Пылающий лед Точинов Виктор

5. «Истанбул», история вопроса

Официально считалось, что легкий ракетный крейсер «Истанбул» – водоизмещение 2270 тонн, длина 102 метра, экипаж 289 человек – находился в День Станции в районе боевого дежурства, в северо-западной части Балтийского моря.

На деле же крейсер двигался в обход Скандинавии, направляясь в Баренцево море – очередное усиление эскадры Исламского Союза. Двигался, естественно, под прикрытием «зонтика», невидимый для радаров и спутников, и соблюдая полное радиомолчание – обнаружить корабль можно было лишь вблизи и лишь визуальными средствами разведки.

А затем случилось то, что случилось, – страшный катаклизм потряс недра планеты, пришла в движение дремавшая в глубинах магма – и на поверхности океаны откликнулись, отозвались гигантскими цунами…

«Истанбул» исчез. К эскадре в Баренцевом море легкий крейсер не присоединился, на Балтику не вернулся, на связь больше не выходил. Поначалу исчезновение боевого корабля прошло почти незамеченным. Правительства – там, где уцелели правительства – подсчитывали потери более крупные: сотни смытых в океан городов и поселков, десятки взорвавшихся АЭС, сотни миллионов погибших людей…

Позже, когда хаос не то чтобы превратился в порядок, но стал более управляемым, про «Истанбул» вспомнили. Восемь пусковых установок, тридцать две тактические ядерные ракеты, способные пролететь пол-Европы, два реактора последнего поколения, основной и резервный… О таком не резон забывать.

Крейсер считался непотопляемым. Конструкторы и строители кораблей часто именно так характеризуют свои детища и всегда что-либо не учитывают. Создатели «Титаника» не учли айсберг, который ну никак не мог дрейфовать в таких низких широтах в такое время года – однако дрейфовал…

Конструкторы «Истанбула» оказались более предусмотрительными. Считалось, что никакая естественная причина не могла отправить легкий крейсер на дно, да и людям, оснащенным самым современным оружием, пришлось бы для этого изрядно потрудиться. Гарантией непотопляемости «Титаника» считались одиннадцать водонепроницаемых отсеков – как выяснилось, лишь относительно водонепроницаемых: переборки между ними не доходили до палубы. На «Истанбуле» счет действительно герметичных отсеков шел уже на сотни. Любой, даже самый малый отсек – боевой, технический, жилой – при тревоге автоматически задраивался (а при отказе автоматики – вручную) и был снабжен автономными системами жизнеобеспечения, позволяющими оказавшимся на дне людям дожидаться спасения в течение месяца. Фактически по этому параметру «Истанбул» можно было назвать подводной лодкой – неспособной, правда, к самостоятельному всплытию.

И все-таки крейсер затонул.

Кораблестроители вновь просчитались, но грех их винить. Никак они не могли предусмотреть гигантскую, невиданную в истории человечества волну, набравшую разбег в Северной Атлантике и втиснувшуюся в акваторию Северного моря, породившую там водовороты непредставимых размеров, швыряющие корабли на скалы. Да и само появление новых скал в районе спокойного мореплавания лишь в кошмарном сне могло привидеться проектировщикам: ну кто мог предположить, что мирно дремавшая Скандинавская платформа вспомнит вдруг свою геологическую юность и сдвинется к юго-западу, вздыбливая литораль Северного моря?

Крейсер искали старательно: оружие, реакторы, компьютеры и оборудование должны были уцелеть в герметичных отсеках и представляли немалую ценность. Вычислили точку наиболее вероятного нахождения корабля в момент катастрофы, начали поиск в постепенно расширявшемся круге… Беда в том, что границы этого круга очень скоро соприкоснулись с новорожденной Шетландской впадиной, на дне которой продолжались активные вулканические процессы. Поиски в других секторах круга результатов не принесли – судя по всему, бурное течение Нового Гольфстрима утянуло корабль в такие бездны, где какие-либо спасательные работы по определению исключались…

Все заинтересованные стороны вздохнули с облегчением. Было их три: командование объединенного ВМФ Исламского Союза, объявивший о независимости Бернийский имамат и Исламская республика Эльскандия, многими признаваемая правопреемницей развалившегося Северного султаната, – и каждая утешалась тем, что лишний ядерный козырь не достался конкурентам.

Геллуэй ни на одну из сторон не работал, он вообще был профессионалом другого профиля – хоть и специализировался по исследованию погибших судов, но лежащих не в морских глубинах, а на новой суше. Однако именно он случайно натолкнулся на аварийную капсулу «Истанбула», некий гибрид спасательный шлюпки и батискафа, способный покинуть не просто тонущее судно – уже затонувшее и лежащее на большой глубине.

Капсула нашлась там, где она, по всем расчетам, не могла найтись, и была заполнена мертвецами – тридцать девять мумифицированных тел в герметичном гробу: страшный удар о скалы титанопластовый корпус капсулы выдержал, люди оказались сделаны из менее прочного материала… Мертвец в роскошном капитанском мундире сжимал в руке водонепроницаемый футляр, а в нем хранился чип с судовым журналом.

Возможно, военные моряки, что как раз в это время вели активные поиски «Истанбула», заплатили бы за чип определенную сумму. Но куда с большей вероятностью попросту конфисковали бы его, все-таки собственность ВМФ… Геллуэй не стал проверять их щедрость, сразу сообразив – вот его шанс. В мечтах тот виделся Геллуэю несколько иначе: как сейф с затонувшей яхты богатенького верхолаза, например. Но и тридцать две ядерные боеголовки – очень неплохой куш в мире, где сила оружия стала куда действеннее, чем сила денег и сила законов…

Конечно же, судовой журнал был зашифрован. Взломавший код машинист по прозвищу Спичка давно кормит червей в земле, а координаты места, где лежит «Истанбул», хранятся лишь в голове Геллуэя. Приблизительные координаты, увы, – аппаратура крейсера, способная определять его положение с точностью до метров, стала бесполезной, потеряв связь с навигационными спутниками, и штурману пришлось воспользоваться дедовскими методами…

Но в любом случае и ВМФ, и Эльскандия, и посланцы имама Берни искали очень далеко от истинного положения крейсера. Секретность, окружавшая последний поход «Истанбула», сыграла свою роль – последние тридцать часов ракетоносец двигался в направлении, почти противоположном предписанному: проблемы с основным реактором заставили командира корабля повернуть на исламскую базу ВМФ в Киль-Кале. Радиомолчание крейсер по-прежнему соблюдал… А когда грянуло, все призывы гибнущего корабля о помощи остались без ответа, командир до самой своей смерти не знал причин отказа связи: спутники, оказавшиеся в непосредственной близости от гигантского энергетического столба, вставшего над планетой, сгорели или попадали, угодившие на дальнюю периферию выплеска энергии – превратились в мертвые куски железа, бесцельно кружащие по орбитам.

Труднее всего оказалось найти покупателя на боеголовки и разработать схему обмена их на деньги, а не на порцию свинца… Геллуэй нашел, Геллуэй разработал, и казалось, что все продумано, просчитано и взвешено, ничто не помешает взять главный приз и закончить свои дни в покое и довольстве, а не сдохнуть в очередном рейде по проклятым болотам…

Так лишь казалось.

В игру вступили новые игроки. Кто именно, не так уж важно, Геллуэй не желал ломать голову над этим вопросом. Может, кому-то удалось найти другую спасательную капсулу «Истанбула»? Командир, как следовало из записей, был уверен, что в его капсуле собрались все уцелевшие, но вдруг? Или Спичка перед смертью как-то исхитрился скопировать судовой журнал? Или покупатели неведомым образом сумели вычислить район предстоящих поисков – и решили сыграть на опережение, выслали свою группу?..

Не важно. Случатся вдруг пленные, можно будет допросить, хотя много ли знают простые исполнители… Брать кого-то в плен Геллуэй не был настроен. Он мчался к «Истанбулу» с одним намерением: убивать. Убивать всех, кто там окажется, кто посмел протянуть свои грязные лапы к его мечте, такой близкой, такой реальной…

…Следы неведомого транспортного средства (действительно не похожие ни на что известное Геллуэю) порой исчезали, на особо топких местах жидкий ил давно восстановил свою нарушенную гладкую поверхность. Но там, где посуше, громадные колеи – почти в человеческий рост глубиной – можно было разглядеть издалека, хоть с километрового расстояния. «Гепарды» со следа не сбивались.

Передовая машина выскочила на гребень очередной гряды, и Геллуэй увидел то, что видел до сих пор лишь на снимках, на изученных до мельчайших деталей схемах и чертежах, а еще чаще в сновидениях, – «Истанбул»…

Крейсер лежал на киле с боковым креном около двадцати градусов. Вернее, так лежала его передняя часть. Оторвавшаяся корма в двадцати метрах, и крен ее значительно сильнее… Примерно такая картина и ожидалась после изучения корабельного журнала.

Но кое-что стало для Геллуэя полной неожиданностью.

6. Учет и контроль как основа феодальной экономики

– Как это нет фамилии? – удивился «благородие». – Мало ли что немая, но грамоте-то обученная? Пусть на бумажке фамилию напишет.

Анжела замычала что-то протестующее. Дед Матвей пояснил:

– Она и сама-то не знает. Под бомбежку баба попала, контузило и всю память отшибло. Имя кое-как вспомнила, и все. Где жила, чем занималась, родня жива ли, – ничего, сталбыть, припомнить не может.

– Нет фамилии – нет и человека! – наставительно сказал «благородие». – Сейчас придумаем…

Думал он недолго, секунды две. И в размышлениях своих не перетрудился. Объявил:

– Будешь отныне Анжелой Беспрозваной! Пиши, Сидор: Анжела Беспрозваная, пятьдесят один год и два месяца, НДР.

Возраст он сочинил так же легко и просто, как и фамилию. Бомбежка не повод для нарушения порядка.

– Беспрозваная – с одним «эн» или с двумя? – спросил Сидор.

– Без разницы. Пиши с одним, бумагу сэкономишь.

Писарь по имени Сидор заводил пером по бумаге. Вернее, не совсем по бумаге и не совсем пером. Книга состояла из листов белого пластика, на котором ни карандаш, ни ручка следов бы не оставили, да и на самокрутки он не годился ввиду полной несгораемости. Чувствителен был материал лишь к свету с определенной длиной волны, и писарь выводил свои записи лазерным стилом.

– Разрешите спросить, ваше благородие, что значит эндээр? – поинтересовался дед.

Под левым глазом у него набухал здоровенный синяк – напоминание о том, кому здесь вообще-то полагается задавать вопросы.

– Спроси, старинушка, спроси. Разрешаю, – глумливо произнес «благородие».

– Э-э-э… м-м… Сталбыть, спрашиваю: что значит эндээр-то?

– То и значит – сколько поле ни засевай, ни черта не вырастет. Неспособная к деторождению.

Алька и старик уже были учтены и переписаны, получив аббревиатуры ГСС и ОГСС соответственно. Годен и ограниченно годен к строевой службе. Дед – поплатившись за вопрос подбитым глазом – изумленно спросил: на какой такой службе его собираются использовать? Танкистом али летчиком? «Благородие» пообещал службу легкую: кашеварить, например. Или по минному полю шагать впереди взвода.

Альку значение дурацких аббревиатур совершенно не занимало. Он напряженно гадал о другом, о главном: рассказал или нет Ибрагим чужакам про Настену? Специально бы говорить не стал, понятно, но мало ли… Вдруг «благородию» и его присным жены Ибрагимовы приглянулись? Староваты, конечно, но вдруг? Ибрагим при таком раскладе вполне мог сказать: есть, мол, тут совсем неподалеку помоложе да посимпатичнее… Своя рубашка ближе к телу.

Тогда «благородие» попросту играет с ними, как сытый кот с мышью. А может, и не играет, может, просто привык над людьми куражиться, а про девушку Ибрагим промолчал?

Пока Алька себя накручивал, писарь закончил выводить последнюю запись, а к навесу подошел тот парень, что шарился в хибарке. Ничего докладывать не стал, лишь пожал демонстративно плечами.

– Ну и ладно, – добродушно проронил «благородие». – Рад, селяне, что отнеслись вы с пониманием, миссии нашей не препятствовали, ничего не утаили… Потому что все утаенное и затем обнаруженное подлежит немедленной конфискации. Поросенка прятать вздумаете – заберем поросенка. Мешок соли утаите – заберем. Бочку керосина припрячете – зимой при лучине сидеть будете. Ну и, понятное дело, людей лишних, не учтенных сразу же забираем. Но у вас-то все чин по чину, правильные селяне, порядок понимаете…

Он говорил совсем уж благодушно, а потом словно взорвался:

– Кто в той халупе живет?! Почему не сказали?! Молчать!!! Ты отвечай! – Он ткнул пальцем в Альку. – Быстро, не задумываясь!

– В какой халупе… – не понял Алька. – Мы тут только…

– Вон в той, парень, вон в той, куда тропочка мимо кустов бузины ведет… Кто живет? Живо!

Отсюда, из-под навеса, ни тропку, ни строение увидеть не было никакой возможности. Значит, «благородие» рассмотрел все еще при подъезде, хоть и с той стороны углядеть что-то сквозь стену подлеска непросто. Глазастый, однако…

– Никто там не живет… – сказал Алька. – Банька там у нас.

– Банька… – презрительно скривил губы «благородие». – Да лучше полгода грязным ходить, чем в таком клоповнике мыться… Ильгис, проверь.

Камуфляжник неторопливо, вразвалочку пошагал к баньке. Алька почувствовал нешуточное облегчение. Ничего, похоже, Ибрагим не сказал, и «благородие» стреляет наугад, в расчете на случайную добычу. Это хорошо, это просто здорово, но все-таки немного обидно, что их хитроумный план, рассчитанный на неприятный поворот событий, не пригодился…

«Благородие» меж тем заговорил иным тоном, деловым, без угроз и подначек:

– Значит, так, селяне. Как я вижу, соток двадцать вы тут под картошку поднимете. Урожай будет мешков пятьдесят, не больше. Паршивая земля, истощенная… Удобрений в этом году не получите, все до грамма расписано. Своими силами обходитесь, золу подсыпайте, дерьмо собственное… Налог с вас будет, как со всех, – пятина. Пятая часть, значит. Как урожай выкопаете, десять мешков к Ибрагимке на себе доставите, а мы оттуда на баркасе до замка довезем. Если вдруг неурожай – лето жаркое, без дождей, или еще что – идите в замок, пишите челобитную его сиятельству, бланк и образец в канцелярии выдадут. Не будет за вами провинностей числиться – скостим за этот год налог, на другой доплатите недоимку с процентами. Кроме того, общественные работы. В июле, по низкой воде, мост будем через Плюссу восстанавливать…

Тут «благородие» узрел изумление на лицах слушателей, осекся, махнул рукой.

– Э-э-э, да вы тут совсем дикие, жизни не знаете, сидите в лесу, как Робинзон на острове… Ладно, спрашивайте без разрешений, только быстро и по делу.

Дед быстро спросил о главном:

– Это с чего ж мы, твое благородие, картофь свою кровную отдавать должны? Ты, сталбыть, лес тут корчевал? Сажал ее, картофь, своим потом поливаючи? Или, может, ты зимой…

«Благородие» перебил, произнося слова негромко, раздельно и отчего-то очень страшно:

– Как ты меня назвал? Повтори.

Он не сделал никакого угрожающего жеста, не потянулся к лежащему под рукой автомату, но Алька понял: сейчас он убьет деда. И они останутся втроем.

– Ваше… ваше благородие… – торопливо поправился дед Матвей, тоже углядевший что-то совсем нехорошее во взгляде собеседника. – Извиняйте, невзначай вырвалось…

– Вот так. И только так. Теперь отвечаю: вы живете на чужой земле. На самовольно захваченной чужой земле. А за все в жизни надо платить. Не только за землю. Защита тоже кое-чего стоит. Его сиятельство давно всем самочинщикам амнистию выписал: живите, землю поднимайте, хозяйство крепите… Ну и налог, конечно, платите, и предписания соблюдайте. А если беспредельщики из-за Плюссы придут? Картошечку заберут, тебя, старинушка, на месте кончат, а парня с бабой – в шахты, сланец рубить. А нынче шахтеры не те, что в старые времена, когда их большими деньгами в шахту заманивали. Нынче у шахтера один путь – вниз, под землю. Под солнышко даже трупом не вернется. Пока норму наверх выдают, им жратву и воду вниз спускают, да теплогенераторы. А не отгрузят – шиш, друг друга жрите. И ведь жрут, по слухам. Что тебе, парень, больше по нраву: картошечкой поделиться с тем, кто тебя охраняет, или в шахтеры пойти? Можешь не отвечать, вопрос риторический. Короче говоря, не нравятся порядки здешние – собирайте манатки и ищите лучшей доли. Его сиятельство никого силком не удерживает.

– А кто это – его сиятельство? И «замок» его где? – торопливо спросил Алька, чувствуя, что время свободных вопросов истекает.

– Его сиятельство – господин барон Гильмановский, глава волостной администрации. Ну а замком мы администрацию зовем… Где ж обитать барону, как не в замке?

– Настоящий барон? – подивился дед. – Из тех, допрежних?

– Не из тех, но самый доподлинный. Удостоен за заслуги перед императорским домом. Бумага из Цюриха, от наследника престола выправлена, на стене висит, в рамке и с золотой печатью. И герб от геральдической комиссии – вот, видал?

Он ткнул себя пальцем в грудь, где была пришита эмблема – баронский герб, как выяснилось. Изображал он вставшего на дыбки медведя, сжимавшего в одной лапе большой циркуль, а в другой автомат «абакан». Над зверем нависала небольшая золотая корона, а вокруг кресты на лазоревом фоне да снизу надпись латиницей, мелкие буквы, не разобрать.

Замки и бароны в представлении Альки ассоциировались с другим миром, пусть жестоким, но ярким: дамы в декольтированных платьях, штандарты над ажурными башнями, роскошные рыцарские турниры… А тут… Репьи в конских хвостах и ватник с обрезанными рукавами. Не то. Подделка.

– Ну ладно, селяне, – сказал «благородие», поднимаясь. – Не буду дольше отвлекать от трудов праведных. Работайте, бога не забывайте.

Неожиданно подмигнул Альке, произнес с улыбкой:

– А ты парень, я гляжу, крепкий, не увечный. Зазорно такому в земле ковыряться. Осенью будет смотр, если приглянешься его сиятельству – к нам в дружину попадешь, может, вместе станем…

Он не договорил. К навесу быстро, чуть ли не трусцой, подошел тот же камуфляжник, Ильяс, кажется, или Ильгис, Алька уже не помнил… Не то Ильяс, не то Ильгис с размаху шлепнул что-то на стол-чурбак. Заявил торжествующе:

– Девку прячут, крысеныши! Или бабу молодую! Гляньте, вашбродие!

«Благородие», явно ничего не понимая, уставился на обмылок, лежавший на столе. И Алька ничего не понял, да и остальные, наверное. Мыло как мыло, сероватое, с дурным запахом, но лучше уж таким мыться, чем…

– А-га-а-а-а… – протянул «благородие», не то сообразив, не то разглядев.

Брезгливо, кончиками пальцев, поднял обмылок, начал отлеплять-разматывать с него волос – длинный, русый, ничего общего не имевший с прическами «селян»: Алька раз в месяц брил голову, у деда вокруг лысины рос венчик седых волос, а шевелюра Анжелы канула в той же бомбежке, что и память.

Волос принадлежал Настене.

Все вроде предусмотрели, все следочки ее здешнего житья попрятали, а на такой малости погорели…

7. Конкурентная борьба с применением артиллерии

Одного взгляда хватило, чтобы понять две вещи, обе до крайности неприятные.

Во-первых, конкурентов оказалось значительно больше, чем он рассчитывал. Численность своего отряда Геллуэй полагал оптимальной для выполнения задачи и надеялся, что чужаков будет примерно столько же: десяток, много полтора. Просчитался… На крейсере и вокруг него находилось, пожалуй, не менее тридцати человек, но едва ли все враги разгуливали на виду, кто-то из них оставался во внутренних помещениях корабля, кто-то – в большом разборном ангаре, установленном неподалеку, кто-то – в незнакомом Геллуэю средстве передвижения, в «грязеходе», как он называл его в мыслях.

Во-вторых, сразу стало ясно – стрелять в сторону крейсера нельзя. В крайнем случае аккуратнейшим образом, из легкого стрелкового…

Неизвестно, к какой цели стремились конкуренты, но явно не к той, что Геллуэй: демонтировать и тайно вывозить боеголовки они не собирались. Пусковые установки не находились под палубой крейсера, как полагается, – незваные гости вытащили их наружу, использовав самодельный подъемный механизм из системы блоков и корабельной лебедки.

Мало того – установки не просто извлекли, но и выровняли, компенсировав крен при помощи импровизированной сварной конструкции, и заново подключили к ним кабеля и шланги.

Мало того – пеналы с ракетами находились на пусковых. Все восемь штук. Не учебные макеты, и не обычные ракеты, не снабженные ядерной боеголовкой, – и то, и другое имелось на «Истанбуле», но ярко-белая окраска пеналов не позволяла Геллуэю усомниться: товар, за которым он шел, готов улететь неведомо куда.

На прежнем «Истанбуле», плававшем по морям, такое не дозволялось даже на маневрах и учениях. Тренировались на макетах, учебные стрельбы проводили осколочно-фугасными и лишь при красной тревоге, при непосредственной подготовке к ядерному удару ракеты в белых пеналах могли оказаться на пусковых…

Геллуэй не мог понять, что тут затевается. Конкуренты вознамерились спровоцировать атомную войну? Кого? С кем? Решились шантажировать какой-нибудь Анклав или государство? Приставив к виску этакий ядерный «дыродел», можно выторговать немало… Или в самом деле собрались кого-то либо что-то уничтожить?

Сейчас чужаки активно работали с антеннами крейсера. Причем большую грибовидную, расположенную на корме корабля, они уже выровняли и, судя по ее вращению, запустили в рабочий режим – «зонтик» вновь прикрывает «Истанбул».

Размышлять над увиденным Геллуэй не стал. Выкрикнул в микрофон:

– Атакуем по плану «В-2»!

Дождался, пока Апач включит связь, и повторил ту же фразу для второго «Гепарда» – план «В-2» соблюдение режима радиомолчания не предусматривал.

Обе машины рванулись вперед – на форсаже, завывая турбодвигателями.

И почти сразу по ним открыли огонь.

…Все, кому доводилось иметь дело с Геллуэем (вернее, те, кто имел дело и остался в живых), единодушно считали: он законченный псих. Пятнадцать лет работал в СБА, причем не на теплом месте где-нибудь в Анклаве – мотался по всему миру, сопровождая геологов, пытающихся разыскать хоть какие-то неразведанные, случайно пропущенные запасы нефти. Поиски проходили в местах самых диких, населенных людьми порой до крайности неприятными и негостеприимными. Собачья была у Геллуэя служба, но оплачивалась хорошо. А потом случилось Черное Лето мировой экономики, банки полопались вместе с надеждами Геллуэя на обеспеченную старость, и крыша у парня поехала… Свою мечту – дожить остаток жизни богатым человеком – он теперь превращает в реальность крайне жестко, убивая даже тогда, когда без этого вполне можно обойтись…

Но профессионализм и умение тщательно готовить и просчитывать операции Геллуэй, при всей своей отмороженности, не потерял. Со стороны могло показаться, что он впал в бешенство при виде чужаков, тянущих лапы к вожделенному сокровищу, что бросился на них как бык на красную тряпку, – очертя голову, без плана и подготовки, практически на верную гибель…

На деле же Геллуэй действовал не наобум: в то, что придется драться за крейсер, не верил – однако же имел план и для такого поворота событий.

«Истанбул» он знал прекрасно, мог с завязанными глазами пройти по крейсеру от камбуза до мостика – пройти любым путем, хоть самым коротким, хоть самым безопасным… Своих соратников Геллуэй заставил изучить внутренности корабля не менее дотошно, причем не только на схемах и планах – на виртуальном макете, закачанном в «балалайки».

Геллуэй и его люди были готовы ко всему. Даже к маловероятной возможности боя во внутренних помещениях крейсера с численно превосходящим противником. Но это на крайний случай – если не сработает план «В-2», главная роль в котором отводилась ломщику Апачу и процессору, снятому со спасательной капсулы «Истанбула».

Процессор ничего особенного из себя не представлял, выполняя простейшие функции навигации, связи и жизнеобеспечения капсулы. Однако с него можно было дистанционно войти в локальную сеть «Истанбула». Пусть ненадолго – сеть быстро разберется, что коды доступа давненько не возобновлялись, и попытается заблокировать канал. Но по меньшей мере два информационных пакета в сеть «Истанбула» уйдут – и тут уж Апачу все карты в руки.

Беда в том, что дистанция доступа ограничивалась прямой видимостью и уже за ближайшей возвышенностью связь прекращалась – спутник, обеспечивающий ее на дальних расстояниях, канул в День Станции. Ломщику приходилось работать с «Гепарда», ведущего бой.

…На стрельбу из полутора десятков стволов Геллуэй почти не обращал внимания – защита кабины и двигателя выдержит и пулю, и легкую гранату из подствольника, а резиноподобный материал «юбки» аппарата обладал свойством сам затягивать небольшие пробоины.

Но 37-миллиметровая скорострельная шестистволка «Истанбула» – это серьезно. Предназначалась она для борьбы со скоростными и слабо бронированными целями, как раз такими, как «Гепард». Едва ли чужаки предполагали, что в гости к ним заявится группа Геллуэя, но пушку предусмотрительно привели в порядок. Повезло, что стрелял из нее – дистанционно, оставаясь в боевой рубке, – не комп, а человек, к тому же не слишком опытный. Похоже, за пультом наводчика оказался тот, кто был к нему ближе в момент начала атаки.

Геллуэй маневрировал, бросая «Гепард» то вправо, то влево, резко тормозил, ускорялся, выписывал немыслимые зигзаги… Пока что маневры помогали разминуться со снарядами, но наводчик явно осваивался, и разрывы ложились все ближе.

Ладно хоть управляемым реактивным снарядом не могли ударить, Геллуэй намеренно держался в мертвой зоне реактивных установок, вернее, в зоне неуправляемого полета снаряда.

Наверху тарахтел пулемет – Фигаро, управляя им дистанционно, стрелял по всему живому, что видел, стараясь лишь не направлять ствол в сторону пусковых установок и антенн крейсера.

– Ну что?! – спросил Геллуэй у ломщика через «балалайку».

Проклятая пауза показалась бесконечной, и он успел подумать, что если попытка не удалась, то придется воспользоваться планом «В-3»: пробиваться внутрь корабля и подключаться напрямую к информационным шлейфам, потерь в таком случае не избежать, ведь драться придется с противником, видящим каждое помещение, контролирующим запорные механизмы всех люков, и тогда…

– Связь зафиксировал. Теперь не мешай… – наконец отозвался Апач.

Он сидел с закрытыми глазами в специальном кресле, компенсирующем толчки и ускорения, тонкие провода змеились вокруг, соединяя «балалайку», процессоры капсулы и «Гепарда», «раллер»… А еще – небольшую черную коробочку, закрепленную на обнаженном предплечье ломщика. Несмотря на скромные размеры, в ней скрывался достаточно совершенный медицинско-диагностический комплекс, фиксирующий малейшие изменения в физическом состоянии и вспрыскивающий в кровь точно отмеренные дозы синдина. Передозировка Апачу не грозила, и в помощи ассистента в процессе взлома он не нуждался.

Геллуэй мысленно пожелал ему удачи.

8. Развилка жизненного пути

– Вы же, селяне, у меня не первые… – грустно произнес «благородие». – Не вторые и даже не третьи, кого переписываю. Нагляделся и все понимаю. Время лихое, приходят люди с оружием – прячь девок, прячь скотину, не то все позабирают… А нам не забирать, нам жизнь хоть как-то наладить задача поставлена. Короче говоря, селяне, перед вами сейчас развилка жизненного пути. Или в дурости своей быстренько мне покаетесь и штраф заплатите, или врать и упорствовать начнете: шла, дескать, дева-странница мимо, а вы ее на ночлег пустили да в баньке попарили. Тогда разговор предстоит болезненный. Для вас, разумеется.

Звучало все разумно. Правдиво звучало… Да только Алька не верил. Они феодализм натуральный возрождать затеяли, с оброками и повинностями… А там среди повинностей вроде и «право первой ночи» числилось. Кто ту повинность в замок отбывать пойдет? Не Анжела немая, надо думать… Да и штраф «благородие» чем брать собирается? Обрезками семенной картошки? А то Алька не видел, как бойцы его Анжелку разглядывали: не сгодится ли, часом, для «деторождения»… Нет, господа феодалы, ищите дураков в другой деревне.

– Не в чем нам каяться, – тяжело вздохнул дед Матвей. – Волосы внучки моей, Настены…

– Где? – коротко спросил «благородие».

– Пойдем, отведу…

Алька отметил, как оживились «дружинники», какими взглядами переглядывались. И понял, что был прав. Может, первая ночь среди повинностей и не числится, но, похоже, у баронской челяди право пользовать приглянувшихся селянок есть. Или без всякого права юбки задирают, и жаловаться на них как бы себе дороже не получилось…

Шагали все ввосьмером: и пришлые, и местные. Дружинники оружие держали в руках и позыркивали на троицу робинзонов отнюдь не дружелюбно. Скольких, интересно, они переписали, а скольких уклонявшихся по деревьям развесили?

Погост был обустроен внутри здоровенного, раза в четыре больше остальных, фундамента. Может, в древние времена стояла тут сельская администрация, или почта, или еще какое-то казенное здание… А сейчас посреди фундамента вымахала высокая сосна, а под ней – одинокий холмик, свежий, с воткнутым колом и приколоченной поперек него табличкой. На табличке значилось: АНАСТАСИЯ ГНЕДЫХ. А чуть ниже две даты, вторая совсем недавняя… Табличку регулярно, раз в три дня подправляла сама Настена, она же перекапывала холмик, шутила: «Сто лет теперь проживу, не меньше…»

– Третьего дня, сталбыть, преставилась… – сказал дед негромко и печально. – Весна… За зиму все подъели, а сейчас супцом из лебеды пробавляемся… Ну и… Слабела день ото дня, иссохла, совсем, сталбыть, как былиночка стала…

Дед всхлипнул. По морщинистой щеке – Алька удивился – поползла настоящая слеза. Сам он не смог прослезиться над фальшивой могилкой… Но постарался изобразить печальное лицо, вздохнул жалостливо.

– Сочувствую, селяне… – сказал «благородие».

Почти даже искренне сказал, и почти даже стал похож не на цепного баронского пса, а на нормального человека. Но затем добавил, все испортив:

– Молодая… Много чего за нее в замке могли получить, селяне…

– Молодая и свежая… Может, откопаем? – предложил пулеметчик и загыгыкал так, что стало ясно: доверять такому дебилу пулемет – дело рискованное.

У Альки все сжалось внутри. Ну как «благородие» и в самом деле заставит их разрыть яму? Для проверки, для полной гарантии?

Не заставил. Вскоре кучка всадников исчезла за деревьями – возвращались назад той же тропкой, что и приехали, дальше конного пути не было: непроходимые леса, буреломные, там и пешему-то надо топором себе дорогу прорубать… И туда, подумал Алька, надо было уходить, когда присматривали место для поселения. Потому что здесь жизни не будет. Повадились приезжать, теперь не отстанут. Может, поначалу и в самом деле не станут налогом давить, дадут хозяйству подняться. Зато потом спуску не жди… Да и Настену один раз уберегли, а в другой гости незваные нагрянут неожиданно – и что? Ибрагим к ним в сторожа не нанимался…

Дед Матвей придерживался того же мнения.

– Сниматься с места надо, – говорил он час спустя, когда Настена вернулась из убежища. – Летом к Нарове дорожку разведаем, плот в укромном месте на берегу сладим. Урожай соберем, продадим, – и ходу на тот берег. А благородиям и сиятельствам, сталбыть, шиш на масле, а не картофь нашу кровную… Ну да ладно, пора и за работу. Хошь не хошь, а делянку заканчивать надо.

Чем больше Алька, уныло ковыряя землю, размышлял над планами деда, тем меньше они ему нравились. Потому что, если уж решил бежать – так беги, все бросай и беги. А земля, тобой обработанная, она ж как липкая паутина: держит, не отпускает. Вот и деду не расстаться со своими делянками, расчищенными и засеянными… Урожай соберут, проще не станет. Продать – легко сказать, картошечка многим нужна, да чем покупатели расплачиваться будут? Деньги федеральные сейчас ничего не стоят, даже на самокрутки не годятся, каждый глава администрации свои боны печатает или кредитные обязательства. Наверняка и здешний барон какие-нибудь дукаты шлепает… Или флорины, с него станется. Хождение местные валюты имеют, конечно, но уже в соседнем районе меняют их по курсу безбожному, грабительскому, а чуть дальше отъедешь, никто и за деньги не посчитает… За юани или динары продать урожай – другое дело, тогда и вправду можно куда угодно переехать и не голодать, на новом месте, все с начала начиная. Беда в том, что не водится у здешнего народа ни юаней, ни динаров, а если у кого вдруг есть немножко – прячут в укромном месте и на картошку ни за что не потратят.

Можно, как крайний вариант, выменять на картошку патроны. Они – валюта самая надежная, нужная всем и везде. Ну тут есть одна тонкость. Патронами между собой расплачиваются люди сильные, вооруженные, кто не боится, что в него тем же патроном и выстрелят… С их припрятанной охотничьей одностволкой – старой, срабатывающей через два раза на третий – лучше на такой торг не соваться.

В общем, деду Алька не верил. Не считал, что тот их специально обманывает, – сам обманывался старый. Сейчас его земля возделанная держит, а осенью к ней урожай добавится, ни продать, ни бросить «кровную картофь» Матвей не сможет… Отложит до весны, а там опять ноги едва волочить будут, и все по кругу… Так и сгниет плот в укромном уголке на берегу Наровы.

У Альки свой план имелся. Думал, позже начинать придется, через год, когда повзрослеет, сил наберется… Но жизнь иначе рассудила, и Алька решил: сейчас. И с Настеной надо поговорить сейчас, не откладывая, пока решимость не угасла, пока сам не начал придумывать десятки предлогов отложить разговор.

Едва дед объявил очередной перекур и достал свою заветную книжку, Алька отозвал Настену в сторонку, за фундамент, заросший диким малинником. Матвей понимающе хмыкнул им в спину.

Для долгих вступлений времени не было, и Алька сразу взял быка за рога:

– Уходить надо, Настя. Не осенью, раньше. Псы баронские до осени сюда еще наведаются и до тебя доберутся.

Уговаривать и убеждать не пришлось. Перспективы здешнего житья-бытья, как выяснилось, Настена оценивала весьма схожим образом.

– Знаю, Аленький… Помогу деду отсеяться, поблагодарю за все доброе – и уйду. Одна. Негоже вам хозяйство бросать из-за меня. А со мной только бед наживете…

Сначала Аленьким цветочком, а затем и просто Аленьким его только Настена называла. Алька не возражал, нравилось… А вот задумка ее не совсем приглянулась. Он примерно то же самое планировал, но чтобы вдвоем с Настеной.

Хотел было сказать, что не сможет она одна, не сумеет, до первого поста на дороге дойдет – и все, солдатам на потеху… Но не сказал. Знал, что еще как сможет и сумеет. Когда Настена к ним прибилась, от мальчишки-беспризорника ничем не отличалась: коротко острижена, грудь прибинтована, да еще лишай фальшивый на всю щеку… Та еще выдумщица, ложную могилку тоже она придумала.

Поэтому сказал Алька другое:

– А куда? По всей России ведь как здесь, а кое-где и похуже…

– В Москву, наверное. Там хоть какой-то порядок сохраняется. Может, пропустят, работу найду…

Никакой уверенности в голосе девушки не слышалось. Про Москву слухи ходили самые разные, но сходились они в одном: в Анклав попасть и раньше было непросто, а теперь и вовсе всем приезжим от ворот поворот дают. Якобы пару раз голодные толпы пытались прорвать периметр со стороны России – останавливали их жестоко, пулеметами.

Алька заговорил быстро – перекуры у деда недолгие, – но уверенно и убедительно:

– Я ведь тоже здесь засиживаться не собираюсь, и так в лесу тоскливо, а без тебя вообще… Только не в Москву надо. На север, к Станции. Я карту смотрел, высчитывал – за месяц дойти можно. Они всех пускают, пусть не сразу, но я согласный хоть месяц, хоть два, хоть три в фильтре ждать…

– Пускают – и что?

– Дорога там, туннель к другой планете… Новый мир, представляешь? Ни радиации, ни голода, все по-другому…

– Слышала я эту сказку, Аленький. Не бывает так. К другим звездам долго лететь надо, а так, чтобы в коридор на одной планете войти, на другой выйти, – не бывает.

– А если бывает? А если так и есть? Недаром вся планета наша на дыбы встала, когда тот коридор пробивали. Да и люди ведь идут туда и идут вдоль магнитки, назад не возвращаются…

– Новый мир… – произнесла Настена мечтательно.

А продолжила совсем иным тоном:

– Только если и вправду не сказка – люди-то туда идут прежние. Озверевшие. Кто-то, как здесь, с нуля начинать будет, зимой с голода пухнуть, а кто-то их обирать тут же пристроится, грабить да насиловать…

– Хуже, чем здесь, не будет, – заявил Алька убежденно. – И так, как здесь, не будет. Если нефти в достатке, если почвы не истощенные – наладится все помаленьку. Не такие люди уж звери из себя, просто жизнь собачья. Даже «благородие» сегодняшний, может быть, человеком бы стал, если б мог иначе на жизнь нормальную заработать…

Он услышал голос деда Матвея, окликавшего их по именам – хватит, дескать, любезничать, пора за работу, – но не обратил внимания, надо было спросить самое главное. И получить ответ.

– Пойдешь со мной на север?

«Со мной» он выделил голосом.

– С тобой?

Настена улыбнулась, помедлила с ответом, у Альки все сжалось внутри, сейчас она скажет, какой он глупый мальчишка, или что-то другое, утешительное, чтоб не так обидно прозвучал отказ. Наверное, надо было спрашивать совсем иначе, надо было что-то сказать про свои чувства к ней, но он не умел, хотел и не получилось, и теперь…

Ответить она не успела. Со стороны делянки послышался крик. Истошный крик, страшный. Кричала Анжела, без слов, вопила на одной ноте.

Алька бросился туда, обогнул угол фундамента – и застыл столбом, чуть не упершись грудью в дуло «дыродела». Настена врезалась на бегу в Алькину спину.

– Ну, с воскрешением тебя, Анастасия Гнедых, – весело произнес «благородие», сделав пару шагов назад. – А ты симпатичная и бойкая, для трехдневной-то покойницы.

Пулеметчик стоял здесь же, держа у пояса свою машинку, готовую к стрельбе. Скалился мерзко и похотливо.

– Не подвело чутье старого пса, не подвело… – продолжал «благородие». – Похлебали ушицы у Ибрагимки, да и вернулись, – а тут ты, молодая и красивая. Придется на лошадке прокатиться с нами, красавица. А потом проезд отработать со всем прилежанием…

Алька бросился на него, метя в глаза растопыренными пальцами. Он не рассчитывал на победу, «благородие» был крупнее и сильнее, и даже без оружия и без помощи пулеметчика имел бы куда больше шансов. Но слишком уж неожиданно все рухнуло и рассыпалось, вся жизнь, все планы, и осталась лишь надежда – крохотная, маленькая, тень и призрак надежды: пока его будут убивать, Настена каким-то чудом успеет ускользнуть, скрыться в лесу…

Выстрел он не услышал. Мир полыхнул багровой вспышкой, раскололся на тысячу огненных кусков и исчез.

9. Мир без названия

Монстр напоминал громадного сухопутного осьминога, но напоминал лишь своим бесформенным студенистым телом и наличием щупальцев. Любое головоногое существо: хоть осьминог, хоть кальмар, да хоть и сам Великий Кракен – вне родной стихии окажется беспомощным, и победит его не враг, а собственный вес и отсутствие скелета.

Эта же буро-зеленая тварь передвигалась по суше очень быстро. Не переставляла ног, которых у нее не было, не ползла, не подтягивала себя щупальцами. Она скользила, наподобие быстро скользящей по стеклу капельки ртути.

Несколько мгновений – и псевдоосьминог оказался около подъемного моста замка. Штурм начался немедленно, без разведки, без предварительного нащупывания слабых мест в обороне. Огромная масса заполнила ров, ударилась о поднятый мост, стоящий вертикально и прикрывающий ворота. Щупальца атаковали разом со всех направлений: упругими живыми таранами били в стены, тянулись к бойницам, нависали над зубцами стен и рушились вниз.

На концах одних щупальцев распахнулись зубастые пасти, остервенело грызущие камень, железо и дерево. Другие истончались, их игольно-острые кончики втыкались, ввинчивались в малейшие трещинки и щелочки, просачивались внутрь замка, словно вода, проходящая через невидимые глазу отверстия в запруде. Часть щупальцев ушла в землю, подобно корням дерева, но и там, в глубине, продолжалась разрушительная работа: земля содрогалась, и дрожь ее передавалась стенам и башням.

Замок отбивался отчаянно. Огненные струи вырывались из бойниц надвратной башни и не просто обжигали – испепеляли, превращали в ничто атакующие щупальца, но тварь мгновенно отращивала новые. Оборону затрудняли последствия другого, недавнего штурма: пробитые в нескольких местах стены были наспех залатаны деревом, две угловые башни – почерневшие и выгоревшие внутри – никак не участвовали в отражении нового приступа.

Одна из двух толстенных цепей, удерживающих подъемный мост, не выдержала и лопнула, – он накренился, перекосился. Чудовище усилило натиск. Казалось, еще несколько титанических усилий, – и мост рухнет, открыв путь к решетке, способной защитить от людей, но никак не от щупальцев, проникающих в любые отверстия.

В этот момент обороняющиеся перешли в контратаку. У подножия надвратной башни распахнулся хорошо замаскированный порт-батард, и наружу хлынул поток стремительных существ – напоминали они гигантских сороконожек или сколопендр, откованных из серебрящейся стали. Гигантами существа казались лишь в сравнении с обычными представителями своего семейства: вытянувшись вертикально, серебристая сколопендра дотянулась бы человеку как раз до горла. На фоне исполинского монстра размеры многоногих тварей выглядели ничтожными, но их количество и неукротимая ярость по меньшей мере уравнивали силы.

Многие сколопендры подвернулись под сокрушительные удары щупальцев и отлетели, искореженные и раздавленные. Многих спалили огненные струи. Но извергаемый замком сверкающий поток не слабел, твари вцеплялись, вгрызались в колоссальную тушу, в щупальца, терзали, отрывали куски плоти. Черная кровь псевдоспрута хлестала из многочисленных ран, но он, ни на что не обращая внимания, делал свое дело.

Лопнула вторая цепь, тяжеленный мост рухнул – не с грохотом, как должен бы рухнуть, но с сырым шлепком, – слишком много плоти, переплетенной в яростной схватке, оказалось на пути падения.

Защитники замка усилили натиск. Огненные струи били теперь без перерыва, сплошным потоком. С вершины донжона ударила в тело монстра ветвистая синяя молния, – и он, похоже, впервые в этой схватке получил удар если на смертельный, то достаточно чувствительный: бесформенная туша скорчилась в конвульсиях, щупальца хаотично заметались в воздухе…

Никто – ни атакующая сторона, ни обороняющаяся – не обратил внимания на одинокого воина в черных вороненых доспехах, подошедшего к замку с другой стороны. Так и было задумано. Между тем главная, смертельная для замка угроза надвигалась именно отсюда… Воин легким движением перепрыгнул ров, сделал несколько быстрых шагов вдоль каменной кладки. Осмотрел свежую заплату, кое-как прикрывавшую брешь в стене, удовлетворенно кивнул головой.

Этим воином был Апач.

…Когда идет виртуальная битва – взлом сложной компьютерной системы или схватка за контроль над ней с другим машинистом, – у ломщика нет времени и возможности разбираться со строчками машинных кодов, вдумчиво изучая противодействующие программы. Да и нужды в том нет: все это лучше и быстрее может сделать вирус. Но программа-агрессор, сколь угодно совершенная, неспособна на импровизации, на неожиданные ходы и решения, кажущиеся нелогичными, но ведущие к победе, короче говоря, неспособна на все то, что отличает человека от машины. В конечном счете виртуальный бой ведет человек, однако «противники» в том бою не выглядят как длинные последовательности цифр, букв и символов, – программа-вирус трансформирует их в нечто знакомое и быстро опознаваемое.

Визуальное воплощение процессов, происходящих в атакуемой сети, целиком зависит от личных вкусов ломщика, написавшего вирус. Апач предпочел вариант с замками и магическими чудовищами – скопировал антураж древней игры, любимой в детстве, но почти недоступной: мальчик по имени Збышек рос в небогатой семье и играть приходилось изредка, урывками, на чужих машинах…

…Черная кровь чудовища (мощного вируса, но призванного в основном отвлекать внимание и поглощать ресурсы атакуемой сети) оказалась ядовитой для сколопендр (антивирусных подпрограмм-чистильщиков), серебристые существа не гибли, но прекращали драку, двигались совершенно бессмысленно и хаотично, словно разом ослепли, оглохли и потеряли все прочие органы чувств. Иногда, натолкнувшись на что-то – на стену замка, на бок чудовища или на собственного собрата – пускали в ход жвала, но без прежней ярости, как будто сами не понимали, для чего и зачем это делают.

А вирус-монстр тем временем лишился почти всех своих щупальцев и отбросил их, как отбрасывает хвост ящерица. Отделившись от туши, щупальца не утеряли способность двигаться и атаковать – втянулись сквозь решетку на внутренний двор замка, и схватка закипела там с новой силой.

Два взмаха меча – и в заплате, прикрывающей брешь в стене, открылся вход в виде Л-образной арки. Воин в вороненых доспехах шагнул в замок.

Ломщик Апач, пробившись через защитные программы и системы безопасности периферийных устройств, вошел в операционную систему крейсера «Истанбул».

10. Пираты Северного моря

Задача перед Олафом Абдельфаридом стояла более сложная, чем перед Геллуэем, и в то же время более простая. Он должен был отвлечь внимание от второго «Гепарда», принять на себя главный огонь, однако его действия никак не сковывала необходимость находиться в зоне прямой видимости с крейсера…

И швед выбрал для первой фазы боя среднюю дистанцию. Его «Гепард» маневрировал на полуторакилометровом расстоянии от крейсера, используя как защиту складки местности, время от времени выскакивая на вершины холмов, чтобы выпустить два-три снаряда из безоткатки.

По крейсеру Олаф не стрелял, выполняя приказ Геллуэя. Три первых снаряда подожгли ангар и вдребезги разнесли стоявшую неподалеку водометную установку (наверняка именно с ее помощью с «Истанбула» смыли толстый слой ила, покрывавший крейсер). Сам по себе водомет шведа не интересовал, но позади него укрылись несколько чужаков и азартно палили по второму «Гепарду» из личного стрелкового.

В ангаре, судя по всему, среди прочего хранилось немало топлива для «грязеходов», оно тут же полыхнуло жарко и чадно.

Вторая вылазка, второй залп, – и сами «грязеходы» превратились в металлолом, неспособный к самостоятельноу передвижению. Конструкция у них оказалась любопытная: под днищем не колеса, не гусеницы, а два продольных цилиндрических баллона-поплавка с добрую цистерну объемом, – вокруг них спиралью завивался шнек, образуя некое подобие архимедова винта. Поплавки сообщали «грязеходу» положительную плавучесть, не позволяя погрузиться в воду или болотную топь, а вращаясь – заставляли двигаться вперед. В скорости и маневренности такая машина далеко уступала «Гепарду», но мощностью и грузоподъемностью превосходила, да и топлива наверняка сжигала в разы меньше. Абдельфарид расстрелял оригинальные аппараты без малейшего сожаления.