Судьбе наперекор… Лукина Лилия

ГЛАВА 6

Видя, что Панфилову не до разговоров, я сидела и молча курила. Мы проскочили КП ГАИ и помчались по Пионерскому шоссе, проехали поворот на «Сосенки», вот и последние особняки промелькнули, где-то там впереди находились заброшенные пионерские лагеря. Увидев огни машин и милицейские мигалки, Пан остановился и сказал:

— Вылезай, приехали,— и предупредил: — Слушай и молчи. Свои соображения, если появятся, мне потом выскажешь. Поняла?

Я молча кивнула. К нам подошли несколько человек, среди которых были не только охранники Матвея и гаишники, но уже и оперативники.

— Здравствуй, Владимир Иванович, давненько не виделись,— начал один из них, в форме майора.— Только этот случай — не тот повод, по которому хотелось бы встретиться. Пошли, покажу, что от Сидора с компанией осталось,— сказал он и направился в ту сторону, откуда доносился тошнотворный запах горелого мяса.— Грамотно подстроено. Кому-то Сидор здорово дорогу перешел, но это уже тебе виднее, он же вроде у тебя работать стал. А это кто с тобой? — майор заинтересованно посмотрел на меня и потом снова перевел взгляд на Пана.— Все ясно! Только жена за порог, как ты... — он хмыкнул.— Ну, извини, что я тебя с серьезного мероприятия сорвал, только, сам видишь, причина более, чем уважительная.

— А тебе какая разница, кто со мной? Ты сначала расскажи, что приключилось, а потом уже думать будем, уважительная причина или нет,— голос Владимира Ивановича был спокоен и безразличен, и я в очередной раз восхитилась его выдержкой.

— Тоже правильно,— тут же согласился оперативник.— Значит, картинка у нас получается следующая. Сидор на своей «Ауди» проехал КП, а за ним впритирочку «Нива» темно-синяя прошла. Судя по тому, что она с ним вот здесь личико в личико встретилась, водитель, зная, что дорога ремонтируется и движение в одну полосу, из-за чего приходится встречных пропускать, на грунтовку свернул, которая параллельно шоссе идет. Быстренько Сидора обогнал и вон там,— майор показал рукой куда-то вперед,— на шоссе вернулся и навстречу Сидору двинулся. Причем рассчитал все, что твой калькулятор, глазомер у него, дай бог каждому.

Мы вышли на небольшой мостик над глубоким оврагом, ограждение которого было сбито, и внизу лежали две искореженные огнем машины.

— Смотри,— продолжал майор.— На этом мосточке два машины свободно расходятся. Значит «Нива» шла сначала нормально, а потом резко взяла влево в лоб Сидору, отчего тот совершенно автоматически захотел отвернуть в сторону, пробил ограждение и вылетел вниз в овраг, а «Нива» вслед за ним и сверху грохнулась. Остальное сам видишь.

— Да-а-а,— протянул Пан.— А гаишники не заметили, кто за рулем «Нивы» был?

— Нет, не было повода приглядываться. Ну, что думаешь, Владимир Иванович, уважительная причина или нет?

— А с кем Сидор ехал опознать не удалось? Может, это и не против него все затевалось? А то ты уже на него решил всех собак навешать,— Пан совершенно спокойно смотрел вниз.

— Да покопались мы там, выяснили,— при воспоминании об этом майор поморщился и передернулся.— Это Кострова с Тихоновым и эта еще, ну, Курицына. Удивляюсь, они, что, в городе не могли себе место для развлечений найти, что их сюда, на природу понесло?

— Значит, водитель «Нивы» в живых остался,— Владимир Иванович поднял на нас с майором задумчивый взгляд.— Выпрыгнул, получается, в самый последний момент. И как же он в город собирался вернуться? Автобусы здесь не ходят уже лет десять как. Пешком?

— А черт его знает? — развел руками майор.— Вообще-то, в двух километрах отсюда Куликовский тракт проходит, мог туда мотануть и попутку до города поймать.

— «Нива», конечно, в угоне? — полуутвердительно спросил Пан.

— Естественно. Владелец только от нас узнал, что без машины остался.

— Да,— сочувственно произнес Владимир Иванович.— Гнилое дело тебе подвалило, майор. Ладно, работай. Если узнаю что-нибудь для тебя полезное, то сообщу. Но и ты тоже меня в курсе держи.

Мы с Паном вернулись в машину — он сел за руль, а я рядом с ним — и поехали в сторону города, но, когда мы доехали до поворота на «Сосенки», он остановился и, не оборачиваясь, спросил:

— Ну?

Внезапно сзади меня раздался мужской голос, я даже вздрогнула от неожиданности и сначала дернулась, чтобы посмотреть, кто там, но потом решила, что этого лучше не делать.

— Ну... Вы позвонили и мы стали Сидора ждать. Ждем-ждем, а его все нет. А тут один из наших огонь в стороне шоссе увидел. Мы рванули туда, а там костер настоящий в овраге и крик просто нечеловеческий стоит. Я людей туда не пустил — ведь в любой момент рвануть могло. Позвонил на КП, а они уже ментов вызвали. Вот и все,— закончил свой доклад чей-то бесстрастный голос.

— На дороге или около что-нибудь подозрительное или необычное было? — все также, не поворачивая головы, спросил Владимир Иванович.

— Нет. Никого и ничего,—лаконично ответили сзади.

— Вот что, пройдитесь-ка вдоль грунтовки, с людьми поговорите, может быть кто-то что-то видел. Любую информацию, какой бы незначительной она ни показалась, докладывать немедленно. Все понял?

— Ясно,— и сзади послышался хлопок закрываемой дверцы.

— Что скажешь? — спросил меня, трогаясь с места, Пан.

— Только одно — Ирочка ко всему этому непричастна. С того момента, как я ее из архива забрала, она никому ничего не говорила и ни с кем не встречалась,— твердо заявила я.— И вряд ли это кто-то из работников архива... Если бы так, то они гораздо раньше Костровой что-то похожее на это аутодафе устроили... Ой, Владимир Иванович, а это не могут быть Малыш с Карлсоном?

Вдруг они по собственной инициативе решили за справедливость бороться?

— Никогда,— уверенно сказал Панфилов.— Они никогда ничего не сделают без приказа Наумова. А тот, учти это на будущее, хоть и косит под недоумка и пьяницу, умен, как бес, и никогда, даже из самых лучших побуждений, не сделает ничего по отношению к Семье, не согласовав это со мной, потому что знает, чем это для него может закончиться. Поняла? Здесь кто-то другой поработал. Видимо, действительно все дело в Сидоре... Что же он, недоумок, такое сотворил, что с ним так расправились? Ох, и выскажет мне Павел кое-что и кое о чем!

Всю оставшуюся дорогу мы молчали, думая каждый о своем. Дома у меня не хватило сил даже на то, чтобы разложить диван, и я свалилась на него, не раздеваясь, с мыслью, что, если первый день после отдыха прошел столь бурно, то какими же будут следующие.

Состояние, в котором я проснулась, не назвал бы бодрым и самый отъявленный оптимист. На часах было девять. На столе в кухне стоял накрытый чистенькими салфеточками завтрак — сама Варвара Тихоновна уже ушла и Васьки тоже не было видно. Делать нечего — нужно быстренько собираться и ехать к Фомичу. Интересно, как он меня встретит?

На улице меня уже дожидались сидящие в джипе Малыш с Карлсоном, которых мне после вчерашнего происшествия почему-то совсем расхотелось прогонять — действительно, мало ли с чем мне придется столкнуться. Пусть будут, решила я и отправилась в их сопровождении в Баратовский район водных путей и судоходства, который находился в старом кирпичном двухэтажном здании на самом берегу Волги, но в совершенно противоположной от завода стороне, гораздо выше по течению. Я вошла внутрь, а ребята остались на улице. На проходной сидела старенькая вахтерша, которая в ответ на мое: «Я к Фомичеву», только кивнула головой и опять уткнулась в свое вязание.

Проходя по пустому коридору второго этажа я через открытые для сквозняка двери видела сидящих за столами людей, каждый из которых был занят своим делом, праздношатающихся видно не было. В приемной начальника секретарша, которая явно собиралась в декретный отпуск, передавала дела сидевшей' рядом с ней Оле Фомичевой, которая при виде меня опустила глаза и насупилась. Ну и ладно, мне с ней детей не крестить, решила я и спросила секретаршу, где мне найти Сергея Петровича.

— А вот сейчас совещание закончится, он и выйдет. Вы его в лицо знаете? — приветливо ответила она.

— Никогда не видела.

— Ну тогда я вам его покажу. Они скоро уже закончат.

Я подошла к открытому окну, выходившему на Волгу, и стала наблюдать за тем, что происходило во дворе, а там, в отличии от судоремонтного завода, кипела жизнь: откуда-то доносился скрип лебедки, двое рабочих тащили какой-то ящик, где-то кто-то кого-то распекал, используя для этого все богатство флотского фольклора. Вдалеке виднелись яхты. Внимательно приглядевшись, я различила среди них «Лидию». Господи, как недавно и одновременно, как же давно все было: Комариный, яхта, Батя...

Но тут за спиной у меня послышался звук открываемой двери и из кабинета стали выходить люди, кто в синем кителе речника, кто — в гражданском. Я смотрела на секретаршу, но та только периодически отрицательно покачивала головой — не он. Все разошлись, а Фомич так пока и не появился. За неплотно прикрытой дверью кабинета продолжался, между тем, разговор, к которому я, от нечего делать, прислушалась.

— Фомич, ты пошто сиротинушку обидел? — раздался мальчишеский, немного напевный голос.— Ты пошто хвостатую на самый край загнал?

— Это ты про кого, про «Безумную русалку», что ли?

— Про нее, про горемычную. Гордеев звонил, жаловался...

— Ты меня, Станиславич, к грубым словам не понуждай! — сердито ответил Фомич.— Ты капитана гордеевского видал? Морской волк с паромной переправы! Тьфу! Ты видал, как он швартовится? Задерет нос и чешет, как по коренной. Всю стенку буруном зальет, чисто, как на палубе, и приборки не надо. Привык на судреме, там-то есть где разгуляться. А здесь?

— Ну, может, ты ему все-таки другую стоянку подберешь?

— Щас! — разъярился Фомич.— Чтобы он другие яхты поуродовал? Ты чего, думаешь, он жалится? А то, что с краю-то качка большей частью не килевая, а бортовая. Вот он по ночам неудобство и ощущает, когда гостей принимает. Глаза бы мои на этих девок не глядели! Его жена за постоянные блудоходы из дома выгнала, так он на яхте пока живет, а уж, куда зимой денется — то не мое дело.

Я слушала эту перепалку и веселилась от души. Вдруг со стороны двора послышался грохот и я повернулась к окну.

— Кочерыжкина мать! — услышала я из кабинета возмущенный вопль Фомича.— Ты глянь, что он делает! Да я его!..

Я быстро обернулась, но опоздала — мимо меня пулей пролетел кто-то невысокий в тельняшке, раздался дробный стук каблуков по ступеням лестницы и гневные крики раздались уже со двора.

— Это Сергей Петрович был,— запоздало пояснила мне секретарша.— Вам теперь его на территории искать придется,— и успокоила.— Да у нас хозяйство небольшое, найдете.

Я вышла во двор и огляделась, а точнее прислушалась — мне казалось, что голос Фомича раздается со всех сторон сразу, видимо, он, инспектируя свое хозяйство, перекатывался, как шарик ртути, или, разделившись на несколько маленьких Фомичей, пребывал одновременно в нескольких местах. Я стала высматривать какое-нибудь место повыше, чтобы оттуда отследить перемещения караванного и попытаться или поймать его на месте, или перехватить по дороге, и увидела на огороженной сеткой-рабицей площадке под жестяным навесом несколько больших ящиков. Дверь из такой же сетки была открыта, я зашла на площадку и забралась на самый высокий ящик, откуда все территория просматривалась, как на ладони. Фомич действительно сновал по двору, как челнок, и я выжидала момент, когда он остановится где-нибудь подольше, чтобы успеть спуститься и поймать его. От этого занятия меня отвлек мальчишеский голос.

— Эй, а вы кто такая?

— Вражеский лазутчик,— ответила я и оторвала свой взгляд от Фомича только на секунду, чтобы мельком глянуть вниз на стоящего около калитки парнишку в обычных брюках из светлой плащевки и бежевой рубашке с коротким рукавом, но и этого хватило, чтобы потерять караванного из виду. Ну и где его теперь искать прикажете?

— А вражеские лазутчики по-русски читать умеют? — не отставал от меня парень.

— Умеют-умеют,— успокоила я его.

— Ой, как здорово! — обрадовался парень.— А документ об этом у вас есть?

— Есть! — огрызнулась я, рассматривая сверху двор в надежде, что Фомич где-нибудь проявится.

— Совсем замечательно! — парень от радости только что в ладоши не захлопал.— Значит и отвечать за вас не придется.

— В каком это смысле? — я удивленно повернулась к нему.

— В самом прямом, если вас током ударит — вы же на трансформаторную площадку зашли и стоите сейчас как раз неподалеку от фидера,— он кивнул на какие-то провода и потом задумчиво произнес: — Вряд ли, конечно... Но, вообще-то, шарахнуть может.

Я в ужасе замела на месте. Черт знает что! Это могло быть как правдой, так и розыгрышем. Говорят, флотские очень любят подобные развлечения.

— Тогда помогите мне отсюда спуститься,— сказала я, стараясь не показать, как мне страшно.— Я же не знала, что здесь так опасно, тем более, что дверь сюда была открыта.

В этот момент к парню подбежал рабочий в замасленной спецовке и при виде меня остолбенел.

— Еф-тать! Это как же вы туда попали?

— Что ж ты, детинушка, калитку-то не притулил, когда уходил? — сказал ему парень и обратился ко мне.— А что вы там, вообще, делаете?

— Фомичева высматриваю,— ответила я, чувствую себя до невозможности глупо.

— Так с крана же удобнее было бы,— предельно серьезно сказал парень, только глаза у него весело поблескивали, и кивнул на работающее неподалеку непонятное сооружение.— Может вам туда перебраться?

— Вы снимете меня отсюда или нет? — возмутилась я.— Или мне самой слезать? С риском для жизни?

— Да снимем-снимем. Не волнуйтесь,— сказал парень и они действительно сволокли меня с ящика, потому что ни величественным, ни грациозным мой спуск назвать было нельзя.

— Девочки! — крикнул парень куда-то наверх, и, когда в окне появилось лицо секретарши, сказал: — Вызови по громкой Фомича к трансформаторной, его здесь с риском для жизни вражеский лазутчик дожидается,— он глянул в мою сторону.— А то кабы беды не приключилось... Вдруг, действительно, на кран полезет. Как оттуда-то снимать будем?—он с горестным недоумением пожал плечами, только в глазах по-прежнему мелькали веселые искорки, повернулся и пошел дальше по своим делам.

— Кто это был? — ошеломленно спросила я у рабочего.

— Станиславич,— ответил тот, удивляясь, что я этого не знаю.

— Так ведь он же мальчишка совсем! — растерялась я.

— Мальчишка,— охотно согласился со мной рабочий и тут же с искренним уважением добавил.— Но хозяин!

Подлетевший ко мне Фомич был так откровенно зол, что его оторвали от любимой работы, что тут же поняла, что никакого разговора о Свиридове у нас не получится, о Кузнецове бы успеть спросить.

— Ну помню я, подходил ко мне парень, было дело,— говорил-то Фомич мне, а сам в это время бдительно оглядывал двор, порываясь бежать во всех направлениях сразу.— Я его предупредил, что сам уходить собираюсь, и в медпункт послал.

— Сергей Петрович, а вы не удивились, что он к вам потом не вернулся?

— Не удивился! — отрезал Фомич.— Вы в нашем медпункте были?

— Нет, конечно. Зачем мне? — удивилась я.

— А вы зайдите, тогда и вопросы глупые задавать не будете! — тут он заметил какой-то с его точки зрения непорядок, потому что, кинув мне на ходу,— Извините, мне некогда,— с криком: — Кочерыжкина мать! — бросился куда-то вглубь двора.

Когда, приехав на завод, я рассказывала о своих приключениях Пончику и Михаилу, они от души хохотали.

— Что ты хочешь, Лена? — Солдатов вытирал выступившие от смеха слезы.— Это Фомич!

— А что это за история с медпунктом? — спросила я.

Мужчины скривились и Михаил брезгливо сказал:

— Сходи, посмотри, если интересно. Фамилия врача Трухин. Зрелище, я тебя уверяю, то еще. Может, именно поэтому парень устраиваться и не пришел.

Мне было не только любопытно, а просто необходимо поговорить с еще одним видевшим Кузнецова человеком, и я вышла в коридор, где меня дожидались Малыш и Карлсон.

— Ребята, где здесь медпункт? Мне порекомендовали на Трухина посмотреть.

Они скривились не хуже Михаила.

— Пойдемте, Елена Васильевна, раз надо.

В медпункте на кушетке, прямо на старой вытертой и растрескавшейся клеенке, бывшей когда-то давно зеленого цвета, спал, распространяя вокруг себя жуткую вонь застарелого перегара, какой-то мужчина в медицинском халате, даже отдаленно не напоминавшем цветом белый.

— Трухин,— кивнул в его сторону Карлсон.

Я подошла поближе и заглянула в лицо спящего мужчины: жирные, какие-то пегие волосы, грязная сальная кожа в крупных порах, дряблые мешки под глазами, нос в сизых прожилках — да уж, картинка на любителя. Я повернулась к ребятам.

— Как бы его очеловечить?

— Елена Васильевна, а, может, ну его? Не будем с ним связываться? — просительно произнес Карлсон.

— Ребята, это что, священная корова, которую нельзя трогать? — удивилась я.

— Да нет,— поморщился Карлсон.— Трогать можно, но уж больно противно.

— Верю! Но надо! Так что придумайте что-нибудь.

Парни переглянулись, Малыш вышел из комнаты и очень скоро вернулся с двумя ведрами, судя по цвету, волжской воды. Они, наклонив кушетку, свалили Трухина на пол и облили водой из одного ведра — тот что-то забормотал и начал шевелиться. Тогда Малыш, чье лицо, обычно не выражавшее никаких эмоций, скривилось от омерзения, уцепил Трухина сзади за воротник и одним рывком поставил на ноги около стола, по-прежнему держа за ворот. А Карлсон, поднявший тем временем на стол второе ведро, засунул туда голову Трухина, подержал немного, потом отпустил и, когда тот вынырнул оттуда, обалдело хлопая глазами и хватая ртом воздух, отвесил ему несколько хлестких пощечин. Критически посмотрев на дело своих рук, Карлсон решил, что этого недостаточно, и повторил процедуру еще несколько раз. Наконец, в глазах Трухина появилось осмысленное выражение и парни, брезгливо вытирая руки, отошли в сторону. Трухин достал из кармана халата чудом не разбившиеся очки, нацепил их трясущимися руками на нос, правда только со второй попытки, и увидел парней.

— Ой! Мальчики пришли,—радостно залопотал он тоном, не оставлявшем сомнений в его сексуальной ориентации, и мне стало ясно, почему Малыш и Карлсон так не хотели с ним заниматься.

— Вот ей,— Карлсон показал Трухину на меня,— ответишь на все вопросы. Понял? — Тот согласно закивал.— Ну, мы пойдем тогда? — просительно сказал он, глядя на меня — видимо, им было невмоготу находиться с этим отребьем в одной комнате.

— Идите, конечно! — кивнула я и спросила Трухина, раздельно и отчетливо выговаривая слова, чтобы он все понял с первого раза: — К вам в пятницу, 6-го июня, после обеда приходил молодой человек. Что вы о нем помните?

— Помню, конечно,—слащаво заулыбался он.—Такой славный мальчик, ладненький, крепенький. И кожица такая гладенькая, чистенькая... — Я почувствовала, что у меня комок подкатывает к горлу от его слюнявых восторгов.— Только глупенький он еще...

— Почему?

— Да разве ж можно было такую кожицу портить! — он всплеснул руками.

— Чем? — невольно насторожилась я.

— Татуировкой.

— Какой татуировкой? Где? Да говорите вы, черт бы вас побрал! Что мне из вас все приходится по слову выдавливать! — взорвалась я.

— Вот здесь,— Трухин показал на свое левое предплечье.— У него здесь пчелка была.

— Что?! — невольно вскрикнула я и переспросила: — Пчела? Именно пчела, а не оса?

— А что, между ними есть разница? — удивленно спросил Трухин.— Ну, может, и оса. Я не знаю.

Вылетев из медпункта, я, чуть не сбив с ног парней, почти бегом ринулась к кабинету Пончика, но вовремя затормозила — рассказать-то я Солдатову с Чаровым ничего не могла, не подведя Кольку. Под удивленными взглядами взиравших на мои метания парней я остановилась около окна и уставилась на улицу. «А что, собственно, произошло? — подумала я.— Ведь, судя по рассказу Егорова, это были именно “Осы” и я просто получила тому еще одно подтверждение. А вот Семенычу с Михаилом об этом знать совершенно необязательно, потому что мы не исполнителя ищем, которого «вся королевская конница и вся королевская рать» поймать не смогли, а заказчика вычисляем. Так что нечего горячку пороть!». Немного успокоившись, я решила посмотреть, а можно ли постороннему человеку на взгляд определить, где находится директорский кабинет, и в сопровождении недоуменно переглядывавшихся Малыша с Карлсоном вышла во двор. С большим трудом продравшись через кучи хлама,я добралась почти до берега и посмотрела на здание. Елки-палки! Да тут и расспрашивать никого ни о чем не надо было: на грязном и облупившемся торце только три окна на втором этаже вызывающе сверкали новыми стеклопакетами с зеркальными стеклами, а четвертое было таким же обшарпанным, как и все остальные. Все ясно: старое окно находилось в приемной, а остальные три в кабинете и комнате отдыха.

— Впечатление у меня, господа хорошие, такое, что без кофе мне не обойтись,— заявила, вернувшись в кабинет Семеныча и предложила: — А поехали-ка в то кафе, где вчера были. Кофе там совсем неплохой. Как?

— Принимается,—дружно ответили они.

Отпустив водителей Чарова и Солдатова пообедать, мы на моей «девятке» отправились в кафе. Малыш и Карлсон следовали за нами, как приклеенные, но я к этому уже привыкла.

— Послушайте! Объясните мне, почему на заводе держат такого субъекта, как Трухин? Ведь омерзительнейшая личность! — спросила я по дороге.

— А потому,— объяснил Семеныч,— что он когда-то был очень хорошим венерологом, а потом Богданов оплатил ему специализацию на нарколога и стал Трухин чем-то вроде придворного врача, и вся семейка у него дружно лечилась, кто от чего. Вот и держали под рукой, и платили по-царски, а человек он слабый оказался и скатился до такого скотского состояния. А насчет склонностей его необычных, так он всегда ими отличался. Хочешь анекдот на эту тему?

— Давай,— согласилась я.

— Встречаются два мужика, один другому гордо так говорит: «Я гей», а второй его спрашивает: «А пиджак от “Версаче” у тебя есть? “Мерседес”? Квартира в престижном районе навороченная?». Первый ему: «Нет». «Ну тогда,— говорит ему второй,— ты не гей! Ты пидор!» Вот так, Лена. Был когда-то Трухин гей, а стал пидор.

Я исключительно из вежливости хихикнула — не люблю я такого сорта анекдоты, и, когда мы уселись за столик и сделали заказ, спросила у Чарова, что он успел узнать.

— Должен тебя разочаровать,— невесело усмехнулся Михаил.— Свиридов здесь совершенно ни при чем: Софа в Израиле вышла замуж за врача, тоже эмигранта из России, а сам Иваныч работает инженером-механиком в небольшой транспортной компании на побережье. И оба они, то есть Свиридов и его зять, к МОССАДу, о чем мы с тобой подумали, никакого отношения не имеют. Жизнью своей в Израиле семья довольна и, хоть и больно Иванычу было узнать, во что теперь завод превратился, но... — он, извиняясь, развел руками.

— Что же у нас тогда получается? — стала я рассуждать.— Свиридов в качестве заказчика отпадает. Кузнецов, как выяснилось, тоже совершенно ни при чем — с самым честным видом соврала я.— Так что вернулись мы с вами, уважаемые, опять к самому началу. Будем искать мотивы, а поймем их, так и на заказчика выйдем.

— Ну, нам-то с Михаилом это не впервой,— невесело усмехнулся Солдатов.— Только ответь ты мне, старому сыскарю, какого черта понадобилось натравливать на Богдановых профессионалов такого уровня, что после них ни одного следочка, ни одной зацепочки не остается? Коль возникла такая нужда, то убрали бы их своими силами — простенько и без затей. Морда Мордой, но и на него управа в конце концов нашлась, а у Наумова, откровенно говоря, авторитет среди деловых не тот, чтобы с ним всерьез считались. У нас в области и своих уголовников хватает, зачем же было совершенно сумасшедшие деньги на каких-то варягов выбрасывать? Да еще с выкрутасами со всякими? А?

И тут до меня дошло.

— Вот именно, Семеныч! Вот именно! С выкрутасами! Чтобы не перепутали с обычными разборками. Господи! Как же я раньше этого не поняла! Судите сами: их всех могли шлепнуть, например, из снайперской или подорвать! Элементарно! Но это было бы обычно! Ведь их всех по отдельности мог заказать кто угодно. А эти убийства своей необычностью должны были оказать на всех еще и психологический эффект: показать, что Богдановых преднамеренно и срочно, обратите внимание, именно срочно, выкашивает фирменным почерком кто-то один, чтобы запугать остальных. А кто эти остальные? Только Наумов и акционеры завода. Вот и получается, что заказчика нужно искать именно здесь. Наумов отпадает, остаются акционеры, один из которых этого киллера и нанял. Но за каким чертом ему это потребовалось?

— Вот мы, Елена, и вернулись туда же — нет мотивов,— подытожил Михаил — Первый закон криминалистики гласит — «Кому это выгодно?». А в данном случае это было невыгодно абсолютно всем акционерам — я же тебе говорил.

— Откуда ты это знаешь? — возразила я.— Они, что, тебе письменную гарантию давали? Кто-то для вида мог соглашаться, а на самом деле был против. Что, не бывает так? Я сама в хозяйственных делах ничего не понимаю, поэтому скажите, есть у вас на заводе специалист по этим вопросам или нужно на стороне кого-то искать, чтобы проконсультироваться?

— Да есть, есть,— успокоил меня Солдатов.— Котлов Александр Иванович. Он раньше главным бухгалтером был, а сейчас начальник отдела ценных бумаг, правда, подчиненных у него уже не осталось, один сидит. Кстати, я тебе обещанные ксерокопии приготовил.

— Спасибо, Семеныч. Почитаю вечерком. Вдруг на какую-нибудь дельную мысль набреду.

Когда мы после обеда вернулись на завод, меня отвели к Котлову и попросили его максимально доходчиво рассказать мне, как обстоят дела с акциями и акционерами. Александр Иванович, мужчина лет семидесяти с солидным хвостиком, был на удивление бодр, энергичен и доброжелателен. Он радушно усадил меня, налил из термоса заваренный на смородиновых листьях чай и спросил:

— А вы во всем этом хоть что-то понимаете?

— Полный профан,— откровенно призналась я.

— И ничего страшного в этом нет, я вам все объясню.— Должно быть ему было очень скучно сидеть в одиночестве в этом кабинете, рассчитанном, по крайней мере, на пять человек, потому что он уцепился за меня, как черт за грешную душу.— Мало ли с чем вам в будущем столкнуться придется, вот и будете в этих вопросах разбираться не хуже профессионала. Знания ведь никогда лишними не бывают. Вы согласны?

Не иначе, как затмение какое-то на меня нашло, потому что я с ним согласилась. И очень скоро об этом пожалела — от всех этих непонятных терминов у меня тут же начала кружиться голова и я попросила:

— Александр Иванович, давайте оставим теорию до лучших времен и рассмотрим все это на примере завода. Может быть, так до меня быстрее дойдет.

— Хорошо,— охотно согласился он.— Давайте.

Он достал из допотопного сейфа несколько папок, положил их на стол и у него вдруг стал такой несчастный и потерянный вид, что я, посмотрев на его разом постаревшее лицо, на котором от былой оживленности не сталось и следа, невольно сочувственно спросила:

— Неужели на заводе так плохо дела обстоят, Александр Иванович?

— Не плохо, Леночка, а очень плохо,— он немного помолчал и добавил: — Знаете, как мне горько и обидно все это видеть? Я ведь на заводе самый старый работник, и по возрасту и по стажу. Здесь мои дед и отец работали: дед — управляющим, а папа — бухгалтером,— Котлов грустно мне улыбнулся.— Вот и пойду я, как капитан, на дно вместе с этим кораблем — ждать-то недолго осталось.— Он безнадежно махнул рукой и сказал: — Ладно, Леночка. Слушайте, как это все было.

И он, периодически подсовывая мне различные документы, начал рассказывать, как цинично ограбили и завод, и рабочих.

— В ноябре 93-го, когда Богданов уже директором был, завод приватизировали. Акции распределили между работниками и тут же начали их скупать. А время-то, сами помните, какое было, вот люди их и продавали. А в декабре появилась инвестиционная компания «Доверие» и предложила за эти акции более высокую цену. Богданов тут же предупредил, что любой, продавший акции завода на сторону, будет немедленно уволен. Это подействовало, но ненадолго, потому что массовые сокращения начались. Вот и пошли люди, которым уже нечего было терять, косяком именно в «Доверие». И потому, что цена выше, и просто в отместку Богданову.

— Да,— хмыкнула я.— Никогда не сомневалась, что покойник был светлой личностью. Но чтобы настолько! Не по заслугам повезло ему, что мгновенно умер. Не такой уж я жестокий человек, но по мне пусть бы он лежал, от рака загибаясь, и жизнь свою, как четки, перебирал в ожидании мучительной смерти. Александр Иванович, а вы не помните случайно, что с ворами в аду делают?

— Кажется, они горящие угли из огня таскают.

— А-а-а... Так это как раз для него самое подходящее занятие. Бог даст, ему придется вечно этим заниматься. Ладно, пусть с ним! Заберите-ка от меня, Александр Иванович, эти бумаги и очень доступно и наглядно, как для первоклассницы, объясните мне, кто сейчас на заводе хозяин? Без всяких там процентов, дробных и всяких прочих акций. Можно на счетных палочках.

— На счетных палочках? — переспросил меня Котлов и задумчиво побарабанил пальцами по столу.— На счетных палочках, Леночка, не получится. А вот наглядно... — Тут он взял лист бумаги и, нарисовав круг, разделил его на восемь разной величины секторов.— Вот, смотрите.— Он заштриховал четыре из них, занимавшие немногим больше половины круга, и сказал: — Это та часть, которая принадлежала самому Богданову, его жене, сыну и дочери...

— И которую должен унаследовать Наумов,— продолжила я.

— Да, в декабре,— уточнил Котлов и заштриховал еще один, примыкавший к тем четырем, так что темными стали уже две трети круга.—Это доля самого Николая Сергеевича. Юридически она принадлежит оформленной на подставное лицо фирме «Якорь», но фактически хозяин там он.

— Ничего себе, кусочек увесистый получается,— присвистнула я.— А остальные три?

— Вот этот,— Александр Иванович ткнул ручкой в один из оставшихся секторов,— находится у «Содружества». Это название банка, который до всех недавних трагических событий работал с Богдановым рука об руку. Через него должны были прийти деньги на преобразование завода в центр развлечений. Вы слышали об этом проекте?

— Да, мне говорили. Так что, завод, вообще, должен был исчезнуть? А людей, значит, на улицу? — спросила я.

— Именно так, Леночка,— грустно подтвердил Александр Иванович.— Именно так.

— Я, с вашего позволения, воздержусь от комментариев, потому что приличных слов для Этого у меня нет, а ругаться в вашем присутствии не хотелось бы. Но, по крайне мере, ясно, что банк во всех этих смертях не замешан — ведь он был заинтересован только в благоприятном развитии событий и сложности со скандалами ему не нужны. Так. А это что за огрызок? — я показала на самый маленький сектор.

— Этот, как вы выражаетесь, «огрызок»,— усмехнулся Котлов,— выделили при увольнении бывшему заместителю директора Никитину.

— Да-а-а? — удивилась я.— С чего это Богданов так расщедрился? С какого такого перепугу? Что-то на него это мало похоже.

— Ничем я вам, Леночка, в этом вопросе не помогу,— развел руками Александр Иванович.— Вы об этом лучше у Чарова спросите. Ведь это Никитин его на завод привел.

— Ладно, поинтересуюсь. А последний у нас кто? — я имела ввиду самый большой сектор.

— Та самая компания «Доверие».

— Ого! Немало они насобирали с бору по сосенке. Вот только с тем, что будет в декабре у Наумова им все равно не сравняться.

— Зря вы так думаете. Ведь, если им удастся каким-то образом приобрести еще совсем немного, то у них в руках будет блокирующий пакет.

— Да? А это что за зверь?

— А это, Леночка, такой зверь, который заставит Наумова очень и очень с ними считаться и который не позволит ему стать здесь полновластным хозяином. Это, Леночка, очень серьезный зверь.

— О, господи! Дай мне силы во всем этом разобраться! — взмолилась я и, подумав немного, спросила: — Значит, получается, что «Доверие» представляет для Наумова серьезную угрозу, также, как раньше, для Богданова? Почему же у них до сих пор не отобрали эти акции? Они же в этой теплой и тесной компании элемент совершенно чужеродный. Болтаются, как свекла в компоте. Ведь мерзавец Богданов, не тем будь помянут, насколько мне известно, никакими методами не побрезговал бы? А?

В ответ Котлов только пожал плечами:

— Не знаю. Меня в эти тонкости не посвящали.

— А кто еще в городе в курсе всех этих пертурбаций с акциями?