Загадка Александра Македонского Гульчук Неля

XII

Жрица храма Паная и Таида, не спеша беседуя, шли по аллее, ведущей к святилищу Афины, время от времени останавливаясь, чтобы вдохнуть аромат жимолости и горького лавра.

Речь Панаи была тихой и неторопливой:

– Персы продолжают жестоко мстить эллинам, натравляя одни города на другие. Междоусобные войны разорили нас, ослабили, ничего не осталось от прошлого величия Афин. И теперь, пожелай того персы, они могли бы покорить нас и превратить в рабов.

– Персы снова мечтают о мести, – тяжело вздохнув, сказала Таида.

Паная, само воплощение мудрости и простоты, согласно кивнув продолжала:

– Ни Спарта, ни Фивы, ни Коринф – не сильны. Все едва дышат… Наш город наполнен до краев ненавистью и завистью. Нам следует вспоминать слова Мальтиада, разгромившего персов при Марафоне…

– «От нас зависит станут ли афиняне рабами или укрепят свободу», – процитировала слова великого полководца Таида.

Жрица похвалила гетеру:

– Ты прекрасно образована!

Они шли вдоль вековых платанов, серебристых тополей, гигантских вязов, окруженные торжественной тишиной. Таида с жадностью ловила каждое слово жрицы, слова которой были созвучны ее мыслям.

– Все здесь наслышаны об уме и смелости Александра, царя Македонии. Многие пророчат ему славу объединителя эллинов.

Таида взглянула на жрицу, в глазах ее был вопрос и решимость:

– Чем я, служительница Афродиты, могу помочь Афинам?

– Ты молода, умна и прекрасна. А красота – великая сила, которая может управлять миром. Цари и стратеги ведут в бой войска. Впереди светлых надежд идет темная сила. Зло всегда впереди. Ты, Таида, должна указать царю Александру истинный путь, мудрое решение. Мудрость на троне принесет счастье всем.

– Александр Македонский объединит всех эллинов и отомстит персам за наши страдания и позор, – убежденно сказала Таида.

Остановившись и положив руки на плечи Таиды, жрица пристально посмотрела ей в глаза:

– Знай, в переплетении событий, из которых складывается история мира, бессмертные боги порой прибегают к помощи простых смертных. Ты – наследница знаменитой афинской династии, которую нечестивый Ксеркс жестоко истребил. Готова ли ты стать посвященной Великой Афины?

Таида, не задумавшись, ответила:

– Готова.

Жрица продолжала испытывать Таиду:

– Но ведь ты должна будешь восторжествовать над слабостями духа и плоти. Тебя не должны будут задевать оскорбления, привлекать земные соблазны, если они не служат главной цели, для которой боги избрали тебя. И горе тебе, если ты по слабодушию не выполнишь их предначертаний. За всеми посвященными строго следят, держат ли они обещание.

В глазах гетеры была непреклонная решимость. В жертву Афродите юная Таида принесла свою девственность, на жертвенный алтарь Афины она приносила свою судьбу.

Таида безмолвно вместе со жрицей вступила в святилище Афины. Зал был темен и пуст. Дрожащий огонек светильника лишь слабо освещал лицо жрицы, торжественное и суровое.

– В последний раз вопрошаю тебя, Таида, готова ли ты выполнить обет – отомстить персам за поругание Эллады?

– Да!.. Мне ненавистно само воспоминание о персах!..

Жрица больше ничего не сказала, отвела Таиду в центр святилища и, быстро дунув на светильник, погасила пламя.

Таида стала всматриваться в темноту.

Высоко в нише, где находилось изваяние Афины, раздались звуки, словно кто-то играл на лире. Дальний конец зала внезапно озарился – там появилась прекрасная богиня. Вслед за ней вырвалось отвратительное чудовище, которое, изрыгая проклятья, зверски терзало молодого бога, а затем уселось на трон. Множество человеческих теней носилось вокруг чудовища подобно тяжело раненным птицам.

Время от времени Таида чувствовала прикосновение к своему телу холодных крыльев невидимых мерзких тварей. Наконец она начала смутно различать двигавшиеся во мраке чудовищные формы кентавров, гидр и горгон.

В ее сознании быстро замелькали картины: менялись цари, гибли и веселились народы, землетрясения и наводнения сотрясали землю. Она испытывала ужас утопающего, задыхающегося под напором воды, и в страшной борьбе теряющего сознание.

Когда она пришла в себя, кромешная тьма окружала ее, тьма, в которую прокрадывался ползучий полусвет, мутный, призрачный, устрашающий. И в этом свете Владыка Добра сражался с Владыкой Зла. Победа склонялась то в сторону одного, то в сторону другого. Но ни один так и не одержат верх.

В темноте раздался голос жрицы:

– Проникла ли ты, Таида, в значение того, что тебе дано было увидеть?

– Проникла! Обряд посвящения завершен?

– Он только начался!

Все окутала тишина, глубокая и черная, как царящий в храме мрак. Вязкая, тягучая тишина проникла в самое сердце Таиды. Ей стало жутко, ведь голос полного безмолвия страшнее леденящего кровь вопля. Страх сковал гетеру, в сознании билась одна только мысль – бежать! Немедленно бежать! Нет, огромным усилием воли приказала она себе. Пусть я умру, но я выдержу все испытания.

Таида мысленно вызвала образ богини и начала молиться:

– Афина, великая богиня, поддержи меня. Вдохни в меня силы!

И вдруг все переменилось. В Таиду впились горящие глаза, послышались страшные шорохи. Тьму пронзили лучи света. Они мерцали и переливались, наплывали друг на друга, сплетались в мистические знаки. Лучи кружились и плясами все быстрее и быстрее. Наконец все слилось в бешеном вихре. Таида плыла по светозарному океану. Волны взлетали, низвергались, вознося ее то ввысь, то швыряя в бездну.

Таида почувствовала, что силы ее иссякают. Ее поглотило ничто. Она умерла!

Но жизнь внезапно вернулась к ней. Она снова стояла в темноте храма, в изумлении разглядывая сама себя…

Она услышала шелест листьев, шум прибоя, легкое дуновение ветра.

Неземной голос произнес:

– Велико было твое желание встретиться со мною здесь, в моем храме, и ты проявила великое мужество. И я тоже страстно желала увидеть тебя здесь. Ведь боги любят тех, кто любит их. Знай, Таида, я не творю будущее – его будешь творить ты. Тебе дана свобода выбирать! И победишь ты или потерпишь поражение, зависит от того, насколько ты сильна и чиста сердцем. Но я всегда буду охранять тебя, так как, подарив тебе свою любовь, я дарю ее навек, хотя порой тебе будет казаться, что я забыла тебя. Но помни: коль победишь – тебя ждет великая награда; проиграешь – страшная кара падет на тебя. Я надеюсь, что ты будешь служить мне верно.

Нежный голос умолк.

Над алтарем заклубилось облачко, которое стало менять очертания. Вот оно посветлело, засветилось, и перед Таидой вновь возникла статуя богини во всем ее величии.

Святилище озарил свет.

Перед Таидой предстала жрица Паная со светильником в руке:

– Уже день, Таида, – день твоего второго рождения… Ты прошла таинство посвящения и родилась заново.

Двери святилища распахнулись во всю ширь.

Превозмогая слабость, ошеломленная, потрясенная, Таида двинулась за жрицей на яркий утренний свет.

Она возвращалась в свой дом по аллее парка. Слова жрицы эхом отдавались в ее сознании:

– С помощью богов ты будешь плести паутину, в которую завлечешь молодого царя. Ты овладеешь его мыслями, покоришь его сердце и подчинишь его ум нашей воле. Но если ты изменишь своему долгу, тебя ждет кара богов и презрение эллинов.

XIII

Едва прибыв в Афины, Таида сразу оказалась в зените славы и поклонения – о ней говорил весь город, поэты и художники восхваляли ее красоту.

Никто из знатной молодежи Афин не отказывался от приглашения в ее дом, где Музы и Грации встречались в сообществе с Эросом.

На пир, который устраивала гетера в честь своего возвращения в родные Афины, стремились попасть все светила города.

Пир восходящей столичной звезды должен был поразить своим великолепием и изобретательностью. Однако действительность превзошла все ожидания. Таида и Иола, приехавшая из Коринфа помочь подруге и решившая остаться в Афинах, были непревзойденными мастерицами по устройству захватывающих зрелищ.

Ложа и столы были поставлены прямо в саду – в доме не нашлось такой комнаты, где могли бы разместиться все приглашенные гости. Да и ночь была теплая и тихая, даже пламя в многочисленных светильниках не колебалось. Звездное безлунное небо было прозрачным и чистым. Душно пахли розы, фиалки и жасмины, растущие в саду.

В разных концах сада группы музыкантов наигрывали приятную музыку.

Гости входили в дом через дверь, которая была завешена пологом из карфагенской ткани, расшитой причудливыми узорами из золотых и серебряных нитей.

Прибывающих гостей встречали рабы, сопровождали к скамьям, снимали с них сандалии и омывали ноги и руки из серебряных сосудов, затем окропляли благовониями и надевали на головы венки из живых цветов.

Большие и удобные ложа со множеством мягких подушек были расставлены по всему саду. Рядом с каждым из них стояли девушки. Самые известные из афинских гетер присутствовали на пиру. Лица их сияли приветливыми улыбками. Они все были словно на подбор. Все были поистине очаровательны в прозрачных нарядах светлых тонов.

Лисипп, прибывший на пир одним из первых, с удовольствием созерцал эту картину взглядом художника. Наконец, он подошел к Таиде, встречающей гостей у лестницы, ведущей из дома в сад.

Гетера была одета роскошнее, чем когда-либо: в хитон персикового цвета, ниспадающий грациозными складками к маленьким ножкам в позолоченных сандалиях. Одежду дополняли ослепительно сияющие ожерелье из драгоценных камней, серьги и браслеты.

– Я восхищен той гармонией, которую тебе удалось так искусно создать: божественные звуки, услаждающие слух, нежные ароматы цветов для обоняния и, наконец, прекраснейшие девы для глаз и наслаждения.

Таида наградила Лисиппа самой нежной из своих улыбок:

– Выбирай себе ложе, дорогой Лисипп, и ту, которая приглянулась тебе.

Взгляд Лисиппа встретился с сияющими глазами Таиды.

– Разнообразие красавиц не мешает мне сделать выбор. Я предпочитаю остаться с тобой.

Выбирать ложе было привилегией гостя, вместе с ним выбиралась и девушка, стоявшая рядом. Исключением было лишь ложе, возвышавшееся в центре сада, которое предназначалось для хозяйки дома. К нему и направился скульптор.

Несколько молодых людей уже играли в коттаб – плескали остаток вина из фиалов в чашечку, укрепленную на подвижном коромысле. Попавшие в цель радостно смеялись, довольные победой.

Другие гости поудобнее устраивались на своих ложах, принимая полулежачее положение, опираясь на левое предплечье и оставляя свободной правую руку. Взгляды всех были устремлены к центру сада.

Наконец Таида заняла свое место на центральном ложе рядом с Лисиппом.

Мальчики-виночерпии замелькали между ложами, разнося гостям первые чаши. По мере того как чаши пустели, беседа оживлялась. Угощение было обильным – от дичи, мяса, пряных колбас, сыров различных сортов и экзотических фруктов ломились столы.

Наконец, началось представление, которое открыла Иола.

Златокудрая дева в сопровождении молодых нарядных танцовщиц спустилась по лестнице в сад. Она поднесла к губам украшенную золотом и дорогими камнями флейту и извлекла из нее чудные, завораживающие звуки танца. Мелодию подхватили юные флейтистки в хитонах нежно-зеленого цвета.

Танцовщицы были в коротких нарядах, таких прозрачных, что они казались легкой дымкой на их совершенных фигурах. Грациозные тела соединялись, разъединялись, образовывали скульптурные группы и сплетались снова в подобие букетов цветов.

Гости замерли, не допив чаши, не договорив слова, не закончив жеста, очарованные музыкой и танцем.

– Хариты смягчают наши сердца и наполняют их дружелюбием и радостью, – сказал своей подруге один из гостей.

Внезапно, единым движением танцовщицы расстегнули фибулы, и их легкие одежды соскользнули на землю. Теперь обнаженные тела совершенных форм неистово двигались, словно охваченные лихорадкой страсти, наклонялись станы то в одну, то в другую сторону, напрягались и расслаблялись мышцы живота. Их груди колыхались, лица пылали, на них появилось выражение возбуждения.

Весь сад наполнился аурой лихорадочного желания.

Даже Лисипп, обычно сдержанный, почувствовал биение крови в висках и наклонился к Таиде:

– В твоем доме, прекрасная Таида, Музы и Грации встречаются с Эросом.

– Так же, как и в жизни, Лисипп.

Музыка оборвалась одним слитным аккордом. Юные танцовщицы, подхватив одежды, убежали.

Гости разразились возгласами удовольствия.

Вновь заиграла музыка, и вслед за танцами началась пантомима.

Лисипп оценил эту весьма искусную перемену: сначала пробудить чувственность гостей, доведя их почти до исступления, а затем дать пищу для ума.

Молитвенно вздымая руки к небесам, участники представления выражали свое восхищение красотой Психеи, которую изображала Иола. За происходящим, стоя в стороне, ревниво наблюдала Афродита. Когда Психея удостоилась почестей, предназначенных самой богине любви, и путь ее стали усыпать цветами, Афродита в гневе отвернулась.

Один из представителей золотой молодежи с придыханием произнес:

– Иола так хороша, словно и есть сама Психея!

Его подруга, возлежавшая рядом, ревниво глянула на молодого человека и с наигранной улыбкой, в пику ему, заявила:

– Сейчас должен появиться сын Афродиты Эрот. Его играет сам Ликон… И я должна заметить, что не только его игра, но и он сам великолепен.

Тот, для ушей которого все это было сказано, кажется, даже не заметил укола и продолжал следить за Психеей – сквозь тонкую ткань легко было разглядеть совершенную девичью фигуру.

Разгневанная Афродита повелительным жестом указала Эроту на Психею. Эрот согласно кивнул, извлек серебряную стрелу из золотого колчана и направил ее на Психею.

– Нельзя вообразить себе более трагической судьбы, – воскликнула Таида. – Психея – пленница плоти. Она живет, дышит и думает только о ней.

– Разве это не прекрасно? А что же, по-твоему, любовь? – поинтересовался скульптор. Его утонченный вкус угадывал в Таиде что-то особенное, отличающее ее от всех остальных женщин.

– Это высший экстаз!..

Лисипп улыбнулся:

– Своеобразная философия.

– Это моя собственная теория. Не забывай, что у гетер достаточно времени для размышлений о любви.

– Ну и к каким выводам ты еще пришла?

– Что большинство мужчин совершенно не способны к любви. Для них легче командовать целой армией, вершить судьбы мира, не в лучшую сторону, чем любить. И еще: по-моему, гораздо лучше быть любимой, чем любить самой.

– Как же так, если любовь – высший экстаз?

– Тот, кого любят, обладает таким могучим влиянием, что может изменить многое к лучшему в этом мире.

Лисиппу все больше и больше нравились смелые, не лишенные остроумия рассуждения гетеры. Внезапно он встал, сбросил гиматий, закрепил его на столе, достал из складок одежды кусок угля, который всегда носил с собой, и, усевшись поудобнее, стал рисовать Психею.

В это время Эрот склонился над спящей Психеей и поцеловал ее.

Ночная бабочка влетела в огонь светильника и упала, сгорев в нем. Заметив это, Лисипп оторвался от рисунка, наклонился к Таиде, также проследившей за печальной участью бабочки, и с затаенной грустью сказал:

– Бабочка летит на огонь, не зная, что обожжет крылья или сгорит в нем сама… Мы же знаем, что страсть способна погубить нас, и все же не противимся ей…

Таида усмехнулась:

– Дорогой Лисипп, твое сравнение само по себе, конечно, верно, но нельзя забывать, что человек наделен разумом и в его силах повести себя так, чтобы не сгореть, как эта несчастная бабочка.

– Наши представления о собственных возможностях часто являются нам такими, какими мы хотели бы их иметь… Жизнь сложнее, нередко печальнее… Впрочем, мир, в котором нет страсти и печали, неинтересен… Во всяком случае, мне. И я думаю, что многие готовы были бы сгореть в огне, если сквозь пламя видели бы твой лик, Таида…

Таида лукаво взглянула на Лисиппа:

– И ты тоже?

– Конечно!

– Спасибо, Лисипп. Я, как и всякая женщина, не могу не быть благодарна за такое признание. Но я слишком хорошо отношусь к тебе, чтобы желать талантливому скульптору Эллады участи бабочки.

– Отчего же? Быть бабочкой прекрасно. Это светлый символ. Ведь душа человека подобна крылатому насекомому, которое то ползет по земле червяком, то возносится к небу бабочкой. Сколько раз она была гусеницей и сколько раз – бабочкой? Она этого никогда не узнает, но она чувствует, что у нее есть крылья.

Психея с повязкой на глазах ощупывала лицо, шею, плечи Эрота. Порой она пыталась сорвать повязку, но тот не давал ей это сделать. И лишь когда Эрот разметался на ложе любви, Психее удалось приподнять ее. Взглянув в прекрасное лицо юноши, она замерла очарованная его красотой.

Грозный удар грома словно предупредил об опасности. Почувствовав угрозу, Психея закружилась, заметалась, пытаясь вырваться из заколдованного круга, но усилия ее были напрасны. Она напоминала опалившую крылья бабочку.

Лисипп задумчиво смотрел на Таиду, отложив в сторону рисунок.

– А ты, Таида, изведала муки любви?

– Нет, Лисипп!.. Пока нет…

Помолчав, она прибавила:

– Мне кажется, любовь для того, кто любит, с одной стороны – экстаз, а с другой – недуг.

– Любовь – не недуг, нелюбовь – недуг. Так считал Сократ, и я согласен с ним.

Лисипп снова продолжал рисовать.

Простирая руки к небесам, Психея молила вернуть ей возлюбленного, но руки ловили лишь пустоту. Она упала в изнеможении. Гости затихли, потрясенные талантом Иолы.

Молчание прервал Лисипп:

– Я решился – сделаю статую Эрота! До встречи, Таида!

Он накинул на плечи гиматий.

Таида встала, чтобы проводить дорогого гостя, засмеявшись, провела пальцем по скрещенным рукам, нарисованным на плаще…

Они направились к выходу.

По пути цепкий взгляд Лисиппа уже следил за рабынями, бесшумно скользившими между гостей… Дойдя до колонны, скульптор спросил у Таиды:

– Кстати, скажи откровенно, Таида, на что ты так богато живешь?

– У меня много друзей. Вот мое богатство.

Лисипп на секунду задумался, затем согласно кивнул:

– Верно, друзья большее богатство, нежели тучные стада коров и баранов… Но ведь богатого друга надо завлечь в свои сети…

– Быть может, Лисипп, ты станешь помогать мне в этом?

– С радостью, если сумеешь меня уговорить.

Таида засмеялась.

Вдруг Лисипп заметил Птолемея.

– Смотри, Таида, перед тобой еще одна жертва. Она возбуждена и не видит паутины…

Гетера усмехнулась, но не без довольства:

– Паутина во мне, Лисипп?

– Красота – та же паутина, клянусь Арахной.

Таида не успела ответить – к ним подходили Неарх и Птолемей.

Неарх приветствовал гостей, многие из которых были ему хорошо знакомы:

– Хайрете!

Гости, особенно женщины, радостно встретили Неарха:

– Хайре!

– О, Неарх! Мы рады видеть тебя!

– Я тоже рад!..

– Откуда ты?

– Из Коринфа. Решили заглянуть к прекрасным афинянкам по дороге в Пеллу.

Неарх замолчал, увидев Иолу, и тут же, извинившись, направился к ней. Еще не дойдя до возлюбленной, он весело приветствовал ее.

– О, моя несравненная! – Он рванулся к ней навстречу: – Будто вижу златокудрую Афродиту, выходящую из пены морской на песок Амафунта!

Иола остановила Неарха ослепительной улыбкой:

– Эти гимны поют мне мужчины с утра до вечера!

Неарх приблизился к Иоле, с лукавой усмешкой парировал… Так, чтобы слышала только она:

– Я предпочитаю с вечера до утра!

Иола ответила беззаботным смехом.

– Эгоизм моего возлюбленного беспримерен. Впрочем, не его одного…

– А что, есть и другие?

– А почему бы им не быть, Неарх?

Неарх нахмурился и серьезно взглянул на Иолу:

– Я бы посоветовал им именно не быть!

К влюбленным подошла Таида. Неарх взял обеих женщин за руки и подвел к Птолемею. Представил друга:

– А это сам Птолемей. Он, кажется, немного смущен. Однако это бывает с ним лишь в особых случаях… Сейчас, кажется, такой случай.

Птолемей не смел поднять на Таиду глаза, был не в состоянии произнести ни слова, он только смущенно улыбался.

Таида была поистине хороша, как богиня, и Птолемей испытывал такое же желание обладать ею, какое испытывал порой, глядя на вещи необычайной ценности, – такие, как драгоценные украшения или скульптуры, в которых он считал себя искушенным знатоком. Он мечтал обладать женщиной, вызывающей всеобщее восхищение.

Достав красивый платок, Таида с улыбкой протянула его Птолемею:

– Хочу отдать тебе этот платок на память… В знак благодарности за прекрасный дар – белоснежную Афру.

Птолемей взял платок:

– Благодарю тебя, Таида, за этот бесценный для меня подарок.

Он поднял на гетеру влюбленные глаза.

Неарх подошел к другу, шепнул на ухо:

– Смелее. Уверен, красавица не захочет отпустить столь красноречивого поклонника! Клянусь Зевсом, она готова ответить тебе взаимным чувством, счастливчик!

Птолемей продолжал, не отрываясь, смотреть на Таиду.

Она опустила глаза, как бы из скромности, на самом деле размышляя о том, как наиболее полно использовать свое влияние на этого человека.