Первый человек в Риме Маккалоу Колин

– Все, что угодно, Гай Юлий, – тепло произнес Марий.

– Жена успела рассказать тебе, почему Юлилла чуть не умерла с голода?

– Нет.

На мгновение искренняя радость озарила суровое, строгое, орлиное лицо Цезаря.

– Мы были вместе так мало в эти дни, что и поговорить толком не удалось, Гай Юлий!

Цезарь рассмеялся:

– Хотел бы я, чтобы моя младшая дочь была скроена так же, как старшая! Увы, она – другая… Возможно, тут и моя вина, и Марции. Мы избаловали ее. Прощали ей за многое, чего не простили бы старшим. Но, видимо, есть в Юлилле и врожденные недостатки. Как раз перед смертью Клитумны мы узнали, что глупая девчонка влюбилась в Луция Корнелия и пыталась принудить его – или нас? Или и его, и нас? Трудно понять, что именно входило в ее намерения, да вряд ли она и сама это сознавала… Во всяком случае, ей нужен был Луций Корнелий, а она знала, что я не согласился бы на подобный брак.

Марий не верил.

– Неужто, зная, что между ними тайная связь, ты разрешил им этот брак?

– Нет, нет, Гай Марий! Луций Корнелий здесь никак не был замешан! – вскричал Цезарь. – Уверяю тебя, он не имел никакого отношения к тому, что вытворяла она.

– Но ты сказал, что два года назад она преподнесла ему венок, – возразил Марий.

– Поверь мне, это была безобидная встреча, по крайней мере, с его стороны. Он не подстрекал ее – даже пытался охладить. Она навлекла позор на себя и на нас, потому что действительно пыталась склонить его к любви – чего, как он знал, я никогда бы ему не простил. Пусть Юлилла расскажет тебе всю эту историю, и ты поймешь.

– В таком случае, как же вышло, что они собираются пожениться?

– Ну, когда он получил наследство и смог занять соответствующее положение в жизни, он попросил у меня руки Юлиллы. Несмотря на то, как она обошлась с ним.

– Венок, – задумчиво молвил Марий. – Да, понимаю, насколько обязанным он чувствовал себя. Особенно уверясь, что этот ее подарок переменил его судьбу.

– Я тоже понимаю. Потому и дал согласие. Беда в том, Гай Марий, что Луций Корнелий, тебе не в пример, совсем мне не нравится. Он очень странный человек. Есть в нем нечто, отчего меня бросает в дрожь. Хотя я понятия не имею, что. А нужно всегда стремиться быть справедливым, быть беспристрастным в суждениях.

– Не унывай, Гай Юлий, в конце концов все утрясется, – сказал Марий. – Так что же могу для тебя сделать я?

– Посодействуй, чтобы Луций Корнелий был избран квестором, – к Цезарю вернулась решительность. – Беда в том, что его никто не знает. Имя-то знают все. Всем известно, что он – благородный патриций Корнелий. Но Сулла… Кто мог слышать о нем, если в молодости он не появлялся ни на Форуме, ни в суде, не служил в армии. Если какой-нибудь злобствующий аристократ поднимет шум об этом, сам факт, что Сулла никогда не служил, может закрыть ему путь к должности – и в Сенат. Остается надеяться на то, что никто не будет вникать в подробности. В этом смысле нынешняя пара цензоров – идеальная. Никому и в голову не пришло, что Луций Корнелий не обучался воинским искусствам на кампусе Марция. К счастью, именно Скавр и Друз представили Луция Корнелия как патриция, поэтому наши новые цензоры считают, что старые цензоры разобрались во всем гораздо более тщательно, чем это было на самом деле. Да и вообще Сенату было тогда не до того.

– Ты хочешь, чтобы я дал взятку? – прямо спросил Марий.

Цезарь, воспитанный в старом духе, выглядел шокированным.

– Конечно же, нет! Я понимаю, если бы целью была должность консула, подкуп можно было бы извинить. Но должность квестора? Никогда. К тому же, риск слишком велик. Эбурн следит за Луцием Корнелием; только и ждет возможности подловить его на чем-то и отдать под суд. Нет, услуга, о которой я прошу, совсем другого рода и не так неприятна даже в случае неудачи. Я хочу, чтобы ты попросил сделать Луция Корнелия твоим личным квестором. Ты же знаешь: стоит избирателям услышать, что кандидатом в квесторы интересуется новоиспеченный консул – наверняка проголосуют за.

Марий ответил не сразу. Он раздумывал. В самом деле, какое имеет значение, виновен ли Сулла в смерти любовницы и мачехи – благодетельниц, оставивших ему наследство. Если и впрямь убил – это ему припомнят, когда отличится на политическом поприще настолько, чтобы претендовать на место консула. Кто-нибудь непременно откопает эту историю на радость политическим противникам, которые не замедлят пустить слух о нищем, добывшем средства убийством. Положим, брак с дочерью Гая Юлия Цезаря подправит репутацию Суллы. Но не на столько, чтобы смыть с нее и кровавые пятна. Многие поверили бы в его виновность – как многие верили, что в Гае Марии нет ничего греческого. Далее. Цезарю самому никак не удается внушить себе симпатию к Сулле. Ощущение опасности? Животный инстинкт? А Юлилла. Юлия – он знал – ни за что не вышла бы за человека, которого сочла бы недостойным, даже ради материального положения Юлия Цезаря. Юлилла же оказалась девушкой порывистой, легкомысленной, эгоистичной. Почему же она выбрала Луция Корнелия Суллу? Мысленно он перенесся в то далекое дождливое утро на Капитолии, когда он украдкой наблюдал за Суллой, смотревшим, как погибают, истекая кровью, буйволы… И тогда принял решение. Луций Корнелий Сулла пригодится. Нельзя позволить ему снова вернуться на дно. Пусть пользуется правами, данными ему при рождении.

– Отлично, Гай Юлий, – сказал он решительно. – Завтра я попрошу Сенат дать мне Луция Корнелия в квесторы.

Цезарь просиял:

– Благодарю тебя, Гай Марий! Благодарю!

– Можешь ты поженить их до того, как Народное собрание приступит к выборам квесторов?

– Я это сделаю, – пообещал Цезарь.

Меньше, чем неделю спустя, Луций Корнелий Сулла и Юлилла отпраздновали бракосочетание по старинному обряду. Карьера Суллы была предрешена.

В каком ликующем настроении ожидал он первой брачной ночи! Он, который никогда по-настоящему и не думал, что обзаведется женой, семьей… Метробиуса Сулла прогнал еще до того, как предстал перед цензорами с прошением о вхождении в Сенат. Хоть и тягостным было расставание – мальчик любил его по-настоящему и горевал не на шутку – Сулла твердо решил навсегда распрощаться с такого рода удовольствиями. Ничто не должно было помешать его восхождению к славе.

Кроме того, он прекрасно знал, насколько дорога ему Юлилла. И не только потому, что она, казалось, приносила ему удачу. Но и любовью он боялся это чувство именовать. Любить кого-то? Любовь для Суллы была чувством, свойственным другим, низшего порядка людям. Это для них любовь – нечто, полное надежд и разочарований, то благородное, то низкое, почти грязное. Сулла не мог отыскать этого чувства в себе. Он был убежден, что любовь противоречит здравому смыслу, чувству самосохранения, просвещенности. Ему так и не суждено было понять, что его терпение, снисходительность в отношении порывистой, несдержанной жены – как раз свидетельство любви, в которой он нуждался. Терпение и снисходительность он считал добродетелями, ему не свойственными. Тот, кто не умеет понять самого себя, понять, что такое любовь – никогда не поднимется до высот духа.

Свадьба в семействе Юлиев Цезарей, как и полагалось, вышла чинной. Обряды, при которых довелось присутствовать Сулле прежде, отличались. Поэтому ему потребовалось немалое терпение, чтобы вынести пресноватое действо в доме Цезарей, не доставившее бывшему гуляке особой радости. Даже когда пришло время, за дверью его спальни не оказалось ни одного подвыпившего гостя, которого жениху пришлось бы, применив силу и пожертвовав временем, выдворить вон. Краткое путешествие от одного парадного входа до другого закончилось, и он поднял Юлиллу на руки – какая она была легкая, просто воздушная! – чтобы перенести ее через порог. Гости, которые их сопровождали, тут же исчезли из виду.

Так как юные девственницы никогда в жизни ему еще не попадались, Сулла не испытывал никаких дурных предчувствий по поводу предстоящего события. И не волновался ни о чем. Пусть ее гимен не тронут, все равно Юлилла созрела, подобно спелому персику, срывающемуся с ветки в пору урожая. Завороженно она наблюдала, как он снимает свою свадебную тунику и скидывает с головы венок из цветов. И сама сняла с себя все свои одежды, хотя ее никто не просил – одну за другой. Свадебные одежды кремового, огненного, шафранового цвета и семижды переплетенную шерстяную тиару, сама распутала все узлы и развязала все пояса.

Они разглядывали друг друга с полным нескрываемым интересом. Сулла – прекрасно сложенный, Юлилла – очень тоненькая, но гибкая, ни одной угловатой, вульгарной линии. Она первая сделала шаг навстречу, положила руки ему на плечи и с изысканно естественным и неожиданным сладострастием медленно приблизила свое тело к его телу, восхищенно вздыхая, когда его руки обняли ее и начали гладить ее по спине, то отрываясь, то возвращаясь, скользить по ее телу.

Он восторгался ее легкостью, ее акробатической гибкостью, с которой она отвечала ему, когда он поднял ее высоко над головой и позволил ей обвиться вокруг него. Ничего из того, что он делал, не пугало ее, она отвечала ему тем же. Ей хватило нескольких мгновений, чтобы научиться целоваться; и несмотря на это, все те годы, пока они были вместе, она не переставала этому учиться. Чудесная, прекрасная, пылкая женщина, мечтающая угодить ему, но и жаждущая, чтобы он доставил ей удовольствие. Вся – его. Только его! И это – навсегда, – думали они в ту ночь.

– Если ты хоть когда-нибудь посмотришь так на кого-нибудь другого, я убью тебя, – сказал он, когда они лежали на его кровати, отдыхая от любовных игр.

– Верю, – сказала она, вспоминая горький урок, данный ей отцом, главой семьи; теперь из-под отцовской власти она попала под власть Суллы.

Патрицианка, она не была и никогда не могла быть самой себе госпожой. Даже Никополис, Клитумна и им подобные находились в несравненно более выгодном положении.

Юлилла была довольно высока для женщины, а Сулла – мужчиной почти идеального среднего роста. Поэтому она могла своими длинными ногами обхватить его колени, с восхищением взирая на белизну его кожи, в сравнении со смуглым цветом своей.

– Рядом с тобой я выгляжу, словно сирийка, – сказала она, приложив свою руку к его.

– Я не такой, как все, – сказал он резко.

– И это хорошо, – засмеялась она, склоняясь к нему для поцелуя.

Настал его черед осмотреть ее – и увидеть, что, стройная, она еще напоминает мальчика. Одной рукой он быстро перевернул ее, бросив лицом на подушку, и любовался линиями ее спины, ягодиц и бедер. Прекрасно!

– Ты прекрасна, как мальчик, – сказал он.

Она попыталась вскочить, возмущенная, но он удержал ее.

– Как вам это нравится! Говоришь так, будто предпочитаешь мальчиков, Луций Корнелий! – это было произнесено с полной невинностью, с хихиканьем, заглушаемым мягкой подушкой, в которую она уткнулась.

– Ну, если бы не встретил тебя – пожалуй, предпочитал бы.

– Дурачок! – засмеялась она, принимая его слова за шутку, затем освободилась и взобралась на него, усевшись ему на грудь и поставив колени на его руки.

– За то, что ты сказал, ты можешь очень близко посмотреть на мою маленькую киску и сказать мне, похожа ли она хоть чуть-чуть на твое крепкое копье!

– Только посмотреть? – спросил он, притянув ее и усадив к себе на шею.

– Мальчик! – эта идея все еще забавляла ее. – Ты глупец, Луций Корнелий!

Впрочем она тут же забыла об этом, с восторгом открывая все новые и новые удовольствия.

Народное собрание, как и следовало ожидать, избрало Суллу квестором. Срок его службы должен был начаться не раньше пятого декабря: как и все личные квесторы, он заступал в должность одновременно со своим начальником. Однако Сулла появился в доме Мария на следующий же день после выборов.

Шел ноябрь, и светало позже, Сулле на благо: ночные забавы с Юлиллой не давали ему просыпаться так же рано, как прежде. Но он знал, что должен появиться у Мария перед рассветом: положение личного квестора обязывало. Истинный клиент служит патрону всю свою жизнь. Сулла – тоже как бы клиент Мария, хотя и только на срок своего квесторства. Но сколько оно может продлиться? Один год? А вдруг больше? Зависит от того, сколько времени будет находиться в должности Марий. Клиент же не валяется целыми днями в постели со своей молодой женой; клиент появляется в доме патрона, лишь только первый луч солнца озарит небосклон, и ожидает приказаний: какого рода услуги патрону нужны. Его могут вежливо спровадить; могут попросить сопровождать патрона на Форум или в одну из базилик по делам службы или же по личным; могут послать вместо патрона.

Пришел он вовремя, не придерешься. Однако просторная приемная в доме Мария уже была полна клиентов, пришедших еще раньше. Некоторые из них ночевали, должно быть, на улице под дверью патрона, решил Сулла по их виду. Вздохнув, Сулла встал в уголке и приготовился долго ждать.

Кое-кто из видных людей нанимал секретарей и номенклаторов, чтобы рассортировать утренний «улов» клиентов, удаляя мелкоту, для которой нужно было лишь чтобы отметили его присутствие, и дозволяя лишь крупным и интересным экземплярам личное общение с «самим». Но Гай Марий, как заметил с одобрением Сулла, занимался разбраковкой «улова» сам, без помощников. Человек, избранный консулом и потому имеющий огромное значение в Риме, делал свою черную работу не торопясь, отделяя ненужное от полезного куда более умело, чем любой секретарь из тех, кого видывал Сулла. За двадцать минут четыреста человек, столпившихся в приемной и между колоннами перестиля, были рассортированы; более половины из них хозяин успешно выдворил, причем каждый клиент свободного человека или человек, занимавший низкое положение, сжимал в руке подарок, вложенный туда улыбающимся Марием.

Ну, что ж, подумал Сулла, пусть он – новый человек, пусть даже он больше италиец, чем римлянин. Но он знает, как себя вести. Ни Фабий, ни Эмилий не справились бы с этой ролью лучше него. Не было необходимости одаривать клиентов, и даже если они очень просили об этом, патрон вправе был им отказать, но по виду тех, кто ждал своей очереди, когда Марий передвигался от человека к человеку, Сулла понял, что Марий сделал эти подарки традицией – впрочем, напоминая, что обуреваемый жадностью – да будет проклят.

– Луций Корнелий, твое место не здесь! – сказал Марий, дойдя до угла, где стоял Сулла. – Иди в мой кабинет, садись и устраивайся поудобней. Я скоро приду, и мы поговорим.

– Нет, нет, Гай Марий, – запротестовал Сулла, сдержанно улыбаясь. – Я здесь для того, чтобы предложить тебе свои услуги в качестве квестора и с удовольствием жду своей очереди.

– В таком случае ты можешь ждать своей очереди в моем кабинете. Если хочешь работать, как и подобает моему квестору – посмотри, как я веду дела, – сказал Марий и, положив руку на плечо Суллы, провел его в таблинум.

За каких-нибудь три часа с толпой клиентов было покончено. Марий был внимателен, но скор. Одни явились с просьбой о вспомоществовании. Других интересовала перспектива проворачивать дела в Нумидии, когда она будет вновь открыта для римлян и италийцев. За это от таких требовалось одно, а именно – быть готовыми сделать в любой момент все, чего ни пожелает патрон.

– Гай Марий, – сказал Сулла, когда дом покинул последний клиент. – Ты же знаешь, что Квинту Цецилию Метеллу позволят заправлять Африкой еще год. Как же ты рассчитываешь помочь своим клиентам в их делах.

Марий, казалось, задумался.

– Да, это верно. Цецилий Метелл в самом деле намерен оставаться в Африке еще год… Как же быть?

Вопрос был явно риторический, и Сулла даже не пытался ответить на него. Ему просто интересно было понаблюдать за ходом мысли Мария. Ведь стал же тот консулом!..

– Что ж, Луций Корнелий, я думал над этим. И не считаю проблему неразрешимой.

– Но ведь Сенат никогда не пойдет на то, чтобы назначить тебя на место Квинта Цецилия, – осмелился сказать Сулла. – Я еще не слишком хорошо разбираюсь в тонкостях интриг в Сенате, но уже заметил, что ты непопулярен среди сенаторов. И еще как! Вряд ли ты сможешь перебороть их антипатию…

– Это верно, – сказал Марий, все еще мягко улыбаясь. – Я – италиец, в котором нет ничего греческого. Цитируя Метелла, которого, к твоему сведению, всегда называл Свинячим Пятачком, италиец же недостоин быть консулом. Не говоря уж о том, что мне пятьдесят – тот возраст, когда человека считают неспособным занимать значительные военные должности. Все – против меня. Но ведь и прежде все было против, как тебе известно. И все же – вот он я, консул, пусть даже в пятьдесят! Немного загадочно, правда Луций Корнелий?

Марий подался вперед и сложил свои прекрасные руки на своей знаменитой столешнице зеленого камня.

– Луций Корнелий, много лет назад я обнаружил, что есть много способов добиться одной и той же цели. Всякий по-своему хорош. Понимаешь, когда человек ждет своей очереди, у него хватает времени наблюдать, оценивать, сопоставлять. Я никогда не был великим знатоком права нашей неписаной Конституции. В то время как Метелл Свинячий Пятачок таскался по судам за Кассием Равиллой. Это я умею лучше многих. А вот о законах я и сейчас знаю меньше Метелла. Зато взгляд мой свежее – я же выдрессирован так, чтобы думать, что положено. Поэтому-то я в конце концов и вышибу Метелла из седла и сам займу его место.

– Верю. Но как!

– Они все – дурни. Да-да! Поскольку, как правило, Сенат всегда раздавал губернаторские места, никому и в голову не приходило спросить: а законны ли постановления Сената? И ведь все об этом знают – но им не пошел впрок урок, что пытались им преподать братья Гракхи. Сила Сената в силе традиции, в силе нашей привычки повиноваться воле избранных мужей. Но не в законах! Сегодня, Луций Корнелий, так эти законы устанавливает Плебейское собрание. Власть в Плебейском собрании – вот что меня привлекает. Там я и опрокину Метелла.

Сулла сидел притихший, полный благоговения и немного напуганный. Мудрость ли Мария вызывала в нем трепет? Нет, не она – а новое для Суллы ощущение посвященности. С чего Марий взял, что Сулле можно довериться? Не та у Суллы была репутация. А Марий, должно быть, тщательно изучил его биографию. И тем не менее раскрывал все свои намерения! И при этом доверял своему новому квестору так, словно тот доверие уже заслужил.

– Гай Марий, – вынужден был сказать он, – а что, если после того, как я в это утро уйду от тебя, я заверну по пути в дом какого-нибудь Цецилия Метелла и все перескажу ему?

– Все может быть, Луций Корнелий, – сказал Марий, нисколько не обескураженный.

– Тогда почему ты посвящаешь меня во все это?

– Потому что считаю тебя человеком умным. Умный сам своим умом дойдет, что совсем не умно вступать в союз с каким-нибудь Цецилием Метеллом, когда сам Гай Марий предлагает несколько лет интересной и прибыльной работы. – Он сделал большую паузу. – Ну, хорошо сказал?

Сулла засмеялся:

– Я не выдам твоих секретов, Гай Марий.

– Я знаю.

– И все-таки, знай: я ценю твое доверие.

– Мы – свояки, Луций Корнелий. Мы связаны друг с другом, и не только из-за Юлия Цезаря. Видишь ли, у нас есть нечто общее. Судьба.

– Да! Судьба.

– Судьба – это знак, Луций Корнелий. Когда тебе сопутствует удача – значит, боги любят тебя. Когда тебе везет – значит, ты в числе их избранников. Я – избранник богов. И выбрал тебя, ибо думаю, что ты – тоже. Мы нужны Риму, Луций Корнелий. Мы оба сделаем в Риме карьеру.

– Я тоже в это верю.

– Вот и хорошо. Через месяц будет новое собрание плебейских трибунов. Как только оно начнется, я предприму шаг в отношении Африки.

– Собираешься протащить закон, аннулирующий постановление, которым Сенат продлил полномочия Свинячего Пятачка в Африке еще на год, – понял Сулла.

– Да, именно так.

– Получится ли? – спросил Сулла, хотя сам начинал ощущать, что умный, не закоснелый человек из новых способен перевернуть всю систему вверх дном.

– Нигде не сказано, что этого нельзя сделать. Так почему не попробовать? У меня есть жгучее желание кастрировать Сенат. Самый эффективный способ сделать это – подорвать его традиционную власть. Как? Через законодательный акт, утверждающий отсутствие у него такой власти. Надо создать прецедент.

– Зачем тебе понадобилось брать в свои руки командование в Африке? Германцы дошли до Тулузы, а германцы куда опаснее Югурты. Кто-то должен отправиться на Гавл, чтобы иметь с ними дело. И я бы предпочел, чтобы это был ты, а не Луций Кассий.

– Не выйдет, – категорически возразил Марий. – Наш достопочтенный коллега Луций Кассий – старший консул. В Галльской войне хочет командовать он. Война против Югурты необходима мне как политическое оружие. Я взялся представлять интересы всадников и в Африканской провинции, и в Нумидии. Значит, я должен быть в Африке в конце войны, чтобы удостовериться, что мои клиенты получили все, что им обещано. В Нумидии нас ждут не только обширные земли, где можно выращивать пшеницу. Там были недавно обнаружены и месторождения первоклассного мрамора и меди. Вдобавок, Нумидия – кладезь редких драгоценных камней и золота. А с тех пор, как Югурта стал царем, Рим ничего из этого не получает.

– Итак, Африка. Чем я тут могу тебе помочь?

– Учись, Луций Корнелий, учись! Мне понадобятся люди не просто преданные, но и такие, чтобы действовать могли по собственной инициативе, хотя и не вопреки моим замыслам. Люди, которые умеют то, чего я и сам не умею. Меня не волнует, что придется делить почести. Почестей хватает на всех, когда дела идут, как надо. А у наших легионов будет шанс показать, на что они способны.

– Но у меня совсем нет опыта.

– Знаю. Но – я тебе уже говорил – в тебе, по-моему, есть большие задатки. Будь рядом со мной, будь предан мне и трудись неустанно – а я позабочусь, чтобы ты смог проявить себя. Начинаешь ты поздно – как и я. Но учиться никогда не поздно. Видишь – я стал консулом, хоть и на восемь лет позже, чем мог бы по возрасту. Ты же попал, наконец, в Сенат – и тоже позже на три года. Подобно мне, ты собираешься приналечь на военную службу, чтобы взойти наверх. Я помогу тебе, чем смогу. В обмен ожидаю помощи от тебя.

– Ну, что ж… – Сулла откашлялся. – Я благодарен.

– Не за что. Если бы я не думал, что ты будешь полезен, Луций Корнелий, ты бы сейчас здесь не сидел, – Марий протянул ему руку. – Давай договоримся, что ни о какой благодарности между нами не будет и речи! Только преданность и солдатское братство.

Гай Марий подкупил одного из плебейских трибунов и при этом сделал верный выбор. Ибо Тит Манлий Манцин желал навредить патрицианской семье Манлиев, членом которой не был. Постепенно его ненависть к Манлиям распространилась и на все порфирородные семейки, включая и Цецилиев Метеллов. Поэтому он с чистой совестью принял от Гая Мария деньги и теперь предвкушал исполнение своих замыслов.

Десять новых плебейских трибунов вступили в должность на третий день перед идами декабря, и Тит Манлий Манцин не терял времени. В тот же день он представил в Плебейском собрании законопроект о снятии с Квинта Цецилия Метелла обязанностей командующего в Африке и возложении их на Гая Мария.

– Народ – правитель! – кричал Манцин, выступая перед толпой. – Сенат – слуга народа, а не повелитель! Если Сенат выполняет свои обязанности с должным уважением к римскому народу, тогда, конечно, ему должно быть позволено продолжать в том же духе. Но если Сенат защищает своих членов, жертвуя интересами народа, этому должен быть положен конец. Квинт Цецилий Метелл доказал свою полную неспособность командовать. Его успехи ничтожны. Почему же Сенат продлил его полномочия на будущий год? Потому что Сенат, как обычно, защищает своих членов! В лице Гая Мария, законно избранного на наступающий год консулом, народ Рима имеет достойного лидера. Но по мнению тех, кто заправляет в Сенате, имя Гая Мария недостаточно внушительно звучит! Слушайте, римляне! Гай Марий для Сената – всего лишь новый человек, выскочка, никто! Ведь он не патриций!

Толпа была увлечена: Манцин был хорошим оратором, да и тема живо его волновала. Давненько плебс не давал Сенату щелчка по носу, и многие неизбранные, но влиятельные вожаки плебса начали волноваться, что их позиции в римском правительстве пошатнулись.

Поэтому все в тот день было на руку Гаю Марию: чернь, всадники, плебейские трибуны – все рвались поставить Сенат на место.

Сенат ответил тем же, отрядив лучших ораторов из плебеев для выступления в собрании, в том числе Луция Цецилия Метелла Далматийского, пылко защищавшего своего младшего брата и новоизбранного консула, Луция Кассия Лонгина. Но Марк Эмилий Скавр, который ради Сената горы мог свернуть, был патрицием, и поэтому не имел права выступать в Плебейском собрании. Принужденный смотреть вниз со ступеней Сената в переполненный круглый колодец двора Комиция, где кипело Плебейское собрание, Скавр мог только слушать. «Они нас одолеют, – сказал он цензору Фабию Максиму Эбурну, тоже патрицию. – Будь проклят этот Гай Марий!» Увы, проклятья Гаю Марию не навредили. Почтовая битва была за ним: всадники и представители средних слоев отвернулись от Метелла, хуля его имя. Конечно, через некоторое время он оправится от удара: связи его семьи помогут. Но сейчас Плебейское собрание, которым ловко дирижировал Манцин, сняло с Метелла полномочия командующего и смешало его имя с грязью. Указ, которым народ заменил его Гаем Марием, сделается прецедентом. Вырезанный на дощечках, он положен в хранилище под храмом – в пример будущим поколениям, если они захотят сделать то же самое, пусть даже для тех, кто возможно, не выкажет таких способностей, как Марий.

– Однако, Метелл ни за что не отдаст мне своих солдат, – сказал Марий Сулле, когда закон был принят.

Да, патрицию Корнелию еще предстояло научиться вещам, которых он, к сожалению, до сих пор не знал. Иногда Сулла приходил в отчаяние не веря, что одолеет эту науку. Обнадеживало то, что рядом – Гай Марий. Тот всегда находил время, чтобы терпеливо и незаносчиво растолковывать ему многое. И Сулла мог спрашивать его без стесненья.

– Но разве солдаты не обязаны воевать против Югурты? Разве не должны они оставаться в Африке до победы?

– Могли бы остаться, если захочет Метелл. Но что не может воспрепятствовать ему увести легионы с собой. Ведь это он набрал солдат. И срок их службы заканчивается одновременно с его сроком. Зная Метелла, можно утверждать, что он воспользуется этим. Приведет войско с собой в Италию.

– Значит тебе придется набирать новую армию. Понятно. А ты не можешь подождать, пока он приведет армию обратно, а потом снова нанять ее – уже к себе на службу?

– Неплохо бы. Да, к несчастью, возможности такой не будет. Луций Кассий собирается в Галлию, чтобы дать бой германцам у Тулузы. Дело нужное: зачем нам полмиллиона германцев в сотне миль от дороги на Испанию, прямо на границах нашей провинции. Полагаю, Кассий уже отписал Метеллу и попросил передать ему армию для Галльской кампании.

– Ага, вот в чем дело.

– Да. Луций Кассий – старший консул, он пользуется правом первенства. Какие войска не выберет – они в его распоряжении. Метелл приведет с собой в Италию шесть хорошо обученных и закаленных легионов. И именно эти войска Кассий, без сомнения, поведет через Альпы в Галлию. Следовательно, мне придется начинать с нуля – набрать рекрутов, обучить их, вооружить, настроить на войну с Югуртой. – Марий сделал гримасу. – Это значит, что из-за консульских обязанностей я целый год не буду иметь времени на подготовку наступления. А все потому, что Метелл не уступит мне свои войска. Выходит, я должен быть уверен, что мое командование в Африке будет продлено и на следующий год – иначе сяду я в лужу и выглядеть буду еще хуже, чем Свинячий Пятачок.

– Вдобавок теперь прецедент – тебя можно лишить полномочий точно так же, как это было сделано с Метеллом… Как все непросто! Вот уж не думал, с какими трудностями можно столкнуться просто в борьбе только за собственное выживание, не говоря уж об умножении римской славы.

Это позабавило Мария. Он засмеялся и похлопал Суллу по спине:

– Да, Луций Корнелий, это всегда непросто. Но именно поэтому и стоит этим заниматься! Разве сильный изберет путь легкий? Чем тяжелее дорога, чем больше на ней препятствий – тем интересней.

– Вчера ты говорил, что Италия полностью истощена. Погибло столько мужчин, что в Риме солдат не набрать, да и Италия начинает сопротивляться очередным наборам. Где же найдешь ты воинов на четыре легиона? Помнится, сам ты говорил, что Югурту не победить, имея меньше четырех легионов.

– Подожди, пока я стану консулом, Луций Корнелий! Ты увидишь, – вот и все, чего Сулла мог от него добиться.

Решимость Суллы иссякла во время праздника Сатурналий.

В дни, когда он жил с Клитумной и Никополис, веселый праздник подводил итог старому году. Рабы валялись пьяные, повелительно подзывая своих господ, а обе женщины носились по дому, угождая им изо всех сил. Пьяны были и они. Пьяны были все. Сулла уступал свое место в общей постели рабам, которые хотели Клитумну и Никополис – на условии, что он воспользуется такими же привилегиями где-нибудь в другом месте. А когда Сатурналии кончались, все возвращалось на круги своя, будто ничего предосудительного вовсе и не случалось.

Но в этот год – первый год своего брака – Сулле выпали совсем другие Сатурналии: он должен был проводить время в соседнем доме, в семействе Гая Юлия Цезаря. Там тоже три дня мир был поставлен с ног на голову: хозяева обслуживали своих рабов, все обменивались маленькими подарками, изводили непомерное множество изысканных блюд и вин. Но – никакой веселой неразберихи. Бедные слуги лежали смирно, что твои статуи, на обеденных ложах и робко улыбались Марции и Цезарю, в то время как те сновали туда и сюда между триклиниумом и кухней; напиваться никто и не думал и уж конечно, никто не смел сказать – не то, чтобы сделать – ничего, что могло быть сочтено неприличным. Потом, когда Сатурналии пройдут и все в доме вновь встанет на свои места.

Гай Марий и Юлия тоже присутствовали и, казалось, находили удовольствие в этой скучище. Оно понятно, – подумал Сулла с обидой; Гай Марий из кожи вон лезет, чтобы казаться своим, таким же, как зануда Цезарь.

– Какое это было удовольствие! – сказал Сулла, когда в последний вечер он и Юлилла распрощались с Цезарями. Он научился осторожности: никто, даже Юлилла, не заметил в его голосе сарказма.

– Да, было неплохо, – согласилась Юлилла, следуя за Суллой в их дом, где – в отсутствие господина и госпожи – рабы получили трехдневный отдых.

– Рад, что тебе это нравится, – сказал Сулла, запирая ворота.

Юлилла вздохнула и потянулась:

– А завтра обед в честь Красса Оратора. Признаюсь, я очень его жду.

Сулла остановился на середине приемной и, обернувшись, посмотрел на нее.

– Ты туда не пойдешь, – сказал он.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что сказал.

– Но… но… Я думала, жен приглашают тоже! – она собиралась заплакать.

– Некоторых… Тебя – нет.

– А я хочу! Все об этом говорят, все мои подруги так завидуют – ведь я уже сказала им, что иду!

– Тем хуже. Ты не пойдешь, Юлилла.

Один из домашних рабов встретился им у двери кабинета, немного пьяный.

– О, хорошо, что ты дома! – сказал он, пошатываясь. – Принеси-ка вина, да побыстрее!

– Сатурналии окончились, – мягко заметил Сулла. – Иди-иди, дурак.

Раб отошел, на глазах протрезвев.

– Почему у тебя такое мерзкое настроение? – спросила Юлилла, когда они вошли в спальню.

– Нормальное настроение, – сказал он, и, обняв ее сзади, начал ласкать.

Она вырвалась:

– Оставь меня в покое!

– Ну, что такое?

– Я хочу пойти на обед к Крассу Оратору!

– Нельзя.

– Почему?

– Потому что, Юлилла, этот обед не из тех, которые одобрил бы твой отец. И жены, которые туда пойдут, не из тех женщин, которых одобрил бы твой отец.

– Я больше не во власти отца. Могу делать все, что хочу.

– Неправда. Сама знаешь – неправда. Отец передал тебя в мои руки. А я говорю, что ты не пойдешь.

Ни слова не говоря, Юлилла подняла с пола свою одежду и накинула ее. Потом повернулась и вышла из спальни.

– Этим ты ничего не добьешься! – крикнул Сулла ей вслед.

Утром жена была холодна с ним, но он не обращал на это внимания. Когда же он отправился к Крассу Оратору, ее нигде не могли найти.

«Избалованная девчонка», – сказал он самому себе.

Самого Суллу ничуть не прельщала перспектива побывать в богатом особняке акционера Квинта Грания, который давал обед. Получив приглашение, он был весьма польщен, представляя, что это станет увертюрой к дружеским отношениям с кругом молодых сенаторов. Но затем узнал, что говорит людская молва об этом обществе и понял, что приглашен из-за своего темного прошлого – так сказать, экзотическое украшение, призванное оживить аристократический круг.

Теперь, бредя по улице, он мог лучше представить себе, какая ловушка захлопнулась, когда он женился на Юлилле и вошел в круг равных ему по рождению. Да, ловушка! И освободиться невозможно, пока живешь в Риме. Красс Оратор – другое дело. Красс – при его положении – ничем не рисковал, отправляясь на обед, созванный нарочно, чтобы бросить вызов эдикту его собственного отца об ограничении расходов; он мог позволить себе роскошь притворяться, что вульгарен, невоспитан.

Войдя в просторную гостиную Квинта Грания, Сулла увидел Колубру. Та улыбалась ему поверх позолоченного и украшенного драгоценностями бокала. Она сделала приглашающий жест, похлопав по ложу рядом с собой. Да, я прав, я здесь – как диковинная зверушка… Он ответил Колубре сияющей улыбкой и позволил толпе подобострастных рабов заняться своей персоной.

Торжество обещало быть многолюдным. На ложах разместится человек шестьдесят. Какой праздник – Красс Оратор входит в трибунат плебса! Но, думал Сулла, устраиваясь на ложе рядом с Колуброй, Квинт Граний не имеет ни малейшего представления о том, как принимать гостей по-настоящему…

Уходя отсюда через шесть часов – немного раньше других гостей – он был пьян. Маятник его настроения качался от довольства судьбой к ужасной подавленности. Вот уж не думал он, заняв наконец подобающее положение в обществе, что снова это испытает. Он был ужасно расстроен, чувствовал бессилие и внезапно осознал, – невыносимое одиночество. Всей душой и всем телом он жаждал оказаться в компании близкого по духу и любящего человека, который мог бы вместе с ним повеселиться, не зависел бы от тайной корысти, был бы целиком его. Ему живо представились черные глаза, черные кудри и… самая милая в мире попочка.

И будто на крыльях полетел он к жилищу актера Скилакса. Неблагоразумно? Глупо? Не имеет значения! Пусть даже Скилакс дома. И все, что ждет там Суллу – чашка разбавленного вина да треп со Скилаксом. Хоть взор отдохнет, и душа порадуется при виде милого мальчика. Никто ни в чем не сможет его упрекнуть. Невинный визит, не более того.

Но Фортуна все еще улыбалась ему. Метробиус был один! Скилакс оставил его дома в наказание, сам же ушел к своим друзьям, жившим в Антиуме. Такая радость! Обоих переполняли любовь, страсть, тоска. И Сулла, утолив страсть и голод, усадил мальчика к себе на колени, обнял его и чуть не заплакал.

– Я провел слишком много времени в этом мире, – сказал он. – О, боги, как жалко, что я этот мир потерял!

– Мне так не хватает тебя! – сказал мальчик, прижимаясь к Сулле.

Наступило молчание. Метробиус чувствовал, как Сулла судорожно вздрагивает от сдерживаемых рыданий. Увидеть бы, как Сулла проливает слезы… Но мальчик знал: слез не будет.

– В чем дело, милый Луций Корнелий?

– Все мне надоело. Эти люди наверху так лицемерны, так скучны – прямо смерть! Хороший тон и хорошие манеры, когда они в обществе. И грязные удовольствия втихую, когда они думают, что их никто не видит. Этим вечером мне трудно скрыть презрение.

– Я думал, ты счастлив…

– Я тоже так думал, – сказал с отвращением Сулла, и вновь воцарилось молчание.

– Почему ты пришел сегодня?

– О, я был на званом обеде.

– Ничего хорошего?

– Ни для тебя, ни для меня – ничего. Но по их-то мнению, обед был блестящий. Все, чего хотелось мне – посмеяться. Но по пути домой я понял, что мне не с кем и поделиться. Не с кем!

– Кроме меня… Так ты мне расскажешь?

– Знаешь, кто такие Лицинии Грассии? Метробиус сидел, разглядывая ногти.

– Я – маленький шут, актер, – сказал он. – Что я могу знать о знатных семействах?

– Семья Лициния Грассия столетиями снабжает Рим консулами, иногда – верховными жрецами. Они сказочно богаты, и родятся у них люди двух типов – бережливые и изнеженные. Отец этого Красса Оратора был из бережливых. Он и придумал этот смехотворный закон об ограничении роскоши – ты ведь его знаешь.

– Ни золотых тарелок, ни пурпурных одеяний, ни устриц, ни заграничных вин – да?

– Да. Но Красс Оратор – он, кажется, не ладил с отцом – обожает роскошь. А Квинт Граний, акционер, нуждается в политических услугах Красса Оратора: тот ведь – плебейский трибун. Поэтому Граний устроил сегодня обед в честь Красса Оратора под девизом: «Начхать нам на закон Лициния».

– И поэтому тебя пригласили? – спросил Метробиус.

– Меня пригласили, потому что в высших кругах – в кругах Красса Оратора и Квинта Грания считают меня, видимо, подходящим малым – ведущим жизнь столь же низкую, сколь высоким было рождение. Я думаю, они полагали, что я заголюсь и спою им парочку похабных песенок. А я все это время портил настроение Колубре.

– Колубре?

– Колубре.

Метробиус присвистнул:

– Ты действительно высоко залетел! Я слышал, она требует серебряный талант за иррумацию.

– Возможно. Мне она предложила это бесплатно, – сказал Сулла, ухмыляясь. – Впрочем, я отказался.

Метробиус вздрогнул:

– О, Луций Корнелий, не нажить бы тебе врагов в обществе, к которому принадлежишь по рождению. У женщин вроде Колубры – огромная власть.

На лице Суллы появилось отвращение:

– Тьфу! Нассать на них!

– Это им поди по вкусу пришлось бы, – задумчиво сказал Метробиус.

Шутка удалась, Сулла засмеялся.

– Там было несколько жен – из тех, кто посмелее, с мужьями, заклеванными чуть не до смерти: две Клавдии и одна особа в маске, которая настаивала, чтобы ее звали Аспазией, но которая, я отлично знаю – Луциния, кузина Красса Оратора. Помнишь, раньше я изредка с ней перепихивался?

– Помню, – слегка помрачнел Метробиус.

– Кругом – золото и тирианский пурпур, – продолжал Сулла. – Даже полотенца из тирианского пурпура и расшиты золотом! Надо было видеть, как слуга, улучив момент, когда господин не видит, вытаскивал обычные полотенца, чтобы подтереть пролитое кем-то вино – полотенца из пурпура, конечно, в ход не шли.

– Тебе было неловко, – понял Метробиус.

– Мне было неловко, – подтвердил Сулла со вздохом. – Ложа были инкрустированы жемчугом. Честное слово! И гости корябали их ногтями, чтобы повытаскивать все жемчужины до единой, а потом заворачивали жемчуг в салфетки, расшитые золотом по пурпуру. Учти, там не было ни одного человека, который не мог бы запросто купить то, что он украл.

– Кроме тебя, – Метробиус откинул со лба Суллы прядь волос. – Ты не взял ни одной жемчужины?

– Я бы скорее умер, – Сулла пожал плечами. – Какие-то там речные пузыри…

Метробиус хихикнул:

– Не надо портить рассказ! Мне нравится, когда ты представляешься таким гордым и благородным…

Улыбнувшись, Сулла поцеловал его.

– Это я-то?