Двойники Веров Ярослав

Глава десятая

Казалось, непогода мертвой хваткой вцепилась в город. Холода сменялись оттепелью, и дождь смывал с мостовых остатки выпавшего вчера снега, а назавтра снова холодало и снова с неба сыпалась то ледяная крупка, то снежные хлопья, подгоняемые жестким, пронзительным ветром.

Марк сидел в своей лаборатории поближе к теплому боку радиатора, курил, следил за безумным танцем снежинок за окном и ждал Григория.

Григорий, не заходя к себе, поднялся на четвертый этаж.

– Пришел? – хмуро приветствовал Марк Григория.

– Есть новости? – в той же манере поздоровался тот.

– Имеются.

– Надо полагать, насчет Верова?

– Насчет всего этого. Тревожно мне, вот что.

– Где гордо поднятый нос, дружище дюк?

– Ну давай без подколок, – возмутился Марк.

– Может, боишься, что параллельные миры – это бред, а мы с тобой – гигантские флуктуации? Самые гигантские после Вселенной, которая тоже суть флуктуация, но поболе. Одно только нам физика объяснить не может – что такое флуктуация, откуда она, зараза такая, берется?

– Кончай со своими заездами. А то сейчас морду набью.

– Хм, не советую, – ответил спокойно Григорий. – Итак, почему оно должно флуктуировать? Если мы флуктуации, значит, ничего достоверного об окружающем мире знать не можем, даже того, случаются ли в нем флу… – Григорий глянул на физиономию Самохвалова и усмехнулся. – Мы хаос. Дерьмо собачье, желе, студень. Вторичный продукт. Знаешь, что наша Солнечная система – это вторичное вещество? Когда-то была большая такая звезда, и вот она… Ты не зверей, Маркуша, расслабься. Скажи лучше, как жить будем?

В это время в комнату вошел Кирилл.

– Ага, рыцарь, Мастер наш Наимельчайший. Как там, странствуешь? – приветствовал его Марк.

– Что такие смурные? – ответил тот, встряхивая мокрый плащ.

Григорий Цареград пожал плечами.

– У тебя хоть нет таинственных незнакомцев, вроде того, который скупил все книги Верова, – Марк задавил бычок в пепельнице.

– Ты бы курил не здесь. В коридор иди, – поморщился Григорий.

– У меня похуже, мужики. У меня Железный Грон, – сказал Кирилл.

Впрочем, он не ждал от друзей понимания. Так получилось, что неведомая угроза по имени Железный Грон разделила его с ними. Они не хотели его понять, а он недоумевал – почему они так взволнованы проблемой книг Верова и совершенно не интересуются тем, что прямо несет смерть. Или Мастер Ри для них – нечто совершенно сказочное?

Марк извлек из кармана мятую пачку «Примы» и тупо на нее уставился. Вышел в смежную комнатенку к ДРОНу, пощелкал там чем-то и, закурив снова, сказал:

– Слышь, Грегуар, как ты допёр внушить дюку мысль насчет поискать Верова?

– В «Лесе зачарованном» в самом деле что-то интересное? – спросил Григорий.

– Вот сейчас ДРОН перезагружу и поведаю. А то от нетерпения истаешь.

Но, перезагрузив ДРОН, Самохвалов вновь, в третий уже раз, закурил и заговорил о другом:

– А давайте-ка, хлопцы, еще раз попробуем выяснить, что с нами конкретно происходит.

– Легко, – согласился Григорий. – Итак, я ложусь спать и засыпаю. И вижу очень реальный сон, как я, Пим Пимский, просыпаюсь в своей меблированной квартире с отдельным входом. Пелагея несет утренний кофе. Ну и день начался. Но это неважно. Там может пройти и месяц, пока я сплю. Или здесь может пройти месяц, пока мне это снова приснится. Никакой системы, по-моему, в этом нет: однажды тот тип ложится спать, засыпает. И вот я-он снова здесь, в нашем маразме, in corpore. И думаю себе: «Хоть бы или я не просыпался, или тот алкаш не засыпал». Вот, собственно, и всё.

– Ясно. А что у тебя? – Самохвалов ткнул дымящейся сигаретой в сторону Кирилла.

– У меня, мужики, хреновня сплошная. То умираю по два раза на день, то бодро шлепаю Железному Грону голову снести.

– Не густо, – констатировал Самохвалов, – только умирать-то зачем? Столько раз-то… Сколько раз, говоришь, умирал?

– Много. То в видениях, то в колдовском лесу.

– И где такие леса произрастают?

– Это я смутно, меня тогда так скрутило… И что погано: умираю, умираю и всё равно чего-то кому-то должен. И поделать уже ничего не могу. И Грон этот Железный – достал он меня, парни…

– Какой еще гром? – Самохвалов наконец обратил внимание на жалобы Кирилла.

– Да тот чудак, которого надо уничтожить. Сам Артур-король-его-величество просил. Этот умеет уговорить. В общем, не нравится мне это.

– Это дело надо запить. Ну-ка, Григорий, что у нас в термосе? Так вот, Веров, «Лес зачарованный», – прихлебывая чай, начал рассказывать Марк. – Дело происходит в пустыне. Каменистое нагорье, воздух – опилки, а почва – голые камни. Герой – некто Перчик. Посылают его отыскать «волшебную гору, сплошь поросшую лесом». Где искать – неизвестно.

– Кто посылает? – перебил Григорий.

– Да вождь племени, аксакал. Они какие-то кочевники, овец пасут.

– Ты же сказал – там пустыня.

– Не придирайся к словам. Племя хилое, загибается, всюду враги и податься некуда. А легенда гласит о большой горе и чудесном лесе на ней. Так сказать, последняя надежда, last escape. Дальше нудное описание его пути, всякие чудеса, но это всё мелочи. Находит он эту гору и видит: вюду у подножия кости человеческие. Ну, поправляет амуницию – и к вершине. Легенда же утверждает: «Водрузивший свой Знак на вершине, горой да владеет». А кто ею владеет, тот может перемещать ее куда попало, в любом направлении стран света. И ставить ее на любую сушу или воду. Вот. Доползает он из последних до вершины и видит – на мечах насмерть бьются двое. Лиц не видать под масками. Оба обильно истекают кровью. Вот один падает обессиленный, сверху валится второй. Два трупа. Перчик подходит и заглядывает под маски. Ну-ка, Грегуарий, с трех попыток – кого он там видит?

– Кого же?

– Себя самого! И кости у подножья – его же трупы. Он, оказывается, убивал себя самого на этой горе. Дальше. Натурально, как полагается, из лесу выходит старик «и ну шепелявить чяво-то». Говорит, мол, ты последний из Перчиков остался, больше вас, Перчиков, нет ни в одном из множества миров. И подводит старик Перчика к Камню, читай, мол. А на Камне том начертана та самая Формула Заклятия Горы: «Когда некто исчезнет из всех N миров, ты, о Могучая, станешь хозяином самой себя. И все миры, текущие через тебя в своей подобности, содрогнутся от твоего Ужаса».

Марк Самохвалов залпом допил чай.

– А старик, конечно, тут же умер, – предположил Кирилл.

– Что ему сделается? Исчез куда-то, истаял волшебно.

– И как ты думаешь, что означает «N миров»? – спросил Григорий.

– В этом-то и штука, Григорий! Когда дюк это прочел, у него дыханье сперло. Это не художественное – это математическое мышление.

– Но кто Перчиков сводил вместе?

– Не сечешь? Сама гора и сводила. Жутко интересно, не правда ли?

– А дальше? – расспрашивал Григорий.

– Дальше? Всего романа тогда, в библиотеке, дюк не дочитал. В конец, само собой, заглянул, – Марк Самохвалов продекламировал: – А дальше – «она сдвинулась!»

– И всё? – удивился Григорий.

– То-то и оно, что всё. Что-то этот Веров крутит, не договаривает. А вот что?..

– Послушай, Кирилл, – вспомнил Григорий, – а что в твоем мире, нет Верова? Хорошо, кабы был. По крайней мере, хоть какая-то тенденция, закономерность. По крайней мере, было бы на кого спихнуть наши проблемы, от кого требовать ответов.

– Нет, мужики, не было. В моем мире – Железный Грон.

– А как там наш железный ДРОН? – Марк в очередной раз совершил экскурс к рентгеновской установке, повозился, пощелкал.

Вернувшись, спросил:

– Я вот что хочу услышать от тебя, Гриша. Кто таков был этот твой ночной Символист? А?

– Так ото ж, – ответил Григорий.

– Ну, кто он такой? По твоему рассказу выходит, что и не человек вовсе. А может быть, псих?

– Не знаю.

– Не знаешь? К тебе ночью вваливается незнакомый тип, ты его чаем поишь. Он предметы интерьера ворует, небылицы рассказывает. Лучше бы тебе знать, мужик, поверь мне.

– М-да… Неприятная история. Я ведь за двойника своего не отвечаю.

– Стой, Грегуар, всё это я уже усек. Другое непонятно – на кой хрен твоему Символисту эта ночная ахинея, весь этот балаган?

– Черт его знает, – буркнул Григорий.

– Твоего Пимского чуть ли до утра мурыжил…

– Ну как же, – произнес Кирилл. – Хотел его бессмертную душу.

– Тьфу на тебя! Ладно, замнем. Так говоришь, не знаешь Символиста? И Пимский не знает? Дерьмо какое-то.

– В нашем мире я читал в самиздате «Символист и Луна», «Мироздание и честный Символист». Да и Пимский думал, что где-то когда-то они встречались. В самом деле, именно так и полагал. А потом стал припоминать – где? Вспоминал и не вспомнил… Как бы тебе… Вот ты разговариваешь с человеком и знаешь наверняка, что с ним знаком. А потом понимаешь: нет, и близко не знаком. И вообще, он наутро ничего не помнил. Это я помнил, а он – нет. И теперь лишь что-то смутно припоминает.

– Плохо дело, брат, – пробормотал Марк Самохвалов. – Плохо. То, что кончается хорошо или никак, или плохо-но-не-совсем, я всегда понимаю очень четко, у меня, знаешь ли, наследственная интуиция. А вот такое… Ладно, вот Иван Разбой, как с ним быть?

– Было бы о ком говорить. Нам еще его проблем не хватало. Случай, на мой взгляд, клинический. Я уже уяснил, что оттуда нашу реальность он воспринимает исключительно как сон, а здесь, почему-то, не может отрешиться от этого ощущения сна. Ну а как выйдет из этого состояния – ничего не помнит. Если бы не странные взгляды коллег, до сих пор бы считал, что ничего особого с ним не происходит.

Дверь распахнулась, и на пороге возник Иван Разбой. По тому, как он замер и стал дико озираться по сторонам, было ясно: снова тот самый случай. Григорий подмигнул сотоварищам и начал в своей манере:

– Ввожу в курс дела. Это – Кирилл Белозёров. Я…

Но Разбой не стал слушать. Он бросился к Григорию и схватил того за руки.

– Пимский! Так ты жив-здоров! Слава богу! Ну и переполох ты всем устроил!

Григорий Цареград не любил неожиданных сюрпризов, он поморщился, но заговорил с Разбоем спокойно:

– Что именно, Иван? – спросил он. – Какой переполох?

– Ну как же… Во всех вечерних газетах – «Таинственное исчезновение. Из запертой изнутри квартиры загадочно исчезает приват-доцент…»

– Да-а, вот так номер, – присвистнул Марк Самохвалов.

– Ну, я пошел, – очнулся от сонного наваждения Иван Разбой. – Мне еще к шефу на доклад. А чего это вы какие-то заторможенные? Или случилось что?

Ему никто не ответил. Разбой пожал плечами и вышел.

– Хорошие же тебе сны снятся, Разбой, – сказал вслед ему Марк. – Ну, и куда ж ты там делся? – посмотрел он на Григория.

Тот пожал плечами:

– Думаешь, сны для меня закончились?

Марк Самохвалов строго глянул на него:

– Не всё так просто, как тебе философствуется, парень. В общем так – ночевать будешь здесь, в институте, со мной, – Самохвалов кивнул на диван. – Вот здесь. Мне сегодня всё равно на печи дежурить. Магниторезистивные лантаниды выпекаем, будь они неладны.

– А ты?

– А я вот в кресле, за компом. Поиграю, пульку распишу.

– С машиной играть – только время тратить, – заметил Григорий. – Со мной играть тоже не предлагаю…

– Да уж…

– И сколько вы здесь жить собираетесь? – поинтересовался Кирилл.

– Там видно будет, – отрезал Марк. – Ты иди, со своим Железным Гроном борись. Достал уже всех тут этим Гроном.

Григорий помолчал, затем сказал:

– Ладно. Может быть, ты и прав. Что-то есть в этом. На всякий случай – черкни адрес. Записывай: Зареченка, Камышовая, 5/15, Нина.

Марк записал адрес и вопросительно уставился на Григория.

– Написал, и хорошо. Теперь положи на стол. Не в стол, а на стол. Это тебе на всякий случай.

Григорий спал на топчане, укрывшись синим лабораторным халатом. Марк боролся со сном крепким чаем. Делал виртуальные ставки, вяло отвечая на ходы машины. И совсем уж машинально разыгрывал распасы. Иногда оглядывался на спящего. Но ничего не происходило.

В конце концов Марк задремал. Спал он тревожно и недолго. Проснулся с криком: «Гришка! Мать твою!» Вскочил, его качнуло. В полумраке каморки было по-прежнему тихо; на дисплее светилась недоигранная пуля, тихонько гудел вентилятор компьютера. Но Самохвалова колбасило.

– Гриша, а Гриша? – негромко окликнул он. – Мне такое паскудство приснилось. Гриша?

Ответа не было. И Гриши не было. На топчане валялся перекрученный халат. Марк рванул к выходу, чертыхнулся, вспомнив, что с вечера запер дверь, запер тщательно, на оба замка, хмуро подмигнув Григорию, мол, лыбься не лыбься, а запереться надо, – и сунул ключи в карман.

Марк, наконец, справился с замками, высунулся в ночную черноту институтского коридора – и понял, что сейчас завоет. Громко и бессмысленно.

Дюк Глебуардус Авторитетнейший проснулся необычайно рано. Причиной явилось то обстоятельство, что с вечера наследный дюк кутил, – вспомнили молодость в дружеском кругу, – и перебрал крепкого португалльского шампанского.

Глебуардус взял колокольчик и позвонил. Серебряный звон обернулся в голове у дюка тяжелым чугунным колоколом.

В спальне бесшумно возник Самсон.

– Чего угодно, барин?

– Принеси-ка, любезный… – Дюк подумал, махнул рукой. – Рассолу. Или нет, пива пол-пинты. Англицкого светлого.

– И всё-то вы, батюшка Глебуардус, чудить изволите. Где это видано, чтоб пиво по утрам подавать? Как можно?

– Твоя правда, Самсон, – согласился дюк. – Изрядно перебрал вчера. Подай, пожалуй, целую пинту.

– Да уж, чего уж, хватили вы лишку вчера. А вот батюшка ваш покойный в ваши годы…

– Уволь, ну уволь же от своих диссонансов! Пиво неси, шотландку.

Прихлебывая пиво, дюк подумал – кутили и впрямь изрядно. На Набережной, там, где могучая, полноводная Кляуза принимает в себя воды Теренги-реки, Пим вскарабкался на бронзовую царь-пушку и оттуда отдавал матерные команды. А компания пыталась, хохоча, им следовать. Завывали цыгане. Он, Глебуардус, истово бился об заклад с графом Недрибун, что вот сейчас он, наследный дюк, пересечет Кляузу вплавь, насквозь, и рвал с себя камзол. А Пимский всё не унимался:

– По дюку – беглый огонь! Окружай, нахрен! Отрезай, такого-то и такого-то, от реки! Живым, живым брать! И живьем же жарить!

В общем, не дали переплыть. Опять же цыганки эти прилипчивые… За что их Марк так любит?

Глебуардус Авторитетнейший помотал осторожно головой, отгоняя воспоминания. Солнечный луч лег на лицо.

А когда у ворот двора приват-доцента выгружал того из кабриолета, Пимский подал последнюю команду: «На абордаж!» И мешком вывалился на мостовую.

Почему взбрело Глебуардусу Авторитетнейшему немедленно, сразу после завтрака, проведать Пимского? Может, оттого, что вчера у «Трапезунда», первого кабака, коий почтила вниманием высокая компания, Пимский обмолвился: «Дюк, мне тебе надо кое-что поведать, но не здесь и не сейчас. Потому как чертовщина выходит. А сейчас упьемся!» Предложил лишь встретиться завтра, то бишь уже сегодня.

Кабриолет Глебуардуса подкатил прямо к чугунным воротам двора. Во дворе было как обычно – мирно и спокойно. С молодых кленов слетали остатки листвы. Она мягко шуршала под ногами. На скамейке возле качелей, устроенных между двумя деревьями, сидела уже знакомая дюку девочка Настя, из семьи, что занимала цокольный этаж и, кажется, еще и сдавала угол какому-то студенту. Впервые Глебуардус повстречал девочку неделю назад, когда зашел сюда вместе с Пимским. Как оказалось, Пим был с Настей коротко знаком. Тогда вместе с нею оказался тот студент, он сейчас качал ее на качелях. И позавчера, когда дюк оказией проезжал мимо и решил заглянуть к приват-доценту, то застал такую милую сцену: Настя сидела на этой самой скамеечке, прикрыв глаза ладошками, а студент стоял рядом, с большим желтым листом в руке и говорил:

– Вот слышишь, Настенька, ветерок? Видишь, как он вьется вокруг тебя, ластится: поиграть хочет. Он хочет сделать тебе подарок. Ты не подглядываешь?

– Не-а, – девочка помотала головой и плотнее прижала ладошки к глазам.

– А я тебе буду рассказывать, что делает ветерок. Вот я вижу, как он сорвал с ветки большой лист. Это лист не простой, а волшебный. Ветерок недаром выбрал именно его. Сейчас ветерок подхватил лист и понес вверх, выше дерева, выше дома.

– Так он улетел?! – испугалась Настя.

– Нет. Это ветерок хотел показать твой подарок своим друзьям-ветеркам, мол, смотрите, какой он замечательный. А теперь он возвращается. Слышишь? – И студент легонько потрепал листом над головой девочки. – А теперь он кружится вокруг тебя, слышишь? – И студент легонько коснулся листом волос, щеки девочки.

– Ну конечно слышу, – с детской важностью сформулировала Настенька.

– А сейчас ветерок кружит листик прямо над тобой, он хочет положить его тебе на коленки, открывай скорее глаза! – И студент выпустил листик. Серьезными, удивленными глазами Настенька смотрела, как большой ярко-желтый кленовый лист, медленно покачиваясь, опускался ей на колени.

– Вот, Настя, хорошенько храни его, не выбрасывай. Это лист исполнения желаний, если очень чего-то хочется, ты пошепчи ему тихонько, ветерок услышит, прилетит и всё исполнит…

Остановившись у дверей квартиры приват-доцента, дюк позвонил и, не дожидаясь, пока вечно заспанная и недовольная Пелагея затеется отворять, громко позвал:

– Пимский, дружище! Отворяй, – да и толкнул двери. А они вдруг открылись.

В узкой прихожей обозначилась квадратная, совершенно неуместная здесь фигура городового. И некий неприятный голос воскликнул:

– Ба! Кого это занесло в наши пенаты! Какова персона!

Дюк нахмурился.

– Это что за шабаш? Где Пимский?

– А вот про это, ваше сиятельство, мы у вас самих поинтересуемся, – ответил всё тот же голос. – Да вы проходите, ваше сиятельство. Митрин, пропусти дюка.

Городовой отступил, вжавшись в стенку, и впритык пропустил дюка, после чего запер двери.

В гостиной Пимского находились двое. Первый, высокий и жилистый, расхаживал по гостиной. Второй, плотного телосложения мужчина, сидел в невообразимом кресле Пима. Этот был дюку знаком: полковник жандармерии Кэннон Загорски. Он кивнул вошедшему Глебуардусу, нехотя встал, поклонился и снова погрузился в кресло.

– Позвольте, господа, кто соблаговолит пояснить, что происходит? – потребовал разъяснений дюк. – На каком таком основании вы пребываете в доме моего друга, приват-доцента Пимского?

– Мы, ваша светлость, – подскочил к дюку жилистый, – здесь исключительно по долгу службы.

– С кем имею честь? – холодно осведомился Глебуардус Авторитетнейший.

– Дюк, – подал голос Загорски, – позвольте полюбопытствовать – когда вы в последний раз видели Пимского?

– Я не обязан давать отчет. Или вы мне докладываете, чем обязан, или я отсюда прямо к генерал-губернатору.

– Ваше сиятельство, прошу вас с этим повременить. До выяснения некоторых обстоятельств. Да вы садитесь, садитесь, – суетился жилистый, пододвигая дюку второе кресло, – спешить не будем, куда теперь нам с вами спешить…

– В самом деле, присаживайтесь, дюк, – поддержал того полковник. – Чайку выпьем. Эй!

В комнату вошла Пелагея. Хотела было что-то сказать, но только торопливо перекрестилась.

– Пелагея… э-э… Авдотьевна, этот ли господин изволил тут появляться давеча? – осведомился у нее Загорски.

– Он самый, как есть. Являлсись сюда их сиятельства, да не токмо оне являлсись, много их тут быват…