Купе № 6. Представления о Советском Союзе Ликсом Роза

— Другой Коля, его мечты так и остались неосуществленными, написал белыми буквами на красном фоне: «Где оно, наше счастливое будущее?» С этим плакатом он вышел на Красную площадь, успел простоять минуты три, после чего милицейская машина Колю увезла. Он получил двадцать пять лет, столько же наши прапрадеды служили в армии. Гражданские права у него отобрали еще на пять лет. Где оно, наше счастливое будущее? Над этим смеялись даже голуби на Красной площади.

Вечернее огненно-багряное солнце застыло в раздираемом ветрами небе. Где-то за солнечным кругом сползали вниз огромные пласты мокрого снега. Девушка достала рюкзак, мужчина накрыл стол к ужину. Они ели медленно и тихо, пили хорошо заваренный чай: индийский черный, купленный девушкой в валютном магазине. После ужина мужчину потянуто на разговор, но девушка хотела побыть в тишине. Мужчина достал из-под подушки перочинный нож и стал чесать им за ухом. Девушка лежала, закрыв глаза. Так они ехали весь длинный тусклый вечер, засыпали и просыпались каждый в свое время. Девушка была вместе с Митькой в его комнате: на маленьком синем проигрывателе медленно крутилась пластинка группы «Джефферсон эйрплейн», Митька листал энциклопедию, изданную в начале века, девушка лежала на кровати и выводила по трафарету древнеегипетские иероглифы, Захар на кухне чистил картошку и напевал под нос какой-то старинный русский романс, Ирина тихо беседовала с Юлией в гостиной.

Болотистые леса за окном постепенно сменились открытой равниной: обветшалые, погребенные под сибирским снегом остатки фундаментов, обвалившиеся колодцы, болтающиеся на березовых стволах скворечники, деревни, брошенные дома, уставившиеся на поезд мертвыми окнами. В сугробе застрял гусеничный трактор с молочной цистерной, по полю брела лошадь. Спина ее прогнулась, как у старого дивана. Она тянула за собой сетку, в которой вместо сена болталось два закоченевших на морозе зимняка со связанными ногами.

— Друг мой, а знаешь ли ты, какой сегодня день? Сегодня День космонавтики. И это еще не все. Сегодня еще и день вознесения на небеса нашего покойного великого вождя, сегодня — пятое апреля. Все мы помним, что пятого апреля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, точнее, это случилось пятого марта, крепкое сердце главного машиниста поезда нашей истории, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина выразило решительный протест, и уже спустя несколько часов вовсю работала машина по организации похоронного процесса. Иосиф Виссарионович был таким ужасным человеком со стальным разумом, что до сих пор страшно. Так что давай, детка, выпьем за смерть Сталина, пусть и с опозданием на месяц. — Мужчина стал яростно рыться в сумке. Он искал и все время повторял про себя: — Найдется, обязательно найдется. Бутылка водки не иголка, да и купе не стог сена.

Бутылки не было в сумке, зато она нашлась под матрасом.

Мужчина плеснул водки в оба стакана, протянул один из них девушке, а другой поднял сам.

— Выпьем за космонавтику! — Он выпил и снова наполнил стакан. — Следующий тост будет за прекрасную молодую женщину нашего купе, а также за всех других бесформенных финских женщин. Выпьем за красоту! — Он снова наполнил свой стакан и придал лицу официально-советское выражение. — Поднимем следующий тост за одного из самых противоречивых героев мировой истории, великого вождя советского государства, железного отца, грабителя тифлисской почты, первого еврея Грузии и короля головорезов, за Иосифа Виссарионовича.

Мужчина опрокинул стакан, закусил куском черного хлеба и снова наполнил стакан.

— Снова поднимем стакан и снова за нашего железного вождя. Спасибо, Иосиф Виссарионович, за то, что превратил Советский Союз в сильную промышленную державу, поддерживал в нас веру в лучшее будущее и постепенно уменьшал наши человеческие страдания. А кто прошлое помянет, тому и глаз вон, кто же прошлое забудет, тому два вон... Выпьем также за маршала Жукова, героя Берлина. Без него нацисты сделали бы из Москвы пруд с подсветкой и очистили бы земной шар от славян и других нечистых народов, в том числе и от финнов. — Он разом опустошил стакан и плеснул туда еще немного водки. — Евреи влили яду в рот великого вождя, и, хотя я ненавижу евреев, честь и хвала им за этот красивый жест.

Мужчина выпил до дна и усмехнулся, глядя в окно.

— Я-то хорошо помню день смерти этого убийцы и душегуба. Мы с Петей были в третьем классе, в школе номер пять, первой и четвертой в городе не было. Первая развалилась посреди учебного года, строительство четвертой так и не закончили. Однажды утром, когда мы шли в школу, Валя Зайцева сказала что отец всех народов заболел. Детское сознание эта информация не очень-то тронула. А на следующий день учительница сказала, что генералиссимус лежит без сознания и врачи считают, что надежды мало. Ну и ладно, решили мы и продолжили играть. На третий день учительница в слезах рассказала нам, что вождь умер. Какая-то светлая голова спросила, отчего он умер. Учительница сказала, что, когда человек изо всех сил держится за жизнь, то воздух перестает поступать в легкие, и он может задохнуться... После школы мы шли с Петькой домой, заводы гудели, как при морском бедствии, люди плакали на улицах, а другие улыбались. Дома дедушка показался мне каким-то странным, голым и чужим. Я долго смотрел на него, пока не понял, что над его полной верхней губой пропали густые южные усы. «Начинается новая жизнь», — сказал дедушка и подарил мне бублик. Дедушка был членом партии и любил говорить, что во времена Сталина эта страна стала самым опасным и нездоровым местом жизни для коммунистов.

Мужчина потер подбородок.

— Есть тысячи и еще раз тысячи разных истин. И у каждого она своя. Как много раз я проклинал эту страну, но что я без нее? Я люблю ее.

В купе стоял резкий запах керосина. Он поднимался от стакана с водкой, который подрагивал на столе в такт движению поезда. Девушка отодвинула его подальше. Мужчина проследил взглядом за дрожащим стаканом.

— Иностранка, вы глубоко обижаете меня тем, что не соглашаетесь со мной выпить.

Он откусил от соленого огурца и уставился на девушку. Девушка посмотрела на мужчину и перевела взгляд на пол.

— Когда я болел, мать всегда поила меня водкой. Я с младенчества привык к ее вкусу. Я пью не потому, что несчастен, и не потому, что хочу быть еще более несчастным, а просто потому, что змий внутри меня хочет водки.

Они сидели в задумчивости, словно не замечая друг друга. Девушка думала об отце, о том дне, когда рассказала ему, что едет учиться в Москву. Отец долго смотрел на нее испуганными глазами, а потом на щеке его показалась слеза. Он напился вусмерть, закрылся в своей «ладе» и требовал, чтобы ему разрешили отвезти дочь на вокзал.

— Я вот тут подумал, а что, если Бог на самом деле русский? Тогда и Иисус тоже получается русский, ведь он Божий сын. А как же тогда Мария? Куда ее отнести? Ведь до Ивана Грозного, по сути, никого не было. Только когда он взял саблю в руки, тут-то головы и полетели. Народы насильно переселялись, высылались и уничтожались. «Такова воля Божья», — кричал Иван Грозный. Все валил на Бога. Тот еще лис. Основал собственное КГБ того времени, которое и проводило зачистки. Потом пришел Петр Первый, захотел сделать из нас европейцев и силами рабов построил Петербург. Вам, финнам, в удовольствие! Лизал ваши задницы, слабак. Потом появилась немецкая принцесса, Екатерина Великая. Сучка, с дырой огромной, как ушат, веселила ею Потемкина, чей член был, известно, здоровым, как баклажан. Историю России не назовешь парадом разума. Николай Первый? При нем каждый мужик получал — на всякий случай — две сотни ударов розгами и тысячу ударов шпицрутенами, когда его «прогоняли через строй». Многие не выдерживали этой адской пытки. Наши люди всегда были мастера пытать.

Мужчина прислонил голову к холодному оконному стеклу и закрыл глаза. Девушка подумала было, что заснул, но вскоре он поднял веки. За окном промелькнула полоса оранжевого неба. Мужчина посмотрел на девушку тепло и нежно.

— Время пришло, самое время, сказал Иван Грозный и постановил начать строительство Транссибирской железной дороги. Или это был Александр Второй? Без этой чертовой дороги я лежал бы сейчас в Москве под боком у моей пышечки. Но нет, придумали эту дорогу для измывательства над всеми обездоленными. Ехали бы еще прямым ходом до самого конца, так нет, останавливаемся поссать у каждого полустанка, а их в нашей советской родине как собак нерезаных. С другой стороны — какая моя забота? Могло быть и хуже. Зато у нас времени хоть отбавляй.

Мужчина с некоторой апатией встал с полки. Он тяжело вздохнул, стыдливо переоделся в одежду полегче, сделал несколько пьяных гимнастических движений, снова сел и уставился в пол.

— Я работаю на монголов и таким образом приношу пользу стране, в которой никто из наших не живет. В Монголии падает не снег, а гравий. Там нет густых лесов, как у нас, ни грибочка, ни ягодки. В прошлом году у нас на стройке произошел случай, когда все мужики обделались от страха. Был у нас один товарищ, скажем, Коля. Был он говнюк, но все равно наш. И вот пришла на стройку толпа монголов, и они заявили, будто Коля одного из них пырнул ножом. Мы им сказали — идите лесом, русские никого ножами не пыряют. На следующий день мы пришли на стройку, а к воротам прибит деревянный крест вверх ногами. И это еще не все: на кресте висит Коля головой вниз. Они распяли его на кресте и налили ему в горло расплавленного олова. Такие вот приятели эти наши монголы. У них такая же грязная душа, как и у нас, разве только не такая печальная.

Поезд неожиданно сильно подскочил на стрелке и остановился как вкопанный. Приехали в Ачинск. Раиса прокричала, что стоянка два часа. Мужчина выходить не захотел, на свежем воздухе хмель бы выветрился слишком быстро.

Девушка спрыгнула на перрон и направилась в полусонный, погруженный в вечерние заботы город. Она шла по неживому бульвару, направляясь к центру. Падал тяжелый мокрый снег. Город казался сумрачным и бесформенным, мокрым и серебристо-серым, взлохмаченные облака висели над разноцветными домами, в просветах облачного ковра мелькала белая луна. Девушка остановилась перед витриной гастронома. Можно было подумать, что оформил ее сам Родченко: пачки с вермишелью устремлялись в небо словно молнии. Девушка почувствовала в ногах что-то теплое. Бродячая собачонка писала на ее ботинки.

Собака жалостливо посмотрела на нее глазами-бусинками, гавкнула и оскалилась. Потом отошла на несколько шагов, остановилась и вновь посмотрела на девушку. Девушка поняла, что псина зовет ее за собой.

Они шли по пустынной улице. Девушка не слышала звука собственных шагов, хотя слабый мокрый снег очень скоро перешел в густой снегопад, который, в свою очередь, лениво прошелся по бульвару, затем свернул в узкий переулок и, дойдя до угла с хлебным магазином, утратил свою силу и усох. Мороз крепчал. Собака остановилась у окна, ведущего в подвал. Окно открылось, и оттуда послышался скрипучий голос:

— Сколько?

Девушка задумалась.

— Две? Дай трешник Шарику.

Девушка достала из кармана три рубля и, немного подумав, протянула собаке. Та схватила купюру в зубы и исчезла в окне. Вскоре на подоконнике появились две бутылки самогона и двадцатикопеечная монета. Девушка взяла бутылки, поблагодарила пустоту и пошла по звенящей заснеженной улице обратно к поезду. В купе она протянула бутылки ошарашенному мужчине. Тот, мурлыча, убрал их в сумку с продуктами, в специальное отделение, и заснул. Проспав, пока в голове не улегся пьяный сумбур, он сел и стал накрывать стол.

Насладившись долгим и ленивым ужином, мужчина открыл дверь купе:

— Пусть немного проветрится.

Он стал тереть виски и щипать себя за уши. Девушка устала, но продолжала рисовать в блокноте сибирский город будущего.

Мужчина захотел посмотреть на рисунок и долго его разглядывал.

— Тут же совсем ничего нет, — сказал он и бросил рисунок обратно девушке. — Где твое воображение, детка? Нарисуй-ка ты лучше маленькую речку и красивый мост. А за мостом, на другой стороне реки, нарисуй тропинку, которая теряется где-то в прибрежной траве, за рекой — луг, а за лугом — лес. На краю леса остывают угли костра. А в небе — последние лучи закатного солнца. Такую картинку даже я повесил бы на стене своего барака.

При приближении с запада Красноярск выглядел огромным. Он раскинулся над полями, лесами и оврагами. Он отшлифовал огромные каменные валуны, выкорчеванные ледником, и высушил озера на востоке. Он сровнял с землей деревни и построил бетонные небоскребы. Пышный лес сменился вырубками, вырубки — строительными площадками, строительные площадки — пригородами, пригороды, в свою очередь, оказались впаянными в центр.

Морозный ветер завывал на открытых пространствах, разнося и рассеивая над городом поднимающийся из заводских труб черный дым. Рельсы все чаще ветвились. Поезд то и дело мягко подпрыгивал на стыках, стрелки скрипели, все вокруг скрежетало. Наконец длинное и спокойное торможение. Поезд прибыл в Красноярск, закрытый город, центр военной промышленности Советского Союза. За окном начиналась метель. Женщины в серых валенках очищали рельсы от налипшего снега и издалека наблюдали за прибывшим из Москвы поездом. В коридоре послышался голос Раисы:

— На этой станции никто не выходит!

— Особый город, — сказал мужчина. — Тюрьма для специалистов, правда, с правом на отпуск.

Дверь купе распахнулась. Женщина размером с газетный киоск, которую девушка никогда прежде не видела, гневно взглянула сначала на нее, а потом пропыхтела в сторону мужчины:

— Я слушаю ваши грязные байки изо дня в день. Психушка по вам плачет!

Мужчина отвернулся к окну и нахмурился.

Женщина презрительно засмеялась:

— Я тут...

— Закрой пасть, жиртрест!

Женщина вздрогнула и сделала шаг назад:

— Как вам не стыдно!

Девушка выскочила в коридор, где на окнах развевались белые занавески. Мужчина вытолкнул женщину из купе словно корову.

Раиса издалека следила за ситуацией и прохрипела мужчине:

— Была б моя воля, вывернула бы вам обоим ноги по самое не хочу!

Когда поезд тронулся, со стоявшего на соседнем пути локомотива взмыл в воздух канюк. Он поднялся в ярком свете луны до самого поднебесья и замер на фоне зеленого облака. В синей вышине, над корпусами военных заводов, кружили самолеты. Они пролетели в сторону центра города, преодолели звуковой барьер и скрылись за лесом высотных домов. В поезде стоял тяжелый запах пылающего железа.

Мужчина сказал, что пойдет разведать, открыт ли вагон-ресторан, но быстро вернулся.

— Ни хрена там нет. Одна бешеная баба с жопой как бетономешалка.

Выглядел он обиженным. Был явно чем-то разочарован и даже подавлен. Они просидели молча весь день, пока свет за окном не стал по-вечернему фиолетовым. Только тогда мужчина открыл бутылку водки, опрокинул стакан в рот и сказал хриплым голосом:

— Я, как и все наши, люблю водку. Если начну, то могу пить по семь бутылок в сутки. До дна. Потом Катенька приходит с метлой и загоняет меня домой. Неделю спустя я снова нормальный человек и иду выпить с друзьями на стройку. В ходе такого пьянства на рабочем месте минимальные результаты достигаются как бы сами собой в максимально долгие сроки. Если нет водки, я прихожу в бешенство.

Девушка устала. Ей хотелось спать.

— А как у вас пьют? Наверное, так же как в Прибалтике. Мужчины крутятся вокруг бутылок, женщины вокруг мужчин, а дети вокруг женщин. Бутылка водки крутит всеми. У нас все по-другому. Мы крутим бутылку, а не она нас.

Девушка посмотрела на мужчину с недоверием. Взгляд мужчины стал суровым и пристальным.

— Кому нужно твое мнение! Тоже мне цаца — мешок с говном!

Посидели молча. Девушка сглотнула.

— Прости меня, идиота, детка, — сказал мужчина с искренним сожалением в голосе.

Девушка отвернулась к окну. Енисей блестел в свете луны. Он делил Красноярск на две части. Посреди реки сидели над прорубями рыбаки, чайки и вороны, вдоль берега стояли баржи и буксиры. Далекие неясные звезды, казалось, дремлют на поверхности льда.

Когда Енисей остался позади, девушка вышла в коридор. Предчувствие весны наполнило коридор, оно ощущалось даже сквозь закрытые окна. Шел пушистый снег, крупные легкие снежинки медленно опускались на замерзшую землю. Неожиданно поезд резко затормозил, колеса заскрежетали, вагоны вздрогнули, снежная пыль взметнулась из-под колес, и где-то истошно закричала женщина. Девушка ударилась головой об оконную раму, изо лба пошла кровь. Раиса звучно закричала на весь коридор:

— Граждане пассажиры, мы прибыли в Тайшет. До Москвы четыре тысячи пятьсот пятнадцать километров, разница во времени с Москвой пять часов.

Девушка, придерживая лоб рукой, вернулась в купе, мужчина собирал с пола осколки стакана.

Рану на лбу промыли водкой, после чего мужчина залепил ее пластырем и дунул девушке на волосы. От спертого воздуха в купе ей стало плохо, она подхватила пустую канистру из-под воды и вышла из вагона. На перроне едко пахло керосином. Луна робко выглядывала из-за красноватого облака. Девушка обошла состав с головы. На соседнем пути стоял, завалившись на бок, дряхлый паровоз. Пройдя мимо него, девушка нашла окно своего купе. Она поставила канистру на штабель, сложенный из шпал, встала на нее одной ногой и, сняв носок, вытерла им стекло. Затем вернулась обратно на перрон и вошла в вагон.

Мужчина крепко спал, бурля и клокоча, как бочка с брагой. Девушка тоже заснула, а проснувшись рано утром, быстро позавтракала. Мужчина проснулся лишь спустя несколько часов. Сначала дрогнула рука, потом палец, потом глаз, потом язык. Облизывание губ, подергивание и потягивание. Он лениво сел на полке, надел спортивный костюм, сделал зарядку и приготовил себе плотный завтрак.

Так они просидели до вечера. Девушка рисовала, слушала музыку, ела и снова рисовала. Мужчина дремал, раскладывал бесконечный пасьянс и снова дремал.

После долгого, растянувшегося до середины дня, непринужденного молчания мужчина предложил сходить пообедать в вагон-ресторан.

— В сибирском поезде надо хотя бы раз посетить вагон-ресторан. Для этого он и существует, и в данный момент даже работает.

Девушка облачилась в коричневое шерстяное платье, которое до этого ни разу не надевала. Мужчина снял спортивный костюм, натянул териленовые брюки и белую рубашку с короткими рукавами, достал из сумки круглое зеркало, установил его в центре стола и долго и старательно укладывал жесткие непослушные волосы.

Вагон-ресторан был полон. С помощью толкательно-локтевой тактики они пытались найти свободное место. Мужчина решительно пробрался к столу, покрытому белой скатертью, за которым сидела сварливая пара, заканчивающая обедать. Мужская половина пары обладала усами, аккуратно подстриженными квадратом, у женской половины усы свободно торчали во все стороны. На каждом столе в хрустальных вазах стояли розовые пластмассовые гвоздики. Между мужчиной и парой за столом завязался странный, прыгающий разговор, в котором мешались Петровка... Щипок... Замоскворечье... Варварка... Солянка... Трубная... Кузнецкий Мост.

Девушка отключилась от внешнего шума, смерила взглядом широкие окна вагона и стала думать о летнем дне на озере. К столу подошла усталая официантка.

— Будьте добры, принесите для девушки пиво «Сенатор», а мне бутылку водки и тарелку сушеной воблы.

— Водки нет, — проворчала официантка.

— Почему нет?

— Сухой закон.

— Если есть закон, значит, есть и исключение, — с надеждой произнес мужчина.

— Нет водки. Неужели так трудно понять, товарищ, — неприветливо огрызнулась официантка.

— Принеси тогда бутылку коньяка. Коньяк тоже сгодится.

Получив тарелку с плотвой и свой коньяк, мужчина сделал основательный глоток, осклабился и отхватил зубами кусок рыбы.

— А вот теперь я готов заказать еду.

Официантка по-прежнему посмотрела на него с ненавистью.

— Для начала соляночку, потом пятнадцать блинов, шашлык, салат, колбасы и еще бутылку коньяка.

Вместо шашлыка им принесли куриные ножки, вместо салата — жареную на маргарине картошку. Мужчина перелил коньяк в стакан, подул, словно бы сдувал пену, и вспомнил, как в свое время Брежнев говорил, что двести пятьдесят граммов водки подходящая разовая доза для русского мужика.

Девушка посмотрела на усатую женщину и прислушалась к речи ее мужа с квадратными усами.

— Война продолжалась для меня пять лет, и тогда каждый знал, в какую сторону надо стрелять, но наш брак продолжается уже двадцать девять лет, и я все еще не знаю, с какой стороны ожидать нападения в следующий раз...

Девушка утешала сама себя. Все, о чем не помнишь, прекращает свое существование. Может, ничего такого и не было.

Мужчина наполнил стакан соседа и хлопнул его по спине, после чего неожиданно сообщил девушке, что им пора возвращаться в купе. Недопитую бутылку он прихватил с собой.

— Я могу пить без особой причины, но я никогда не пью в одиночестве. Нам, русским, для выпивки всегда нужна компания. Так веселее. Мужик страдает и потому пьет, вот как я сейчас.

Мужчина достал из чемодана принесенную девушкой бутылку самогона и поставил посередине стола. Он долго и напряженно смотрел на нее.

— А ты, детка, вынуждаешь меня пить в одиночестве.

Он протер бок бутылки, поставил ее рядом с полупустой бутылкой коньяка и с ленивым любопытством взглянул на девушку.

— Я жил совершенно без денег с шестьдесят первого по шестьдесят четвертый год. У меня не было ни копейки, и все-таки я жил. Здесь, у нас, это вполне осуществимо. Всегда можно пожевать какой-нибудь корешок или снять с дерева улитку, и всегда есть водка. Как у нас говорится, свинья грязь найдет. Зимой сложнее. Но можно сосать шишки и грызть кору. Хорошая сторона водки в том, что она не замерзает даже в самые лютые морозы.

Мужчина наполнил стакан до краев, опрокинул его в рот и закусил зеленым луком. Потом стал что-то бормотать под нос, время от времени посматривая на девушку.

— Интересно, все финки такие черствые и холодные, как ты? Русские шлюхи, потрахавшись, тут же начинают пердеть. Но я уверен, что ты не такая.

Допив коньяк, принесенный из ресторана, мужчина тяжело вздохнул, показал на бутылку без этикетки и продолжил хриплым голосом:

— Голова раскалывается. Придется, пожалуй, выпить и эту.

Девушка вышла в коридор. Поезд, равномерно стуча колесами, бежал вперед. У самой дороги на крыше полуразвалившегося дома стоял старик и сбрасывал снег на землю. Позади дома извивался ржавый ручей, пересекая всю белоснежную равнину и пропадая где-то в тени вековечного леса. Вскоре массивный лес поглотил всё вокруг. В другом конце вагона кто-то отчаянно рвал на части гармонь. Стук колес и славянские мелодии укачали девушку, она погрузилась в умиротворенное забытье. Зимний пейзаж она превратила в летний: лимонно-желтый луг, синеватая граница леса, румяные в свете закатного солнца стволы берез, темные, прохладные тени полей и маленькое курчавое облако в вышине.

В конце концов девушка неохотно вернулась к двери купе и осторожно приоткрыла ее. Мужчина трупом лежал на своей полке.

Девушка тихонько прошла к своему месту и присела на край. Воздух в купе был влажным, испарения от частого заваривания чая сделали его плотным и гнетущим. Изо рта мужчины вытекла плотная струйка слюны. Его лицо казалось таким спокойным, словно бы он только что выпустил из себя печаль, что томила его всю жизнь. Девушка разделась и легла на полку, с которой уже сроднилась. Она думала о Митьке, как он разрезает яблоко ножом с костяной ручкой и протягивает ей половину. Митька, пахнущий хозяйственным мылом и травой. Митька, инертный и ленивый, но отличный пловец и чемпион по шахматам в родной школе.

День растворился в вечерних сумерках. Ночь сквозь темноту заиндевела на окне синим рассветом. Желтая луна смела с небосклона последнюю яркую звезду, расчищая путь горячему солнцу. Дневной свет медленно расползался по Сибири. Мужчина в синих тренировочных штанах и белой майке отжимался в поте лица между двух полок, сонные глаза, сухой смердящий рот, густой, вязкий запах ночи в купе, наглухо заклеенное окно, тихие стаканы на столе, молчаливые крошки на полу. Впереди был новый день, его ржавые, покрытые инеем березы, сосновые леса, в которых бродят дикие животные, волны свежего снега на открытых просторах, белые вытянутые поношенные кальсоны, вялые пенисы, мочалки, щетки, тапки, широкие фланелевые ночные рубашки в цветочек, шерстяные носки, шали, зубные щетки с растопыренной щетиной. Ночь проносится сквозь темноту, превращаясь в утренние сумерки, строгая очередь в святилище туалета, сухое умывание посреди вони, мочи, мокроты, стыдливых взглядов, неловких движений, в окнах тени от пышущих паром чайных стаканов, большие кубики сахара, легкие, как бумага, алюминиевые чайные ложечки, черный хлеб, сыр «Виола», порезанные ломтиками помидоры и лук, жареная цыплячья грудка, баночка хрена, сваренные вкрутую яйца, соленые огурцы, банка майонеза, рыбные консервы и молдавский зеленый горошек.

Сумерки уступают место новому дню, снег поднимается над землей и вьется по стволам деревьев, в кронах тлеет тишина, ястреб сидит на коленях у бирюзового облака и смотрит на извивающийся червем поезд.

Сначала рельсы петляли, и вагон сильно раскачивался из стороны в сторону, потом послышался скрежет торможения, словно кто-то провел стеклом по металлу, и вот уже поезд останавливается на вокзале главного города Сибири — Иркутска. Здесь он простоит два дня.

Вокзальное здание цвета охры, но с белыми углами, гордо возвышалось на том же месте, что и прежде. Перед ним стоял начальник вокзала и безучастно смотрел на только что прибывший поезд. Девушка повернулась на другой бок, и ее тут же охватили отрывочные мысли и смутные воспоминания о людях, которых она не видела больше десяти лет. Проснулась она мокрой от пота.

Мужчина посмотрел на нее с участием, и девушке это было приятно.

— Душа человека — потемки, — еле слышно произнес мужчина. — Но оставим душу в покое. Мы отправляемся в лес! В продуктовый лес!

Девушка быстро собралась, мужчина же одевался медленно и с достоинством. Он надел старый зеленый пиджак и чинно застегнул его на все пуговицы, после чего щегольски зачесал волосы назад. Затем достал из-под кровати ботинки с обрезным голенищем и пушной оторочкой.

На заснеженном перроне их встретил легкий весенний морозец, беззвучно падающие снежинки и виляющий хвостом дряхлый пес с тяжелой костью в зубах.

В здании вокзала было тепло, но воздух казался слишком сухим. Из угла в угол бродили унылые пассажиры, на скамейках сидели люди в тяжелых зимних пальто и тихо переговаривались. В другом конце зала находилось кафе, стену которого украшало круглое окно. Сквозь него в комнату, наполненную самоварным паром, по капле пробивался зимний свет.

Через узкую боковую дверь они вышли на улицу и обнаружили перед зданием вокзала торговые ряды. Мужчина помахал торговкам рукой, но подошел к старику в кепке без козырька. Старик торговал сушеными грибами. Мужчина поговорил с ним какое-то время, а потом показал связку гаечных ключей китайского производства. Старик долго рассматривал ключи, прежде чем достать из-под стола несколько свежесоленых омулей и коробку запеченной на углях байкальской ряпушки.

Вскоре мужчина и девушка уже стояли перед столиком бабульки в черном платке. За спиной у нее исходил чадом закоптевший гриль, на котором крутились бледные, плохо ощипанные куриные тушки. На продажу были выставлены и три куриных яйца.

Мужчина отсчитал бабуле в руку горсть мелочи.

Какое-то время они еще бродили по торговым рядам. Надо всем витал знакомый запах из смеси чеснока, водки и пота. Мужчина купил индийский чай, пирожки, рогалики и бублики к чаю, девушка — тульские пряники и печенье «Юбилейное».

Они поднялись на высокий железнодорожный мост. Беззаботное весеннее солнце окрасило в нежный розовый цвет свежевыпавший, похожий на пудру, снег, так что весь Иркутск стал похож на сказочный марципановый город. Воздух был прозрачным и легким, но мужчина запыхался. Над их головами, шумя крыльями, пролетела стая воробьев. Они долго стояли молча. Перед наглухо забитой задней дверью вокзала находилась присыпанная мучнистым ослепительно белым снегом мусорная площадка, на которой обосновались штук двадцать грязных бродячих кошек. Сидя на полусгнившем деревянном кресте, примерзшем к мусору, за ними следила сытая сова. Мужчина и девушка прошли к киоскам. Снег блестел на крышах и у подножия фонарей. Девушка сняла шапку и, высвободив волосы, свободно рассыпала их по плечам. Она встала в длинную и оживленную табачную очередь, образовавшуюся между двух ограждений, а мужчина занял место в конце говорливо-сварливой газетной очереди. Он купил «Правду» и «Литературную газету». Вместо сдачи ему выдали гэдээровскую жевательную резинку марки «Болек и Лёлек» твердую, как камень. После долгих переговоров девушка смогла купить сигареты «Прима» и папиросы «Байкал». Продавщица почему-то отказывалась продавать ей «Беломор», хотя этих папирос была целая полка. Получив сигареты, мужчина долго крутил в руках пачку.

— «Байкал» воняет как собачья моча, «Прима» по вкусу напоминает лошадиное говно и Брежнева, а «Беломор» — родной, словно Сталин.

Они прошли вдоль перрона к своему вагону. В воздухе, пахнувшем гарью, кружились крупные весенние снежинки. Девушка подняла лицо к небу, и снежинки падали ей на лицо. Мужчина оглянулся на киоски.

— Я никогда не видел грузин, стоящих в очереди. Оказывается, и такое возможно.

В вагоне как раз заканчивалась уборка. Проводницы вынесли все коврики, Сонечка пропылесосила пол, Раиса вымыла туалет и вытерла мокрой черной тряпкой дверные ручки и перила в коридоре. Мужчина и девушка прошли в вагон только после того, как проводницы вернули ковры на место. Оказавшись наконец в своем купе, они разложили покупки на столе и стали вместе готовить завтрак.

Мужчина возился с самоваром. Переставлял его с места на место, открывал крышку и несколько раз проверил, вставлен ли шнур в розетку. Солнце исходило жаром где-то за железнодорожным полотном, Вселенная гудела. Мужчина вскипятил воду, насыпал изрядную порцию только что купленных крупных чайных листьев в заварочный чайник и стал ждать. Минут через десять чаинки опустились на дно. Мужчина налил в стакан крепкого, почти черного, чая, опустил туда кусок сахара, похожий на айсберг, и сделал три маленьких глотка. После чего протянул стакан девушке. Она попробовала. Чай был душистый и мягкий. Мужчина взял у нее стакан, сделал еще три глотка и опять протянул девушке.

— Мой дед попал в исправительный лагерь в тридцать первом году. Он был потомственный вор, но хранил свою тайну за семью печатями до самой смерти. Мой отец тоже вел бродячую жизнь и не имел за душой ничего, кроме плохого почерка. Он жил в мире, где кабак был церковью, лагерь — монастырем, а пьянство — соревнованием высшей пробы. Он попался на обычном убийстве с ограблением, вокруг него затянулась дьявольская сеть, и в конце концов он оказался в подвалах КГБ, откуда в тридцать пятом году был отправлен в образцовый исправительный лагерь — это случилось как раз в тот год, когда Сталин объявил, что жить советскому человеку стало веселее. Образцовый лагерь — значит хороший лагерь. Над этим потешались потом еще сорок пять лет. В то время жизнь в трудовом лагере для бедняков и голодранцев была терпимей и безопасней, чем жизнь в большом городе. Отца не испугал такой приговор, так как он привык к худшим условиям. В сорок первом Сталин был по уши в дерьме. Фашисты стояли в тридцати километрах от Красной площади, а их самолеты-разведчики уже летали над Сталинградом. Тогда генералиссимус, струхнув не на шутку, решил досрочно освободить из лагерей всех уголовников, которые поклялись в своей готовности отправиться на фронт защищать родину. То есть если согласен отправиться на передовую, тебе прощают твои прошлые грехи и после войны ты свободный человек. Отец ухватился за приманку и получил освобождение, как и десятки других, таких же, как он. Всех этих убийц, воров и других преступников запихали в тюремный вагон и отвезли на передовую. По дороге, на одном из этапов, отец встретил мою мать-девственницу, которая изо всех сил спешила забеременеть, прежде чем все мужики уйдут на войну, а потому сразу взялась за дело, как только представился подходящий момент. Отец уцелел на фронте, но после окончания войны всех бывших зеков, оставшихся в живых, вернули в тот же лагерь. Единственная разница заключалась в том, что теперь в лагере было полно литовцев. Там он и помер, от дизентерии.

Мужчина облизал сухие губы и жалостливо взглянул на девушку.

— Хорошо рассказывать тебе истории, детка, ты ведь все равно ничего не понимаешь. Моя мать родила себе нового мужика.

Мужчина поднялся и привычно выполнил пятьдесят три отжимания. Его ноги были красивые и мускулистые, а ягодицы крепкие и подтянутые.

— Жизнь диктует всем свои жестокие правила. Когда-нибудь ты поймешь это, а может, и не поймешь. Я был в пионерском лагере в сорок восьмом году, вскоре после войны. Мальчишки из шестого отряда получили разрешение плавать в прозрачных водах озера Комсомол. Особенность этого озера заключалась в том, что мягкое песчаное дно резко обрывалось, и ребята придумали себе забаву — спихивать на глубину тех, кто не умел плавать. Мы, младшие пионеры, плавали в пруду номер шесть. Это был маленький и грязный водоем с мутной и противно теплой водой. Однажды, когда мы как раз плескались в своей луже, послышался страшный взрыв. Он прогремел где-то совсем рядом. Кто-то звал на помощь, и мы увидели, что на берегу собралась плотная толпа, образовавшая кольцо. Мы, конечно, тоже побежали, чтобы узнать, что произошло. Там, на песчаном берегу, стояла плотная гудящая толпа. Я попытался прорваться сквозь нее, но ребята постарше оттолкнули меня. И тогда на берегу появился старший вожатый, этакий верзила. Он стал расчищать себе путь в центр событий, и в этот момент я тоже успел заглянуть внутрь кольца. И что же я увидел? Там лежал Юра, тихо-тихо, и у него не было ноги. Он только дрожал, а из его рта не доносилось ни звука. Вожатый приказал всем разойтись. Кто-то побежал за машиной. Пришел еще один вожатый с бинтами. Верзила поил Юру водкой, и водкой же промыл его изорванную культю. Потом Юру увез грузовик. На следующий день никто больше не говорил об этом. Парни нашли на дне озера мину и выбросили ее на берег, где Юра, сопляк, строил свои песочные замки. Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!

С неба струился бледный свет. Девушка решила сходить в город. Мужчина же захотел остаться в поезде, ему надо было побыть одному.

Девушка прислушивалась к весенней тишине, вздохам тающего на крышах снега, плачущим водостокам с трескучими звонкими каплями, ручейкам, бегущим по мокрым дворам, к грустному воробьиному писку, доносившемуся с заснеженных веток рябины. С крыши кособокого многоэтажного дома свисали огромные двухметровые сосульки.

На обочине улицы стояло несколько припаркованных машин: одни припорошились недавним пушистым снегом, другие от сильных морозов покрылись матовым слоем инея. На автобусной остановке сидела женщина, держа в руках стопку хлебных караваев.

Вечером девушка зашла в коктейль-бар «Великая Революция». Там было много студентов, которые приходили и уходили, то и дело впуская внутрь морозный воздух. Она попробовала молочный коктейль, рецепт которого председатель Совета Министров СССР Косыгин привез из Прибалтики. Коктейль был холодный и сладкий. Девушка смотрела на проржавевший навесной замок на холодильнике и думала о Москве, о ее влажных дворах, пахнущих болотами квартирах, входных дверях со множеством звонков. Сразу после выпускных экзаменов она поступила в Хельсинкский университет и вместе с подругами Марией и Анной стала подыскивать подходящее учебное заведение в Москве, чтобы продолжить обучение именно там. Все это потребовало больших организационных усилий. Мария и Анна поселились в гостевом доме при консерватории, она же — в общежитии техникума. Маленькую душную комнату она делила с датчанкой Леной. Лена изучала геологию, девушка — археологию.

С первых лет учебы она мечтала поехать в Сибирь, пройтись по следам Пялси, Рамстедта и Доннера[1], найти те святые места, о которых писали эти исследователи. Когда ее дипломная работа была уже почти готова, она стала писать заявления, заполнять анкеты, собирать необходимые подписи, печати и рекомендации из Хельсинки и Москвы. Но все оказалось напрасным, территории были закрыты для посещения иностранцами. Тогда Митька предложил поехать вместе на поезде, который пересекает всю Сибирь и идет до самой Монголии. Сперва она отказалась, но потом загорелась, прочитав о найденных Рамстедтом и описанных Пялси наскальных рисунках недалеко от Улан-Батора.

А потом все пошло наперекосяк.

Холодный свет приближающегося вечера опускался на заснеженные улицы, к подъездам невысоких домов, построенных еще во времена Екатерины Второй. Во дворе старого красивого здания стояла аккуратно сложенная поленница. Забор вокруг гостиницы покосился, а все окна были покрыты морозными узорами. Девушка вошла в холл, украшенный величественной композицией из бумажных цветов, расположенной в центре. Настроение было обломовское, за окном по-прежнему шел снег. Справа от стойки администратора висела в траурной рамке раскрашенная вручную фотография солидной дамы с двумя медалями на груди.

Девушка прождала не менее часа, прежде чем из комнаты для персонала выплыла молодая администраторша в ондатровой шапке и щедро накрашенными губами. Терпкий запах одеколона окружал ее со всех сторон, словно облако. Она даже не взглянула на девушку, а ходила взад-вперед, делая вид, что ужасно занята. Когда же девушке наконец удалось вручить ей свой гостиничный ваучер, она вновь удалилась в комнату для персонала и пробыла там по меньшей мере час или два.

Гостиничный номер находился на третьем этаже. Коридор был до отказа забит сломанной мебелью и деревянными ящиками, среди которых стоял большой красивый красный диван. На стене висела бумажная копия «Бурлаков на Волге» Репина. Пожилая дежурная по этажу спала за маленьким столиком.

Номер был душным и тесным. Девушка открыла форточку. Весенний ветер ворвался в комнату и стал трепать светло-желтые занавески. Из окна открывался вид на соседний парк.

Накрахмаленные простыни были белыми и свежими, в туалете стоял спрей от клопов. Девушка разделась и юркнула в чистую постель. Она смотрела на раскачивающийся между занавесок пластмассовый спутник и заснула, убаюкиваемая гулом газовой колонки.

Проснувшись, она пододвинула кровать к окну, раздвинула занавески и долго лежала. Внизу через парк шла дорога, посыпанная красным песком. Вдалеке лежал небольшой пруд, закованный прозрачным и гладким льдом, — снег с него сдули апрельские ветра. В самом центре водоема застыла бронзовая рыба — наверное, летом из ее приоткрытого рта бил фонтан. На ветках кленов пронзительно верещали свиристели. Они качали хвостами с желтыми полосками, время от время встряхивали хохолками, срывались вдогонку за троллейбусами и трамваями, а то и поднимались высоко в небо и следили оттуда за жизнью города, чтобы потом снова вернуться назад, на ветки и мокрые спинки скамеек в парке.

Ближе к полудню из репродуктора, прикрепленного проволокой к столбу ворот, ведущих в парк, зазвучала симфоническая поэма Клода Дебюсси «Послеобеденный отдых Фавна». Вскоре в парке появились старики, которые принялись стучать костяшками домино. Потом пришли старушки. Каждая из них, прежде чем сесть, постелила на скамейку платочек.

Девушка пообедала в гостиничной столовой: борщ, сметана и черный хлеб. Она смотрела на висящую под потолком и похожую на огромную гроздь люстру в сотню ламп — угрозу всем законам технической эстетики. Официантка с большим ртом и маленькими глазами спросила у девушки, не желает ли она поменять валюту или продать что-то из западных товаров.

Небо было ясным. После обеда девушка отправилась в Парк Победы и вздрогнула от металлического звона трамвая, проходящего мимо прямо за кустами. Рядом с девушкой сидела черная крыса. Она была больна и потому не боялась людей. Правда, когда девушка испугалась, крыса испугалась тоже. Девушке стало вдруг одиноко.

Она вспомнила на мгновение сережки Ирины, юбку с особым разрезом, обманчивые глаза, которые никогда прямо не говорили о ее намерениях. В компании Ирины всегда было так просто. Даже тишина казалась легкой. Ирине понравилась девушка, и она приняла ее в свою семью. После того как Митька попал в больницу, они много времени проводили вместе.

Ирина свозила девушку в монастырский город Загорск, после чего в голове еще неделю звучал пятнадцатиголосый перезвон церковных колоколов, в дом-музей Пастернака в Переделкино, просторный двор которого был усыпан разноцветными скорлупками крашеных яиц, на веранду дачи Константина Симонова, на могилу Арсения Тарковского, где они грызли тыквенные семечки, и на Ваганьковское кладбище — посмотреть на засыпанный морем цветов могильный холм Владимира Высоцкого. Ирина читала девушке вслух стихи Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама, вдохновила ее на чтение Тургенева, Лермонтова, Бунина, Лескова, Платонова, Ильфа и Петрова, Трифонова.

Постепенно они познакомились ближе и полюбили друг друга.

Девушка нагнулась и посмотрела на крысу. Бедняжка умерла, дух покинул больное тело. Девушка чувствовала, что Ирина думает о ней.

Она свернула на тропинку, которая привела ее в заиндевелую, туманную, черную рощу, где она обнаружила потрескавшийся памятник Пушкину, у подножия которого среди блестящих осколков водочных бутылок валялась добрая пригоршня гильз от дробовика.

Побродив еще немного, она вышла в открытую часть парка, где туман рассеялся, а воздух стал прозрачным. Здесь звучал концерт Рахманинова, дедушки стучали в домино, а бабушки шептались на скамейках. Беззаботное весеннее солнце прокралось в парк, и скоро день стал поистине теплым. Ветер гнал облака на запад. Где-то далеко кричали утратившие чувство времени петухи. Лежащий повсюду снег таял и порождал ручейки. Девушка нашла пустую скамейку и заснула на ней, пригревшись в теплых солнечных лучах. Проснулась она от страшного шума, который неожиданно проник в ее сон. С другой стороны парка к ней приближался коричневый водяной поток. Дедушки и бабушки исчезли, лишь музыка все еще звучала. На дороге, ведущей из парка, ей встретилась искалеченная лошадь. Она остановилась, когда девушка пробежала рядом.

Девушка бежала к гостинице, прямиком на третий этаж. Она смотрела из окна, как вода неожиданно поднялась и залила почти половину парка.

Она поспешила к стойке регистрации и громко застучала о стол, пытаясь позвать хоть кого-нибудь. Из глубины комнаты для персонала вышла знакомая администраторша в ондатровой шапке. Девушка спросила, почему вода неожиданно так поднялась. Администраторша пояснила, что ночью резко потеплело и лед на Ангаре стал таять и что это вполне нормальное явление, к утру или, по крайней мере, к началу следующей недели вода либо спадет, либо еще поднимется.

Девушка в недоумении осталась стоять у стойки, но ей стало гораздо легче. Она слышала, как администраторша продолжила прерванный разговор в подсобке:

— Павел Иванович, тот, что работает районным инспектором в управлении культуры.

— Эта сорокалетняя развалина?

— Именно.

— Тот, что каждый раз перед завтраком пьет три столовые ложки укропной воды?

— Да, так вот он сказал Зое, а Зоя рассказала мне...

К вечеру вода в парке спала, унеся с собой весь чистый, белый снег. Остался только грязный лед и источавшая пар мокрая земля.

Был вечер. Карминно-красный трамвай разрезал бульвар надвое, черные деревья парка грустно вглядывались в девушку, но она их не замечала. Она смотрела на звезды, на маленькие кубики льда, дрожавшие на зеленом небе, на светящуюся ледяным светом луну. Многоэтажные дома застыли от холода по обеим сторонам скользких улиц. Медленно загорались жужжащие фонари. Поначалу они испускали неверный синий свет, который вскоре превратился в пурпурно-красный.

Девушка включила стоявший в углу на низком столике черно-белый телевизор. На экране было что-то о готовности техники к весеннему севу.

Девушка подумала о Митьке. Помогут ли ему поправиться отдых и лечение в Крыму? Что он будет делать? А Ирина? Все это беспокоило девушку так сильно, что она стала утешать себя воспоминаниями: как они слушали с Митькой пластинки на ядовито-зеленом смешном проигрывателе, пили чай и шампанское, играли по тысяче раз в настольные игры, смеялись, кружились и визжали от радости. Они умели наслаждаться жизнью, а потом вечер сменился ночью, лето осенью, и Митьке пришлось идти в психушку.

Из большого окна в холле гостиницы был виден край крыши, с которого свисал целый ряд острых, как мечи, сосулек, готовых в один миг раскроить голову случайного прохожего. На фонарном столбе, излучающем яркий желтый свет, спала черная длинношерстная кошка. Когда девушка сообщила администраторше, что уезжает, та попросила ее немного подождать и скрылась в служебном помещении. Вернувшись, она принесла маленькую бежевую пластмассовую модель башни кремля:

— Это вам. На память об Иркутске.

Когда девушка вошла в купе, мужчина сидел на кровати в длинных армейских кальсонах и подтачивал ногти на ногах.

Она протянула ему охапку свежих, пахнущих бензином газет. Мужчина сказал, что поезд отправится только утром. Девушку это не удивило.

Она долго сидела на кровати и улыбалась. Смотрела на мужчину. Взгляд мужчины был усталым и затуманенным, но даже это показалось девушке уютным и родным.

Облака лавировали по сумрачному небу, то и дело сталкиваясь друг с другом. Наконец массивная и спокойная ночь накрыла поезд.

Свет весеннего утра разбудил девушку прежде, чем прозвучал третий звонок к отправлению. Паровоз тяжело вздохнул, и состав отправился в путь.

Позади остается Иркутск, тихий, скованный льдами весенний город. Позади остается Иркутск, желтый кафель университетской библиотеки, розовая церковь с куполом-луковкой, парки и бульвары, шумные, объятые паром общественные бани, измученная земля, утонувший в ржавой воде сквер, классическая музыка, доносящаяся из маленького динамика у ворот, снег и мягкие сугробы во дворах и садах. Позади остается Иркутск и встречная электричка, прошуршавшая по соседнему пути, дома и снова дома — маленькие, вросшие в землю, белые оконные рамы, цветные ставни, резные ажурные карнизы, одинокий девятнадцатиэтажный дом среди полей, весеннее солнце, дымящие трубы, мужик, взобравшийся на поленницу. Это все еще Иркутск, голубое здание вокзала и непроходимый, похожий на джунгли, лес. Болото, карликовый лес, пустоши, лесозаготовки — это уже не Иркутск. Железнодорожная ветка БАМа, частично проглоченная болотом, обрушившийся под тяжестью снега дом. Из соседнего вагона доносятся печальные звуки гармони, сопровождаемые звоном колокольчика. Поезд ныряет в природу, летит, стуча колесами, сквозь заснеженное, пустынное пространство. Всё приходит в движение: снег, вода, воздух, деревья, облака, ветер, города, села, люди и мысли.

Поезд тихо скользит вдоль неровной, красивой береговой линии Байкала, сквозь неожиданные скальные разрезы и десятки туннелей. Горбатый остров вздымается в непосредственной близости от берега. На вершине единственного на острове дерева, иссохшего обрубка сосны, неподвижно сидит, следя взглядом за движением поезда, орлан. Байкал — огромен, словно море, бесконечен, как космос. Девушка задумалась, как много должно быть в его ультрамариновой воде подводных рифов, скал, больших островов, затонувших кораблей, пропавших моряков и останков давно вымерших животных. Может быть, рыб. Льды уже подтаяли настолько, что в прозрачной крыше озера появились широкие полыньи. Байкальские тюлени не показывались. С севера дул порывистый ветер, покрывающий рябью поверхность темной воды в полыньях. Оттаявшие старые березы топорщили бугристые стволы, загораживая кронами западное небо. Ледяные волны вздымались над подводными камнями, прячущимися за редкими камышами. На берегу стоял огромный завод, чьи толстые трубы то и дело выталкивали в небо красные облака. Название завода сияло на скале огромными, размером с грузовик, буквами: «Ворошилов». Девушка подумала о Москве, о ноябрьских пасмурных днях и холодных мартовских ночах, о реке, по берегам которой они часто гуляли.

Мужчина открыл бутылку водки и налил два стакана.

— Знаешь ли ты, что произошло с Гагариным, когда он летел в своей капсуле вокруг земли? Он понял, что земной шар — это маленькая какашка в огромной Вселенной и что она может исчезнуть в любой миг. Когда он вернулся из космоса на землю, он стал много пить, хотя обладал всеми возможными привилегиями: перед ним открыли двери все особые магазины, больницы и санатории партийного руководства, ему стали доступны все западные лекарства. Хрущев подарил ему самолет — взбодрись, товарищ! Но не вышло. Гагарин летал над облаками и искал смерти. Долго искать не пришлось. Самолет врезался в скалу и разбился. Давай же выпьем за Юрия Гагарина и за смелых собак-космонавтов Белку и Стрелку!

На западном берегу Байкала, почти у самой воды, стояла церквушка с куполом-луковкой, похожая скорее на игрушечный домик, чем на действующую церковь. Вокруг нее росли большие кедры. Их ветви размеренно покачивались, и с них медленно сползал тающий на солнце снег. Неожиданно ветер поменялся, и мягкие длинные иглы стали цепляться за обшарпанные стены церкви. Девушка представила, как тяжелая ночь опускается над Байкалом и лишь беспокойные звезды, словно светлячки, мечутся между густыми кедровыми ветвями. По льду двигались два мотоцикла с коляской. Одна коляска, красная, была наполнена живыми связанными друг с другом курами, другая была ярко-синей. Там-сям сидели, замерев над лункой, рыбаки. Поезд проскрипел колесами и, изогнувшись, приблизился к береговой линии. Девушка заметила покрытые снегом карусель и детскую площадку. Состав медленно двигался вперед, потом вдруг радостно взвизгнул и нырнул в пробитый в горе туннель. Все вокруг погрузилось в тихие сумерки. Поезд некоторое время лениво стучал колесами, после чего замер на месте.

В темном туннеле простояли часа два. Яркий свет лампы отражался в линолеуме на полу. Девушка слушала дыхание и спокойное сердцебиение мужчины. Он смотрел на нее из-под тяжелых век.

— Случай из жизни, ягодка, — сказал мужчина и сел. — Был такой Коля, околел за два дня до своего сорокалетия. Мы хоронили его в Москве на новом кладбище, недалеко от могилы рано ушедшей из жизни красавицы Анны Павловны Доренко. Прошел год, и вот на Вознесенье пошли мы проведать старого друга, я, Вова и Гафур. Мы купили два пакета еды и пять бутылок водки. Вова расстелил скатерку, Гафур разложил закуску. Налили Коле водки и положили сигарет на могилку, как вдруг рядом появилась компания девчат, и так уж пошло, что незадолго до полуночи я уже трахал одну из этих роскошных задниц. Крошка возлежала на могильном холмике, ноги врастопырку, а я уставился в намалёванный на камне прекрасный образ Анны Павловны. Она смотрела на меня и улыбалась. И тогда я подумал, пожалуй впервые в жизни, что, возможно, после смерти есть и еще что-то.

Девушка приоткрыла дверь купе. В коридоре девочка с косичками играла с матрешкой. Вскоре самая маленькая из матрешек, та, что хуже всего вырезана и небрежно раскрашена, выпала из рук ребенка и покатилась вдоль ковровой дорожки к стучащей, незакрытой двери туалета.

Мужчина сидел на кровати в цветастой рубашке и устало смотрел в окно, за которым была видна лишь каменная стена туннеля. Красной краской на ней было написано: «Байкал гибнет!»

— Знаешь ли ты, что такое венская кадриль? Это когда из тюрьмы привозят пятьдесят мужиков, сажают их в грузовик и везут к месту расстрела. Там выстраивают в ряд. Берут какое-нибудь число, например, восемь. Каждого восьмого убивают, а остальных отвозят обратно в тюрьму дожидаться следующей ночи. Почему кадриль? Потому что прежде чем расстрелять, заключенных заставляют меняться местами раз шесть. Сначала ты третий, потом пятый, потом первый и так далее.

Поезд вздрогнул и стал набирать ход, выбираясь из туннеля. Яркий весенний день резко ударил в глаза. Кто-то прокричал ура. Берега Байкала раскинулись по обе стороны дороги.

— В прошлом году в это же самое время из окна такого же вот поезда я наблюдал, как с помощью вертолета спасатели снимали с оторвавшейся льдины замерзших рыбаков. Каждую весну одно и то же. Рыбаки сидят над прорубью, льды приходят в движение, и эти дураки остаются заложниками на дрейфующей льдине. Одни тонут, другие замерзают до смерти, и лишь немногих удается спасти. Ради чего? Сами ведь туда отправились, по собственной воле.

Железная дорога стала постепенно уходить в глубь материка. С востока надвигались приземистые темные облака. По краю заснеженного поля в непосредственной близости от железнодорожного полотна пролетела, хлопая крыльями, старая куропатка. Где-то далеко, на противоположном краю, торчала из-под снега низкая покосившаяся теплица, за которой высился колхозный хлев. Перед хлевом стояли лошадь и телега с сеном. Две женщины, молодая и старая, проталкивали охапки сена через маленькое чердачное отверстие внутрь хлева. Укрытая черной накидкой лошадь размеренно и спокойно жевала. Из-под сугроба выглядывали потемневшие финские сани. Девушка услышала, как кто-то прошел по коридору мимо купе и сказал, что Байкал сам себя очистит.

— У татар есть традиция, они привязывают пленников к мертвым воинам, — сказал мужчина. — Нога к ноге, живот к животу, лицо к лицу. Так мертвый убивает живого. Добром можно достичь чего-то, злом можно получить всё. Злу невозможно противостоять. Оно неистребимо, что бы там Бог ни говорил о добродетели.

Рельсы стонали в зеленом сумраке. Байкал остался далеко позади. Девушка представляла, как в его таинственных подводных гротах живут удивительные рыбы, а в толще воды, словно облака, медленно плывут стаи медуз.

Тепловоз резко затормозил, приближаясь к станции. Вырвавшийся из-под колес ветер тут же подхватил свежий, выпавший накануне ночью и похожий на мелкую крупу снег, беспечно разбрасывая его во все стороны. Поезд остановился перед вокзалом Улан-Уде.

Девушка лениво вышла на перрон. Навстречу ей шагали три кошки. У одной был сломан хвост, вторая, с блестящей шерсткой, заинтересованно улыбалась, у третьей были отрезаны уши, и она раскачивалась из стороны в сторону словно пьяная.

Холодный северо-восточный ветер принес терпкие мелодии балалайки. Где-то вдалеке отдыхали усталые и тихие тепловозы. Мужчина в одной рубашке пробежал мимо девушки и дворника к зданию вокзала. Белое как молоко быстро оседающее небо стало моросить холодным снегом, покрывая пеленой объятую морозным ветром землю, весь космос был исполнен удручающей печали.

Мужчина вернулся к вагону, неся в одной руке банку сметаны и пакет с продуктами, в другой — букет завернутых в «Правду» хризантем. Он протянул цветы девушке и, подмигнув глазом, залез в тамбур. Из каждой подмышки выглядывала бутылка водки. На соседний путь прибыл, щуря фонари, пригородный поезд. Вывалившийся из него народ сотворил в воздухе плотное облако самых разнообразных домашних запахов. Ветер ухватился за них и швырнул в голову девушки. Она поднялась в вагон и прошла в свое купе. Мужчина сидел на полке и невозмутимо выставлял на стол бутылки.

— Вот они две бутылки пьянящей жидкости, именуемой водкой. Прекрасная страна. Никакой сухой закон не властен над этими окраинными долинами скорби, на периферии свои законы.

Мужчина перевел взгляд на девушку.

— Знаешь ли ты, Баба Яга, что мы находимся в столице Бурятской автономной советской социалистической республики. Здесь говорят на странном языке и молятся одновременно Будде и Иисусу.

Мужчина показал на волосы девушки.

— Что челка, что затылок — один черт. Не очень-то красиво, — засмеялся он, по-отцовски накрыл руку девушки своей рукой и сжал.

— Мы хорошо подходим друг другу, злая ведьма и Кощей Бессмертный... В этой стране живет свыше сотни разных народов. Если один из них или парочку уничтожат, никто и не заметит. На севере пасут оленей, а в Грузии делают вино. Вокруг нас северная тундра и бескрайние леса. На юге простираются степи, на юго-востоке — пустыни, на Кавказе — высокие горы и глубокие ущелья. Ветер со свистом гуляет по ущельям, разгоняя огромные тучи. Крымское побережье и белорусские болота. Поволжские лапти и гопак, чеченская лезгинка, якутские шаманские бубны, чукотские, айнские, самодийские и корякские олени, калмыцкие овцы и казацкие сабли, тамбовский окорок, волжская стерлядь и рязанские яблоки. Всего с лихвой... да ладно уж. Один грузин сказал мне как-то, что история грузин и армян намного старше и величественнее, чем история русских. Что русские еще ухали в пещерах, когда в Грузии возводили церкви и слагали поэмы. Но это ложь.

Поезд хрипло просвистел, вагоны дернулись и, скрипя, стали набирать ход. Раиса стояла на самой верхней ступеньке тамбура, держалась рукой за поручень и помахивала ногой в воздухе.

— Все малые народы и их прекрасные культуры процветают как никогда, хотя в действительности они должны были бы стать русскими. Все эти тысячи языков сохраняются у нас из года в год, хотя одного русского было бы вполне достаточно. Мы русские — неприхотливый, выносливый и терпеливый народ, мы благосклонно позволяем другим жить с нами. Но это не может продолжаться бесконечно.

Мужчина достал иголку и нитку и стал зашивать порвавшуюся лямку у сумки. Время от времени он поглядывал на радио, откуда доносилась Седьмая симфония Бетховена.

— Хоть бы кто-нибудь запел, а то от этого чертового грохота волосы в ушах начинают расти.

Размашистый Улан-Уде с его самой большой в мире головой Ленина на центральной площади исчезли вдали. Поезд стучал колесами, рассекая дикие просторы погребенной под снегом вечной тайги, огибая снежные вершины. По краям раскинувшейся равнины высились длинной цепью черные хребты гор. Девушка думала о Митьке и о металлической решетке в окне психиатрической больницы. Согласно диагнозу армейского врача, Митька страдал психическим заболеванием, и его стали пичкать психотропными лекарствами. Когда здорового человека заставляют принимать такие таблетки, то ничего хорошего за этим не следует. Митька серьезно заболел в этой больнице, он отказывался от еды, а его душевное состояние было далеко от идеального.

В стакане звякнула ложка. Мужчина отложил шитье в сторону и теперь возился с бутылками: вытирал их, изучал этикетки, проверил, запечатаны ли они. При этом не открывал, лишь смотрел и умилялся.

— Если нашему брату предстоит выбрать из двух зол, я всегда выбираю оба.

Немного позже мужчина разложил на столе стебли сельдерея и чеснока и открыл банку с холодным борщом. Девушке он протянул большую ложку. Он пыхтел и причмокивал, а его большие уши при этом тоже двигались. Время от времени он добавлял в суп немного кипятка и сметаны. Борщ был действительно вкусным, купе быстро заполнил запах сельдерея. Мужчина открыл для девушки бутылку пепси-колы.

— Надо же тебе хоть раз за всю поездку освежить рот каким-нибудь привычным вкусом. Это напиток Брежнева, и поэтому я его не пью.