Многослов-2, или Записки офигевшего человека Максимов Андрей
Например, когда государство декларирует: «Наша нация лучше всех!» – это еще полбеды. Беды начинаются, когда оно продолжает: «… а раз так, все иные нации нашей должны подчиниться или мы их уничтожим!»
Как-то так уж вышло, что у любой ложной веры (особенно, если она агрессивна) всегда отыскивается масса поклонников. И тогда все – вперед, круши! Круши не потому, что ты – бандит, а потому, что так повелело тебе государство, его государственная вера.
Понятно, что жить в государстве, где тебя в любой момент может подмять большинство, нравилось – и нравится – не всем. Всегда находились люди, которые хотели из государства уйти в какую-нибудь затворническую жизнь. А то и переделать государство по неким, как им казалось, справедливым законам. Вот, скажем, Михаил Бакунин – один из отцов русской анархии – хотел, чтобы вместо государства был один такой общечеловеческий мир.
Во все времена государство затворников уважало, а с анархистами боролось. При этом подавляющее большинство граждан брать пример ни с тех, ни с других не хотели, а жили себе в государстве, стараясь выстроить с ним приемлемые отношения. Для выстраивания таких отношений, собственно, и была придумана конституция.
Слово это не наше, а латинское – «constitutio», и означает «устройство». Конституция – это устройство, основной закон, по которому живет страна.
То, что можно жить по одному всеобщему закону, люди осознали не сразу. Оно и понятно: когда страной руководит Помазанник Божий или Наместник Бога на Земле, то зачем всеобщие законы нужны? Что Помазанник-Наместник сказал, то и закон.
Правда, заметим, что даже в пору абсолютных монархий находились горячие головы, которые все порывались эту абсолютную власть как-то приструнить. Это ж представить невозможно, что аж в 1215 году (XIII век!) в Англии была написана «Великая хартия вольностей», которая пыталась ограничить королевскую власть.
Но настоящий парад конституций начался в Европе когда? Правильно, после Великой французской революции. Бывалочи, в какой европейской стране короля казнят, тут же начинают справедливые законы вводить и называют их конституцией.
Попросту говоря, конституция – это то, что должно позволять гражданину жить по закону, а не по понятиям. Причем, решает, какие законы должны быть в стране, сам народ. Так повелось.
В преамбуле российской Конституции так прямо и написано: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации… принимаем Конституцию Российской Федерации».
Во всех странах мира народ сам принимает законы, по которым потом будет жить. На референдуме или еще как-то, но сам.
Мне стало интересно посмотреть, какими именно словами провозглашают свое авторство народы разных стран мира. Хотя бы некоторых, крупных.
Конституция США: «Мы, народ Соединенных Штатов, дабы образовать более совершенный Союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать общему благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим, провозглашаем и учреждаем настоящую Конституцию для Соединенных Штатов Америки».
Конституция Германии: «Сознавая свою ответственность перед Богом и людьми, воодушевленный стремлением служить делу мира во всем мире в качестве равноправного союзника в объединенной Европе, германский народ принял в силу своей конституирующей власти настоящий Основной закон».
Конституция Франции: «Правительство Республики в соответствии с Конституционным законом от 3 июня 1958 г. предложило, французский народ принял, Президент Республики промульгирует Конституционный закон, содержание которого следует: французский народ торжественно провозглашает свою приверженность Правам Человека и принципам национального суверенитета, как они были определены Декларацией 1789 г., подтвержденной и дополненной преамбулой Конституции 1946 г.».
Преамбула конституции Японии вообще написана от имени японского народа: «Мы, японский народ, желаем вечного мира и преисполнены сознания высоких идеалов, определяющих отношения между людьми; мы полны решимости обеспечить нашу безопасность и существование, полагаясь на справедливость и честь миролюбивых народов мира. Мы хотим занять почетное место в международном сообществе, стремящемся сохранить мир и навсегда уничтожить на Земном шаре тиранию и рабство, угнетение и нетерпимость. Мы твердо уверены, что все народы мира имеют право на мирную жизнь, свободную от страха и нужды». В конституции Японии японский народ аж в трех абзацах обращается сам к себе и к остальному человечеству.
Конституция – это вообще такой документ, в котором всегда все написано правильно и верно.
Проблема в чем? В том, что в конституции написано, как надо жить правильно, а реальная жизнь – она неправильна по определению. Вот такое получается противоречие.
Тех, кто нагло и конкретно нарушает конституцию, – к ногтю, на судебную скамейку. Но конституция нередко нарушается не нарочно, а как-то так… ну, не нарочно, понимаете?
Вот, скажем, в статье 9 конституции Италии есть такой пункт: «Республика поощряет развитие культуры, а также научных и технических исследований». А Тонино Гуэрра – знаменитый итальянский писатель и философ, рассказывал мне, как мучительно искал деньги на свои фильмы не кто-нибудь, а его ближайший друг и величайший режиссер мира итальянец Федерико Феллини. Можно ли сказать, что при этом правительство Италии нарушало конституцию?
Или, скажем, пункт 2 статьи 6 Конституции России гласит: «Каждый гражданин Российской Федерации обладает на ее территории всеми правами и свободами и несет равные обязанности, предусмотренные Конституцией Российской Федерации». Если перевести это на язык бытовой, то каждый из нас имеет, скажем, равные права передвижения по нашей Родине. Про машины с мигалками, которые имеют еще более «равные права», чем все мы, – в Конституции не сказано буквально ни слова. А машины ездят, сгоняя нас на обочину жизни. Крупные руководители имеют такие же права, как мы. И останавливать нас, простых водителей, чтобы они могли проехать, – значит, нарушать Конституцию. А не останавливать – значит, подвергать их жизнь опасности, потому что, если президент страны встанет в пробке, он превратится в мишень – и это тоже факт.
Скажем честно: провозгласить что-либо трудно. Но все-таки значительно легче, чем по этому, провозглашенному, жить. Скажем, в 1948 году Генеральная Ассамблея ООН приняла «Всеобщую декларацию прав человека». Это закон? Нет, это декларация. Такой всемирный крик души. Мы, мол, все – нормальные, вменяемые люди, все правильно понимаем про эту жизнь. Громко и смело заявляем: мы за то, чтобы все было по справедливости там… Чтоб по-честному, блин. Без дискриминаций чтобы. Все поняли?
Прямо так в 1-й статье и пропишем: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства». Понятно? Вот так надо жить. Надо помнить, что написано в статье 3: «Каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность». Мы, государства мира, понимаем, что такое хорошо и что такое плохо. И это действительно важно, что мы декларируем свободу и равенство, а не войну и погромы.
А теперь, граждане, идти в мир с Богом и декларацией… В мире не так хорошо со свободой, равенством и справедливостью, как мы декларируем. Но вы уж там постарайтесь, граждане всего мира, жить правильно, верный критерий вам дан.
Итак, жить приходится в государстве – больше негде. В государстве заложена несправедливость: так повелось. Любым государством руководит бюрократический аппарат, представители которого нередко ассоциируют себя с государством, конституцию не имея в виду вовсе.
Ну и чего делать? Для начала помнить, что любое государственное учреждение живет на наши, налогоплательщиков, деньги. Это не поможет, конечно, решить практические проблемы, однако поможет обрести правильное самоощущение. Не мы живем благодаря бюрократическому государственному аппарату, а аппарат этот живет благодаря нам.
Боюсь, что российский человек прочтет эту главу и вздохнет печально: может, все и правильно написано, только ко мне это никакого отношения не имеет. Спорить с этим не буду, но пока мы будем упорно считать, что весь мир живет по неким своим законам, а мы тут как-нибудь сами разберемся, – мы нормальную жизнь вряд ли наладим.
А закончить я хочу цитатой из Дениса Ивановича Фонвизина, которого мы, конечно, любим за «Недоросля» (ну и за «Бригадира» тоже). Есть, согласитесь, некая мазохистская радость в том, чтобы читать комедии, написанные в XVIII веке, и убеждаться, что ровным счетом ничего не изменилось.
Так вот не изменилось не только в комедиях Фонвизина. В своем «Рассуждении о непременных государственных законах» Денис Иванович писал, что, в сущности, для блага государств и народа всего «два пункта» и надобны: вольность и собственность. Он даже два эти слова выделил, чтоб мы, видать, лучше поняли.
Вот уж больше 200 лет прошло, как эти слова сказаны, а мы все в них не врубимся никак…
Там, где государство, – там и общество. Причем, хотелось бы, чтобы не просто так общество себе какое-то, а вот именно, чтобы гражданское.
А нам как раз алфавит и диктует про гражданское общество поговорить.
Поговорим?
Гражданское общество
Общество… – это не синоним государства. Это сфера «действий сообща», которые осуществляются добровольно и в то же время определяются чувством долга по отношению к другим людям и социальной системе, на которую опирается свобода.
Дэвид ГРИН, английский историк и политолог
Почитаешь разные умные книжки, и складывается ощущение, что общество – это то, о чем мы мечтаем, и то, что мы строим. А то, что мы в нем живем, вроде как бы и не важно.
Мы, в смысле человечество, все время живем в чем-то таком, что надо переделывать, доводить до ума и так далее, и прочее. Жизнь, которой живет человечество, человечеству, как правило, не нравится. Ну и как быть? Государство переделывать обременительно, да и страшно: тут необходимы или революции, или реформы – и то и другое малоприятно, конечно. Вот и получается: хочется улучшить социальную жизнь – улучшай общество. Ну а нет сил – так мечтай о новом и прекрасном.
Вот люди и мечтали. Постоянно. Одним из самых известных таких мечтателей был, конечно, Томмазо Кампанелла – автор знаменитой утопии «Город солнца». Кстати, жил Томмазо в эпоху, которую мы красиво называем «итальянское Возрождение», и сам он именуется «философ итальянского Возрождения». Казалось бы, живи себе в эпоху с таким красивым названием – и радуйся, возрождайся, философствуй…
Но справедливости ради надо заметить, что сам Кампанелла, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, как красиво называется его эпоха, потому что претерпел Томмазо массу таких ужасных испытаний, не приведи Господи никому.
Чтобы придумать книгу о прекрасной и счастливой жизни, Кампанелле пришлось выдержать следующее. Как было принято в эпоху с красивым именем Возрождение, бедного Томмазо обвинили в колдовстве и стремлении свергнуть существующий строй, арестовали, пытали и наконец объявили сумасшедшим. И вот невинный человек, избитый, однако, до такой степени, что с трудом поднимает перо, полулежит в тюремной камере – сидеть трудно от побоев – и сочиняет книгу о прекрасном обществе добра и справедливости.
Истерзанный, страдающий ни за что мечтатель – это, если угодно, для меня символ человечества. Метафора такая. Израненное в многочисленных войнах, страдающее ни за что человечество все мечтает о прекрасном обществе, и никакой буквально «сбычи мечт» не происходит.
Нет, конечно, оно не только мечтает, но и анализирует. Это уж как водится! Не вдруг отыщешь такого философа, который бы отказал себе в удовольствии порассуждать о том, что такое общество.
Великий немецкий философ Иоганн Готлиб Фихте утверждал, что человек предназначен для жизни в обществе; он должен жить в обществе; он не полный человек и противоречит самому себе, если живет изолированно. То есть деться некуда, надо жить тут. Понятно.
Карл Маркс говорил, что общество – это продукт взаимодействия людей. Потому что только люди производят продукты и инструменты, необходимые для жизни. А чтобы все это делить между людьми, должны быть выстроены взаимоотношения. Опять-таки, о чем вел речь пламенный философ? Да все о том же: все люди ведь взаимодействуют, вот и живите теперь в продукте этого самого взаимодействия. Чего, как говорится, «навзаимодействовали» – в том, как говорится, и живите.
В любом учебнике по философии можно прочесть про то, что общество характеризует четыре сферы его жизни: экономическая, социально-бытовая, политическая, духовная…
В обществе живут и одновременно его строят. То есть не будет таким уж большим преувеличением сказать, что вся история человечества – это такой большой капитальный ремонт общества.
За государство отвечает власть. Мы ее, собственно говоря, и выбираем, чтобы она за наши деньги отвечала за государство.
За общество отвечаем мы. В сущности, каждый человек отвечает за то, чтобы общество жило хорошо и правильно.
С советских времен бытует у нас такое глубоко положительное словосочетание «общественно активный человек». Это кто ж такой, а?
Иногда нам кажется, что это та чудесная личность, которая активно занимается политикой. К счастью, это не так. «Общественно активный» – это тот, кто занимается обществом, а не государством. Другими словами: общественно активный – это тот, кто занимается решением неполитических проблем жизни страны.
Должен признаться, что меня очень обрадовали результаты социологического исследования, которое провел Фонд «Общественное мнение». В результате этого исследования выяснялось, что среди молодежи политикой интересуются 34 %, а не интересуется – 64 %. (2 % несчастных молодых людей не знали, что ответить.)
Означает ли это, что 64 % – неприятные, ленивые, общественно неактивные человеки? Не думаю. Может, конечно, такие нехорошие тут тоже есть, но хочется надеяться, что какой-то процент не желает заниматься политикой, но хочет, скажем, строить гражданское общество.
Так получается, что, когда народ говорит: мы, мол, не так живем, нельзя ли построить что-нибудь более симпатичное, – он, народ, имеет в виду именно гражданское общество. Ничего лучше не придумано. Гражданское общество – это есть вершина обществостроения.
О гражданском обществе заговорили с легкой руки английского философа Джона Локка в середине XVII века…
Считается, что в России в то время было не до гражданства. Мы, мол, вообще такого слова не знали: у нас все больше пьянство, отсталость и вообще – крепостное право. Между тем, в том же самом XVII веке русский просветитель Епифаний Славинецкий вот какой вопрос задавал: «Что есть гражданство?», и сам же на него отвечал: «Гражданство есть обычаев добросклонность и человекопочитательство».
Правда, русских философов в далеком XVII веке как-то не очень слышали, а Локк был услышал. До него люди все как-то больше мечтали о разных «городах солнца», а тут Джон этот пришел, да и заявил резко и конкретно: личность, мол, выше государства. Шутки шутками, но это был, если угодно, переворот в сознании.
Локк предлагал людям заключить некий общественный договор, то есть создать гражданское общество, которое, собственно говоря, и будет основой политической свободы гражданина.
Вот с тех самых пор – напомню, с середины XVII века, то есть 300 с лишним лет, – все убеждены в том, что мир наш социальный устроен следующим, не весьма приятным образом.
Есть государство – штука необходимая, но малосимпатичная. Государство только и думает о том, как бы ему человека лишить свободы и использовать в своих, государственных, нуждах. В том, что у государства – свои нужды, а у человека – свои, кажется, уже давно никто не сомневается. И есть слабый, беспомощный человек, вынужденный этому «злому» государству подчиняться.
Чтобы государство нас, бедных граждан, окончательно не раздавило, мы должны построить гражданское общество, которое будет буфером между нами и государством.
Помните, мы буквально только что говорили, что общественно активный – это тот молодец, который занимается решением неполитических проблем жизни страны? А если не получается эти самые неполитические проблемы решать без вмешательства политиков? Вот там, где этого не получается, там, значит, никакого гражданского общества и нет.
Тут надо иметь в виду вот что. Если государственная власть не захочет, не будет никакого гражданского общества. То есть власть должна развиться до такой степени сознательности, чтобы способствовать созданию того, что будет ее, власть, ограничивать и контролировать.
Однако факт остается фактом: отсутствие гражданского общества – верный признак тирании. Если человеку кроме как в государственные органы больше обратиться некуда – значит, это государство не хочет человеческой свободы, а желает человеком этим управлять так, как ему, государству, больше нравится.
Придя к власти и победив в Гражданской войне, большевики начали бороться с любой гражданской самостоятельностью. В 1924 году они выпустили постановление с замечательным названием (прошу прочесть внимательно): «О порядке утверждения уставов и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли и распространяющих свою деятельность на всю территорию Союза ССР, и о надзоре над ними» (выделено мной. – А. М.). Вот про надзор – это особенно здорово, согласитесь.
Оставались, правда, безнадзорными всякие творческие объединения и группировки, но и с ними тоже все решили быстренько: в 1932 году вышло постановление ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных объединений», в соответствии с которым всякие объединения и группировки ликвидировались и создавались единые творчестве союзы.
Партийных руководителей, конечно, мало волновало, что, выпуская такое постановление, они как бы подчеркивали, что в СССР нет больше гражданского общества. Зато было социалистическое. Тут уж, как говорится, одно из двух: либо строить гражданское общество, либо социалистическое под надзором начальства. Такой вот выбор…
Если не ошибаюсь, Черчилль здорово сказал про Советский Союз: мол, это такая страна, где ничего нельзя, а все, что можно, то обязательно. Ну разве гражданское общество в таких условиях построишь?
Любая власть не только правит, но и подает пример. Мне вообще кажется, что гражданское общество начинается с того, что правители уважают сограждан, перестают им врать. Если правительство врет своим согражданам и их не уважает, то сограждане очень хорошо понимают: таковы правила игры, надо врать и не уважать друг друга. Тогда все будет хорошо. Только вот гражданское общество не построится ни фига.
В потрясающей книге Дэвида Грина «Возвращение в гражданское общество» рассказывается об английских обществах взаимопомощи…
Не надо пролистывать эту страничку! Не надо! Понимаю, что скучноватое название. Общество взаимопомощи… Да еще английское… А история, на самом деле, потрясающая, правда.
Вот вы только представьте, что в XVIII веке англичане решили, что нечего им ждать милостей от государства… Не в том смысле, что, мол, взять их – наша задача. Нет, тогда была бы революция. Англичане просто постановили объединиться в эти самые общества взаимопомощи, которые наладят жизнь людей без вмешательства государства вообще. Люди собирали взносы, формируя кассу, а потом, ежели кто заболел или в семье умер кормилец, – ему выдавали определенную сумму.
В советские времена было нечто похожее – касса взаимопомощи называлось. Но у англичан степень свободы была принципиально иной: общества взаимопомощи от государства не зависели никак. А размах их был невероятный! Вы только гляньте, какие цифры. К 1801 году в стране действовало 7200 таких обществ, в состав которых входили 648 тысяч человек. А всего через два года обществ стало 9672, а членов – более 794 тысяч. Некоторые общества торжественно стали называться «ордена», для того, чтобы вступить в них, даже требовалось произнести некую красивую клятву.
Но, по сути, это были абсолютно независимые от государства организации, помогающие людям нормально жить. Они были куда популярней профсоюзов, потому что пользы приносили несравнимо больше. Вы понимаете, что получается? Сотни тысяч англичан на протяжении полутора веков осуществляли медицинское и пенсионное обеспечение вне государства. Сами по себе.
Так все шло и шло аж до середины XX века. А потом общества погибли. Чего это вдруг? По политической какой причине? Не-а, мы ж не в России, чай. Проворовался кто-то? Не-а, мы ж в Англии. Волей или неволей их уничтожила власть. Государство ввело систему обязательного медицинского страхования. Из лучших побуждений, разумеется. То есть государство взялось делать то, что делали общества взаимопомощи. Не могли люди платить и в государственную казну, и в общественную. И все. Погибли общества. Но остался пример того, как люди могут сорганизоваться и наладить себе хорошую жизнь совершенно без помощи государства.
Когда читаешь книги про гражданское общество, то кажется, что ты читаешь сводку с полей сражений между государством и обществом. Государством, естественно, плохим, а обществом – несчастным, то есть хорошим.
Сегодня никто и не мечтает о том, что в гражданском обществе не останется никакого смысла просто потому, что само государство будет, скажем так, абсолютно гражданским. Все понимают: такого чуда не случится никогда.
Поэтому, ребята, давайте-ка строить гражданское общество, которое будет защищать наши интересы и оберегать нас от государства, созданного, вроде бы, нами и для нас, но при этом нас и использующее, и эксплуатирующее.
В замечательной книге (правда, с очень скучным названием) одного из лучших знатоков и теоретиков гражданского общества Александра Аузана «Три публичные лекции о гражданском обществе» делается вывод о том, что главная слабость гражданского общества – это когда оно не справляется с основной своей функцией: не производит публичных благ.
Ага! Оп-па! Вот оно! Мы переложили функции государства на общество, которое стремится стать гражданским.
Для нас стало естественным, что государство не производит публичных благ. А зачем тогда оно нужно? Просто потому, как мы выяснили буквально в предыдущей главе, что никакой иной формы для объединения большого количества людей нет? Или для порядку? Чтоб было? Чтоб с другими государствами боролось за свой суверенитет? Чтобы укреплялось? Гордилось чтобы самим собой? А нужно для создания публичных благ. Попросту говоря, для создания нормальной жизни – мы создадим гражданское общество.
Получается, что государство взвалило на общество заботу о самом себе. Если у общества получается о себе заботиться, значит, оно гражданское и демократическое. Не получается – значит, не гражданское и не демократическое.
Что такое хорошее государство? Если попросту, без политологических изысков? Это такое государство, которое помогает обществу о себе заботиться.
А само-то государство чего делает? Оно для чего, если нормальную жизнь нам с вами обеспечить не может?
Весь мир ведь не борется за «гражданское государство», он борется за «гражданское общество». Наверное, так и надо. Только меня – не политолога, не специалиста, а просто гражданина – волнует и удивляет два обстоятельства.
Первое. Мы разделили мир на государство и общество и признали их враждебность друг к другу. Общество должно помогать человеку жить в государстве. При этом мы убеждены, что само государство не может стать таким, чтобы человеку в нем нормально жилось. Почему не может? Да по определению. Незачем даже и пытаться.
Второе. Мы хотим усовершенствовать общество (изо всех сил стараясь сделать его гражданским) и как бы наплевали на государство. На протяжении веков нам представляется, что с государством связываться – дело гиблое, ведь оно – институт подавления нас. Государство должно угнетать. Поскольку это его «видовой» признак, то бороться с этим – зряшное дело, бессмысленное. Поэтому надо не менять государство, а придумывать, даже биться за такую рессору, которая называется «гражданское общество».
И вот я что думаю: может быть, если бы мы боролись не за гражданское общество, а за гражданское государство, мы бы жили иначе, причем, лучше?
В 1994 году Всемирный банк финансировал исследования, которые должны были выяснить, какие факторы более всего сказываются на увеличении валового дохода на душу населения. Оказалось, что более всего влияют соблюдение законов, риск (или отсутствие) коррупции, риск (или отсутствие) экспроприации. А вот чисто экономические характеристики: собираемость налогов, инфляция и так далее – как ни парадоксально, влияют меньше.
Вопрос: задачи, которые влияют на увеличение валового дохода, то есть, попросту говоря, улучшают нашу жизнь, должно решать государство или общество, борющееся за звание «гражданское»? Что вы говорите? Решать государство, а контролировать общество? Каким образом, позвольте узнать? С помощью представительской власти? То есть общество выбирает представительскую власть и таким образом осуществляет контроль? Так вы считаете? Понимаю.
Вопрос: депутаты – часть государства или общества? Не с точки зрения теории, а реально? Не только в нашей стране, а в принципе?
Депутаты – это люди, делающие политику. Депутаты – это власть. Общество их выбрало, пусть даже самым демократическим путем, чтобы они властвовали. Они и называются «представительская власть». Гражданское общество – это институты, независящие от государства. Так депутаты – это часть государства или общества? Не получается ли так, что общество контролирует власть с помощью власти же, пусть и избранной? Странно получается…
Смотрю в зеркало и задаю вопрос: ты что, блин, против гражданского общества?
За, за, за! Конечно. Я же – реалист. Раз все в мире считают панацеей от бед гражданское общество, чего ж я против всего мира пойду восставать, что ли?
Так о чем ты тогда тут… это самое… Типа базаришь?
Да просто не могу понять искренно: почему гражданским может быть только общество? Почему идет эта необъявленная война между обществом и государством? Почему в XXI веке нет даже утопистов, утверждающих, что надо стремиться строить такое государство, которому не понадобится никакой буфер для взаимоотношений со своими гражданами? Или это совсем уже невозможно?
К слову сказать, мы все убеждены, что живем в цивилизованном обществе, забывая как-то, что слово «цивилизация» происходит от латинского «civilis», что, собственно, значит «гражданский».
Это что ж выходит? Цивилизованное общество – гражданское, не гражданское – не цивилизованное? Так получается?
Этот же вывод, к слову сказать, относится и к государству. Цивилизованное государство – значит гражданское государство.
Или это только языковые изыски, к реальности не имеющие никакого отношения?
Как говорит мой любимый Михаил Жванецкий: думаю об этом… Думаю, все чаще воспоминая избитого, изуродованного Томмазо Кампанеллу, мечтающего о жизни прекрасной, счастливой и справедливой.
Вот тоже – дались мне эти метафоры!
…Нет, что ни говори, а есть у русского алфавита какая-то мистическая логика: вот поговорили про гражданское общество, и – пожалуйста! – далее следует демократия. Потому что это первое слово на букву «Д».
Милости просим на следующую страницу.
Д
Демократия
В результате демократических выборов из большого числа несведущих получается малое число подкупленных.
Бернард ШОУ, английский писатель
Демократия – это такое ругательство. Правда. Огромному количеству людей кажется, что нет худшего оскорбления, нежели назвать политика (и не только) демократом.
Демократия – это такой комплимент. Правда. Огромному количеству людей кажется, что нет похвалы выше, нежели назвать политика (и не только) демократом.
Надо признать, что и те и другие чаще всего довольно туманно понимают смысл самого слова «демократия». Чаще всего этот термин подразумевает отсутствие порядка, некий хаос. Для других, наоборот, такой порядок, при котором все свободны и счастливы.
Что такое тирания – понятно. Что такое анархия – менее понятно, но, в общем, ясно. С демократией – проблемы. На любой дискуссии, хоть про аквариумных рыбок или про табуретки, произнеси слово «демократия» – и такой сразу спор начнется: нервных просим отойти!
Однако не стоит думать, будто диспуты про демократию – это есть русская национальная черта. Все человечество давно и с переменным успехом пытается разобраться с этой самой демократией.
То, что демократия изменила мир, – безусловно. Будем считать, что изменила его к лучшему – иначе зачем бы все эти демократические преобразования?
Также безусловно и то, что, обязав людей выбирать самим себе начальников, демократия действовала как педагог, воспитывающий массы. И, надо сказать, весьма преуспела в этом самом воспитании. Посмотрите, например, как за время выборов изменилось понимание людьми того, кто должен быть у них за главного. Сам образ лидера сильно поменялся с течением лет.
До демократии у нас чего там было? Правильно: монархия. Мы уже говорили о том, что монарх – это как бы сверхчеловек, Помазанник Божий, король-солнце… Люди понимали, что ими должен руководить другой человек, не такой, как они, не просто лучший среди равных, но особенный.
Когда же лидеров начали выбирать, то люди как-то очень быстро сообразили: особенный, другой, иной человек не сможет им ни в чем помочь. Нужен такой же, как они: человек из толпы – только самый хороший. Грубо говоря, если до демократических выборов лидером стаи волков был лев или даже орел, то сейчас – тот же волк, но – лучший. Или тот, кто сумел убедить всех в том, что он – лучший.
Что про демократию понятно, так это то, что она строится на волеизъявлении народа. Соответственно, каков народ, такая и демократия. В замечательной книге «Возвращение в гражданское общество» (о которой мы говорили буквально в предыдущей главе) английский историк и политолог Дэвид Грин пишет: «Демократия основывается на том, что люди берут на себя личную ответственность за поддержание институтов нравственности и обычаев, служащих фундаментом свободы».
Вроде, все правильно и красиво сказано. А спросишь себя лично: ты, дорогой, хочешь жить в демократической стране? Тут же сам себе ответишь радостно: конечно! Хочу! А готов ли ты, дорогой, брать на себя ответственность за «поддержание институтов нравственности и обычаев, служащих фундаментом свободы»? И знаешь ли ты эти институты и обычаи? И разве когда человек в любой стране ходит голосовать, его больше всего интересуют нравственность и свобода? Голосует-то он, как правило, за то, чтобы его жизнь улучшилась, а вовсе не за то, чтобы нравственность и свобода процветали в его стране.
В общем, все не просто с этой самой демократией.
Однако для всех очевидно (и известно всем): «демократия» – слово греческое, происходит от слов «demos», что значит «народ», и «kratos» – «власть». Получается, что демократия – это власть народа. Понятно?
Конечно. Все приверженцы демократии очень любят вспоминать Древнюю Грецию как практически эталонный пример демократии подлинной, настоящей, истинной и прочее, и прочее, да к тому же еще всеобщей и прямой.
А как, собственно, осуществлялась эта самая власть народа в Древней Греции? Чудесно осуществлялась. Вот тебе, пожалуйста, народное собрание, которое может обсуждать все главные вопросы жизни страны. Вот вам, будьте любезны, всеобщие выборы – вне зависимости от имущественного ценза – на высшие государственные посты. Всякий афинский гражданин мог добиваться через народное собрание отмены любого закона. И так далее и далее. Чудо чудное, диво дивное, расцвет демократии. Берем с греков пример – и живем счастливо.
Однако… Расцвет демократии начался в Греции после того, как был сброшен спартанский ставленник Исагор и страну возглавил Клисфен – один из богатейших людей своего времени. Видимо, человек был замечательный этот самый Клисфен, потому демократию не только разрешил, но и развивал всячески. Так что – увы и ах – и в Греции демократия пришла не снизу, а сверху.
Но самый главный вопрос лично для меня другой. Именно греки назвали демократию – народной властью. Молодцы! А народ, собственно говоря, – это кто? Граждане. Замечательно. То есть все буквально жители славного города Афины были гражданами, которые могли осуществлять демократию?
Ах не все? Ах все, кроме женщин и рабов, – этих не посчитали. А теперь вопрос на сообразительность: в городе Афины кого было больше: мужиков или женщин с примкнувшими к ним рабами? Очевидно, что женщин с рабами поболее было. Вот и получается: греческая демократия – это когда правит меньшинство.
Нам-то все кажется, что истоки демократии – это чудесная, прямая демократия в Афинах. Кто спорит: правление в Афинах было замечательным. Но не забыть бы, прославляя Афины, что истоки демократии – это когда меньшинство решали, как жить большинству. Всемирная история демократии с этого началась.
А кончилась чем? Пелопонесской войной, в которой Спарта победила Афины. В Спарте тогда был строй, который назывался олигархическим. Конечно, те, до нашей эры живущие олигархи, не чета нашим. Это понятно. И все-таки история демократии началась с того, что ее, демократию, победила олигархия. При желании в этом можно НЕ видеть символа. При очень большом желании.
Изучение истоков демократии позволяет сделать один вывод: все не просто и не однозначно. Когда мы прославляем демократию или ругаем ее, об этих ее истоках не грех бы помнить.
Но с современной демократией все проще. Есть, например, обязательный постулат. Называется «всеобщее избирательное право». Демократическая страна – это как раз та, в которой это самое право имеет место быть.
Чудесно.
Поговорим о женщинах. Когда милые дамы получили избирательные права?
Впервые женщины подошли к избирательным урнам на выборах в Новой Зеландии в 1893 году. В Европе первой страной, которая позволила женщинам голосовать, была Финляндия, входившая, кстати, тогда в состав России. В самой же России «половой» ценз был снят в 1917 году. А теперь – внимание! В странах, которые мы считаем государствами с вековыми демократическими традициями, женщины получили право голосовать наравне с мужчинами лишь в XX веке. В США – с 1920 года, во Франции и Италии – с 1945-го, а в очень демократичной Швейцарии аж с 1971 года.
Вопрос: имеет ли право называться демократической страна, в которой женщины лишены главного демократического права – голосовать? Другими словами: страна, в которой нет того самого избирательного права?
Ответ: не имеет. Тогда мы должны признать, что демократия – это такой ребенок, чей возраст еще меньше, чем, скажем, возраст истории машиностроения. Получается, что демократия моложе даже космонавтики!
Другой ответ: не надо придираться. В конце концов, избирательные права женщин важны, но это не главное. Может существовать демократическое государство, в котором женщины не имеют право голосовать. Главное, чтобы люди жили свободно и хорошо.
Но это логика диктатора. Именно диктатура всегда строится на том, что можно кое-какие права у кое-каких людей отобрать, чтобы все остальные жили хорошо. Если женщины остаются за чертой демократии, то что ж это, извините, за демократия такая?
Это я все – к чему? Да все к тому же: из всех слов «Многослова» «демократия», наверное, одно из самых привычных. А оказывается, что чуть ли не самое таинственное. Нам кажется, когда мы его произносим, то понимаем, что именно имеем в виду, а на самом деле?
Про демократию вообще когда вспомнили? А когда всех достала монархия. Что за дела, действительно: правит да правит одна фамилия. А фамилий-то в любой стране ого-го сколько! Даешь революцию! А для революции чего надо? Идею. Тут-то будьте любезны – получите демократию. Народу, конечно, со времени Древней Греции наплодилось слишком много, чтобы он мог непосредственно править, поэтому пусть руководит посредством выборов. Прямых и демократичных.
Как известно, Великая французская революция началась с того, что 12 июля 1789 года журналист Камилл Демулен обратился к французскому народу с речью: мол, так жить нельзя. Народ радостно поверил журналисту (народ вообще всегда верит тем, кто говорит, что он живет плохо) и уже на следующий день пошел грабить арсенал с оружием. Вооружившись, народ зачем-то двинулся на штурм Бастилии, где сидели всего семь узников, убил ни в чем не повинного коменданта Бастилии де Лонэ, водрузил его голову на пику и, вдохновленный, пошел строить новую демократию.
Первым делом был написан и быстренько принят учредительным собранием документ – Декларация прав человека и гражданина. В документе сем было здорово написано про демократическую жизнь Франции. Например, основными правами граждан назывались: свобода, собственность, безопасность, сопротивление насилию. Свобода мнений, мыслей, слова и печати – это уж будьте любезны. В общем, опять-таки – чудо чудное, диво дивное.
Однако все эти демократические чудеса не помешали буквально через три года устроить еще одну революцию. А через год в стране, где вроде бы все было так демократично и свободно, вспыхнула еще одна революция, после которой началось то, что иначе как «мочиловка» не назовешь. Во Франции в революционные 1793–1794 годы были гильотинированы более 18 тысяч человек! За первые 718 дней были обезглавлены 41 ребенок, 344 женщины, 102 семидесятилетних старика и даже один старик 93 лет…
События Великой французской революции свидетельствуют, что тирания и демократия на самом деле не стоят друг от друга так далеко, как нам иногда кажется. К слову, напомню, что Адольф Гитлер пришел к власти вполне даже себе законным путем.
Так что это такое – демократия? И что ее на самом деле характеризует?
Авраам Линкольн характеризовал демократию как власть народа, власть для народа, власть посредством самого народа. То есть опять красиво, но ничего не понятно.
Некоторые западные теоретики считают, что демократию определяет две веры: вера в присущую всем людям способность к рациональному политическому действию и вера в осуществимость и целесообразность максимального участия всех граждан в общественной жизни. Предлагаю читателям книги самим понять, обладают ли они такими «верами» или нет. Про себя скажу: если и обладаю, то явно не до конца.
Один из величайших политологов современности, профессор Йельского университета Роберт Даль считает, что демократию можно распознать по трем важнейшим правам: право путем голосования принимать участие в правительственных решениях, право на представительство и право на оппозицию. Сказано здорово. Не до конца, правда, понятно, как именно эти конкретные права реализуются. Вот чисто конкретно: как?
Знаменитый французский политолог Морис Дюверже сформулировал, что такое демократия, предельно просто: режим, при котором правящие избраны управляемыми посредством честных и свободных выборов. И все бы хорошо, но как только задумаешься о критериях «честных и свободных выборов», возникает несметное количество вопросов. И потом, хорошо – выбрали мы правящих, а они некстати оказались тиранами. И как демократии защититься в этом случае?
Тоже знаменитый, но австрийский и одновременно американский экономист, социолог и историк Йозеф Алоиз Шумпетер утверждал, что демократия – это всего лишь система, в которой на соревновательной основе выбирают правителей. И все, что ли? Как-то больно узко получается.
Выдающийся историк, которого нередко называют «основоположником российской истории», Василий Татищев, живший, кстати, в первой четверти XVIII века, сообщал про демократию две новости – хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что демократия есть идеальная форма правления. Плохая: в России она себя никогда не оправдает. Самодержавие, говорил он, одно только и способно обеспечить главенство закона, даже если оно и несет «жестокий страх». Географические и политические условия России, считал Татищев, делают сконцентрированную в одном месте абсолютную власть неизбежной. Ну и чего? Как-то обидно жить в стране, где демократия невозможна по определению.
Многие политологи склонны соединять развитие демократии и развитие экономики. Когда читаешь их труды, понимаешь: демократия – это такой подарок экономически развитым странам. Даже цифры конкретные приводят исследователи. Скажем, если на протяжении 8–15 лет демократических реформ уровень дохода на душу населения не превышает 3 тысяч долларов – демократия заканчивается. Есть еще более жесткие цифры: в стране с доходом на душу населения ниже 1000 долларов демократия живет восемь лет. Если доходы колеблются между 1000 и 2000 долларов, демократия может существовать в среднем 18 лет. Если средний доход превышает 6 тысяч долларов, то демократия будет жить в веках. Ни в одной стране мира с доходом на душу населения выше, чем 6 тысяч долларов, не произошло краха демократии.
Эти цифры взяты мной из сборника «Теория и практика демократии. Избранные тексты». И им можно запросто не верить. Буквально, как посмотришь «с холодным вниманьем вокруг» на Родину свою, так прям не хочется верить ни цифрам, ни цитатам. Только вот не ясно: а кому верить? Чему? Как послушаешь руководителей всех – подчеркиваю – всех наших партий, так любой говорит о необходимости строительства подлинной – подчеркиваю – подлинной демократии. То есть окончательно хотят нас запутать: тут с демократией не вдруг разберешься, а оказывается, что она еще может быть подлинной и не подлинной.
Не так давно телеканал «Россия» провел акцию «Имя России»: жителям страны было предложено назвать 12 людей, которые внесли наибольший вклад в историю нашей страны. В этот список вошли четыре кровавых тирана: Петр I, Иван Грозный, Ленин и Сталин. Екатерину II и Александра II (они тоже – в почетном списке) при всем моем уважении, также трудно назвать демократами. Ни Горбачев, ни Ельцин – политики, благодаря которым в России начались демократические перемены, – в список не вошли.
Для моих сограждан словосочетание «демократические ценности», конечно, менее понятно, чем, скажем, слово «порядок». Оно и понятно. Едва в 1861 году было уничтожено крепостное право, как – по историческим меркам через мгновение – вдарила Октябрьская революция, и началось новое коммунистическое рабство, которое длилось без малого век. Мы не то, чтобы не готовы к демократии, мы как-то с ней не очень знакомы. А может быть, прав Татищев: демократия не наше дело? Но тогда что остается – тирания? В это совсем неохота верить.
И снова, и снова в который уж раз пытаешься разобраться в том, что же такое демократия. Если я (подозреваю, что я не один) и офигел особенно от какого-нибудь слова, так как раз от этого, столь часто его употребляют самые разные люди и в самых разных контекстах.
И снова возвращаешься к сути слова: демократия – это власть народа. И все. Так решим. Печать поставим. Пойдем к другим словам.
Ну, во-первых, выяснилось, что власть не народа, а меньшей его части.
Хорошо. Пусть так.
Ну а во-вторых, ни в одной стране мира народ властвовать не хочет. Периодически желает бунтовать, по-мелкому или по-крупному – это как получится. Но так, чтобы властвовать, то есть отвечать за то, что происходит в стране, – к этому ни одна нация в мире не стремится. Я не знаю в мировой истории ни одного случая, когда бы народ собрался на площади и сказал сам себе: «Да, мы живем плохо. Но мы сами выбрали этого идиота, поэтому разойдемся по домам и будем терпеливо ждать, пока истечет срок его полномочий».
Народ никогда и ни за что отвечать не может. А без ответственности, понятно, невозможна никакая власть.
Чего хочет народ? Любой. В любой стране мира. Народ жаждет, чтобы начальство имело его в виду, а лучше – чтоб оно его боялось. Любой народ всегда считает, что начальник (тем более выборный) ему, народу, что-нибудь должен.
Поэтому задача начальства состоит не в том, чтобы пустить народ к власти – это не надо ни народу, ни начальству, а в том, чтобы показать: оно, начальство, имеет в виду народ.
Для яркой демонстрации уважения начальства к своему народу и были придуманы выборы. Что такое выборы нынче? Это удачно проведенная политтехнологическая операция. Нас ведь, скажем, вовсе не удивляет сама по себе постановка вопроса: чем больше денег дается на выборы кандидату, тем больше у него шансов победить. Этот вывод означает одно: мнение народа легко и ненавязчиво формируется с помощью всякого рода технологий.
Когда мы говорим о выборах, скажем, президента, мы имеем в виду то, что народ должен выбрать себе руководителя. На самом же деле все происходит с точностью до наоборот: руководитель с помощью политтехнологий формирует себе тот народ, который за него проголосует. То есть можно сказать: во всех демократических странах не люди выбирают президента, а президент выбирает тот народ, который отдаст ему свои голоса.
Немаловажно заметить, что в большинстве западных стран (которые мы чуть подобострастно называем развитыми) выборы считаются состоявшимися, если в них приняли участие 50 % избирателей. Эти чудесные люди называются «политически активная часть электората». С одной стороны, даже в развитых демократиях выбор осуществляет лишь половина населения. А с другой – очевидно, что на этих политически активных людей лидеру проще воздействовать.
Вот, собственно, к чему реально привело развитие демократии в мире.
Докопаться до сути демократии, мне кажется, невозможно. Потому что их, этих самых сутей, слишком уж много. Поэтому всегда надо понимать, что, когда кто-то говорит о демократии, он может иметь в виду совсем не то, что вы. Посетивший Россию в 1937 (!!!) году великий Лион Фейхтвангер писал с удивлением: «Советские люди утверждают, что только они одни обладают фактической демократией и что в так называемых демократических странах эта свобода имеет чисто формальный характер». В разгул репрессий люди всерьез верили, что живут в самой демократической стране мира!
Если еще можно как-то определить, что такое отсутствие демократии, то, что такое подлинная демократия – понять очень трудно.
Часто повторяются слова о том, что демократия – оптимальная система правления. Что, может быть, даже если она и не самая хорошая, ничего лучше не придумано. Оно, конечно, так. Потому что, если не демократия – значит, либо тирания, либо анархия. И то и другое – хуже.
И это правильно. Может быть, самое точное определение демократии то, что она – не тирания и не анархия. Правда, любой специалист по логике вам скажет, что нельзя делать определение через отрицание. Но хоть так…
Безусловно, что демократия – лучшая на сегодня форма правления. Однако мне кажется, когда мы говорим о демократии, надо очень хорошо понимать условность всех наших выводов. Поэтому не стоит клясться некими демократическими принципами. И не стоит видеть в демократии врага. И не стоит, по-моему, спорить на уровне «демократично – не демократично».
Может быть, был прав наш великий философ Николай Бердяев, который почти 100 лет назад заметил: «Царство демократии не есть новая форма государственности, это – особый дух».
Как ни парадоксально, это определение Бердяева, быть может, самое точное. Мы демократию не столько понимаем, сколько ощущаем. Для кого-то – это все то хорошее, что есть в государстве. Для кого-то – все самое плохое.
Вот и вернулись мы к тому, с чего начали наш разговор…
В общем, придется согласиться с великим мудрецом Уинстоном Черчиллем: «Демократия – это худший способ управления страной, если не считать тех способов, к которым до сих пор прибегало человечество».
Многие мои соотечественники убеждены: там, где есть демократия, там нет денег. Мол, при демократах у нас в стане все деньги и пропали.
Я, например, в этом вовсе не уверен. Можно подумать, до демократии их было навалом.
Во всяком случае, в моих «Записках…» сразу за разговором о демократии следует разговор о деньгах.
И меня лично такое соседство вовсе не смущает, а даже нравится.
Деньги
Когда дело касается больших денежных сумм, желательно никому не доверять.
Агата КРИСТИ, английская писательница
Российский математик Григорий Перельман решил гипотезу Пуанкаре. Мы отнеслись к этой новости со сдержанным уважением: молодец, конечно, наш Гриша – взял, да и решил одну из сложнейших задач века. Но, с другой стороны, нам чего с этого, кроме гордости? Однако вдруг выяснилось, что наш российский Перельман вроде как готов отказаться от миллиона долларов, который положен за решение этой задачи. Вот тут россияне действительно, извините за непарламентское выражение, – обалдели. Об отказе Перельмана от денег все газеты сообщили, да не по одному разу!
Потому что гипотеза там, математический гений – это все ладно. Но так вот взять, да и отказаться от миллиона!.. Надо же все-таки совесть иметь.
Поверить в то, что рядом с нами живет гений, оказалось куда проще, нежели в то, что он может отказаться от большой суммы денег. Мы легко согласимся с тем, что человек может отказаться от любви (например ради карьеры). Труднее, но все-таки можно поверить в то, что кто-то отвернулся от славы (предположим, спокойствия захотелось). Но внутренне согласиться с тем, что кто-то отказывается от денег… Нет, ну есть же какие-то границы!
И что, Перельман – такой уникальный? В смысле математических способностей – думаю, да. В смысле отношения к деньгам – думаю, нет, но все-таки таких, как он, подавляющее меньшинство. Большинство же согласятся с немецкой пословицей: деньги не осчастливят, но успокоят.
Между тем, греческий философ Аристотель, – который, кажется, писал обо всем и на все буквально имел свою точку зрения, – настаивал на том, что деньги – это всего лишь результат соглашения между людьми и во власти людей сделать их неупотребительными. Наивный гений! Сейчас-то нам понятно: люди не захотели употреблять эту власть.
Вообще, если что и влияет на жизнь человека, так это то, как он относится к деньгам. Отношение это, если серьезно говорить, не вдруг выработаешь.
Понятно, что «без денег – жизнь плохая, не годится никуда». С другой стороны, из-за денег столько людей страдали и погибали, что эти звонкие монеты часто называют изобретением дьявола. А тут еще Иисуса Христа предали за деньги. Не за лошадь, замечу, не за шкуру животного, даже не за слиток золота – за тридцать серебряников. Эта история, конечно, сказалась самым отвратительным образом на репутации денег.
С одной стороны, папа Александра Македонского, – который, понятно, тоже был царем и носил привычное для русского уха имя Филипп, – когда ему сообщили о том, что никак не удается взять крепость врага, спросил: «Неужто она остается неприступной даже для осла, груженного золотом?»
Деньги открывают ворота. И не только крепостей. Это понятно.
С другой стороны, нам известно огромное количество случаев, когда деньги, точнее отношение к ним, – людей уничтожали. Ну, скажем… Жил себе в 20-е годы прошлого века некто Арнольд Ротштейн. Неплохо, надо сказать, жил: целых двадцать лет «работал» главарем нью-йоркской мафии, по сути, королем огромного города. В какие только переделки не попадал, а погиб из-за денег – отказался платить карточный долг.
Знаменитый наш первопечатник Иван Федоров аж в 1569 году напечатал произведение под удивительным названием «Евангелие учительное», там есть такие слова: «Сребролюбие – корень всем злым. Отверзнем тяготу лихоимения. И неправды, и сребролюбие, и страсти возненавидим, расточим богатство елико возможно» (выделено мной. – А. М.). Кто поспорит с гением? Нет желающих…
А с другой стороны… Впрочем, другая сторона уже была… Сколько ж сторон у этих денег? Явно больше, чем две.
Так вот. С другой, с третьей… Да с какой угодно стороны… В древнеиндийском языке было такое слово – «bhages». Оно обозначало и «господин», и «богатство». Именно от него произошло слово «Бог», которое постепенно стало иметь то самое религиозное значение, к которому мы привыкли. Впрочем, можно было и не кичиться якобы знанием древнеиндийского языка, и так понятно: у слов «Бог» и «богатство» – корень один. Тот же, кстати, что и у слова «богатырь».
Получается, богатство хорошо, а бедность, вроде как, плохо? Хочешь быть богатырем, которому благоволит Бог, – будь, пожалуйста, богат.
Оно, конечно, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Но разве всем нам не известно, как деньги портят людей?
Хотя, опять же заметим, мудрый русский народ в числе самых главных испытаний, которые должен пройти человек, богатство не назвал. Помните? Огонь, вода и медные трубы, то есть пройти надо сквозь всякие ужасные неприятности, с достоинством пережить славу и почет… Богатство к испытаниям не относится…
Но опять же, если посмотреть на окружающую нас жизнь, то можно найти массу примеров, как даже не очень большие деньги так испортили человека, что он и на человека-то перестал быть похож.
Впрочем, не будем расстраивать себя примерами из окружающей жизни, поглядим в зарубежную даль. Например, в Китай.
Там в 1995 году пустил себе пулю в лоб некто Ван Баосен – вице-премьер Пекина. Из-за его финансовых махинаций экономике Китая был нанесен ущерб в миллиарды долларов. Когда столичный вице-премьер понял, что им занялась прокуратура, он расчехлил пистолет…
И чего получается? Богатство Ван Баосена – также что ли от слова «Бог»? Тоже мне – богатырь китайский…
Ну хорошо, а если бы люди не договорились – вспомним Аристотеля – по поводу денег и не было бы денег вообще в истории человечества, мы бы лучше жили или хуже?
Читать бесплатно другие книги:
