Многослов-2, или Записки офигевшего человека Максимов Андрей

Тоже ведь интересно: кирпичи, сложенные в стену, не перестают быть кирпичами. Собака в стае не перестает быть собакой. Множество машин на автостраде – это все равно машины. А люди, объединенные в толпу, теряют собственно человеческие качества и перестают быть индивидуальностями. Можно было бы даже сказать, что они перестают быть людьми, если б было понятно, что такое люди.

Толпа – это ведь не просто много людей, но некий организм, живущий по своим законам. В 1895 году французский психолог Гюстав Лебон выпустил книгу «Толпа: исследование массового сознания», которая тут же стала бестселлером. (В скобках замечу: забавно, не правда ли, какими книгами зачитывались в конце позапрошлого века?) Лебон писал о том, что толпа не может внимать доводам рассудка, уникальность ее в том, что интеллектуально она всегда ниже отдельно взятого индивидуума, а движут толпой исключительно внутренние страсти.

Но еще до всех этих мудрых психологов свойства толпы очень хорошо уяснили революционеры. Революционеры – это люди, которые ломают историю на гребне толпы. Они могут приручить цунами, и эта огромная человеческая волна погребет под собой целые миры.

Толпа очень редко бывает народом. Например, в 1980 году на похоронах Высоцкого. Или в 1991 году у стен Белого дома. Но это исключение. В целом, толпа – это антипод народа.

По счастью, помимо толпы есть еще и личности. Именно личности покоряли науку, осваивали космос, писали великие книги и симфонии. Именно личности – знаменитые и не очень – помогают каждому из нас остаться индивидуальностью.

Иногда личность может совершить нечто абсолютно невероятное: например, повлиять на восприятие слова. То есть значение слова станет более благородным только и сугубо под влиянием личности. Не понятно? Объясняю.

Какие ассоциации у Вас, дорогой читатель, вызывает слово «симпозиум»? Очевидные: умные дяденьки в костюмах при галстуках обсуждают всякие важные проблемы. Однако слово это греческое – «simposion», и в переводе означает «пиршество». Как такой карамболь, извините, мог произойти? Да под влиянием личности. Точнее, двух. «Симпозиум» – так называется диалог Сократа, записанный Платоном. По сути, это была такая тусовка с выпиванием в доме тригика Агафона, где ученые мужи, попивая вино, вели умные беседы. Однако из уважения к Сократу и Платону симпозиумом стала называться встреча ученых мужей. Вот и такой бывает роль личности в истории.

Каждый человек в каждой индивидуальной жизни решает сам: присоединиться ему к толпе или остаться индивидуальностью.

Присоединиться к толпе – это вовсе не значит непременно стать фанатом спортивного клуба или громить киоски только потому, что у продавцов – иные овал лица и цвет кожи.

Присоединиться к толпе – это значит обрести некий коллективный разум и выключить свой собственный ум. Тот, кто совершает поступки не по собственной воле, а потому, что так решило большинство, присоединяется к толпе.

Остается ли он при этом человеком? Это каждый решает для себя сам.

Вообще на вопрос «Кто есть таков человек?» в конце концов каждый из нас отвечает себе и Богу. Даже когда нам кажется, что не отвечаем и вовсе не думаем об этом, – думаем и отвечаем все равно.

Пришельцы с этой проблемой пусть сами разбираются. Бог очень мудро не дал нам одного ответа на этот важнейший вопрос. Здесь нет и быть не может трафарета, чтобы приложить – и все стало ясно. Сам решай: человек ты или часть толпы? Личность или член группы большинства? Это все вопросы, которые не предполагают однозначного ответа: поиски его и есть, если угодно, лучшая зарядка для души, которая и позволяет нам принципиально не меняться со времен кроманьонцев.

Но есть еще другой вопрос, может быть, и не столь философский, но практически очень важный: чиновник – это человек? Или это такое специальное существо, которому все человеческое чуждо?

Да, да, настало время поговорить про чиновника.

Чиновник

Они похитили бы у меня зубы во время моего сна, если бы они могли вытащить их у меня изо рта, не разбудив меня при этом.

Император АЛЕКСАНДР I – об окружающих его сановниках

«Чиновник» – слово неприятное, и эмоции вызывает сугубо негативные. Почему? Что за вопрос? Понятно почему. Опыт жизни любого российского человека доказывает: стоит войти в дверь любого учреждения, и там непременно встречаешь существо важное и неприятное одновременно. Если русский писатель захочет поведать о печали российской жизни, непременно напишет о чиновнике, который являет собой ходячий образ абсурдности русской жизни, образ зловещий и грустный одновременно. Между тем, в литературе зарубежной про чиновников тоже, конечно, пишут, однако тема эта столбовой не является.

Ведь чем отличается российский чиновник от зарубежного? Заграничный просто делает свое дело. Иногда плохо, иногда – хорошо. Иногда честно, иногда нет. Пришел на работу и работает. Как умеет. Российский чиновник не работает, а творит дела и одновременно вершит судьбы. Какой бы пост ни занимал наш родной бюрократ, он убежден, что пост его чрезвычайно важен. Даже если вы придете в какой-нибудь ЖЭК (я уж не говорю о министерстве), вы встретите человека, переполненного собственным величием. Высокомерие российского чиновника происходит от того, что он искренно убежден: в его руках – судьба страны. Российская бюрократия – бюрократия своего рода одухотворенная. Даже в простом перекладывании бумажек наши Акакии Акакиевичи видят едва ли не вселенский смысл.

Мы не любим чиновников. Иронизируем над ними. Смеемся. Боимся. И забываем, что во всемирной истории чиновники сыграли роль заметную, чтобы не сказать – выдающуюся.

Если попросту, без лирики и обобщений, – то кто таков чиновник? Человек, состоящий на службе у государства. Точка. Абзац.

Представляете, какое количество людей состояли на службе у государств за всю мировую историю? И Талейран, и Дизраэли, и страшный Сталин, и не страшный Хрущев, и забавный Черненко – были чиновниками. Кто перевернул российскую историю XX века? Чиновник Горбачев и чиновник Ельцин.

Кто главные изобличители чиновничества в русской литературе? Гоголь да Салтыков-Щедрин. Оба, уж извините, чинуши. Гоголь служил в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий министерства внутренних дел сначала писцом (оказывается, рожденный в Малороссии Гоголь отменно красиво писал на русском языке), а затем Николай Васильевич дослужился до помощника столоначальника. А у Михаила Евграфовича карьера чиновничья еще круче сложилась. Окончив знаменитый Царскосельский лицей (между прочим, как и Пушкин, который, к слову, тоже начинал вполне даже чиновничью карьеру), будущий гений русской литературы был определен канцелярским чиновником при губернском правлении в городе Вятка. А потом довелось ему побывать и рязанским, и тверским вице-губернатором.

Короче говоря, так получается, что само по себе звание «чиновник» еще ни о чем не говорит. Можно даже, будучи чинушей, войти в историю как великий человек!

Вообще приходится смириться с таким печальным для любого российского человека выводом: покуда есть государство, без чиновников буквально не обойтись. Эта мысль столь же неприятна, сколь и очевидна.

Однако, когда мы говорим о чиновниках, мы, конечно, имеем в виду не Горбачева, не Дизраэли, не Черчилля и не Гоголя. Мы имеем в виду того человека, который сильно портит жизнь каждому из нас. То, что чиновники вершили историю мира, увы, вовсе не отменяет того безрадостного факта, что они очень часто портят историю жизни тем самым конкретным людям-человекам, о которых мы говорили буквально в предыдущей главе.

Слово «чиновник» – абсолютно русское. Редкий случай в нашем «Многослове», когда для понимания слова нам не надо обращаться ни к древнегреческому, ни к французскому языкам. Как говорится: это русское слово «чиновник»… Да-с…

Чиновничество в России имеет абсолютно точные годы жизни, прямо как человек (только много длинней): 1722–1917.

Строго (ну, совсем строго) говоря, чиновниками могут называться лишь те люди, что жили в России на протяжении этих почти двух столетий и находились на службе государевой. Однако слово это так здорово прижилось, что чиновниками теперь называют жителя любой страны и любого времени – лишь бы был он на государственной службе.

Нет, конечно, и до 1722 года были государственные люди – куда ж без них? Когда в XVI веке в государстве Московском появились приказы (по-нашему министерства), то очень скоро стало ясно: работающие в них незнатные дьяки постепенно начинают играть даже более важную роль, чем знатные бояре.

Так что еще в незапамятные времена, когда и слова-то такого «чиновник» не существовало, выявился главный закон чиновничества: если ты хочешь быть уважаем и богат, помни: не происхождение главное и даже не знания, и уж, конечно, не ум. Главное: иметь рычаги влияния.

Почему же мы говорим, что чиновничество появилось именно в 1722 году? Даже можно еще более точную дату называть: 24 января по старому стилю. Потому что именно в этот день наш император-экспериментатор Петр I утвердил документ: «Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины; которые в одном классе».

Как водилось у Петра, документ свойства имел воистину революционные – император решил поощрять человека не за знатность, но за истовую службу государю: «дабы тем охоту подать к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам получать».

То есть задумывалось поначалу, что чиновники будут люди чести, а не нахалы и тунеядцы. Но это так – для справки.

Все было хорошо и ясно: три вида государственной службы – гражданская, военная, придворная; четырнадцать классов должностей. Даже было расписано, что каждый должен иметь экипаж и ливрею, соответствующие чину.

И почти 200 лет так все и было. А потом пришел красный Октябрь, и табель о рангах исчез вместе со всем, что было весьма неплохо организовано в Российской империи. Вместо чиновников появились государственные служащие. Звучит красиво, но суть от этого, однако, не меняется.

Надо заметить, что слово, точнее словосочетание это – «госслужащие» – как-то не прижилось. И хотя ни в СССР, ни в сегодняшней России никаких гражданских чинов нет и про «Табель о рангах» помнят лишь знатоки истории – все равно возмущают нас именно чиновники и ругаем мы именно их. Фразу: «Достали меня эти госслужащие!» – мне лично никогда слышать не доводилось. А вот: «Достали чиновники!» – слыхал много раз.

Поначалу большевики обходились малым количеством госслужащих, при Ленине их было 300 тысяч. При Сталине уже 1,837 миллиона.

Хочется, конечно, лишний раз за это большевиков поругать, но в данном случае они не виноваты. Просто свойство у чиновников такое: они размножаются делением. Причем, очень быстро. Это закон, с которым ничего невозможно поделать.

Про законы чиновничьей жизни писали многие, но лучше всего их удалось вывести английскому писателю Сирилу Норткоту Паркинсону. Он писал прозу, пьесы, исторические исследования, но более всего знаменит он как автор законов имени себя. «Законы Паркинсона» – может быть, слышали такое словосочетание?

Среди этих законов есть и такой: численность бюрократов имеет тенденцию к росту, которая практически не зависит от реально необходимой работы. То есть происходит то самое размножение делением… Паркинсон привел удивительный пример: в то время как Англия постепенно лишалась своих колоний, правительственный отдел, решающий вопросы английской колониальной политики, неуклонно разрастался!

Паркинсону же принадлежит мысль о том, что у чиновника работа заполняет все время, отпущенное на нее. То есть мало ли, много ли работы – чиновник все равно будет трудиться над ней весь свой рабочий день. Такое уж это удивительное существо. Если вчера некое дело делали десять чиновников – они были очень загружены. Сегодня ту же самую работу вершат двадцать человек – и они загружены не меньше. Закон Паркинсона!

Паркинсону же принадлежит замечательный вывод о том, что чиновники плодят подчиненных, а не соперников.

На могиле знаменитого Эндрю Карнеги, благодаря которому Америка, обогнав Англию, стала мировым лидером по выплавке стали, написано: «Здесь покоится человек, который знал, как привлечь на службу более достойных людей, чем он сам». На могиле любого бюрократа могла бы красоваться надпись: «Здесь покоится человек, который ненавидел всех тех, кого считал более достойными людьми, чем он сам».

В государстве древних инков информация хранилась и передавалась с помощью кипу – замысловатого «узлового письма», которым владели лишь особые «чиновники» – «вязатели узлов». Эта традиция, как ни парадоксально, дошла до наших времен: современные чиновники тоже умеют переписываться так, чтобы никто, кроме них, этого языка не понимал.

Даже сегодня, в эпоху компьютеров, во многих российских учреждениях принято резолюции писать карандашами разных цветов. И чиновник понимает: слово «разрешить», написанное красным, на самом деле означает «положить в долгий ящик». А написанное синим «запретить» на самом деле: «держать под контролем», а вот если то же самое слово написано красным…

Все это делается еще и потому, что любому бюрократу чрезвычайно важно ощущать себя членом некоего сообщества. Сила чиновничества в единстве. Чиновники – это стадные животные, они не умеют «пастись» в одиночку. Чиновнику жизненно необходимо ощущать себя частью пусть неясного, но общего дела.

В молодые годы я работал в «Комсомольской правде» и мне нередко приходилось бывать в ЦК ВЛКСМ – центре комсомольской чиновничьей жизни. Я все никак не мог понять: почему даже незнакомые друг с другом комсомольские чиновники всегда разговаривали «на ты»? В лифт входил человек, которого ты видел впервые в жизни, и кидал тебе: «Здорово! Как жизнь твоя?» Я заметил, что и партийные функционеры тоже друг другу тыкают постоянно.

Поначалу я думал, что это признак невоспитанности, но потом понял: нет, просто эти люди действительно ощущают себя членами одной общей команды, допущенной вершить некое очень важное дело. И когда один партийный босс говорил другому: «Иван Иванович, ты же понимаешь, как важно нам на должном уровне провести это партсобрание», – такое обращение объединяло. Это был их общий язык – язык одной стаи.

Законы сообщества чиновников не писаны, но тем не менее их соблюдают на протяжении веков. Например, на начальника смотреть подобострастно, на подчиненного – высокомерно. Любого чужака встречать с подозрением и презрением. Не проявлять излишней инициативы (впрочем, с точки зрения чиновника, любая инициатива лишняя). Бояться только начальства, а любить только деньги.

Любовь чиновника к деньгам еще более всеобъемлюща и неистова, нежели любовь Ромео к Джульетте. Подсознательно, часто не признаваясь самому себе в этом, чиновник понимает, что в любой момент он может потерять свое место. А поскольку чиновник, как правило, умеет только одно – быть чиновником, – от этой мысли ему становится страшно. Потому-то он и старается использовать свое нынешнее положение по максимуму.

Чиновник – это такой человеческий тип, социальная задача которого помогать людям, а личная цель, как правило, – помогать самому себе. Но бывают и исключения… Государство живет тем лучше, чем больше в нем чиновников, у которых социальная задача совпадает с личной целью.

Великие чиновники, которых мы только что вспоминали, – это как раз те люди, чьи личные цели не противоречили общественным задачам.

Лев Толстой записал в своем дневнике такой персидский рассказ. Летит душа человека после смерти по небу, а навстречу ей – ужасная женщина, безобразная, грязная, вся в гнойных язвах. «Зачем ты здесь, такая отвратительная и мерзкая, хуже всякого дьявола? – спрашивает душа. – Кто ты?» А женщина и отвечает: «Я – твои дела». Конечно, это история философская, но, увы, она – о подавляющем большинстве современных чиновников.

Да, среди них есть те, кто вошел в мировую историю. Да, и сегодня можно встретить тех, кого интересы дела волнуют больше, чем собственное благополучие, все так.

Но когда вы вынуждены идти к чиновнику, я лично советую исходить не из этого, весьма, признаемся, оптимистичного вывода, а из того, что вас встретит вполне определенный человеческий тип, с которым надо выстраивать вполне определенные отношения.

Любой русский человек в той или иной степени – дрессировщик чиновников. И каждый из нас в этой дрессуре добился своих результатов. Именно – и только – поэтому мы еще все тут не сошли с ума и все-таки умудряемся в столкновении с чиновничеством добиваться нужных нам результатов.

У каждого свой способ взаимоотношений с «бумажными душами». Кто-то берет напором, кто-то, наоборот, подобострастием. И я тут ничего советовать не решусь.

Напомню только одно: чиновник – это человек, который живет на ваши, дорогой читатель, деньги. Нет, я не имею в виду те бумажки, что даются в конверте. В любой стране мира чиновничий аппарат содержится на средства из налогов, то есть на средства граждан. Даже не давая никаких взяток, каждый из нас оплачивает работу чиновничьего аппарата.

Это факт. Однако, понимая реальности нашей жизни, я вполне осознаю, что вывод сей весьма и весьма теоретический. Но все-таки, думаю, его неплохо иметь в виду.

Конечно, без чиновников жить нельзя. Это понятно. Скажем, без них невозможно никакое экономическое развитие. И все-таки, смею надеяться, не они в экономике главные.

А вот про то, что, на мой взгляд, в экономике главное, мы и поговорим в следующей букве и в следующей главе.

Э

Экономика

Наша историческая эпоха окрашена в печать экономизма, экономизм придавил высшую жизнь.

Николай БЕРДЯЕВ, русский философ

Что такое экономика? Что за слово? Откуда взялось? Если, читая эту книгу, Вы, дорогой читатель, еще не выучили окончательно греческий язык (ведь подавляющее число слов «Многослова» пришло именно из Древней Греции), то сообщу для Вас, что слово сие – греческое, разумеется, – в переводе означает «искусство управления домашним хозяйством».

Даже тот, кто – вдруг? – греческого языка до сего момента не выучил, то, уверен, все равно догадался: экономика – это то, что занимается управлением дома. Маленького – семьи, большого – страны или огромного дома – мира.

Вот ведь оно как: у каждого из нас есть своя маленькая (а может, и не маленькая) экономика, величина которой зависит, в сущности, от одного – от доходов.

Другими словами: от денег. Потому что где деньги – там экономика, то есть умение что-то такое с ними делать, чтобы их становилось больше.

И тут необходимо заметить, что большинство людей на Земле хотят разбогатеть. Не все, конечно. Есть священники, отшельники, художники (в самом широком смысле этого слова), подвижники… Однако в любой стране мира, глядя за окно (или в экран телевизора), очень быстро и с сожалением убеждаешься: мир и его законы выстроены теми, кто хочет заработать, теми, кто ставит своей главной жизненной целью – благополучие, ассоциирующееся для большинства с финансовым благосостоянием.

И вот это самое большинство оглядывается по сторонам, дабы понять: какие возможности для благородного акта зарабатывания денег предоставляет окружающая жизнь? Другими словами: какие в обществе действуют экономические законы?

Если экономика рыночная, то человек понимает: чтобы разбогатеть – необходимо начать свой бизнес, то есть – не позабыли еще? – найти потребителя, удовлетворяя потребности которого, ты и составишь собственное финансовое благополучие. Поэтому в любом человеке – на всякий случай – нужно видеть потребителя и соответственно к нему относиться.

Если экономика не рыночная (например плановая), то человек понимает: для того, чтобы разбогатеть, – необходимо расположить к себе начальство, которое позволит тебе богатеть. Поэтому всех людей надобно разделить на «не начальников», то есть тех, от кого твой заработок не зависит вовсе и на которых, соответственно, можно плевать и не обращать ровно никакого внимания; и «начальников», от благосклонности которых и зависит, собственно говоря, твое благосостояние.

Это, конечно, довольно условная схема. Но не далекая, как мне кажется, от истины. А это что значит? А это значит, что экономика не только объясняет обществу, как вести «домашнее хозяйство», – она диктует ему моральные ценности.

Тут ведь какая история… Если подавляющее большинство людей хотят зарабатывать деньги, а государство устанавливает для них правила, по которым это можно делать, то большинство людей вынуждены подстраивать свои моральные ценности под эти правила – иначе не разбогатеть. Вот ведь какая штука получается: экономика не только строит домашнее хозяйство, она строит людей, в очень большой мере создает или, если угодно, даже созидает нас с вами.

Мы, мне кажется, недопустимо редко задумываемся над тем, что экономические законы играют едва ли не решающую роль в том, какие моральные ценности существуют в обществе.

Вот, скажем, если в некой условной стране плохо развивается мелкий и средний бизнес – то и экономика хорошо развиваться не может. Это понятно, даже очевидно, и об этом экономисты много и с удовольствием пишут. Но я лично убежден в том, что если в обществе нет условий для создания мелкого и среднего бизнеса, в нем с невероятной скоростью растет количество людей, подобострастных к начальству.

Вывод о связи экономики с моральными ценностями общества мне представляется настолько важным, что я решил начать разговор про экономику именно с него.

Хотя по-хорошему да по-правильному начать бы надо, конечно, с начала. С того, что на протяжении всей своей истории люди очень много думали и волновались по поводу экономики. Буквально как государства появились, так и начали граждане размышлять над тем, как домашнее хозяйство вести.

Даже когда люди еще не ведали: то, что их волнует, звучно называется «экономика» – они уже по ее поводу тревожились и писали умные трактаты.

В Древней Индии в IV веке до нашей, замечу, эры появился трактат с экономическим вполне названием «Артхашастра». Почему экономическим? Потому что переводится: «учение о доходах».

Несмотря на то, что экономические проблемы менялись, многие экономические проблемы переживали века, вовсе не теряя своей актуальности. Думаю, когда в том же IV веке, по-прежнему до нашей эры, китайцы писали в своем знаменитом трактате «Гуань-цзы», что государство должно регулировать цены на хлеб, – они и не подозревали, что в XXI веке, совсем уже даже нашей эры, ровно эту проблему будут с жаром обсуждать в соседнем с ними государстве.

А практически в наши дни, во время президентских выборов в США 1992 года, в штаб-квартире претендента Клинтона в Литтл Роке висел плакат «Экономика, тупица!». Так будущий президент обращался к себе любимому, а также к своим активистом – мол, пацаны, не забывайте: хотите на выборах победить – не забывайте про экономику.

Люди спорили про экономику, по ходу споров, естественно, создавая всякие теории и школы. А как же без этого?

Знаете, как называлась первая школа экономической науки? Кто знает – не подсказывайте, чтобы остальные могли окончательно удивиться. Она называлась меркантилизм.

Некоторые (например ваш покорный слуга), наверное, думали, что меркантильный означает «мелочный»? Между тем, в том же словаре Ожегова прямо так и написано: «меркантилизм – экономическая политика торговой буржуазии XVI–XVII веков, основанная на учении, по которому благосостояние создается не производством, а развитием обращения товаров (внешней торговлей) и накоплением денежных капиталов внутри страны».

Если чуток «углубить и расширить» то, что написал Ожегов, что же станет ясно? Меркантилисты считали, что если экспорт превышает импорт (попросту говоря: если продается больше, чем покупается), то все с экономикой будет о'кей. И вот этот подход впоследствии стал синонимом мелочности. Забавно, правда?

Читаешь и, с одной стороны, радуешься: как, мол, мы далеко шагнули в смысле развития экономических идей. Мы теперь такие дюже умные стали и понимаем: ежели нет производства, то придет экономике непременный и окончательный кердык, он же – шандец.

А с другой – удивительно… и я бы даже сказал «метафорически удивительно» (то есть в удивлении можно найти метафору): экономическая наука началась с того, что люди решили: главное – это копить и торговаться. Могли бы, например, сразу понять, что надо производить, – так нет же! Необходимость производить для развития экономики явилась для людей открытием, а надобность копить и торговаться была чем-то естественным, что сразу на ум пришло…

Если же сегодня экономика какой-нибудь страны держится только на продаже и накоплении, то получается, что мелочная эта экономика, меркантильная. И что, может быть, не менее печально: меркантильная экономика воспитывает в гражданах своей страны не те качества, которые помогут наладить производство, а те, что помогают копить и торговаться.

После теории меркантилизма экономическая теория продолжала развиваться да развиваться. Разные ученые экономисты придумывали всякие теории, обсуждали их, спорили. Власть имущие иногда их слушали, иногда легко обходились без них.

Подчас экономисты совершали открытия, не заметить которые было невозможно. Например, в начале XX века некто Фредерик Уинслоу Тейлор придумал научную организацию труда. Раньше люди лишь бы как работали, а после его открытия стали организовывать свой труд по-научному, что принесло результаты, причем, положительные.

Что же такого сделал Уинслоу Тейлор? Он, например, понял, что надо устанавливать не только время выполнения работ, но и время для отдыха. Революционное открытие! Он придумал разделить деятельность рабочих на самые простые операции, что привело к изобретению конвейера. Короче говоря, он придумал, как по науке подходить ко всему, что связано с производством.

Открытия Уинслоу Тейлора использовали все страны мира, в том числе и Россия. До 1917 года. Потому что Советскому Союзу Уинслоу Тейлор оказался настолько чужд, что в 30-е годы в нашей стране были закрыты все лаборатории и центры, занимающиеся научной организацией труда. А действительно, зачем большевикам труд организовывать научно? Диктатура – вот лучшее средство организации труда. В концлагере, например, все хорошо работают, потому что работать плохо там смертельно опасно.

В общем, экономисты работали, придумывали разные теории, некоторые из которых человечество использовало, жили мы так и жили, пока не пришли к рыночной экономике, где и находимся по сю пору.

Как известно, Черчилль выразился в том смысле, что демократия, может, и плоха, однако ничего лучше человечество не придумало. То же самое можно сказать и о рынке. Собственно говоря, выдающийся современный экономист Питер Друкер примерно так и заявил: я – за свободный рынок: даже если он не слишком хорошо работает, ничто другое вообще не работает.

О том, как живется в плановой экономике, мое поколение знает очень хорошо. Сегодня, когда почему-то стало модным вздыхать о советской империи, всегда хочется напомнить вздыхателям отвратительное слово «дефицит». Плановая экономика была выстроена на то, чтобы всех людей уравнивать в бедности. В своей книге «Горькая чаша» политик, к которому, как уже говорил, я лично отношусь с невероятным почтением, – Александр Николаевич Яковлев – приводит такие цифры: «В 1928 году 60,5 % продукции промышленности составляли предметы потребления. В 1940–39, в 1985 примерно 25 %». Ну, и как можно жить, если только 1/4 экономики рассчитана на людей?

Рынок почему так раздражает? Потому что на рынке – всегда! – кому-то хорошо живется, а кому-то плохо. На рынке всегда царит неравенство. И это многих (не только у нас в стране) просто бесит: когда человек видит, что кому-то живется лучше, чем ему, он, человек, начинает страдать от несовершенства мира. «Почему мир так несправедлив? – думает несчастный. – Дайте мне равенства! Я равенства хочу». При этом чаще всего такой несчастик не хочет подняться до тех, кто выше; а наоборот, жаждет этих, зарвавшихся, опустить.

Но ведь предупреждали же умные люди: «Не неравенство создает нужду, а нужда создает равенство, как спасительное приспособление, как выход, предотвращающий хозяйственное и культурное понижение и гибель… Неравенство есть могущественнейшее орудие развития производительных сил. Уравнение в бедности, в нищете сделало бы невозможным развитие производительных сил. Неравенство есть условие всякого творческого процесса, всякой созидательной инициативы…»

Прочитали цитату или промахнули? Если промахнули – вернитесь, прочтите. Это важно очень. Это не какой-нибудь там западный человек, потягивая сигару, произнес, а наш исконно русский философ Николай Александрович Бердяев.

Смысл рынка как раз в том, что он создает неравенство, то есть соревнование. Ругать рынок за это или обижаться – все равно что отказываться смотреть Олимпийские игры по той причине, что там непременно кто-нибудь проиграет.

Конечно, рыночная экономика не решает всех проблем, в том числе и моральных. Но в современных условиях только рынок заставляет человека задуматься над тем, что каждый – каждый! – человек потенциальный потребитель. Рынок диктует: человек человеку необходим. Это вывод, конечно, теоретический, к тому же есть еще конкуренция, которая так мешает людям радоваться друг другу. Но про конкуренцию мы не устаем говорить в связи с рынком, а вот про эту теорию радостно забываем.

Рынок – диктатор. Но он диктатор смысла. Рынок не может, разумеется, окончательно уничтожить бюрократические препоны, но лучшего способа борьбы с ними человечество не придумало.

Привожу один из миллионов примеров.

Спальный вагон, купе которого состоит из четырех спальных мест, был изобретен американским инженером Джорджем М. Пульманом в середине позапрошлого века. Да, это было изобретение! Трудно представить, что до этого люди ездили в сидячих вагонах. Нововведение очень понравилось пассажирам, но не очень – хозяевам железных дорог. Потому что пульмановские вагоны были слишком высоки для стандартных мостов. Появилось множество бюрократических записок и докладов, с умным видом объясняющих, почему такие вагоны строить нельзя. Но рынок есть рынок. Спрос пассажиров на спальные вагоны был настолько велик, что пришлось-таки поднять мосты!

Рынок – диктатор. Но он диктатор конкуренции.

И снова привожу один пример из миллиона.

Фирма Apple изобрела персональный компьютер. Тогда на фирме IBM стали думать, как бы победить конкурентов. Вопрос о том, чтобы вызвать их «на стрелку» и решить все по понятиям, не стоял: все-таки рынок, а не базар, другие, извините, моральные ценности.

На IBM размышляли над такой проблемой: «Что такое мы можем добавить в компьютер Apple, что позволит их победить?» Через восемнадцать месяцев IBM вывел на рынок компьютер, который умел делать все то, что компьютеры Apple, плюс имел программное обеспечение. Так IBM победила конкурентов.

Кстати, именно при рынке случился взлет экономической науки, и даже появилась Нобелевская премия по экономике.

Хотя, строго говоря, Нобелевской премии по экономике не существует. Нобель такой премии не утверждал, денег на нее не давал. Премию по экономике учредили в 1969 году, и называется она «Премия Шведского государственного банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля».

Сам факт возникновения такой престижной премии еще раз подтвердил важность экономики как науки в XX и последующих веках. Все правильно, чудесно. Однако есть одно «но».

Кто создает экономическую теорию? Экономисты. Среди которых есть великие ученые и даже лауреаты Нобелевской премии. А кто создает реальную экономику в государстве? Само государство и предприниматели. И вот теперь вопрос: знает ли государство и предприниматели экономическую теорию?

Умерший в двадцатые годы XX века знаменитый английский экономист Альфред Маршалл заметил как-то на досуге: «…объяснение прошлого и предсказание будущего – это не различные операции, а одна и та же деятельность, осуществляемся в противоположных направлениях: в одном случае – от результата к причине, в другом – от причины к результату». Сказано, на самом деле, здорово и мудро. Только мне почему-то кажется, что экономистам всегда как-то лучше удавалось идти от результата к причине, чем наоборот.

Нынешний экономический кризис еще раз доказал, что экономисты гораздо лучше анализируют то, что было, нежели предсказывают то, что будет. А если которые и предсказывают, то их не больно-то слышат.

Слышат ли экономистов предприниматели?

Спросите у любого успешного бизнесмена, кто есть таков, скажем, Анн Робер Жак Тюрго? Или Пьер Буагильбер? Или Джон Стюарт Милль? Или даже Адам Смит? Подозреваю, что не любой вдруг ответит на этот незамысловатый, в общем-то, вопрос. Ведь все эти люди – гении экономики. Знать эту науку, не ведая об их открытиях, невозможно. (Я назвал только нескольких экономических гениев, а их куда как больше!)

Казалось бы, невозможно добиться успехов в строительстве хозяйства, не зная теории. А вот подишь ты…

Правда, еще Аристотель, которого нередко называют первым экономистом, предлагал отделять собственно экономику от хремастики – «искусства делать деньги». Так, бывало, и говаривал Аристотель, хотя, по понятным причинам, в Одессе не был: экономика и хремастика – две большие разницы. При этом мудрец Аристотель непременно добавлял, что экономика имеет границу, а хремастика – нет, ибо главная ее цель – увеличение денег.

Приходится признать, что крупные предприниматели, чья деятельность сильно влияет на «домашнее хозяйство» не только их стран, но и всего мира, экономику знают куда хуже, чем хремастику. Другими словами: лучше понимают, как зарабатывать деньги, нежели то, как вести домашнее хозяйство.

Возьмем биографии самых известных предпринимателей в нашей стране: Романа Абрамовича и Олега Дерипаски. В экономике сегодняшней России доля этих бизнесменов огромна. Где же они набирались экономических знаний?

Абрамович – вообще фигура таинственная. Неясна и история с его высшим образованием. Вроде как учился в Ухтинском индустриальном институте и в Московском институте нефти и газа им. И.М. Губкина. В официальной биографии сказано, что в 2001-м (когда Роман Аркадьевич был уже весьма и весьма не беден) он окончил Московскую государственную юридическую академию.

У Олега Дерипаски с образованием дела обстоят гораздо лучше: сначала он окончил физфак МГУ, а затем – в 1996 году, уже немало добившись на поприще бизнеса, – Российскую экономическую академию им. Г.В. Плеханова.

Впрочем, дорогой читатель, не кажется ли Вам, что я бьюсь в открытую дверь? Разве не очевидно любому из нас, что для того, чтобы разбогатеть, экономическое образование – не главное? Хремастика вовсе не предполагает знание экономики.

Кто сказал, что этот вывод верен только для нашей страны? Знаменитый Билл Гейтс – вот уж человек, чья деятельность в корне изменила картину современного мира и, конечно, мировую экономику, – был отчислен из Гарвардского университета, после чего, собственно, и создал компанию Micro-Soft, которая позже получила известное во всем мире имя – Microsoft Corporation.

Один из самых богатых людей в мире, мексиканский магнат Карлос Слим Элу имеет диплом инженера.

Знаменитый основатель фирмы IKEA и, опять же, один из самых богатых людей мира, Ингвар Кампрад уже в 15 лет открыл свою первую фирму, а в 17 – зарегистрировал компанию «Ингвар Кампрад, Ельмтарюд в Агунарюде», ныне известную во всем мире по первым буквам этого непроизносимого словосочетания: IKEA. Поначалу фирма чего только не продавала! Но однажды Ингвар увидел, как его сотрудник открутил ножки у стола, чтобы тот поместился в машину, – так возникла идея паковать мебель в плоские коробки. Эта идея оказалась важнее любого высшего экономического образования.

Получается, что бизнесменам экономическая наука вроде как не очень нужна. И без этого можно замечательным образом разбогатеть.

А что же государство? Руководители крупнейших государств мира не имеют экономического образования. Дмитрий Медведев, Барак Обама, Сильвио Берлускони, Николя Саркози – юристы. Ангела Меркель – физик. Гордон Браун – историк.

Конечно, у каждого из них есть консультанты-советники – знатоки экономики. Но ведь решения принимают первые лица. Да собственно говоря исторический опыт, как и сегодняшний день, доказывает нам, что можно быть очень успешным лидером государства, не особо разбираясь в течениях экономической науки.

Я бы даже позволил себе провести такую параллель: как существуют отдельно философы с их философией и люди, которые в своей жизни руководствуются вовсе даже не философскими изысканиями, ровно так же – увы и ах – существуют автономно экономисты с их теориями и люди, которые экономику создают.

Правда, не было бы философов, человечество вообще погрязло бы в суете практицизма. А не было бы экономистов, в чем бы мы погрязли тогда?

Конечно, экономика – это наука. И, безусловно, у нее есть столь же непогрешимые законы, как в математике или физике. Однако люди, создающие реальную экономику, иногда следуют этим законам, а иногда нарушают их. Нередко и то и другое они делают, законов этих не зная.

Знаменитый русский философ-богослов Сергей Николаевич Булгаков заметил, что каждая экономическая эпоха имеет свой особый тип «экономического человека»: homo oiconomicus. Вот идем мы, значит, по земле такие все из себя homo oiconomicus и думаем: что же с нами сделает очередная экономическая эпоха? До науки экономики нам особого дела нет: у нас свое «искусство управления домашним хозяйством». И ведь ничего – справляемся. Ну, если экономикой мира управляют люди без экономического образования – то и мы тоже как-то сможем со своим маленьким хозяйством справиться.

Так и живем. Они – создатели экономики; мы – потребители того, что они создают; и мудрецы от экономики, делающие открытия и получающие нобелевские и прочие премии. Кто сказал, что их открытия не используют никогда? Бывает – используют. Бывает – просто восхищаются. Бывает – не замечают. Всяко бывает в нашей истории, не так ли?

Для меня же, повторю, главный вопрос: на что толкает нас экономика или, если так кому больше нравится, – хремастика? Какие правила зарабатывания денег диктует государство своим гражданам?

Ведь какие бы экономические законы ни создавались, зарабатывать деньги можно, только найдя с государством общий язык.

«Язык» – хорошее слово, не так ли?

Ну что ж, в финале книги и поговорим о языке.

Я

Язык

Велик язык у коровы, не дает говорить.

Русская народная пословица (из собрания В.И. Даля)

Вот словечко-то оказалось под самый финал книжки! Совсем не вдруг поймешь, с какого конца к нему и подобраться-то. Но в этой, финальной главе, в отличие от предыдущей, надо явно все-таки с начала начать.

Итак, если верить современным ученым, то членораздельная речь возникла в эпоху палеолита, когда человек «приручил» огонь, начал строить жилища и… заговорил. То есть – опять же, если верить ученым, как только человек сделал окончательно свой выбор: мол, не хочу быть обезьяной длиннорукой, а хочу, чтобы называли меня «человеком разумным», – тут и стал членораздельно разговаривать.

С тех пор, собственно, так и повелось: разумный перед нами человек или тот, кому еще не удалось окончательно отойти от своего предка, мы в первую очередь определяем по тому, как человек умеет разговаривать.

Современный американский психолог, один из основоположников теории правого и левого полушарий мозга – Роберт Эрнстайн заметил, что, когда мы говорим о человеке, мол, он очень умен, как правило, мы имеем в виду, что у него хорошо подвешен язык.

Русская пословица вот тоже утверждает: «Встречают по одежке, провожают по уму». Это как же мы так вот сразу распознаём ум человека? По речи. А какие еще варианты?

Впрочем, все эти выводы можно делать, если ученым верить и считать, что мы все – есть результат естественного отбора.

А если придерживаться иной точки зрения? Можно ведь не научный трактат открыть, а «Ветхий завет». И что мы прочтем? Сначала Господь создал человека, потом поселил его в Едемском саду и тут же начал с ним разговаривать: «И заповедал Господь Бог человеку…»

Принципиальное, согласимся, решение Господа о создании женщины тоже было сначала высказано: «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника соответственно ему» – и уж только затем воплощено.

В общем, так получается: хоть с точки зрения науки смотри, хоть религии – все началось со слова, с языка.

Мы привыкли к тому, что умеем разговаривать, и уже не воспринимаем язык как Дар Божий. Но, слава Богу, есть философы и прочие умные люди, которые умеют остановить наш бег по жизни и красиво объяснить: как все-таки важен язык.

Великий Сократ утверждал: заговори, и я скажу, кто ты.

Карл Маркс: язык есть непосредственная действительность мысли.

Маркс вообще любил рассуждать, и не только про цепи и пролетариат, но и про язык тоже. Однажды он сказал такое, что за ним повторил философ, которого трудно обвинить в любви к марксизму, – Фридрих Ницше. Что же сказал бородатый Карл? «Мы – рабы слов». На самом деле – просто, но гениально. Фраза, над которой можно размышлять не один час.

Александр Радищев писал: «Ничто для нас столь обыкновенно, ничто столь просто кажется, как речь наша; но и в самом существе ничто столь удивительно есть, столь чудесно, как наша речь».

Напрасно Вы, дорогой читатель, проскочили цитату Радищева. Советую прочесть и вдуматься. Это ведь Александр Николаевич говорит о том самом русском языке, которого сегодня мы все – хранители и создатели.

Цитаты можно множить – но остановимся. Пора уже наконец понять: а что собственно такое есть язык?

За справкой к кому обратимся? К Далю, конечно, Владимиру Ивановичу, потому как в области языка он, конечно, «наше всё».

Итак, приготовившись узнать некую невероятную и, скорее всего, красивую истину о языке, открываю словарь, читаю: «ЯЗЫК м. мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки зубам пищи, для распознанья вкуса ее, а также для словесной речи или, у животных, для отдельных звуков».

Вот это да! Даль считал, что человеку язык дан, во-первых, чтобы есть, и только во-вторых, чтобы разговаривать. Удивительное дело! Ученый, который всю свою жизнь посвятил изучению языка, относился к нему спокойно и без пафоса.

Однако читаем дальше: «Язык, словесная речь человека, по народностям; словарь и природная грамматика; совокупность всех слов народа и верное их сочетанье, для передачи мыслей своих…»

Вот ведь Даль какой! С одной стороны – прагматик, а с другой – романтик… Ну разве ж это не романтический взгляд: считать, что язык дан человеку для передачи мыслей своих? Представим себе невероятное: мы бы все использовали язык только и сугубо для передачи не Бог знает чего, а вот именно – мыслей. С одной стороны, какое приятное было бы у нас общение, а с другой – какая бы вокруг стояла тишина…

А дальше у Даля – замечательная пословица, которую грех не повторить: «Язык мой враг мой: прежде ума глаголет». Симптоматично (извините за научное слово), что вторую часть пословицы мы отбросили, вроде как и не нужно нам знать, отчего это язык бывает нашим врагом. У Даля же есть еще и такое определение языка: «Народ, земля, с одноплеменным населением своим, с одинаковою речью».

Вообще, конечно, языков (как и народов) ужасно много – просто не счесть. Это с одной стороны. Потому что есть и другая: мало их, едва ли чуть больше десятка.

Как такое может быть?

А так вот. Языков, на которых болтает относительно немного народу, – тьма. Ученые даже не могут подсчитать их точное количество, пишут примерно 5–6 тысяч. Для примера скажем, что есть такой язык, называется юкагирский, на нем говорят около 300 человек.

Тех же, на которых общаются более 100 миллионов, всего… 12. Как вы думаете, какой самый популярный в мире язык? Нет, не английский, у него – серебряная медаль. Золотая – у китайского. После английского следуют хинди вместе с урду, затем – испанский, русский (ура! мы вошли в первую пятерку!). Далее, как ни парадоксально, индонезийский, арабский… А потом, знаете, какой? Ни за что не догадаетесь: бенгальский. За ним следуют языки менее экзотические: португальский, японский, немецкий. Замыкает список языков-миллионеров – французский.

У всех – и больших, и малых языков – есть одно общее свойство: язык всегда характеризует народ, который на нем говорит.

В умнейшей и интереснейшей книге Максима Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва» я прочитал поразивший меня факт: у эскимосов существует 1200 слов для определения оленя. Они видят оленя в 1200 вариациях! Разве не ошеломляющая характеристика народа?

Знаете ли вы, что в немецком языке установлен строго определенный порядок слов, который диктует правила языка, и менять сей порядок невозможно. В русском же языке, как говаривали сталинские чиновники: «сумбур вместо музыки», то есть в каком порядке желаешь, в таком и ставь слова.

У немцев – порядок и строгость. У нас – импровизация, основанная на эмоциях. Недаром же пословица гласит: «Что русскому – благо, то немцу – смерть». Замечу: немцу, а не французу или, скажем, итальянцу…

Занятно, что немцы считают, будто в радуге… шесть цветов. И не потому, что они – дальтоники, а потому что синий и голубой цвета по-немецки обозначаются одним и тем же словом.

Вот ведь как оно интересно выходит: не только мы говорим на своем языке, но и язык многое говорит о нас. Правда, иногда не вдруг поймешь, что именно он хочет нам сообщить.

Как, например, объяснить то, что заметил все тот же Кронгауз: в криминальной части нашего родного языка почти нет иностранных заимствований, а в части гламурно-глянцевой – полно? И вправду, все эти «наезды», «беспределы», «базары», которые надо «фильтровать», «крыши», «стрелки», устрашающий глагол «мочить» – все родные слова, русские. А «кастинг», «глянец», «стиль», «элитный», «эксклюзивный» и прочие «вау» – заимствованы. Как-то обидно делать из этого вывод: мол, криминал нам ближе гламура. А какой не обидно?

Понятно, что любая революция рождает свой язык. Когда мы сегодня слушаем детей эмигрантов, нам кажется, что они говорят на языке вроде русском, но – ином. А это – просто русский дореволюционный язык.

Советская власть не была такой уж глупой, когда придумывала невероятное количество аббревиатур: большевики старались породить новый язык. ВЧК существовала всего пять лет (ей на смену пришло ГПУ, вот уж воистину хрен редьки не слаще), но слово «чекист» существует доныне. Советская власть строила новую жизнь, а новая жизнь без нового языка невозможна.

Это замечательно сформулировал Джордж Оруэлл в своем знаменитом романе «1984»: «Предполагалось, что, когда новояз утвердится навеки, а старояз будет забыт, неортодоксальная, то есть чуждая ангсоцу мысль, постольку поскольку она выражается в словах, станет буквально немыслимой».

Вот ведь что важно: поскольку язык формирует мысль, новый язык необходим каждой революции, чтобы не рождались старые мысли. Революционеры полагали, что, изменяя язык, они меняют мышление. И надо признать, что в данном случае они были правы.

Мы как-то вообще недооцениваем, как мощно влияют на нас слова. Ученые проделали такой опыт. Они взяли семена растений под неблагозвучным названием «арабидопсис» и поместили их в аппарат, способный переводить человеческую речь в электромагнитные колебания. После чего начали на бедный подопытный арабидопсис всяко ругаться. В результате эти семена превратились в генетических уродов, а через несколько поколений племя арабидопсиса выродилось вовсе. Вот ведь оно как! Оказывается, выражение «убить словом» не такая уж и метафора…

Язык вообще существо живое. Слова живут в языке своей жизнью, и мы уже не вдумываемся особенно в их смысл. Театральное «партер» происходит от французского «par» («по») + «terre» («земля»), но кто сейчас это помнит? Кто сейчас знает, что «глянец» происходит от немецкого «Glanz» (кстати, все существительные на немецком пишутся с большой буквы), что значит просто «блеск» – так называли журналы с блестящей обложкой. Однако нынче это слово имеет едва ли не социальное значение, про глянец даже фильмы снимают…

Как и все живое, язык постоянно меняется. Потому как любой народ может в чем угодно лениться (например, народу бывает очень лениво строить хорошую жизнь), но вот словотворчеством люди занимаются всегда. И покуда на Земле останется хотя бы один человек, он всенепременно будет заниматься сотворением слов – это наша суть, это у нас внутри сидит: не отнять.

Скажем, знаете ли вы, что значок @ называется «собака» только в России? Итальянцы называют @ – улитка, немцы – обезьянка, финны – кошка, китайцы – мышка. Ни один философ или лингвист не может объяснить, почему в большинстве языков мира название этого важнейшего, с компьютерной точки зрения, символа взято из мира животных. Но так решили люди, и значит, так тому и быть! Замечательный Максим Кронгауз увидел в этом значке @ – собачку в будке. Я абсолютно доверяю этому лингвисту, но не могу не признать, что можно – при определенном напряжении фантазии – увидеть здесь улитку, а можно – кошку в окошке…

Носителей языка – то есть нас с вами – характеризует не только то, какие слова возникают, но и какие исчезают из языка. Много лет назад я брал интервью у великого Дмитрия Сергеевича Лихачева в его питерской квартире, буквально заваленной книгами. Я запомнил, как тогда Дмитрий Сергеевич сказал мне: «Раньше письма подписывали: «Готовый к услугам такой-то…» Вы можете себе представить, чтобы сегодня кто-нибудь так подписал письмо?»

Не могу. Сегодня словосочетание «готовый к услугам» звучит едва ли не издевательски. А раньше было нормой. То, как это характеризует нас с вами, предоставляю решать читателю.

Любое государство всегда с некоторой настороженностью относится к любому народному творчеству. Оно понятно: не хочет выпускать из рук такое важное дело, как словотворчество. Однако никакое государство в мире не может не то что уничтожить, а даже регламентировать те открытия в языке, которые делает народ.

Например, в России – чтоб вы знали – есть закон «О государственном языке Российской Федерации». Там, в частности, написано: «Порядок утверждения норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации, правил русской орфографии и пунктуации определяется Правительством Российской Федерации». Теоретически – здорово! Вывод этот, конечно, очень государство возвышает. На практике свое решающее слово в словотворчестве (извините за нелепый каламбур) народ никому не отдаст. Назвал @ – собачкой, и все тут. И хоть ты что делай, правительство, а все равно @ будет собачкой!

Ну нет такого слова в русском языке – «услышимся», не зря мне его сейчас компьютер красным подчеркнул, намекая: нет такого слова, ошибка у тебя, автор. А радио послушаешь – есть! Едва ли не каждый ди-джей считает своим долгом попрощаться словами «услышимся завтра».

Попытки регламентировать язык сверху предпринимаются, разумеется, не только в России. Скажем, во Франции есть такое государственное учреждение Генеральный комитет Франции по терминологии. Так вот сей комитет повелел французам заменить привычное, но английское e-mail на непривычное, зато французское – mel. И – чего? Да ничего. В том смысле, что ничего не вышло из затеи… Французы английское слово предпочитают – хоть ты тресни!

Может быть, словотворчество – это едва ли не единственное проявление народной воли, которое никак и ничем невозможно регламентировать. Мне вообще кажется, что языковое творчество – самое постоянное и самое, если угодно, мощное проявление народного творчества. Язык создается постоянно. Мы его создаем. И мы же ругаемся, что язык портится.

На факультете журналистики МГУ мне посчастливилось учиться у великого знатока русского языка Дитмара Эльяшевича Розенталя. Это был очень пожилой, маленький и, надо признаться, довольно вредный человек, который настолько обожал русский язык, что всякое незнание его воспринимал как личное оскорбление. Розенталь был одним из подлинных гениев, которых я встречал в своей жизни. По абсолютному знанию своего предмета и невероятно страстному к нему отношению Дитмар Эльяшевич стоит для меня в одном ряду, скажем, с Питером Устиновым, Владимиром Спиваковым, Родионом Щедриным, Марком Захаровым и другими гениями, с которыми мне тоже повезло общаться.

Это что, я хвастаюсь? Отчасти да, конечно. Но вообще я это вспомнил потому, что Розенталь был твердо убежден в том, что языковую норму диктует народ, а не ученые или правители. На лекциях он говорил нам: «Раз людям удобнее считать, что кофе – среднего рода, пусть и говорят „оно“». Надо сказать, что совсем недавно, буквально в 2009 году, были приняты новые нормы русского языка, по которым вполне даже можно говорить: «Дайте мне черное кофе». Все-таки победил старик Розенталь!

Язык – это еще и открыватель мира, потому что для нас существует только то, чему есть название. Наночастицы, например, были всегда, но они стали существовать как реальность только тогда, когда их назвали словом.

Ребенок познает мир, познавая язык. Правда, сначала он придумывает предметам и явлениям свои собственные имена – но это не важно. Ребенок понимает: если у предмета нет названия, то и самого предмета как бы не существует.

Но каждый из нас видит одни и те же предметы по-разному. И есть единственный способ договориться – это язык.

В книге американского психолога и писателя Роберта Антона Уилсона «Квантовая психология» – которую, кстати, я всем советую достать и прочесть – приводится такой пример. Если вы придете в ресторан и увидите в меню «бифштекс из вырезки» – вас это не удивит, и у вас перед глазами встанет вполне конкретный образ. Если же будет написано «кусок мяса, отрезанный от мертвого кастрированного быка» – вам это не понравится. Но ведь и первое – приятное – высказывание и второе – отвратительное – правдивы. И то и другое – правда.

Этот пример заставил меня задуматься вот о чем. Наше умение разговаривать предоставляет нам возможность создавать образы предметов и людей. Вот ведь оно как! Об одном и том же событии, об одном и том же человеке каждый из нас рассказывает по-разному. Мы привыкли считать, что общение – это когда люди обмениваются информацией. Безусловно, это так. Но, кроме того (а может быть, в первую очередь), мы делимся образами. Что такое общение, как не обмен разными образами мира?

Сергей Кара-Мурза в своей книге «Власть манипуляций» приводит такой удивительный пример. Студенты должны были выразить смысл слов «убийца» и «киллер», составив с ними однотипные предложения. Некоторые написали такие пары: «Убийца скрылся с места преступления», «Киллер удалился с места работы»… Вот ведь оно как! Киллер – это вам не убийца, совсем другой это образ.

Можно сказать про человека, что он, предположим, муж, а можно – начальник, а можно – подчиненный (нет ведь такого начальника, который бы не был чьим-нибудь подчиненным), а можно – любовник. Называя человека словом, мы тем самым создаем образ этого человека.

Мы не думаем о том, что каждый из нас – каждый! – постоянно порождает образы мира и образы людей. Мы все – все! – создатели образов окружающего нас мира. По-моему, это поразительно! Язык возвеличивает нас, предоставляя возможность каждому создавать свой образ мира!

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Самые сильные российские интернет-бренды. Самые известные люди Рунета. Самые первые его «поселенцы»....
Среди тинейджеров всегда находятся те, кто не желает быть «как все», хочет выделиться. Поэтому они н...
Футбольный фанатизм – это целый мир, достаточно закрытый и, может быть, не слишком понятный обычному...
Текст «Дневника» не пророчество, не предостережение, это предложение выхода, и только. «Дневник» стр...
Данная монография интересна, в первую очередь, попыткой использовать аналитический метод и структура...
Монография посвящена феномену эмпатии – ключевому «параметру» психотерапевтического процесса и необх...