Пылающий лед Точинов Виктор
Топливо получается низкокачественное и большей частью потребляется на месте. Кое-что вывозят в столицу – автотранспортом, потому что железная дорога и там накрылась. Никто специально не разрушал, как в Коми, – просто не дошли руки восстановить мосты, разрушенные Катаклизмом, а коли уж поезда все равно не ходят, зачем зря гнить и ржаветь рельсам и шпалам, которым в хозяйстве множество применений найдется? Растащили…
Автотранспорт – это значит, что надо сжечь часть бензина, чтобы доставить остальное в Петербург. Мало того, трасса проходит по регионам, весьма условно контролируемым федерацией. И с главами тех регионов договариваться бесполезно, власть у них осталась лишь номинальная… Власть сосредоточилась внизу, на местах, и влиятельность ее определяется количеством бойцов и стволов в отрядах местной самообороны. Каждый глава волостной или поселковой администрации норовит установить плату и за проезд по дороге, и за проезд по мосту, и за переправу на пароме, если моста нет, и за ввоз товара на «свою» территорию, и за вывоз товара с оной… Самые отмороженные вообще норовят напасть на нефтяную колонну и все захватить. Одних приходится учить уму-разуму (опять расход горючего и боеприпасов), с другими – кто посильнее или посговорчивее – договариваются, отстегивают проценты с нефтяного транзита… С учетом всех расходов из тонны оренбургских нефтепродуктов до столицы доезжает едва ли треть.
А Печора, так уж получилось, теперь нефтяное сердце России. Из законсервированных скважин Усинского нефтегазоносного района вновь ударили черные фонтаны… Консервировали их в расчете на то, что рано или поздно появятся новые технологии, позволяющие добраться до неизвлекаемой нефти, при старых способах добычи недоступной, – а она составляла на здешнем нефтяном поле не много и не мало: пятьдесят два процента. Больше половины запасов приходилось на нефть сорбированную, на нефть неподвижную, на нефть структурированную, на нефть целиковую… На «мертвую», как одним емким словом называют ее нефтяники.
Технологии время от времени предлагались, остающееся под землей богатство не давало покоя боссам нефтяной промышленности. Боссы напрягали подчиненную им ведомственную науку, наука старалась как могла, отрабатывая нефтединары, нефтерубли и нефтеюани: самые крупные целики нефти выкачали сквозь дополнительные скважины, пробуренные с точностью чуть ли не до метра. Кое-что добыли, воздействуя на пласты новыми методами – плазменно-импульсным, например.
Но большинство технологий годились лишь для применения в определенных благоприятных условиях, ни одна не окупала себя при повсеместном использовании в промышленных масштабах. И недоступная нефть продолжала ждать своего часа.
Час пришел. Случился Катаклизм, древние Уральские горы, казалось, навеки забывшиеся летаргическим сном, ожили. Сдвинулась геологическая платформа, разрушая структуру целиков и сжимая пласты, вытесняя нефть к поверхности…
В принципе, то же самое произошло и в оренбургских степях, но здесь нефти появилось больше в разы, на порядки. И в целости и сохранности осталась вся инфраструктура – почти неповрежденные трубопроводы, тянущиеся через Ямал и Коми от месторождений арктического шельфа, ныне разрушенных. Нефтеперерабатывающие заводы Усинска и Печоры частично пострадали от подземных толчков, но восстановить их гораздо проще, чем строить новые.
Однако сразу же нашлись желающие подмять под себя неожиданно обнаружившееся богатство. Двух недель не прошло после радостной вести из Усинска, когда непонятно откуда взявшийся Временный совет объявил в Печоре декларацию о государственном суверенитете. И пошло, и поехало, и понеслось…
Не то что отдавать – даже продавать федерации нефть сепаратисты не собирались. Трубопроводы стояли сухие, НПЗ по-прежнему лежали в руинах. Для своих нужд мятежники использовали топливо, в изобилии пролившееся из разрушенных хранилищ, впитавшееся в землю. Добывали не то что дедовским способом – прапрапрапрадедовским. Проще не бывает: выкопай яму-колодец в удобном месте, низком и с песчаным грунтом, – и черпай. Даже очищать не надо, песок – отличный фильтр, можно сразу в бак заливать. Они и черпали. Помаленьку, для себя. А Россия медленно подыхала без нефти.
В чьих интересах действовали (точнее сказать, бездействовали) вожди сепаратистов в нефтяной отрасли, до конца выяснить не удалось.
Возможно, мятежники поджидали китайцев – потребителей ненасытных, способных скупить все, что можно выжать из Усинска, и попросить добавки. Китайцы неторопливо, но безостановочно тянули свой «Великий путь» по землям другой самостийной республики, Сибирской (насчет той сомнений не возникало: марионеточное государство, созданное на деньги Поднебесной и сполна отрабатывающее вложения).
Вариант с поднебесниками – весьма вероятный, но не единственный. Потому что нездоровое оживление наблюдалось и на западе, как в странах Исламского Союза, так и в европейских Анклавах. Месяц назад прошел тендер на строительство (вернее, на переделку из уже построенных судов) партии необычных танкеров – относительно небольших, маневренных, с корпусами повышенной прочности… Короче говоря, способных плавать в арктическом бассейне, в непростой ледовой обстановке. И заходить в крупные реки, судя по габаритам… Заказчик – никому не известная нефтяная компания мутного происхождения, однако вполне кредитоспособная, аванс победителям тендера уже выплачен. На бирже очень серьезные игроки ведут дела так, словно имеют инсайдерскую информацию о появлении на рынке новых партий нефти, тормозящих непрерывный рост цены на нее… А печорские мятежники тем временем активно переделывают баржи-сухогрузы в нефтеналивные… Любопытные совпадения.
Медлить было недопустимо… А вдвойне недопустимо затягивать войну с сепаратистами. Едва ли они всерьез рассчитывали победить Россию в противостоянии один на один. Хомяку медведя не одолеть, даже если медведь стар, слаб, потерял почти все зубы и находится при последнем издыхании. Он, медведь, даже рухнув замертво, просто-напросто раздавит хомяка.
Но завопить на весь мир, взывая о помощи, – это будьте уверены. Караул, геноцид, гуманитарная катастрофа, дети гибнут под бомбами российских варваров, ад и голодомор! Признайте нашу независимость! Обуздайте агрессоров!
Немедленно всполошатся гуманисты: и исламские, и китайские, и католические, – все, испытывающие острую нужду в нефти, а кто ее сейчас не испытывает? Надавят санкциями, заклеймят резолюциями, пригрозят вторжением… Подтянут авианосцы к Печорской губе, объявят бесполетную зону над русским Севером. И хлынут потоки оружия в самозваную республику. И потоки наемников под видом «добровольцев». А против всего мира не повоюешь, тем более без нефти…
Сценарий известный, такое не раз происходило в регионах, богатых теми или иными ресурсами. Поэтому последний год Россия обращалась с Печорой бережно, как с миной на боевом взводе. Разумеется, никакого признания Временный совет и сменивший его «парламент» не получили, даже самого косвенного, даже как партнеров по переговорам о будущем «Печорской республики». Нет такой республики и нет такой проблемы, точка. Но при этом федерация не совершила ни одного враждебного шага, даже самого малого. При любом намеке на конфликт войска отводились без единого выстрела, крохотная поначалу республика расползалась по карте, как нефтяное пятно по воде. Цильма, Нарьян-Мар (порт, прямой выход к морю!), Инта… Даже над Воркутой, над городом-призраком, поднят флаг сепаратистов.
Федерация делала ставку на один удар, на одну операцию. Не медленное, с боями, продвижение вдоль разрушенной мятежниками железной дороги. И не вторжение на тихоходных речных корабликах. Мощнейший воздушный удар и тут же массированный десант. Чтобы все закончилось, едва успев начаться. Чтобы купленные с потрохами журналюги не завалили СМИ слезливыми репортажами о гибнущих от голода и бомбежек детях. Чтобы гуманисты и общечеловеки не смогли, не успели завести речь о международном признании мятежников ввиду полного отсутствия в природе объекта признания.
На эту карту генерал Кравцов поставил очень многое. Фактически весь госрезерв российской нефти, не больше и не меньше… А это не просто цистерны и емкости с горючим, это судьба и будущее России. Еще в качестве маленькой дополнительной ставки выступала голова генерала. В случае неудачи в кресле главы ОКР не усидеть, а с такого поста в сложившейся ситуации в почетную отставку не уходят. И в позорную тоже. Его можно лишиться только вместе с жизнью, таковы уж правила игры…
Проигрывать было нельзя.
Генерал Кравцов очень надеялся выиграть – Россию, нефть, свою жизнь…
3. Сметая крепости, с огнем в очах…
«Иволга» горела жарко, дымно и шумно. Пылала горючка, которую буквально по литру полгода копили для сегодняшней операции. Горело то немногое, что способно сгореть в боевом вертолете, а негорючие пластмассы от жара превращались в густые клубы дыма. Взрывались запасные боекомплекты.
«Шеф будет в бешенстве, – подумал я. – Любые сообщения о невосстановимых потерях боевой техники приводят его именно в такое состояние духа. Но для роты «Гамма-7» все обернулось к лучшему: посадка не осталась незамеченной, и люди, только что шарахнувшие «булавкой» по накренившейся «вертушке», наверняка сейчас собирались вплотную заняться ее пассажирами… А поваливший дым – отличная завеса, никакая оптика не поможет разглядеть высадившихся десантников, и на инфракрасных прицелах будет красоваться роскошное пятно. Жаль, ненадолго, – системы пожаротушения уцелели, исправно извергают пену и вскоре собьют пламя. Ну так ведь и мы здесь зимовать не планируем…»
Экипаж «Иволги» жалко… не выбрались, до последнего надеялись сберечь машину. Со вторым пилотом и бортмехаником я не был знаком, но командир, Гасан, по праву считался асом – и своим умением проложить безопасную дорожку в небе, кишащем огнем и смертью, не раз спасал жизнь десантуре. Спас и сегодня, а сам не уберегся… Пусть гурии будут ласковы к тебе в раю, воин.
– Мангуст, я Каньон! Видели взрыв, доложите обстановку.
Обстановка простая и понятная: скоро нас начнут убивать и обратный отсчет истекает. Уцелей в округе хоть одно достаточно высокое здание, оттуда по нашей крыше сейчас гвоздили бы по меньшей мере из всех видов стрелкового оружия. Но зданий не уцелело. Чуть западнее еще вчера уродовал окружающий пейзаж микрорайон серых унылых пятиэтажек – теперь, спасибо летчикам, там видны лишь груды эрзац-кирпича и прочих обломков. Пейзаж тоже не украшают, но из соображений безопасности куда более приятны для взора.
Расписывать Каньону открывающиеся с крыши красоты и виды я не стал, доложил коротко:
– Каньон, я Мангуст. Высадились. Потери – «сковородка» с экипажем. Приступаем к выполнению задачи.
– Постара… – начал было Каньон и не договорил. Точнее, он-то договорил, но я не стал дослушивать.
Все равно ничего толкового Каньон с расстояния в несколько километров нам не присоветует, и я переключился на внутренний канал, предназначенный для связи с взводными командирами. В нашем случае с единственным командиром – сержантом Багировым по прозвищу Баг. Вторым и последним взводом роты по совместительству приходилось командовать мне – нехватка кадров дикая, ДОН-3 хоть и числится дивизией, но по личному составу не дотягивает до армейской бригады мирных времен…
Баг повоевать успел изрядно и свое дело знал туго. Десантники уже не торчали столбами – залегли, рассредоточились, используя вместо укрытия невысокий бордюр, обрамлявший крышу. Хреноватое укрытие, как сказал бы Багиров, любящий по всякому поводу упоминать и хрен, и производные от названия этого растения, – пуля любого калибра прошьет навылет тонкий металлопластик. Но чтобы попасть в спрятавшегося за ним, стрелять придется наугад.
– Пора вниз, Баг, – сказал я сержанту. – Добавь пару дымовых, пожар слабеет.
Пеногоны сработали исправно, хоть и запоздало, – «вертушка» уже не полыхала, да и дымила значительно слабее. Но две дымовые гранаты быстро поправили дело.
– Не нравится мне эта хренотень, – показал Багиров на бетонную коробку, приткнувшуюся к противоположному краю крыши и имевшую на обращенной к нам стороне металлические раздвижные двери.
Мне «хренотень» тоже не нравилась. По всему судя, ею заканчивалась шахта грузового лифта, некогда служившего для сообщения с вертолетной площадкой. Наверняка имелась там и лестница на случай поломок лифта и прочих непредвиденных обстоятельств. Но если бы я командовал обороной объекта, то первым делом позаботился бы наглухо перекрыть ведущий вниз путь. А еще лучше его аккуратно заминировать и в случае нападения пропустить вражеских разведчиков, а когда в шахту или на лестницу втянутся основные силы – взорвать все к чертовой матери.
Но искать и обезвреживать заряды времени нет… Этому моему теоретическому выводу жизнь немедленно подкинула экспериментальное подтверждение – внизу, неподалеку от фундамента здания, грохнул взрыв. Вроде и несильный, но если там рванула не минометная мина, то я ничего не понимаю в минах и взрывах. Через несколько секунд второй взрыв, на сей раз с другой стороны здания. Взяли в «вилку». А мы торчим на крыше, как бифштекс на тарелке. И сейчас нас той самой вилкой будут кушать…
– Из-за ангара лупят, – сообщил сержант, оторвавшись от отверстия водостока, которое он использовал на манер амбразуры. – Самоделка какая-то, похоже. И наводчик у них хреновый.
Третья мина упала опять с перелетом, но почти под самой стеной. Наводчик у сепаратистов и в самом деле оказался отнюдь не снайпером, но рано или поздно пристреляется – и на крыше сразу станет неуютно.
– «Гамма-семь», слушай команду! – рявкнул я по общему каналу. – Отползаем к вертушке, аккуратно, не высовываясь. И ныряем в дыру по одному. Первый взвод – исполнять!
– Куда нырять-то? – не понял кто-то из бойцов.
Растолковал ему Багиров, мигом уловивший суть моей идеи:
– Плита. Продавленная. Под лыжей. Ползком к «вертушке» – и в дыру!
Идея с элементом риска, надо признать. Если на чердаке у сепов установлен хотя бы один пулемет – положат там всех, не особо напрягаясь. Но это вряд ли. С чего бы им страховаться на такой маловероятный случай? Гасан, вечная ему память, не собирался садиться на крышу и продавливать ее – по плану «Иволга» должна была зависнуть в метре от бетонных плит и высадить десант, но все планы перечеркнули осколки «Кадета», повредившие турбодвигатель…
Обстрел тем временем затих. Миномет – оружие примитивное, его недолго склепать в любой мастерской из обрезка трубы. Изготовление боеприпасов при наличии токарного станка тоже проблемы не составляет. Но отказы у таких самоделок случаются часто – то мина застрянет в дуле, то еще какая неполадка…
Я подполз к обугленному корпусу «Иволги» одновременно с парнем из первого взвода. Лицо под прозрачным бронепластиковым щитком шлема показалось незнакомым – из молодых, необстрелянных. Командовать десантниками мне приходилось от случая к случаю, на операциях вроде сегодняшней, но почти всех старых бойцов батальона «Гамма» я знал в лицо, а многих и по именам.
– Быстрей, быстрей! – подгонял сержант своих подчиненных, больше для порядка – «манулы» и без того шустро спрыгивали в черный провал лаза.
Я заметил, что от каждой команды Багирова новобранец морщился, как от сильной зубной боли. Разбираться с причинами странной мимики не было времени – миномет сепаратистов вновь заработал, и первая же мина легла на крышу. Затем еще одна, и еще, и еще…
Сержант, старый лис, не ошибся – мины и в самом деле оказались самопальные: обточенные чугунные болванки, снаряженные не то аммоналом, не то еще какой-то промышленной взрывчаткой. Боевые «летучки» – начиненные мощным ВВ и несколькими тысячами шаровидных и стреловидных поражающих элементов с хорошей пробивной способностью – живо проредили бы арьергард роты, не успевший убраться с крыши. Самоделки же порой вообще падали без взрыва, на манер пушечных ядер давно минувших веков, а если взрывались, то шумно, но до поры безвредно – увесистые чугунные осколки могли разнести щиток шлема или вспороть кевлайкру, но было их, осколков, слишком мало. К тому же большая часть мин падала по другую сторону «Иволги», и летящие осколки принимала на себя наша многострадальная «вертушка».
Едва я успел отметить этот обнадеживающий факт, мина взорвалась неподалеку. Сглазил… Тяжеленная зазубренная чугуняка ударила в бок – бронежилет не пробила, угодив в титановую пластину, но кевлайкра лишь отчасти сумела погасить энергию удара. Мне никто и никогда не бил кувалдой по ребрам, но подозреваю, что ощущения при этом возникают схожие…
– Все живы?
Почти все из последнего десятка, остававшегося наверху, не пострадали… Но одному из бойцов повезло меньше, чем мне, – осколок рубанул по рукаву, не защищенному пластинами, вспорол, виднелась кровь… Парень оказался из бывалых – уже тянулся за индивидуальной аптечкой. Необстрелянные от вида собственной крови часто впадают в ступор. Остальным «манулам» взрыв лишь придал ускорение, и они спрыгивали вниз куда быстрее.
– Прыгай! – поторопил я раненого. – Там перевяжешь! Пристрелялись, гады…
Он, неловко держа на отлете кровившую руку, протиснулся между горячим боком «вертушки» и бетонной плитой. Я за ним, напоследок швырнув под «Иволгу» еще одну дымовую гранату. Пусть сепы считают, что мы еще здесь, пусть расходуют впустую боезапас. А мы тем временем спустимся и удивим их до невозможности.
Пол чердака покрывал слой керамзита около трети метра толщиной – утепление, надо полагать. Легкие гранулы разлетелись в стороны после моего прыжка, затем постепенно начали заполнять образовавшуюся мини-воронку. Значит, здание построили лет семьдесят назад, не меньше. Когда загнулись последние ТЭЦ, работавшие на угле, исчезли и стройматериалы, производимые из шлаков… Вот какой я умный и способный к дедукции.
Кроме керамзита, на чердаке никого и ничего не было: ни сепов с пулеметом, ни сепов без пулемета, ни пулемета без сепов… Лишь изгибались пологими дугами железобетонные балки, поддерживающие плиты перекрытий и здорово напоминающие ребра не то мастодонта, не то кашалота. А среди этих ребер, в грудной клетке неведомого монстра, очутилась рота «Гамма-7» – шестьдесят два человека, считая меня, с оружием и снаряжением.
– Там люк! – кивнул куда-то вправо Баг, бойцы его взвода успели обследовать помещение. – Стальной, запертый, вроде не толстый… Взрываем на хрен?
– Отставить! Пойдем прямо здесь! – Я указал на слой керамзита под ногами.
Наверху по-прежнему грохотали мины, сепы продолжали старательно обрабатывать место высадки. Значит, те, что засели в здании, не ждут нас по крайней мере в ближайшие минуты. Ну так усилим фактор внезапности, эффектно обрушив вниз обломки потолка, а следом свалимся сами.
Пока бойцы отгребали керамзит, расчищая место для закладки заряда, я жестом отозвал Бага в сторонку, сдернул с головы шлем. Сейчас утечка информации исключена, и пришло время раскрыть сержанту цель нашей маленькой операции, проводящейся под прикрытием большой операции по уничтожению мятежной Печорской республики. Но все же лучше сообщать такие вещи, не пользуясь электронными средствами связи. Кто и какой аппаратурой тут прослушивает эфир, я не знал. Подозревал, что едва ли у сепов есть декодеры последних моделей, но лучше перебдеть…
Хотя сомнительно, что подслушанная боевая задача роты «Гамма-7» порадовала бы неприятеля… Одной фразой пресловутую задачу можно было сформулировать так: найди то, сам не знаю что.
Либо у шефа действительно имелись лишь обрывки информации, либо он не считал нужным информировать в полном объеме подчиненных, но я знал (а теперь узнал и Багиров) вот какие секретные сведения: в этом самом здании – которое летчики очень старались не зацепить при нанесении авиаудара и на крышу которого мы высадились – сепаратисты занимаются чем-то непонятным и засекреченным даже от граждан самозваной республики. И начальство очень желает знать – чем же именно. Посему надлежит работать аккуратно, объект без нужды не разрушать, внимательно поглядывать по сторонам и при обнаружении чего-либо непонятного или любопытного немедленно брать под контроль и вызывать подмогу.
– Хренота какая-то, капитан… – охарактеризовал Баг изложенную мною начальственную директиву. Подумал секунду-другую и внес уточнение: – Самая хреновая хренота.
Я не стал спорить… Бойцы тем временем закончили расчищать пол от керамзита – под ним оказались те же бетонные плиты, что и наверху, но здешние выглядели поновее. На плиту лег гибкий уголок из металлопластика, заполненный внутри пластитом и выгнутый сейчас в форме большого овала – два метра в длину, метр в ширину. Мы с Багом наблюдали за работой, не вмешиваясь: заряд ребята укладывали грамотно, в стороне от несущих балок, и обрушиться вниз вместе с взорванным потолком роте не грозило.
– Давайте так, капитан – ваш взвод идет первым, – предложил Багиров. – И ищет свои хреновины. А мы с ребятами прикрываем с тыла и флангов.
Я вздохнул… Давно пытался перейти с Багом на «ты», но сержант упорно отвергал все попытки. Причина известна – я для него чужак, и наплевать, что за плечами десяток совместных операций. Пока не пролью свою кровь – я не «манул», всего лишь прикомандированный офицер, пусть и наделенный правом командовать… Но такое уж мое везение: во всяких переделках побывал вместе с Багом, но обошелся без единой царапины. Вот и сегодня – ребра до сих пор ноют от удара осколком, но ни капли крови не пролилось.
– Пусть так, – согласился я. – Тыл твой. Здание большое, все не удержать… Откуда будем уходить – минируйте.
– «Лягушек» маловато…
– Ставьте растяжки. Но в спину нам никто ударить не должен.
Теперь вздохнул сержант. Соорудить из ручной гранаты импровизированную мину натяжного действия недолго, но… Но когда вступаешь в бой в отрыве от основных сил, количество носимого боезапаса зачастую определяет, кто победит. Если патроны и гранаты закончатся раньше, чем противники, десантными ножами много не навоюешь. Перестреляют из чего угодно – из дедовских берданок, из самодельных минометов…
Сержант это хорошо понимал. Я тоже. Но другого выхода не было. Слишком мало людей для полноценной зачистки.
…Заряд сработал относительно негромко – я очень надеялся, что продолжавшийся на крыше концерт не позволит сепам сразу обнаружить наше вторжение. Овальный кусок железобетона рухнул вниз, разбросанные взрывом гранулы керамзита забарабанили по щитку шлема. Тут же еще три взрыва прозвучали почти без пауз между ними – три осколочные гранаты сделали расположенное внизу помещение гарантированно безлюдным. Не успело смолкнуть отраженное от перекрытий эхо, а я уже стоял на краю провала, направив вниз луч лазерного дальномера. Семь метров…
– На леерах! – скомандовал я и показал сержанту пять оттопыренных пальцев на левой руке, потом загнул три из них.
Десантники споро цепляли карабины лееров за балки, за выступающие из бетона концы арматуры, прыгали вниз. Первая тройка, вторая… Взвизгивали мини-лебедки, укрепленные за левым плечом, ударялись о пол шипованные подметки десантных ботинок, с негромкими щелчками отстегивались карабины, когда натяжение лееров слабело. И все. Никаких других звуков. Седьмая тройка, восьмая… Тишина давила. Тревожила… Секретный объект – и нет внутренней охраны?!
Внизу ударила очередь – скупая, на три патрона. Еще одна, еще… Грохнуло несколько раскатистых одиночных выстрелов – ничего похоже звучащего на вооружении десантников не имелось.
Ну и славно. Начинаем панихиду с танцами, кто не спрятался, тот покойник…
И я шагнул в овальное отверстие.
4. Дети льда и дети асфальта
Взмах ножа, еще один, еще… Талькуэ-иа-сейглу, Умеющий-ходить-по-Льдам, подхватил очередной снежный блок, поставил его на возводимую конструкцию, отсек лишнее… Снова взмахнул снеговым ножом – длинным, с полуметровым лезвием. Блоки из слежавшегося плотного снега были все разные, несколько отличались и размером, и формой – однако почти идеально вставали на нужное место, и подгонять их по размеру приходилось редко. Куполообразное сооружение росло очень быстро.
– Лихо работает… Я бы палатку дольше ставил, чем он строит иглу. Сколько лет тренироваться надо…
– Это у здешних узкоглазых врожденное, генетическое. Разве птицы тренируются строить гнезда? Или пчелы?
– Пчелы гнезда не строят. Только осы.
– Какая разница… Что-то и пчелы строят.
– Пчелы строят соты. Из воска.
– Ну вот… Кто их учит, кто тренирует, кто им чертежи рисует? Никто. Так и альмеуты. Безмозглые, как пчелы. А не будет вокруг льда и снега – какую-нибудь хибарку из жердей и шкур им в жизни не придумать. Так и замерзнут, быдло узкоглазое.
– Да ты расист…
– Я не расист. Я реалист. Констатирую реальные факты. Расисты – это они, узкоглазые выродки. За людей нас не считают.
– Ребра до сих пор болят? Я тебя считаю человеком, но если бы ты заявился в мой дом, выжрав до того в одиночестве пинту виски, и попытался поиметь мою жену «по законам гостеприимства» – получил бы от меня не меньше, чем от альмеутов.
– Разве я это придумал? У них так заведено. К тому же у тебя нет дома. И нет жены. И кто бы от кого получил, еще вопрос.
– А у тебя больше нет виски. Так что давай сменим тему.
– Надоело пялиться на это насекомое… Сейчас заползет в свою нору и задрыхнет. Скукота…
– Вообще-то странно… С чего Тальк вдруг взялся строить иглу? Погода хорошая, ни сам, ни собаки за три часа пути устать не могли…
– Ленивая узкоглазая свинья. Нажрется сейчас спиртом, да и все дела.
Талькуэ-иа-сейглу не слышал голосов, сравнивающих его то с пчелой, то с иными представителями животного мира, – звучали они в полутора сотнях километров от заканчивающего постройку альмеута. Строил он, кстати, отнюдь не иглу, вопреки мнению далеких наблюдателей. Альмеутское иглу – капитальное жилище, в котором можно стоять в полный рост, а маленькие хижины, служащие приютом для путешественника, назывались инзи. Разместиться в них можно было только лежа и только скрючившись в позе эмбриона. Впрочем, никто из альмеутов не снисходил до разъяснения хойту таких тонкостей – не-люди слишком тупы и слишком мало понимают в настоящей жизни.
Ну вот и все… Купол почти идеальной формы из сорока восьми – не больше и не меньше – снежных блоков готов. Сорок девятый блок лежит неподалеку и должен закрыть входное отверстие. В сферическом куполе осталось небольшое отверстие-отдушина – не на вершине, а снизу, с подветренной стороны. Можно было обойтись и без него, снег – материал воздухопроницаемый, а очаг в инзи обычно не разжигают, крохотное жилище обогревается теплом его обитателя. Но сегодня хижина-инзи послужит не только как укрытие от бури.
Талькуэ бросил взгляд вокруг. Нарты установлены у тороса правильно, чтобы как можно меньше времени пришлось потратить впоследствии, откапывая их из снега. Распряженные собаки устроились в снежных ямках, подкрепляются сушеной рыбой, – этим мохнатым зверюгам не нужны искусственные убежища, чтобы переждать буран. Ветер сам нанесет над ними снеговой купол…
Погода и впрямь стояла хорошая – на взгляд хойту, ничего не понимающих в жизни. Но Талькуэ знал: не позже чем через час разразится снежная буря, короткая, но яростная. Рожденные во Льдах не ошибаются в предсказаниях погоды… А если ошибаются, то долго не живут.
Теперь надо сделать главное, без чего в новое жилище человек войти не может, даже во временное… Вернее, войти-то сможет, но вместе с ним войдет и кое-что еще. И не только в жилище – тело спящего человека, покинутое душой, лакомая добыча для злых духов, бесприютно блуждающих по ледяным просторам.
– Что за херню он там бормочет? Я и четверти не понимаю…
– Молитва. Это староальмеутский, нормальных словарей его никогда не существовало… Так, коротенькие разговорники. Они-то к нам в «балалайки» и закачаны.
– А парень еретик, похоже… Что за древняя тарабарщина? Все правильные молитвы им сочиняет наша Дениза. Знатная из нее получилась верховная шаманша… Черт, я сам готов перейти в альмеутскую веру ради ее сисек! И ведь ни одну камеру не дает установить в храме, сука… Чем они там занимаются, что выходят такие сияющие? Точно дело не обходится без групповухи…
– Ты уверен, что Дениза нас сейчас не слушает?
– Уверен.
– С чего бы?
– А она на ковре у начальства. На виртуальном, понятно.
– Ты, конечно же, этого не знаешь, но запись звука на восковые валики изобрели еще в конце девятнадцатого века. С тех пор звукозаписывающая техника весьма усовершенствовалась.
– Весь дрожу, сейчас рожу… В пультовой сегодня дежурит Зиг. А этот парень кое-что мне по жизни должен. И я могу тут с тобой обсуждать планы взрыва Острова или ограбления спиртового склада. Или судачить о промежности Денизы, все равно никто ничего не услышит, ни напрямую, ни в записи.
– Обсуждай сам с собой. Я, пожалуй, воздержусь. Мне Зиг ничего не должен… Смотри, Тальк заползает внутрь.
– Ну вот, теперь три камеры из четырех ни о чем… Переключись на ту, что у него на груди, в амулете… Да нет, на инфра… Вот, другое дело. Только на что тут смотреть? Как он помастурбирует и задрыхнет? Давай-ка лучше сходим на часок к Зигу. Он втихаря, через Анкориджский центр связи, нащупал выход в Сеть. Соединение паршивое, с перебоями, но уже скачал пару новых вирт-сексушек…
– Дениза приказала наблюдать без перерывов. Ее очень интересует, как этот парень умудряется находить чернухи столько же, что и остальные альмеуты, вместе взятые. А в иные месяцы даже больше.
– Брось, в этой конуре он сейчас не найдет ничего, кроме собственного члена…
– Ну тогда, если ты прав, он собрался сделать себе обрезание.
– Хе… и вправду ножик… строгает какую-то палку… Будем изучать альмеутскую технику резьбы по дереву или сходим все-таки к Зигу?
– Иди один. Я немного поизучаю.
– Смотри, сексушки там с защитой от перезаписи, поделиться не смогу.
– Переживу. Я не очень люблю цифровых партнерш.
– Ну да, ну да… Ты же раз в неделю ходишь к докторше, якобы на процедуры… А сколько ей лет, ты не в курсе?
– Иди уж куда шел, спермотоксикозник.
– От геронтофила слышу. Заглянет начальство – я в клозете.
Нирльх (коготь в переводе с альмеутского, короткий и бритвенно-острый ножичек, носимый в рукавице) скользил по деревяшке легко, едва касаясь, – стружка получалась длинная и тоненькая, почти прозрачная.
Когда топлива набралось достаточно, Талькуэ зажег огонь – с соблюдением всех необходимых ритуалов и после молитвы, которую далекие наблюдатели и слушатели тоже посчитали бы тарабарщиной.
Пламя было под стать горючему – легкие, словно призрачные языки огня устремились вверх, не растапливая снег под кучкой стружки. Крохотный костерок пылал секунды три или четыре, а затем Талькуэ высыпал на него изрядную пригоршню порошкообразного вещества, извлеченную из кожаного кисета, висевшего на груди, под одеждой.
Огненные языки исчезли, крохотное помещение наполнилось густым дымом, способным вызвать у непривычного человека затяжной приступ кашля. Талькуэ-иа-сейглу не закашлялся, и глаза у него не заслезились. Он буквально пил дым, как пьют ледяную, обжигающую глотку воду, – вдыхал его очень медленно, постепенно заполняя легкие.
Тело альмеута застыло неподвижно, широко распахнутые глаза смотрели вперед, но Талькуэ-иа-сейглу уже ничего не видел. В этом мире – ничего.
– Ха! А парень-то натуральным торчком оказался! Надо будет подкатить к нему, может, поделится травкой…
– Что так быстро вернулся? У Зига накрылась лазейка в Сеть?
– Какое там… Угадай, что случилось?
– Дениза предложила тебе сердце и койку?
– Еще круче! У нас тут такие дела… Встать! Смирно! Госпожа комендант, боевой расчет ОНП-2 ведет согласно вашему приказанию наблюдение за объектом «Т»! Докладывал командир расчета капрал Кински!
– Вольно, мальчики, вольно. Капрал Стоун, продолжать наблюдение. Капрал Кински – за мной!
– Слушаюсь!
– Слушаюс!
…
– Ну вот, капрал Кински, встань здесь. Нет, вот здесь, у этой стенки. Значит, ты, Кински, собрался перейти в альмеутскую веру ради удовольствия посмотреть на мои сиськи?
– Я… госпожа комендант… я…
– Не надо оправдываться. Вполне законное желание правильно ориентированного мужчины. Ну так смотри.
– Ох…
– Нравятся? А вот так? Нравятся? Отвечай, урод, когда тебя спрашивает командир!
– Э-э-э-э…
– Не очень вразумительно, капрал Кински, но учитывая конфигурацию твоих форменных брюк чуть ниже пряжки ремня, будем считать, что нравятся. Жаль, что это зрелище не повергнет тебя в полное беспамятство… Мне действительно жаль, Кински. Лучше бы ты не ходил в пультовую…
– Не нада-а-а-а! Я нико… э-у-э-э-э…
– Дик? Забери быстренько со своими парнями двух холодных, в джи-семнадцать и рядом, в кладовой… Да, Кински и Зигберис… Нет, Слоун ничего услышать не успел. Выполняй.
…Талькуэ-иа-сейглу двигался в кромешной темноте Междумирья. Не шел и не бежал – и ноги, и все тело остались далеко, в крохотной снежной хижине. Но если оперировать привычными для Среднего мира понятиями, то Талькуэ как бы крался, внимательно контролируя каждое движение. Вокруг хватало колодцев, невидимых в темноте провалов, ведущих прямиком в Нижний мир. Среди далеких предков Талькуэ были великие и могучие шаманы, способные спускаться туда и возвращаться обратно, побеждая живущих в Нижнем мире чудовищных демонов либо как-то договариваясь с ними…
Сам Талькуэ шаманом себя не считал, тем более великим и могучим. Он не проходил посвящения, и полноценного ученичества у него не было – Талькуэ (носившему тогда иное, детское имя) исполнилось семь зим, когда ушел дед, последний хранитель древних знаний и умений… А родители поклонялись иным богам.
Многое ли запомнит семилетний мальчишка из того, что рассказывал и показывал старик? Причем общаться им доводилось лишь в короткие месяцы летних каникул, когда воспитанники интерната в Нууке отправлялись в родные поселки и стойбища… Как оказалось, запомнить можно на удивление немало. Много зим спустя у Талькуэ, уже ставшего охотником и воином, получившего настоящее мужское имя, всплывали вдруг в памяти странные слова неведомого языка и их значения, или знания о древних ритуалах, виденных в детстве и, казалось бы, прочно позабытых…
Но шаманом Талькуэ себя не считал. И спуститься в Нижний мир не рискнул бы.
5. Панихида с танцами
Комната оказалась небольшая, но с высоким потолком. Пара шкафов, потрепанный жизнью стол, на нем компьютер ископаемого вида – здоровенный агрегат, килограмма на полтора, убить таким можно. За стеклянной перегородкой виднелся вроде как склад – куда более обширное помещение с высоченными, под потолок, стеллажами. А здесь за столом, подумал Алька, сидел кладовщик и что-то выдавал… Выдавал, выдавал, да все и выдал, – стеллажи пустовали. Рабочее место тем не менее не выглядело заброшенным – на компьютере ни пылинки, рядом с клавиатурой стояла консервная банка, наполненная бычками самокруток, свернутых из желтоватой упаковочной бумаги.
Альке представился здешний кладовщик или завскладом – древний, как и его компьютер, седой, одышливый, в очках с толстыми линзами – каждое утро по привычке приходящий на свой опустевший склад и уныло пялящийся на экран, на таблицы с нулями во всех графах. Представился так реально, что Алька щелкнул выключателем компа, почти уверенный, что на экране сейчас появится та самая таблица с нулями.
Не появилось ничего. Экран остался пустым, на системном блоке не загорелся светодиод – напряжения в сети не было.
Зато негромкий щелчок тумблера «включил» Мурата, стоявшего у распахнутой двери и прислушивавшегося к звукам перестрелки, раздававшимся где-то в глубинах здания, – подскочил, схватил Альку за рукав, тряхнул как следует, зашипел в лицо:
– Дурной, да? Руки блудливые, да? Сунь в штаны и там блуди, ишачий сын!
В казарме за такое обращение он живо схлопотал бы по своей раскосой роже. Не желторотый же новобранец, в самом деле, Алька, – полгода в учебке, да почти полгода в части оттрубил, посвящение прошел – полноправный «манул». Ну… почти полноправный, экзамен кровью только и осталось выдержать.
Но на операции руки распускать нельзя. Начальство не станет разбираться, кто прав, а кто не очень, – на первый раз вкатят месяц гауптвахты, при повторном нарушении – пинком под зад из «манулов», прямиком в матушку-пехоту.
Поэтому Алька лишь стряхнул руку татарина и посоветовал Мурату поинтересоваться у собственной матери особенностями секса с ишаками.
– Отставить! – прикрикнул на них ефрейтор Грач. – А ты, Альберт, и в самом деле не нажимай на что ни попадя.
– Любопытно же… – попробовал оправдаться Алька.
– А вот так нажмешь на какую-нить фиговину – и кишки наши во-о-он там повиснут… – Грач ткнул в потолок, откуда сиротливо свисали три запыленные лампы дневного света. – Любопытно будет?! Два наряда вне очереди!
– Есть два наряда… – понуро откликнулся Алька. Украдкой показал татарину кулак и отвернулся к стене, где красовались два сепаратистских плаката – не голографические, отпечатанные обычными красками на обычной бумаге.
На одном посреди бело-голубой заснеженной тундры торчал полосатый пограничный столб с двумя приколоченными стрелками-указателями: «Печора» и «Рашка». И закутанный в меха абориген решительно заворачивал оленью упряжку в сторону самостийного государства. Подпись гласила: «Мне туда, однако!»
Персонаж второго плаката явно относился к славянской нации – типичнейший русский, рыжеватый, голубоглазый, нос картошкой… Сидел плакатный славянин у самовара – а стол перед ним ломился от разнообразнейшей снеди – и агитировал всех сомневающихся: «Живу в своей республике – ем калачи да бублики!»
Вкус бубликов Алька помнил смутно, а калачей ему не то что пробовать – даже видеть вообще не доводилось. Он с любопытством разглядывал красочную груду выпечки, пытаясь вычислить среди нее загадочные калачи, и тут ожила «балалайка».
– ПЯТАЯ, ШЕСТАЯ ТРОЙКА – КО МНЕ! – завопил сержант Баг, завопил так, что Альке захотелось обхватить голову руками – не ровен час, взорвется, разлетится на куски.
– За мной! – Грач махнул рукой, шагая за дверь.
Пятеро бойцов следом за ефрейтором загрохотали подметками по коридору.
Лампы здесь не горели, как и во всем здании. Окон не было, но кое-какой тусклый свет долетал из распахнутых дверей. И Алька не сразу понял, обо что он споткнулся, показалось – какой-то мусор.
Нагнулся, пригляделся – под ногами лежал человек. Вернее, то, что недавно было человеком… Нелепо раскинул руки, словно пытаясь поплыть саженками по луже собственной крови, в полумраке казавшейся черной. Не «манул», чужак: ни шлема, ни броника, одет по-цивильному – куртка, пропитавшаяся кровью, штаны, заправленные в резиновые сапоги. Рядом валялось оружие, вроде бы охотничье ружье, Алька не разглядел толком, Грач поторапливал:
– Не отставай, Нарута, не отставай, сегодня на жмуров еще вволю насмотришься!
Он прибавил шагу, стараясь не отставать. Стрельба слышалась теперь громче: короткие очереди из десантных «абаканов» перемежались с завыванием «дрелей» и громкими и раскатистыми выстрелами из чего-то непонятного. Изредка бухали гранаты.
Впереди маячила смутно различимая фигура. Свой… Сквозь поляризационный фильтр щитка – только сквозь него – хорошо можно было разглядеть опознавательную светлую полосу, опоясывающую шлем. От электронных маячков, позволяющих в бою отличать своих от чужих, в войсках отказались давно – с появлением р-вируса они слишком часто давали сбои, вынуждая стрелять по своим.
– Туда жмите, к взводному, – показал боец на коротенький, вбок отходящий коридорчик.
А сам остался здесь, на развилке, настороженно поглядывая то в одну сторону большого коридора, то в другую. Понятие «тыл» в этом бою оставалось весьма условным – сепы гораздо лучше знали все закоулки здания и в любой момент могли появиться с любой стороны.
«Манулы» двух резервных троек прошли коротеньким коридорчиком, спустились по лестнице – небольшой, на десяток ступенек. И оказались в местной курилке – о чем недвусмысленно информировала надпись «КУРИТЬ ЗДЕСЬ!». Сержант Багиров надпись игнорировал и не курил, равно как и десантник, несший на спине громоздкий ретранслятор с выдвижной антенной, связывавший «балалайки» роты в локальную сеть. Двое сепов, лежавшие здесь же, у стенки, курить не могли по уважительной причине недавней смерти. А больше в курилке никого не было…
Вторая дверь – еще не так давно застекленная, а теперь лишившаяся всех стекол – вела отсюда на другую лестницу, винтовую, с металлическими решетчатыми ступенями. Судя по всему, витая эта конструкция спускалась не то в цех, не то в громадный ангар, занимавший изрядную часть здания. Снизу был полумрак, и доносился из этого полумрака неприятный запах…
Читать бесплатно другие книги:
