Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) Колотенко Владимир
Но какая музыка звучит у меня внутри, какая музыка…
– Лиля, нам пора.
Это Артем. Он все испортил! Плеснул в наш огонь ледяной водой. Вскоре они уходят, а я до утра не могу сомкнуть глаз. Такого со мной еще не было. Через неделю я набираю еще несколько килограммов, а к поздней осени почти сравниваюсь с Артемом. Мы так похожи – не отличишь. Это значит, что половина жизни уже прожита. Но то, чем я жил… Я ведь нигде еще не был, ничего не видел, никого не любил… Или Артем готовит для меня вечную жизнь? На этот счет он молчит, да и я не лезу к нему с расспросами. Единственное, что меня мучает – пластиковый колпак над головой. Я бы разнес его вдребезги. Надоели мне и таблетки, и уколы, от которых уже ноет мой зад. Однажды утром я подхожу к бетонной стене, у которой лежит валун, становлюсь на него обеими ногами и, задрав голову, смотрю сквозь прозрачный пластик крыши на небо. Там – воля! Живое небо, живое солнце! Ради этого стоит рискнуть? Поскольку мне не с кем посоветоваться, я беру лопату. Подкоп? Ага! Граф Монте-Кристо…
Трудно было сдвинуть валун. Была также опасность быть пойманным на горячем. А куда было девать песок? Я перемешиваю его с землей и сую в нее фикус: расти. Можно было бы выбраться другим путем, но дух романтики пленил меня. Уже к вечеру следующего дня я высовываю голову по другую сторону бетонной стены. Там – зима! Уфф! Я возвращаюсь домой и собираюсь с мыслями. Артем ничего не подозревает. У него какие-то трудности. Доходит до того, что он орет на меня, топает ногами и брызжет слюной. Но я спокойно, вполне пристойно и с достоинством, как он меня и учил, переношу все его выходки, и это бесит его еще больше. Истерик. С этими гениями всегда столько возни. Мир это знает и терпит. Или не терпит…
Бывает, что я в два счета решаю какую-нибудь трудную его задачку, и тогда он вне себя от ярости.
– Да ты не важничай, не умничай, – орет он, – я и без твоей помощи… Я еще дам тебе фору!
На кой мне его фора?
Я выбираю момент, когда ему не до меня, и, прихватив с собой теплые вещи, лезу в нору. Выбираюсь из своего кокона наружу, на свет Божий. Природа гневно протестует: стужа, ветер, снежная метель… Повернуть назад? Нет уж! Никакими метелями меня не запугаешь. Каждый мой самостоятельный шаг – это шаг в новый мир. Прекрасно! Я иду по пустынной улице мимо холодных домов, под угрюмым светом озябших фонарей, навстречу ветру… Куда? Я задаю себе этот вопрос, как только покидаю свой лаз: куда? Мне кажется, я давно знаю ответ на этот вопрос, знаю, но боюсь произнести его вслух. Потом все-таки произношу: “К Лиле…”
– К Лиле!..
Своим ором я хочу победить вой ветра. И набраться смелости. Разве я чего-то боюсь? Этот маршрут я знаю, как собственную ладошку: много раз я бывал здесь, но всегда под присмотром Артема. Теперь я один. Мне не нужен поводырь. Мне кажется, я не нуждаюсь в его опеке. Я просто уверен в этом. Это я могу дать ему фору! В чем угодно и хоть сейчас!
– Привет, – произношу я, открывая дверь ключом Артема.
– А, это ты… Ты не улетел?
– Я отказался.
– От чего отказался, от выступления?
– Ага…
Отказываться от своей роли я не собираюсь.
Какая она юная, моя мама. Я никогда еще не видел ее в домашнем халате.
– А что ты скажешь своей жене? Она же узнает.
Разве у Артема есть жена? Я этого не знал.
– Что надо, то и скажу. Пусть узнает.
Не ожидая от меня такого ответа, Лиля смотрит на меня какое-то время с недоумением, затем снова спрашивает:
– Что это ты в куртке? Мороз на дворе.
– Да, – говорю я, – мороз жуткий, винца бы…
Потом Лиля уходит в кухню, а я, по обыкновению, иду в ванную и вскоре выхожу в синем халате Артема. Мы ужинаем и болтаем. Потихоньку вино делает свое дело, и я вспоминаю его веселящий дух. Бывает, я что-нибудь скажу невпопад, и Лиля подозрительно смотрит на меня. Я на это не обращаю внимания, пью свой коньяк маленькими глоточками, хотя мне больше нравится вино.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, ничего, – я наполняю ее фужер, – а что?
Молчание.
– А где твое обручальное кольцо?
– Я снял…
– Оно же не снимается…
– Я распилил…
Не произнося больше ни слова, Лиля встает, молча убирает со стола, затем молча моет посуду. А мне вдруг становится весело. Какая все-таки удивительная штука этот коньяк. Я снова наполняю свою рюмку до краев и тут же выпиваю. И, чтобы избавиться от неприятного чувства жжения, тут же запиваю остатками вина из фужера. И вот я уже чувствую, как меня одолевает безудержно-неистовый хмель желания, а в паху зашевелился мерзавец, безмерно полнокровный господин…
– Что ты делаешь?
А я уже стою рядом и тянусь губами к ее шее.
– Что с тобой?
А я беру ее за плечи, привлекаю к себе и целую. Ее тело все еще как тугой ком.
– Ты остаешься?
– Да, – шепчу я, – конечно…
– Зачем ты снял кольцо?
– Да, – говорю я, – я решил.
– Правда?
– Я развожусь.
– Правда? И ты на мне женишься?
Я чувствую, как она тает в моих объятиях, беру ее на руки и несу, сдергивая с ее податливого тельца желтый халат… Несу в спальню… Потом мы лежим и молча курим. Мягкого света бра едва хватает, чтобы насладиться уютом спаленки, но вполне достаточно, чтобы видеть блеск ее счастливых глаз.
– Хочешь, – спрашивает она вдруг, – хочешь, я рожу тебе сына?
– Можно…
– Настоящего. Хочешь? А не такого…
Я не уточняю, что значит “такого”, я говорю:
– Ты же знаешь, как я мечтаю об этом.
– Ты, правда, разведешься?
– Я же сказал, – отвечаю я, беру ее сигарету и бросаю в пепельницу. И снова целую ее, целую… Это такое блаженство.
Ровно в два часа ночи, когда Лиля, утомленная моими ласками, засыпает, я только вхожу во вкус, встаю и, чтобы не разбудить ее, на цыпочках иду в кухню. Я не ищу в записной книжке Артема телефон Оли, я хорошо помню его.
– Эгей, это я, привет…
– Ты вернулся? Ты где?
– В аэропорту.
– Артем, я с ума схожу, знаешь, я…
– Я еду…
Я кладу трубку, одеваюсь и выхожу. Ну и морозище! Роясь в карманах папиной куртки, я нахожу какие-то деньги, и мне удается поймать такси. Я еще ни разу не переступал порог Олиной квартиры и был здесь в роли болванчика, ожидавшего Артема в машине, пока он… пока они там…
Теперь я ему отомщу.
Я звоню и вижу, что дверь приоткрыта… и вдруг, о, Боже! Господи милостивый! Дверь распахивается, и Оленька, Оленька, как маленькая теплая вьюжка, как шальная, бросается мне на шею и целует меня, целует, плача и смеясь, и плача…
– Ну что ты, родная, – шепчу я, – ну что ты…
– Я так люблю тебя, Артем…
Я несу ее прямо в спальню…
– Ты пьян?
– Самолет не выпускали, мы сидели в кафе…
– Артем, милый… Я больше тебя никуда не пущу, никому не отдам… Ладно, Артем? Ну, скажи…
Никакой я не Артем, я – Андрей!
– Конечно, – шепчу я на ушко Оленьке, – никому…
Потом мы набрасываемся на холодную курицу, запивая мясо вином, и, насытившись, снова бросаемся в объятья друг другу. Мы просто шалеем от счастья…
Наутро я в своей теплице. Весь день я отсыпаюсь, а к вечеру ищу куртку Артема. Я не даю себе отчета в своих поступках (это просто напасть какая-то), ныряю в свой лаз… Куда сегодня? Преддверие ночи, зима, лютый холод… Куда же еще – домой! Я звоню и по лицу жены Артема, открывшей мне дверь, вижу, что меня здесь не ждут.
– Что случилось? – ее первый вопрос.
Я недовольно что-то бормочу в ответ, мол, все надоело…
– Почему ты в куртке, где твоя шуба?..
Далась им всем эта куртка!
Затем я просто живу… В собственном, так сказать, доме, в своей семье, живу жизнью Артема. Я ведь знаю ее до йоточки. Пока не приезжает Артем. А я не собираюсь уступать ему место, сижу в его кресле, курю его трубку… Он входит.
– Привет, Андрей, ты…
Это “ты” комом застряет в его горле. Он стоит в своей соболиной шубе, в соболиной шапке…
– Как ты здесь оказался?
Что за дурацкий вопрос!
Входит жена, а за нею мой сын… Мой? Наш!..
Что, собственно, случилось, что произошло?
Я не даю им повода для сомнений:
– Андрей! – Я встаю, делаю удивленные глаза, вынимаю трубку изо рта и стою пораженный, словно каменный, – ты как сюда попал? И зачем ты надел мою шубу?
Я его проучу!
Артем тоже стоит, как изваяние, с надвинутой на глаза шапкой, почесывая затылок. Вот это сценка! А ты как думал! Это – судьба!..
Тишина.
Затем Артем сдергивает с себя шубу, срывает шапку…
Лишь на мгновение я тушуюсь, но этого достаточно для того, чтобы у нашей жены случился обморок. Она оседает на пол, и я, пользуясь тем, что Артем бросается к ней, успеваю выскользнуть из квартиры.
Ну и морозище!
К Оленьке или к Лиле? Куда теперь?
Я дал слабинку, и это мой промах. Я корю себя за то, что не устоял. Пусть бы Артем сам расхлебывал свою кашу. Чувствуя за собой вину, я все-таки лезу в свою нору. Да идите вы все к чертям собачьим!
Артем, я знаю, сейчас примчится…
И вот я уже слышу его шаги…
– Ах, ты сукин сын!..
Я пропускаю его слова мимо ушей. Это – неправда!
– Ты ничтожество, выращенное в пробирке, жалкий гомункулюс, стеклянный болван!
Ну, это уж явная ложь. Какое же я ничтожество, какой же я стеклянный? Я весь из мяса, из плоти, живой, умный, сильный… Я – человек! Я доказываю ему это стоя, тараща на него свои умные черные глаза, под взглядом которых он немеет, замирает, а я уже делаю пассы своими крепкими, полными какой-то злой силы руками вокруг его головы, у его груди… Через минуту он как вяленая вобла. Я беру его под мышки как мешок, усаживаю в кресло и напоследок останавливаю сердце, а вдобавок и дыхание. Пусть поостынет… У меня, конечно, целая куча вопросов – как, скажем, переключть работу его вялого тела на анаэробное дыхание или как активировать цепь цитохромов в его печени, или какую точку меридиана сердца стимулировать если вдруг?..
Если что? Что «вдруг»-то?
Я не могу спросить это у папы, ни у папы, ни у нашей мамы…
Ни у Лили, ни у Оленьки…
И тогда я стремглав спешу к компьютеру: клюк, клюк… Клюк, клюк, клюк… Вот!.. Ахха, ясно-ясно… Я так и думал!..
И вот я стою у его гроба, никому не знакомый господин с котелком на башке…
Откуда он взялся, этот котелок, на который все только и знают, что пялиться. Дался им этот котелок! Зато никто не присматривается ко мне. Даже Оленька ко мне равнодушна. А как она убивается по мертвецу! Я просто по-черному завидую ему. Ладно, решаю я, пусть живет. Мне ведь достаточно подойти к нему, сделать два-три пасса рукой, и он откроет глаза…
Подойти?
И все будет по-прежнему…
Подойти?
А как засияют Оленькины глазки, как запылают ее щечки от счастья.
Представляю себе, как я заявлюсь потом к Лиле, к Оленьке… После похорон! Вот будет потеха-то!
Я снимаю котелок и, переминаясь с ноги на ногу, стою в нерешительности, затем выхожу на улицу, где такое яркое веселое солнце и вот-вот уже грянет весна, швыряю котелок куда-то в сторону и ухожу прочь.
Зачем мне этот котелок?
Ожидание Пенелопы
…– завтра, – орет он в трубку, задыхаясь от радости, – завтра вылетаем!… Знаешь, что я тебе купил?
– Ты купил?..
– Последний рейс, – орет он, – из Шереметьево!..
– Не ори ты так! Ты с ума сошел?
– Да!.. Да!.. Да-да-да!..
– Что ты мне купил?
У нее четвертого день рождения.
– Это сюрприз…
Пусть она знает, что ради нее он готов…
Конец июня, жара адская!.. Скоро четвертое…
Они давно планировали уехать из душной Москвы куда-нибудь к морю. Этот чертов проект его замордовал и держал, как капкан. И вот час тому назад ему удалось уговорить этих туповатых бразильцев. Они тотчас пригласили его в свое Рио.
– Вы увидите рай!.. Вы бывали в Рио? Нет?!!.. Вы не жили… (На испанском или какой у них там?)
Можно было бы и в Рио, но там ведь эти вечно улыбающиеся радушные зазывалы в сомбреро затаскают по своим карнавалам, затискают… От них и тут жизни нет!
– Я не готова никуда лететь, ты же знаешь…
– Я тебя подготовлю…
Средиземноморский круиз, надеялся он, сблизит их, наконец, и положит конец всем недомолвкам. Ах, если бы она могла только знать, какой он преподнесет ей подарок!
В Афинах она успела на часок затащить его в музей Акрополя.
– Смотри – это та самая Ника! Развязывающая сандалию. Чудо, правда? Мне всегда казалось, что на ней не эта тонкая туника, а свадебное платье… Тебе не кажется?..
В Никосию они прилетели, когда солнце уже скрылось за горизонтом. Здесь жара была не так жестока. И пока добрались до гостиницы, уже совсем стемнело.
Спали мертвыми…
Зато утро пришло золотое.
– Настенька, славная моя, поздравляю тебя…
– Ах, Андрей!.. Ты не можешь без своих сюрпризов…
– Не могу без тебя…
– Дай проснуться…
Первый такой день всегда падает в пропасть чудес: ой, а это что? А это, смотри!.. Собственно, ей тут все до боли знакомо, и этот его сюрприз – она с детства здесь не была – вызвал у нее поток слез.
Ах, ты моя островитянка!…
Боже, как все здесь изменилось! Сколько ж лет-то прошло?..
После праздничного и нешумного ужина тет-а-тет они снова бродили…
– Спасибо тебе, милый, знаешь, ты так угодил…
– Я сперва хотел подарить тебе Рио, а потом вдруг вспомнил: остров! Остров!.. Ты просто бредила своим островом…
– Да!..
Придя в номер, он тотчас полез в сумку.
– Вот… это тебе…
– что это?
– Посмотри, раскрой же!
– Какое колечко! Ах, ты мой… Слушай!… Это же!…
Он ждал этой ночи, как узник свободы…
– Ты делаешь мне предложение?
– Да, будь так добра…
– А там что, в коробках?
– Сюрприз…
С тех пор, как они познакомились прошла тысяча дней. Он ни разу к ней не прикоснулся. Разве что прогулки рука в руке. Поцелуи… Разве что в щечку…
Ей к тому времени было уже девятнадцать, исполнилось в июле, четвертого…
И вот здесь, теперь… Он любил мечтать…
– Ой, у меня кружится голова…
– Ты примерь, хочешь?
– Очень!..
– Поцелуй меня.
– Ладно…
Она чмокнула его в щечку.
– Примерять будешь?
– Даже не знаю.
Она надела на палец колечко: как раз впору!
– Как ты узнал мой размер?
– Хм!!! Ну иди же ко мне.
– Не сегодня, ладно?
Он как-то кисло улыбнулся и сглотнул слюну.
– Не сердись, а? Хочешь я расскажу тебе легенду?..
– Ты же знаешь, чего я хочу.
– Вот послушай…
Он слушать не хотел. Какие легенды?!!
– Ты пойми, – остановила она его, – я жду…
Они познакомились в вагоне метро. Он уже сто лет не ездил в подземке, но в тот день… Да что-то там не сложилось с машиной, дикие пробки, он мчался на свидание с Ингой… Он просто бросил машину посреди дороги и сначала бежал… Затем нырнул в зев подземки, лихорадочно соображая, что если одну остановку проехать до Кировской, там – рукой подать до… Там ждала его Инга… Ингу он любил без памяти и боялся не успеть…
Был как раз час пик – сумасшедшая давка. Вагон – бочка! Ему удалось втиснуться… Как-то задом, бочком…
Вагон – бочка с тюлькой!..
– Вы выходите?
Он же только зашел!
– Разрешите…
Он не мог даже оглянуться. Потом-таки развернулся: глаза!!! Это был такой удар по глазам, что он даже прикрылся свободной рукой. Он увидел глаза, которые смотрели на него снизу вверх и рука его, до сих пор искавшая поручень, просто рухнула, как Дамоклов меч. На его же голову! Поезд шел, вагон покачивало из стороны в сторону, и они качались вместе с вагоном. Стиснутые безжалостной толпой и, как потом оказалось, самой судьбой, прижатые друг к другу лицом к лицу, как Ромео с Джульеттой, лишь мгновение они смотрели друг другу в глаза. Ах, какие это были глаза! Звон ненависти исторгали ее зрачки, а белки просто слепили! Только миг! Но этого мига с лихвой хватило, чтобы сразить наповал. Его меч-рука безвольно лежала теперь на его же голове, и было ясно, что он, этот меч, не поднимется ни на какую защиту. Зато колом встал вопрос: ты убит?!! Ответа не требовалось: в глазах случилось вдруг затемнение и они поплыли, дернулся безвольно кадык, а ноги – горели жаром. Он впервые тогда узнал что такое пожар тел. Горели не только ноги – грудь, живот и особенно его низ… Там такое творилось! Он никогда в жизни не знал, что такое бывает! И она, вот что важно, ни единым движением не противилась. Ничему! Она так и не выставила перед собой рук, как это делают, изолируясь от толпы. Ее защитный кокон был разрушен его вторжением, и она сначала была бешено этим возмущена. А какие молнии ненависти метали ее глаза! Между ними была только его белая шведка с оторванной пуговицей на животе и ее коротенькая прозрачная блузка, которая ну никак не прятала ее пупок… Он не мог видеть этот пупок, он чувствовал его собственной кожей. Ее кожу у ее же пупка…
– Извините… такая давка…
Она даже не подняла глаз.
Выходя из вагона, он предложил ей руку и она подала свою. До своей станции, где ждала его Инга, он, конечно же, не доехал. А как бы он смог?!. Ведь его просто вынесло из вагона! Они стояли на эскалаторе, он не выпускал ее руку. Она подняла глаза:
– Меня ждут, – сказала она и высвободила руку.
Он только пожал плечами.
– Мне туда, – сказала она, сворачивая в переход.
Он шел рядом.
– Пить хочется, угости меня чем-нибудь… Вон хоть этим, смотри – «Слезы Пенелопы».
Они пили какую-то шипучку, он смотрел на нее, а она рассматривала снующих в обе стороны людей.
– Не провожай меня, – сказала она, когда они вышли из здания станции.
– Конечно, – сказал он и попробовал улыбнуться.
Она успела пройти лишь несколько шагов, когда он догнал ее:
– На. Позвони… Как тебя зовут?
Он протянул ей визитку. Она прочитала.
– О, кей! – сказала она, – Анастасия…
И пошла, не оглядываясь.
«Настя! Как пощечина!», подумал он.
– Позвонишь? – крикнул он ей вдогонку.
Она сделала вид, что оглохла.
Читать бесплатно другие книги:
