Полеты божьей коровки Шатов Эдуард

Ольга

Вам может показаться, что в Скайпе рукопись найти нельзя, но это вам только кажется… Самые важные люди приходили в мою жизнь без фанфар и особенных знамений. Обстановка и в тот раз была обычная и неторжественная. Просто тридцать человек разного возраста и цвета кожи сидели накануне Пасхи в полутемном католическом храме в Москве на последней репетиции перед своим крещением. Католики самозабвенно репетируют любые события, чтобы в ответственный день не заплетаться ногами и языком. Так что репетиция была не первая, но генеральная. Тридцать неофитов находились на подъеме. Им чудилось, что они многое пережили. Сначала решение стать католиком в православной стране, потом страх войти в храм и попроситься в католики, потом годовое обучение на католика. Мы казались себе крайне матерыми и знающими. И мы действительно много знали, кроме главного. Никогда эти восторги перед Католической Церковью не будут столь полными, наивная вера столь всеобъемлющей, а убежденность в светлом будущем столь твердой. Мы не знали, что у каждого своя дорога и у некоторых она окажется довольно короткой, а у остальных весьма извилистой. Просто в тот день даже самые старые по возрасту считали себя младенцами накануне рождения.

И мы плохо слышали, что нам объяснял церемониарий епископа, который назавтра нас всех окрестил.

Справа от меня сидела моя будущая крестная, которая вдувала мне в уши примерно такой текст: «Отец Эдуард необыкновенный!» Я думала: «Ну ладно», – «Ты пойдешь к нему исповедоваться – я договорилась», – «Ну я не знаю, ну можно к нему, Ладно»,

В принципе он мне понравился, Когда учил нас принимать первое причастие:

– Не надо распахивать рот настолько, насколько он у вас открывается, Не заставляйте епископа проводить у вас во рту стоматологические работы,

Это было так обаятельно, что на следующий день на него уже настучали в курию, Мол, в такой серьезный момент, «в Греческом зале, в Греческом зале, как вам не стыдно, как вам не стыдно», Как потом оказалось, стучали на отца Эдуарда часто, сладострастно и по разным поводам, Это тоже сильно подкупало, Больше десяти лет он провел во Франции и Англии, что дало ему прекрасное образование и напрасную расслабленность, Здесь вам не там, Здесь даже Католическая Церковь превращается в академический колхозный институт исследования греховности, где желательно иметь лицо собранное, как куриная попка, а поведение степенное, как на похоронах генсека, И не забывать, что шаг в сторону равен побегу,

Когда наконец в слезах счастья я была крещена и попала к отцу Эдуарду на исповедь, я была, в сущности, крайне увлечена подвигами института и несла такую псевдобогословскую благочестивую чушь, что он, верно, принял меня за полную идиотку, Но он никогда в этом не признается – не стоит и спрашивать,

Потом,, Потом затемнение, которое в этой книжке обязательно станет светлым со временем, Потому что я расскажу о своем пути воцерковления, И о том, как отец Эдуард стал сначала моей веселой и умной няней Мэри Поппинс, а потом моим отцом. И как он изменил мою жизнь практически полностью. Но потом он уехал за восемь тысяч километров, что не так уж необычно для католического монаха. Однако нам пришлось пуститься в новый путь – путь духовного руководства через письма и Скайп. Это непросто, но мы привыкли. Возможно, это даже не канонично, но выхода все равно нет. Потому что после его отъезда быстро выяснилось, что Господь не предусмотрел для меня другого духовника. При всем, как говорится, богатстве выбора. Мы научились, и однажды мне стало обидно. Я многое слышу, многие тоже слышат его на лекциях, но этих «многих» не так уж много. И однажды я предложила своему отцу писать. Что-то большое.

Я не сказала «книжку», я сказала «большое». Книжку через некоторое время предложил писать он. Вместе. И по случаю сего предложения я сплясала перед камерой своего ноута охотничий танец племен дельты Амазонки. Вот так мы нашли рукопись в Скайпе, а вы теперь будете ее читать. Но хочу вам напомнить, что у нее два автора. При этом – один ехидный, другой вежливый, один восторженный, другой твердо стоящий на земле, один любопытный, другой мудрый, один простенький, как таблоид, а другой сложный, как сочинение Фомы Аквинского. Один злой, другой добрый. Один теплый, другой холодный. А кто из нас кто, мы вам не скажем. Мы, может, и сами не знаем.

И мы постараемся рассказать вам о католичестве то, о чем вы, может быть, не догадываетесь, о христианской духовности, чтобы она не показалась вам темной заумью, о рутине, которая на поверку оказывается вовсе не банальной. И о нас – двух католиках, стоящих на мессе по разные стороны алтаря.

Мы просто говорили. Откровенно говорили о том, что нам интересно. Надеемся, что наши разговоры будут интересны и вам.

Эдуард

Я вернулся из Лондона в Москву и через неделю отправился к родителям во Владимирскую область. Я сел в междугородний автобус, и в этот момент зазвонил мобильный телефон. Это был звонок из Англии от моей хорошей знакомой. Она спросила по-английски:

– Могу ли я поговорить с отцом Эдуардом?

Я ответил ей тоже по-английски:

– Конечно. Говорите.

Тогда она продолжила уже по-французски:

– О! Это ты!

Я перешел на французский тоже:

– А это ты?

После этого мы начали общение, автобус набирал скорость, становилось шумно, я вынужден был повышать голос. И тут я понял, что все большая часть публики прислушивается к нашему разговору. Чувствуется, что ничего не понимают, но проявляют необыкновенный интерес. В какой-то момент я сказал:

– Перезвони мне через три часа, мы продолжим.

Как только я положил трубку, ко мне обратился мой сосед:

– Вы ведь сейчас говорили по-французски?

– Да.

– А до этого вы говорили по-английски?

– Да.

– Вы иностранец?

– Нет.

– А кто?

– Русский.

– А куда вы едете?

– Во Владимирскую область.

– Вот вы говорите на разных языках – вы занимаетесь международной деятельностью?

– Да, но, если я вам скажу, вы не поверите. У вас шоковое состояние будет.

– Нет, ну почему? Бизнесом? Нет? А чем?

– Первое образование у меня историческое, языки – это все попутно, а вообще я католический священник.

Он смотрит вытаращенными глазами:

– Что? Католическому священнику? Делать в каком-то поселке?

– К родителям еду.

– Как же так получилось? Вы. Из поселка стали католическим священником?!

Ольга

Меня часто об этом спрашивают, а потом сами же и плюются:

– Ка-ак? Ваш прапрадед был православным священником? Да вы знаете, что вы его предали и сейчас отец Василий Бакушинский в гробу переворачивается?

Я рада за тех, кто имеет столь тесное общение с моими покойными родственниками, что даже знают, когда они переворачиваются в гробу. Мне же кажется, что отцу Василию было бы приятно, ведь среди Бакушинских встречались всякие, но глупых не было. Большинство русских, которые приходят в Католическую Церковь, говорят: «Я пришел сюда, потому что мне не нравится православие». Ответ, позволяющий понять наверняка, что человек не знает православия, а к католичеству относится несерьезно и бросит его после первой «жесткой посадки», которая непременно случится. Что ж, еще есть протестанты, которые отличаются разнообразием подходов… К ним можно пойти.

В церковь надо приходить по любви. И дело тут вовсе не в романтике – чистый практицизм. Без изначальной страсти и влюбленности потом не выдержишь того, что на тебя обвалится. Особенно в России. Действительно, очень трудно поверить, что эта бюрократическая равнодушная машина, которая тебя прессует, и есть Церковь Христа. Но любовь… Любовь многое может преодолеть… Кроме того, у любви плохое зрение и врожденная тугоухость, как известно.

Итак, я пришла по любви. И долго не решалась в ней признаться. Впервые острый приступ я почувствовала на Мальте. Экскурсовод вещал, что у католиков такие ужасы, как отсутствие развода, поэтому мальтийская молодежь предпочитает вовсе не жениться. А я присела на лавочку и посмотрела на обшитую бархатом скамеечку для коленей. Мне показалось таким естественным опуститься на эту скамеечку. Перекреститься слева направо… Я подумала: «Мои польские и чешские предки знали, что надо делать, как стоять и как молиться». Потом я увидела мессу в Вильнюсе и затосковала, как гадкий утенок: «Они не примут, не примут меня к себе, эти большие белые птицы». Начитавшись советских газет, я уверилась, что русских в католичество вообще не принимают, а жизни вне католицизма мне уже не было.

Почти все католики, которые пришли и остались в Церкви спустя несколько лет, могут сказать о себе то же самое – жгучее чувство призыва, манящей тяги, которой ты не можешь не подчиниться.

Я была влюблена в Католическую Церковь, когда открывала тяжелую дверь храма Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии на Малой Грузинской и шла объясняться в любви первая, как Татьяна Ларина. И для меня потекли самые романтические месяцы, когда мне дарили лишь розы без шипов и только перед крещением сказали:

– Ваша жизнь изменится полностью и не факт, что в лучшую сторону. Подумайте еще раз.

Я не поверила ни в худшее, ни тем более в «полностью». Я вообще не собиралась ничего менять, я собиралась исключительно кайфовать, всех любить и со всеми тусоваться. И меньше всего я думала о Боге, ибо Он в отличие от католических храмов и католиков казался мне сущей абстракцией и небольшим бонусом к тому счастью, что я теперь могу говорить: «Я тоже большая белая птица!» К моменту начала своего воцерковления я познакомилась с двумя сестрами, своей крестной и в Интернете меня нашла группа профессиональных католиков. Впрочем, я не знала еще, что католики, как и православные, тоже бывают «на всю голову». И часто.

Эдуард

Одна ветвь моей семьи православная, другая старообрядческая. И в разных формах в моей семье всегда присутствовало исповедание веры. Я мог задавать вопросы о Боге, об иконах в доме и получать на них ответы. И Бог у меня никогда не ассоциировался с кем-то далеким, суровым и даже страшным. Только с кем-то всегда новым, которого нельзя заключить ни в какие рамки и стереотипы и с которым нужно быть всегда готовым ко всему.

Годам к одиннадцати я понял, что хочу заниматься историей, но чем больше я погружался в эту науку, тем больше у меня возникало вопросов по поводу веры. Почему есть разделение церквей? Кто такие католики? Мне захотелось посетить католическую церковь, но случая подходящего не предоставлялось.

И вот, когда я поступил в университет, одна из моих преподавательниц сказала мне, что в Москве есть католический колледж Святого Фомы. Каждое лето я проводил в Москве, поэтому пошел в Мосгорсправку и попросил адрес колледжа. Мне ответили:

– Не знаем мы никакого колледжа, но можем дать адрес католического храма.

Так я попал в храм Святого Людовика. Район Лубянской площади я знал довольно неплохо, но никогда не видел этой церкви… Когда я вошел в храм, у меня возникло очень четкое ощущение, что я пришел туда, куда надо. Меня это даже испугало, потому что у меня до этого момента не было желания стать католиком, я хотел всего лишь обсудить некоторые вопросы, которые меня волновали очень давно.

Как человеку, воспитанному в восточной традиции, для меня важно молитвенное предстояние перед Богом, поэтому я решил походить на мессы и посмотреть на священников. Они служили очень формально, и мне никто не понравился, кроме одного. Это был настоятель французского прихода отец Бернар, который потом стал моим духовником.

А дальше… Дальше все было вполне предопределено. Одновременно с университетом я начал учиться в колледже Святого Фомы. Два раза в неделю ездил в Москву и жил в чрезвычайно напряженном ритме.

Когда у меня созрела внутренняя уверенность в том, что я католик, самое сложное было сообщить родителям. Папа у меня человек более отдаленный от веры, мама более верующая, но их реакция была удивительной. Папа сказал: «Следуй своей совести». А мама: «Мне это как-то страшновато, но ладно». Сложнее было с крестной, но и она тоже со временем поняла.

Так что с семьей все оказалось в порядке, но у окружающих бывали странные реакции. Вот пример.

Я очень люблю образ Сердца Иисусова, и он стоял у меня дома на письменном столе. Однажды мама пригласила батюшку освятить квартиру. Он отчитал молитвы и начал кропить. Покропил на кухне, покропил в большой комнате, покропил в коридорчике и зашел в спальню, где стоял мой письменный стол. И в этот момент он увидел! И спросил строго:

– Что это?

Мама скромно заметила:

– Это? Сердце Иисусово…

– Это не православное?

– Нет, католическое.

– А кто здесь католик?

– Мой сын.

Тогда священник прекратил кропить, взял чашу, в которой у него была святая вода, выпил ее всю до дна, утер бороду и изрек:

– Отрекись от него!

Приехал на выходные – мама сама не своя.

Я посоветовал пойти к другому священнику. И другой сказал:

– Ладно, женщина, успокойтесь. Бывает. Молитесь о его обращении.

Это было уже лучше отречения, и мама успокоилась. О монашеской жизни я задумался довольно скоро, и у меня почти не было сомнений, что это тот выбор, который должно сделать. Мне было тогда около девятнадцати лет. И вот это, пожалуй, было для моих родителей серьезным ударом, потому что я единственный ребенок. Мама пережила легче, потому что она глубоко верит в Бога и послушна Его воле… А папа… Мне иногда кажется, что он до сих пор надеется, что у него будут внуки. Это тяжело для моих родителей, но… Так получилось.

Я надеюсь, что, когда они видят моих духовных детей, они немного утешаются и понимают, что есть не только физиологическое отцовство.

Эдуард, Ольга

– Я скажу банальную вещь, но ничего не поделаешь, если любовь все-таки делится на влюбленность, дружбу и собственно любовь. Влюбленность происходит, когда античный бог Эрос стреляет и сердце начинает биться чаще. Возникшее чувство обусловлено воспитанием, происхождением и многими другими факторами, но люди все-таки склонны объяснять это случайностью. Как поет Селин Дион в одной из своих песен: «Что-то было в воздухе и в лете, в которое мы повстречались, из-за чего мы полюбили. Тогда все было раскрашено яркими красками, и нам казалось, что мы в наши двадцать лет – дети».

Вторая градация любви – филео. Когда двое дружат, общаются на равных и не ищут взаимной выгоды. И здесь есть разница с эросом – влюбленный пытается подчинить себе другого и заключить в некое подобие рабства. В античном мире было очень важно, чтобы дружили люди одного происхождения и достатка, чтобы никакие материальные вопросы не вмешивались в отношения. На мой взгляд, один из главных признаков того, что ты дружишь с человеком, это когда ты ему можешь сделать замечание или обратить внимание на что-то плохое в его жизни. При этом он не обидится, потому что понимает – ты не хочешь его унизить.

Третий тип чувств, который в Евангелии назван агапе, – это любовь, которая проистекает от Бога. Он ее источник. В эросе все зависит от случая, который отдает одного человека под влияние другого, в филео зависит от усилий, потому что дружбу нужно строить. Агапе – способность человека быть открытым другому человеку.

– И что – это часто встречается?

– Дается всем. А встречается, когда человек сознательно на это идет. Но не все из нас верят, что это возможно. И почти никто не верит, что мы на это способны.

Вот, скажем, человек влюбляется и впадает в состояние неуравновешенное. Обрывает ромашки и пытается получить возлюбленную в собственность: «Почему она не ответила на эсэмэску? Я написал уже три часа назад!»

В отношениях дружеских задача состоит только в том, чтобы принимать и ценить другого таким, какой он есть.

Например, я всегда говорю своим друзьям, что если у них что-то срочное, то пусть пишут мне два письма. И во втором помечают «это срочно» и ставят несколько восклицательных знаков. Потому что, учитывая мою занятость и увлеченность тысячью других занятий, я прочту письмо и подумаю: «Что ж, ситуация развивается, но это не так уж и важно». Можно сказать, что я не ценю внимание. Но я ценю. Я просто такой.

Пример любви-агапе – это поступок священника Максимилиана Кольбе, который узнает, что должны расстрелять отца троих детей, и идет вместо него. При этом у него нет эротического возбуждения, он не влюбился в этого человека. У него нет дружеских мотивов, потому что он этого человека не знает. Но он готов отдать за него жизнь, потому что считает это волей Бога.

История вопроса. Святой Максимилиан Мария Кольбе – польский священник-францисканец. Во время оккупации Польши прятал в монастыре евреев.

17 февраля 1941 года Максимилиан Кольбе был арестован гестапо и отправлен в Освенцим. Но даже там продолжал совершать богослужения. В июле 1941 года из барака исчез заключенный, комендант лагеря отобрал десять человек, которых предполагалось запереть в барак и уморить голодом. Один из отобранных, Франтишек Гевничек заплакал и сказал: «Неужели я больше не увижу семью и детей?» И тогда Кольбе предложил в обмен себя. В 1971 году отец Максимилиан Кольбе был причислен к лику блаженных, а в 1982 году – святых.

– Можно без экстрима? Про обычную жизнь.

– Когда ко мне приходит человек, которого я видеть не хочу и выдерживать его присутствие очень тяжело. Этот человек может быть мне даже антипатичен, но я встречу его так, как будто это мой лучший знакомый, и никогда не скажу о своих чувствах никому третьему.

– Какая же это любовь? Это хорошее воспитание и монашеская формация.

– Это и есть жертвенная любовь. Я сохраняю достоинство человека, пытаюсь его понять, и это вовсе не значит, что я лицемерю.

– Такая жертва может быть только разовой акцией. Нельзя постоянно общаться с человеком, от которого воротит… Нет, это не любовь, когда только и думаешь, как соскочить с этой так называемой любви.

– Речь не идет о том, чтобы жертвовать все свое время, но это время нужно точно отмерить, чтобы человеческое достоинство не было оскорблено. При этом не стоит даже строить себе иллюзий, что когда-то, в светлом будущем, вы станете друзьями. Психологи шутят, что впечатление о человеке складывается в первые двадцать секунд, а всю остальную жизнь мы корректируем это впечатление – либо в лучшую сторону, либо в худшую.

– Хорошо-хорошо. А жениться надо, когда какая любовь?

– Чаще всего стремление жениться или выйти замуж выражают во фразе «с этим человеком я могу жить», и это глубоко неправильно. Жениться нужно, когда БЕЗ этого человека жить не можешь. Самое ужасное – мы боимся задавать себе этот вопрос.

– Потому, что мы всегда знаем ответ на этот вопрос, даже не задавая его.

– И этот ответ сразу показывает, получится или нет. Один наш квебекский житель, который работает в ювелирном магазине, рассказал историю. К нему пришел мужчина покупать обручальное кольцо за несколько тысяч долларов и прокомментировал: «Выберу это. Дорого. Но уж сколько продлится, столько и продлится».

– А когда жить не можешь – это эрос, филио или агапе?

– Это все вместе.

– А пример можно этой агапе в супружеской жизни?

– Мне известна ситуация, когда женщина в пятьдесят с лишним влюбилась в двадцатитрехлетнего юношу.

– А он?

– Он тоже.

– Серьезно? Вот свезло женщине! Круто!

– Круто… Но семья не знала что делать. У папы шок, дети скандалят. Я посоветовал не устраивать скандалов и не впадать в шок. Просто ждать спокойно и молиться, потому что у нее свои вкусы, у него – свои, у нее одно образование, у него – другое. И когда ей захочется отдохнуть, ему захочется пойти в ночной клуб. Согласиться раз – можно. А постоянно – нет. Так что я им предложил готовиться к главному моменту – моменту, когда она вернется к мужу. И он должен будет ее простить. А дети – принять факт, что мама не идеальная картина маслом, которая реставрируется каждые два года и на которой никогда ничего не меняется. Через шесть месяцев мама вернулась и произошло примирение, хотя их жизнь уже никогда не будет прежней. Это и есть агапе.

– Хм. Любовь-агапе, как я погляжу, совсем не приносит удовольствия.

– Она может приносить удовольствие в том смысле, в котором Христос говорил, что Он сам кладет свою жизнь на алтарь и имеет возможность взять ее с алтаря. Удовольствие свободного выбора и свободной жертвы.

– Счастье где?!

– Счастье – это не приподнятое настроение от того, что цветочки зацвели. Это ощущение того, что ты делаешь то, что нужно, в нужном месте, в правильное время.

– Про неразделенную любовь можно?

– Можно. Стрела в сердце попала, а вынуть ее может только другой человек. И если он ее не вынимает, рана болит, мучает и не дает покоя. А сам ты ее вынуть не можешь, потому что тогда болит еще больнее и заживает гораздо дольше.

– А если другой вынул?

– Вынул – рана постепенно зажила. Развод. Брак по страсти – это некоторое недоразумение, которого все предыдущие общества до двадцатого века пытались избежать.

– Мне кажется, что человек так устроен, что не может долго испытывать сексуальное влечение к одному объекту, если он удовлетворил свою страсть. Это так? (Эдуард иронически взирает на Ольгу)

– Я не знаю.

– Но несомненно то, что это заканчивается. А современный человек постоянно хочет повторить опыт этого пронзительного воодушевления.

– Как наркоман? На это подсаживаешься ведь как на иглу…

(Эдуард снова иронически взирает на Ольгу)

– Не знаю. Я не пробовал садиться на иглу.

– Я тоже не пробовала. Но мне кажется, проблема наркомана в том, что ему все время хочется снова тех же волшебных глюков. А любовь – это волшебные глюки.

– Раньше вся система была построена на том, чтобы научиться управлять желаниями, а сейчас – на том, что удовлетворять их нужно немедленно. Потому что, как сказано в одной рекламе, «ты этого достойна».

Эрих Фромм сказал, что именно любовь производит характер. Если человек не может любить самого себя и других, он теряет личность. И еще в 1956 году он писал, что это одно из самых страшных испытаний, которое уготовано западной цивилизации.

Мы вроде любим и того и другого, а на самом деле никого. От этого становимся бесхарактерными и нами легче манипулировать.

Ольга, Эдуард

– Лучшее определение любви я услышала в американском фильме «Кушетка в Нью-Йорке», услышала много лет назад, но никто пока не перебил впечатления узнавания собственного опыта. Определение такое: «Любовь – это когда хочешь отдать то, чего у тебя нет, тому, кто этого не хочет».

– Мне нравится цитата из «Собаки на сене» Лопе де Вега: «Любовью оскорбить нельзя, нас оскорбляют не-участьем». Когда человек говорит: «Ты мне дорог, ты занимаешь важное место в моей жизни…» А потом добавляет: «Я тебя люблю»… Это налагает ответственность. И оскорбить этим нельзя.

Ольга, Эдуард

– Секс – это ловушка?

– В некотором смысле – всегда был. Начиная с Античности. Это великая иллюзия, что античный мир ставил во главу угла сексуальные отношения.

– А разве не так?

– Не так, потому что античный мир прежде всего ценил стабильность.

– Античный мир любил статуи голенькие. Это стабильность?

– Предлагаю посмотреть на союз главных богов Зевса и Геры. Он очень стабилен, несмотря на то что Зевс, он же Юпитер, постоянно изменяет, а Гера, она же Юнона, постоянно с этим борется. И все земные увлечения Зевса представлены как нечто, чего делать в принципе не надо.

Секс в античном мире всегда был дополнением, а не движущей силой общества.

– Сейчас-то явно является. Почему бы не разделить «нижний» и «верхний» этажи? Как секс вне брака влияет на качества личности? Человек от секса хуже не становится.

– На самом деле эти «этажи» были абсолютно разделены не так давно, а именно в середине двадцатого века с появлением действенной контрацепции. Потому что раньше человек знал, что, если ты принимаешь какое-то решение, ты несешь ответственность за последствия.

Контрацепция оказалась реальным вызовом любым отношениям, потому что избавила от ответственности за другого. Осталось исключительно удовольствие, но при этом создалась новая проблема, которую я бы назвал телесной шизофренией, – мозг отдельно, а тело отдельно. Между тем человек – существо единое.

– Ага, ага. Католическую Церковь уже изругали за это. Что она вообще секс запретила современным гражданам – а с какой стати?

– Церковь никогда не запрещала секс, она только призывала подходить к нему ответственно.

– Но с церковной точки зрения очень мало моментов, когда тебе дозволено иметь секс.

– Почему же? Если ты уверен, что не относишься к человеку как к паре носков, которую купил в супермаркете. Пятка протерлась – выкинул. Если ты любишь кого-то и при этом отвечаешь за него, то нет проблем.

– Ага, ага. К причастию не допустят.

– По одной простой причине. Когда Церковь предлагает удалиться от причастия, это для того, чтобы человек осознал, чего он, собственно, хочет. И урегулировал ситуацию. Это не столб, в который ты въехал, это дорожный знак, чтобы ты подумал.

– Всю жизнь думал и находился вне причастия.

– Возможно. Но это выбор.

– Это случайно не насилие над прихожанами?

– Нет. Странная постановка вопроса. Как говорят французы: вы хотите масло, деньги, которые заплатили за масло, молоко, из которого это масло сделано, корову, которая это молоко дала… и еще доярку.

– Между прочим, главная претензия к католицизму формулируется так: «Мы живем совершенно по-другому, и не надо нам мозг выносить».

– Современный человек считает, что ему кругом все должны и он на все имеет право. В том числе на причастие, которое вообще-то дар Бога. И это выражается в очень простом жесте. Когда человек подходит к причастию, он либо руки протягивает, либо уста открывает. Это подчеркивает то, что человек не имеет права на это и он это не берет. Ему дают. Когда тебе друг что-то дарит, естественное желание – ответить чем-то хорошим. Даже изменить в себе те черты, которые не нравятся другу.

– Вопрос с прелюбодеянием никогда не будет разрешен или Церковь пойдет навстречу чаяниям трудящихся? Это же выгодно, в конце-то концов!

– Речь не идет о выгоде. Скорее всего, не пойдет. И это создает реальную проблему. Люди могут уйти.

– Молодежь не готова жить так, как предлагает Католическая Церковь.

– Это еще вопрос, к чему она не готова. Потому что чаще всего она слышит, что Боженька обидится, накажет и это все недостойно. Но очень редко объясняется ответственность. Когда сердце екнуло, ответственности пока никакой нет, но когда они сказали друг другу, что екнуло, – возникает ответственность. Об этом мало говорится, а ведь за этим «разрешено – не разрешено» стоит вопрос ответственности друг за друга. Только и всего.

Суть неизменяема, поэтому Церковь не поменяет суть. Но многие нас не поймут и пошлют гулять лесом.

Однако призвание Церкви – не приспособиться к этому миру или принять то, что на мирском языке называется прогрессом. Речь идет о том, чтобы в любом культурном контексте нести Благую Весть такой, какой ее оставил Христос своим ученикам. И нельзя это предавать. Потому религия в любом ее проявлении должна защищать в видении Бога достоинство, свободу и совесть человека.

– Но ведь половому акту никто, кроме Церкви, значения уже не придает.

– Именно поэтому Церковь и придает значение. Человек вверяет свое тело другому, и чем больше разнообразных впечатлений он ищет, тем больше черствеет его сердце, потому что тело от души неотделимо. Нам кажется, что это не так, но это так. Он перестает понимать, где его сердце, кто ему дорог, а кто нет, он просто получает удовольствие. И Церковь настаивает на том, что половой акт – последний в даре любви. Последний, а не первый. И этим актом отдают себя другому полностью. Не минуту оргазма предоставляют, а всего себя. – Удовольствие можно и с самим собой получить…

– Да. Хотя – нет. Потому что удовольствие с самим собой ограниченно. И никогда не заменит присутствие другого. И если уж шутить, то есть вещи, которые сам себе не сделаешь. Сам себя не поцелуешь, как бы ни хотел.

– Сейчас скажу такое! Такое скажу! Крыть будет совершенно нечем. Верность правильна и доставляет удовольствие. Так?

– Так.

– Почему же тогда во все времена – и античные, и средневековые, и в восемнадцатый век, и в минус восемнадцатый – все всегда друг другу изменяли? Более того. Именно измена, секс вне брака является главным мотивом мировой литературы. Измена – вовсе не изобретение врачей в пятидесятые годы прошлого века.

– В прежнем обществе человек тоже делал выбор. Приведу пример. Людовик Пятнадцатый, поскольку был французским королем, имел дар и обязанность после великих праздников выходить из часовни в Париже и касаться больных золотухой. Но это работало только тогда, когда король пребывал в состоянии благодати и не изменял жене. И, скажем, при Людовике Четырнадцатом все знали, что у него девушки есть, но была такая практика, что перед великим праздником с покаянной головой он шел к своему исповеднику, где каялся в своих грехах и обещал, что этой связи больше не будет, и делал он это абсолютно искренне. В этот момент очередная фаворитка переживала очередной кризис – а вдруг отправит в деревню? Но после исцеления больных он возвращался к прежнему образу жизни, может быть, по слабости человеческой…

Людовик Пятнадцатый отказался от дара исцеления золотухи. Сказал: «Я не приближусь к таинствам, и я не буду касаться больных, но я люблю маркизу де Помпадур, и я готов встретиться со всеми неприятностями, которые произойдут от Церкви. Хождения в народ прекратились.

– Господи, какой мужчина! Мужчина моей мечты! На все готов ради своей любимой! Но многие священники сказали бы, что, если король решил, что маркиза де Помпадур ему важнее таинств Церкви, Бог его за это накажет.

– Думаю, что нет. Он поймет. Зато король не играл в сидение на двух стульях: «И живу с маркизой, и хожу лечить от золотухи». Однако, когда он заболел, он все-таки отослал Помпадур в деревню, исповедался, причастился и… выздоровел.

– Маркиза тут же вернулась обратно?

– Вернулась. Такова жизнь.

– Смотри – Бог дал человеку дар любви к другому человеку. Так? А Он разве не понимает, что человек всегда выберет любовь к другому человеку, а не любовь к Богу? И если это не зуд в одном месте, а действительно любовь, ему будет плевать, причащают его или нет.

– Очень просто. Бог оставил человеку выбор.

– То есть обставил все так, что человек в любой момент может его отвергнуть. Мне это кажется, прости, глупым. Если Ему хотелось дать человеку сильное чувство, дал бы только себе.

– Бог не эгоист. Он просит что-то сделать, но никогда не требует. И Людовик Пятнадцатый перед Богом гораздо более искренен, чем если бы сказал: «Я остаюсь с Тобой, но буду думать о маркизе де Помпадур». Когда человек делает выбор в пользу своей совести, это и есть выбор в пользу Бога, я думаю. Но это то, что в богословии всегда описывалось в качестве таинственных и неисповедимых Божьих путей.

Эдуард, Ольга

– В 2004 году Университет Пенсильвании опубликовал труд Вирджинии Баррос, который так и называется – «Сексуальная жизнь святых». В 2011 году работа была издана на французском языке. Я специально это упоминаю, поскольку сам читал на французском. Книгу открывает фраза из исследования об эротизме Жоржа Батая: «Эротический опыт очень близок опыту святости».

Обычно в христианской святости важнейшая роль уделяется подавлению сексуального желания и сексуальная жизнь – это именно то, что у святых отсутствует. Вирджиния Баррос рассматривает жизнь святых первых веков христианства и доказывает, что этот опыт несколько отличается от стандартных представлений. И сексуальное желание в жизни первых святых присутствует в своей полноте и даже переизбыточности.

– Не пугай меня. Что за переизбыточность?

– Не то, что ты подумала. Не техника получения удовольствия, а воодушевление и очарование. Сексуальное желание просто выражается по-другому.

– Я не могу ручаться за документальную точность воспроизведения мною одного из монологов Хазанова, но смысл такой.

Слесарь Петров хотел секса с маленькими мальчиками, но вместо этого увлекался рыбалкой.

Учитель Сидоров хотел насиловать старушек, но вместо этого после работы рисовал картины маслом.

Инженер Иванов хотел есть людей, но вместо этого выпиливал лобзиком.

Как хорошо, что старик Фрейд изобрел понятие «сублимация», иначе на улицу страшно было бы выйти.

– Монолог забавный, но в книге речь не идет о сублимации, чтобы отдалить свои желания, а том, чтобы приблизить их и преобразить внутри себя, полностью принимая. Очень важный аспект в житиях святых, что послушание любви Божьей предполагает следование не букве закона, а Божьей воле, которая проявляет себя несколько по-иному. Вирджиния Баррос бросает вызов христианам, утверждая, что в поздней Античности и раннем Средневековье грехом считался непосредственно внебрачный сексуальный акт. И только. Ведь в последние несколько веков сексуальное желание вне брака само по себе оказалось под запретом.

В Средние века священник или монах, не говоря уже о мирянине, мог влюбиться, и желание не представляло для него никакой проблемы. Но поступал он согласно своему статусу. Например, давал влюбленности выход в молитве, при этом не отказываясь от своих чувств. Абеляр и Элоиза писали друг другу о любви откровенно и без обиняков.

Светские люди, рыцари, могли создать себе культ Прекрасной Дамы, и это не значит, что они отправлялись с этой дамой в постель. Однако они признавали свою любовь и могли ее публично выразить. Начиная с XVIII века и по сей день само желание поставлено вне закона и всерьез считается грехом. Сейчас ситуация даже усложнилась, потому что религиозный фундаментализм очень много уделяет внимания именно полному запрету сексуального желания. Вирджиния Баррос пытается показать нам опыт первых христиан и, более того, уверена, что опыт святого Августина в последствии дал то, что сейчас называется психоанализом.

– Это как?

– Так. Через признание, а не отрицание своего истинного желания человек приходит к самому себе, воплощает волю Бога, то есть становится святым.

– Эдуард, нас сожгут. Я должна тебя предупредить как честный человек. Я пойду с тобой на костер, это не обсуждается, но ты должен быть в курсе наших перспектив…

– Я в курсе. Я гораздо раньше догадался о перспективах.

– Тогда покоримся судьбе, и приведи все-таки пример «святого психоанализа» из жизни святого Августина.

– По мнению Вирджинии Баррос, у Августина взгляд на мир очень сильно связан с его матерью Моникой. Он смотрит на мир, учитывая и ее взгляд. Одна из центральных сцен «Исповеди» – это экстаз в Остии, когда он и его мама сидят и смотрят на закат.