Первый человек в Риме Маккалоу Колин

ГЛАВА I

Пожалуй, никто и никогда не волновался так, вступая в консульство, как Гай Марий: слишком много это для него значило. Впрочем, предзнаменования были благоприятны, и жертвенный бык шел на заклание безропотно, ибо его до отупения перед тем накормили. Торжественный, Марий держался особняком, строго блюдя консульское достоинство. Старший консул, Луций Кассий Лонгин, был невысок и коренаст, тога на нем сидела мешковато, и младший товарищ совершенно его затмил.

Луций Корнелий Сулла шествовал в качестве квестора, сопровождая своего консула Мария и гордясь широкой пурпурной каймой на сенаторской тоге.

Хотя полностью Марий мог вступить в должность лишь в конце января и бразды правления пока оставались в руках Кассия до самых февральских календ, Гай, тем не менее, на следующий же день созвал Сенат.

– В настоящий момент, – сказал он сенаторам, которые дружно явились, ибо Марию доверяли не вполне, – Рим вынужден вести войны сразу на трех направлениях, не считая. Испании. Нам необходимы войска для покорения Югурты, Скордиска в Македонии и германцев в Галлии. Однако за пятнадцать лет, прошедших со смерти Гая Гракха, мы потеряли шестьдесят тысяч солдат в различных битвах. Еще больше вышло в отставку. Пятнадцать лет, повторяю я. Меньше, чем половина жизни одного поколения!

Стояла глубокая тишина. Среди присутствовавших был и Марк Юний Силан, который потерял за последние два года более трети войска. Никто еще не решался назвать эту страшную цифру в стенах Сената. Ясно было, что смелость Мария восстановит против него консерваторов. Ужаснувшись потерям, сенаторы внимали молча.

– Потребного количества солдат мы набрать не можем. Причина проста: у нас больше нет мужчин. Прискорбна нехватка римских граждан и латянян. Еще ужасней нехватка италийцев. Даже призвав мужчин с самого юга Арна, мы едва ли соберем столько, сколько потребуется в нынешнем году. Остается отозвать африканскую армию, хорошо подготовленную и оснащенную, с тем, чтобы все шесть легионов с Квинтом Цецилием Метеллом во главе впредь поступили в распоряжение моего уважаемого коллеги Луция Кассия в Передней Галлии. Македонские легионы столь же хорошо оснащены и, я уверен, по-прежнему будут показывать себя с лучшей стороны под руководством Марка Минуция и его младшего брата.

Марий остановился, чтобы перевести дыхание. Сенаторы молчали.

– Итак, шесть африканских легионов Метелла будет иметь под рукою Луций Кассий. Нужно сказать, что и мне не мешало бы иметь в своем распоряжении легиона четыре. Однако четырех запасных легионов у Рима нет. Нет, впрочем, и одного! Чтобы освежить вашу память, позволю себе повторить, что такое четыре легиона.

Гаю Марию не было нужды заглядывать в записи. Цифры он знал наизусть.

– Пять тысяч сто двадцать пехотинцев в каждом легионе плюс тысяча двести восемьдесят воинов тыла и тысяча рабов. Конница: на две тысячи воинов – столько же тыловиков и рабов для обслуживания лошадей. Таким образом, передо мною встает задача: изыскать двадцать тысяч четыреста восемьдесят пехотинцев, пять тысяч сто двадцать воинов тыла, четыре тысячи рабов и две тысячи тыловиков для конницы.

Он обвел взором Сенат.

– Набрать людей в тыловые части, как и раньше, не составит труда: тут не нужен имущественный ценз, новобранцы могут быть бедны, как поденщики. С конницей также не будет проблем: мы всегда сможем нанять людей в Македонии, Фракии, Лигурии и Заальпийской Галлии. Они сами приведут с собой и обслугу, и лошадей.

Он замолчал, вглядываясь в аудиторию. Вот Скавр и Катул Цезарь, неудачливый кандидат в консулы, вот Метелл Далматийский, Гай Меммий, Луций Кальпурний Пизо Цезоний, Сципион Назика, Гней Домиций Агенобарб… Как отнесутся к его словам эти люди, так отнесется и весь Сенат.

– Силы нашего государства скромны. Прогнав царей, мы отвергли и армию, оплаченную государством. Потому и ввели имущественный ценз для желающих служить, чтобы они сами могли купить себе оружие и снаряжение. Распространили мы этот порядок на всех – на римлян, латинян, италийцев. Кто шел в нашу армию? Только тот, кто имел достаточно, чтобы удовлетворить свое воинское тщеславие. В результате мы стали ограничивать возможности Рима – отказываться от заморских территорий, от присоединения новых провинций. Лишь после разгрома персов мы решили распространить свою власть на Македонию, поскольку жители ее не знают никакой другой системы правления, кроме автократии. Македонию пришлось сделать провинцией, дабы варварские племена не могли безнаказанно опустошать ее побережье, столь близкое к побережью Италии. Разгром Карфагена заставил нас унаследовать его владенья в Испании.

Африканские же колонии Карфагена мы отдали царям Нумидии, оставив себе лишь небольшую территорию вокруг некогда славного города, и то лишь затем, чтобы застраховаться от новых Пунических войн. Посмотрите же, что произошло из-за того, что мы слишком многим одарили нумидийских царей! Теперь нам приходится защищаться от Югурты. Царь Аттал, умирая, завещал нам Азию, но она все еще не вполне наша. Гней Домиций Агенобарб завоевал для нас все побережье между Лигурией и Испанией и с этой стороны обезопасил Рим. Но без новых провинций нам не обойтись.

Он откашлялся. Какое молчание!

– Наши воины подолгу остаются за пределами Италии. Их дома и поля остаются без надежного присмотра, жены им изменяют, дети растут сиротами. Мы ищем новых солдат, но никто из землепашцев, ремесленников, торговцев не соглашается отлучаться от своих дел больше, чем на пять или семь лет. А те, кто погиб? Им нет замены! В Италии больше не найти таких, кто прошел бы через сито имущественного ценза.

Голос его отзывался эхом в древних стенах здания, построенного в царство Тулла Гостилия.

– Правда, со времен второй войны с Карфагеном на ценз смотрели сквозь пальцы. А после того, как мы потеряли армию молодого Карбо, ограничения вообще снизили. Но делалось это тайно и как бы в виде исключения. Что ж, былого не вернешь. Я, Гай Марий, консул Сената и Народа Рима, хочу заявить, что буду теперь набирать солдат – солдат, а не просто лиц мужского пола, мечтающих сидеть дома возле своих жен. Где я собираюсь найти целых двадцать тысяч человек, спросите вы. Ответ прост. Я буду искать их на дне общества, среди тех, кто слишком беден, не имеет ни имущества, ни денег, а зачастую и постоянной работы, среди тех, кто до сих пор был лишен возможности воевать за свою страну, за Рим.

Едва поняв, к чему он клонит, зал глухо зароптал. Теперь же он взорвался возмущенными криками.

Не выказывая раздражения, Марий терпеливо ждал.

Шум начал потихоньку стихать.

– Можете протестовать, можете орать, сколько угодно – до тех пор, пока уксус снова не станет вином! – крикнул Марий, едва стало ясно, что он может быть услышан. – Но будет так, как я сказал! Я не нуждаюсь в вашем согласии, в вашем разрешении. Нет законов, запрещающих мне так поступить. Зато вскоре появится закон, который позволит мне это сделать! Закон, гласящий, что избранный консулом имеет право при нехватке солдат набрать армию из пролетариев. И потому, сенаторы, этот вопрос я выношу на суд Народа Рима!

– Никогда! – закричал Метелл Долматийский.

– Только через мой труп! – кричал Сципион Назика.

– Нет! – возмущался весь Сенат.

– Подождите! – раздался одинокий голос Скавра. – Подождите, подождите! Дайте мне опровергнуть его доводы!

Но никто его не услышал. Стены Курия впервые за время республики стали свидетелями такой бури.

– Ну-ну, продолжайте! – бросил Марий и вышел из Сената в сопровождении квестора Суллы и плебейского трибуна Тита Манлия Манцина.

Толпа на Форуме собралась, чтобы поддержать Мария. Консул и Манцин прошествовали вниз по ступеням Курии и далее через площадь Комитии. Квестор Сулла, патриций, остался на ступенях.

– Слушайте, слушайте! – воскликнул Манцин. – Собрание плебса открыто! Я объявляю контио – открытое обсуждение!

Перед возвышением для ораторов стоял Гай Марий. Сенаторы, высыпавшие на ступени, могли видеть его лишь со спины. Когда большинство из них двинулось вниз, к колоннам Комитии, чтобы смотреть Марию в лицо и, возможно, мешать ему, клиенты и сторонники Мария, собравшиеся на площади, преградили патрициям путь. Вспыхнули потасовки, брызнула кровь, полетели зубы. Но сторонники Мария устояли. Лишь девяти трибунам из плебса было позволено пройти к ростре, где они встали, потупясь, хотя могли бы воспользоваться своим правом вето.

– Народ Рима! Они говорят, что я не могу делать то, что необходимо для защиты и укрепления Рима! – крикнул Марий. – Риму нужны солдаты! Риму очень нужны солдаты! Мы со всех сторон окружены врагами, а сенаторы более расположены обсуждать свои права на власть, чем укреплять Рим! Это они, народ Рима, проливали кровь римлян, латинян и италийцев – солдат Рима. А те, кто не погиб на войне из-за алчности, кичливости или глупости своих военачальников, так искалечены, что уже не могут служить Риму. Но есть и другой источник пополнения наших войск. Я имею в виду римлян и италийцев, которые слишком бедны, чтобы купить себе снаряжение. Настало время, народ Рима, призвать и этих людей на поля воинской славы! Они рождены для большего, чем стояние в очередях за бесплатным хлебом и вином. Неужели бедность делает их бесполезными членами общества? Ни за что не поверю, будто они любят Рим меньше, чем люди состоятельные! Думаю, они любят его куда больше, чем многие уважаемые сенаторы!

Марий простер руки, словно обнимая весь Рим.

– Я пришел к вам, чтобы получить от вас мандат, которого не желает дать мне Сенат! Я прошу у вас права брать на воинскую службу всех пригодных и имеющих к ней призвание, пусть даже из пролетариев. Я хочу, чтобы бесполезные, ничего не значащие люди из пролетариев превратились в легионеров. Я хочу дать им возможность обеспечить свое будущее и будущее своих семей, дать им возможность прославиться и выдвинуться. Хочу, чтобы они вернули себе чувство достоинства. Чтобы осознавали свою роль в укреплении величия Рима!

Он сделал паузу. Площадь смотрела на него молча, жадно взирая на его сияющее лицо, его сверкающие глаза.

– Сенаторы не желают дать тысячам и тысячам этой возможности! И хотят, чтобы я тоже отказался от этой мысли. И почему? Потому что вожди Сената любят Рим больше меня? Нет! Потому что они любят себя, свой класс больше, чем Рим. Вот я и пришел к тебе, народ Рима: дай мне – и Риму – то, чего не хотят дать сенаторы! Предоставь мне капите цензи, народ Рима! Дай мне возможность самым незаметным, самым презираемым вернуть гордое имя римлянина. Дашь ли мне, чего я хочу? Дашь ли Риму то, в чем он так нуждается?

Шумом ответила площадь. Девять трибунов искоса посматривали друг на друга, молча сговорившись не накладывать вето: каждому из них жизнь была дорога.

– Ах, этот Гай Марий, – сокрушался Марк Эмилий Скавр, когда был принят закон Манлия, и консул получил право набирать солдат из самых низов. – Хищник, прожорливый вожак волчьей стаи! Язва на теле Сената! Подумать только: наши полномочия пострадали из-за какого-то нового человека… Что, спрашиваю я вас, может знать Гай Марий о природе Рима, об идее власти? Я, принцепс Сената, за годы, проведенные в этом здании, которое я люблю, которое всегда казалось мне истинным выражением римского духа, не видывал более коварного и опасного человека, чем Гай Марий. Дважды за три месяца он отобрал у Сената его прерогативы и бросил их под ноги плебсу! Сначала он аннулировал наш сенаторский эдикт, дававший Квинту Цецилию Метеллу право и далее командовать войсками в Африке. Теперь, чтобы удовлетворить собственные амбиции, он, используя невежественность черни, выторговал право набирать в войско тех, кто этого недостоин!

На собрание явились почти все: из трехсот сенаторов налицо было двести восемьдесят. Они сидели тремя рядами вдоль стен Курии Гостилия, будто горные гряды со снежными шапками на вершинах. Лишь пурпурные тоги лиц, наделенных особыми полномочиями, вспыхивали яркими пятнами на белоснежном фоне. Десять плебейских трибунов занимали свои места на длинной деревянной скамье, отдельно от всех. Два эдила, шесть преторов и два консула помещались напротив великолепных бронзовых дверей.

Гай Марий сидел рядом с Кассием и слушал Скавра без интереса. Он получил мандат народа. Он мог позволить себе благодушествовать.

– Сенат должен сделать все возможное, чтобы ограничить власть Гая Мария, данную ему чернью. Черни следует напомнить, чем она была и остается – всего лишь скопищем вечно голодных. Нас же, куда более полезных членов общества, даже не спросили. Теперь, по милости Гая Мария, мы оказываемся лицом к лицу с профессиональной армией – толпой людей, не имеющих иного источника доходов и иного рода занятий, кроме убийства. Они будут стоить государству невероятных затрат. Более того, в будущем они смогут возвысить свой голос, требуя от нас удовлетворения своих прихотей, ибо служат-де Риму. Вы слышали волю народа. Теперь мы, Сенат, распорядители римских богатств, должны копаться в государственных сундуках в поисках денег на снаряжение армии Мария. Народ обязал нас и выплачивать солдатам жалование до завершения кампании. Затраты эти неизбежно подорвут экономику государства.

– Чушь, Марк Эмилий! – прервал его Марий. – В римской казне денег больше, чем нужно. Вы никогда их толком не расходовали – только копили.

Лица сенаторов побагровели, поднялся шум. Скавр простер руку, призывая к тишине.

– Да, казна Рима полна, – сказал он. – Как и полагается казне. Несмотря расходы на общественные нужды, она полна. Но бывали времена, когда она пустела. Три войны с Карфагеном привели нас почти к полному краху. Кто даст нам гарантию, что это не повторится? Рим могуч, пока казна его полна.

– Рим будет еще могущественней, если народ сможет платить из своих кошельков, – заявил Марий.

– Неправда, Гай Марий! – воскликнул Скавр. – Народ будет расшвыривать деньги бездумно – эти средства просто выпадут из оборота и не дадут прироста.

Он отошел к своему креслу, откуда все могли его видеть и слышать.

– Говорю вам, избранные мужи, нам следует сопротивляться, как можем, тому, чтобы консул набирал солдат из черни. Народ обязал нас оплачивать армию Гая Мария, но в законе не сказано, что мы должны платить за армию нищих. Вот я и предлагаю: пусть консул сколько угодно созывает под свои штандарты всяких там нищебродов, но когда он обратится к нам, распорядителям римской казны, с тем, чтобы мы оплатили его легионы, сделаем же так, чтобы он отказался от этой затеи. Государство не обязано содержать нищих. Разве не так? Человек, не имеющий средств – лишний человек. Разве тот, кто бесплатно получил от государства тунику, будет заботиться об этой тунике? Нет! Искупавшись, он забудет поднять ее с песка. Он скинет ее у ложа какой-нибудь иностранной потаскухи, которая ночью сопрет эту тунику! И уж конечно он не станет латать то, что досталось даром. Теперь представьте себе, что нас ждет, когда эти люди уже не смогут служить. Обычные солдаты возвращаются к своим домам, к своим деньгам, все это время обраставшим процентами. А когда выйдут в отставку нищие – многие ли из них вернутся к мирной жизни с запасом монет, сбереженных из солдатского жалования? Многие ли сохранят свою долю военных трофеев? Нет, до конца жизни они будут требовать от нас денег, денег, денег, ибо им негде и не на что жить. Вы спросите, что в этом страшного – ведь жить одним днем, без сбережений, сии нищеброды приспособились. Да, но, послужив в легионах, они привыкнут, что государство заботится о них, одевает их, дает им кров. Когда же, выйдя в отставку, они этого лишатся, то примутся возмущаться так, будто их ограбили. Найдем ли мы тогда средства, чтобы выплачивать им пенсию? Этого нельзя допустить! Я повторяю, избранные мужи: мы должны отбить у черни желание записываться в солдаты. Не дадим же денег на содержание армии!

Марий не уклонился от спора.

– Что за бабий визг, будто в гареме восточного сатрапа! Не ожидал от вас я такого, Марк Эмилий. Как вы не понимаете? Величие Рима немыслимо без усилий его жителей, даже тех из них, кто никогда не имел права голоса. Умножая шеренги бойцов, мы истощаем ряды земледельцев и ремесленников – особенно отдавая их под начало таким несостоятельным военачальникам, как Карбо и Силан… Ах, вы здесь, Марк Юний Силан? Прошу прощения, я вас не обидел? Почему вы не хотите набрать армию из тех, кто был до сих пор нужен Риму, как собаке – пятая нога? Единственно потому, что придется зачерпнуть из казны? Глупо и недальновидно! Хорошие воины способны вернуть казне золото сторицей. Вас беспокоит необходимость платить им пожизненно? Есть иной выход, избранные мужи. Отдайте им в пользование этим воинам часть государственных земель. Они могут возделывать свои земли или продать их. Это и будет им пенсией. Земледелие оживится. Разве это плохо?

Сенаторы в негодовании повскакали со своих мест, и Луций Кассий Лонгин почел за лучшее прервать заседание, распустить избранных мужей по домам.

Марий и Сулла изыскали потребное количество воинов и рабов, чтобы сколотить армию.

– Мы на верном пути, Луций Корнелий, – довольный, говорил Марий Сулле. – Гая Юлия, нашего тестя, я попросил заняться снабжением армии, пусть подготовит контракты на поставку вооружения и припасов. В Африку послано за его сыновьями, они пригодятся. Не думаю, чтобы Секст или Гай-младший были хорошими командирами, но подчиненные они отличные – умные, трудолюбивые и преданные.

Он повел Суллу в свой кабинет, где поджидали двое. Один – сенатор лет тридцати, чье лицо было Сулле смутно знакомо, второй – паренек лет восемнадцати. Марий представил их своему квестору:

– Вот, Луций Корнелий, – это Авл Манлий. Я попросил его быть моим легатом.

Что ж, мысленно согласился Сулла, патриций Манлий будет полезен: у него повсюду друзья и клиенты.

– А этот молодой человек – Квинт Серторий, сын моей кузины, Марии Нерсийской, всеми прозываемой Рия. Ему я предложил быть моим доверенным лицом.

Он из сабинян, – отметил Сулла; сабинян в армии высоко ценили – они славились мужеством и неукротимостью духа.

– Итак, пришло время действовать, – сказал Марий, более двадцати лет вынашивавший свои идеи военной реформы. – Распределим обязанности. Авл Манлий, вы позаботьтесь об оплате мулов, повозок, обмундирования, нестроевых солдат, всем снаряжением легионов – от фуража до артиллерии. Мои шурины, два Цезаря, вам помогут. К концу марта вы должны быть готовы отплыть в Африку. Можете рассчитывать на любую помощь, какая только потребуется. Скажем, я мог бы поискать нестроевых.

Юный Серторий восхищенно смотрел на Мария. Впрочем, Сулла самим Серторием восхищался куда больше. Он непрочь бы сам заполучить юношу в свои доверенные лица. Пожалуй, Серторий не был сексуален, но в нем чувствовалась сила, удивительная для столь нежного возраста. К зрелости он наверняка обретет физическое совершенство. Пара замечательных карих глаз притягивала Суллу.

– Сам я намерен отплыть в конце апреля с первой группой солдат, – продолжал Марий, поглядывая на Суллу. – Тебе, Луций Корнелий, придется набрать легион окончательно, в том числе и конницу. Счастлив буду, если к концу квинтилия управишься. Ты, Квинт Серторий, тоже без дела не останешься.

Парень улыбнулся:

– Это хорошо. Я бездельничать не люблю, Гай Марий.

Желающих записаться в армию оказалось множество. Рим не видывал ничего подобного. Кто б мог подумать, что военная слава так манит тех, кого, казалось, может выманить на площадь лишь весть о бесплатных зрелищах.

За считанные дни набралось потребное количество римлян. Но Марий отклонил предложение прекратить набор в легионы.

– Если они хотят, чтобы их взяли в армию – возьмем, – сказал он Сулле. – У Метелла ведь шесть легионов. Почему бы и мне не располагать шестью? Особенно если государство нашло на это средства… Будь я проклят, если, Скавру вопреки, Риму еще не пригодится парочка лишних легионов. До конца нынешнего года войну нам не завершить. Пусть же резервное войско пока готовится к боям. Хорошо, что эти шесть легионов будут состоять не просто из италийцев, но именно из римских граждан. Они станут примером для всей Италии. Глядишь, и за стенами Рима мы сможем впредь набирать войско из пролетариев.

Подготовка шла без отступлений от плана. В конце марта Авл Манлий был уже на пути из Неаполя в Утику. За ним следовали мулы, катапульты, оружие, повозки и все, без чего немыслима армия. Когда Авл Манлий высадился в Утике, корабли вернулись за Гаем Марием, который погрузился на суда с двумя легионами. Сулла же остался в Италии, чтобы набрать еще четыре легиона и конницу. В Предальпийской Галлии, у истоков Падуса, он навербовал опытных всадников из галло-кельтских племен.

Марию пришлось ввести в армии некоторые новшества, связанные с пролетарским составом своих частей. Люди эти не имели достаточной военной подготовки. Многие годы римляне делили войско на подразделения, называемые манипулами. Манипула была хороша для обучения новичков. Существовали еще и когорты – численностью превосходившие манипулы втрое. Сводить необученных воинов в когорты было бессмысленно: кто бы взялся управлять такой массой недисциплинированных неумех? Словом, когорты отмерли. Армия делилась теперь лишь на манипулы.

Да, непросто было сделать солдат из пролетариев. Прежние солдаты были обучены чтению и счету, так что могли разобрать номера, буквы и символы на воинских знаках подразделений. Нынешние же ни букв, ни цифр не знали. Сулла придумал разбить солдат на восьмерки – каждая во главе с грамотеем, которому предписывалось обучить товарищей всему, что знал сам. Прежде всего, чтобы разбирали надписи на штандартах, а уж по возможности – читали и писали. Но успехи были невелики. Разве что зимою, в период дождей, когда военные действия будут приостановлены, удастся довести дело до конца.

Тогда Марий изобрел простые и весьма выразительные знаки различия для легионов. Каждый легион получил серебрянную фигуру орла с распростертыми крыльями. Нести сей знак должен был особый воин, облаченный в львиную шкуру и с серебряным оружием в руке. Каждый солдат, – так требовал Марий, – должен поклясться, что скорее погибнет, чем позволит врагу захватить орла.

Он знал, что делает. Полжизни проведя в армии, он лучше аристократов понимал простого солдата. Низкое происхождение заставило его много повидать в этой жизни; выдающийся ум давал ему возможность делать из увиденного выводы. И потом, он имел время подумать – в отличие от тех, кто смолоду окунулся в политику.

Квинт Цецилий Метелл всегда славился тем, что руководствуется разумом. Однако, узнав о перевороте, совершенном Марием, и о том, что он больше не руководит африканской кампанией, Метелл словно помешался: плакал и причитал, рвал волосы на голове и раздирал грудь ногтями. И не только у себя в кабинете, но и прямо на рыночной площади Утики – к удовольствию праздных зевак. Даже когда первый всплеск страстей утих и Метелл затворился в своей резиденции, одно упоминание имени Мария снова вызывало у него бурный поток слез.

Письмо от старшего консула Луция Кассия Лонгина отчасти ободрило его. Несколько дней Метелл посвятил отправке своих шести легионов обратно в Италию. Ему удалось добиться от них согласия продолжать службу под началом Луция Кассия, который, по собственному признанию, предпочитал иметь дело с германцами в Заальпийской Галлии, чем воевать в Африке, как Марий, – практически без настоящей армии.

В конце марта Метелл привел в Утику все свои шесть легионов. Расположиться он решил в порту Хадрументум, что в сотне миль к югу от Утики. Здесь и узнал, что Марий прибыл, дабы принять на себя командование. В Утике же Метелл оставил Публия Рутилия Руфа, чтобы тот встретил нового командующего.

Так что, когда Марий высадился в порту, именно Рутилий приветствовал старого друга на пристани.

– А где Свинячий Пятачок? – поинтересовался Марий по пути в правительственный дворец.

– В Хадрументуме. Изображает из себя мраморную статую героя: дал обет Юпитеру Громовержцу, что не увидит тебя и не заговорит с собой.

– Вот идиот! – усмехнулся Марий. – Ты получил мои письма о капите цензи и о новых легионах?

– Конечно. Авл Манлий, прибыв сюда, прожужжал мне все уши. План блестящий, Гай Марий, – сказал Руф безрадостно.

Марий взглянул на него с удивлением.

– Да-да, дружище. Они заставят тебя поплатиться за смелость. Ох, как ты поплатишься!…

– Ну, нет. Я поставил их на место, как и хотел. И, клянусь всеми богами, им уже не оправиться – до самой моей смерти! Я собираюсь смешать сенаторов с пылью, Публий Рутилий.

– Ничего у тебя не выйдет. Кончится тем, что Сенат смешает с пылью тебя.

– Никогда!

Переубедить друга Публий Рутилий не смог.

Утика выглядела великолепно. Оштукатуренные дома, отмытые зимними дождями, цветущие деревья, пестро одетые люди. От небольших площадей расходились уютные улочки, тенистые, чистые. Как и во всех римских, греческих, ионических и пунических городах, здесь была отличная система сточных канав и водопроводов, имелись общественные бани. Вода в город поступала по акведукам, живописно перекинувшимся через горы.

– А ты, Публий Рутилий? Чем ты предполагаешь заняться? – спросил Марий, когда они расположились в кабинете наместника, забавляясь тем, как бывшие приспешники Метелла пресмыкались теперь перед новым командующим. – Не хотел бы ты остаться в качестве моего легата? Высшего поста я Авлу Манлию не предлагал…

Рутилий тряхнул головой.

– Нет, Гай Марий. Поеду домой. Хватит с меня Африки. Откровенно говоря, мне вовсе не хочется видеть Югурту в цепях. А теперь, когда за дело взялся ты, развязка близка… Нет, я соскучился по Риму. Хочу навестить друзей. Хочу вернуться к своим рукописям.

– А если когда-нибудь в будущем я попрошу тебя занять рядом со мной пост консула?

– Опять что-то затеваешь?

– Мне напророчили, Публий Рутилий, что я буду консулом не меньше семи раз.

Может, другой и рассмеялся бы. Но Публий слишком хорошо знал своего друга.

– Заманчивые перспективы обещаны тебе… В способностях твоих я не сомневаюсь. Хотел бы я разделить с тобой твою славу? Конечно же. Сочту это даже обязанностью – чтобы возвысить свой род. Только, когда понадоблюсь, предупреди меня, Гай Марий, загодя. Скажем, за год.

– Так и сделаю.

Юлилла родила в июне – слабую семимесячную девочку. А в конце квинтилия сестра ее, Юлия, произвела на свет крупного, здорового братца для маленького Мария.

Недоношенная малышка Юлиллы выжила, а младшенький Юлии умер, когда секстилий обрушил на холмы Рима нескончаемые дожди, и вспыхнула эпидемия лихорадки.

– Девочка – это хорошо, – сказал Сулла жена. – Но прежде, чем я отправлюсь в Африку, ты должна снова понести. И на этот раз у нас будет мальчик.

Разочарованная рождением дочки, Юлилла с энтузиазмом взялась за дело.

– В конце концов, у нас уже есть невеста, – сказала она сестре осенью, после смерти второго сына Юлии, зная, что вновь беременна. – Надеюсь, второй будет мальчиком.

Убитая горем, Юлия не могла понять сестру. Марция говорила, что замужество сильно испортило Юлиллу. Возможно, мать судила слишком строго. Но взаимопонимание между сестрами действительно было утрачено. Оставалось удивляться, что росла рядом с той, которая кажется теперь совершенно чужой женщиной.

Юлиллу никогда нельзя было назвать некрасивой. Ее красили сказочно-медные волосы, грация, веселый нрав. Теперь же вокруг глаз ее появились круги, глубокие морщины легли у крыльев носа, уголки рта горестно опустились. Она выглядела уставшей, измученной, неспокойной. Жалобные интонации слышались в ее голосе. Поймав себя на этом, она тут же раздражалась.

– Вино у тебя есть? – неожиданно спросила Юлилла.

Юлия посмотрела на нее удивленно. Как можно пить в ее положении! В кругу Юлиев это считалось нетерпимым. Возмутительно – слышать от собственной двадцатилетней сестры вопрос о вине, да еще с утра пораньше!

– Конечно, вино у меня есть, – ответила Юлия.

– Я бы непрочь выпить.

Юлилла знала, что терять ей нечего. Любовь семьи она уже потеряла. Все, все против нее! И Юлия, жена консула, внезапно ставшая одной из самых уважаемых римских матрон. Ни одного неверного шага не сделала Юлия в жизни. Гордая своим положением, влюбленная в своего дорогого Гая Мария и любимая им, образцовая жена, образцовая мать… Противно!

– Ты всегда пьешь по утрам? – как можно более равнодушно осведомилась Юлия.

– Ну, Сулла пьет, нужна же ему компания.

– Сулла? Ты называешь его этим прозвищем? Юлилла улыбнулась:

– Юлия, как ты старомодна! Конечно, называю. Мы, знаешь ли, не в Сенате живем. Все в нашем кругу пользуются прозвищами. Это же нормально. Да и Сулле нравится, когда я так его называю. Он говорит, что, когда к нему обращаются – Луций Корнелий – он чувствует себя столетним стариком.

– Наверное, я действительно старомодна, – сказала Юлия без упрека. Внезапная улыбка сделала ее моложе и красивее сестры. – Впрочем, мне простительно: ведь у Гая Мария нет прозвища!

Принесли вино. Юлилла плеснула в бокал, проигнорировав воду.

– Это меня и удивляет, – сказала она, сделав большой глоток. – Ну, уж после победы над Югуртой у него обязательно какое-нибудь прозвище да появится. Просил же Метелл у Сената права в дни триумфа по случаю победы над Югуртой именоваться Нумидийцем. Нумидиец! Гаю Марию это подошло бы больше.

– Метелл Нумидиец… – повторила Юлия. – В дни триумфа… Он наубивал в Нумидии достаточно народу. И если захочет, чтобы его называли Нумидийцем, а Сенат позволит, так ведь и будет, разве нет? Гай Марий говорит, что простое латинское имя, данное ему отцом, само по себе хорошо. Есть лишь один Гай Марий. А Цецилиев Метеллов могут быть и десятки. Увидишь: моему мужу не понадобится прозвище, чтобы его ни с кем не путали. Он намерен быть Первым человеком в Риме.

– Неплохое вино, сестра, – отметила Юлилла. – Вижу, у Мария хватает денег на удовольствия.

Второй бокал она пила мелкими глотками, смакуя вкус.

– Значит, любишь Гая Мария? Пересилив стыд, Юлия ответила:

– Конечно, люблю. И очень за него переживаю. А что тут особенного? Разве ты не любишь Луция Корнелия?

– Люблю. Но не стану страдать от его отсутствия. В конце концов, пока он будет вдали от дома, мне не придется снова быть беременной, после того, как родится этот, – она раздраженно фыркнула. – Мне нравится быть свободной и ходить налегке. Ненавижу таскать тяжести!

Юлилла постаралась укротить гнев.

– Это дело жены – вынашивать детей, – сказала она холодно.

– Ну и плохо, что женщина не может сама выбирать себе занятие, – сказала Юлилла, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.

– Ты все смеешься! – рассердилась Юлия.

– А, ладно: жить своим умом куда как опасней, – сказала Юлилла, начавшая пьянеть. – Не будем ссориться, Юлия. Достаточно и того, что мама считает меня недостойной дочерью и сестрой…

Да, Юлия понимала: Марция никогда не простит Юлилле истории с Суллой. Гнев их отца быстро прошел, и Цезарь снова окружил дочь теплом и вниманием. А мать – нет. Бедная Юлилла! Неужели Сулле и вправду нравится, когда жена с ним за компанию пьет по утрам вино? Или Юлилла придумала это себе в оправдание? Впрочем… Сулла! От него всякого можно ожидать.

Сулла прибыл в Африку в конце первой недели сентября с оставшимися двумя легионами и двумя тысячами великолепных кельтских кавалеристов.

Марций, занимавшийся планированием рейда в Нумидию, принял его ласково и тут же загрузил работой.

– Я возьму Югурту в сезон дождей, – сказал Марий. – И даже не использую всех своих войск. Ты здесь – и увидишь все, Луций Корнелий.

Сулла передал ему письма от Юлии и Гая Юлия Цезаря.

– И прими мои соболезнования в связи с потерей вашего маленького сына, Марка Мария, – сказал он, чувствуя неловкость за то, что его недоношенная дочь Корнелия выжила.

Тень пробежала по лицу Мария, но он тут же взял себя в руки.

– Спасибо, Луций Корнелий. Хорошо, что у меня есть еще маленький Марий. Ты оставил мою жену и сына здоровыми?

Да, как и всех Юлиев Цезарей.

– Хорошо! – на этом разговоры о личном были закончены.

Марий отложил почту на край стола и перешел к доске с огромной картой на телячьей коже.

– Мы как раз разрабатываем план захвата Нумидии. Через восемь дней трогаемся в Капсу.

Сулла понимающе кивнул.

– Предполагаю, Луций Корнелий, что ты, хоть и пробыл все лето в Италии, но карту Утики изучил. Учти – солнце Нумидии еще беспощадней здешнего. Ты здесь сгоришь, как сухое дерево.

И правда: очень белая, очень нежная кожа Суллы немало перенесла, пока он месяцами кружил по Италии. Однако в Африке его ждал солнечный ожог. Впрочем, последствия были уже незаметны, и кожа Суллы была лишь немногим темнее, чем обычно. Только руки и ноги по-настоящему загорели.

Прихлебывая вино, Марий сказал:

– Луций Корнелий, мне самому вечно что-нибудь мешало, когда в семнадцать лет я впервые возглавил легион. Поначалу я был чересчур мал и костляв, потом – слишком долговяз и неповоротлив… Так что я понимаю, какие неудобства доставляет тебе твоя белая кожа. Главное – здоровье и умение командовать. На остальное – наплевать. Не бойся жары. Закутайся во что угодно: в женскую шаль, покрывало, золототканую вуаль – что под руку попадет. Ничего постыдного тут нет. И еще: рекомендую использовать какую-нибудь мазь или масло.

Сулла поежился и усмехнулся:

– Ты прав, совет отличный. Сделаю по-твоему, Гай Марий.

– Вот и хорошо.

Они помолчали. Марий выглядел озабоченным. Нет, не из-за Суллы, квестор это понимал. Да разве Суллу не те же самые мысли тревожили? Разве не думал о том же весь Рим?

– Германцы? – спросил Сулла.

– Германцы, – Марий потянулся за кубком с основательно разбавленным вином. – Откуда они явились, Луций Корнелий, и куда направляются?

Сулла вздрогнул.

– Они идут на Рим, Гай Марий. Мы это чувствуем. Возможно, такова воля Немезиды. Откуда идут – не знаем. Все знают, что дома у германцев нет. Страшно подумать, что они могут вознамериться сделать наш дом – своим.

– Дураки они будут, если на это решатся, – мрачно сказал Марий. – Это разведка боем, Луций Корнелий. Они собираются с силами. Да, они – варвары, но распоследний варвар знает: тому, кто захочет поселиться на берегу Средиземного моря, придется иметь дело с Римом. Значит, столкновение с германцами неизбежно.

– Согласен. И понимаем это не только мы с тобой. Весь Рим в тревоге и страхе. Наша победа в Африке тут не поможет. Многое говорит в пользу германцев. Есть среди римлян такие – даже в Сенате – которые говорят, что судьба Города предрешена. А некоторые вообще объявляют германцев посланцами разгневанных богов, явившимися творить суд.

– Не суд, нет. Проверка наших сил, – Марий отставил кубок. – Расскажи, что знаешь, о Луций Кассии. Официальные депеши скупы.

Сулла состроил гримасу.

– Ну, Кассия взял шесть легионов, вернувшихся из Африки с Метеллом. Кстати, как тебе нравится его прозвище – «Нумидиец?».. И все они направились вниз по виа Домициа к Нарбо. Цели своей они достигли в начале квинтилия, через восемь недель перехода. Благодаря Метеллу Нумидийцу ни один человек не остался в Африке, так что с Кассием – две когорты, в составе которых сорок тысяч пехотинцев, да немалая кавалерия, которую они прихватили по пути в Галлию, более трех тысяч конников. Большое войско.

– Там были крепкие ребята, – кивнул Марий.

– Я знаю. Я их видел, когда они двигались через долину Падуса. Я в то время набирал конницу. Не поверишь, Гай Марий, но до того я ни разу не видел римскую армию на марше: ряд за рядом, с полным вооружением, в сопровождении нескончаемых обозов. Никогда не забуду этого зрелища! И тем не менее… Германцы, похоже, нашли общий язык с вольками-тектосагами, которые уступили им земли к северу и востоку от Тулузы.

– Мне всегда казалось, что галлы столь же удивительный народ, как и германцы. Но ведь они не одной крови… Почему же вольки-тектосаги обошлись с германцами, как с родственным племенем? Ведь вольки – не то что настоящие жгаллы, волосатые дикари. Вольки всегда жили вокруг Тулузы, по крайней мере, с тех пор, как мы завоевали Испанию. Они знали греческий, они торговали с нами. Почему же они заключили союз?

– Не знаю. И никто не знает.

– Прости, что прервал. Продолжай.

– Луций Кассий двинулся маршем по побережью вдоль дороги, проложенной Гнеем Домицием, и вывел свою армию на поле сражения недалеко от самой Тулузы. Тектосаги выступили против нас с галлами вместе, так что Кассий столкнулся с большой силой.

Но он заставил врагов сражаться в открытом поле и победил. Варвары бежали прочь от Тулузы, – он замолчал, отхлебнул вина и поставил кубок на стол. – Слышал я об этом от Попиллия Лена. Тот прибыл из Нарбо морем незадолго до того, как я отплыл.

– Пришли известия, что Кассий преследует бегущих варваров, – подсказал Марий.

Сулла кивнул:

– Верно. Они рванулись по обеим берегам Гарумны на запад. Отступали от Тулузы в полной неразберихе. Полагаю, Кассий начал их презирать, увидев это. Иначе не бросил бы армию в погоню. Он никогда так не делал.

– И уж конечно он не заставил легионы придерживаться правил боевого построения, – скептически заметил Марий.

– Нет. Отпустил их в погоню. Снаряжение следовало за легионами. И все, что он захватил у германцев, побросавших свои повозки, – тоже. Сам знаешь, дороги, вымощенные римлянами, заканчиваются в Тулузе. Так что дальше вниз по Гарумне путь труднее. И больше всего Кассия беспокоила сохранность обозов.

– Что же он не оставил снаряжение в Тулузе? Сулла пожал плечами:

– Вероятно, не доверял волькам-тектосагам. Как бы то ни было, пока он переправился через Гарумну у Бурдигалы, галлы и германцы получили по меньшей мере дней пятнадцать, чтобы подготовиться. За это время они как следует окопались у Бурдигалы. А это – не обычные кельтские укрепления. Там много оборонительных сооружений и целый арсенал. Местные племена не желают видеть римскую армию на своих землях, поэтому они помогали германцам и кельтам чем только могли – снабжали войска, впустили их в Бурдигалу… Вобщем, враг подготовил настоящую западню для Луция Кассия.

– Дурак! – сказал Марий.

– Наша армия встала лагерем несколько на восток от Бурдигалы. Решив атаковать укрепления.

Кассий оставил все снаряжение в лагере под защитой части своих солдат. Четверть или около половины легиона… Прошу прощения, я имею в виду – пять кагорт. Извини, я постараюсь усвоить наконец терминологию!