Ты самая любимая Тополь Эдуард

Автор благодарит главного редактора сайта «Морской бюллетень» Михаила Войтенко, капитанов дальнего плавания Вячеслава Осташкова («Hercules») и Виктора Никольского («Faina»), старшего механика Леонида Мицкевича («Hansa Stavanger») и Вадима Вилкова, морского инженера-электромеханика, а также всех остальных, кто помогал и консультировал его в работе над этим романом

Часть первая. Захват

«Я взглянул на полати и увидел черную бороду и два сверкающие глаза».

А.С. Пушкин. «Капитанская дочка»

Голос был родным, но пугающе тревожным:

— Самолет Евросоюза! Фрегат Евросоюза! Вас вызывает «Антей»! Вас вызывает «Антей»! Прием!

А на экране редакторского компьютера нос морского корабля вздымался на встречной волне, а затем нырял с нее так, что вода свинцово обрушивалась на палубу и пенными ручьями стекала за борт. И поверх этого голос отца продолжал по-английски:

— Coalition Aircraft! Coalition Warship! Вас вызывает «Антей»! Вас вызывает «Антей»!..

Ольга сжала руками подлокотники кресла. Господи, что с ним? Авария? Крушение?

— «Anthey»! «Антей»! — наконец откликнулся другой голос. — Это вертолет Евросоюза! Вертолет Евросоюза на 16-м канале! Прием!

И снова голос отца поверх носа корабля, падающего в тяжелую темную волну:

— Вертолет Евросоюза! Я капитан «Антея»! Три скоростных катера приближаются к нашему судну! Повторяю…

— «Anthey»! «Антей»! — отвечал вертолетчик. — Сообщите ваши координаты! Прием!

— Вертолет Евросоюза! Наши координаты 12"52" северной широты и 045"32" восточной долготы! Прием!

Ольга похолодела от догадки. 12 северной и 045 восточной — это же Индийский океан, это…

— «Anthey»! «Антей»! — кричал тем временем вертолетчик. — Плохо вас слышу! Перейдите на канал 72. Прием!

И тут же отец:

— Вертолет Евросоюза! Я на 72-м канале! Три скоростных катера приближаются к нам! На каждом по пять человек! Прием!

— «Антей»! Видите ли вы у этих людей оружие или пиратское снаряжение типа «кошек»? Прием.

«Боже мой! — взмолилась Ольга. — Пираты! Значит, это Сомали, Аденский залив…»

А отец сообщал по радио:

— Вертолет Евросоюза! Оружия не вижу, но они уже от нас на расстоянии одного кабельтова! Прием!

— «Антей»! — сказал вертолетчик. — Советуем вам маневрировать! Советуем маневрировать! Прием!

— Вертолет Евросоюза! У меня максимальная скорость четырнадцать узлов, а у них двадцать пять! И они заходят с кормы! Блин, у них «калашниковы»!!! Прием!

— «Антей»! Мы передаем ваши координаты на фрегат Евросоюза! Маневрируйте! Мы находимся от вас в двадцати минутах! Маневрируйте! Прием!

И тут же — взрыв и грохот гранатомета. И голос отца:

— Вертолет Евросоюза! Они стреляют! Мы под огнем!

— «Антей»! Увеличьте скорость! Маневрируйте! Мы летим к вам, мы в двадцати минутах! Прием!

Ё-моё! Какой, к чертям, «маневрируйте», когда в эфире уже автоматные очереди, звон разбитых иллюминаторов и голос отца:

— Вертолет Евросоюза! Мы под огнем! Мы под сильным огнем! Спешите! Мы под огнем! Прием!

А этот вертолетчик все талдычит по-английски:

— «Антей»! «Антей»! Мы летим! Мы в семнадцати минутах! Отвечайте! «Антей»! Отвечайте! Отвечайте! Отвечайте! «Антей»!..

Но ответа уже не было. Хотя все, кто собрался в кабинете главного редактора службы теленовостей, сгрудились вокруг его монитора, словно пытались вытянуть из экрана еще хоть слово.

А Ольга уже не сдерживала беззвучных слез.

Главный нажал на «стоп», и кадр замер.

— Это последняя радиозапись, — сказал он. — Час назад ее выложил в Интернете Брюссельский штаб Евросоюза. И все, больше с «Антеем» нет связи.

Ольга зажала ладонью рот.

— Это мой папа… Отец…

Стоя в одном из фибергласовых катеров (каждый снабжен двумя моторами «Ямаха»), пираты, черные, как армейский сапог, что называется «от пуза» палили из автоматов по «Антею» буквально в упор, с расстояния двадцати метров. А один из них — Лысый — вскинул на плечо гранатомет, и граната с визгом ушла в левую сторону палубной надстройки, пробила ее d-deck, то есть стенку на уровне третьего этажа.

А справа из такого же фибергласового катера палили по «Антею» еще несколько пиратов, и один из них — Толстый — из гранатомета. Его граната пробила правую сторону палубной надстройки — с-deck на уровне четвертого этажа.

Но это был лишь отвлекающий маневр, прикрывающий высадку на судно «главных сил» — главаря пиратов Махмуда и еще троих. Поскольку за кормой любого судна всегда, даже при самом быстром ходе, образуется тихая вода, катер Махмуда вплотную подошел к корме «Антея», пираты по-альпинистски точно бросили свои якорные «кошки», с обезьяньей ловкостью забрались по ним на судно и секунды спустя уже бежали по палубе, паля из автоматов по иллюминаторам ходовой рубки.

Резкий крен судна на левый борт снес их к леерному ограждению, а волна, хлестнувшая на палубу, сбила с ног и едва не сбросила за борт.

Однако следом за ними по веревочным лестницам уже взбирались на «Антей» еще пятеро. Все разного возраста, одеты кто во что, как шпана на пляже, но у всех «АК-47» китайского производства и по несколько автоматных рожков. Едва взобравшись на корму, они тут же помчались к палубной надстройке, на ходу стреляя по ходовой рубке.

И хотя разбиты были уже все иллюминаторы, хотя осколки стекла и щепа разбитых переборок засыпали пол, а пули продолжали свистеть в рубке и крошить ее стены, капитан Казин, пригнувшись у рулевой колонки, продолжал заваливать судно с одного бока на другой в последних попытках сбросить пиратов. И кричал то старпому: «Давай сигнал бедствия! Шли „Дистрас“ и „Мэйдэй“!», то в микрофон громкой судовой связи: «Внимание экипажу! Аварийная тревога! Нападение на судно! Всему экипажу немедленно укрыться в машинном отделении!» И еще успевал жать на кнопку сигнала громкого боя, который оглашал все судно пронзительными звонками тревоги.

Сидя на корточках у аварийного УКВ и спутникового передатчика, старший помощник капитана и сам, без приказа шефа пытался передать в эфир их координаты и сигналы бедствия, но вокруг все так ужасающе гремело, свистело, брызгало осколками битого стекла, что руки старпома дрожали и качка сбивала с ног. А капитан продолжал кричать:

— Ну что ты трясешься, ё-моё?!

Тем временем пираты, продолжая стрелять, уже взбегали к рубке по боковым трапам. Хотя отнюдь не так стремительно, как им хотелось, поскольку рубка находилась на высоте пятого этажа, а капитан продолжал резко переваливать судно с боку на бок — так, что кто-то из пиратов, не удержавшись, просто свалился с трапа на мокрую палубу.

А в рубке капитан Казин, видя, что творится со старпомом, с силой нажал аварийную «тревожную» кнопку связи с компанией судовладельца. И услышал голос по радио:

— Эй, на «Антее»! Вы чё — охренели? Не троньте аварийные кнопки!

— Диспетчер, у нас ЧП! — закричал капитан.

— Какое еще ЧП? — с ленцой отозвался далекий диспетчер. — Капитан напился?

— Я капитан, Казин. Нас захватили сомалийские пираты!

— Да ладно! — не поверил диспетчер. — В натуре?

Тут очередная пулеметная очередь вдребезги разнесла последний правый иллюминатор.

— Ой, блин! — испуганно сказал диспетчер. — Я слышу…

И в этот момент в рубку с обеих сторон ворвались трое черных, как деготь, пиратов — Высокий, Толстый и Лысый, все вздрюченные адреналином стрельбы и мокрые от морской воды.

— Stop engine! — закричал Высокий и с ходу выпалил автоматной очередью по аппаратуре связи, осколки одного из экранов брызнули старпому в лицо.

— Ё-о!.. — сказал по радио далекий диспетчер и отключился.

А Толстый и Лысый пробежали по рубке, выдергивая вилки из розеток, обрывая провода и разбивая экраны GMSB (глобальная морская система связи), GMDD (Global Maritime Distance Distress) и других приборов.

Вторую автоматную очередь Высокий пустил поверх головы капитана.

Капитан и старпом подняли руки.

Тем временем командир пиратов Махмуд и еще трое бегом пробежали по грузовым палубам, где стояли принайтованные танки, пушки и ракетные установки. Махмуд на бегу обнимал и щупал каждый танк и по рации что-то радостно кричал по-сомалийски.

А в ходовой рубке Толстый и Лысый, забежав в штурманский отсек, стали вытряхивать на пол содержимое стенных шкафов и сорвали икону Николая Угодника, висевшую в углу.

А Высокий дулом автомата прижал капитана к стене, затем то же самое проделал со старпомом и что-то крикнул наружу по-сомалийски.

Жуя кат^[1], в рубку вошел Махмуд, мокрый от морской воды. Это был худой и высокий сомалиец лет сорока пяти, если вообще можно определить возраст по их черно-гуттаперчевым лицам.

— Who is master? — сказал он. — Кто капитан?

Казин и старпом молчали.

Махмуд взвел затвор «АК-47», направил на старпома:

— Кто капитан? Ну?!

— Ну я капитан… — сказал Казин.

— Останови мотор!

Отстранив от себя дуло автомата Высокого пирата, Казин прошел от стены рубки к рулевой колонке, перевел «телеграф»^[2]на «STOP» и сказал в переговорное устройство:

— Стоп главный двигатель!

— Ты, белая обезьяна! — Махмуд ткнул автоматом капитану под ребро. — Сколько у тебя танков?

Капитан, глянув на дуло автомата, не ответил.

Но Махмуд до боли вжал ему в живот дуло «калаша».

— Сколько? Говори!

— Сорок два.

— А пушек?

— Тридцать гаубиц. И восемь установок «Шилка».

В рубку с двух сторон вошли остальные пираты, тоже мокрые и возбужденные, жующие кат.

— А сколько человек в команде? — продолжал Махмуд допрос капитана.

— Семнадцать.

— Где они? — И Махмуд снова вжал дуло автомата под ребро капитану.

— Внизу… — принужденно ответил капитан. — В машинном.

— Вызывай всех сюда.

Капитан повернулся к старпому, сказал по-русски:

— Экипаж на мостик.

— Андрей Ефимович, — отозвался тот. — Связь не работает.

Махмуд резко перевел автомат на старпома:

— In English!

— Я сказал, что связь уже не работает, — по-английски ответил ему старпом.

— Почему?

Старпом кивнул на разбитые приборы:

— Ну, вы же все провода оборвали.

Махмуд повернулся к своей банде, крикнул им что-то по-сомалийски, и те бросились к внутреннему трапу, ловко ссыпались по нему пятью этажами ниже, в машинное отделение. Здесь действительно была вся команда «Антея». Стреляя поверх их голов и крича на ломаном английском, пираты погнали моряков из машинного вверх по трапу. При этом каждому тыкали под ребра автоматами:

— Телефон! Отдать все телефоны!

— Часы снимай! Телефон давай!

— Давай деньги! Деньги давай! Давай! Давай!..

При выходе из машинного кто-то из пиратов заглянул в закуток, где находится парилка, и обнаружил там боцмана и еще трех моряков.

А распахнув какую-то дверь на нижнем, палубном этаже, пираты попали на камбуз. Там за плитой, на которой дымились паром кастрюли с супом, в углу, под иконой Богоматери 40-летняя повариха Настя и 25-летняя дневальная Оксана дрожали от страха, обнявшись и зажмурив глаза.

Сбросив икону на пол, пираты поволокли женщин из камбуза — тоже наверх, к ходовой рубке.

Пролетев над ледяными торосами Белого моря, самолет сделал разворот и пошел на посадку к запорошенной снегом Белой Гавани. Пассажиры прильнули к иллюминаторам, но, хотя это был ее родной город, Ольге было не до его красот. Едва самолет коснулся колесами посадочной полосы, как она достала мобильник и набрала московский номер:

— Алло, солнышко! Как дела? Ты покушал?

Убедившись, что «солнышко» не только поел, но и «сделал арифметику», а теперь вышел с Еленой Францевной на прогулку, Ольга расслабленно откинулась в кресле. Тут самолет подкатил к аэровокзалу, голос по радио сказал: «Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Белая Гавань, просим всех оставаться на своих местах…» Но Ольга тут же отстегнула привязной ремень и — не обращая внимания на протесты стюардессы — с дорожной сумкой в руке ринулась к выходу. А две минуты спустя, на ходу застегивая пуховик и меховой капюшон, вышла из аэровокзала на продуваемую метелью площадь и, задохнувшись от морозного ветра, пробежала к такси, плюхнулась на заднее сиденье.

— Морская, 27. Я спешу…

— Буран идет, не разгонишься, — возразил водитель, включая скорость.

Тараня встречную поземку, машина в коридоре сугробов, наметенных вдоль нового шоссе, покатила к Белой Гавани. Метельный ветер срывал с этих сугробов снежные гребни и швырял ими в лобовое стекло машины с такой силой, что водитель включил и «дворники», и фары. Но даже «фордовские» фары пробивали снежную замять не больше чем на 4–5 метров, и, когда въехали в город, на часах было 6.12 вечера.

Тяжелые океанские волны раскачивали потерявший ход «Антей».

Подняв всех пленных в ходовую рубку «Антея», пираты выстраивали их у стены.

— Руки за голову! Руки!!!

Качка мешала этому построению, но Махмуд не вмешивался. Хозяйски развалившись во вращающемся кресле, он наблюдал за происходящим, ковыряя в зубах длинной деревянной зубочисткой. Тут в рубку вбежал Лысый с еще двумя пиратами, положил перед Махмудом наволочку с награбленным в каютах имуществом — деньгами, мобильными телефонами и часами-будильниками. Самый юный из пиратов — совсем мальчишка, — присев на корточки, тут же стал услужливо сортировать эту добычу: деньги в одну кучку, телефоны во вторую, часы в третью. Махмуд поднял глаза от этого имущества, посмотрел на выстроенных у стены моряков и сказал по-английски:

— Вы, белые твари! У кого еще есть деньги, часы и телефоны? Все сдать! Кто не сдаст — расстреляю! — И повернулся к капитану. — Скажи им.

Моряки посмотрели на капитана.

— Ребята, — произнес Казин, держа, как и все остальные, руки на голове, — отдайте всё, жизнь дороже.

Моряки стали выгребать из карманов последнее.

Сомалийцы выхватывали у них деньги, передавали юному черномазому парнишке, тот все деньги отдал Махмуду, а телефоны и часы ссыпал обратно в наволочку.

Тем временем два пирата привели в рубку повариху и дневальную.

При появлении женщин глаза у Махмуда вспыхнули, он вставил зубочистку в шапку своих жестких вьющихся волос, где торчали еще несколько таких же зубочисток, подошел к женщинам, внимательно осмотрел 40-летнюю повариху и 25-летнюю дневальную. Глянул на капитана:

— Это чьи бабы?

Капитан посмотрел на боцмана. Тот кивнул на повариху:

— Цэ моя жинка. My wife Nastya.

— А эта? — показал Махмуд на дневальную.

Оксана, дневальная, скосила глаза на молодого здоровяка — третьего моториста. И капитан посмотрел на этого моториста. Но тот молчал.

— Я спрашиваю: чья это баба? — угрожающе повторил Махмуд.

— Это моя дочь, — сказал капитан.

Махмуд подошел к нему, сунул автомат под ребро и посмотрел в глаза.

— Врешь.

Но Казин выдержал взгляд.

— Если не веришь, стреляй.

Неожиданно за разбитым иллюминатором появились клубы черного дыма, и старпом негромко произнес:

— Андрей Ефимович, пожар…

— Пожарная тревога! — громко сказал Казин.

Но стоявшие под автоматами моряки не решались двинуться с места.

А дым из пробоин палубной надстройки, пробитых гранатометами, валил все сильнее, и пираты испуганно загалдели по-сомалийский.

— Fair alarm! — сказал капитан Махмуду и приказал своим морякам: — За мной! А то взорвемся!

Мимо растерявшихся сомалийцев моряки выскочили из ходовой рубки и, на ходу хватая противогазы, бросились к пожарным гидрантам и начали раскатывать пожарные рукава. Пираты, не понимая, что им делать, бежали за ними с автоматами на изготовку.

А моряки, спустившись на второй и третий ярусы палубной надстройки, пробивались сквозь дым к горящим каютам, в которые Высокий и Лысый угодили своими гранатами.

Но двери этих кают уже заклинило от жара, а из-под них вырывались языки пламени и валил вонючий черный дым от горящих в каютах пластиковых полов и переборок.

Моряки стали поливать эти двери из пожарных стволов и огнетушителей.

Это не помогало, дым повалил и из смежных кают.

— Полундра! За мной! — крикнул боцман. — Наружу!

Схватив веревочный шторм-трап, боцман и еще двое моряков с пожарными шлангами выскочили на левое крыло капитанского мостика, сбросили веревочный трап вдоль наружной стенки и, натянув на головы противогазы, стали спускаться по нему навстречу клубам дыма. Пятиметровые океанские волны Аденского залива били в скулы корабля, веревочный трап с фигурами моряков раскачивался вдоль борта на высоте пятого этажа, но боцман и еще двое, утонув в клубах черного дыма, все-таки спустились почти к самой пробоине от попадания гранаты.

И то же самое проделали по правому борту механик, старпом и еще двое моряков.

А сомалийцы сверху, с крыльев капитанского мостика, наблюдали за ними в прицелы своих автоматов.

С помощью огнетушителей и водяных брандспойтов морякам удалось задавить пожар в двух выгоревших каютах.

И снова все — прокопченные и перепачканные сажей моряки, капитан и повариха с дневальной — были под дулами сомалийцев выстроены вдоль стены ходовой рубки и с руками за головами. Их почерневшие от сажи и копоти лица веселили чернокожих пиратов.

— Черно-белые обезьяны! — потешался Махмуд. — Раздевайтесь! Всё снимайте! Ну! Быстрей!

И для убедительности пальнул в воздух поверх голов моряков.

Моряки стали раздеваться.

Сомалийцы хватали их одежду, примеряли на себя.

Махмуд увидел на руке капитана швейцарские часы с двойным циферблатом.

— Давай часы! Быстро!

Казин снял часы и отдал.

— А деньги? Судовая касса?

Казин молчал.

— Понятно. Пошли!

Схватив капитана за воротник, Махмуд потащил его к внутреннему трапу.

Прокатив вдоль заштрихованной метелью набережной и маячивших за ней в полумраке очертаний двух военных крейсеров и атомного авианосца, такси остановилось у салона красоты «Ля мур». Ольга выскочила из машины. Но салон был уже закрыт, хотя внутри горел свет. Ольга нетерпеливо постучала в стеклянную дверь.

Породистый боксер, возлежавший в салоне в массажном кресле, с лаем бросился к двери, но тут же стих, виновато завертел хвостом — узнал Ольгу.

Молодящаяся пятидесятилетняя хозяйка салона подошла к двери, усмехнулась и открыла дверь.

— Так и знала, что ты прилетишь, — сказала она, впуская Ольгу. — А с кем ты Сашу оставила?

— С соседкой. — Ольга погладила пса по голове. — Привет, Ротшильд.

Мать заперла дверь и сунула ключ в карман.

— Доплавался, значит?

— Мама, как ты можешь?

— А что я должна сказать? «Ах! Он в плену!»

— Мама, это Сомали! Его могут убить!

— Сто пудов! — согласилась мать. — Он вечно лезет на рожон. Будет и тут корчить из себя героя!

— Лучше скажи, где он покупает инсулин.

— Понятия не имею.

Ольга изумилась:

— Как?! Вы прожили столько лет, и ты не знаешь, в какой аптеке он берет инсулин?

Мать пожала плечами:

— Его диабет — его инсулин. Я этим не занималась.

— А врач? Кто у него врач?

— Ну, раньше, в пароходстве была эта… как ее… ну, еврейка… — сказала мать. — Но она уже умерла… Да и пароходство сдохло. А зачем тебе?

Ольга взяла с полки телефонную книгу, стала листать.

— Что ты ищешь? — спросила мать.

— Аптеки возле нашего дома.

И села, достала из своей сумки блокнот и принялась выписывать из телефонной книги адреса и телефоны аптек, говоря между делом:

— Ты же знаешь — диабетики не живут без инсулина. Я должна узнать, какой у него запас… Ма, а ты его когда-нибудь вообще любила?

— Вот только этого не надо! «Любила — шмубила»! — возмутилась мать и открыла холодильник.

На этот звук боксер, вновь улегшийся в массажном кресле, тут же поднял голову.

Мать достала из холодильника эскимо.

Боксер сделал стойку, но мать отмахнулась от него рукой:

— Лежать! — И Ольге: — Будешь мороженое?

При слове «мороженое» боксер поднял уши торчком.

— Нет, спасибо, — сказала Ольга.

— Видишь? — кивнула мать на пса. — А говорят, собаки наш язык не понимают. А этот — как скажешь «мороженое», так сразу…

Боксер открыл один глаз.

— Спи! — приказала ему мать и повернулась к Ольге: — Конечно, любила. Была дура и любила. Иначе как бы ты родилась?

Боксер, поворчав, улегся спать.

— А теперь ты поумнела? — спросила Ольга.

— Детка, у нас одна жизнь, понимаешь? — Мать облизнула эскимо. — А наши мужики по полгода в море! И не просто в море — если бы! А то — в Сингапуре! В Танжере! В Барселоне! Откуда ты знаешь, что у них там? «У ней такая маленькая грудь! И губы, губы алые, как маки» — знаешь такую песню?

— Папа тебе не изменял.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— А какая разница? — спросила мать. — Его нет месяцами, а я все ночи одна. На хрена мне это монашество?