Лхакарчун Сухов Дин

– Ты христианин, Сэм-Юнг?

– Протестант и до сих пор верую в христианского Бога. Только я его никогда не видел, – горькое сожаление прозвучало в голосе самоубийцы.

– Может поэтому ты, и находишься здесь, Сэм-Юнг?

– Ты хочешь сказать, что уверовав в христианского Бога, и добровольно приняв заповедь о том, что самоубийство самый худший из всех грехов, я обрек себя на собственное проклятие? Об этом ты хотел мне сказать?

– Именно! Если бы ты не верил, что самоубийство худший из всех грехов на свете, то возможно бы не оказался в этом гнилом месте.

– А где бы я, по-твоему, оказался? – изобразив на исхудалом лице нечто напоминающее удивление, отозвался Сэм-Юнг.

– Ну я не знаю, например, в том мире в который попадают японские самураи, после того как делают себе харакири.

Сэм-Юнг некоторое время смотрел на меня невидящими глазами и наконец, изрек:

– Ты как я посмотрю умный парень, но еще ничего так и не повидавший в жизни. Я в твоем возрасте убил уже не одного человека и пережил настоящее нравственное падение в бездну собственной совести. Перед тем как уйти на фронт, я проплакал целую ночь в своей казарме.

– Почему же ты плакал Сэм-Юнг? – не сразу понял я.

– Я плакал о тех, кого мне предстояло убить на войне. Не знаю плакали ли они обо мне, перед тем как выстрелить мне в лицо, но моя совесть понятие сугубо индивидуальное и я не могу пойти против нее. Она мой суд и только она может казнить меня и миловать. Я все сказал! – отрезал Сэм-Юнг, и больше не отвлекаясь на меня, пошел к жадному до чужих грехов осьминогу.

– Постой, а мне теперь куда идти прикажешь? – крикнул я вслед слишком «правильному» солдату.

– Тебе нужно идти в ту сторону, на Восток, – донеслись до меня последние слова солдата. – Там ты увидишь толпы «ищущих прощения». Иди с ними, и ты обретешь свой путь.

Проводив взглядом сгорбленную тщедушную фигуру самоубийцы, я брезгливо скривился и с досадой прошипел:

– Придурок блаженный.

Грубо расталкивая локтями снующих вокруг меня оборванных мертвых самоубийц, я выбрался на свободное пространство и обратил все свое внимание на восток. По крайней мере, показав в ту сторону пальцем, Сэм-Юнг сказал, что это восток. Хотя он мог и ошибиться: ведь он был слепой. Но ведь не обычный слепой, а слепой мученик Ада!

Неблизкое расстояние я преодолевал по уже опробованной схеме-натяжением тетивы горизонта на себя. Жаль только я не мог проткнуть пальцем скучную размазанную рожу неба, чтобы выдавить из него немного влаги. Я был согласен даже на «крокодильи» слезы грешников. Лишь бы они только плакали!

Хотел я слезы грешников-получил слезы грешников, а в придачу и добрую сотню самих грешников.

За горизонтом, в который я уткнулся носом, ничего больше не было. Не было и самого горизонта. Была лишь бесконечная вертикальная плоскость, в самую высокую точку которой упирались багровые пятна облаков. Недоуменно постучав пальцами по гладкой серой поверхности, я обреченно застонал:

– Теперь я точно никогда отсюда не выберусь. Это конец!

– Поставив точку на пути своих долгих и трудных странствий, ты сам определяешь протяженность своего пути и всего-то. Если ты не поймешь этого, то уподобишься мелкому узколобому существу. Так что не стоит отчаиваться, потому что это не конец. Бесконечность не имеет конца и начала, – услышал я за спиной незнакомый мне голос.

Обернувшись, я увидел лежащего под громоздким каменным валуном голого бородатого мужчину средних лет. По его вальяжной позе и насмешливому виду, я понял, что это какой-то местный пророк или же сумасшедший, выпрыгнувший из скоростного поезда земной жизни.

– Это еще что за персонаж? …Ты кто, чудак? – я присел рядом с мужчиной на корточки и уничтожающим взглядом посмотрел на него.

– Я Любомудр! – равнодушно ответил мне босяк из Преисподней и, заложив руки за голову, устало прикрыл глаза.

– Прелюбодей что-ли? – не понял я.

– Идиот! …Сам ты прелюбодей. Философ я, философ, – обиженно встрепенулся мужчина и, обхватив ладонями грязные натертые колени, уставился вдаль. – О, смотри, ползут очередные вожделеющие прощения, хе-хе! Вот кто по-настоящему счастлив в своем неведении: блаженные и невинные.

С запада в нашу сторону тащилась вереницей длинная цепь мужчин и женщин всех возрастов. На каждом из идущих была одета длинная до пят белая хламида. Они шли, молча, не издавая ни единого звука. Впереди медленно бредущей колоны степенно вышагивала горбатая обезьяна, покрытая клочками коричневой шерсти. В ее длинных волосатых пальцах поблескивала тонкая серебристая флейта. Важно надув щеки, и выпучив круглые глаза, обезьяна исполняла витиеватый еврейский клезмер. Подчиняясь звукам мелодичной музыки, «немая» колона быстро приближалась к нам.

– Кто это? – уже привыкнув удивляться, спросил я своего нового знакомого.

– … «Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их», «Ибо они народ потерявший рассудок, и нет в них смысла»! Второзаконие, может, читал когда? Хотя, видя твою молодость, я думаю, ты пока находишься в стадии самолюбования. Тебе еще не рано готовиться к сезону печали. Тело твое сильное и гладкое. Мысли твои чистые и пустые. Ты вчерашний ребенок и ты не мертвец! Но тогда зачем ты здесь?

То, что сейчас говорил этот босяк, не имеющий даже рваных штанов, чтобы прикрыть свой срам, напоминало мне бред сумасшедшего. Нет, это был не философ. Это был настоящий псих, и теперь я понял, почему он был здесь один. Скорее всего, этот придурок и в Аду всем быстро надоел своими пространными речами, и ему нигде не нашлось места, кроме этого клочка пустыни с камнем.

– Может ты и прав, Стэн. Может я и вправду сумасшедший. Но кто из нас не был сумасшедшим на Земле? – без труда прочитал мои мысли Любомудр и продолжил философствовать дальше. – Тот мир, который когда-то покинул я, о чем ни капли не сожалею, был круглым домом идиотов, мечтающих сбежать от собственного идиотизма на Луну. А знаешь, почему на Луне нет идиотов? …Потому что на ней нет людей, ха-ха-ха!

С брезгливой миной на лице я наблюдал как дергается на земле от смеха никому не нужный циник и совсем не чувствовал к нему ни капли жалости или понимания. Меня всегда настораживали «конченые» циники и «недобитые» философы. В каждом из них прослеживалось какое-нибудь откровенное отклонение от нормы, заложенное с раннего детства. По-моему собственному мнению, практически у всех «философствующих» мужчин были при жизни проблемы с женщинами или же они мучились всю свою жизнь между выбором половой ориентации.

«Быть или не быть, вот в чем вопрос»! – эта гениальная в своей глубине и простоте фраза философа-драматурга Шекспира, обозначила собой всю эту бесконечную трескотню «великих неудачников».

– Кажется, я знаю кто ты, придурок! Ты этот, Диоген! – хлопнул я себя ладонью по лбу, ошеломленный неожиданным открытием. Ведь не каждый день увидишь, пусть и в Аду, человека, жившего еще до нашей эры.

– Какой именно Диоген: Синопский, Аполлонийский или из Эноанды? – явно польщенный моим сравнением, живо откликнулся Любомудр.

– Как какой? Тот, что жил в бочке!

– А, прославленный «маргинал»! Ну, ты хватил, парень, какой я тебе Диоген? Я умер всего несколько лет назад. У меня был свой автомобиль, хороший дом и как у всех людей, большая семья. По профессии я был бухгалтером: считал чужие деньги. Говорят, я был хорошим бухгалтером, – открыл свое истинное лицо философ из Преисподней.

– А чего тебе не жилось то на Земле? И каким образом ты попал в мой кошмарный сон?

– Во-первых, я не по собственной воле попал сюда. За мной пришла худая угрюмая баба с косой и силой загнала меня в этот скотомогильник, – с негодованием сплюнул под ноги Любомудр. – А во-вторых, с чего это ты решил, что все это сон?

– С чего решил? Ты говоришь с чего решил, да с того решил, что мне еще умирать рано! Не мог я просто так умереть во сне, – вцепился я опешившему философу-бухгалтеру в длинную свалявшуюся бороду.

– А просто так умереть не мог: без причины? Или для того чтобы умереть, нужна обязательная причина в виде старости, болезни или увечья?

– И просто так не мог. У меня только вчера был сумасшедший секс со своей любимой девушкой. Я люблю ее и хочу, чтобы мы были вместе, а тут такая «засада»! – я закрыл лицо ладонями и горько заплакал. Мне до зубовного скрежета надоел этот инфернальный «цирк» с безвкусными декорациями и странными персонажами.

– Да, парень, понимаю тебя. …Ты это, особо не злись на меня. Я ведь тоже когда-то любил девушек, и они меня любили. Только вот отлюбился я уже парень, – успокаивающе похлопал меня по плечу Любомудр. – Ты вот что, иди с «ищущими прощения». Может, и выберешься отсюда.

– А куда они идут, тут ведь тупик? – сквозь слезы, всхлипнул я.

– Ты забыл, что я тебе говорил, а? Могу сказать по-другому: «Ищущие, да обрящут». О, я тоже вспомнил, кого ты мне вдруг напомнил!

– И кого же? – вопросительно уставился я на философа-любителя.

– Вергилия, спустившегося в дантов Ад, вот кого.

– Какого на фиг Вергилия? Не хочу я спускаться в твой дантов Ад, мы сегодня с отцом на ловлю рыбы собирались.

– Беда человека в том, что он все время пытается спланировать свою жизнь на будущее. Но у тебя есть прекрасная возможность на практике убедиться в бесполезности гаданий, гороскопов и астрологических прогнозов, составленных глупыми для глупых. Может, когда ты отсюда выберешься, ты отвыкнешь от привычки планировать и станешь жить настоящим. Потому что человек не может сказать со стопроцентной точностью, что ожидает его впереди. А все попытки впихнуть в пятьдесят шесть карт Таро весь смысл собственного Бытия попросту одна из сотен глупейших попыток потешить собственное самолюбие, искусственной принадлежностью к Знаниям. Никто ничего не знает!

– Зато, как я посмотрю, ты все знаешь! – вставая в полный рост, не удержавшись, съязвил я.

– Все знает только Бог! Потому и молчит. Ему нет смысла доказывать смысл Бытия и всего происходящего во Вселенной, – опершись спиной о шершавую поверхность камня, философски ответил на мою насмешку Любомудр.

– Говоришь: «Ищущие, да обрящут»! Ну, тогда я пошел.

Дождавшись, когда мимо меня пройдет последний «ищущий прощения», я незаметно пристроился в хвост колоны.

– Ищи в себе человека, Стэн, – помахал мне на прощание мученик собственной мудрости.

– Пойдем со мной Любомудр, – кивнул я головой философу-одиночке.

– Я никогда не любил карусели, Стэн и поэтому, не люблю возвращаться к уже виденному мной, – услышал я его последние слова.

Любомудр оказался прав: конец горизонта в виде вертикальной плоскости не был концом моего пути. Он явился началом моих неожиданных приключений в бездонном омуте тонкого мира.

Колона блаженных во главе с играющей на свирели обезьяной прошла, как нож сквозь плоскость и я остался последним, кто на две четверти секунды запнулся у открывшего «червячного перехода» в пространстве. Но долго размышлять в моем положении было глупо, так как мне совсем не нравилась идея стать напарником болтливого Любомудра. И уже на третьей четверти секунды я прыгнул вслед за исчезающими во тьме «ищущими прощения». Ощущение тьмы было недолгим, по крайней мере, мне так показалось. Я уже понял, что здесь все действует по иным законам времени, нежели на Земле. При мысли о мире, который я покинул не по собственной воле, сердце мое остановилось в груди. Поперхнувшись, я выплюнул его себе на ладонь и крепко сжал пальцами. Пронзительная боль вернула меня в реальность и я вновь почувствовал себя живым. Нет, сдаваться нельзя! Стоит мне только запаниковать, как тут же все полетит в тартарары.

Но Тартар оказался ближе, чем я мог себе представить! Когда наша странная процессия вынырнула из тьмы «червячного» перехода, на нас тут же обрушился град из свинцовых пуль. Да, это был настоящий свинцовый град, сопровождаемый частым грохотом ружейных выстрелов.

Несмотря на первые потери, блаженные не бросились назад. Тогда бы они обязательно затоптали меня своими босыми ногами. Переступая павших, толпа «ищущих прощения» упорно шла вперед. Прячась за спинами бегущих, я едва поспевал следом за всеми. Мы бежали по узкой горной тропинке и под нами буквально плавились камни. Сцепив изо всех сил зубы, я быстро бежал по раскаленной тропе, с опаской поглядывая по сторонам. Слева от меня высились исполинские пики скал, наподобие зубов сказочного дракона. Справа край тропинки обрывался в глубочайшую пропасть, со дна которой поднимались гигантские языки бело-черно-красного пламени.

Вдруг в поле моего зрения попал тот, кто стрелял в нас. Это не был мускулистый волосатый демон со свиным рылом и козлиными копытами. В нас стрелял из охотничьего ружья обычный по виду человек, стоящий на склоне одной из скал. Он был одет в национальный баварский tracht: в кожаные штаны «ледерхозен», рубашку, жилет, сюртук (loden). Его голову покрывала шляпа с перьями и волосяными щетками (seppel), а его короткие толстые ноги были обуты в ботинки на толстой подошве. Рядом с незнакомцем, ощетинившись грязно-белой шерстью, плевалась пеной от злости молодая немецкая овчарка Грайф. Стреляя в нас практически в упор, безжалостный модник сопровождал каждый выстрел отборной бранью на немецком языке. Я пробежал мимо него как раз в тот момент, когда он добивал выстрелом в голову моего соседа слева. Обливаясь остатками влаги, оставшейся во мне после муторного перехода через гниющую пустыню, я бежал вперед, пока не увидел выползающее из пылающей холодным огнем пропасти кошмарное страшилище. И если меня почти до смерти напугал пустынный осьминог, то это не говорило о том, что я получил «прививку бесстрашия» от созерцания других, не менее страшных обитателей сумеречной зоны. То что, выползло с противным шипением и воем из глубокой ямы, было до такой степени омерзительным, что меня тут же вывернуло наружу. Это Что-то напоминало и насекомое и человека, и было по размерам со слона. Перегородив своим мешкообразным желтым хвостом, тропу, безобразный мутант прошипел человеческим голосом: