Князь Рус Павлищева Наталья

Чигирь и Мста

Роды остановились на зимовку, хотя до холодов было еще очень далеко. Пересилил Рус, убедив сородичей, что лучше подготовиться к зиме сейчас, пока еще не улетели птицы, пока не растеряли нагулянный за лето жир звери, пока есть ягоды и травы, можно сделать запасы. Люди легко дали себя уговорить, все понимали, что молодой князь прав, зима обещала быть очень суровой, ее без подготовки не пережить.

Только возникли споры, чем заниматься сначала – делать запасы или строить жилье. Тут сказал свое слово Словен, конечно, сначала запасы, деревья для жилья никуда не убегут, они будут тут стоять, какие-никакие шалаши у них есть, а вот если не запастись, то многое уйдет под снег.

Вот и уходили с утра мужчины за добычей, носили сотнями убитую птицу, бросая связками к ногам усталых женщин. У тех пальцы рук уже не разгибались, нужно было ощипать и выпотрошить множество уток и гусей, чтобы не было голодно в зимние дни, залить жиром большие горшки, плотно набить мясом бурдюки.

А еще ягоды. Их собирали в огромные туеса, раскладывали на последнем осеннем солнышке сушиться, гоняя хитрющих птиц. На болотце неподалеку нашлась кислая красная ягода, которая оказалась вкусна после первых морозов. Порусь помнила, что Илмера утверждала, мол, она хорошо хранится на холоде до самой весны.

И только когда добрая половина шатров была забита припасами, князья, наконец, решили, что пора строить жилье.

Для него выбрали пригорок, очистили от кустарника и принялись валить лес вокруг. И поляна от этого увеличилась, и деревья таскать недалеко. Дело привычное, сколько раз за время долгого пути вот так ставили жилье, чтобы на следующий год бросить все лесным обитателям! Сколько раз они оставляли почти обжитые места, стремясь все дальше и дальше на север к Рипейским горам! И не раз рождалась мысль: а стоит ли? Но ее побеждала другая: стоит! Словен не позволял потерять надежду, не давал расслабиться или забыть, куда шли.

Только однажды они прожили два года на одном месте. И они закончились бедой: на реке погибла Полисть, а потом Илмера. После этого Словен торопил сородичей, словно за ними кто гнался.

Женщины возле костра перед шалашами вели неспешную беседу, ловко работая проколышами. У мужчин снова порвалась одежда, приходилось даже не чинить, а шить новую. Хорошо, что родовичи прекрасные охотники, множество выделанных шкур сохло рядом с шатрами. Чуть подальше рядами вялились ощипанные и выпотрошенные утки, в углях костра стоял большущий горшок с варевом для зимних дней. Пахло, конечно, противно, но они уже знали, что нужно терпеть, чтобы сохранить зубы, зимой придется не раз глотать это вонючее месиво из медвежьей крови и ягод.

Со стороны будущей веси доносился стук топоров – там рождалось новое жилье.

Порусь размышляла. Много ли человеку надо, чтобы быть счастливым? Уверенность в том, что завтра снова взойдет солнце и будет новый день, что сможешь добыть еду себе и детям, будешь защищен от холодов… А еще чтобы любимый был рядом! Потому что новая жизнь должна быть защищена. Конечно, Род никого не даст в обиду, если ребенок останется сиротой, его всегда накормят и согреют родовичи, но все же мать и отец куда лучше. Особенно такой отец, как Рус, подумала Порусь и тихонько вздохнула; о князе и тем более ребенке от него оставалось только мечтать…

Вот этот проколыш когда-то для нее сделал Рус, и этот скребок тоже его рук. Но князь всегда относился к ней, как к сестре, вернее, никак, попросту не замечал. Разве так смотрел он на Полисть? Нет, Поруси не дождаться такого взгляда – радостного и зовущего одновременно! Так смотрят влюбленные мужчины, а не просто те, кто хочет взять себе женщину. Если честно, то Полисть и правда была красавицей. И, наверное, ласковой, но почему же тогда она изводила Руса?

Порусь постаралась заставить себя не думать ни о погибшей Полисти, ни о князе. Мысли о Полисти послушно исчезли, а вот о князе никак не пропадали. Всякую минуточку девушка думала о нем, однажды даже представила себе, как бы Рус заметил, что она тоже хороша, что давно уже из тонконогого олененка превратилась в девушку… Как сделать, чтобы Рус разглядел синие глаза, крепкую грудь, стройные ноги? Порусь вздохнула – никак! Сердцу не прикажешь и не подскажешь, если не замечает, значит, так тому и быть.

Сам князь с топором в руках стоял на крыше будущего дома и прилаживал одну из плах. Вдруг его внимание привлек… небольшой дымок вдали. Что это?! Дым – это люди, а встреч с людьми после гибели Илмеры они боялись едва ли не больше встреч со зверем. Неужели места не пустые?

Снизу орал Словен:

– Ну чего ты зеваешь?!

Рус кубарем скатился вниз, стараясь, чтобы никто не услышал, тихо объяснил:

– Словен, там дым!

– Какой дым?

– Там вдали дымок. Там люди.

И непонятно, хорошая новость или плохая.

– Далеко?

– Да, за большим лесом.

– Один?

– Один. Больше не увидел.

Но князь зря прятался, дым увидели и без него, родовичи тут же собрались вокруг братьев. Предстояло решить, что делать. Уходить дальше не хотелось, скоро зима, у них большие запасы, которые трудно унести с собой, да и дым далеко. Решили остаться, но внимательно следить, не приблизятся ли неизвестные люди и не станет ли дымов больше.

От женщин ничего утаить не удалось, те сразу поняли, что что-то случилось, и стали требовать рассказать. Конечно, известие не из лучших, но деваться все равно некуда.

– Один дым – это не страшно.

Несколько дней беспокойно вглядывались в горизонт не только с крыш строившегося жилья, но и лазая на самые высокие деревья. Дымок появлялся, но был все там же – далеко на закат солнца.

– А чего мы ожидали, что все земли пустые?

На поляну не спеша вышел крупный лось. Размах ветвей его рогов говорил о том, что животное пережило много зим и встретило немало весен. Лось действительно участвовал во многих боях за самок, всегда выходил победителем и пока не собирался сдавать свои позиции, хотя ему все тяжелее давались схватки с противниками. Но в последнее время в округе появились новые незнакомые звери. Они вели себя совсем не так, как остальные, и пахли иначе. Почему-то лось чувствовал, что от них исходит опасность, хотя сами животные были малы и слабы. Но уходить, оставляя чужакам свои владения, он не собирался.

Словно подтверждая его опасения, ветерок принес запах опасности. На сей раз это не были волки или лось-соперник, пахло именно новичками. Лось беспокойно дернул головой, чувство тревоги подтолкнуло его вперед, животное метнулось в сторону, и стрела, выпущенная охотником, цели не достигла, лишь попятнав красавца. Вернее, она проткнула кожу на шее, но не задела ни жилу, ни вену, однако застряла в шкуре, раненое животное унесло ценное орудие охоты на себе. Страх и боль заставляли лося лететь быстрее ветра, спасаясь от преследования и не разбирая дороги. Даже волки не смогли бы гнать его скорее. С волками все ясно, те давние враги, но лось знал, как спастись, а здесь боль пришла неожиданно и не отпускала долго, хотя ни один зверь не смог к нему приблизиться. Зацепившись за кусты, стрела с костяным наконечником наконец вырвалась, оставив на шее лося пусть небольшую, но сильно кровоточащую рану. Это плохо, запах крови привлечет хищников, а достать рану губами лось не мог.

По следу к кусту, на котором застряла стрела, вышел человек. Он взял свою ценность, с сожалением покачал головой, разглядывая запачканный кровью костяной наконечник, потрогал жилку, которой тот был прикручен к древку, и помчался дальше за своей несостоявшейся добычей. Человек надеялся, что, ослабев, лось остановится или хотя бы станет бежать медленнее, а в запасе у охотника еще есть стрелы, и второй раз он не промахнется. Преследовать пришлось долго, охотник даже засомневался, не вернуться ли ему восвояси, как вдруг заметил, что следы изменились. На свою беду, лось еще и оступился, его нога попала на покрытый мхом валун и, видимо, соскользнула. Животное, прихрамывая, замедлило бег. В ответ человек ускорил свой. Вторая стрела попала точно в цель, и ослабевший от потери крови и бега лось уже не смог уйти далеко.

Охотник спешил разделать тушу, все, что останется на месте, быстро будет уничтожено хищниками, запах крови уже наверняка привлек этих разбойников. Справившись с этой работой, человек подвесил срезанное мясо в кожаном мешке на сук повыше и огляделся, ища что-то. Просто в погоне за лосем он ушел слишком далеко от своего дома и теперь искал дерево повыше и покрепче, забравшись на которое мог разглядеть дым родного очага.

Обнаружив наконец такую сосну, человек пристроил под деревом свой заплечный мешок, поправил лук и колчан со стрелами на спине и принялся взбираться вверх. Достигнув того уровня, когда дерево уже начало угрожающе раскачиваться, но еще не потрескивало, он огляделся. Где и ожидал, увидел голубое пятно озера и родные дымы. Поняв, что не ошибся в своих расчетах, охотник уже собрался спуститься, как вдруг в другой стороне… тоже увидел дымы!

Сначала не поверил увиденному, даже глазами поморгал, но дымы от этого никуда не делись. До них было гораздо дальше, если идти вокруг большого болота, что на пути, так и вся седмица получится. Но дымы все же вились там, где совсем недавно ничего не было. Это не пожар, а явно костры или очаги.

Осторожно спустившись, охотник некоторое время стоял, что-то соображая, потом надел заплечный мешок, подхватил на плечо мешок с мясом лося и шагнул в лес. Дома будет о чем сообщить. В той стороне появились люди. Что за люди, откуда они и не опасны ли? Всякое могло быть, потому следовало держаться осторожней.

Предыдущая зима была тяжелой. Чем дальше на север, тем раньше она начиналась, в Треполе еще листопад, а здесь уже снега лежали по пояс. Переметало за ночь так, что к утру из жилищ не выбраться. В прошлый раз встали на зимовку поздно, когда уже снег лег и все льдом сковало. Жилье построили наспех на высоком берегу реки, ледяные ветры продували его насквозь, согреться не получалось и под шкурами. Намерзлись так, что когда услышали весеннюю капель, то едва не плакали от радости.

На сей раз учли все: и запасы сделали большие, и дров припасли, и жилье прочное да теплое, и очагов много, чтоб не трястись от холода долгими ночами. Шкур, правда, не очень, но ими можно запастись зимой, когда настанет время охоты на зверей.

Но стоило устроиться, как Рус завел разговоры о том, что надо сходить к дальним дымам и посмотреть, что за люди там живут. Это предложение больше всего испугало женщин, Даля почти шепотом стала уверять, что слышала, будто есть люди, которые убивают других, чтобы их съесть! А вдруг там живут именно такие?! Родовичи даже огляделись вокруг: не услышали ли злые силы страшных речей женщины.

Рус фыркнул:

– Подавятся!

И все же настырный князь добился своего: было решено, что к дальним дымам пойдут родовичи. Только самого Руса туда пускать отказывались наотрез, как бы он ни возмущался. И тогда князь объявил, что если родовичи не согласятся добром, то он просто уйдет насовсем, пусть даже к людоедам!

Тимару пришлось приносить хорошие жертвы духам леса, чтобы те не рассердились на запальчивые слова князя и действительно не увели его к таким страшным людям. Духи жертвы приняли и даже обещали, что поход будет удачным, но все пойдет не так, как хочется… Волхв раздумывал: говорить ли об этом родовичам? Решил ничего не говорить если человек ждет неприятностей или бед, они обязательно случатся. Ни к чему заранее бояться. Знай родовичи, сколько бед и страданий вынесут, сколько намерзнутся и наломают хребты по пути сюда, разве вышли бы из дома?

Правда, теперь Тимар не был вполне уверен, стоило ли это делать, Рипейских гор и Земель предков-то не нашли…

Но он твердо верил, что, если боги ведут Род или даже человека, значит, надо поступать по их воле.

В конце концов в путь отправились трое – все же сам Рус, бывалый охотник Давор и Тишек, которому родители явно поспешили дать такое имя, потому как тихим парень вовсе не был. Вышли споро, надеясь дойти быстро и вернуться до больших снегов. Зима-Морена уже схватила все заморозком, но снега еще толком не было. Не самое лучшее время, чтобы лазить по лесам, но выбирать не приходилось.

Глядя им вслед, Тимар почему-то понял, что этот поход сильно изменит всю жизнь Родов. И снова ничего не стал говорить родовичам. Теперь ему вовсе не хотелось ничего предрекать: очень боялся ошибиться, как с Рипейскими горами.

Впереди шел Тишек, даром что назван тихим, лез напролом дуром, не очень разбирая дорогу. Они шли уже четвертый день, когда стало ясно, что впереди большое болото.

Зимой по болотам, если с умом, ходить можно как по землице. Но то зимой и с умом, а пока Морена еще не все воды крепким запором схватила, ледок тонкий, не всякого мужика выдержит. Надо бы болото обойти, Рус даже свернул в сторону, но Тишек, а за ним и Давор заартачились. Никакие слова о том, что лед тонок, не помогали, Тишек махнул рукой:

– Да мы и ступать-то почти не будем, от кочки до кочки.

Князь предложил нарубить хотя бы слеги.

– Руби, а мы тебя вон на том островке подождем.

До островка полсотни шагов по тонкому льду, и что под ним – не понять, даже кочек толком не видно. Только ближе к островку на чем-то примостилась чахлая березка. И слеги бесполезны, не станешь же лед пробивать, чтобы перед собой трясину прощупать?

Давор, видно, все же сообразил, замешкался нерешительно, но Тишек глянул насмешливо, и тот тоже ступил на лед. Ничего не произошло, лед держал. Чуть потоптавшись, товарищи резво зашагали в сторону островка. Им хотя бы действительно пробираться от кочки до кочки, но, поверив в свою удачу, Тишек шел уже почти вольным шагом. Рус спешно ломал деревца на слеги, с тревогой глядя вслед.

До островка оставалось совсем немного, чуть больше десятка широких шагов, когда вдруг раздался треск ломавшегося льда и Тишек с головой ушел вниз, едва успел коротко вскрикнуть! Давору замереть бы, а он от неожиданности шарахнулся и тоже провалился, но не как товарищ, а стал барахтаться, погружаясь в трясину!

Теперь было хорошо видно, что Тишек выбрал неудачный путь – через самую топь. Чуть правее оставалась на кочке одинокая березка. Только добраться до нее Давору уже невозможно. Лед треснул по всей цепочке их шагов, и не то что идти, на него ступить нельзя. Но Рус не раздумывал, он бросал одну за другой наломанные слеги перед собой, ложился на них и полз к погрузившемуся уже по плечи Давору. Второпях князь не сбросил на берегу заплечный мешок, и тот страшно мешал, пришлось скинуть его в воду. Все их запасы булькнули, остался только привязанный к поясу нож и кремень в кожаном мешочке.

Давор кричал, чтобы не смел, что и его не спасет, и сам погибнет, но Рус упрямо полз к трясине. И все же… до тонущего Давора не хватило двух лесин, и взять их посреди болота негде! Спасти товарища не было никакой надежды, над болотной жижей торчала уже только голова, но князь принялся развязывать пояс, надеясь добросить хотя бы его конец и совсем не задумываясь, как станет тащить Давора из трясины.

– Уходи, Рус! Уходи… погибнешь! – отплевывая болотную жижу, крикнул Давор, дернулся глотнуть воздуха в последний раз и скрылся…

Рус в ужасе смотрел на болото, поглотившее его товарищей, и вдруг осознал, что сейчас последует за ними. Он лежал, распластавшись в болотной жиже, и чувствовал, как постепенно погружается и его слега. Ни развернуться, ни ползти задом наперед возможности не было. Стало тоскливо: так глупо погибнуть всем троим! И никто не узнает где и как.

Но сдаваться Рус не собирался. Пока трясина им еще не завладела, значит, надо попробовать выбраться. Совсем рядом, в шаге, кочка с березкой, но до нее зыбь, и сделать этот шаг князь не мог. Хилая, как все болотные деревья, березка почти до воды склонила веточки с несколькими не облетевшими листьями. До листьев рукой дотянешься, но, чтобы шагнуть, надо встать, и тогда трясина заберет к себе! И все же Рус осторожно потянул за листик, потом за веточку, умоляя ее не обломиться…

От усилия слега под ним провалилась сильнее, трясина начала подбираться к третьей жертве. Выбора уже не было, и, ухватившись за ветку березки, Рус изо всех сил рванулся в сторону кочки. Что-то, видно подломившаяся слега, больно ударило по ноге, но князь не обратил на это внимания. Единственной мыслью в тот миг было: только не сломайся, только выдержи!

Выдержала, обессиленный человек упал рядом со спасшей его березкой, обнимая ее, как родную. Деревце все еще качало ветками, словно дразня трясину.

Но долго лежать не пришлось. Ледяной ветер дал о себе знать, Рус почувствовал, что сильно замерз. Весь в болотной грязи, он лежал на сырой кочке посреди трясины один-одинешенек на весь лес и не ведал, как выбраться обратно. А солнце уже почти коснулось верхушек самых высоких деревьев.

Ночевать на кочке невозможно, надо скорее выбираться на берег и разводить костер, иначе гибель. Только как это сделать? На поверхности болота оставались его слеги, те, по которым он полз на выручку Давору. Бесполезно полз, но даже сейчас, трясясь от холода, не пожалел об этом.

Как добраться до этих слег? Та, с которой он рванулся к кочке, сломана, она не выдержит, нужно как-то попасть к следующей. До нее совсем недалеко, но не прыгнешь, тоже подломится. Рус с тоской огляделся. Быть в шаге от спасения и не иметь возможности этот шаг сделать…

На кочке росла только березка, она вполне годилась для небольшой слеги, но как поднять руку на свою спасительницу? И все же ему пришлось это сделать. Почти со слезами просил у нее прощения, потом выдернул и положил на трясину. Попробовал, держит ли. Березка держала, она еще раз спасала князя.

Как выбирался обратно на берег, и не помнил. Очухался только на твердой земле и тут осознал, что окоченел и если немедля не разведет костер, то зря спасался с кочки, мог бы там и оставаться…

С трудом разыскав голыш и наспех сложив сухой мох и маленькие веточки, Рус принялся высекать огонь. Когда веселые язычки пламени захватили, наконец, валежник, стало уже смеркаться.

Там, где что-то ударило, штанина оказалась прорвана и залита кровью. Значит, поранился сильно. Князь с тоской огляделся: вокруг стеной стоял лес. Ни человеческого голоса, никакой надежды на спасение, рассчитывать можно только на себя.

Он понимал, что не так далеко от стана, но ведь искать не будут еще целую седмицу! Когда уходили, сказали, что вернутся через две седмицы. Прошла только половина одной, до дома, как он мысленно звал стан, шагать еще три-четыре дня. Но он и ползти не сможет, пока не затянется рана. Раненый человек один в лесу легко станет добычей хищников, а из оружия только нож, остальное утонуло.

Но пока человек жив, он думает о жизни. Рус разделся, развесил рубаху и штаны на куст, чтобы просохли у огня, и стал осматривать рану. Сразу понял, почему так больно двигаться – в тело глубоко вошла не просто заноза, а длинная щепа. Казалось бы, что за беда – вытащить, и все. Но стоило взяться за нее, щепа подломилась, и как ни пытался ухватиться за ушедший глубоко в мясо кусок, не мог. Это плохо, очень плохо. Не из-за боли, которую заноза причиняла, а из-за того, что тело начнет нарывать. Вырезать бы ножом, но Рус понимал, что потеряет слишком много крови и на ее запах сбежится множество хищников.

Оставалось ждать, пока нагнившая заноза попросится наружу и выйдет сама. Будь он дома, давно бы приложил травы, но здесь нужного ничего под рукой не находилось. Кроме того, стремительно заканчивался день, в лесу темно становится быстро, и оглянуться не успеешь, как все укроет ночь. Безоружному, измотанному борьбой с болотом человеку на земле оставаться нельзя.

Рус собрал чуть обветрившуюся, но все еще мокрую одежду, натянул ее на себя, старательно затоптал костер и, морщась от холода, поковылял искать пристанище на ночь.

Оно нашлось неподалеку: в дереве на высоте почти его роста виднелось большое дупло. Кое-как добравшись до него, князь заглянул внутрь. Пусто, только ветром нанесло кучу мусора. Как мог выгреб, у ближайшей ели наломал ветвей потоньше, забросил в дупло. Подумал, добавил еще. С трудом подтянувшись, перевалился сам, получилось, словно мешок упал.

Внутри не было тепло, но дерево хотя бы защищало от ветра. Кое-как устроившись на половине лапника, Рус прикрылся второй и попробовал задремать, все равно пока ничего сделать нельзя.

Но стоило закрыть глаза, как перед ним появилось лицо тонущего Давора. Хоть и кричал родович, чтоб не подходил к нему Рус, но в глазах метался ужас. А Рус не успевал, никак не успевал! Если выживет, до конца своих дней будет это помнить! Понимал, что нет его вины в гибели сородича, но все казалось, что мог бы помочь, что не все сделал. Тишек хоть быстро потонул, только и успел вскрикнуть, как затянуло, а Давор пытался выбраться.

Незаметно Рус все же заснул, сказалось напряжение проклятого дня. Проснулся он совсем окоченевший, мокрая одежда держалась дыбом и сильно холодила кожу. Плохо, что полностью высушить не удалось. Придется это делать сразу, как сойдет роса.

Рус выглянул из дупла. Поляна невелика, но густо утыкана ягодником. Князь вспомнил, что давно ничего не ел. Конечно, что за еда ягода, но другого пока не ждать. В ноге уже давала о себе знать заноза. Место, куда вонзилась, и не найти, если бы не стало оно горячим. Вокруг затвердело, даже вздулось. Это означало, что плоть борется с чужим, попавшим в нее. Теперь только ждать, пока тело само не начнет выталкивать вонзившееся дерево прочь. Значит, придется сидеть в дупле до срока, никуда не денешься.

Выбираться из укрытия, пока солнце не разогнало ночной туман, тратя силы, не стоило. Поэтому он снова свернулся клубком, стараясь не терять тепло. И вдруг услышал знакомый голос – на поляну, хлопая большущими крыльями, опустилась точно такая же птица, какую он когда-то показывал Полисти. Тетерев, видно, решил подкормиться подмерзшей брусникой. Появление большой птицы было одновременно и радостным, как напоминание о погибшей любушке, и горестным. Не ее ли это привет?

Пока смотрел на жирующую птицу, солнце поднялось повыше, разогнало туман и пригрело всю поляну. Тетерев хорош, но надо было выбираться. Если не высушит рубаху и штаны, то, пожалуй, ночью околеет, и так все стылое. Птица не сразу сообразила, что за шум за ее спиной, крутанулась, глянула недовольно, потом захлопала крыльями, тяжело поднимаясь на ветку.

Рус выбрался наружу, пристроился на солнышке и снова разделся. Все тело тут же покрылось пузырями, точь-в-точь как у ощипанной утки. Развесил одежду по кустам и, чтобы не замерзнуть окончательно, принялся растираться ладонями. Нечаянно задел ранку и едва не вскрикнул от боли. Горячей стала уже почти вся нога, наступать на нее трудно. Рус не боялся боли, никогда не жаловался, привык ко многому, но сейчас эта рана внутри тела мешала двигаться.

Такие дни бывают очень теплыми. Солнышко, словно зная, что скоро придет Зима-Морена, отдает последнее тепло земле и всему, что на ней. От травы и мелкого кустарника на поляне повалил пар, снежок, покрывавший ее, быстро сошел на нет. Но Русу было все равно, он сидел, привалившись голой спиной к сосне и глядя на залитую солнцем поляну пустым взглядом. Не хотелось ничего, только мучила жажда, голова тоже стала горячей, перед глазами поплыл туман. Чтобы хоть как-то утолить жажду, он сорвал горсть ягод, бросил в рот и снова уставился немигающим взором в даль.

И вдруг на другом конце поляны появилась… Полисть! Рус протянул к ней руку, хотел крикнуть, чтобы не уходила без него, что он сейчас пойдет тоже, вот только встанет и пойдет… Но женщина скорбно покачала головой:

– Нет, Рус, тебе не время. Ты должен жить, Рус!

– Я… не могу… – прохрипел князь.

– Ты сильный, ты сможешь. Не сдавайся!

Рус все же попытался встать, чтобы пойти следом за исчезавшей в кустах Полистью, но упал без сил. Как долго лежал – не понял, наверное, долго, очнулся от холода. Солнышко уже повернуло, и теперь тень от деревьев начала накрывать небольшую полянку. Князь даже не сразу сообразил, где он и почему лежит на брусничнике раздетым.

Чуть придя в себя, стащил с куста подсохшую одежду, долго не мог попасть в рукава, но еще труднее оказалось надеть штаны. Рана уже не просто болела, она горела, и внутри начинало дергать. Все тело и голова были горячими, очень хотелось пить. Ягоды уже не могли выручить, потому пришлось едва ли не ползком добраться до большой ямы, что ближе к краю поляны. Там после дождя сохранилась вода. Пил жадно и много, не чувствуя не слишком приятного вкуса.

Набрать бы с собой в дупло, да в чем? Но в чем сохранить воду все же нашлось. Нащипал мха, отделил верхушки, чтобы не попадала земля, из оторванного у березы куска бересты соорудил туесок, намочил мох в той же яме и сложил в этот туесок. Конечно, протечет, хватит ненадолго, но все лучше, чем ничего. Хотелось есть, но еще больше спать, потому Рус поплелся обратно в свое дупло.

В этот раз забираться оказалось куда как труднее, на ногу уже и ступить не мог, любое движение отдавало сильной болью. Рана по-прежнему была плотной и горячей, как и все остальное тело. Пылала голова, стало тяжелым дыхание. Свернувшись клубочком, Рус попытался согреться, но ничего не получалось, тело бил озноб, зуб не попадал на зуб.

Долго лежал, дрожа и время от времени выдавливая в рот воду из мха. Сколько так промучился – не знал и сам. День перемешался с ночью, князь метался в бреду, звал то Полисть, прося подождать его, то Тимара, чтобы показал дорогу, то совсем уж из детства – мать. Но некому было услышать этот зов, Полисть и мать давно покинули эту Землю, а Тимар слишком далеко.

Когда очнулся, было сумрачно. День ли, ночь – не понять. Но по светлой полосе на небе понял, что рассвет. Который после того, как он засел в дупле?

Хотелось пить, но мох куда-то запропастился, да и была ли в нем вода? Рус потрогал рану, она уже перестала так гореть, сильно помягчела и выдала наружу острие, точно нарыв. Это и был нарыв. Ждать, пока сам прорвет? Но кто знает, сколько он уже сидит и сколько это еще продлится? Князь решил помочь дереву выйти из раны.

Стиснув зубы, выбрался из своего укрытия, приполз к яме.

Единственное его оружие – нож – было достаточно остро, чтобы вскрыть тело, пусть и свое. Нагреть бы на огне, но его сначала надо развести, а у Руса ни камня подходящего, ни сухой травы. Мысленно махнув рукой, он на ощупь нашел серединку раны и изо всех сил ковырнул ее ножом. И взвыл от боли! В глазах замелькали и не желали исчезать белые мушки. Но Рус сквозь эту боль, не вполне сознавая, что делает, с силой надавил на вскрытую рану. Оттуда хлынуло что-то теплое и липкое. Надавил еще раз. Сильная боль опрокинула его на бок, но Рус все давил и давил. Наконец из раны вместо гноя пошла кровь, это значило, что нарыв вышел весь.

Пробил ледок, зачерпнув рукой воды, промыл рану, приложил желтый, облетевший с дерева лист и попытался привязать поясом. Торопился напиться, во рту сухо, словно в степи без дождей. Жадно пил, потом умылся, нарвал мха, намочил его, как и предыдущий раз, и пополз к дуплу, по дороге еще подщипывая мох, чтобы остановить кровь.

Когда взошло солнце, Рус уже лежал в своем укрытии, прижимая к ране мох. Стало много легче, уже не кружили перед глазами мухи, не горела голова, не очень болела и нога. Решил, как только остановится кровь, немедля отправляться в стан. Там Тимар и залечит быстрее, да и родовичи небось беспокоятся. Как он расскажет о гибели двоих, ушедших с ним?

Боль от раны ушла, зато вернулась та, другая, еще сильнее от горя из-за гибели родовичей.

К полудню Рус уже мог ходить, хотя и сильно хромая. Выбрался из дупла, вытащил подсохший за эти ночи мох, разложил будущий костер. Теперь предстояло высечь искры, чтобы разгорелся огонь. Два камня-голыша нашлись довольно быстро, но вот мох загораться никак не хотел. Но упорства Русу не занимать, хотя пришлось долго колотить один камень о другой, пока наконец от сухих веточек, положенных поверх мха, не потянулся тоненькой струйкой дымок. Боясь спугнуть, князь принялся раздувать огонек. Веточки тоже подкладывал осторожно: если маленький огонек потухнет, придется все начинать сначала.

Теперь, когда у него был и костер, можно окончательно обсушиться и подумать о еде. Рус уже понял, что до следующего утра никуда не пойдет. Чтобы отправляться в путь, нужно залезть на сосну и посмотреть, в какой стороне стан, топать лишние версты ему не под силу. Но и забраться высоко, пока не затихла нога, тоже не мог. Несколько лет назад князь и не подумал бы осторожничать, полез бы наверх и наверняка свалился, все же после перенесенной горячки голова еще кружилась. Сейчас он стал куда серьезней и не совершал необдуманных поступков, правда сам этого не замечал.

Но нужно было что-то есть. Убить животное или поймать кого-то силками Рус пока не мог, ни лука со стрелами, ни силков у него не было. Оставалось ловить рыбу. Когда пробирался к поляне, заметил небольшой ручей чуть в стороне, решив половить там, он подгреб костер, чтобы, если потухнет, остались хоть горячие угли, и побрел к ручью. Идти было куда легче, рана уже не дергала, хотя и болела.

И рыба нашлась, и наловилась легко, правда для этого пришлось снова снимать рубаху и делать мешок из нее. Подбросив в костер валежника, Рус одновременно сушил мокрую рубаху, пек в углях с краю рыбу и обсыхал сам. Насытившись, он оделся, разыскал на краю поляны небольшую сосенку и, попросив у нее прощения за погибель, сломал почти у корня. Потом отделил нужную часть как мог, заострил один конец и обжег его в огне – получилось подобие копья. Конечно, не так бы, и острие корявое, и сама сосенка не слишком прямая, но какое-никакое оружие.

Ночью спал уже без горячки, но беспокойно. Снились то родовичи, то вообще непонятно что. К утру на душе было тревожно, но одновременно словно томило ожидание чего-то радостного.

Едва рассвело, полез на сосну, выбрав такую, чтоб была не толстой, но и не тонкой. Долго вглядывался в даль, пока не заметил далеко в стороне дымы. Это стан, но до него оказалось дальше, чем думал. Мало того, идти быстро Рус все еще не мог, нога болела. Да и обувь расползлась, ведь с одной ноги он утопил в болоте, а то, что смог соорудить из коры, долго не продержится. И все же пора было идти, не сидеть же в дупле до весны!

Рус корил себя, что позволил Тишеку ненужной мальчишечьей горячностью погубить себя и Давора, князь понимал вину, ведь мог не пустить, хотя бы пока не нарубит слег. Но кори не кори, а люди погибли.

В лесу в начале зимы много голосов, но нет самого нужного – человеческого. Рус крикнул, чтобы услышать хоть себя, голос пошел по лесу и вернулся. От этого еще сильней заныло сердце.

Самая опасная встреча в такую пору – с хозяином леса медведем. Летом медведь добрый, если его не тронешь, лучше уйдет, а вот в такое время, нализавшись сон-травы, он готовится залечь в берлогу. Но снега еще не достаточно, чтобы укрыться с головой, вот и сердится зверь, что покоя нет. Полусонный, он может задрать просто так, потому что попался навстречу.

Но Русу повезло – хозяина леса не встретил. Зато увидел много других зверей: вот под деревом наследила белочка, это ее шелуха от шишек, вот заячий помет, а вон покрупнее – лосиный… Устойчивого снега пока не было, потому и не все следы хорошо видно. Чуть позже по следам можно читать все, что происходило, как ползла, подбираясь к жертве, куница, как вел свое стадо крупный секач, как петлял бедолага заяц, уходя от лисы…

Чтобы не думать пока о гибели товарищей и о том, что тело все сильнее охватывает жар, Рус занимал мысли всем, что видел вокруг, стараясь не сбиться с пути, чтобы не плутать и не ходить лишнее.

Лес богатый, только холодный. Всего ничего постояли теплые денечки, на Непре едва начался листопад, а здесь давно Зима-Морена. Страшно захотелось в тепло, понежиться на солнышке на песчаной косе, поплескаться в реке, даже засуха стала казаться не такой страшной… Человеку всегда нужно то, чего у него нет.

Превозмогая боль и слабость, Рус шел уже третий день. Он не выждал, пока нарвет само, вскрыл рану раньше срока, сначала показалось, что все прошло, но теперь она болела снова, и краснота растягивалась на всю ногу. Наступать на ногу было все труднее, а голова у Руса горела и просто раскалывалась от боли. Это очень беспокоило князя, он помнил, как погиб родович, вот так же поранившись. Его нога начала гореть жаром, а потом и сам человек сгорел в бреду. Потому Рус торопился хотя бы дойти до стана, чтобы рассказать о гибели Давора и Тишека, уже не надеясь, что Тимар сможет спасти его самого.

Ночевал то в таком же дупле, то у костра, борясь со сном. От этого терялись силы, но выхода все равно не было. Осень окончательно уступала свое время зиме, на следующий же день после его ухода от первого дупла, ночью, все же прошел снег. А у Руса все утонуло, ни одежды, ни обуви, ни того, чем их можно добыть! Он спешил, понимая, что за седмицу на холоде и бескормице просто окончательно потеряет силы и упадет, не дойдя до стана совсем немного.

Хуже всего было то, что у него начался сильный жар, сказалось и долгое лежание в ледяной воде, и незатянувшаяся рана, и невозможность по-настоящему высохнуть и отогреться. Рус чувствовал, что с каждым шагом все больше слабеет и впадает в какой-то горячечный полусон.

Но он упрямо шагал от дерева к дереву, хватаясь за них, чтобы удержаться. Падал, поднимался и снова шел. Казалось, быстро, но выходило очень медленно… Голова горела и очень плохо соображала, в ней цепко держалась одна мысль: дойти!

В голове все спуталось, потому, заметив неподалеку человека, совсем не удивился. Какая разница? А когда незнакомец приблизился к нему, даже отодвинул руками, тот закрывал просвет к следующему дереву, к которому надо было дойти, сделав еще пять шагов…

Но человек уходить не желал, напротив, он попытался остановить Руса! Князь посмотрел на негодника затуманенным взглядом, сделал шаг, чтобы обойти, если нельзя отодвинуть, и… провалился куда-то. Сквозь забытье услышал, как женский голос закричал:

– Чигирь!..

Зима еще не встала, но о себе уже заявила. Глубокий снег пока не лег, а вот вода уже затвердела. Худое время, в лесу полно медведей, которым некуда ложиться, бродят, выискивая себе жертвы. Болота не промерзли, но и кочек под тонким ледком тоже не видно. По ночам подмораживает сильно, а днем на солнышке все исходит паром, от пара становится влажно и сыро. Уж лучше бы укрыло снегом да замерзло совсем. Тогда можно встать на лыжи и бежать быстро.

Но Чигирь с Мстой все же решили идти. Они умели легко двигаться в любую погоду, недаром Мсту звали мужчиной с косой, девушка знала лес не хуже любого охотника. Лес знали все сородичи Мсты, но не все девушки решались уходить очень далеко в одиночку даже с собакой. А она не боялась. Не страшилась ни встречи с большой дикой кошкой – рысью-пардусом, ни с волком, ни даже с хозяином леса медведем. Поговаривали, что слово тайное знает. Мста не объясняла, только загадочно улыбалась.

Когда вдали за большим лесом увидели дымы, Мста порывалась идти сразу, но задержала необходимость подновить к зиме жилище. И все же мысли девушки были там, у непонятных дымов. Прикинули, получалось, что идти до них едва ли не седмицу, тем более придется огибать большое болото. Девушка часто уходила одна на такой срок, но на сей раз Чигирь названую дочь не отпустил. В другое время Мста и не подумала бы послушаться, однако тут что-то подсказало подождать, пока доделает срочные дела отец.

Шли они не друг за дружкой, а широко раскинувшись, только голосом позвать можно. Но это ничего, оба люди опытные, зря на рожон не полезут. До дымов оставался примерно день пути спорым шагом, но они шли не торопясь, больше посматривая по сторонам: мало ли кто там?

Выбравшись из ельника, Мста беспокойно огляделась, прислушалась. Чуть в стороне через лес кто-то упрямо ломился. Но это не лось, те ходят иначе. Неужели шатун?! Встретиться с медведем, совсем недавно нализавшимся дурман-травы, чтобы залечь в спячку, но не уснувшим… такого и врагу не пожелаешь!

Издали показалось, что небольшой медведь, но шел как-то странно, да и не пахло зверем. Мста осторожно наблюдала, стараясь не привлекать внимания, и вдруг поняла, что это… человек. Только шел он странно: шатался, бросками передвигаясь от одного дерева к другому, точно тоже нализался дурман-травы. Мсте вспомнились рассказы о людях-медведях. Говорили, что убил человек зря медведицу, разорив ее берлогу и бросив на погибель маленьких медвежат, вот и прокляли его боги, превратив в вечного шатуна. От этого человека-шатуна пошел и Род такой же – не то люди, не то медведи.

Но девушка не испугалась, подкралась чуть ближе… Нет, на медведя не похож, рослый, крепкий, пожалуй, даже выше ее отца и шире в плечах, только одет странно – в тонкие шкуры. Разве так можно ходить по лесу зимой, даже только начавшейся? Вчера наконец выпал большой снег, но у незнакомца на ногах непонятно что…

Человек ее не замечал, он упорно двигался от дерева к дереву, качаясь, цепляясь, падая и снова поднимаясь. Двигался в сторону дымов. И вдруг Мста поняла, что тот болен и ему нужна помощь. Что-то толкнуло девушку к незнакомцу, но человек не только не удивился, увидев перед собой чужую, наоборот, даже сделал попытку отодвинуть ее в сторону! Его синие, как весеннее небо, глаза горели упорством, но было прекрасно видно, что человек охвачен жаром и мало что понимает.

Когда отодвинуть Мсту не получилось, он попытался ее… обойти. Но, сделав шаг без опоры, начал падать. Девушка едва успела подхватить крупное тело, закричала, зовя отца:

– Чигирь!..

Незнакомец впал в беспамятство, и справиться с ним в одиночку Мста не смогла бы. Они с отцом быстро развели костер, устроили незнакомца на еловом лапнике ближе к огню, укрыли, чем могли. Мало того, что одет легко, так еще рубаха и штаны задубели, видно единожды намокнув и не будучи высушены полностью. Человек метался в бреду, прислушавшись, Мста разобрала слова «Полисть» и «дойти»… Что они значили – непонятно.

Когда пламя охватило побольше веток и рядом с огнем стало достаточно тепло, Чигирь все же раздел незнакомца и, достав из своего мешка запасную одежду, с помощью Мсты натянул на него. Уж на что Чигирь не мал, но этому все оказалось не впору.

– Велик, – с уважением пробормотал Чигирь. Мста согласилась:

– Не маленький…

Его одежда пахла болотом, стало ясно, что искупался в жиже, а высушиться не смог, потому и недужен. Но до болота три дня быстрого хода, неужели так и шел без хорошей одежды, без обуви и даже без топора?!

С трудом разжав зубы лежавшего в беспамятстве незнакомца, Чигирь влил ему приготовленный Мстой отвар, снова уложил ближе к огню, укрыл.

Но близилась ночь, сидеть у такого костра нелепо, туда придется то и дело подкладывать валежник, это значит, надо не спать. Куда лучше устроить нодью, чтобы сама поддерживала огонь всю ночь. Это понятно без слов, потому, когда Чигирь, подхватив топор, шагнул в лес, Мста даже головы не повернула в его сторону, продолжая растирать травки, вынутые из мешочка. К чему слова, если знаешь, что будет делать отец?

Чигирь выбрал стоявшее чуть отдельно от других подсохшее на корню дерево, прикинул, с какой стороны просвет пошире, подрубил кусты и принялся за само дерево. Довольно быстро свалив его, сбил сучья и удар за ударом расколол бревно почти по всей длине. Туда надо бы загнать клинья, но это он сделает чуть позже. Приподняв дерево на больших сучьях, Чигирь сложил костерок под хлыстом. Наблюдая, как весело разгорается под тонкой частью дерева пламя, он накидал лапника вдоль всего ствола и довольно крякнул. Хорошая вышла нодья. Теперь дерево будет медленно гореть всю ночь, только успевай переползать за огнем. Выгорит до самого комля, но тепла хватит до утра, а сам огонь убережет от незваных гостей с горящими хищными глазами.

Потом они с Мстой перетащили к новому огню незнакомца, устроили поудобней и, перенеся остальное, принялись готовить еду. Пока возились, все накрыла темная ночь. Но у Мсты уже был ощипан и выпотрошен большой тетерев, в плошке у огня весело бурлил растопленный снег, туда кинули горсть трав, а птицу пристроили запекаться чуть в стороне в углях, тоже напичкав травами.

Пока запекался тетерев, быстро нарубили несколько клиньев, вдвоем вставили их в широкую часть ствола, чтобы, дойдя до плотного комля, огонь не задохнулся.

Если человек знает, что ему нужно в лесу, и хорошо запасется, то никакая стужа и темная ночь не страшны. Те, кто родился и вырос среди леса, знают. Привычные к долгим походам Чигирь и Мста все делали быстро и ловко и не сговариваясь, каждый понимал следующий шаг второго.

Свет от горящей нодьи натыкался на сплошную стену деревьев, выхватывая из темноты морщинистые лапы елей, укрытый снегом подлесок, сизые от старости стволы, мох… Тихо… только потрескивало в огне дерево да шипел попавший в огонь снег. Казалось, в целом мире никого, кроме них троих, но людям не страшно. Боится тот, кто не привычен к лесу.

– Будет лежать два дня, – кивнул в сторону найденыша Чигирь.

Мста согласилась:

– Слабый очень. Хотя сильный.

– Выживет?

– Выживет, если до сих пор не помер.

Дважды за ночь пришлось переползать вдоль ствола, чтобы быть поближе к огню. Так же не сговариваясь, перетаскивали и спящего незнакомца.

Утром Мста ушла поохотиться и пощипать сосновой коры, а Чигирь остался присматривать за незнакомцем. Оставлять его одного нельзя, скоро очнется, как бы не ушел снова. Выпотрошив второго тетерева, пойманного накануне Мстой, Чигирь пристроил его жариться, проткнув длинным прутом. Немного погодя вкусно запахло мясом.

Очнувшись, Рус не понял, где находится. Он лежал на лапнике, укрытый чем-то теплым, тело не горело, голова была ясной и пустой, казалось, даже звенела. Боли в ноге тоже не было. Почти рядом горел костер и жарилось мясо. Внутри все заныло, очень хотелось есть, а еще пить.

Князь попытался вспомнить, как попал сюда, но ничего не получалось. Нет, он хорошо помнил гибель Тишека и Давора, помнил, как выбирался из болота, как сидел в дупле, как потом долго и мучительно топал по застывшему лесу… И вдруг его обожгло еще одно воспоминание: человек, шагнувший от кустов в его сторону!

Чуть поведя глазом, Рус увидел другого человека, сидевшего перед огнем, это он поворачивал на длинной веточке кусок мяса, чтобы то прожарилось ровнее.