двойника. Вы действительно уверены, что этот пленный — не Беркут?

— Абсолютно уверен. Вы из ведомства Скорцени, я правильно понял? — оживился Штубер. Напоминание о Беркуте, а тем более, о его двойнике, прозвучало для него, как своеобразный пароль.

— Если вы помните, в свое время штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени приезжал в ваш родовой замок фон Штуберов.

— Это был незабываемый для рода баронов фон Штуберов визит, — с легкой иронией подтвердил гауптштурмфюрер. — Он навечно останется в наших родовых сагах.

— Я так и решил, что вряд ли в этих сагах найдется место для неизвестного оберштурмфюрера, прибывшего в поместье баронов Штуберов в одной машине со Скорцени, но в роли шофера и телохранителя.

— Так, значит, тот сопровождавший Скорцени офицер — это были вы?!

— После этого мы еще виделись с вами в замке Фриденталь, куда Скорцени прибыл с инспекционной проверкой.

— Это в корне меняет дело, — только теперь Штубер пристально всмотрелся в лицо гостя.

Нет, он так и не признал в нем офицера, прибывшего тогда со Скорцени. Да Вилли как-то и не обращал на него внимания. А зря. Это будет ему уроком: случайных людей рядом со Скорцени не бывает. Даже если какое-то время они выступают в роли привратников.

— Не думал, что нам придется встретиться в Украине.

— Фронтовые встречи предвидеть невозможно. В камеру его, лейтенант, в камеру, — кивнул он в сторону Крамарчука. — До особого распоряжения.

— И я говорю, что аккурат в камеру, — пробормотал полицай-конвоир.

— Без моего приказа ни в чьи руки не передавать, — добавил тем временем Штубер.

— И на том спасибо, эсэс, — негромко произнес Крамарчук, и барону хотелось верить, что произнес он это искренне.

— Да, это меняет дело, оберштурмфюрер, — подтвердил Штубер, приглашая Вартенбурга в свою машину. — Сожалею, что и в замке Фриденталь нам не представилась возможность познакомиться более основательно.

Штубер был уверен, что после приезда в замок Фриденталь, где размещалась возглавляемая Отто Скорцени особая разведывательно-диверсионная школа (известная под ничего не говорящим названием «Специальные курсы особого назначения Ораниенбург» и слушатели которой ходили в основном в штатском), — оберштурмфюрера он больше не встречал.

Впрочем, тогда он и не проявлял к нему особого интереса, считая его обычным телохранителем «героя нации»; по этой же причине не поинтересовался и его фамилией. Тем более что интересоваться чьими бы то ни было фамилиями и кличками в замке Фриденталь как-то не принято.

— Кстати, сразу же после нашей прогулки в имение генерала Штубера у меня появилось одно небольшое заданьице, связанное с участием Скорцени в известной вам операции «Дуб»…

— «Известной»! — хмыкнул Штубер. — И не только мне. Еще бы: похищение Муссолини! Теперь это уже диверсионная классика, — с еще большим интересом взглянул Штубер на берлинца. — Однако в самой операции, насколько мне помнится…

— Увы, в самой операции участия принимать не пришлось, о чем сожалеть буду до конца дней своих.

— Вам действительно очень не повезло, — сочувственно молвил Штубер, приказав водителю двигаться к крепости, где проходила сейчас тренировка солдат его группы «рыцарей рейха».

— Зато знаю, что, разрабатывая эту операцию, гауптштурмфюрер СС Скорцени своевременно вспомнил о вас.

— Завидуете…

— Благодарите его адъютанта Родля. Это он вовремя напомнил Скорцени о прозябающем где-то на Восточном фронте бароне фон Штубере. Хотя с Восточного фронта людей старались не отзывать. Даже для таких важных операций.

— Отсюда вообще стараются не отзывать, — мрачновато ухмыльнулся Штубер. — Никуда. Разве что на небеса.

Вартенбург был спортивного вида, плечистым, уверенным в себе крепышом. Однако мертвенно-бледное лицо, с синими мешочками под глазами свидетельствовало, что человек этот уже давно ведет далеко не спортивный образ жизни. К тому же появился какой-то «червь», который постепенно, неумолимо подтачивал его тело.

— Это точно: группа состояла в основном из слушателей «особых курсов».

— Да еще из парашютистов корпуса генерала Штудента, — предавался приятным воспоминаниям гауптштурмфюрер.

— Странно, что после штурма горы Абруццо вас вновь вернули в Украину. Люди, прошедшие испытание итальянским «дубом», стали получать одно задание безумнее другого.

— Характер моих заданий соответствует характеру того периода войны, в который мы вступили, — популярно объяснил приезжему наглецу Штубер. — Вот почему кое-кому приходится сражаться здесь, чтобы чуть ли не каждый день участвовать в операциях, которые не сулят ни славы, ни чинов.

Вартенбург понял, что это прошлись по нему, но благоразумно промолчал.

— Так даже интереснее, — проговорил он через несколько мгновений. — Победы расхолаживают. А та ситуация, в которой оказалась сейчас наша армия, требует от народа собранности, воли, проявления истинно арийского духа.

Штубер поморщился. В последнее время берлинское радио он слушал только в часы, когда передавали последние новости. Красноречие Геббельса и его подопечных гауптштурмфюрера уже не интересовало, оно вызывало разве что чувство неловкости. Гауптштурмфюрер понимал, что Вартенбург далек от пропагандистского питомника Геббельса. Просто он мыслил, как все «истинные арийцы». Тем не менее Штубер желал бы поговорить с оберштурмфюрером о чем-нибудь предметном.

— Я не терплю разглагольствований, — продолжал тем временем сподвижник Скорцени, — о том, что все потеряно, что мы на грани краха. Германия не может потерпеть крах.

— Да что вы говорите?! — не удержался Штубер.

— Даже если мы проиграем войну, каждый, кто останется в живых, должен продолжать борьбу всеми имеющимися в его распоряжении средствами.

— После того как войну Германия все же проиграет? Звучит, как наставление для «Фольксштурма».

— Вы не поняли меня, господин гауптштурмфюрер, — жестко заметил Вартенбург. — Столь пространно я заговорил на эту тему только для того, чтобы вы знали: я — из тех, кто будет сражаться за фюрера и Германию до конца.

— Такая возможность — «до конца» — здесь представляется каждый день. Однако в Украину вас прислали, очевидно, не за этим. Впрочем… — Штубер выразительно посмотрел в сторону сидевшего за рулем штурмманна[4].

— Это мой водитель, — вполголоса обронил Вартенбург, давая понять, что всецело доверяет этому человеку. — Кстати, из курсантов Фриденталя.

— Тогда, очевидно, у него другой чин. И водитель — не основная его должность, — развил эту информацию Штубер. Они восседали на заднем сиденье, и в данном случае могли вообще не обращать внимания на этого человека.

— Так оно и есть.

Штубер снисходительно улыбнулся, прощая Вартенбургу подобное подражание Скорцени.

— Надеюсь, он не старше вас по чину?

— Равный.

— Кто бы мог предположить такое?!

Водитель несомненно слышал их разговор, однако продолжал вести машину с совершенно непроницаемым лицом, оправдывая исконную нордичность своего характера.

— И что же привело вас в Подольск?

— Желание ознакомиться с деятельностью вашей группы.

— Так это что, инспекция?! — изумленно уставился на него Штубер.

— Скорцени и сам приходит в ярость, когда в его присутствии произносят слово «инспекция». Но мне приказано срочно сформировать еще одну такую ж группу. В основном из славян, чтобы затем наиболее талантливых из них, после основательной проверки в деле, можно было бы командировать на «особые курсы». Из остальных — подготовить диверсионную группу, способную действовать в ближних тылах русских, где всегда остается немало людей, которым не хотелось бы иметь дела ни с русской контрразведкой, ни с русской службой безопасности. Со временем такая группа могла бы стать костяком национального сопротивления.

— Владеете русским?

— С легким сербским акцентом, — продемонстрировал на удивление чистые, белые зубы Вартенбург. Он сказал это на русском, но сербского акцента Штубер не уловил. — Или польским, — добавил оберштурмфюрер.

— Что в условиях Западной Украины предпочтительнее.

— Естественнее. Хотя поляков здесь не очень-то любят. Но дело не в этом. Важно, что партизаны, действующие у нас в тылу, дарят нам бесценный опыт. Грешно не использовать его для ослабления русских тылов.

— Именно для этого вам хотелось бы заполучить Беркута?

— О нет, я не собирался переманивать его. Если, конечно, он сам не изъявит желания прогуляться к линии фронта в составе моей группы.

— Не питайте иллюзий: не изъявит.

— В любом случае, мне приказано взглянуть на него.

— Исходя из опыта «особых фридентальских курсов», — кивнул Штубер. — Личная просьба Скорцени?

— Разрешено вступать с ним в переговоры, как с командиром украинских диверсантов. Но кажется, мне повезло: в гестапо мне сказали, что он схвачен, — не стал Вартенбург ни подтверждать, ни отрицать того, что личная просьба Скорцени относительно Беркута все же последовала. — Вот почему я сразу же помчался в полицейское управление.

— Огорчайтесь, оберштурмфюрер: за Беркута приняли человека, которого вы только что видели.

— Это и в самом деле огорчает.

Машина медленно взбиралась на возвышенную часть городка, и Штубер поневоле оглянулся, как оглядывался на этом отрезке дороги всегда. Далеко внизу открывалась часть речного изгиба, за которым виднелась верблюжья высотка острова. Чуть правее окраины этого островка находился поросший камышами затон, благодаря которому ему удалось в 41ом уйти с этого, еще занятого русскими берега.

Вырвавшись из кратковременного плена, он еще и умудрился провести удачную разведку части Могилевско-Ямпольского укрепрайона. Где-то там, над излучиной, должен был бредить своими легендами и замурованный дот «Беркут». Однако вспоминать о нем Штуберу не хотелось.

— Взятый ими в плен сержант Крамарчук, которого вы, оберштурмфюрер, только что видели, служил в доте лейтенанта Беркута. Уж не знаю, как там у них со схожестью характеров, но внешностью они довольно-таки похожи. Почти как близнецы.

— Считаете, что так было задумано русскими? — спросил Вартенбург. — Ведь их специально оставляли в нашем тылу.

— Чистая случайность, — возразил Штубер. — В стенах дота их свела сатанинская игра рока.

— Что-то трудно верится в подобные случайности.

— Их действительно оставляли в тылу, но не как диверсантов, а как обычных окопных смертников.

— Сомневаюсь-сомневаюсь. Смертниками были все остальные солдаты. Эти же двое знали о существовании тайного хода, но получили приказ воспользоваться им лишь после того, как будут исчерпаны все средства сопротивления частям вермахта. Причем остальные бойцы гарнизона не имели права знать о ходе, иначе они не сражались бы с таким упорством обреченных.

Штубер с удивлением взглянул на Роттенберга и, загадочно улыбаясь, покачал головой.

— Не стали бы, это точно. Но знаете, что меня умиляет, Вартенбург, что вы беретесь рассуждать о доте и Беркуте с такой непосредственностью, словно это вы, а не я, штурмовали дот лейтенанта Беркута.

— Но, согласитесь, обладаю той же информацией, какой обладаете вы.

— Исходящей из досье Скорцени, — дополнил его ответ Штубер.— Судя по всему, личность Беркута основательно заинтересовала обер-диверсанта рейха. Настолько, что в его ведомстве уже начали слагать о Беркуте легенды.

Вряд ли Вартенбург догадывается, добавил барон уже про себя, что легенды эти начали возникать после того, когда я лично охарактеризовал Беркута в беседе с «первым диверсантом рейха». Причем «герой нации» решил не только полагаться на мое чутье, но и собрать целое досье.

— Что же касается медсестры, то в «группе Берута» она возникла случайно. Как случайно появилась она и в самом доте, — неожиданно ворвался в его раздумья оберштурмфюрер, считая, что упреждает вопрос Штубера, который неминуемо возникает сам собой.

— Притом, что она была недурна собой.

— Настолько, что комендант дота сразу же влюбился в нее? Хотя, согласимся, что выбор там, в обреченном «доте смертников», у него был небольшой.

— И Крамарчук тоже влюбился. Относительно выбора — это вы правильно подметили, но девушка действительно поражала необычностью своего облика; засвидетельствовано многими. Отсюда и страдания моих нерасстреляных героев.

— Неистребимая мужская похоть! — снисходительно заметил Вартенбург. — Кстати, где она сейчас, эта ваша дотная фея? Небось тоже в партизанах?

— Недавно погибла. Начальник полиции майор Рашковский отличился.

— Однополчанин Беркута… — Услышав это уточнение, Штубер удивленно помотал головой. Он понял, что к поездке своей Вартенбург и в самом деле готовился основательно.

— А вот сведениями о Рашковском вы меня и в самом деле покорили. Похвально-похвально…

— Странно, что вы не направили его во Фриденталь.

— Ничего странного. В полиции этот трусливый Рашковский еще как-то смотрится, а вот в диверсионной школе… В этой шкуре представить его трудно.

— Однако он тоже умудрился влюбиться во все ту же Марию, за что и поплатился.

— Западню он, конечно, готовил для Беркута. Но сам же в ней чуть было не погиб. От руки все той же неукротимой медсестры из неукротимого дота.

— Из-за все той же жеребиной похоти. Вы так и не сообщили, где находится сейчас этот ваш капитан Беркут, — напомнил оберштурмфюрер, когда машина остановилась у подъезда к воротам крепости.

— По моим данным, командует диверсионно-партизанской группой.

— Противостоящей вашим «рыцарям рейха».

— Да, оберштурмфюрер, противостоящей. Меня это не унижает, поскольку Беркут достойный противник. Исходя из только что полученных сведений, его повысили в чине, наградили орденом Красной Звезды и переправили в Москву, где он, очевидно, пройдет ускоренную диверсионную подготовку.

— Хотя сам уже достоин того, чтобы преподавать в лучшей из разведывательно-диверсионных школ России.

— И не только России. Во Фридентальском замке он тоже смотрелся бы неплохо.

7

У входа в пролом, у которого, словно Гераклы у Геркулесовых столбов, уже трудились бойцы лейтенанта, Беркут увидел, как, растерянно оглядываясь, Звонарь пробирается между камнями к седловине.

«Ничего, — сказал себе капитан, вскакивая на подножку ожидавшей его машины. — В любом случае пять минут он нам подарит. На войне это тоже немало».

— Свои! — на всякий случай предупреждал водитель, высунувшись из кабины. — Не стрелять — свои! «Второй фронт» едет!

Но ему никто не отвечал. Местность вокруг представляла собой хаотическое нагромождение каменных наростов, небольших скал и внушительного вида глыб, которыми, казалось, небеса веками бомбардировали этот клочок земли, словно библейским грешноизбиенным градом.

Прокладывать себе дорогу между этими «градинами» было очень сложно. Водитель еле-еле проталкивал свой неповоротливый грузовик между скалами и глыбами-наростами, представавшими перед Беркутом холодными, пропитанными предутренним туманом и сурово молчаливыми. Да и руины дома, что показались впереди, тоже не отозвались ни одним живым голосом.

«Они что, с ума здесь все посходили?! Отошли от входа в этот забытый мир, не оставив никакого заслона или хотя бы дозора?! — возмущался Андрей, оглядываясь. — Ну, если мы до сих пор так воюем, тогда понятно, почему немцы нас назад поперли! Разве что в глубине косы уже вермахтовцы, и там засада?».

Но, вместо того, чтобы остановить машину, приказал:

— Ищук, спокойно вперед.

— Может, лучше здесь остановиться, да сначала разведать, что там за камнями этими, — впервые проявил нерешительность шофер.

— Какой смысл разведывать? Только время терять. Немцы сюда еще не дошли. У них приказ четкий: выйти к реке, захватить переправу, прорваться на тот берег. А если какая-то группа и забрела сюда, то будем считать наш рейд разведку боем.

— Знать бы, какой там у них в действительности этот приказ, руль-баранку им в руки, — обеспокоенно проворчал сержант. — А разведка боем… Вся жизнь моя шоферская, фронтовая и есть сплошная «разведка боем».

— Узнаем, какой у них был приказ, — заверил его Беркут. — Возьмем «языка» и вежливо поинтересуемся. Не первый день на передовой.