Подонки истории. Самая зловещая тайна XX века Мухин Юрий
Нас из лагеря раз в неделю после обеда строем водили в баню в г. Смоленск.
В 1940 и в 1941 гг. я несколько раз нёс службу на КПП и купальне и регулярно ходил в баню. И каждый раз я видел польских военнопленных, которых строем вели на ремонт Витебского шоссе или везли на машинах на работы или с работ в г. Смоленске, или на строящееся Минское шоссе.
С полной ответственностью и категоричностью заявляю, что я польских военнопленных видел несколько раз в 1941 г. и последний раз я их видел буквально накануне Великой Отечественной войны.
Я утверждаю, что польские военнопленные офицеры в Катынском лесу на 22 июня 1941 г. были ещё живы, вопреки утверждениям Геббельса и Горбачёва, что они были расстреляны НКВД в мае 1940 г.»29.
Пока геббельсовцы под давлением поляков не уволили с поста главного редактора «Военно-исторического журнала» В.И. Филатова, он тоже собирал таких свидетелей.
В 1991 г. один из редакторов «ВИЖ» подполковник А.С. Сухинин встретился со свидетелем Б.П. Тартаковским и записал его показания (вопросы Сухинина выделены полужирным шрифтом).
«– Борис Павлович, расскажите, пожалуйста, когда впервые вы столкнулись с Катынским делом.
– С 1944 года я служил в польском корпусе, который формировался в Житомире. Как-то над нашим расположением пролетел немецкий самолет и разбросал листовки, в которых сообщалось, что русские расстреляли в Катыни тысячи польских пленных. Я в то время был строевым офицером и историей не очень интересовался, но все же этот факт меня заинтересовал.
Второй раз о Катынской трагедии я услышал уже на территории Польши. Нашей части пришлось освобождать Люблин и Майданек. В Люблине к нам пришло пополнение, состоявшее из польских граждан. Среди прибывших были два сержанта – польские евреи. Один из них – Векслер, фамилии второго, к сожалению, не помню. Из беседы с ними узнал, что они находились в 1940—1941 гг. в советском лагере для военнопленных, расположенном в Козьих Горах, в так называемом Катынском лагере. Сержанты рассказали: когда немцы подходили к Смоленску, начальник лагеря приказал эвакуировать всех военнопленных. Железной дорогой этого сделать не смогли, то ли вагонов не хватало, то ли по какой другой причине. Тогда начальник лагеря приказал идти пешком, но поляки отказались. Среди военнопленных начался бунт. Правда, не совсем бунт, но поляки оказали охране сопротивление. Немцы уже подходили к лагерю, были слышны автоматные очереди. И в этот момент охрана лагеря и еще несколько человек, в основном польские коммунисты, сочувствующие им и еще те люди, которые считали, что от немцев им ничего хорошего ждать не приходится, в том числе и эти сержанты, ушли из лагеря.
Оказавшиеся в тылу Советской Армии все были арестованы и направлены в Сибирь. Там они и жили где-то в деревне до мобилизации в армию Андерса.
– Значит, часть польских военнопленных вместе с охраной лагеря оказались в нашем тылу!
– Да, совершенно верно, по их рассказу, военнопленные ушли от немцев вместе с охраной лагеря. Будучи мобилизованными в армию Андерса, они прослужили в ней до момента вывода последней с территории СССР. Уходить в Иран с Андерсом они отказались, тогда многие поляки не ушли, причем добровольно. Не ушли и многие старшие офицеры, в том числе генерал Берлинг.
По второй мобилизации Векслер с товарищем были направлены вначале в первую польскую дивизию, а затем переведены в нашу часть, где прослужили до конца войны. Впоследствии оба уехали в Израиль.
– Вы сейчас рассказали очень интересные факты. В этой связи хотелось бы уточнить вот что. Часть, в которой служили вы и эти люди, была советская или Войска Польского?
– Это была часть Войска Польского, и никакого отношения к Советской Армии не имела. Хочу рассказать еще об одном случае.
В Люблине я жил на квартире у одной женщины по фамилии Зелинская. Мы ее звали пани Зелинская. Она одно время жила в России, работала медсестрой в Басманной больнице в Москве. Тут она оказалась в Первую мировую войну, эвакуировавшись с родителями. В период Гражданской войны выехала в Люблин, там же вышла замуж. Ее муж был судьей.
Однажды она меня познакомила со своим племянником. Он был солдатом Войска Польского в 1939 году, потом оказался в советском лагере. В 1941 году в момент подхода к лагерю немцев он с товарищами совершил побег.
– Извините, что перебиваю, не говорил ли он вам, в каком лагере находился? Вы не помните?
– Помню, именно в Катынском. Об этом он рассказал мне сам. Я уже говорил, что тогда меня это дело мало интересовало, так что специальных каких-то уточняющих вопросов я ему не задавал.
– Вы не знаете, жива сейчас пани Зелинская?
– К сожалению, не знаю, но мне кажется, что это маловероятно. Ведь она уже в годы Гражданской войны была взрослой.
– А племянник был намного моложе пани Зелинской? Может быть, он сейчас еще жив?
– Этого я тоже не знаю.
– Не могли бы вы вспомнить адрес, где проживала пани Зелинская!
– Почтового адреса я не помню. Но если бы поехать в Люблин, то ее дом я сразу бы нашел. Постараюсь объяснить. Дом пани Зелинской находился недалеко от центральной площади, через которую проходила дорога на Варшаву. Второй или третий дом от центра, если идти по этой улице в сторону Варшавы, по-моему, она называлась Варшавская.
Хотелось бы рассказать вот еще о чем. Я в 1944 году служил в первом самоходовом полку в должности командира взвода. Полк дислоцировался в Люблине. В это же время там находилось и правительство Польши (примерно до января 1945 года). Кажется, в октябре 1944-го представители польского правительства во главе с Осубко Моравским, тогдашним премьером, поехали в Катынь.
Мне было приказано сопровождать Моравского и его группу. Наш полк в то время подчинялся непосредственно Главному штабу Войска Польского. Мне приказали взять две-три машины для сопровождения группы Моравского в Смоленск. Так я оказался в Катынском лесу. В это время там работала комиссия, возглавляемая Бурденко. У меня, кстати, имеется акт, составленный комиссией. Лежит где-то среди бумаг.
Моравский со своей группой находился в Катыни около трех дней. Я жил в это время на квартире недалеко от Катынского леса. Как-то я разговорился с хозяйкой, и она рассказала, что расстреливали польских военнопленных немцы. И еще она рассказала, что одно время, когда Смоленск еще был оккупирован немцами, у нее в сарае прятался польский офицер, бежавший из лагеря. О том, что немцы расстреливали поляков, он ей и поведал.
И вот еще что. Во время пребывания в Катыни я подходил к рвам-могилам, видел, как эксгумировали трупы. Как потом мне стало известно, в карманах некоторых трупов (форма на них сохранилась) находили письма, написанные в октябре и ноябре 1941 года, т. е. тогда, когда в Смоленске хозяйничали немцы. Эти письма я видел и держал их в руках. Так что я полностью уверен, что Катынь – это их рук дело.
Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать о Катынских событиях, о которых узнал в период службы в Люблине.
Затем меня перевели в другую часть, которая участвовала в освобождении Варшавы. После освобождения польской столицы нашу часть разместили в Гродецк-Мазовецком, что приблизительно в 15 км от Варшавы. Мы были расквартированы на химическом заводе. В этот период я занимал должность помощника, а затем коменданта города. Кроме поляков в этом городе дислоцировались и советские части, поэтому был и советский комендант, с которым мы часто и успешно взаимодействовали.
В доме, где я жил, проживала польская женщина. Она плохо относилась к русским, говорила, что ее муж был польским офицером и его уничтожили русские. У нее сложилось такое мнение, как я понял, в результате деятельности АК[447]. Людьми из АК на домах делались надписи: «Красная Армия – вруг»[448] и ей подобные. Будучи комендантом, я ближе познакомился с некоторыми деятелями из этой организации и понял, что это очень сомнительные люди.
Они собирали списки всех погибших, ходили по домам, в частности приходили и к этой женщине. Их интересовали анкетные данные людей, служивших перед войной в польской армии. Затем они составляли списки и говорили, что эти люди якобы погибли в Катыни. В эти списки вносили всех – и пропавших без вести, и погибших на территории Польши, и т. д. Издавались эти списки типографским способом и расклеивались на улицах города. В одном из этих списков оказалась и фамилия мужа этой женщины. И вдруг, война еще, по-моему, не закончилась, к этой женщине является муж, цел и невредим.
– Борис Павлович, вы с ним лично разговаривали? Он подтвердил, что находился в Катынском лагере?
– Когда он пришел домой, то собрались все родственники и соседи. Ведь все знали, что он погиб, и вдруг человек вернулся. Пришедшие расспрашивали о сыновьях, мужьях, родственниках, встречал ли он их, и т. д. Он рассказал, что прибыл из Карпат, где партизанил. К партизанам попал после побега из Катынского лагеря. А бежал он из лагеря в момент захвата его немцами. Видите, история практически повторяется, как и с теми поляками, что служили у меня в Люблине.
– А еще вы встречали людей, которые находились в Катынском лагере?
– Да, встречал. Но это было уже после войны. Я в то время был зам. начальника танкоремонтной базы. У меня в подчинении были два сержанта-водителя. Хорошие люди. В Польше в это время начался период амнистий. Причем порядок амнистирования был упрощен до предела.
Например, вот как проходила одна из амнистий. Человек, претендующий на амнистию, писал рапорт по команде, к рапорту прикладывал автобиографию. Рядовые и сержанты амнистировались по решению командира части, получали справку об амнистии на руки и продолжали служить в этой части. Бывшие офицеры направлялись в отдел кадров вышестоящего штаба, им восстанавливали звание и направляли к новому месту службы.
Как-то вечером сижу в своем кабинете, раздается стук. Приглашаю войти. Входят два польских офицера, два бравых капитана в форме старого образца. Я посмотрел – бог мой! – так это же мои сержанты-водители. Я пригласил их присесть, каждому дал бумагу и предложил написать автобиографию.
Знакомясь с документами, узнал, что оба служили в старой польской армии, долго скрывали свое офицерское прошлое. Один из них находился в Катынском лагере. Правда, называл он его несколько по-другому: Козельский лагерь, который находился под Смоленском. Так же как и другие свидетели, он писал, что из лагеря бежал в период захвата его немцами.
– Не могли бы вы назвать его фамилию?
– К сожалению, фамилии я не помню. Если бы я собирался исследовать эту проблему или предположил бы, что она так остро встанет в будущем, я бы непременно все записал. Но, увы…»30.
В показаниях Тартаковского вызывает вопрос только сообщение последнего офицера о том, что он находился под Смоленском в «Козельском» лагере. Но если бы Тартаковский врал, то он бы этот момент в своем вранье обошел. А в остальном в показаниях этого свидетеля нет никаких внутренних противоречий. Свидетельство Тартаковского подтверждает, что сразу после войны в Польше было еще много офицеров, могущих подтвердить наличие лагерей с польскими военнопленными под Смоленском до прихода туда немцев. И мы можем понять, каких свидетелей готовил в 1946 г. польский прокурор Мартини и за что его убили польские геббельсовцы.
Не надо, однако, думать, что бригада Геббельса отказывается выслушивать свидетелей через 50 лет после катынских событий – наоборот. Свидетелей прокуроры ГВП РФ собрали столько, что складывается впечатление, будто они мобилизовали для дачи показаний пациентов всех психиатрических больниц запада России. В упомянутом уже фильме «Память и боль Катыни», который освятили своими консультациями два юстиции генерала, три юстиции полковника, юстиции подполковник и затесавшийся к ним юстиции майор, полякам с придыханием прочтут показания некоего Климова П.Ф., который рассказывает полякам, что в здании УНКВД Смоленской области был построен транспортер из «камер расстрелов» на улицу, чтобы трупы польских офицеров грузить механизированным способом прямо в кузова машин. Какой именно транспортер – ленточный, шнековый, тележечный и т. д. – не уточняется, поскольку для придурков достаточно самого этого слова «транспортер». На умственно неполноценных, уверял Геббельс, такое действует впечатляюще.
И это при том, что в самих административных зданиях УНКВД не только не расстреливали никого, но и не содержали заключенных. В этих зданиях было всего несколько камер для задержанных, которые после оформления ареста переводились в тюрьмы, там же, в тюрьмах, если их приговаривали к ВМН, их и расстреливали. Об этом геббельсовцам дал показания их ранее любимый свидетель бывший бургомистр Смоленска Меньшагин, который до войны работал адвокатом. Он в своих воспоминаниях подробно пишет о том, что приговоренные к расстрелу содержались в Смоленской тюрьме, а не в здании НКВД, и в тюрьме же их казнили.
Из фильма, состряпанного с помощью семи юстиции подонков из ГВП, поляки услышат холодящий душу рассказ больного Левченко о том, как один расстрелянный польский офицер ночью очнулся и, вооруженный только дыркой в голове, захватил в тюрьме оружейную комнату и три дня отстреливался. Взять его не могли, попытались залить водой – не тонет, тогда отравили газом. (Шварценеггер и Рэмбо могут отдыхать.) И все эти байки тщательно собирались прокурорами ГВП, присоединялись к уголовному делу № 159 и тут же переправлялись в Польшу, чтобы вызвать у поляков ненависть к русским перед вступлением Польши в НАТО.
Юстиции подполковник Яблоков из шкуры вылазит, чтобы доказать, что он в плане подлости и идиотизма юстиции генералам ни в чем не уступает. Он пишет: «Из беседы с майором госбезопасности Н.Н. Смирновым, который, в свою очередь, узнал об этом от участника расстрелов Мокржицкого, стало известно, что поляков расстреливали группами, заводили в специально огороженное дощатым забором место и устраивали перекличку. В это время Стельмах, Мокржицкий и другие сотрудники комендантской команды, стоя на специальных подставках, стреляли сверху в голову. Это в основном подтверждает информацию, собранную в районе Катыни З. Козлиньским. По его данным, группы пленных после переклички тесно усаживались на скамью у стены барака покурить. Позади них поднималась доска, и за спиной каждого оказывался расстрельщик, который синхронно с другими нажимал на спуск. Трупы оттаскивались за кусты в ямы»31.
Те, кто давал Яблокову и Козлинскому эти показания, были либо в глубоком старческом маразме, либо издевались над придурками-прокурорами. Интересно, что этим бредом о выстрелах сверху вниз прокурорские геббельсовцы опровергают самих себя – и результаты эксгумации под Харьковом и в Медном, и выводы 1943 г. профессора Г. Бутца, который писал, что траектория выстрела «проходит от затылка к области лба под углом 45°». Геббельсовцам и на это наплевать – главное, чтобы эти страшилки помогли втащить Польшу в НАТО. И Польша прочла этот бред практически сразу же в статье: Pyzel M. Polski patrol w Katyniu. (Dziennik polski, 17.IX.1991)32.
Остался еще один вопрос, который выяснила комиссия Бурденко и который очень не хочется обсуждать геббельсовцам, – это вопрос о том, что немцы сначала откопали польские трупы (в том числе и в других местах расстрела), затем почистили им карманы в плане изъятия документов с датами позже мая 1940 г., а затем снова их закопали и стали приглашать разные делегации, на глазах которых якобы раскопки производились впервые.
Повторю, что раньше у геббельсовцев любимым свидетелем был бургомистр Смоленска при немцах Б. Меньшагин. Он удрал вместе с немцами, его в 45-м поймали, дали 25 лет, которые Меньшагин отсидел во Владимирской тюрьме. Между прочим, сам он считал, что ему достаточно было дать всего 10 лет33. Геббельсовцы знали, что он жив, и их, видимо, удивляло, что СССР не использует его показания по Катынскому делу. В связи с этим они полагали, что он может дать показания против Советского Союза, и поэтому даже в тюрьме пытались с ним связаться. Когда Меньшагин вышел на свободу, то он геббельсовцам надиктовал на магнитофон свои воспоминания, не обманув их надежд (уж очень он любил деньги), но о том, что поляков расстрелял НКВД, он сказал как о своем предположении. И это все. Зато он, сам того не подозревая, надиктовал массу подробностей, доказывающих, что поляков расстреляли немцы.
А надо сказать, что Меньшагин хотя и глуповат, как все подонки, но обладал феноменальной памятью – он и через 50 лет помнил фамилии, цитаты, даты, дни недели. Я усомнился в такой памяти и решил его проверить. Ниже в цитате он пишет, что 17 апреля 1943 г. было субботой. Проверил – точно! И ввиду такой памяти его показания становятся очень ценными. В данном случае нам интересен вот такой эпизод его воспоминаний.
«11 апреля 1943 года заведующий Красноборским дачеуправлением Космовский Василий Иванович сообщил мне, что поблизости от Красного Бора, в районе Гнёздова, открыты могилы расстрелянных поляков. Причем что немцы выдают их за расстрелянных советской властью. 17 апреля в конце рабочего дня ко мне пришел офицер пропаганды немецкой – зондерфюрер Шулле – и предложил поехать на следующий день, значит, 18 апреля, на могилы на эти, чтобы лично убедиться, увидеть расстрелянных. И сказал, что, кого пожелаю, я могу взять из сотрудников управления.
Уже сотрудники почти все разошлись, так как это была суббота – короткий день, и я застал только Дьяконова и Борисенкова, которым сказал, что, если они желают, могут поехать. Они выразили согласие. На другой день к двум часам все собрались на Рославльском шоссе в помещении пропаганды. И оттуда на легковых машинах поехали по Витебскому шоссе в район Гнёздова. Помимо меня, ездили сотрудники городского управления Дьяконов и Борисенков и главный редактор издававшейся немцами газеты – точно «Наш путь», кажется, нет, уже забыл, – Долгоненков и еще кто-то из работников пропаганды – русских.
Ну, когда доехали по Витебскому шоссе до столба с отметкой «15-й километр», свернули налево. Сразу ударил в нос трупный запах, хотя ехали мы по роще сосновой и запах там всегда хороший, воздух чистый бывал. Немножко проехали и увидели эти могилы. В них русские военнопленные выгребали последние остатки вещей, которые остались. А по краям лежали трупы. Все были одеты в серые польские мундиры, в шапочки-конфедератки. У всех были руки завязаны за спиной. И все имели дырки в районе затылка. Были убиты выстрелами, одиночными выстрелами в затылок.
Отдельно лежали трупы двух генералов. Один – Сморавинский из Люблина, и второй – Богатеревич из Модлина, – около них лежали их документы. Около трупов были разложены их письма. На письмах адрес был: Смоленская область, Козельск, почтовый ящик – ох, не то 12, не то 16, я сейчас забыл уже. Но на конвертах на всех был штемпель: Москва, Главный почтамт. Ну, число трупов было так около пяти – пяти с половиной тысяч»34.
По геббельсовской брехне 18 апреля 1943 г. немцы еще не приступали ни к каким раскопкам (13 апреля немцы впервые сообщили о якобы нечаянном обнаружении ими польских могил)35. Но, как вы видите, 18 апреля на поверхности лежало около 5 тыс. трупов. А потом ПКК заявил, что он с 20 апреля 1940 г. приступил к раскопкам «абсолютно нетронутых могил», но немцы, дескать, разрешили им эксгумировать всего 4243 трупа. Как видите, немцы трупы польских офицеров подготовили к демонстрации делегациям «полуответственных лиц» с большим запасом.
И вот тут возникает вопрос о прямом соучастии в геббельсовской провокации Польского Красного Креста или, по меньшей мере, его руководства. Скаржинский пишет, что они 17 апреля приступили к работе, но, правда, он же и пишет, что немцы их держали до 20 апреля в каком-то бараке и не говорит точно, когда же их допустили к могилам. Тем не менее, даже если немцы к 21 апреля и закопали все трупы, то поляки не могли не видеть свежую землю, не могли не видеть, что трупы закопаны недавно. Следовательно, поляки ПКК прямо пособничали немцам. И немцам (об этом даже с некоторой гордостью пишет Скаржинский) это пособничество поляков стоило недорого: они кормили поляков жрачкой не откуда попало, а из офицерского клуба. Этого полякам хватило! В сам клуб, само собой, их не пускали, но еду полякам носили все же не в помойном ведре, вот Скаржинский и счастлив до такой степени, что не упустил случая этим обстоятельством похвастаться перед соотечественниками.
И пара слов относительно того, какими угрозами следователи НКВД добивались признаний от свидетелей гитлеровского преступления в Катыни. Бургомистр оккупированного Смоленска о расстреле поляков немцами знал очень хорошо – не мог не знать. Как вы помните, у комиссии Бурденко был его ежедневник с записями, из которых было ясно, что немцы привлекали его к этой акции. Для прокуратуры СССР это был свидетель № 1. Более того, его семья была в СССР, самого его взял НКВД в 1945 году. Уж кого-кого, а его обязаны были заставить разговориться.
Но у бургомистра Меньшагина была альтернатива – не признаваться в том, что он что-то знал о расстреле поляков, и оставаться пусть и крупным, но просто пособником немцев, или признаться и стать вместе с ними военным преступником.
Вот что показывает Меньшагин по поводу приемов НКВД и НКГБ, которыми они заставляли его дать показания по Катынскому делу в преддверии Нюрнбергского процесса: «Очень странно, что меня ни разу не спрашивали о Базилевском (заместителе бургомистра Смоленска, которому бургомистр Меньшагин рассказывал о расстреле немцами поляков. – Ю.М.), хотя я находился в Смоленске с августа по 29 ноября 1945 года, потом в Москве, как я сказал, на Лубянке в одиночной камере. Ведь все следователи задавали мне вопрос, что мне известно о Катынском деле? Я им говорил то же, что я сказал сейчас в начале своей беседы. А на вопрос: кто убил – отвечал, что я не знаю. Они мне говорили: «Мы к этому еще вернемся и тогда запишем ваши показания»36. И все.
Где здесь иголки, запущенные под ногти, где угрозы расстрелять семью, где обещания помиловать? Пальцем не тронули, угрожающего слова не произнесли. Предпочли свидетелем иметь Базилевского, чей пересказ рассказов Меньшагина, конечно, не имел такой убедительной силы.
Но если на такого важного свидетеля не было оказано никакого давления даже по данным бригады Геббельса, то где основания считать, что на 95 простых свидетелей, опрошенных в Смоленске, кто-то давил?
Еще момент. Следователи ГВП «неопровержимо доказали», что все документы, найденные на трупах польских офицеров комиссией Бурденко, поддельные. Я не буду давать те тексты об этом, в которых и сам следователь Яблоков не понимает, что пишет. Дам кусочек, который должен быть понятен даже ему. Вот он хвастается наличием у себя шерлок-холмсовской дедукции: «Последний документ, обнаруженный на трупе № 4 экспертом Семеновским, обозначен как почтовая открытка заказная № 0112 из Тарнополя с почтовым штемпелем «Тарнополь 12.11 – 40 г.». Рукописный текст и адрес обесцвечены, каких-либо следов текста не выявлено, но в почтовом штемпеле отчетливо читается «Тарнополь 12.II.1940 г.», что в действительности соответствует 12 февраля 1940 г., так как даже из собранных и описанных в сообщении открыток следует, что в почтовых штемпелях в СССР в то время написание месяцев осуществлялось римскими цифрами»37.
То есть, по Яблокову, найденную комиссией Бурденко на трупе польского офицера открытку, прошедшую через почтовое отделение Тарнополя, надо датировать не временем после «расстрела» – октябрем 1940 г., а временем до «расстрела» – февралем 1940 г., поскольку месяцы в советских почтовых штемпелях, оказывается, проставлялись-де римскими цифрами, чего в НКВД не знали. И получается, что две единицы на оттиске штемпеля – это не 11, а 2. Какая сила мысли! Правда, дураки-немцы не знали, что ГВП будет вешать российским налогоплательщикам лапшу на уши именно таким способом, поэтому в своих «Официальных материалах…» поместили на стр. 323 почтовую открытку из Польши со штемпелем советского почтового отделения, на котором четко читается дата «8.2.40», причем месяц четко обозначен не римской цифрой «II», а арабской «2», а ноль, чтобы он не путался с восьмеркой, шестеркой и девяткой, обозначался прочерком, т. е. дата «8.2.40» выглядит как «-824-»38. И никаких римских цифр!
Думаю, что на этом обсуждение темы данной главы можно закончить.
Не знаю, как ситуация видится вам, судьям, но для меня она представляется следующим образом.
В 1943—1944 гг. следствие и комиссия Бурденко изобличили немецко-польскую провокацию полностью. Напомню, что, несмотря на начавшуюся «холодную войну», ни один из англосаксонских представителей и журналистов, присутствовавших в 1944 г. в Катыни, впоследствии не поменял своих взглядов и не обвинил в расстреле поляков СССР.
Нынешние геббельсовцы заключение комиссии Бурденко опровергнуть не способны, причем по основным доказательствам – месту расстрела, оружию и шнуру, которыми связывали руки, – они либо просто молчат, либо пишут то, что С. Куняев деликатно называет абсурдом.
Вся критика геббельсовцев основана на «отсутствии» документов и доказательств, которые они сами же уничтожают, да на фальсификации геббельсовцами ГВП РФ свидетельских показаний и использовании показаний явных идиотов.
Причем совершенно очевидно, что геббельсовцы это делали для того, чтобы вызвать ненависть поляков к русским накануне вступления Польши в НАТО.
Глава 4
Фальсификация Катынского дела в период между Геббельсом и Горбачевым
Бригада Геббельса о своих трудах от середины 40-х до начала 80-х годов
Прокурорская часть бригады Геббельса: предпринятая на Нюрнбергском процессе в 1946 г. попытка советского обвинения в опоре на «Сообщение Специальной комиссии…» (принимались меры и для подготовки аналогичных польских материалов) возложить вину за расстрел польских военнопленных на Германию успеха не имела. Международный военный трибунал не признал выводы этого документа достаточно обоснованными, показания подготовленных свидетелей – убедительными и не вменил в приговоре это преступление в вину немцам. Это решение советским обвинением не оспаривалось и протест не вносился, хотя в других случаях несогласия советский представитель протест вносил. Вопрос об ответственности за катынское преступление Международный военный трибунал оставил открытым: предпочел не ставить под удар единство антигитлеровской коалиции.
В последующем представители официальной советской исторической и юридической наук некритически повторяли и популяризировали утверждение о виновности немцев в расстреле польских военнопленных, что якобы было установлено на Нюрнбергском процессе. При этом его материалы замалчивались или трактовались произвольно, фальсифицировались даже тогда, когда в конце 80-х годов были обнаружены документы НКВД СССР, свидетельствующие о прямой причастности этого органа к уничтожению польских военнопленных весной 1940 г.
В 1952 г. расследование катынской трагедии проводила специальная комиссия Палаты представителей Конгресса США под руководством Р.Дж. Мэддена, которая провела опрос 81 свидетеля, рассмотрела сто письменных показаний свидетелей, не имевших возможности приехать, изучила вещественные доказательства. Эта комиссия также не признала достоверности выводов «Сообщения Специальной комиссии…» и обвинила в совершении преступления в Катыни СССР. (Б.А. Топорнин, А.М. Яковлев, И.С. Ямборовская, В.С. Парсаданова, Ю.Н. Зоря, Л.В. Беляев.)[449]
Академическая часть бригады Геббельса: выводы Сообщения Специальной комиссии советское руководство попыталось подкрепить авторитетом Международного военного трибунала в Нюрнберге. Будучи уверенными, что статья 21 Устава МВТ обязывает суд принимать без доказательств доклады правительственных комиссий по расследованию злодеяний гитлеровцев, советские представители настояли на включении в обвинительное заключение тезиса о германской ответственности за расстрел польских офицеров в Катыни. Причем если в обвинительном акте, подписанном на английском языке, фигурировали 925 убитых, то в русскоязычном тексте этого документа – 11 тыс. человек. Однако на этот раз судьи пошли навстречу защите. 12 марта 1946 г. МВТ удовлетворил ходатайство защитника Г. Геринга О. Штаммера о вызове свидетелей по Катынскому делу, что чрезвычайно встревожило Москву. Там уже работала Правительственная комиссия по Нюрнбергскому процессу. В инструкции, направленной Правительственной комиссией главному обвинителю от СССР Р.А. Руденко, предлагалось заявить протест от имени Комитета обвинителей, в случае отказа последнего – от своего имени, по поводу решения Трибунала от 12 марта (см. № 220). При оставлении Трибуналом своего решения в силе главный обвинитель от СССР должен был заявить, что будет настаивать на вызове свидетелей обвинения.
Поскольку обвинители от США, Великобритании и Франции уклонились от участия в протесте по катынскому вопросу, 18 марта Руденко внес его от своего имени. 6 апреля Трибунал повторно рассмотрел вопрос и оставил свое решение в силе. Тем временем Правительственная комиссия по Нюрнбергскому процессу начала срочно готовить «свидетелей». В Болгарию был командирован сотрудник МГБ, чтобы «поработать» с Марко Марковым, проследить за этим должен был сам B.C. Абакумов, новый министр госбезопасности. Польских свидетелей поручили готовить прокурору СССР К.П. Горшенину, документальный фильм – А.Я. Вышинскому, за отбор документальных доказательств и подготовку свидетеля-немца отвечал В.Н. Меркулов.
Но даже эти меры сочли недостаточными. Решением той же московской комиссии от 24 мая 1946 г. группе в составе заместителя начальника управления контрразведки МГБ Л.Ф. Райхмана, помощника Р.А. Руденко Л.Р. Шейнина и члена-корреспондента АН СССР А.Н. Трайнина поручалось в 5-дневный срок ознакомиться со всеми материалами «о немецкой провокации в Катыни и выделить те из них, которые могут быть использованы на Нюрнбергском процессе». Со свидетелями, дававшими показания Комиссии Бурденко, надлежало работать Л.Ф. Райхману и одному из обвинителей на процессе – Л.Н. Смирнову. Относящуюся к этому вопросу документацию должны были подбирать Л.Р. Шейнин и А.Н. Трайнин.
Для участия в Нюрнбергском процессе были отобраны многие из «свидетелей», дававших показания перед Комиссией Бурденко: A.M. Алексеева, Б.В. Базилевский, П.Ф. Сухачев, С.В. Иванов, И.В. Савватеев и др. В качестве свидетелей намечались и патологоанатом В.И. Прозоровский, болгарский медик М.А. Марков и немец ст. ефрейтор Людвиг Шнейдер. Последний был помощником профессора Г. Бутца и должен был «показать», что по заданию оберштурмфюрера Хильберса и Бутца фальсифицировал данные лабораторных анализов, дабы доказать виновность в расстреле поляков органов НКВД.
Однако МВТ решил, что заслушает лишь по три свидетеля от защиты и обвинения. 1—3 июля Трибунал выслушал показания свидетелей защиты: полковника Фридриха Аренса, лейтенанта Р. фон Эйхборна и генерала Е. Оберхойзера. От обвинения Л.Н. Смирнов допросил на процессе бывшего заместителя обербургомистра Смоленска профессора-астронома Б.В. Базилевского, болгарского эксперта М.А. Маркова и В.И. Прозоровского. Судя по репликам членов МВТ от западных стран, они не поверили ни тем, ни другим. В результате в приговоре Международного военного трибунала катынский расстрел не фигурировал.
О жертвах катынского расстрела в СССР поспешили забыть, всякие упоминания о них изымались из исторических трудов и энциклопедий.
Как величайшая государственная тайна передавался пакет № 1 с письмом Берии Сталину и решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. от одного генерального секретаря партии другому. Каждый из них знакомился с этими страшными актами и вновь запечатывал пакет. Дабы сведения о катынском расстреле не стали достоянием гласности, в марте 1959 г. А.Н. Шелепин рекомендовал Н.С. Хрущеву уничтожить следственные дела расстрелянных в апреле – мае 1940 г. 21 857 польских офицеров, полицейских и узников тюрем, сохранив лишь небольшие по объему протоколы «тройки». Хрущев же предпочел уничтожить и дела, и протоколы заседаний «тройки», утверждавшей расстрельные списки.
В просоветской Польше само слово «Катынь» трактовалось как антигосударственное. За свечку, поставленную под крестом с такой надписью, грозили репрессии. Семьи мучеников вынуждены были прятать реликвии, оставшиеся от погибших. Но полувековая память об убитых, несмотря на ссылки, тюрьмы, лагеря, преследования, жила и кровоточила, разъединяя польский и советский народы. Лишь правда могла помочь преодолеть возникшую между ними пропасть.
Поляки же, оказавшиеся в эмиграции, по крупицам собирали сведения о катынском преступлении. Адам Мощинский, один из 395 офицеров, избежавших расстрела и переведенных в Грязовецкий лагерь, проделал после войны титаническую работу по составлению списка расстрелянных польских офицеров и полицейских. В 1948 г. в Лондоне под ред. генерала В. Андерса был издан сборник материалов «Катынское преступление в свете документов», выдержавший более 10 изданий. В 1951 г. вышла в свет книга Ю. Мацкевича «Убийцы из Катынского леса». Огромный вклад в научное освоение темы внес профессор Пенсильванского университета Януш Заводный. Его труд «Смерть в лесу», переведенный на многие языки, возродил интерес мировой общественности к катынской проблеме и дал мощный импульс новым исследованиям.
Наиболее известными из них стали четыре монографии английского исследователя Л. Фитцгиббона, опубликованные в 1970—1975 гг. и всколыхнувшие общественность западных стран. В Англии была развернута кампания по сбору средств на строительство в Лондоне обелиска в память о погибших. Би-би-си подготовила обширную программу, посвященную катынской трагедии. В палате общин Великобритании выступил бывший обвинитель на Нюрнбергском процессе А. Нив, потребовавший возобновить расследование по этому делу. 17 июля 1970 г. Палата лордов провела специальное заседание по катынской проблеме. В этом же месяце конгрессмен Р. Пучиньский призвал правительство США поднять вопрос на Генеральной Ассамблее ООН. В августе с аналогичным предложением выступил депутат австралийского парламента Кейн. В июле 1975 г. в здании английского парламента была проведена пресс-конференция, организаторы которой призвали Международный суд в Гааге «разобраться в этом деле».
В Швеции в ноябре 1975 г. на территории частного владения был открыт памятник жертвам Катыни.
Обсуждение катынской темы на Западе вызвало болезненную реакцию в Москве. В разгар «холодной войны», в 1951 г., была создана специальная комиссия палаты представителей Конгресса США по катынскому вопросу. Ее председатель Р. Мэдден 27 февраля 1952 г. направил послу СССР в Соединенных Штатах письмо и резолюцию Комиссии. В ней правительство СССР официально приглашалось принять участие в расследовании катынского преступления и предоставить любые относящиеся к данной проблеме документы. 29 февраля правительство СССР направило ноту протеста в Вашингтон, в которой квалифицировало действия администрации США как нарушение общепризнанных норм международных отношений и как оскорбительные для Советского Союза. Вслед за советским правительством «решительно осудило» антисоветскую шумиху вокруг заседаний Комиссии Р. Мэддена и правительство Польской Народной Республики.
Комиссия Конгресса США, заслушав многочисленных свидетелей, исследовав относящиеся к делу документы (отчеты об эксгумации, найденные в могилах дневниковые и прочие записи и др.), пришла к выводу, что органы НКВД совершили массовые убийства польских офицеров и полицейских с целью устранения всех тех, кто мог помешать «полной коммунизации Польши».
В Москве продолжали следить за работой Комиссии Р. Мэддена, создав в МИДе свою комиссию по катынскому вопросу. В нее вошли заместители начальника договорно-правового управления МИД СССР, заместитель начальника следственного отдела Прокуратуры СССР, помощник Генерального прокурора СССР, а также патологоанатомы В.И. Прозоровский и В.М. Смольянинов. Членом этой комиссии являлся и представитель МГБ СССР полковник госбезопасности Д.В. Гребельский, постоянно информировавший свое начальство о ходе ее работы и следивший за тем, чтобы она не выходила за рамки официальной версии.
Возросший интерес общественности Запада к катынской теме побудил советское руководство проявлять большую активность в этом вопросе. 12 апреля 1971 г. министр иностранных дел СССР А.А. Громыко обратился к Политбюро ЦК КПСС. Он предложил поручить советскому послу в Лондоне сделать представление МИД Великобритании в связи с попытками «раздуть пропагандистскую кампанию вокруг так называемого катынского дела». Высший партийный орган не замедлил принять соответствующее постановление. Аналогичные демарши предпринимались по решению Политбюро ЦК КПСС и в сентябре 1972 г., и в марте 1973 г., и в апреле 1976 г. Некоторые из них предпринимались по инициативе «польских друзей» Кремля, встревоженных реакцией польской и мировой общественности на катынское преступление.
Но в Советском Союзе имелись и люди, не желавшие мириться с правительственной ложью о судьбе польских офицеров и полицейских. Украинский поэт и публицист А. Караванский, проведший 20 лет в советских тюрьмах, в 1969 г. обратился в ЦК КПСС и прокуратуру с требованием провести новое расследование по катынскому делу. Он ссылался при этом на имена двух охранников, участвовавших в расстрельной операции. В 1970 г. Караванский был приговорен за это к дополнительному 10-летнему сроку заключения и освободился лишь в 1989 г. О катынском преступлении писал в III томе книги «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын.
В апреле 1980 г. в 40-летие катынского расстрела группа российских правозащитников – Л. Алексеева, А. Амальрик, В. Буковский, Б. Вайль, Т. Венцлова, А. Гинзбург, Н. Горбаневская, 3. и П. Григоренко, Б. Ефимов, П. Литвинов, К. Любарский, В. Максимов, В. Некрасов и др. – опубликовала в журнале «Континент» пророческое заявление. В нем они выражали уверенность, что недалек тот день, когда наш народ воздаст должное всем участникам этой трагедии, как палачам, так и жертвам; одним – в меру их злодеяний, другим – в меру их мученичества. Подписавшиеся под документом заверили польский народ, что никто из них не забывал и не забудет «о той ответственности, которую несет наша страна за преступление, совершенное ее официальными представителями в Катыни».
В начале 80-х гг. катынская тема все настойчивее поднимается диссидентами и сторонниками «Солидарности» в Польше. В мае 1981 г. создается Комитет по сбору средств на памятник жертвам катынского расстрела, который в июле воздвигается на военном кладбище в Варшаве. Однако органы госбезопасности социалистической Польши сносят его ночью того же дня. Объявленное в декабре 1981 г. военное положение приостанавливает на время открытое выражение скорби по погибшим от рук сталинских палачей польских граждан. (Н.С. Лебедева, Н.А. Петросова, Б. Вощинский, В. Матерский, Э. Росовска, под управлением редакционной коллегии: с российской стороны – В.П. Козлов (председатель), В.К. Волков, В.А. Золотарев, Н.С. Лебедева (ответственный составитель), Я.Ф. Погоний, А.О. Чубарьян; с польской стороны – Д. Наленч (председатель), Б. Вощинский, Б. Лоек, Ч. Мадайчик, В. Матерский, А. Пшевожник, с. Снежко, М. Тарчинский, Е. Тухольский.).[450]
Судейская подлость
Приговор нюрнбергского Международного военного трибунала бригада Геббельса считает своим очень важным косвенным доказательством. В этой бригаде специалистом по Трибуналу являлся ныне покойный советский кандидат военных наук Ю. Зоря, он же и «эксперт» прокурорских геббельсовцев. Дадим ему слово отдельно.
«…Подробное обвинение по его пункту о Катынском деле предъявил заместитель Главного обвинителя от СССР Ю.В. Покровский 13—14 февраля 1946 года. Его выступление содержало изложение материалов комиссии Н.Н. Бурденко. Заключение комиссии предъявлялось как документ обвинения, который, как официальный документ, согласно ст. 21 Устава Международного военного трибунала, не требовал дополнительных доказательств. Именно на эту статью делалась ставка при включении пункта о Катыни в обвинительное заключение.
Однако защита, несмотря на протест Главного обвинителя от СССР Р.А. Руденко, добилась согласия Трибунала на вызов дополнительных свидетелей – немцев.
Это обстоятельство весьма обеспокоило советское руководство, поскольку оно не предусматривало дискуссий по Катынскому делу».[451]
Прочтя эти строки, читатель наверняка представляет себе такую ситуацию: сидят Сталин, Берия и Ю. Зоря и обсуждают вопрос о Катыни.
– Слушай, Лаврентий, – говорит Сталин, – а ведь нам не стоит соваться с Катынским делом на Нюрнбергский процесс, а то там вскроется, что это мы убили поляков.
– Ничего, товарищ Сталин, – успокаивает его Берия, – там у нас есть юридическая зацепка в виде 21-й статьи в Уставе Трибунала. Она запрещает требовать доказательства, если мы представим свой официальный документ. На эту статью и сделаем ставку.
Разумеется, что кандидат военных наук Ю. Зоря весь этот разговор записывал, иначе откуда у него такая наглая уверенность, что «именно на эту статью делалась ставка» советским правительством?
Давайте рассмотрим, в связи с чем в Уставе Международного военного трибунала появилась эта статья.
Во-первых. Преступления нацистской Германии были огромны, десятки стран и миллионы людей предъявляли ей обвинения в убийстве отдельных людей, слоев населения, в единичных случаях и в концентрационных лагерях, в тюрьмах и путем сожжения и расстрела целых населенных пунктов. Чтобы рассмотреть все эти эпизоды, Трибуналу понадобились бы столетия, прежде чем он вынес бы приговор. Во-вторых, руководители нацистской Германии, сидевшие на скамье подсудимых, лично не сделали ни одного выстрела и не надели петлю на шею ни одного человека. Они обвинялись в том, что это их политика привела к этим преступлениям. Обвинители должны были доказать связь между решениями по политическим вопросам руководства Германии и геноцидом. В случае с убийством польских граждан обвинители должны были доказать, что геноцид против поляков был официальной политикой и подсудимые Геринг, Гесс, Иодль и прочие о ней знали и ее одобряли. Поэтому страны-союзники, создав Международный военный трибунал и договорившись, что они проведут суд быстро и сурово, не нашли другого способа вести судебный процесс, как отказаться от доказывания самого факта совершения того или иного преступления.
Если, к примеру, в Трибунал поступит акт от американского бригадного генерала о том, что в таком-то лагере военнопленных были убиты 50 английских летчиков и обвинитель США предъявляет этот документ как официальный, то уже не требовалось доказывать, что эти летчики были убиты, а не умерли от гриппа, что они были убиты немцами, а не погибли от бомбежек или в пьяной драке. Трибунал не имел права рассматривать сам факт убийства, разбирать, кто персонально виноват, для него важно было, что руководители Германии хотели и допустили это.
Такое положение статьи 21 не означало, что союзники собираются простить кого-либо. В странах, чьи граждане были убиты, создавались свои трибуналы, прокуратура разыскивала конкретных убийц, их выдачи требовали у Германии или у тех стран, где они скрылись, их судили и, если они были виноваты, наказывали. Это была еще одна причина, по которой Трибунал не мог требовать доказательств по официальным документам об убийствах. В спешке он мог оправдать убийцу, и тогда уже национальный суд не смог бы привлечь того к ответственности. И, повторяю, судили тех, кто сам лично преступлений не совершал, поэтому разбор конкретного преступления к ним не имел отношения.
Любой суд руководствуется законом, если это не так, то это уже не суд. Устав был законом для Международного Трибунала. Он обязан был соблюдать его, как бы ни давили на него правительства западных стран. А они давили. Требование трибуналом доказательств по Катыни от СССР было недружественным и подлым актом и по отношению к своему союзнику – СССР, и по отношению к Польше. Взявшись рассмотреть это дело в подробностях, Трибунал не давал самой Польше это сделать.
Ладно, допустим, что во имя справедливости Трибунал нарушил Устав, но тогда он обязан был действительно провести судебное следствие по этому делу, найти конкретных виновных и вынести им приговор. Иначе как он мог решить, виновато ли правительство Германии в этом деле или нет, если не осудил или не оправдал конкретных исполнителей по нему, или хотя бы не объявил их розыск, или не осудил заочно, как Бормана?
Но Трибунал ничего этого не сделал, он сымитировал следствие, ограничив обвинение разрешением вызвать всего трех свидетелей, а затем просто исключил эпизод с Катынью из числа преступлений нацистской Германии. А поскольку обвиняемых в Катынском деле двое, то этим своим решением он объявил виновным в этом преступлении Советский Союз.
Как вы помните, в 1943 г. показания советским следователям дали работавшие на кухне бывшей дачи НКВД в Катыни молодая женщина и две девушки. Трудно было от них требовать, чтобы они могли понимать разницу между воинскими званиями, полком и батальоном, саперами и артиллерией. Из их показаний у следователей НКВД сложилось первое впечатление, что расстрелом поляков занималась какая-то строительная часть с № 537. Списка немецких частей на тот момент Советский Союз еще не имел.
Но что безусловно заслуживало внимания. Эти свидетели работали на кухне, обслуживая немецкую айнзацкоманду, расстреливавшую поляков. Они дали численность ее: 30 человек под командой трех офицеров. Они рассказали о совершенно ненормальном режиме ее жизни – спали до 12 часов, после своей работы в лесу смывали в бане кровь с мундиров, им часто выдавалась водка и т. д. Но главное, женщины достаточно четко запомнили фамилии офицеров, их звания и даже должности: обер-лейтенант Арнес – командир, обер-лейтенант Рекст – его адъютант, лейтенант Хотт. Тут были неточности в русском слышании фамилии Арнес – Аренс, в созвучном обер-лейтенант (старший лейтенант) и оберст-лейтенант (полковник-лейтенант-подполковник). Но три фамилии офицеров в сочетании с номером части плюс правильная должность «адъютант» исключают какую-либо случайность или совпадение. То есть, если найти в немецкой армии часть с № 537 и окажется, что в ней служили три офицера с этими фамилиями и их звания были созвучны обер-лейтенант, лейтенант, да плюс один из них имел должность адъютант, то это значит, что эти люди – основные подозреваемые в убийстве польских офицеров, они должны быть арестованы, опознаны свидетелями и дать объяснения, чем они занимались осенью 1941 года на даче НКВД под Смоленском.
А что же сделал Трибунал? Ю. Зоря, несомненно, понимал все, что написано выше, поэтому, защищая непосредственных убийц от возмездия, он комкал в своем описании эту часть процесса.
«Оказалось малоубедительным для Трибунала и другое положение, на котором основывалось советское обвинение. Его начисто опроверг допрошенный в качестве свидетеля полковник вермахта Арнс, командир «части 537», тот самый, который, согласно советской версии, руководил карательным отрядом, расстреливавшим польских военнопленных. Арнс доказал, что летом 1941 года он вообще не командовал 537-й частью, которая на самом деле была полком связи при командовании группой армий «Центр».
Кроме этого, в распоряжении защиты были и другие заверенные надлежащим образом показания еще нескольких свидетелей, полностью подтверждавших показания Арнста»[452]. По этому эпизоду у Зори все.
Честно работая на Геббельса, Ю. Зоря пытается запутать вопрос и предельно его сократить, понимая всю дикость решения Трибунала. Зоря рассчитывает на придурков в такой степени, что они даже не догадаются задать себе такой вопрос: «А почему, если Аренс не был командиром полка и служил в полку связи, то он не мог расстреливать поляков? Что ему могло помешать это сделать?»
Четыре профессора в своей «Экспертизе» более говорливы.
«…Установлено, что оберстлейтенант Фридрих Аренс (а не Арнес, как в Сообщении) командовал 537-м полком связи и оказался на Смоленщине только в ноябре 1941 года. Обер-лейтенант Рекс был адъютантом полка, а лейтенант Хотт одним из командиров. Дававший показания в качестве свидетеля оберлейтенант Рейнхарт фон Айхборн, эксперт по телефонной связи в полку 537, штаб которого находился в Козьих Горах в Катыни, как и сам оберстлейтенант Аренс, разъяснили, что в Козьих Горах не было полка саперов (рабочего). Не доказано, что они знали о расстреле «пленных» – польских офицеров. 537-й полк связи находился в подчинении генерала Е. Оберхойзера, который также давал показания в Нюрнберге. Он командовал связью в группе армий «Центр», прибыл в Катынь в сентябре 1941 года. Тогда во главе полка стоял оберстлейтенант Беденк, пока в ноябре 1941 года его не заменил оберстлейтенант Аренс».[453]
Обратите внимание на логику бригады Геббельса. Убийца, уличенный свидетелями, нагло объявляет, что он не убийца, и четыре польских профессора на этом основании хором заявляют, что «не доказано, что они знали о расстреле…».
К массовым убийствам пленных, евреев и славянского населения немцы приступили только с началом войны с Советским Союзом. Вот здесь им и понадобились айнзацкоманды – люди, которые бы согласились заняться массовым убийством. В самих боевых частях вермахта, среди боевых офицеров и генералов эта работа не встречала энтузиазма. На Нюрнбергском процессе даже приводились протесты адмирала Канариса – главы разведки вермахта – о недопустимости в армии таких явлений. И в боевых частях были не ангелы – они могли без сожаления расстрелять обременяющих их пленных, повесить партизана или диверсанта и даже поиздеваться над ними, как они сделали это с Зоей Космодемьянской. Но стать профессиональным палачом фронтовикам не улыбалось. Им и так было где заслужить и погоны, и Железный крест с дубовыми листьями к нему. Другое дело – тыловики.
Полк связи, его штаб обязан был всегда находиться при штабе группы армий, то есть не ближе чем в 100 км от линии фронта. В полку связи много орденов не выслужишь, не сильно отличишься. То есть полк связи – это такая часть, где найти добровольцев на палаческую работу гораздо легче, чем на фронте. Джон Толанд, исследуя нацизм в уже цитировавшейся мною раньше книге, писал: «Для осуществления массовых убийств Гейдрих и Гиммлер лично подбирали офицеров. В их число попадали протестантский священник и врач, оперный певец и юрист. Трудно было предположить, что они годятся для такой работы»[454]. Так ли уж трудно предположить, что, вербуя убийц в церкви и оперном театре, люди Гейдриха обошли вниманием и тыловой полк связи, где офицеры сгорали от честолюбия и отсутствия наград?
Если бы Трибунал действительно хотел истины, то он немедленно арестовал бы этих свидетелей и поручил бы следователям немедленно выяснить и документально подтвердить:
1. Правдиво ли утверждение Оберхойзера, что штаб группы армий «Центр», состоявший из десятков тысяч офицеров и солдат, в сентябре 1941 года разместился в крохотном поселке Катынь?
2. Где конкретно в это время размещался штаб 537-го полка связи?
3. Не были ли в это время откомандированы из полка на выполнение «спецзадания» офицеры Аренс, Рекс и Хотт, или не были ли они освобождены от исполнения своих обязанностей?
4. Действительно ли Аренс был назначен командиром полка в ноябре 1941 года и за какие заслуги?
Эти действия обязан был произвести Трибунал, раз уж он затеял судебное следствие. Но он этого не сделал и попросту покрыл непосредственных убийц.
Но дело даже не в этом. Мы прочли то, что написала бригада Геббельса о тех свидетелях, кто якобы доказал Трибуналу, что поляков убили русские. Но где конкретно в их показаниях эти свидетельства? Здесь есть только свидетельства, что убийцы служили не в 537-м строительном, а в 537-м полку связи. Как это доказывает невиновность немцев и вину СССР? Объяснил это кандидат военных наук Ю. Зоря – большой «специалист» по Нюрнбергскому процессу?
Это и были все «свидетели защиты», объявившиеся на процессе. Обвинение же представило таких свидетелей.
Первым был судмедэксперт профессор Прозоровский, участвовавший в комиссии Бурденко. На основании своих профессиональных выводов он сделал суду сообщение, почему он считает, что поляки были убиты в 1941 году, то есть немцами. Тут бригаду Геббельса клинит, она ничего не способна возразить Прозоровскому и вынуждена просто об этих показаниях ничего не сообщать, будто их и не было.
Вторым был болгарский судмедэксперт доктор Марков, подтвердивший заключение советского судмедэксперта с позиций «международной комиссии» 1943 года. Этого геббельсовские подручные пытаются оболгать и скомпрометировать, но мы уже об этом написали.
Третьим был заместитель бургомистра Смоленска Меньшагина профессор астрономии Базилевский. Он подтвердил, что поляки были убиты немцами в 1941 году. Подтвердил со слов Меньшагина, и, разумеется, было бы лучше, если бы сам Меньшагин это сказал, но он в страхе за свою шею ото всего отказывался и его на процесс не взяли, хотя советские власти, без сомнения, могли заставить его говорить. Предатель есть предатель, за обещание жизни или сокращение тюремного срока он бы показал что угодно.
Б.Г. Меньшагин.
Скомпрометировать показания Базилевского бригада Геббельса доверила в конце 90-х годов Ю. Зоре. Он это делает так. Он дает показания своего правдивого и надежного свидетеля – Меньшагина: «…допрашивался мой заместитель – как начальника города Смоленска, – профессор астрономии Смоленского пединститута Борис Васильевич Базилевский. И этот Базилевский сказал, что об убийстве поляков он узнал от меня, что в 1941 году он узнал, что в плен попал и находится в немецком лагере его знакомый Кожуховский». (Здесь Ю. Зоря делает сноску: «В показаниях Базилевского называется фамилия Жиглинского».) Запомним это. Меньшагин продолжает: «Он просил меня, не могу ли я похлопотать об его освобождении. Я, дескать, охотно согласился на это, написал ходатайство и сам понес в комендатуру. Вернувшись из комендатуры, я сказал: «Ничего не выйдет, потому что в комендатуре мне объявили, что все поляки будут расстреляны».
Через несколько дней, придя оттуда, я снова ему сказал: «Уже расстреляны». Вот те данные, которыми располагал Базилевский.
Эти сведения, сообщенные Базилевским, совершенно не соответствуют действительности. Случай его ходатайства за Кожуховского действительно имел место в августе 1941 года. И я возбуждал ходатайство об его освобождении, и через дня три-четыре после этого ходатайства Кожуховский лично явился освобожденный и находился в Смоленске после этого, имея свою пекарню все время немецкой оккупации города, а впоследствии я его видел в Минске в 44-м году, где он точно так же имел кондитерскую. Кожуховского этого я лично знал, так как он проходил свидетелем по делу хлебозавода № 2, разбиравшемуся Смоленским областным судом в марте 1939 года. Он проходил свидетелем по этому делу».[455]
(Мы уже имели возможность восхищаться памятью этого свидетеля, она действительно изумительна, он помнит все: даже в каком месяце в 1939 году суд рассматривал дело хлебозавода № 2.)
Какое впечатление у нас должно остаться от этого текста, который нам дает Ю. Зоря? Что на Нюрнбергском процессе запуганный НКВД Базилевский врал что угодно, не сообразуясь ни с чем, даже фамилию освобожденного правильно не запомнил и не запомнил, что того освободили, – в общем, НКВД его очень плохо подготовило как свидетеля, поэтому Трибунал ему не поверил. Был бы Зоря не в бригаде Геббельса, он, конечно, дал бы слово и Базилевскому, а поскольку я не в этой бригаде, то мне ничего не помешало это сделать в главе 9, и вы можете прочесть его показания.
И вы видите, что Зоря имел резон не публиковать эти показания, так как сразу видна брехня Меньшагина. Ему нельзя признаться, что он был в таком доверии у фон Швеца, что тот делился с ним самыми тайными вещами, он хочет предстать в роли этакого спасающего русских бургомистра, которого немцы в свои преступные дела не вмешивали. А Зоря, чтобы помочь Меньшагину, подгонял один текст к другому тем, что соединял фамилии Жиглинского и Кожуховского воедино – дескать, Базилевский из ума выжил и ничего не помнит. Ему надо было попробовать соединить и профессии пекаря с учителем, чтобы фальшивка была достовернее, и постараться сделать так, чтобы никто не знал, что в еженедельнике Меньшагина за август 1941 года под № 13 стоит, как вы помните, запись: «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз(ьих) Гор(ах) (Умнову)».
Но ведь судьи Международного трибунала никаких показаний Меньшагина не знали, перед ними выступили три свидетеля обвинения и убедительно показали, что поляков в 1941 году расстреляли немцы, и были у Трибунала предполагаемые убийцы, которые «доказали» то, что не имело никакого значения, – что они служили не в 537-м строительном, а в 537-м полку связи. Трибунал не привлек ни других экспертов, ни документов – ничего. У него было только это. Какие же у него были основания решать дело в пользу немцев? Какие были основания, начав, не продолжить расследования?
Мадайчик этого от нас не скрывает (в отличие от Зори) – в 1952 году американский член Трибунала Роберт Х.Джексон признался, что он получил соответствующее указание от своего правительства[456]. Того самого, надо думать, президента Трумэна, который в 1941 году, будучи сенатором, учил, что если будут побеждать немцы, то надо помогать русским, а если русские – то немцам. Вот вам и пресловутый американский суд, который «в правовой стране служит только закону».
И уж совсем маразмом выглядит «американская помощь» в этом вопросе – упоминаемая геббельсовцами комиссия Конгресса США. За два года работы этой комиссии ею был заслушан весь бред, учтены все фальшивки и отброшены все подлинные доказательства, но гора родила такую мышь, что нынешние геббельсовцы даже итоговый документ этой «гуманитарной помощи» постеснялись дать полностью, обкорнав его в своем пустословном Сборнике до полустраничного текста. Примечательно и то, как «собирались доказательства» этой комиссией.
В 1943 г. немцы возили на свое шоу в Катыни британских и американских военнопленных. Один из них, американский полковник Ван Влит, по возвращении из плена написал отчет, который, как утверждают польские геббельсовцы, американское правительство строжайшим образом засекретило (?). Но коварная советская разведка этот отчет украла и уничтожила. Правда, у геббельсовцев в США были коротки руки, чтобы убить Ван Влита, как они убили в Лондоне Кривозерцева. Поэтому Ван Влит снова написал свой отчет о пребывании в Катыни. И этот отчет снова исчез! Но этот Ван Влит оказался человеком упорным и добился, что в сентябре 1950 г. его отчет все же был опубликован[457]. Нам от этого нет никакой пользы, поскольку нынешние геббельсовцы, упоминая отчет Ван Влита[458], не дают из него ни строчки, в связи с чем нам должно быть понятно, что именно этот Ван Влит написал.
Американские и британские военнопленные на немецких раскопках в Катыни.
Венгерский судмедэксперт Орос, которого немцы включили в свою международную комиссию и который изобрел бредовую теорию, по которой эта комиссия датировала время расстрела 1940 годом, после войны жил в американской зоне оккупации Германии во Франкфурте. Тем не менее он в 1947 г. отказался от своих выводов 1943 г. и возложил вину за расстрел поляков на немцев. В 1952 г. представитель пресловутой Комиссии Конгресса США приехал в Германию к Орсосу и тот ему якобы снова подтвердил выводы 1943 г., но так, чтобы это «не появилось в газетах».[459]
А ведь надо вспомнить, что в 1950—1953 гг. на Корейском полуострове шла война, фактически между США и СССР. Тысячи американцев попадали в плен. В это время США просто необходимо было обвинить СССР в убийстве любых военнопленных, чтобы гарантировать сохранение жизни пленным американцам, попавшим в руки к северным корейцам. И вот Комиссия Конгресса сфабриковала нужный США вариант Катынского дела. Казалось бы, правительство США должно быть в восторге. Однако Леопольд Ежевский горестно сетует: «В этом заключении Комиссия рекомендовала правительству США передать дело в ООН для расследования. Но Вашингтон не посчитал возможным это сделать»[460]. Присоединимся к недоумению бедного Леопольда: «А почему?»
Дело в том, что правительство СССР, возможно, самым последним узнало о том, что находившиеся у него в плену и захваченные немцами поляки расстреляны. Правительство США об этом узнало еще в 1942 г.[461]. И не надо было быть практичным американцем, и не надо было очень широко раскидывать мозгами, чтобы понять: раз немцы молчат о смерти польских пленных, значит, они их и убили. То есть вопрос о том, кто убил поляков, для правительства США никогда не был секретом. И в 1952 г. Вашингтон оказался в положении нынешних геббельсовцев, боящихся нести дело в суд: правительству США было выгодно жевать это дело в прессе, но оно не могло допустить его судебного разоблачения в ООН. Это поведение США еще раз доказывает, между прочим, что поляков пристрелили немцы.
А в остальном в период между Геббельсом и Горбачевым польские геббельсовцы, не имея поддержки геббельсовцев из ЦК КПСС, варились в собственном идиотизме, т. е. фабриковали такие глупые фальшивки, что сегодня «серьезные геббельсовцы» из АН РФ или Генпрокуратуры РФ стараются о них не вспоминать, хотя мелкие геббельсовские отморозки все еще эти фальшивки жуют.
Скажем, по мере смерти судмедэкспертов немецкой комиссии 1943 г. поляками фабриковались их «подтверждения» прежних выводов. Вот некий Войцех Трояновский в 1980 г. опубликовал в Лондоне «интервью», которое он якобы взял в 1962 г. у датского судмедэксперта немецкой комиссии 1943 г. Х. Трансена[462]. Естественно возникает вопрос – а что же ты, Войцех, ждал 18 лет, пока Трансен умрет? Почему при жизни не опубликовал материал, который в условиях «холодной войны» любое западное издание приняло бы «на ура»? Надо думать, что потому и не публиковал, что Трансен был жив. О тексте нет смысла говорить: фальшивка очевидная. Подчеркнем только шляхетную лень Войцеха. По тексту Трансен якобы пять раз сообщает, что он был членом датского движения Сопротивления и даже якобы послан был в эту немецкую комиссию по заданию датского Сопротивления. При этом Трансен не называет ни единой фамилии действующих лиц этого Сопротивления, что настоящий Трансен не преминул бы сделать с первого раза, если бы он действительно был в Сопротивлении. Трояновскому, когда он фабриковал эту фальшивку, лень было узнавать имена датских героев – полякам и так сойдет!
А вот еще: «В 1957 году произошло событие, имевшее для выяснения катынской трагедии очень большое значение. 7 июля 1957 года западнонемецкий еженедельник «7 Таге» опубликовал копию и перевод документа, который был предоставлен редакции одним поляком, в годы войны работавшим в строительных отрядах Тодта. Этот документ, датированный 10 мая 1940 года, с грифом «совершенно секретно», за подписью Тартакова, начальника минского НКВД, был адресован его московскому начальству – генералам Зарубину и Райхману. Документ был найден в начале войны среди бумаг, оставленных в здании НКВД в Минске. Это была сжатая информация о ликвидации лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове. В рапорте упоминается некто Бурьянов, представитель центра НКВД, ответственный за проведение всей «акции». Кроме того, в нем отмечалось: ликвидацию «Козельска» осуществили под Смоленском части минского НКВД под прикрытием 190-го пехотного полка, ликвидацию «Осташкова» в районе Бологое – части смоленского НКВД под прикрытием 129-го пехотного полка, стоявшего в районе Великих Лук, «Старобельска» в районе Дергачей – харьковское НКВД под прикрытием 68-го пехотного полка запаса. Операция закончилась между 2 и 6 июня 1940 г. Ответственный за операцию – полковник Б. Кучков.
В 1957 году этот необыкновенный документ не привлек должного внимания».[463]
Сегодня об этом «подлинном» документе «серьезные» геббельсовцы стараются забыть – ведь по фальшивке сегодняшнего дня пленных Осташковского лагеря расстреляли под Калинином, а не в «районе Бологое». Кроме того, все фамилии, кроме Райхмана и Зарубина, отсосаны из пальца. Зарубина зарубежные поляки знали, поскольку он вербовал в лагерях польских военнопленных советских разведчиков, а Райхман работал с поляками Андерса в 1941—1942 гг. Между прочим, из этого «документа» понятно, откуда в Заключении «экспертов» ГВП РФ взялись «четыре члена комиссариата НКВД из Минска»: польско-геббельсовские придурки 50-х годов Смоленск включали в состав Белоруссии. Из этой фальшивки следует, что задумал операцию в Минске некий Тартаков, Кучков всех расстрелял под Смоленском, Харьковом и Бологое, а отчитались они в Закарпатье, поскольку Райхман до 1941 г. служил там.
Интересно, но особо придурковатым геббельсовцам этот «документ» до сих пор годится. К переводу с польского геббельсовского пасквиля «Katyn. Relacje, wspomnienia, publicystika» сделано такое «научное» примечание к фамилии Тартакова в этой фальшивке: «Возможно, в этом документе речь идет о Д.С. Токареве (1902—1993), который, будучи в 1939 г. капитаном госбезопасности и начальником УНКВД СССР по Калининской области, назначается одним из руководителей операции по «разгрузке» Осташковского лагеря. В 1992 г. Токарев (в ту пору – генерал-отставник) давал показания Военной прокуратуре о подготовке и проведении массового расстрела военнопленных из Осташковского лагеря. Учитывая, что текст «рапорта Тартакова» переводился на немецкий с русского, а затем опять на русский язык, можно предположить, что фамилия автора рапорта подверглась искажению».[464]
Чувствуете игру польской мысли? При двойном переводе фамилия Токарев, оказывается, превратилась в Тартаков, а город Калинин – в Минск.
Да, тяжело было польским геббельсовцам, пока им в помощь не подключились подонки из КПСС.
Глава 5
Геббельсовская версия Катынского дела по состоянию на 2002 год
Капээсэсовские добровольцы бригады Геббельса
Коммунисты были людьми, посвятившими свою жизнь служению своему народу, и настоящие коммунисты были образцами Человека. Однако беда в том, что после взятия ими власти коммунисты стали занимать руководящие посты в государстве, а эти посты давали возможность использовать ресурсы государства в личных целях. И немедленно в партию коммунистов стали записываться негодяи, для которых целью были блага, даваемые госдолжностями, а не служение народу. Коммунисты боролись с этими людьми, большевики регулярно с привлечением беспартийных чистили свою партию, но алчная сволочь маскировалась и пролезала в руководящие органы и партии, и страны. Наконец, в 1952 г. на XIX съезде ВКП(б) Сталин реорганизовал партию: он превратил ее в чисто идеологический орган, лишил ее государственной власти и, тем самым, восстановил действие Конституции СССР в полном объеме – теперь власть в СССР действительно принадлежала только избираемым всем народом Советам. Через три месяца Сталин был убит, спустя еще три месяца был убит Берия, пытавшийся дело Сталина продолжить. И хотя заговорщики во главе с Хрущевым пытались этими убийствами скрыть другое преступление, но вся партийная и государственная номенклатура (их в то время трудно было разделить) покрыла эти убийства именно потому, что не желала передавать свою власть Советам. Начиная с этого времени вся героическая история России и СССР эпохи Сталина начала фальсифицироваться в угоду партийной элите: Сталина представили деспотом, а Берию – его демоном. Но не это главное.
Главное то, что в КПСС стали сплошным потоком вступать негодяи, чьей целью были только госкормушки и ничего более. Никаких механизмов остановить этих мерзавцев у КПСС уже не было. Так во главе КПСС к началу перестройки оказался тот сброд подонков, на глазах которых Запад развалил СССР, сделав нищими большинство его народа. То, что все эти горбачевы, яковлевы, шеварднадзе и кравчуки – подонки, не суть важно, в данном случае важно то, что это люди с крайне убогим умственным развитием. Человек учится всю свою жизнь, и эти тоже учились. Но учились они не государством или областями управлять, а тому, как залезть в вожделенные секретарские и министерские кресла. Это тоже наука, но для управления государством она без надобности.
Обратите внимание на такой пример. Во всем СНГ у Белоруссии самое тяжелое географическое положение (нет выхода к морю) и самое скудное обеспечение минеральными ресурсами – практически нет никаких полезных ископаемых. В России, Украине, Казахстане, Грузии, Азербайджане во главе государств стоят бывшие капээсэсовские секретари, т. е. партноменклатура, хорошо знающая, как пролезть к государственной кормушке. А во главе Белоруссии стоит человек с опытом председателя колхоза, т. е. человек, знающий, как управлять хозяйством. Запад ненавидит Лукашенко, Белоруссия практически в блокаде, но тем не менее в справочнике ЦРУ дан такой душевой доход валового национального продукта за 1999 год (в долларах США): Россия Ельцина – 4200; Украина Кравчука и Кучмы – 2200; Казахстан Назарбаева – 3200; Грузия Шеварднадзе – 2300; Азербайджан Алиева – 1770; Белоруссия Лукашенко – 5300[465]. Почувствуйте разницу! То есть когда я говорю, что все эти горбачевы и яковлевы умственно неполноценны, то я не пытаюсь их унизить – это медицинский факт.
И вот эти идиоты добрались до власти в СССР. Всю свою предшествующую жизнь они тупо исполняли команды Политбюро, не имея ни единой собственной государственной или хозяйственной мысли и никогда не думая об обществе или государстве. А теперь они сами стали Политбюро, нужно самим давать команды, но какие?! И эти придурки нашли себе начальников в лице Запада, стали исполнять его советы «по улучшению жизни» в СССР. Доисполнялись. Прекрасной страны нет, а эти ублюдки на вонючей свалке истории вынуждены рекламировать пиццу, чтобы лишний раз показать по ТВ свою физиономию. Жалкие дегенераты!
Рецепты Запада предлагали «демократизацию» СССР, вместо которой Запад имел целью его декоммунизацию, но внешне это должно было выглядеть как отстранение партноменклатуры от власти и передача всей власти Советам. Того же хотел и Сталин в 1952 г., за это его, по сути, и убили. Но Сталин понимал, что делать и как это сделать. Если бы после 1985 г. перестройка пошла по пути Сталина, то СССР был бы цел, а сегодняшней находящейся у власти партноменклатуры КПСС не было бы. Способная только паразитировать, она не смогла бы удержаться у власти, тем более – увлечь народ своими идеями. Для паразитической верхушки КПСС перестройка страны по Сталину была ненавистна, но противопоставить ей капээсэсовцы могли только очернение самого Сталина и того самого славного периода истории СССР, который был при нем. Обвинение СССР в убийстве трусливых польских офицеров было для капээсэсовцев прекрасным способом демонизации Сталина и выставления сталинского СССР в негативном свете. В 1995 г. я позвонил по телефону бывшему Председателю КГБ СССР Крючкову и спросил: как он мог не реагировать на столь наглую фальсификацию Катынского дела в конце 80-х? На что он мне ответил, что Катынское дело было политическим, и повесил трубку. Вы не поймете, чем для верхушки КПСС были важны катынские события, на тот момент почти 50-летней давности, если не примете во внимание, что политикой последнего Политбюро ЦК КПСС было очернение перестройки 1952 года и недопущение того, чтобы страна пошла по пути Сталина, т. е. по пути превращения КПСС в идеологический орган страны при сохранении самой страны и структур Советской власти в ней.
Безмозглая верхушка КПСС начала «перестройку» страны, не понимая, что она хочет получить в конце, надеясь, что Тэтчер и Рейган плохого «другу Горби» не посоветуют. Но Тэтчер и Рейган и сами те еще мыслители – и хотели бы спасти Горбачева, да не по уму им такая работа. В результате, повторяю, сегодня «Горби» с частью своих придурков на свалке, СССР превратился в кучу «банановых республик», руководимых, вернее – разграбляемых олигархами, состоящими из все той же капээсэсовской элиты.
Я сделал столь длительное вступление, чтобы вы понимали то, что на первый взгляд кажется невероятным, – как могли руководители СССР участвовать в очернении своей страны клеветой! Но по их мысли, эта клевета была полезна, чтобы не допустить «возврата сталинизма». Возврата не произошло, «пятая колонна» победила, сдав СССР Западу на разграбление взамен на вожделенные доллары…
А.Н. Яковлев, М.С. Горбачев.
Что касается лично Горбачева и его братьев по разуму, серых, как штаны пожарного, типа Лукьянова или Рыжкова, то трудно сказать, знали ли они, что Катынское дело фальсифицируется, либо были просто болванами в руках более подлых своих собратьев типа Яковлева, Фалина, Крючкова и прочих, и слепо верили уверениям Запада о том, что поляки были расстреляны НКВД. Учитывая их крайнюю умственную убогость, можно допустить, что их использовали «втемную», хотя такое допущение и трудно сделать.
Надо сказать, что сегодня все геббельсовцы, как академические, так и прокурорские, дружно утверждают, что КГБ им не помогал, а, наоборот, – отчаянно мешал «расследовать» Катынское дело. Но это легенда прикрытия самого КГБ. Ни один геббельсовец в своих стенаниях не упоминает ни единого конкретного случая того, чтобы КГБ кому-то из них реально помешал в этой фальсификации. Зато геббельсовцы постоянно проговариваются о том, что все их расследование проводилось по наводке КГБ.
Давайте рассмотрим такой момент. Начало 1989 г., «демократизируя» общественное сознание, в СССР уже два года работала Комиссия советских и польских ученых, пытающаяся очернить «белые пятна» советско-польской истории, в том числе и Катынское дело. Очернения не получалось – обвинить СССР в убийстве поляков эти «ученые» не могли, что вполне естественно. В Польше «ученые» продолжали жевать соплю злодея Тартакова. «Недавно Л. Мартини («Правда о Катыни в свете документа», «Тыгодник Повшехны» № 27, 1989) напомнил содержание ключевого для дела источника – рапорта о ликвидации Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей от 10 июня 1940 года, подписанного начальником управления Минского НКВД Тартаковым. Многое свидетельствует о подлинности рапорта, и прежде всего сами обстоятельства его обнаружения, до недавних пор неизвестные»[466], – сообщал свежие катынские новости польский сборник, а в это время их советские собратья по разуму и не собирались искать в Смоленске оставшихся в живых свидетелей немецких зверств. Прокуратура еще никаких дел по факту расстрела пленных не возбуждала и никаких следственных действий не проводила. И в это время (22 марта 1989 г.) председатель КГБ СССР Крючков, министр иностранных дел Шеварднадзе и заведующий Международным отделом ЦК Фалин сообщают в ЦК КПСС, что поскольку «советская часть Комиссии не располагает никакими дополнительными данными в доказательство «версии Бурденко» (что естественно, поскольку эти данные никто не искал), то, возможно, целесообразнее сказать, как реально было и кто конкретно виноват в случившемся, и на этом закрыть вопрос».[467]
Возникает вопрос к Крючкову: если ни единого нового факта к правде о Катыни, сообщенной в 1944 г. советской Специальной комиссией, не было получено, то в связи с чем эту правду начали называть «версией Бурденко»? В связи с чем вы стали брехливо намекать ЦК, что поляков якобы расстрелял СССР?
Крючков не мог так нагло брехать Центральному Комитету КПСС, если бы не был уверен, что на запрос ЦК не сможет предоставить что-нибудь в обоснование своей брехни. Следовательно, за полтора года до начала работы следователей ГВП в КГБ уже было подготовлено то, что прокуроры впоследствии «найдут». То есть КГБ заранее были вычищены архивы и из них были изъяты все документы в подтверждение «версии Бурденко». Такой вот пример.
Геббельсовцы сообщают, что документы Секретариата НКВД за 1937—1953 гг. изъяли органы КГБ и уничтожили[468]. Сначала о том, что это за «документы секретариата НКВД». Это книги учета писем, приказов и распоряжений, отправленных и полученных НКВД в те годы. В этих книгах нет содержания документов, есть только адрес, номер и дата, и поэтому рядовому историку они и даром не нужны. Вопрос – зачем же КГБ эти книги уничтожил? А дело в том, что с помощью этих книг можно безусловно уличить сфабрикованную от имени НКВД фальшивку, а без этих книг фабриковать эти фальшивки становится более-менее безопасно. То есть именно КГБ не только начал уничтожать архивы определенным образом, но он же и готовил почву для фабрикации фальшивок. Правда, геббельсовцы утверждают, что КГБ уничтожил книги учета Секретариата НКВД, дескать, в 60-х годах. Но это, простите, сказка для дураков. До перестройки в архивы никого не пускали и фабриковать документы можно было как угодно, ведь проверять фальшивки было некому. Примером фальсификации в те годы может служить деятельность таких подонков от истории, как генерал Волкогонов и полковник Анфилов, не стеснявшиеся публиковать под видом «документов» любую брехню в угоду власть предержащим и при этом ссылаться на архивы как на источник своей брехни. Однако с перестройкой архивы стали доступны и для честных, независимых историков, и именно при Горбачеве возникла опасность, что брехню могут проверить. Поэтому-то в связи с открытостью архивов у КГБ и возникла необходимость подготовить почву для последующих фальсификаций.
О размахе уничтожения в архивах документов сообщает историк В.И. Алексеенко, который занимается, казалось бы, очень далекими от политики вопросами. Он пишет:
«Я долго не мог найти источник, на который опирались многие авторы, когда писали, что перед войной у нас в строю было 1,5 тыс. самолетов новых типов. Вот и в 3-томнике «Воспоминаний и размышлений» Г.К. Жукова (М., Новости, 1990, т. 1, с. 346) пишется, что в западных приграничных округах насчитывалось более полутора тысяч таких самолетов. Приводится ссылка на «Историю Второй мировой войны 1939—1945 гг.» (М., Воениздат, 1975, т. 4, с. 25, 26) с переадресовкой на новую ссылку: «Документы и материалы ИВИ МО РФ, фонд 244, оп. 100, д. 1 (39 листов)». Решил лично убедиться, и в результате поездки в ИВИ в октябре 1997 г. (по письменному обращению руководства ВНО при ЦД РА от 10 октября 1997 г., 135) мне было заявлено в архиве, что все материалы этого фонда были уничтожены по указанию тогдашнего начальника Института военной истории генерала Д. Волкогонова по акту от 14.04.90 г. (входящий института 231)»[469]. Но если подонки так уничтожали архивы, касающиеся техники, то что же они делали с архивами, хранившими политические документы?!
Сегодня геббельсовцы прямо указывают на «аналитиков» Крючкова как на тех, кто разработал схему фальсификации и кто указывал геббельсовцам, где надо искать. Смотрите. Еще в 1989 г. поляки полагали, что военнопленные полицейские из Осташковского лагеря расстреляны по приказу Тартакова под Бологое (а раньше комиссия Конгресса США «безусловно установила», что они утоплены в Белом море). То есть и в 1989 г. ни польские, ни советские «ученые» еще не знали, что в архивах хранятся документы о том, что поляков из Осташковского лагеря для объявления им решения Особого совещания при НКВД направляли в «распоряжение УНКВД Калининской области». Но это уже узнали «аналитики» Крючкова, поработавшие в пока еще никому не доступных архивах СССР. И посмотрите, как КГБ направлял работу геббельсовцев.
Мемориалец С. Глушков в 2000 году хвастается: «Для нас, членов тверского «Мемориала», факт захоронения польских военнопленных в районе Медного стал известен буквально с первого месяца существования нашего общества, вернее, тогда еще инициативной группы. Уже на первом митинге памяти жертв репрессий 26 ноября 1988 года мы говорили об этом и даже называли цифру – 10 тысяч…
Откуда же пошел этот «слух»? Как ни странно, именно оттуда, где его долгое время не хотели признавать, – из управления КГБ по Калининской области. Наверное, еще не пришло время назвать имена тех теперь уже бывших сотрудников этого управления, которые передали эту информацию общественности».[470]
Активисты «польской группы» общества «Мемориал».
Таким образом, уже в 1988 году люди Крючкова стали наводить геббельсовцев на придуманную ими схему фальсификации. А когда в 1990 г. было возбуждено уголовное дело, они же стали наводить и подонков из ГВП.
«Когда на основании локальных данных было решено начать эксгумацию в Харькове, военные прокуроры сначала откопали захоронения советских граждан, а уже потом по ненавязчивым и как бы случайным подсказкам местных сотрудников госбезопасности «наткнулись» на захоронения польских офицеров»[471], – пишет прокурорская часть геббельсовцев. «При проведении второй эксгумации, в Медном, сотрудники госбезопасности Тверской области сразу показали места, где следовало копать и где действительно были обнаружены массовые захоронения поляков»[472], – продолжают отдавать должное подонки ГВП подонкам КГБ. (Вы же, надеюсь, помните, что никаких массовых захоронений поляков ни под Харьковом, ни под Медным не обнаружено, но несколько десятков простреленных черепов все же откопали.) И академическая часть бригады Геббельса отдает должное скромным героям из КГБ. «По данным одного из ветеранов органов госбезопасности, Н.С. Хрущев распорядился уничтожить не только учетные дела, но и протоколы «тройки», а также акты о приведении приговоров в исполнение»[473], – выдают академики за доказательство болтовню анонимного «свидетеля». Но можно поверить, что этот «свидетель» действительно был из КГБ, поскольку уже до этого Крючков подготовил для дачи нужных «показаний» двух находящихся на пенсии генералов КГБ, о которых ниже.
Как видите, был ли Горбачев тупым болваном в руках Яковлева и К°, или он этой компанией сам руководил, давая задания Крючкову и стараясь понравиться Рейгану и Тэтчер, но во главе капээсэсовской фальсификации Катынского дела явно просматриваются серые мышки из КГБ во главе с главной серой крыской.
Если КГБ СССР являлся, так сказать, штабом геббельсовцев, «мозговым центром» безмозглых подонков, то полки «историков» и журналистов, готовые за 10 рублей прославить любого генсека КПСС, а за 10 злотых облить его дерьмом, представляют в рядах геббельсовцев легкую кавалерию – что-то вроде иррегулярных сил, добровольно собирающихся вокруг предполагаемого победителя для мародерства на поле боя и обирания трупов.
А главную ударную силу капээсэсовских геббельсовцев, их фалангу гоплитов, предоставила сначала Генпрокуратура СССР, а затем Генпрокуратура РФ. Внутри Генпрокуратуры дело было поручено Главной военной прокуратуре.
«В принципе, Генеральная прокуратура СССР могла поручить расследование этого дела любой прокуратуре, как военной, так и территориальной. Передача дела в ГВП, видимо, вызывалась не только требованиями закона о подследственности, но и стремлением поручить расследование наиболее послушному, дисциплинированному и умеющему хранить тайну структурному подразделению Прокуратуры СССР, со стабильным кадровым составом прокуроров и следователей»[474], – пишет бывший следователь ГВП, «расследовавший» Катынское дело, А.Ю. Яблоков, и надо сказать, что своим врожденным кретинизмом он порою вызывает умиление. Смотрите, книга, в которой на странице 307 напечатана эта сентенция, заканчивается Заключением экспертов ГВП, которое я перепечатываю, а Заключение – словами:
«15. Эксперты констатируют, что данное заключение комиссии и постановление Главного управления Генеральной прокуратуры по делу № 159 «О факте расстрела польских военнопленных» должны быть опубликованы, аналогично предшествующим экспертизам по Катынскому делу»[475]. И это Заключение было немедленно опубликовано… в Польше!
Ни в истории СССР, ни в истории России еще не было такого структурного подразделения прокуроров, которое бы задолго до окончания следствия все порочащие Родину сведения из уголовного дела немедленно печатало во враждебной стране, намеревающейся примкнуть к нацеленному против России военному блоку. Каким же кретином надо быть, чтобы упоминать о «тайне» подобного следствия?
Теперь по поводу стабильности кадрового состава следователей Катынского дела из ГВП. Сам подполковник Яблоков в ГВП уже не работает, а, не дождавшись звания генерала, пытается стяжать лавры Плевако в адвокатуре Москвы. Первым возглавивший следствие подполковник Третецкий ушел сначала из следственной группы, затем из ГВП на преподавательскую работу, несмотря на полученный генеральский чин и блестящие перспективы для подонков в нынешней России. Теперь он на пенсии, ударился в поиски Бога. Общение с ксендзом Пешковским даром не прошло – загнал-таки ксендз заблудшую овечку в пастырское стадо. Крепок как пенек только начавший фальсификацию Катынского дела полковник Анисимов, теперь он генерал и вроде бы еще в ГВП. Одновременно с Третецким и с началом фабрикации по Катынскому делу откровенных фальшивок ушел из следственной группы и из ГВП переводчик Пешковского полковник Радевич. Примечательно, что практически сразу же он скончался в возрасте 50 лет.[476]
Раз уж я начал о безвременных кончинах геббельсовских «отступников», то следует сказать несколько слов о Ю.Н. Зоре, сыне помощника советского обвинителя Нюрнбергского трибунала Н.Д. Зори. В конце 80-х – начале 90-х он занимал видное место в рядах геббельсовцев и был из них чуть ли не самым выдающимся. Как вы видели, он является «экспертом» ГВП по Катынскому делу. В 1996 г. Ю. Зоря разыскал меня и попросил о встрече. Мы встретились, и я допустил ошибку – смотрел на него как на подонка и врага моей Родины. Между тем он пытался, как я понимаю теперь, излить мне душу, но я своей враждебностью не дал ему этого сделать, указывая ему на явные фальсификации в его печатных работах. Он практически не оспаривал мои слова, он хотел сказать что-то другое, но единственное, что смог, – посетовал, что полякам правда не нужна. Потом, оценивая этот разговор, я понял, что он искал путь, как уйти от геббельсовцев, но я ему, возможно – к сожалению, не помог. Судя по всему, он пытался уйти от геббельсовцев сам, и геббельсовцы ему этого не простили. По крайней мере польский биограф Ю. Зори пишет: «12 мая 1997 г. в московском Доме кино в присутствии представителей польского Сейма состоялась презентация изданной фондом «Демократия» книги под названием «Катынь», содержащей большинство уже обнаруженных документов. Юрия Зорю на торжество не пригласили. В многочисленных примечаниях, а их несколько сот, его фамилия упоминается всего три раза, и то вместе с другими авторами, в связи с документами, не имеющими принципиального значения»[477]. А в 1998 г. Ю. Зоря умер, но поскольку ему уже шел 69-й год, то его смерть, в отличие от смерти 50-летнего Радевича, никого, надо думать, не удивила.
Участники «расследования» Катынского дела начала 1990-х гг. (справа налево): А.В. Третецкий, М. Глосек, Е. Тухольский, А.Ю. Яблоков, И.С. Яжборовская.
Несколько больше интереса вызвала смерть последнего Главного военного прокурора СССР генерал-лейтенанта юстиции А.Ф. Катусева. Выше вы видели, что Яблоков несколько даже удивился, что «расследование» Катынского дела Горбачев поручил ГВП во главе с Катусевым. А удивляться особенно нечему. Генерал-лейтенант юстиции Катусев как негодяй ярко выделялся на фоне остальных прокурорских негодяев, и кому как не ему могли доверить это «расследование»? Знающие его лично работники ГВП сообщают, что он был исключительным подонком, который не давал возбуждать уголовные дела против уже тогда воровавших генералов и маршалов Министерства обороны СССР, но беззастенчиво фабриковал дела против невиновных офицеров, опять-таки чтобы покрыть преступления высших чинов. Сегодня, когда вся пресса издевается над «расследованием» гибели «Курска», которое ведет ГВП РФ, кстати будет вспомнить, кто именно заложил в ГВП практику «расследований» таким образом. В конце концов оправданный вице-адмирал Н.Г. Мормуль вспоминает: «Дело против меня было сфабриковано прокурором Северного флота А.Ф. Катусевым. Он возбудил на флоте более 120 уголовных дел против офицеров, которые позже были прекращены по несостоятельности. Так как виновным я себя не признал, меня протащили через психушку, пять тюрем, камеру сифилитиков, лагерь и «химию». Вышел я на свободу через пять лет, четыре месяца и пять дней идеологически раскрепощенным и смог написать эту книгу.
Кстати, позднее главный военный прокурор А.Ф. Катусев прославился своими расследованиями событий в Карабахе и Тбилиси».[478]
Для геббельсовцев это был ценнейший кадр, абсолютно подлый и алчный, который делал все, чтобы убрать из ГВП всех мало-мальски порядочных работников. Такой вот случай, рассказанный очевидцем. У Катусева сын вор, практически профессионал, но ленивый – воровал там, где жил. Учитывая задатки сына, отец решил сделать ему карьеру по прокурорской части и устроил на службу в отдел судебной экспертизы. Сынок тут же украл фотоаппарат и магнитофон, после чего под давлением отца выгнали со службы майора, возглавлявшего этот отдел, за то, что тот посмел возмутиться Катусевым-младшим. Но когда сынок обворовал квартиру отца, то алчный Катусев все же заявил на него в милицию. Между прочим, невестка Катусева поступила более благородно: когда сынок Катусева в течение полугода после свадьбы дважды ее обворовал, она просто развелась с ним. Уже из этих милых семейных разборок видно, насколько генерал Катусев был ценен для капээсэсовских геббельсовцев.
После уничтожения СССР Катусев занялся консультацией коммерсантов, под чем, скорее всего, следует понимать, что он был посредником при даче взяток Генпрокуратуре за прекращение уголовных дел. Иначе невозможно понять, с чего это он вдруг сказочно разбогател, переехав в комфортабельную квартиру с финской баней и построив загородный дом под Москвой. Но к концу 90-х его дела пошатнулись, видно, Генпрокуратура уже научилась брать взятки без посредников, Катусев наделал много «мелких» долгов. «В кругах, где вращался Катусев, – пишет корреспондент «Коммерсант-Власть» Алена Антонова, – такими считались суммы до 30 000 долларов».
Катусев считал себя хитрым и в начале 90-х приобрел себе убежище – купил дом в станице Голубицкая Краснодарского края. На первый взгляд мысль правильная – Главному военному прокурору СССР за границей скрыться тяжело. А вот в глубинке плати по 20 долларов в месяц участковому милиционеру, и тебя никакой Интерпол не разыщет. Однако когда летом 2000 г. он удрал из Москвы в свое убежище, то уже в конце августа его нашли в нем застреленным. Случай списали на самоубийство[479], что даже смешно, поскольку подонки никогда не сводят счеты с жизнью и цепляются за нее до последней возможности. Но если долги Катусева в его среде считались «мелкими», то тогда за что его могли убить и почему он прятался? У меня единственная версия – наделав долгов, он попытался шантажировать либо посольство Польши, либо Генпрокуратуру раскрытием того, как Катынское дело фальсифицировалось. Вот его и пристрелили или, словами Путина, замочили.
Сами геббельсовцы, скорее всего, догадываются об истинных причинах смерти Радевича, Зори и Катусева. Мой товарищ попытался связаться с Лебедевой, чтобы поговорить с ней о Катынском деле. Рекомендовал его Лебедевой ее близкий знакомый, но мой товарищ допустил ошибку – он передал Лебедевой визитную карточку, в которой в названии организации было слово «патриотический». Лебедева устроила истерику и порвала с этим своим знакомым отношения, обвинив его в том, что он подсылает к ней террористов. С чего бы такой страх?
Возможно, вам будет интересно мое общение с прокурорами в рамках Катынского дела. Как вы видели и увидите дальше, следственная бригада ГВП по уголовному делу № 159 любую сфальсифицированную ими улику немедленно передавала в прессу. А я тоже «пресса», причем, поскольку все шесть лет издания газета «Дуэль» шестую страницу посвящает истории, то я еще и специализированная «пресса», которой сам Бог дал заниматься Катынским делом. Давайте теперь прочтем переписку между газетой «Дуэль» и Генеральной прокуратурой России.
Главному военному прокурору Российской Федерации
от редакции газеты «Дуэль»
(свидетельство о регистрации № 014311)
исх. № С-007 от 13.08.2002
Читать бесплатно другие книги:
