Москва. Автобиография Федотова Марина

Нашествие Едигея, 1408–1409 годы

Тверская летопись, Симеоновская летопись

Ордынский темник Едигей, стремясь восстановить былое могущество Золотой Орды и собрать дань, которую Русь перестала платить после свержения хана Тохтамыша Тимуром, летом 1408 года двинулся на русские княжества. Положение усугублялось тем, что в это время Москва воевала с Литвой, которая отняла у Руси Смоленское княжество. Едигей разорил и сжег немало городов, в том числе Серпухов, Дмитров, Ростов, Переяславль, Нижний Новгород, Городец, а в декабре осадил Москву.

О продвижении Едигея к Москве повествует Тверская летопись:

Той же зимой пришел из Орды безбожный Едигей, и с ним два царевича, и множество татар на Рязанскую землю; разорили и много зла сделали земле Рязанской, и пошли к Коломне; коломенцы выбежали из города, татары же город Коломну сожгли и взяли откуп. Оттуда окаянный Едигей с войском татарским пришел в Москву, месяца ноября в тридцатый день, а в Москве: князь Владимир Андреевич, князь Андрей Дмитриевич, князь Юрий Козельский, Митрофан, епископ суздальский, а от бояр: Константин Иванович, Константин Дмитриевич, Дмитрий Васильевич, Михайло Федорович Морозов, Иван Федорович, Филипп Васильевич, Александр Федорович и прочие бояре и множество народа закрылись в городе.

Окаянный же Едигей, стоя у Москвы, начал рассылать рати по городам: кто пошел к Серпухову и город взял, кто к Можайску, кто к Звенигороду, кто к Дмитрову, и все разорили, стариков иссекли, а молодых в плен повели; иные пошли к Переяславлю, и переяславцы побежали от них; они же, окаянные сыроядцы, город зажгли, монастыри и святые церкви огню предали, старых убили, а молодых в плен взяли; некоторые же пошли к Ростову, а князь ростовский, епископ и люди ростовцы побежали от них, окаянные же татары город зажгли и святые церкви сожгли, а Зачатиевский монастырь много раз хотели зажечь, но молитвою Пресвятой Богородицы помешала невидимая сила, не дала им зажечь.

А город Москву избавил Господь от иноплеменников, ради молитв Пресвятой Богородицы не отдал Господь людей своих в руки неверных; безбожный же Едигей и окаянные сыроядцы стояли у города у Москвы три недели, много зла сотворили земле Русской и пошли от города декабря в двадцатый день. Это великое зло случилось в земле Русской, с народом христианским из-за наших грехов.

Более подробно об осаде Москвы и о том, что происходило внутри городских стен, рассказывает Симеоновская летопись.

В эту же пору случилось так, что великий князь Василий рассорился с тестем своим великим князем Витовтом из-за каких-то дел о земле, что обычно бывало меж княжествами, ибо тогда Витовт владел всей Киевской и Литовской землей. Великий же князь Василий обо всех обидах от Витовта поведал полюбовно Едигею. Услышав о том, враждолюбец Едигей возликовал сердцем пуще кровожадного зверя, еще больше разжигая меж ними гнев. <...>

А на Москве <...> вскоре кто-то, прискакав, поведал, что враг уже вблизи города. Не успел Василий собрать и небольшой дружины, как город был осажден; он оставил в нем своего дядю, князя Владимира, брата – князя Андрея, и воевод, а сам с княгинею и с детьми уехал в Кострому. И город пришел в страшное смятение. И побежали люди, забывая и об имуществе, и обо всем на свете. И поднялась в людях злоба, и начались грабежи.

Велено было сжечь городские посады. Горестно было смотреть, как чудные церкви, созидаемые веками и своим возвышенным положением придававшие красоту и величие городу, в одно мгновение исчезали в пламени, как величие и красоту Москвы – чудные храмы – поглощает огонь.

Это было страшное время, – люди метались и кричали, и гремело, вздымаясь в воздух, огромное пламя, а город окружили полки нечестивых иноплеменников. И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ града из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда все это увидели люди, пришли в ужас: не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен. Так погибло бесчисленное множество людей: за умножение грехов наших смирил нас Господь Бог перед врагами нашими. Если где-либо появится хотя бы один татарин, то множество наших не смеет ему противиться, а если их двое или трое, то многие русские, бросая жен и детей, обращаются в бегство.

Так, казня нас, Господь смирил гордыню нашу. Так сбылось над людьми прежде бывшее знамение, когда в Коломне от иконы потекла кровь... И множество людей погибло, а иные от холода поумирали, ибо тогда, на погибель христианам, зима была лютая и стужа превеликая. <...>

Когда прошло двадцать дней, с тех пор как агарянин Едигей осадил славный град Москву, возомнил он о своем величии и надумал тут зимовать. И много дней гордился, окаянный, что покорил и опустошил все окружающие Москву города. Только один город был храним Богом по молитвам Пречистой его матери и ради ее животворящей иконы и архиепископа Петра. Жители, бывшие в городе в великом бедствии, впали в глубокое уныние, видя, что им никто не помогает и что от людей им нечего ждать спасения, и вспомнили Давида, который писал так: «Лучше уповать на Господа, чем уповать на князя; лучше надеяться на Бога, чем надеяться на человека».

И взмолились все люди к Богу, низко кланяясь и говоря: «Не предай зверям души рабов Твоих, Владыка! Если мы и согрешили перед Тобой, то во имя Твое святое пощади нас, Господи!» И, взирая со слезами на животворящую икону Пречистой Богоматери, горько восклицали так: «О постоянная Заступница наша, не предай же нас и теперь в руки врагов наших!» И милосердный Человеколюбец, еще не совсем разгневавшийся, увидев печаль людей своих и слезы их покаяния, утешает их вскоре, памятуя о милости к стаду своему: величавого и гордого агарянина Едигея устрашил, навел на измаилтянина трепет перед своей всевышней и карающей десницей. И агарянин, который похвалялся пробыть в православной земле долгое время и обещал зазимовать, вдруг, забеспокоившись, внезапно снялся с места и, не желая медлить ни единого дня, сказал дружине: «Или царство наше захватит другой, или Василий соберется на нас», – такая мысль смутила агарянина. Быстро посылает он к городу, сам прося мира: и как захотели горожане, так и замирился с ними окаянный Едигей и отошел. <...>

В Тверском княжестве взяли Клинскую волость, что приписана к церкви Святого Спаса, и убили множество людей, а других увели в плен.

В этот же год была большая дороговизна на всякую пищу. Многие христиане умерли от голода, а продавцы хлеба обогатились.

Вероятнее всего, снять осаду Едигея заставили события в Орде, где кипела ожесточенная борьба за престол. Так или иначе, Москва отразила последнее в своей истории нашествие татаро-монголов – больше они город не осаждали (позднее случались, скорее, разбойные набеги – враги в 1439 и 1451 годах лишь «посады сжигали»).

Смутные годы, 1425–1462 годы

Московский летописный свод

Князь Василий Дмитриевич на смертном одре завещал трон своему сыну Василию Васильевичу, тем самым нарушив закон о престолонаследии, по которому трон должен был перейти к его брату князю Юрию Галицкому. Из-за этого завещания в государстве начались феодальные распри, растянувшиеся почти на тридцать лет; Юрий Галицкий и его сыновья Василий Косой и Дмитрий Шемяка упорно враждовали с князем Василием, который, будучи ослеплен Шемякой в 1446 году, получил прозвище Темный.

Политические неурядицы сопровождались природными и техногенными катастрофами. Так, в 1427 году на Русь обрушилось моровое поветрие; как сообщает Софийская летопись: «Осенью был мор велик во Пскове, в Новгороде Великом, в Торжке, в Твери, на Волоке, в Дмитрове, на Москве, и во всех городах русских и в волостях и селах». Четыре года спустя «засуха большая была, земля и болота горели, мгла же стояла шесть недель, так что и солнца не видно, и рыба в воде дохла. В тот же год Фотий-митрополит скончался». А в 1445 году в Москве произошел очередной пожар: «Тем же годом Москва погорела в полуночи – с Кремля, от собора Архангельского, когда в нем скрывались, и многие люди сгорели, а иные задохнулись».

Что касается города, который за эти десятилетия не раз переходил из рук в руки, Москва продолжала отстраиваться, и в ней появлялись новые церкви, укрепленные посады, подворья, а также технологические новинки: так, еще в 1404 году на великокняжеском дворе были установлены первые на Руси часы. Летопись сообщает:

Князь великий на своем дворе за Благовещеньем часы поставил чудные велми и с луною, мастер же им чернец Лазарь из Сербии... Сей Лазарь, чернец Сербии, иже пришел из Сербской земли... Сей же часник наречен часомерьем, на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и рассчитывая часы ночные и денные: не бо человек ударяет, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно сотворено есть человеческой хитростью, преизмечтано и преухищрено. <...>

В городе тех лет уже имелись полноценные улицы, самая большая из которых называлась Великой и шла мимо Кремля вдоль Москвы-реки до Васильевского луга. Князь Василий Темный вместо обветшавшей деревянной церкви Иоанна Предтечи построил каменную. В его правление также был основан Крестовоздвиженский монастырь, от которого позднее получила свое название улица Воздвиженка; как сказано в летописи: «В тот же год (1450) Владимир Григорьевич Ховрин, купец и боярин великого князя, поставил перед своим двором церковь кирпичную Воздвижения Святого Креста».

В 1451 году к Москве вновь подступили монголы, и их набег вызвал в городе сильный пожар.

Юрьев день пришелся на пятницу на Страстной неделе. В тот же год приходили татары из Сиди-Ахметовой орды изгоном, и, прослышав о том, князь великий послал воеводу своего, князя Ивана Звенигородского, наместника коломенского, на берег к великой реке Оке. И увидел множество татар бесчисленное, и побежал от берега к великому князю, и сообщил ему о силе великой татарской, а князь великий не успел собрать войско и вышел из града Москвы, а в обороне оставил Иону-митрополита да мать свою, великую княгиню Софью, и свою великую княгиню Марию, а сам пошел к рубежу тверскому. Месяца июля второго подошел к Москве царевич, Сиди-Ахметов сын, а с ним князья великие из Орды, и Едигер со многими силами, и зажгли дворы все на посаде; и разнес ветер огонь на город со всех сторон, и было страдание великое всем людям. Святитель же Иона-митрополит повелел всем священникам петь молебны по всему городу и множеству народа молиться Богу и Пречистой Его Матери, и великим чудотворцам Петру и Алексию, и ветер утих, а татары в ту же ночь скрылись от города прочь, услышав за стенами страшный шум и решив, что князь великий вернулся с огромным войском.

После отравления Дмитрия Шемяки (1453) по приказу великого князя к Москве были присоединены Можайское и Галицкое княжества, а сам Василий Темный последние годы жизни правил вместе с сыном Иваном: все «грамоты» издавались от имени двух великий князей. Когда же Василий умер, его старший сын взошел на престол под именем Ивана III; этому правителю предстояло объединить вокруг Москвы значительную часть разобщенных русских земель, от Вятки до Новгорода.

В Москву привозят вечевой колокол, 1478 год

Степенная книга, Софийская летопись, Константин Случевский

Иван III, «собиратель русских земель», первым из московских правителей начал именовать себя «государем всея Руси», и у него были к тому немалые основания: через год после вступления на престол он выкупил владения ярославских князей, затем совершил поход на Новгород и Псков, в результате которого Московское княжество захватило часть новгородских земель, потом предпринял второй поход на Новгород, и местная «вольница» признала власть Москвы; в 1485 году была присоединена Тверь, через четыре года – Вятка, а еще через год – часть княжества Смоленского.

Об итогах второго похода на Новгород повествует Степенная книга.

Многомудрый благочестия ревнитель, достохвальный супостатов победитель и собиратель Богом дарованного ему изначальнейшего отечества великий князь Иван Васильевич Владимирский и Новоградский и всея России самодержец возвратился к Москве c великой победой, тако же и вся братия его, и князи и бояре, и все воеводы, и все воинство их со многою корыстью... Великий князь пришел в славный град свой Москву, победив своих супостатов, казнил противящихся ему и не хотящих повиноваться ему, жестоковыйных отступников Новоградских, их же всех помощью Божией привел в свою волю, и многое богатство получил, и великую славу приобрел... Когда же великий князь Иван Васильевич всея России Великий Новоград совершенно во всю свою волю привел, тогда... были перенесены честные мощи великого чудотворца Петра митрополита... Когда же переносили оные, виден был над гробом его голубь белый, превысоко парящий, после покрывший мощи святого и так невидимый стал... И поставлена и освящена была церковь Благовещения Пречистой Богородицы на дворе великого князя. <...>

В подтверждение «смирения» Новгорода Иван Васильевич лишил город его символа – вечевого колокола, который перевезли в Москву.

И велел (великий князь. – Ред.) колокол вечный спустить и вече разорить... Не быть в Новгороде ни посадникам, ни тысяцким, ни вечу, и вечевой колокол сняли долу и на Москву свезли... И привезен бысть (колокол) на Москву, и вознесли его на колокольницу на площади, с прочими колоколами звонить. <...>

С перевозкой этой колокола, которая прошла вполне благополучно, связана легенда о возникновении валдайских поддужных колокольчиков. Будто бы «колокол-пленник» так и не добрался до Москвы: на склоне Валдайских холмов сани, на которых его везли, покатились вниз, колокол сорвался и разбился вдребезги. Однако произошло чудо – мелкие осколки начали превращаться в колокольчики, которые местные жители подобрали и стали отливать по их подобию свои. Другой вариант легенды упоминает конкретные имена – валдайского кузнеца Фому и странника Иоанна. Вечевой колокол, свалившись с горы, разбился на мелкие части. Фома, собрав горсть осколков, отлил из них звонкоголосый колокольчик. Этот колокольчик выпросил у кузнеца странник Иоанн, надел себе на шею и, сев верхом на свой посох, облетел всю Россию, разнося весть о вольнице новгородской и славя валдайских мастеров.

Поэт К. А. Случевский пересказал легенду в стихах:

На самом деле впоследствии новгородский вечевой колокол был помещен на звонницу колокольни Ивана Великого, а в 1673 году, как гласит предание, его перелили во «всполошный», иначе «набатный» колокол, в который звонили, предупреждая о пожаре. Восемь лет спустя этот колокол сослали в Николо-Карельский монастырь – за то, что его звон в ночи напугал царя Федора Алексеевича.

Повседневная жизнь москвичей в XV столетии

Амброджо Контарини

Как известно, чужой взгляд обычно куда внимательнее собственного. Именно поэтому ниже приводится иностранное свидетельство о повседневной жизни московитов, как называли в Европе подданных московского правителя; автор этого наблюдения – венецианский посол при дворе персидского шаха А. Контарини, посетивший Москву по пути на родину.

Город Московия расположен на небольшом холме; он весь деревянный, как замок, так и остальной город. Через него протекает река, называемая Моско. На одной стороне ее находится замок и часть города, на другой – остальная часть города. На реке много мостов, по которым переходят с одного берега на другой.

Это столица, т. е. место пребывания самого великого князя. Вокруг города большие леса, их ведь вообще очень много в стране. Край чрезвычайно богат всякими хлебными злаками. Когда я там жил, можно было получить более десяти наших стайев пшеницы за один дукат, а также, соответственно, и другого зерна.

[Русские] продают огромное количество коровьего и свиного мяса; думаю, что за один маркет его можно получить более трех фунтов. Сотню кур отдают за дукат; за эту же цену – сорок уток, а гуси стоят по три маркета за каждого.

Продают очень много зайцев, но другой дичи мало. Я полагаю, что [русские] не умеют ее ловить. Торгуют также разными видами дикой птицы в большом количестве.

Вина в этих местах не делают. Нет также никаких плодов, бывают лишь огурцы, лесные орехи, дикие яблоки.

Страна эта отличается невероятными морозами, так что люди по девять месяцев в году подряд сидят в домах; однако зимой приходится запасать продовольствие на лето: ввиду больших снегов люди делают себе сани, которые легко тащит одна лошадь, перевозя таким образом любые грузы. Летом же – ужасная грязь из-за таяния снегов, и к тому же крайне трудно ездить по громадным лесам, где невозможно проложить хорошие дороги. Поэтому большинство поступают именно так [т. е. пользуются зимней дорогой].

В конце октября река, протекающая через город, вся замерзает; на ней строят лавки для разных товаров, и там происходят все базары, а в городе тогда почти ничего не продается. Так делается потому, что место это считается менее холодным, чем всякое другое: оно окружено городом со стороны обоих берегов и защищено от ветра.

Ежедневно на льду реки находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают.

К концу ноября обладатели коров и свиней бьют их и везут на продажу в город. Так цельными тушами их время от времени доставляют для сбыта на городской рынок, и чистое удовольствие смотреть на это огромное количество ободранных от шкур коров, которых поставили на ноги на льду реки. Таким образом, люди могут есть мясо более чем три месяца подряд. То же самое делают с рыбой, с курами и другим продовольствием.

На льду замерзшей реки устраивают конские бега и другие увеселения; случается, что при этом люди ломают себе шею.

Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый.

У них есть свой папа, как глава церкви их толка, нашего же они не признают и считают, что мы вовсе погибшие люди.

Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих. У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля. Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери.

Их жизнь протекает следующим образом: утром они стоят на базарах примерно до полудня, потом отправляются в таверны есть и пить; после этого времени уже невозможно привлечь их к какому-либо делу.

В город в течение всей зимы собирается множество купцов как из Германии, так и из Польши. Они покупают исключительно меха – соболей, лисиц, горностаев, белок и иногда рысей. И хотя эти меха добываются за много дней пути от города Московии, больше в областях на северо-востоке, на севере и даже, быть может, на северо-западе, однако все съезжаются в это место и купцы покупают меха именно здесь. Меха скопляются в большом количестве также в городе, называемом Новгород, земля которого граничит почти что с Фландрией и с Верхней Германией; от Московии Новгород отстоит на восемь дней пути. Этот город управляется как коммуна, но подчинен здешнему великому князю и платит ему дань ежегодно.

Князь, насколько я понял, владеет большой страной и мог бы иметь достаточно людей [для войска], но множество среди них – бесполезный народ. В северо-западном направлении страна эта граничит с Германией, принадлежащей польскому королю.

Говорят, что существует некий народ язычников, не имеющий никакого правителя; однако, когда им взбредет в голову, они подчиняются русскому великому князю. Рассказывают, что некоторые из них поклоняются первой попавшейся вещи, а другие приносят в жертву какое-нибудь животное у подножия дерева, которому и поклоняются. Рассказывают еще о многом, но я помолчу об этом, так как ничего этого не видел и так как мне все это не кажется заслуживающим доверия.

Реконструкция Кремля, 1485–1495 годы

Степенная книга, Хронограф, Московский летописный свод, Павел Иовий

Пожар 1445 года в Москве привел к тому, что Кремль, построенный Дмитрием Донским, существенно пострадал; как записано в летописи, «стены градские каменные пали во многих местах». Когда татарская угроза миновала, горожане «совокупившеся» принялись заделывать проемы в стенах и укреплять каменную кладку деревом, и в 1451 году отряд ордынского царевича Мазовши «приступати ко всем вратам и где нет крепости каменной» – то есть к середине XV века Кремль из каменной крепости превратился в крепость каменно-деревянную.

Известный русский зодчий Василий Ермолин «поновил стену от Свибловой стрельницы до Боровицких ворот камнем» (1462), но это были лишь временные меры. Настоящую реконструкцию Кремля – скорее даже полную перестройку – предприняли после того, как великий князь Иван отказался платить дань Орде (1476) и после великого стояния на Угре (1480), когда стало понятно, что Орда еще достаточно сильна и может предпринять новый карательный поход на Русь. Для перестройки крепости пригласили итальянских мастеров – «фрязинов», то есть жителей Фрязии, как русские именовали Италию. Степенная книга сообщает о строительстве следующее:

Тогда же пришли к нему (Ивану. – Ред.) на Москву из Рима послы великого князя, Димитрий и Мануил Ивановы дети Раевы, и привели с собою к великому князю лекаря из Венеции и иных мастеров фряжских, каковые были премудры весьма в создании церквей и палат, и в литье пушек и иной златой всякой утвари, а такожде и серебряной, делать горазды, и град Москва каменный поставлен был новый округ деревянного града. Стареи?шина же мастеров был фрязянин Петр Архитектон. Также и двор великого князя весь прехитро каменный же поставлен был.

Хронограф за 1486–1488 годы прибавляет:

Того же лета повелением великого князя Ивана Васильевича всея Руси основал палату великую Марко Фрязин на великого князя дворе, где терем стоял. Того же лета свершил Марко Фрязин стрельницу на угле вниз по Москве, Беклемишевскую.

В лето 6996, месяца мая в 27 день, заложил Онтон Фрязин стрельницу вверх по Москве, где стояла Свибловская стрельница, а под нею вывел тайник. Того же лета, августа во 12 день, Павлин Фрязин Деббосит слил пушку великую. Того же месяца в 13 день, после обеда на 9-м часу дни, загорелась церковь на посаде Благовещение на Болоте, и от того погорело от града и до Кулишки, мало не дошло до Всех Святых, да Покров в Садах да по Неглинную, а церквей тогда сгорело 42... Того же лета повелением великого князя Ивана Васильевича Петр архитектон Фрязин поставил на Москве две стрельницы: едину у Боровских ворот, а другую над Костантинополенскими воротами, да и стену совершил от Свибловской стрельницы до Боровитских врат.

Вообще в Хронографе содержится немало известий, из которых можно составить своего рода хронику перестройки Кремля и сопровождавших ее событий – в частности, сообщается о страшном пожаре 1492 года.

(1490) Того же лета Петр Фрязин да Марко заложили две стрельницы: Никольскую да Фроловскую... Той же весны повелением великого князя арьхимандрит Спасский Афонасей заложил церковь камену на Новом Преображении Господа нашего Иисуса Христа. Того же лета совершили церковь и палату каменную на Симоновском дворе у Никольских ворот Введения Пресвятой Богородицы. Того ж лета Марко да Петр Антоний архитектон Фрязин свершили большую палату князя великого каменную на площади... Того же лета Петр Антоний Фрязин совершил стрельницу Фроловскую.

(1491) Того же лета поставили великому князю двор деревянный за Архангелом, на Ярославичском месте. Того же лета от Фроловской стрельницы и до Никольской заложили подошву и стрельницу новую над Неглинною с тайником заложили.

(1492) Той же весны, апреля в 16 день, на Радуницу, погорел град Москва изнутри весь, разве остался двор великого князя новый за Архангелом, а у Чудова монастыря казна выгорела... Того же лета повелением великого князя Ивана Васильевича церкви сносили и дворы за Неглинною, и поставили меру от стены до дворов 100 сажен да 10. Того же лета поставили стену деревянную от Никольской стрельницы до тайника до Неглинной. Того же лета повелением великого князя копали ров от Боровитской стрельницы и до Москвы до реки... Того же лета, июля в 16 день, во вторник, в 11 часу дня, зажгли гром с молнией верх маковицы большей, тес под железом у соборной церкви Успения Пречистой на Москве, а внутри церкви мало попалило на царских дверях, да половина опоны сгорела на амвоне, да два болванца деревянных разразило под амвоном, а верх вскоре угас, и Божиею милостью церкви не было пакости ничтоже... Того же лета, июля в 28 день, в неделю, в 7 часу дня, загорелась церковь, от небесного огня, на Песку святой Никола, и в том часу встала буря велия зело и кинула огнь на другую сторону Москвы реки и ко Всем Святым, оттоле за Неглинную к каменной церкви, к Егорию святому. И в том часу нечисленно начало гореть во многих местах, и выгорел посад за Неглинною, а от Духа святого по Черторыю и по Бориса и Глеба на Орбате (это одно из первых упоминаний о знаменитой московской улице. – Ред.) и до Петровской слободы, а за Москвою от Софии святой выгорело до Иакима и Анны, а из Заречья во граде загорелся великого князя двор и великой княгини, и оттоле на Подоле житницы загорелись и двор новый великого князя за Архангелом выгорел, и у Пречистой алтарь сгорел под немецким железом, и митрополичьий двор выгорел, и во граде все лачуги выгорели... и церковь Ивана Предтечи у Богородских ворот выгорела, а в церкви поп сгорел, а под церковью казна княгини великой Софьи выгорела, и Богородская стрельница выгорела, и градная кровля обгорела, и новая стена деревянная у Никольских ворот сгорела, и из города торг загорелся и оттоле посады возле Москвы по Зачатия на Востром конце и по Васильевский луг и по Все Святые на Кулишке и оттоле по Ивана Богослова и по Старую Троицу, и Сретенская улица вся выгорела и до Всполья и церковь каменная Сретения сгорела. И много тогда людям скорби было, больше двухсот человек сгорели, а животов бесчисленно выгорело у людей. А все то погорело единым полуднем до ночи, а в летописце старые люди сказывают, как Москва стала, таков пожар на Москве не бывал.

Кроме возведения крепостных стен великий князь затеял перестройку кремлевских церквей. К этому вынудили обстоятельства: в 1474 году рухнул почти достроенный новый Успенский собор. Поскольку отечественные мастера отказались вести строительство, было решено искать архитекторов за рубежом – и в 1475 году в Москву прибыл итальянец Рудольфо Фиораванти, за свои познания в «ремесле» получивший прозвище Аристотель. Софийская летопись сообщает: «В лето 6983 (1475) на Велик день пришел из Рима посол великого князя Семен Толбузин, а привел с собой мастера, кой ставит церкви и палаты, именем Аристотель». Архитектор воспользовался в качестве образца Успенским собором во Владимире, а работы по строительству начал с того, что разобрал стены упавшего собора, причем разбивал их «бараном» – своего рода деревянным тараном; по выражению летописи, «что три года делали, он в одну седмицу и даже менее развалил».

Московский летописный свод за 1479 год говорит:

Того же лета свершена была соборная и великая церковь Успения Богородицы на Москве... Была же та церковь чудна велми величеством и высотою, светлостью и звоностью и пространством, таковой даже прежде того не бывало на Руси, опричь Владимирской церкви... Мало уступит кому, яко един камень, понеже ибо князь великий, поскорбев от первой церкви падения, посылал посла своего в Итальянскую землю близ града Рима, и привел тот мастера от града Болонья, Аристотеля именем. Так глаголют о нем: «Яко в той всей земле нет иных таковых не только в каменном деле, но и в ином всяком, и колокола и пушки льет, и всякое устроение и города берет и бьет их». Сей Аристотель учинил основание крепко по своему, и заложил церковь, и начал делать по своей хитрости, а не яко московские мастера, а делали наши же мастера по его указу... Верхи же той церкви крыть привел князь великий из вотчины своей, из Новгорода Великого, мастеров, они же начали крыть прежде деревом хорошо велми, а по дереву железом немецким... Месяца августа... освящена была великая соборная апостольская церковь... И начали звонить во все колокола, и принесли в новую церковь и поставили раку с честными мощами среди церкви. <...>

Помимо Успенского собора, иконостас которого создавал мастер Дионисий, были перестроены Благовещенский (1484–1490, сюда перенесли из старой церкви иконы Феофана Грека и Андрея Рублева) и Архангельский (1505–1509) соборы. Также в Кремле возвели новый княжеский дворец (1487–1508), к числу палат которого принадлежала и Грановитая (1487–1491). Свое название эта палата получила по внешней «граненой» отделке; с левой стороны к ней примыкало Красное крыльцо – парадный вход в княжеский дворец.

О том, какое впечатление перестроенная Москва производила на современников, можно прочесть у немецкого путешественника Павла Иовия.

Город Москва по своему положению в самой средине страны, по удобству водяных сообщений, по своему многолюдству и, наконец, по крепости стен своих, есть лучший и знатнейший город в целом государстве. Он выстроен по берегу реки Москвы на протяжении пяти миль, и домы в нем вообще деревянные, не очень огромны, но и не слишком низки, и внутри довольно просторны; каждый из них обыкновенно длится на три комнаты: гостиную, спальную и кухню. Бревна привозятся из Герцинского леса; их отесывают по шнуру, кладут одно на другое, скрепляют на концах – и таким образом стены строятся чрезвычайно крепко, дешево и скоро. При каждом почти доме есть свой сад, служащий для удовольствия хозяев и вместе с тем доставляющей им нужное количество овощей; от сего город кажется необыкновенно обширным. В каждом почти квартале есть своя церковь; на самом же возвышенном месте стоит храм Богоматери, славный по своей архитектуре и величине; его построил шестьдесят лет тoму назад Аристотель Болонский, знаменитый художник и механик. В самом городе впадает в р. Москву речка Неглинная, приводящая в движение множество мельниц. При впадении своем она образует полуостров, на конце коего стоит весьма красивый замок с башнями и бойницами, построенный итальянскими архитекторами. В полях, принадлежащих городу, водится необычайное множество диких коз и зайцев, которых, однако, никто не имеет права ни ловить тенетами, ни травить собаками; только своим приближенным и послам иностранным Государь позволяет иногда иметь это удовольствие. Почти три части города омываются реками Москвою и Неглинною; остальная же часть окопана широким рвом, наполненным водою, проведенною из тех же самых рек. С другой стороны город защищен рекою Яузою, также впадающею в Москву несколько ниже города. Самая же Москва, протекая на юг, изливается под городом Коломною в большую реку Оку, которая, в пространном течении своем, приняв в себя еще нисколько других рек, широким устьем втекает в Волгу.

Три с половиной столетия спустя А. С. Пушкин напишет о белокаменной и златоглавой Москве:

Москва в начале XVI века, 1500-е годы

Сигизмунд Герберштейн

К началу XVI столетия Московское княжество существенно расширило свои границы (на запад – почти до Киева), а великий князь в 1493 году принял титул «Божией милостью государя всея Руси»; само же государство в соответствии с его греческим названием стали именовать Россией (впрочем, вполне употребительным у иностранцев оставалось и название Московия).

В Москву зачастили послы европейских государств, и среди них был австрийский дипломат С. Герберштейн, посол дома Габсбургов. Его объемное сочинение фактически открыло Россию для Европы.

Город Москва среди других северных городов значительно выдается на восток, что нам нетрудно было заметить во время своего путешествия. Именно после того как, выехав из Вены, мы направились прямо в Краков, а оттуда проехали почти сто немецких миль к северу, то затем повернули на восток и таким образом в конце достигли Москвы, расположенной если не в Азии, то в крайних пределах Европы, где она более всего соприкасается с Азией... Сам город – деревянный и довольно обширен, а издали кажется еще обширнее, чем на самом деле, ибо весьма увеличивается за счет пространных садов и дворов при каждом доме. Кроме того, в конце города к нему примыкают растянувшиеся длинным рядом дома кузнецов и других ремесленников, пользующихся огнем, между которыми находятся поля и луга. Далее, неподалеку от города заметим какие-то домики и заречные слободы (за рекой – особый обнесенный стеной городок, где немного лет тому назад государь Василий выстроил своим телохранителям новый город Наливки; на их языке это слово значит «налей», потому что [другим] русским, за исключением нескольких дней в году, запрещено пить мед и пиво, а телохранителям одним только предоставлена государем полная свобода пить, и поэтому они отделены от сообщения с остальными, чтобы прочие не соблазнялись, живя рядом с ними). Недалеко от города находится несколько монастырей, каждый из которых, если на него смотреть издали, представляется чем-то вроде отдельного города. Следствием крайней обширности города является то, что он не заключен в какие-либо определенные границы и не укреплен достаточно ни стенами, ни рвом, ни раскатами. Однако в некоторых местах улицы запираются положенными поперек бревнами и при первом появлении сумерек так стерегутся приставленными для того сторожами, что ночью после определенного часа там ни для кого нет проходу (ночью в положенный час решетками или деревянными воротами, чтобы не было всякому свободного прохода туда и сюда с преступной целью). Если же кто после этого времени будет пойман, то его или бьют и обирают, или бросают в тюрьму (если только это не будет человек известный и именитый: таких людей сторожа обычно провожают к их домам). Такие караулы помещаются обыкновенно там, где открыт свободный доступ в город, ибо остальную его часть омывает Москва, в которую под самым городом впадает Яуза, через которую из-за ее крутых берегов в редком месте можно перейти вброд. На ней выстроено очень много мельниц для общего пользования граждан. Вот эти-то реки до известной степени и укрепляют город, а он весь деревянный, кроме немногих каменных домов, храмов и монастырей. Число домов в этом городе, которое приводят они сами, невероятно: они утверждали, будто за шесть лет до нашего приезда в Москву по повелению государя дома были переписаны и число их превысило 41 500. Этот столь обширный и пространный город совершенно грязен, почему на площадях, улицах и других людных местах повсюду устроены мостки. В городе есть крепость, выстроенная из кирпича, которую с одной стороны омывает река Москва, с другой – Неглинная. Неглинная же вытекает из каких-то болот и перед городом, около высшей части крепости, так запружена, что разливается в виде пруда; вытекая отсюда, она наполняет рвы крепости, на которых находятся мельницы, и наконец, как я уже сказал, соединяется с рекой Москвой. Крепость же настолько велика, что, кроме весьма обширных и великолепно выстроенных из камня хором государевых, в ней находятся просторные деревянные палаты митрополита, а также братьев государевых, вельмож и других очень многих лиц. К тому же в крепости много церквей, так что своей обширностью она прямо-таки напоминает город. Вначале эта крепость была окружена только бревнами и до времени великого князя Иоанна, сына Даниилова, была мала и незначительна. Этот князь по совету митрополита Петра первый перенес сюда столицу державы. А Петр, движимый любовью к некоему Алексию, который, будучи погребен там, говорят, прославился чудесами, еще раньше избрал себе резиденцией это место. Когда и он умер и был тут же погребен, то у его могилы стали тоже совершаться чудеса, и самое это место стало столь знаменито вследствие его религиозной святости, что все последующие государи, преемники Иоанна, признали необходимым устроить здесь столицу державы. Именно, по смерти Иоанна его сын, носивший с ним одно и то же имя, оставил столицу там; после него Димитрий, после Димитрия Василий, который женился на дочери Витольда и оставил по себе Василия Слепого. От него родился Иоанн, отец того государя, у которого я был послом; он первый начал окружать город стеной; это сооружение было окончательно завершено его потомками почти тридцать лет спустя. Укрепления этой крепости, главные храмы, так же как дворец государя, выстроены из кирпича на итальянский лад итальянскими мастерами, которых государь за большие деньги вызвал из Италии. Как я сказал, в этой крепости много церквей; почти все они деревянные, за исключением двух, более замечательных, выстроенных из кирпича: одна из них посвящена Пресвятой Деве, другая – святому Михаилу. В храме Пресвятой Девы похоронены тела двух архиепископов, которые были причиной того, что государи перенесли сюда столицу своей державы и устроили здесь митрополию, и за это главным образом они причислены к лику святых. В другом храме погребают усопших государей (в Архангельском соборе. – Ред.). Климат страны до такой степени здоровый, что там, за истоками Танаиса, в особенности в северном направлении, а также по большей части и к востоку, люди не припомнят, чтобы свирепствовала какая-либо зараза. Однако по временам у них бывает какая-то болезнь в кишках и в голове, очень похожая на заразу (pestis); они называют эту болезнь жаром, и те, кто заболевают ей, умирают в течение нескольких дней. Эта болезнь вспыхнула в Москве при нас и унесла одного из наших товарищей. Хотя они и живут в такой здоровой местности, но все же опасаются заразы всякий раз, как она бывает в Новгороде, Смоленске и Пскове, и всех, приезжающих оттуда к ним, не допускают не только в город, но и в страну.

Народ в Москве, говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих и особенно вероломен при исполнении обязательств; они и сами прекрасно знают об этом обстоятельстве, а потому всякий раз, когда общаются с иноземцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая тем внушить к себе большее доверие.

Упомянутые Герберштейном «сторожа» в русских документах эпохи назывались «решеточными приказчиками». Им вменялось в обязанность не только охранять улицы, но и бороться с пожарами, этим многовековым бедствием Москвы. Свое название служба получила от «решеток-рогаток», которые великий князь в 1504 году приказал устанавливать на улицах города и в ночное время запирать – «чтобы бою, грабежу, корчмы и табаку, никакого воровства не было, чтобы воры нигде не зажигали, не набросали огню, не накинули ни со двора, ни с улиц». В том же году, после очередного пожара, было запрещено топить летом без крайней необходимости, зажигать в доме свечи, а кузнецам и прочим ремесленникам, работавшим с огнем, повелели устраивать плавильни и горны вдалеке от строений и жилищ.

Колокольня Ивана Великого, 1508 год

Павел Алеппский, Михалон Литвин

Князь и государь всея Руси Иван III Васильевич скончался в 1505 году. Последним его градостроительным предприятием в Москве стал снос древней церкви Иоанна Лествичника и закладка на ее месте нового храма с колокольней. Никоновская летопись говорит: «...Тогда же [7013–1505 г.] и другую церковь разобрали, Иоанна Святого Лествичника, иже под колоколы, созданную от великого же князя Ивана Даниловича в лето 6836 [1328]; заложили нову церковь Иоанна Святого на старом месте». В той же летописи под 1508 годом читаем: «...Того же лета совершили церкви святого Архангела Михаила на площади и Иоанна Святого, иже под колоколы... а мастер церквам Алевиз Новый, а колокольницы Бон Фрязин».

Путешественник XVII века Павел Алеппский оставил свидетельство об устройстве колокольни.

Число ступеней в Ивановской колокольне, в которой висит огромный колокол, 144. Внутри башни, по окружности ее, есть многочисленные кельи. Из этой башни можно проникнуть туда, где висят два колокола, назначенные для звона в будничные дни и в канун праздников. Башню эту выстроил и снабдил колоколами в Бозе почивший царь Иоанн, пожертвовав в свое время 120 домов с достаточным содержанием для приставленных к колокольням людей, которые приходят по очереди еженедельно и неотлучно пребывают в упомянутых кельях ночью и днем для звона в колокола. В большие праздники и в дни крестных ходов, когда звонят во все колокола, звонари являются все и производят звон. <...>

Более ранних описаний колокольни не сохранилось, если не считать краткого упоминания в сочинении опричника Г. Штадена (1574): «...Посреди Кремля стояла церковь с круглой красной башней, на этой башне висели все большие колокола, что великий князь привез из Лифляндии».

Летописи приводят имена главных московских колоколов – Лебедь, Новгородский, Медведь, Широкий, Слободской, Ростовский; еще один колокол в западной арке колокольни был утрачен. Для звона в первые три колокола, весьма тяжелые, требовалось минимум два звонаря на каждый, как, вероятно, и для Широкого и Слободского; в Ростовский же, уступавший прочим весом, мог звонить и один человек. Помимо главных колоколов, на колокольне висели еще средние и малые, так называемые зазвонные колокола. Русские поэты часто «откликались» на звон колоколов «Ивана Великого». Приведем несколько строк из стихотворения А. И. Полежаева:

После смерти Ивана III на престол взошел его сын Василий (от Софьи Палеолог), в наследство которому досталась страна, забывшая о былой раздробленности. Итог правлению Ивана III подвел в своем трактате «О нравах татар, литовцев и москвитян» литовский дипломат М. Литвин (настоящее имя, скорее всего, – Венцеслав Миколаевич).

И сегодня заволжские и происшедшие от них перекопские татары называют князя москвитян своим холопом, то есть мужиком. Но без основания. Ведь себя и своих людей избавил от этого господства Иван, дед того Ивана, сына Василия, который ныне держит в руках кормило власти, обратив народ к трезвости и повсюду запретив кабаки. Он расширил свои владения, подчинив себе Рязань, Тверь, Суздаль, Володов и другие соседние княжества. Он же, когда король Польши Казимир и князь Литвы сражался в Пруссии с крестоносцами за границы королевства, а народ наш погрязал в распущенности, отнял и присоединил к своей вотчине литовские земли, Новгород, Псков, Север и прочие; он, спаситель и творец государства, был причислен своими людьми к лику святых. – Ведь и стольный град свой он украсил кирпичной крепостью, а дворец – каменными фигурами по образцу Фидия, позолотив купола некоторых его часовен. Также и рожденный им Василий, поддерживая ту же трезвость и ту же умеренность нравов, в год 1514 в последний день июля отнятую у нас хитростью Михаила Глинского крепость и землю со Смоленском присоединил к своей вотчине. Вот почему он расширил стольный град свой Москву, включив в нее деревню Наливки, создание наших наемных воинов, дав ей название на позор нашего хмельного народа. Точно так же рожденный от него, правящий ныне... в такой трезвости держит своих людей, что ни в чем не уступает татарам, рабом которых некогда был; и он оберегает свободу не мягким сукном, не сверкающим золотом, но железом; и он держит людей своих во всеоружии, укрепляет крепости постоянной охраной; он не выпрашивает мира, а отвечает на силу силой, умеренность его народа равна умеренности, а трезвость – трезвости татарской. <...>

Москва – третий Рим и семь московских холмов, 1520-е годы

Старец Филофей, Иван Забелин

В 1472 году Иван III женился на племяннице последнего византийского императора Софье (Зое) Палеолог, тем самым официально подтвердив статус Руси как наследницы Византийской империи и оплота православия. После свадьбы великий князь заимствовал в качества герба своего государства бывший герб Византии – двуглавого орла.

Не удивительно, что именно в правление Ивана и его сына Василия сложилась столь популярная впоследствии концепция «Москвы как третьего Рима». До России на статус наследницы Византии претендовали Сербия и Болгария, правители которых состояли в родственных отношениях с византийской династией. Притязания России на византийское наследство подтверждались географической близостью и общей верой двух стран, брачным союзом Ивана III и византийской принцессы и даже шапкой Мономаха – даром императора Византии киевскому князю Владимиру.

Из русских мыслителей первым изложил представление о Москве как третьем Риме митрополит Московский Зосима, однако традиционно формулировка идеи приписывается старцу Елеазарова монастыря в Пскове иноку Филофею, который неоднократно рассуждал о третьем Риме в своих посланиях великому князю Василию и великокняжескому наместнику дьяку М. Г. Мисюрю-Мунехину.

Государя великого князя дьяку, господину Михаилу Григорьевичу, твой нищий богомолец старец Филофей Бога молит и челом бьет. <...>

Итак, о всем том прекратив речи, скажем несколько слов о нынешнем преславном царствовании пресветлейшего и высокопрестольнейшего государя нашего, который во всей поднебесной единый есть христианам царь и правитель святых Божиих престолов, святой вселенской апостольской церкви, возникшей вместо римской и константинопольской и существующей в богоспасаемом граде Москве, церкви святого и славного Успения пречистой Богородицы, что одна во вселенной краше солнца светится. Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать. Много раз и апостол Павел упоминает Рим в посланиях, в толкованиях говорится: «Рим – весь мир». Ведь на христианской церкви уже совершилось блаженного Давида слово: «Вот покой мой во веки веков, здесь поселюсь, как возжелал я». Согласно же великому Богослову: «Жена, облаченная в солнце, и луна под ногами ее, и младенец на руках у нее, и тотчас вышел змей из бездны, имеющий семь голов и семь венцов на головах своих, и хотел младенца этой жены поглотить. И даны были жене крылья великого орла, чтобы бежала в пустыню, и тогда змей из своих уст источил воду, словно реку, чтобы в реке ее утопить». Водой называют неверие; видишь, избранник Божий, как все христианские царства затоплены неверными, и только одного государя нашего царство одно благодатью Христовой стоит. Следует царствующему управлять им с великою тщательностью и с обращением к Богу, не надеяться на золото и на преходящее богатство, но уповать на все дающего Бога. А звезды, как я и прежде сказал, не помогут ни в чем, не прибавят и не убавят. Ибо говорит верховный апостол Петр в соборном Послании: «Один день пред Господом, как тысяча лет, а тысяча лет, как один день, – не задержит Господь награды, которую обещал, и долго терпит, никогда не желая погубить, желая всех привести к покаянию». Видишь ли, боголюбец, что в руках его дыхание всех сущих, ибо говорит: «Еще однажды потрясу не только землей, но и небом». И так как и апостолы еще не были готовы, то сверх силы не велел вникать: Богословесный же наперсник в своем «Откровении» говорит: «В последние времена спасаясь, спаси свою душу, да не умрем второю смертью, в геенне огненной», но обратимся ко всемогущему во спасении Господу с мольбами искренними и усердными слезами восплачемся перед ним, чтобы смилостивился, отвратил ярость свою от нас, и помиловал нас, и сподобил нас услышать сладкий, блаженный и вожделенный его глас: «Приидите, благословенные, наследуйте уготованное вам царство Отца моего прежде создания мира».

По мере того, как представление о третьем Риме делалось все более популярным, сторонники этой идеи искали ее подтверждения во всем, от идеологии до географии. Отсюда берет свое начало расхожее суждение о том, что Москва стоит на семи холмах, подобно Риму. Уже в XVII столетии в сочинениях иностранцев, посещавших Россию, упоминание о «семихолмной Москве» становится общим местом. Известный москвовед И. М. Снегирев в XIX столетии предпринял разыскания, дабы обнаружить все семь московских холмов. Историк И. Е. Забелин рассказывает о поисках и гипотезах Снегирева и опровергает его выводы:

В том же Цареграде объявились сами собою предсказания, что победу над басурманством исполнит не кто иной, как именно русский род. Очень естественно, что наш летописец воспользовался этими гаданиями цареградских христиан и внес в летопись их же свидетельство, что если исполнились предсказания о погибели Цареграда, то исполнится и последнее предсказание, как пишут, что «русский род Измаилита победит и Седмохолмного примут и в нем воцарятся».

Таковы были ходячие легенды о Седмохолмном. Ясное дело, что по этим легендам и Третьему Риму, славному городу Москве, надо быть также Седмохолмному.

Топографическое расположение Москвы в действительности представляет как бы очень холмистую местность, где легко обозначить не только семь, но и более разнородных холмов. По-видимому, эта мысль о семи московских холмах уже ходила в народе с того времени, как было составлено сказание о Третьем Риме. Один из иноземных путешественников в Москву, Яков Рейтенфельс, еще в семидесятых годах ХVII столетия упоминает уже о семи холмах и пишет между прочим, что «город (Москва) расположен на семи средних по высоте холмах, кои тоже немало способствуют наружной его красоте». Другой путешественник Эрколе Дзани (1672) тоже повествует, что город «заключает в своей окружности семь холмов».

Иностранцы едва ли могли сосчитать московские холмы, не очень явственные и для тутошних обывателей, а потому несомненно они записали только ходячее сведение у тогдашних грамотных москвичей, которые очень хорошо знали свои урочищные горы, напр., Красную горку возле университета, Псковскую гору в Зарядье, Гостиную гору у Николы Воробино, Лыщикову гору на Воронцове, Вшивую при устье Яузы и т. д. и по этим горам могли насчитать полных семь гор или семь холмов. Однако нам не встретилось никаких указаний на такое старинное перечисление московских холмов.

В наше время толки о семи холмах особенно настойчиво были проводимы известным историком Москвы Ив. М. Снегиревым.

В разыскании московских семи холмов принимали участие естествоиспытатель Фишер фон Вальдгейм, журналист Сенковский, историк Погодин.

Вероятно, при содействии Снегирева естествоиспытатель Фишер в месторасположении города нашел именно семь холмов, маковицы которых, т. е. самые высокие места, он указывает – для первого холма колокольню Ивана Великого. Другие маковицы находятся: для второго холма на Покровке церковь Успения Богоматери, для третьего – Страстной монастырь, для четвертого – Три Горы (Трехгорка. – Ред.), для пятого – Вшивая горка; для шестого – Лафертово, т. е. Введенские горы, и наконец, для седьмого холма – местность от Нескучного до Воробьевых гор.

Погодин вместо Трех Гор указывал возвышенность от Самотеки и Трубы к Сухаревой башне. Сенковский насчитал девять холмов, полагая Три Горы за три холма.

По мнению Снегирева, вообще «Москва составляет такую котловину, коей дно усеяно холмами с их пригорками».

Таковы новейшие сказания собственно о месторасположении Москвы. По этому поводу мы приводим здесь наши наблюдения, изложенные в критическом разборе сочинения Снегирева.

Москва действительно лежит «на горах и долинах», но эти горы и долины образовались собственно от потоков ее рек и речек. В сущности же, в общем очертании Москва большей частью занимает ровную местность, что замечали и иностранные путешественники еще в XVI столетии. В ее черте нет даже таких перевалов, какие находятся, например, в ближайших окрестностях под именем «Поклонных гор». Горы и холмы Москвы суть высокие берега рек; долины и болота – низменные, луговые их берега; таким образом, эти горы будут горами только в относительном смысле. Кремль – гора в отношении к Замоскворечью, так как местность Ильинки или Варварки – гора в отношении к низменному Зарядью; Маросейка в отношении к Солянке (Кулижкам); но и Кремль, и Ильинка, и Маросейка суть ровные места в отношении к Сретенке, Мясницкой и т. д. Поток Москвы-реки, как и всех почти мелких рек Московской области, в своем извилистом течении, беспрестанно поворачивая в разных направлениях, образует почти при каждом более или менее значительном повороте обширные луга, долины, которые нередко своим общим видом, окруженные высокими берегами, представляют действительные котловины. В отношении таких-то котловин высокие берега, разумеется, становятся горами.

Месторасположение Москвы и состоит из таких гор и долин; в этом и заключается общая характеристика ее топографии, но это же самое не дает точного основания представлять местность Москвы «котловиною, усеянною на дне холмами».

Ровная местность, на которой, главным образом, расположена Москва, бежит к Москве-реке с севера от Дмитровской и от Троицкой (Ярославской) дороги.

Оттуда же, с севера, от боровой лесистой стороны к югу, в Москву-реку текут – Неглинная посредине; к востоку от нее – Яуза, а к западу – речка Пресня. Приближаясь к городу, эта ровная местность начинает распределяться потоками упомянутых трех рек на несколько возвышений, т. е. возвышений лишь относительно русла этих потоков, относительно тех небольших долин, которые ими промыты.

Главная, так сказать, становая возвышенность направляется от Троицкой и Миусской заставы сначала по течению речки Напрудной (Самотека), а потом Неглинной прямо в Кремль; проходит Мещанскими через Сухареву башню, идет по Сретенке и Лубянке (древним Кучковым полем) и вступает между Никольскими и Ильинскими воротами в Китай-город, а между Никольскими и Спасскими воротами – в Кремль, в котором, поворачивая несколько к юго-западу, образует, при впадении в Москву-реку Неглинной, Боровицкий мыс – срединную точку Москвы и древнейшее ее городище, где, на месте нынешней Оружейной палаты, против разобранной церкви Рождества Иоанна Предтечи на Бору, первой на Москве, были найдены даже курганные серебряные вещи. <...>

С восточной стороны эта продольная возвышенность, образуя посредине, в Земляном городе, между Сухаревой башней и Красными воротами или между Сретенкою и Мясницкою Дебрь или Дербь (Никола Дербенский) с ручьем Ольховцем, постепенно скатывается к Яузе, сходя в иных местах, в верхней северной части, почти на нет, а в иных, по нижнему течению Яузы, образуя довольно значительные взгорья, особенно подле Маросейки в Белом городе и подле Зарядья в Китай-городе. <...>

В Китай-городе та же возвышенность образует Псковскую гору, по которой идет улица Варварка с низменностью урочищ: Мокрое, Болото (Зарядье). Затем возвышенность с той же стороны делает по Москве-реке Кремлевское береговое взгорье с низиною впереди к реке, называемой Кремлевским Подолом.

Другая часть той же северной ровной возвышенной местности идет в город от северо-запада, от дорог Дмитровской и Тверской, почти параллельно правому берегу Неглинной, который спускается к реке вообще довольно покато. С западной стороны этой возвышенности, также от севера, течет Пресня, с ручьями, опуская местность постепенно к Пресненским прудам.

Та же местность, приближаясь с западной стороны к Москве-реке по сю сторону Пресни, образует крутые берега в Дорогомилове, которые, идя дальше, постепенно понижаются к Девичьему монастырю. За Пресней те же берега делают урожище Три Горы, с новым Ваганьковым.

Проходя по Занеглименью, эта же возвышенность делится у Белого города на две ветви Сивцевым Вражком (по Пречистенскому бульвару). Одна ветвь, восточная, в Белом городе образует урочище Красную Горку (университет) и Остров (Воздвиженка), а при впадении в Москву-реку Черторыи – мыс, где теперь новый храм Спасителя и где найдены арабские монеты половины IX века. Другая, западная ветвь, в Земляном городе, образует возвышенность Пречистенки и Остоженки, за которыми на юго-запад уходит в Девичье поле и в Москворецкие луга за Девичьим монастырем к Воробьевым горам.

Замоскворечье представляет луговую низменность, где по берегу против Кремля и Китая находился великокняжеский Великий луг и Садовники. В середине, ближе к западу, на Полянке эта низменность имела также Дебрь или Дербь (церковь Григория Неокесарийского, что в Дербицах), а к Москве-реке, с той же западной стороны, оканчивается береговыми взгорьями – урочищами: Бабьим городком, Васильевским (Нескучное), Пленицами (связки плотов дровяного и строевого леса), где Андреевский монастырь, проходя такими же взгорьями к Воробьевым горам. Такова общая характеристика месторасположения Москвы.

Впрочем, предание о семи холмах, на которых якобы стоит Москва, остается широко известным по сей день.

Новодевичий монастырь, 1524 год

Степенная книга, духовная грамота Василия III

В числе исторических московских достопримечательностей, наряду с Кремлем, Красной площадью и Замоскворечьем, неизменно упоминается Новодевичий монастырь, некогда располагавшийся вне городской черты. Не в последнюю очередь нынешняя известность монастыря связана с одноименным кладбищем, на котором в XX столетии стали хоронить «лиц с общественным положением». Тем не менее и сам монастырь, основанный великим князем Василием III на Девичьем поле (Хамовники) в 1524 году в честь иконы Смоленской Богоматери Одигитрии в благодарность за взятие Смоленска, оставил значительный след в истории: в частности, здесь был избран на царство Борис Годунов, сюда после стрелецкого бунта заточили царевну Софью.

Степенная книга говорит:

Того же лета великии князь воздвиг над Москвой-рекою за посадом преименитую общую обитель, в неи же храм Пречистой Богородицы, и тут собрал инокинь девического чину множество; им же была начальница благоверная и благочинная инокиня Елена, зовомая Девочкина, монастыря Покровского из Суздаля, и прочие с нею избранницы инокини. <...>

В духовной грамоте (завещании) великий князь Василий Иванович подробно говорит об основании монастыря.

Да была на то Божья воля, достал свою вотчину город Смоленск и земли Смоленские, и тогда обещал поставить на Москве на посаде девичий монастырь, а в нем храмы во имя Пречистой, да Происхождения Честного Креста, и иные храмы; а которые храмы в том монастыре поставил, тому велел написать запись дьяку своему Трифону Ильину своею рукой, да дать печатнику своему Ивану Третьякову. А дать обещал в тот монастырь от своих сел дворцовых село или два; а пашни в тех селах в одном поле тысяча четвертей, а в двух полях по тому же, да на строение тому монастырю три тысячи рублей денег, и ныне того монастыря состроить не успел. И ведая, что Божия воля надо мною станется, а того монастыря при своем животе не успею состроить, приказал казначеям своим и приказным своим людям на том месте тот монастырь состроить, и из сел из своих из дворцовых в тот монастырь велел дать село или два, в одном поле на тысячу четвертей, а в двух полях по тому же; а на строение тому монастырю наши казначеи выдадут три тысячи рублей денег.

В июле 1525 года в монастырь торжественно перенесли список с чудотворной иконы Смоленской Богоматери. В грамоте Ивана Грозного (1571) монастырь именуется «Пречистой Одигитрии новым девичьим»; это именование было призвано отличить новый монастырь от «старого девичьего», иначе Зачатьевского, основанного митрополитом Алексием в XIV веке.

Пятиглавый собор Новодевичьевого монастыря строился по образцу кремлевского Успенского собора. Другие же архитектурные шедевры, прославившие монастырь, были возведены уже в конце XVII столетия, при деятельном участии царевны Софьи, – и трапезная, и колокольня, и надвратные церкви.

Повседневная жизнь, 1526 год

Сигизмунд Герберштейн

О повседневной жизни средневековых горожан Москвы оставил воспоминания австрийский дипломат С. Герберштейн.

В каждом жилом доме на почетном месте у них находятся образа святых, нарисованные или литые. Когда один из них приходит к другому, то, войдя в дом, он тотчас обнажает голову и оглядывается кругом, ища, где образ. Увидев его, он трижды осеняет себя крестным знамением и, наклоняя голову, говорит: «Господи, помилуй». Затем он приветствует хозяина такими словами: «Дай бог здоровья». Потом они протягивают друг другу руки, целуются и кланяются, причем один все время смотрит на другого, чтобы видеть, кто из них ниже поклонился и согнулся, и так они склоняют голову по очереди три или четыре раза, как бы состязаясь друг с другом в проявлении взаимного почтения. После этого они садятся, а по окончании своего дела гость выходит прямо на середину комнаты и, обратив лицо к образу, снова трижды осеняет себя крестным знамением и повторяет, наклоняя голову, прежние слова. Наконец, обменявшись (с хозяином) приветствиями в прежних выражениях, гость уходит. Если это человек, имеющий определенную власть, то хозяин провожает его до лестницы; если же это человек еще более знатный, то и еще дальше, принимая в расчет и учитывая достоинство каждого. Они соблюдают странные обряды. Именно, ни одному лицу более молодому или более низкого звания нельзя въезжать в ворота дома какого-нибудь более пожилого или более знатного лица, но надо спешиться. Для людей бедных и незнакомых труден доступ даже к низшей знати, которые показываются в народ очень редко, чтобы сохранить тем больше значительности и уважения к себе. Также ни один знатный человек из тех, кто побогаче, не пойдет пешком даже до четвертого или пятого дома, если за ним не следует лошадь. Однако в зимнее время, когда они не могут безопасно ездить по льду на неподкованных лошадях или если отправляются ко двору государя или в храм Божий, то обычно оставляют лошадей дома, а когда они идут пешком, то несут в руках (некие) трости, что, впрочем, прилично не всякому, а только более молодым либо невысокого звания.

Господа, находясь дома, обыкновенно сидят и редко или никогда не занимаются чем-нибудь, прохаживаясь. Они сильно удивлялись, когда видели, как мы расхаживаем в наших гостиницах и на прогулке часто занимаемся делами. <...>

И область московская не отличается ни пространностью, ни плодородием; плодоносности препятствует главным образом ее песчаная повсюду почва, в которой посевы погибают при незначительном избытке сухости или влаги. К этому присоединяется неумеренная и чересчур жестокая суровость климата, так что, если зимняя стужа побеждает солнечное тепло, посевы иногда не успевают созреть. В самом деле, холод там бывает временами настолько силен, что, как у нас в летнюю пору от чрезвычайного зноя, там от страшного мороза земля расседается; в такое время даже вода, пролитая на воздухе, или выплюнутая изо рта слюна замерзают прежде, чем достигают земли. Мы лично видели, как от зимней стужи прошлого года совершенно погибли ветки плодовых деревьев. В тот год стужа была так велика, что очень многих ездовых, которые у них называются гонцами, находили замерзшими в их возках. Случалось, что иные, которые вели в Москву из ближайших деревень скот, привязав его за веревку, от сильного мороза погибали вместе со скотом.

Село Коломенское и церковь Вознесения, 1532 год

Воскресенская летопись, Гектор Берлиоз, Иван Андреевский, Сергей Гаврилов

Еще одним «религиозным аванпостом» растущей Москвы стало село Коломенское. Впервые оно упоминается еще в духовной грамоте Ивана Калиты, которая датируется 1339 годом: «...А се дал есмь сыну своему Андрею: ...село Ясиновьское, село Коломнинское, село Ногатинское». Свое название это село получило от города Коломна; предание гласит, что Коломенское основали беженцы из Коломны, спасавшиеся от жестоких воинов хана Батыя в 1237 году. В летописях упоминается, что здесь останавливались перед возвращением в Москву войска Дмитрия Донского после Куликовской битвы, а археологические раскопки позволили установить, что именно в Коломенском некогда находилось городище Дьяково – древнейшее человеческое поселение на территории Москвы.

В 1532 году князь Василий III – как считается, в честь рождения сына Ивана, будущего Ивана Грозного, – после паломничества по святым местам «ради обретения чадородия» – заложил в Коломенском, которое в ту пору являлось летней усадьбой московских князей, церковь Вознесения Господня (архитектор – итальянец Пьетро Аннибале, Петрок Малый летописей). По другой версии, храм строился не как обетный, а как молельный, то есть в нем великий князь собирался молить Бога о ниспослании наследника. Так или иначе, церковь была построена – на крутом берегу Москвы-реки; по соседству с нею несколько десятилетий спустя появились церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи и церковь Святого Георгия Победоносца с колокольней.

О построенной церкви Вознесения летописец упомянул так:

Того же лета свершена была в Коломенском церковь каменная Вознесения Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа. Бе же церковь та вельми чудна высотою, красотою и светлостью, такова не бывала прежде сего на Руси. Князь же великий Василий Иванович, государь всея Руси, возлюбил ее и украсил всякою добротою, каковой достойна Божия церковь, честными и святыми сосудами и святыми владычными образами Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа и пречистой Царицы Девы Богородицы Марии... и святых, Ему угождавших, обложенными златом и серебром, и повелел ее благочестивый государь освятить.

И столетия спустя впечатление от церкви ничуть не ослабело, как явствует из мемуаров французского композитора Г. Берлиоза.

Ничто меня так не поразило в жизни, как памятник древнерусского зодчества в селе Коломенском. Много я видел, многим любовался, многое поражало меня, но время, древнее время в России, которое оставило свой памятник в этом селе, было для меня чудом из чудес. Я видел Страсбургский собор, который строился веками, я стоял вблизи Миланского собора, но кроме налепленных украшений я ничего не нашел. А тут предо мною предстала красота целого. Во мне все дрогнуло. Это была таинственная тишина. Гармония красоты законченных форм. Я видел какой-то новый вид архитектуры. Я видел стремление ввысь, и я долго стоял ошеломленным.

В 1917 году в церкви произошло обретение Державной иконы Богоматери. О том, как это произошло и какие чувства вызвало у верующих, вспоминал профессор И. М. Андреевский (Андриевский).

Вскоре после трагического отречения государя императора Николая Александровича от престола, которое произошло 2 марта 1917 года, всю Россию облетело известие, что именно в этот день в селе Коломенском под Москвой (в 6 верстах от Даниловской заставы) произошло чудесное явление новой иконы Божией Матери, названной «Державной», так как Царица Небесная была изображена на этой иконе как Царица земная.

Пораженный этим известием, в начале лета 1917 года я решил отправиться в Москву и попытаться пробраться в село Коломенское, чтобы поклониться новоявленной иконе и лично узнать обстоятельства ее явления.

Господь помог мне осуществить мое намерение, хотя подобные паломничества в то время были чрезвычайно затруднительны. Одна добрая знакомая, раба Божия Мария (научная сотрудница Московского университета, большая специалистка по старинной русской иконописи), проживавшая постоянно в Москве и уже успевшая побывать в селе Коломенском, – взялась помочь мне, и мы вдвоем с ней отправились в путешествие. От Москвы до села Коломенского мы прошли пешком. Пришли к священнику Вознесенской церкви села Коломенского о. Николаю. Он нас встретил очень приветливо и ласково, накормил, показал свои многочисленные домашние иконы и рассказал следующее.

Благочестивой мирянке, крестьянке Броницкого уезда Жирошкинской волости деревни Починок Евдокии Ивановне Адриановой, проживавшей в слободе Перерве, была открыта воля Пресвятой Богородицы: 13 февраля (на следующий день после праздника Иверской иконы Божией Матери) в сонном видении некий голос сообщил ей о большой черной иконе, находящейся в храме села Коломенское. Сию икону нужно взять, сделать красной и пусть молятся. Как бы в ответ на усердную молитву, 26 февраля Адрианова увидела во сне белый храм и находящуюся в нем женщину, в которой своим сердцем она признала и ощутила Царицу Небесную, хотя и не увидела Ее святого лика.

2 марта Евдокия Ивановна отправилась из Перервы в Коломенское. Она сразу же узнала ту самую церковь, которую видела во сне. Настоятелем храма был священник о. Николай Лихачев.

Выслушав заявление Андриановой, священник пригласил ее в храм, где показаны были ей все иконы, находящиеся на своих местах в ризах; осмотрев их, Андрианова спросила, нет ли где еще икон? На этот вопрос священник приказал церковному сторожу и бывшему в храме прихожанину принести из подвала самую большую икону; когда ее принесли, то на ней от осевшей пыли не было видно лика, тотчас же промыли икону и на ней оказалось изображение Царицы Небесной, восседающей на Царском Троне, в руках имея скипетр и державу в красной мантии, на голове корона, на коленах Божией Матери – Благословляющий Спаситель. Андрианова, находя, что эта икона вполне соответствует ее видениям, тотчас же попросила отслужить молебен, и с этого времени стала разноситься слава об иконе среди всех окрестных жителей, и весьма многие прибегают к помощи Царицы Небесной.

Весть о явлении новой иконы в день отречения государя от престола 2 марта 1917 г. быстро понеслась по окрестностям, проникла в Москву и стала распространяться по всей России. Большое количество богомольцев стало стекаться в село Коломенское и перед иконой были явлены чудеса исцеления телесных и душевных недугов, как об этом стали свидетельствовать получившие помощь. Икону стали возить по окрестным храмам, фабрикам и заводам, оставляя в Вознесенской церкви села Коломенского только на воскресные и праздничные дни. Мы с рабой Божией Марией пришли поклониться иконе именно в воскресенье.

После своего рассказа о. Николай повел нас в церковь. При входе в храм я сразу же заметил направо около клироса большую (мне показалось, даже огромную), узкую темную икону. Царица Небесная была изображена как Царица земная, восседающая на царском троне, в темно-красной царской порфире на зеленой подкладке, с короной на голове и скипетром и державой в руках. На коленях находился благословляющий Богомладенец. Необычайно для Богоматери был строг, суров и властен взгляд ее скорбных очей, наполненных слезами.

В трепете и страхе, с мольбой о прощении, упал я ниц и после троекратного земного поклона приложился к иконе. Долго, молча, сосредоточенно, внимательно, с сердцем, захлебывающимся от горьких слез покаяния и сладких слез умиления и благодарности, смотрел я на дивную икону, овеянную духовным благоуханием святости и тонким физическим запахом розового масла.

Мы с рабой Божией Марией словно окаменели: молча вышли из храма, молча, со слезами поблагодарили священника и молча пешком отправились в Москву. <...>

Через несколько недель мне вторично удалось побывать в селе Коломенском, и я был глубоко потрясен изменением иконы: она сама собой обновилась, стала светлой, ясной и... «красной», так как особенно ярко стала бросаться в глаза царская порфира, как бы пропитанная кровью.

С радостным страхом и покаянным трепетом начал народ русский молиться «Державной» иконе Божией Матери по всей России, а сама икона в бесчисленных копиях стала украшать все русские храмы. Появился дивный акафист и канон этой иконе, слушая который вся церковь падала на колени. <...>

В советское время храм Вознесения входил в состав музея-усадьбы «Коломенское», основанного в 1923 году. В 1990 году храм вернули церкви, а четыре года спустя он получил статус патриаршего. При этом предпринятая в конце 1970-х годов и продолжавшаяся до окончания столетия реставрация едва не уничтожила церковь. Бывший главный архитектор музея «Коломенское» С. А. Гаврилов писал:

В 1970-е годы в повышении уровня воды в Москве-реке, в границах территории Коломенского, не только не было необходимости, но и запрещено законом, так как это противоречит статусу заповедника. Здесь судовую проходимость можно было улучшить углублением русла, но городским руководством было «решено», поэтому сделали повышение.

Строительство начиналось под предлогом противооползневых работ. Берегоукрепительные меры должны были заложить в проекте, но нас (реставраторов) к нему даже не подпустили. Подлинные родники, над которыми была построена церковь, составлявшие с ней единый архитектурно-природный комплекс, были при строительстве просто завалены грунтом. По проекту строительства в основание набережной забили шпунтовые сваи, исключающие возможность дренирования грунтовых вод, а при производстве «забыли» устроить водосборный коллектор и ложе для него стали выдалбливать в бетоне отбойными молотками только после нашего письма Брежневу (качественно сделать уже не смогли), отказались также от облицовки берега железобетонными плитами, иначе природное основание церкви Вознесения было бы похоже на септик (отстойник), но с мраморными лестницами, от которых тоже отказались по нашему требованию. Саму набережную строители построили полностью и в срок. Но проведенные работы привели к обратному результату. Грунтовая вода поднялась выше, образовала случайные промоины, берег заболотился. В результате оползневый процесс активизировался. В 1980-е годы грунты смещались на 20–25 миллиметров в год. Максимальные смещения грунта зафиксированы противооползневой станцией в 1987 г. Однако было «решено, что оползень побежден», и одновременно с максимальным смещением грунта наблюдения противооползневой службы прекратили. Перед Олимпиадой реставрационные и исследовательские работы были «временно приостановлены». Комплексные исследования памятника, начатые в 1990 г., прекратила директор музея, напуганная критической передачей телепрограммы «Добрый вечер, Москва», хотя надо было ответить на несправедливую критику. По программе-90 в фундаментной плите шурфов не было. Все последующие попытки продолжить исследование церкви, в том числе инструментальное наблюдение за просадками и за отклонениями памятника от вертикали (1994 г.), а также исследования геофизиков 1997–1998 гг. были прекращены из-за отсутствия финансирования. В 1996 г. московское правительство выделяло на изыскания по памятнику 1 млрд руб., но об использовании этих средств мне ничего не известно.

В 1998 г., когда мне стали известны результаты исследования геофизиков, я составил заключение о неудовлетворительном состоянии памятника (правильность моих выводов подтвердили специалисты по основаниям и фундаментам Московского государственного строительного университета) и с сопроводительным письмом, подписанным директором музея, отвез в Главное управление охраны памятников. Письмо содержало единственную просьбу: рассмотреть состояние церкви Вознесения на методсовете ГУОП, с привлечением широкого круга специалистов. Ответ специалистов органа охраны памятников был таким, каким его хотела увидеть директор музея. Дело в том, что по Коломенскому была принята установка: «В Коломенском проблем нет!», а заключение о неудовлетворительном состоянии главного памятника музея к этой директиве никак не подходило. <...>

В 2007 году реставрация церкви завершилась.

С Коломенским также связаны некоторые легенды из числа тех, которые принято относить к «городскому фольклору». Так, один из оврагов, который называют Голосовым, считается электромагнитной и пространственно-временной аномалией, в которой якобы пропадают люди. Сторонники аномальной гипотезы ссылаются, в частности, на доклады полицейского управления Московской губернии за 1825–1917 годы, в которых неоднократно отмечались случаи загадочного исчезновения жителей сел Коломенское, Дьяково, Садовники и Новинки. В газете «Московские ведомости» за 9 июля 1832 года сообщалось о двух крестьянах, пропавших в 1810 году и вернувшихся двадцать один год спустя. Также рассказывают о том, что в Коломенском прячется реликтовый гоминид. Еще в селе долгое время – и безуспешно – искали знаменитую библиотеку Ивана Грозного.

Китай-город и казни за порчу денег, 1534–1538 годы

Воскресенская летопись

Князь Василий Иванович умер в 1533 году; поскольку его сыну Ивану было всего три года, опекунство до совершеннолетия будущего князя было доверено его матери, Елене Глинской. При этом все документы издавались от имени «великого князя Ивана Васильевича всея Руси и его мати». Правление Елены оказалось для Москвы весьма благотворным: был проложен земляной вал, окруживший посады, а чуть позднее эти посады обнесли каменной стеной. Воскресенская летопись сообщает:

Той же весной повелением великого князя Ивана Васильевича всея Руси и его матери великой княгини Елены сделан был град в Москве земляной по тому месту, где же мыслил его отец князь великий Василий ставить... Того же лета... князь великий Иван Васильевич всея Руси и его мать великая княгиня Елена повелели град каменный ставить подле Земляного города, а того дня повелели отцу своему Даниилу митрополиту со всем священным собором, с крестами и с иконами, идти тем местом граду где быть и святой водою кропить, а мастеру Петру Малому Фрязину повелели подошву городскую создать.

В этом отрывке из летописи речь идет об обнесении стеной главного московского посада, носившего название Пожар (из-за того, что он часто горел) или Китай-город. Летописец лаконично говорит: «Нарекоша граду имя Китай»; по мнению большинства исследователей, это название происходит от древнерусского слова «кита» – веревка, сплетенная из хвороста или соломы.

Кроме того, сразу после вступления в права опекунства Елена Глинская провела в государстве денежную реформу. Целями реформы были унификация денежного обращения и борьба с «порчей монет», в которых «ловкие людишки» снижали количество серебра. Летопись говорит:

Того же месяца марта князь великий Иван Васильевич всея Руси и его мать великая княгиня Елена велели переделывать старые деньги на новый чекан того ради, что было в старых деньгах много обрезанных денег и подмеса, и в том была христианству великая тягость: в старой гривенке было полтрети рубля, а в новых гривенках велели делать по три рубля, а поддельщиков, которые людям деньги подделывали и обрезали, тех велели обыскивать, и иных, обыскав, казнили, а старым деньгам широко ходить не велели.

В частности, именно в ходе этой реформы появилась монета копейка – от изображенного на ней Георгия Победоносца, убивающего змея копьем. Впрочем, как отмечает современный исследователь, «с нумизматической точки зрения монетная реформа 1535–1538 годов имеет ряд особенностей и загадок: изображение на деньгах “ездца с копьем” появилось не сразу. Первоначально была “мечевая копейка”, монета весом с копейку, но всадник на ней изображен не с копьем, а с мечом».

Пожар и восстание, 1547 год

Иван Грозный, Летописный сборник XVII века, Новгородская летопись

Великая княгиня Елена скончалась в 1538 году, власть в государстве, поскольку князь Иван еще не достиг совершеннолетия, принялись оспаривать боярские семейства – Глинские, Шуйские, Бельские. Впоследствии Иван Васильевич писал князю Курбскому:

Когда же Божьей судьбой родительница наша, благочестивая царица Елена, переселилась из земного царства в небесное, остались мы с покойным братом Георгием круглыми сиротами – никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, пречистую Богородицу, на всех святых и на родительское благословение. Было мне в это время восемь лет; подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас, государях своих, заботиться не стали, бросились добывать богатство и славу и напали при этом друг на друга. И чего только они не наделали! Сколько бояр и воевод, доброжелателей нашего отца, перебили! Дворы, села и имения наших дядей взяли себе и водворились в них! Казну матери перенесли в Большую казну, и при этом неистово пихали ее ногами и кололи палками, а остальное разделили между собой. А ведь делал это дед твой, Михайло Тучков. Тем временем князья Василий и Иван Шуйские самовольно заняли при мне первые места и стали вместо царя, тех же, кто больше всех изменяли нашему отцу и матери, выпустили из заточения и привлекли на свою сторону. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея Ивановича, и его сторонники, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, на этом дворе захватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при нашем отце и при нас, и, опозорив его, убили; князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; подняли руку и на церковь: свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение, и так осуществили свои желания и сами стали царствовать. Нас же с покойным братом Георгием начали воспитывать как иностранцев или как нищих. Какой только нужды ни натерпелись мы в одежде и в пище! Ни в чем нам воли не было; ни в чем не поступали с нами, как следует поступать с детьми. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не смотрит – ни как родитель, ни как властелин, ни как слуга на своих господ... Все расхитили коварным образом, – говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначали не по достоинству; бесчисленную казну нашего деда и отца забрали себе и наковали себе из нее золотых и серебряных сосудов и надписали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние; но известно всем людям, что при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая [полушерстяная] зеленая на куницах, да еще на ветхих, – так если бы это было их наследственное имущество, то чем сосуды ковать, лучше бы шубу переменить, а сосуды ковать, когда есть лишние деньги. Что касается казны наших дядей, то ее всю захватили. Потом напали на города и села, мучили различными способами жителей, без милости грабили их имения.

Так они жили долгое время, но когда я стал подрастать, я не захотел быть под властью своих рабов; князя Ивана Васильевича Шуйского отправил служить вдали от себя, а при себе велел быть своему боярину князю Ивану Федоровичу Бельскому. Но князь Иван Шуйский, собрав многих людей и приведя их к присяге, пришел с войсками к Москве, и его советники, Кубенские и другие, еще до его приезда захватили боярина нашего, князя Ивана Федоровича Бельского, и иных бояр и дворян и, сослав на Белоозеро, убили; а митрополита Иоасафа с великим бесчестием прогнали с митрополии. Потом князь Андрей Шуйский со своими единомышленниками явились к нам в столовую палату, неистовствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, вытащили из палаты и хотели его убить. Тогда мы послали митрополита Макария и своих бояр Ивана и Василия Григорьевичей Морозовых передать им, чтобы они его не убивали, и они, с неохотой послушавшись наших слов, сослали его в Кострому; при этом они оскорбляли митрополита, теснили его и разорвали на нем мантию с источниками [цветными полосами] и толкали в спину наших бояр. Не это ли их доброжелательство, что они, вопреки нашему повелению, захватили угодных нам бояр и перебили их, предав мукам? Так ли они душу за государей своих полагают, что ходят на государей войной, сонмищем захватывают людей, и государю приходится сноситься с холопами и упрашивать своих холопов? Хороша ли такая верная служба? Поистине вся вселенная будет смеяться над такой верностью! Что и говорить о притеснениях, совершенных ими в то время? Со времени кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они творить зло!

В 1547 году Иван венчался на царство – он первым из русских правителей принял титул «царь»; зимой того же года молодой монарх женился, а летом в Москве вспыхнул грандиозный пожар, обернувшийся бунтом против бояр Глинских.

Летописи сообщают:

В лето 7055-го, апреля, после великого дня во вторник на святой неделе был пожар на Москве. Загорелось в ряду в Москотинном на девятом часу дня, и панский двор загорелся внутрь города Китая, и на низу все дворы выгорели от стены Соляной двор. От Соляного двора торги все погорели и дворы до Николы до Старого и Устретенской улицы. И монастырь Богоявленский сгорел, и в церкви иконы. Церквей же кирпичных много погорело и деревянных, и товару в торгу и по гостиным дворам. <...>

Того же лета, месяца июня, упал колокол большой с колокольницы благовестами, с колокольницы на площади напрасно. Отломились у него уши, слит был и поставлен на деревянной колоколице при великом князе Василье Ивановиче, русском самодержце. Глас его был Богу угоден. Таков колокол преж того не бывал на Москве. <...>

Того же лета 7055-го. Месяца июня в 21 день на память святого священномученика Иульяна Тарсанина вторник в Петрово говеино, был второй великий пожар на Москве. Загорелось за городом на посаде, на Острову, в монастыре церковь от свечи. Начало гореть на все стороны. И пришел огнь на пожар к ямскому двору и Кубенского, бе бо тогда засуха велика и ветр силен, и пренесся огнь внутрь града на цареву и великого князя конюшню. Также огнь пошел на двор великого князя хоромы брусяные и на палаты, и загорелась кровля, бе бо крыты тесом деревянным, и загорелся верх Пречистой у церкви у соборной и на Иване Святом.

Прочее же вкратце скажем: весь град выгорел. Монастыри и церкви, и дворы, и церковь кирпичная Благовещение на великого князя дворе, у казенного двора выгорели внутри чудные иконы Корсунские, иконы принесены были от древних лет, и кузнь златая и серебряная, и каменье дорогое, и жемчуг, и много мощей святых погорело. <...>

Доводилось дотоле видеть град Москву велик и чуден, и много людей в нем, и всякого узорочья исполнен, и в том часе изменился, ибо погорел. Не видеть иного ничего же, но токмо дым и земля и трупия мертвых многолежаще. Много церквей святых погорело, а каменные выгорели внутри, и сгоревшим в ней несть пения и звонения. <...>

Благоверный же царь и государь князь великий Иван Васильевич всея Руси и брат его князь Юрий Васильевич, каждый со своими боярами, приехали в свою отчину на Москву в той же день из Острова на пожар. И видели град погоревший от огня, и святые церкви и людей погорело много, лежащие трупия мертвых. И о сем сжалился князь великий, коий расплакался вельми слезно. И кто не плачется погибели градной или кто не жалует, или кто не тужит толика народа... и во дворах мужей и жен, и детей, и отроков, и отроковиц, от огня изгоревших!

Виновниками пожара объявили Глинских. В «Царственной книге» говорится, будто «Анна Глинская... вымала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездячи по Москве, да кропила, и оттого Москва выгорела». Новгородская летопись гласит:

На той же неделе москвичи, большие и черные люди, вытащили князя Юрия Михайловича Глинского, дядю великого князя по матери, из церкви у Пречистой у митрополита во время обедни, извлекли из церкви едва живого, и скончался он злой смертью, извлекли его из града привязанного ужом; был же князь великий в то время в Воробьеве, потому что на них наговор пришел, будто они велели зажигать Москву... норовя потакать приходу иноплеменных; ибо тогда же пришел со многою силою царь Крымский и стоял в полях. В то же время было смятение людям московским, и пошли многие люди черные к Воробьеву, со щитами и с сулицами, как по боевому кличу полагалось; князь же великий, того не ведая и узрев множество людей, удивился и ужаснулся... и не учинил им в том опалы, и положил ту опалу на повелевших народ скликать. <...>

Иван приказал стрелять по толпе, и бунтовщики разбежались. Сам царь в послании к князю Курбскому так вспоминал об этих событиях:

Когда же мы достигли пятнадцати лет, то взялись сами управлять своим царством, и, слава Богу, управление наше началось благополучно. Но так как человеческие грехи всегда раздражают Бога, то случился за наши грехи по Божьему гневу в Москве пожар, и наши изменники-бояре, те, которых ты называешь мучениками (я назову их имена, когда найду нужным), как бы улучив благоприятное время для своей измены, убедили скудоумных людей, что будто наша бабка княгиня Анна Глинская, со своими детьми и слугами, вынимала человеческие сердца и колдовала и таким образом спалила Москву и что будто мы знали об этом их замысле. И по наущению наших изменников народ, собравшись сонмищем иудейским, с криками захватил в церкви Дмитрия Селунского нашего боярина, князя Юрия Глинского; оттуда его выволокли и бесчеловечно убили в Успенском соборе напротив митрополичьего места, залив церковный помост кровью, и, вытащив его тело через церковные двери, положили его на торжище как осужденного преступника. Это убийство в святой церкви всем известно, а не то, о котором, ты, собака, лжешь. [ Мы жили тогда в своем селе Воробьеве, и те же изменники убедили народ убить и нас за то, что мы будто бы прятали у себя мать князя Юрия Глинского, княгиню Анну, и его брата, князя Михаила. Такие измышления, право, достойны смеха! Чего ради нам самим в своем царстве быть поджигателем? Из родительского имущества у нас сгорели такие вещи, каких во всей вселенной не найдешь. Кто же может быть так безумен и злобен, чтобы, гневаясь на своих рабов, спалить свое собственное имущество? Он бы тогда поджег их дома, а себя бы поберег! Во всем видна ваша собачья измена. Разве же можно кропить на такую высоту, как колокольня Ивана Великого? Это – явное безумие! В этом ли состоит достойная служба: наших бояр и воевод, что они, собираясь без нашего ведома в такие собачьи сборища, убивают наших добрых бояр, да еще – наших родственников? Этим ли душу за нас полагают, что всегда жаждут отправить нас на тот свет? Нам велят свято чтить закон, а сами нам в этом не следуют! Чего же ты, собака, хвастаешься военной храбростью и хвалишь за нее других собак и изменников?

Англичане в Москве, 1553 год

Ричард Ченслор

В 1548 году в Англии возникла идея основать «общество купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых». В исполнение этой идеи снарядили экспедицию из трех кораблей; во главе экспедиции встал сэр Хью Уиллоуби, а главным кормчим назначили Ричарда Ченслора. Английские корабли планировали обогнуть Норвегию с севера, рассчитывая обнаружить «северо-восточный проход» в Китай.

Из-за бури, разметавшей эскадру, корабль Ченслора остался в одиночестве и, не дождавшись остальных в точке сбора, продолжил путь. В конце августа 1553 года он вошел в устье Северной Двины. Оттуда Ченслор по суше двинулся в Москву, выдавая себя за посла короля Эдуарда. Его мемуар «Книга о великом и могущественном царе России и князе Московском» стал первой английской книгой о России.

Москва находится в 120 милях от Ярославля. Страна между ними изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком громадном количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро вы можете встретить от семисот до восьмисот саней, едущих туда с хлебом, а некоторые с рыбой. Иные везут хлеб в Москву; другие везут его оттуда, и среди них есть такие, которые живут не меньше, чем за тысячу миль, все их перевозки производятся на санях. Едущие за хлебом из столь отдаленных местностей живут в северных частях владений великого князя, где холод не дает расти хлебу – так он жесток. Они привозят в Москву рыбу, меха и шкуры животных; в тех местностях количество хлеба невелико.

Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями. Но она построена очень грубо и стоит без всякого порядка. Все дома деревянные, что очень опасно в пожарном отношении. Есть в Москве прекрасный замок, высокие стены которого выстроены из кирпича. Говорят, что стены эти толщиною в 18 футов, но я не верю этому, они не кажутся такими. Впрочем, я не знаю этого наверно, так как ни один иностранец не допускается к их осмотру. По одну сторону замка проходит ров, по другую – река, называемая Москвой, текущая в Татарию и в море, называемое Каспийским. С северной стороны расположен нижний город; он также окружен кирпичными стенами и таким образом примыкает к стенам замка. Царь живет в замке, в котором есть 9 прекрасных церквей и при них духовенство. Там же живет митрополит с различными епископами. Я не буду описывать их зданий и сооружений и оценивать их крепости, потому что у нас в Англии замки лучше во всех отношениях. Впрочем, московские крепостные сооружения хорошо снабжены всевозможной артиллерией.

Дворец царя или великого князя как по постройке, так и по внешнему виду и по внутреннему устройству далеко не так роскошен, как те, которые я видел раньше. Это очень низкая постройка из камня, обтесанного гранями, очень похожая во всех отношениях на старинные английские здания.

Теперь перехожу к рассказу о моем представлении царю. После того как прошло уже 12 дней с моего приезда, секретарь, ведающий дела иностранцев, послал за мной и известил меня, что великому князю угодно, чтоб я явился к его величеству с грамотами короля, моего государя. Я был очень доволен этим и тщательно приготовился к приему. Когда великий князь занял свое место, толмач пришел за мною во внешние покои, где сидели сто или больше дворян, все в роскошном золотом платье; оттуда я прошел в зал совета, где сидел сам великий князь со своею знатью, которая составляла великолепную свиту. Они сидели вдоль стен комнаты на возвышении, но так, что сам великий князь сидел много выше их на позолоченном сидении в длинной одежде, отделанной листовым золотом, в царской короне на голове и с жезлом из золота и хрусталя в правой руке; другой рукой он опирался на ручку кресла... Я удалился в комнату секретаря, где оставался два часа. Затем снова пришли за мной и повели меня в другую палату, называемую «Золотой». Я не вижу, однако, причин, почему бы ей так называться, ибо я видел много гораздо лучших, чем эта. Итак, я вошел в залу, которая невелика и гораздо меньше зал английского королевского величества. Стол был накрыт скатертью, на конце его сидел маршал с небольшим белым жезлом в руке, стол был уставлен золотой посудой; на другой стороне залы стоял поставец с посудой. Отсюда я прошел в обеденную палату, где сам великий князь сидел не в торжественном наряде, в серебряном одеянии с царской короной на голове. Он сидел на кресле, поставленном довольно высоко; около него не сидел никто; все сидели в некотором отдалении. Длинные столы были накрыты вокруг комнаты; все они были заполнены теми, кого великий князь пригласил к обеду; все были в белом. Все места, где стояли столы, были на две ступени выше, чем пол остальной части палаты. Посередине палаты стоял стол, или поставец для посуды: он был полон золотых кубков, среди которых стояли четыре чудесных жбана, или кружки, как их здесь называют. Я думаю, что они были высотой в добрые полтора ярда. У поставца стояли два дворянина с салфетками на плечах; каждый из них держал в руках золотую чашу, украшенную жемчугом и драгоценными камнями: это были личные чаши великого князя, когда у него являлось желание, он выпивал их одним духом. Что касается яств, подаваемых великому князю, то они подавались без всякого порядка, но сервировка была очень богата: все подавалось на золоте не только ему самому, но и всем нам, и блюда были массивные, кубки также были золотые и очень массивные. Число обедавших в этот день было около 200, и всем подавали на золотой посуде.